В начале лекторской диктовки,
Рассеянно взглянув назад –
Я как синица в птицеловку –
Влетела в твой открытый взгляд.

Разодрались мы – в пух и перья.
Рванувшись сполохом огня,
Я возмущалась с недоверьем:
Тебе – что надо от меня?

Ты был отъявленным нахалом.
Мне донжуанский список твой
Подруга долго излагала.
Но у меня был свой герой.

Я пребывала в заблужденье,
Что избежала рук ловца
Поздней мгновенного сраженья,
Воспламенившего сердца.

Плюс тринадцать – почти все лето!
Из закапанного окна
Смотрит дочка соседки – Света.
Вечно чем-то она больна.
Теплый шарфик на тонкой шее.
Красный носик всегда соплив.
И гремит, становясь страшнее,
За окном штормовой залив.
Он над серыми валунами
Крошит пену – как дикий зверь.
Сквозняки по ногам – и мама
На замок закрывает дверь.

На веранде, обнявшись с куклой,
Дачный срок отбывая днем,
Света смотрит на пляж со скукой:
Как истоптан песок дождем.
Открывая картинки в книжках,
Словно в окнах сырых темниц –
Видит только уставших слишком,
Не дождавшихся лета птиц.
И мечтает, не скрипнув дверью,
В полночь выскользнуть за порог –
Отогреть и утешить зверя,
Чтоб добро победило в срок.

Дождя и тумана жижа
Мочила дороги три дня.
С дозорной площадки вижу:
Твой лучник выводит коня.

За полночь была пирушка.
Невесел он – ехать пора…
Окрестные побирушки
Сопят на настиле двора.

Дозорный идет на башню,
Где я голубей кормлю…
На небе, прощаясь с пашней,
Журавль смыкает петлю…

Все видно – как на ладони:
Погосты, поля, монастырь.
Свободны все: ветер, кони,
Осенние гости… и ты.

Всю ночь кафе гудело гулко
Под попурри из оперетт –
Пока пустые переулки
Не стал подсвечивать рассвет.

По скатам крыш, как по откосам,
Он заскользил – и мокрый плющ
Стал туго виться, словно космы
Мифического бога кущ.

Блеснул на окнах рыжий глянец,
Согнав бессонницы следы.
В канале плавно начал танец
Изящный лебедь – царь воды.

Легко пристал к нему и к ивам
Рассвета розовый загар;
Блеснул, помытый летним ливнем
Мощеный камнем тротуар.

Шпиль отразился в каждой луже.
Ударил колокол – пора
Спешить на утреннюю службу
В собор Апостола Петра.

Там витражи, как занавески.
Ажурный свет на пол течет.
И в полутьме свеча у фрески
Давно пылает горячо…

Там тишь, да гладь… Но очень редкий
Бывает миг – как сон во сне:
На крайней лавке плачет Гретхен,
Одна в кромешной тишине.

Этот берег в пойме изначально
Был один твердыней средь болот.
Белый монастырь с тропы встречает
Скрипом растворившихся ворот.

В пойму, к месту древнего дозора,
Иноки идут ловить угря.
Там была прикрыта с Ильмень-моря
Белая стена монастыря.

Как хотелось немцу и поляку
Силой взять речной торговый путь!
Скромному отшельнику – монаху
Было от набегов не вздохнуть.

Правнукам о тяжких днях осады
Летописи выцветшей строка
Скупо сообщает: ради правды
Ноша непосильная легка.

Танцы в нашей сумрачной гостиной.
Ставшая знакомою ладонь
Вновь стремится к талии осиной,
Чувствуя отзывчивый огонь.

Лысый и в поношенной одежде...
Ростом он мне только по плечо.
Разве я его не знала прежде?
Что меня теперь к нему влечет?

Наших рук и бедер столкновенья
Явственно похожи на игру
Бабочек с огнем прикосновений:
Он растет на чувственном ветру!

Муж включает свет и танец прерван.
Как разжечь потухший уголек –
Знает этот увалень, и первым
Молча покидает мой порог.

Туманный настой
На травах и листьях
Под вечер фатой
Висит над Полистью.

Мерцая, горят
Соцветья-конфорки;
И сладостный чад
Плывет за пригорки.

Стал пламенным пыл
Ромашки и сныти,
Чтоб долго не стыл
Купалинский сбитень.

*ПолИсть - река в Псковской и Новгородской обл., левый приток реки Ловать.

Над бревенчатой избушкой
Поднимает месяц рог.
По столешнице от кружки
Тень идет наискосок.

Через реку из окошка
В Зазеркалье виден брод.
На печи проснувшись, кошка
Ухо чуткое ведет.

Дверь скрипит, и, задыхаясь,
Вдруг заходит, насорив,
Лес, по-пьяному шатаясь.
Будто смотрит: кто тут жив?

В эту пору у ступенек
На крылечке, у рогож,
Запыленный бабкин веник
С бородатым Лешим схож.

Со столетним дедом свечкой
Крест окошка озарим,
И еду из теплой печки
Вынем нежитям лесным.

Кошка масляной беседой
Всех задобрит, всё доест.
Пусть от мира-людоеда
Нас хранит дремучий лес.

Во сне мы без соперников вдвоем,
И наше счастье вечно – но воочью
К тебе не подойду ни днем, ни ночью...
Я стану зимней птичкой за окном.

Пускай мой мир – балконный парапет;
Но мне пирог достался, а не крошки.
Ты – солнце в день январский, а дележке
Не может быть подвергнут солнца свет.

Гардины заломившейся парчу
Рассеянно поправив над геранью,
Посмотришь на меня – и мне свиданье.
Но только приглядишься – улечу.

Есть у любви рассвет и есть закат:
Пустое кладбище, вороны, мутный вечер…
На озеро слезясь туманной течью,
Далекий огонек похож на взгляд.

В году – пора последних пепелищ:
Глухой октябрь упорно копит влагу.
И каждый куст в безвременье бродягой
Еще до зимних стуж стал – гол и нищ.

Среди оград я к берегу сошла.
Как призрак, появляясь из тумана,
За крошками, засохшими в карманах,
Ко мне беззвучно утка подплыла.

Смотрю я на нее: какая грусть
Остаться на краю земли, в болотах,
Забыв о теплых далях перелетных,
Знакомых ей когда-то наизусть.

Пошла назад – и в грудь уткнулся сук.
Сгустился мрак, и стал намного ближе.
Безветрие: ольховый лист недвижен.
И ни один не раздается звук.

Лето дарит букет георгин,
Провожая за школьную парту.
С теплой грустью калитку за ним
Закрывают уборщики парков.

Как фольгу от конфет двух сестёр,
Разводящих в окошке герани,
Выметают: смешки и восторг,
Листья с летнего древа желаний;

Приглашенья на бал-маскарад
С дегустацией солнце-сиропа;
Брошки, бантики, шпильки дриад,
Переклички на ветках и шепот.

Но оставит пенсне в стопке книг
У калитки закрывшейся фея.
Я достану – оно в тот же миг
Станет бабочкой, крыльями рея.

Полетит за чужие дворы
К двум гераням за легкою шторкой
На плечо семилетней сестры,
Умоляя: «Проснись до уборки!»

Дождь бренчит по окну балкона,
Не гулять мне дает совет.
Лучше книга и чай с лимоном,
Фильм любимый и теплый плед.

Я осталась одна в квартире.
Наслаждаюсь воскресным днем.
Вслух читаю, а дождь на лире
Издает очень хлюпкий звон.

Каплют снежные листья липы,
В темных лунках стоят кусты.
Первый снег этим утром выпал,
Стали мысли как он - чисты.

В них забралась я, словно в кокон:
Мне уютно и хорошо.
Свежесть веет в лицо из окон.
Я не жду. Ты уже пришел.

19 октября 2014

Со шведами последний поединок
Закончился в овраге под стеной.
На склонах вырос тоненький осинник –
Осинки сосчитаешь по одной.

В развалинах скитается туристка.
Глядит на снег и кутается в шаль.
Здесь хочется поднять разбойным свистом –
Как в средние века – до моря даль.

Видны отсюда – берег с валунами,
Фортами защищенная Нева...
Давно твердыня севера – за нами.
Чиста, как первый снег. Всегда права.

В темноту за туман покоса
Все быстрей забредает путь.
В огородах чихает осень;
Жжет костры, утепляет грудь.

Соскребает с лопаты землю,
Перекапывая сады.
Запасается – на неделю –
В банях тонусом молодым.

После жаркой парной из кружек
Пьет с лимоном горячий чай...
И от звезд прогоняет стужу
Банный дым и собачий лай.

Сентябрь августа бесцветней:
Поблек и сник зеленый клен.
А ветер так похож на летний –
Но будто чуть недопечен.

Свернулось солнышко клубочком,
И стало греться на печи.
Его метанья стрел неточны,
Размыты маревом лучи.

Я жду трамвай на остановке,
А дождик бегает кругом.
Плащи накинули торговки,
Вдали шуршит последний гром.

Последних молний блещет пояс.
Из кафетерия в воде
Ко мне летит усталый голос
Меланхолической Шаде.

Она поет, как будто стонет...
Ах, да! Сегодня впопыхах
Ты мне сказал, что очень тронут
Моим признанием в стихах.

И мне вернул листок учтиво…
Очаровать тебя, мой царь,
Одной минуты не хватило:
Ведь я не август, а сентябрь.

Стала парком гора Соборная:
Заросли крепостные рвы.
Обвивают тропинки торные
Всю ее и лежат как швы.

Спуск к реке стал дорогой каменной
И слободкою рыбаков.
Дым белесый, плывя над банями,
Книзу стелется молоком.

Лает пес и кудахчет курица.
Сладко тянется в небеса
Аромат над булыжной улицей –
Там малина кипит в тазах.

А в купеческом доме-логове
На веранде течет дымок:
Над церквями, закатом, Волгою
Самовар выставляет бок.

Теплоход приплывает издали:
Он дымит, и похож на печь.
На базаре у белой пристани
Продается копченый лещ.

Хохлома на столах – сервизами;
И плывут за лесной рубеж
Облака цвета каши рисовой:
Прямо ложку бери да ешь.

Мы встретились с тобой в начале года,
Могли и раньше видеться – семь лет
Ходила я твоей тропой в походы,
И в город твой не раз брала билет.

Когда о совпадении узнала –
Подумала, что встреча – неспроста.
У нашей сказки длинное начало.
Началу не подводится черта...

Тебя не привяжу, плавучий остров.
Какой бы сильный ветер не подул –
Ты дал большой любви пространство роста.
Ты тот, кого ждала и снова жду.

Я с умыслом немного раньше срока
(чтоб не в последний вечер впопыхах)
С тобой прощалась к отпуску – дорога
Внушала почему-то тайный страх.

Ты занят был, но против ожиданья
Потупил взгляд, и встал из-за стола;
Поправил: «Не прощай, а: до свиданья».
Сжал руку мне, и вновь ушел в дела...

Вернулась я – но пятую неделю
Уныло провожу без этих глаз…
Ушел ты навсегда – но я не верю,
Что видела тебя в последний раз.

Известен телефон – но я из гордых.
Иду к тебе – в давно забытый край.
В твоей каморке дорог даже воздух.
Ты сам просил не говорить «прощай».

С трудом гроза до леса добралась,
Неся прохладу в пекло свежим громом.
Вокруг избы лягушки скачут всласть.
Летают возбужденно гнус и овод.

Черемуха у баньки отцвела.
А камень лег в ручей шершавой грудкой.
Спина его замшелая тепла.
К ней личиками никнут незабудки.

Изба стара. В дощатой крыше – течь.
Кипрей цветет, поднявшись под окошки.
К ней девочка с косичками до плеч
Бежит по мураве за черной кошкой.

Как череп, возвышаясь над плетнём,
Дырявый чугунок висит на жерди.
Оттуда глаз глядит – горит огнем,
Который Василису спас от смерти.

В осторожности суеверной
Не тревожа болотный храп,
Свет июльской луны ущербной
Бросил тени от хвойных лап.

Пробудилась лесная нежить,
Облачилась в густой туман;
Вышла гиблые души тешить,
Вкралась смутою в сон полян.

Тот Иван, что в болото Марью
Лешачиной тропой завлек,
Перелетною зоркой тварью
Свету вылетел поперек.

Клык луны обнажив недобрый,
С древним голодом – до небес –
Задышал, раздвигая ребра,
Старый хищник – дремучий лес.

В отеле "Якорь" из мансарды
Прекрасно виден весь Париж:
Плющом увитые фасады,
Линейки улиц, скаты крыш.

На окнах – вечера румяна
Горят призывно и пестро.
Летит мелодия Леграна
Из полутемного бистро.

Звучат магическою ноткой
Времен Вольтера фонари;
Над Сеной розовой нечетко
Цветет иллюзия зари.

Я, словно зритель из партера,
Гляжу на призрачный пейзаж...
Откинув крышку секретера,
Беру блокнот и карандаш;

Рисую улиц перспективу,
Отель – с поправкой на века –
Зубчатым замком над обрывом,
Где флюгер в виде петуха.

Здесь менестрели в честь рыбачек
Слагали каждый свой куплет,
И плавал факелов горящих
На потолке неверный свет.

Вымытый блестит на солнце столик.
Стулья горкой сгружены в углу.
Вместе с пол-ведра арбузных корок
Прошлого я вымела золу.

Лук и розы политы из лейки,
Низкий лавр подстригла я вчера.
Пальма в кадке около скамейки
Тянет к солнцу листья-веера.

В зеркале настенном блещет ярко
Сквозь листву платана свет зари.
Сидя с чашкой кофе на качалке,
На море смотрю: оно горит.

Заперта железная калитка,
Номера квартиры стерся мел.
Но уже в щели торчит открытка:
Новый мой поклонник слишком смел...

2013, Ливадия

Месяц в виде узкого клинка
Выкован над белой колокольней.
Двигаясь от печки до пенька,
В этом месте Русь пустила корни.

Вижу у подножия холма
Место, где была когда-то пристань.
Кладка из булыжника видна
В поросли травинок бархатистых.

Время разворачивает бег.
Путь держа по Нерли в древний Киев,
Здесь когда-то встали на ночлег
Глеб с Борисом – первые святые.

Нерль блестит, и змейками в осот
Падает на хрупких перекатах:
К пристани в ладони мне несет
Трепет домонгольского заката.

Дугою месяца на луг
Спускается июльский вечер.
Зажглись и клады стерегут
Кипрея розовые свечи.

Русалки белый хоровод
Идут водить в ночных сорочках –
Чтоб испытать честной народ
Волшбой и плотским зовом ночи.

Костры пылают у реки.
Гуляют девушки и парни.
Не будут клады глубоки
Лишь тем, кто станет крепкой парой.

Туман идет, как из котла,
Со дна кривой Змеиной балки.
Раздевшись в роще догола,
К реке спускаются русалки.

Тела их белы, словно свет.
До пяток – лиственные косы.
Порою кажется: их нет...
Лишь сонно шепчутся березы.

Кто прыгнет через все костры –
Тот и уйдет от рук ундины,
И ключ отыщет от норы,
Где спрятан клад в логу Змеином.

Мне иногда он кажется плоским и неинтересным,
Но чаще – самым желанным мужчиной на свете.
Мне хочется знать, что у него в подкорке за бездна –
И что утянуло меня в его сети.

Каждый день я подвергнута страху и сердцебиенью:
С ним начать разговор – как сойти с летящего самолета.
Я хочу найти решение чертова уравненья,
Чтоб вычесть иллюзии – все, до сотой…

Мне нужен только сухой остаток – чтоб не угробили
Рушась, воздушные замки поэзии и романтики.
До меня дошло, что люблю в нем выдумку, чье-то подобие.
Ведь я вижу полет там, где все видят статику.

Кто внушил – что такого мужчины нет в целом мире,
И я этой радостью тихо пьянствую.
Чтобы я протрезвела (хотя бы на счет четыре) –
Встряхни примитивностью рабоче-крестьянскою;

Своей непроходимой тупостью, и даже – жестокостью…
Чтобы я пожестче столкнулась с реальностью…
К черту мой самолет, его крылья, винты и лопасти;
К черту весь экипаж надежды с десантом высокой дальности.

На закате медовой дланью
Опираясь на мшистый сук,
Бродит солнце, и тьму преданий
Собирает в глухом лесу.

С еле слышным ему кряхтеньем
Открывают сухие рты
Пни, готовые для истленья
В вечном погребе темноты.

Леший машет ветвями ели,
Прогоняя последний блик;
И, задетый, разбившись трелью,
Оземь падает птичий крик.

Глухомань освежает память,
И творит глубочайший вдох,
Чтоб идущий ее тропами
К темным сказкам навек присох.

Древним чудищем многогорбым
Издавая древесный треск,
Поглощает светило в ребра
Домовина* - глубокий лес.

Домовина* - гроб

Из-за леса послышался гром,
Тучи стали слагаться в черты…
Посветлев, все стемнело кругом.
Я уверена – это был ты.

На былинного богатыря
Ты душой и обличьем похож.
Пусть ты призрак – и верю я зря.
Но другой никакой не пригож.

Раньше нынешней встречи еще,
На зеленом холме у Оки,
Было мне от тебя горячо,
Руки стали как крылья легки.

Перепархивая леса,
И полей неоглядную ширь,
Я сыскала тебя в небесах,
Солнце родины – мой богатырь.

Я облеплена следами от снежков,
Забегаю за стволы и хохочу.
Я тебя почти не знаю – кто таков:
Ты затворник деревенский, и молчун.

Выпал первый снег подарком в Новый год.
У него пока ни завтра, ни вчера.
Может леший ты – кто сразу разберет?
Пусть ты леший! Лишь на миг у нас игра.

У тебя непросто выиграть в снежки,
Обстрелять меня в стволах еще трудней.
А Амур не собирался в поддавки…
Стрел горящих пустит к марту: шквал огней.

Запылаю, словно чучело зимы.
Расползется ткань снегов по грязным швам...
Стану солнца веселей, нежней луны.
И пойду за милым лешим по лесам.

По следу воинских преданий
Ушла дружина в память дат.
За сбитый край дороги дальней
Скрывается сырой закат.

Безлюдье, как в канун сражений.
Волной от лодки рыбаков
Колышутся нагроможденья
Соборных глав и облаков.

Минули дни, когда с Ояти
В Константинополь шли ладьи;
Ко Пскову – княжеские рати.
Все тонет в хмуром забытьи.

И только западная башня,
Весь день, и вечер дотемна,
Угрюмо помня век вчерашний,
К стране врагов обращена.

Дождь заставил тебя остаться.
Ты куда-то всегда спешил –
Не заметив, что постояльцем
Оказался моей души…

Но туманное утро лета
Теплым дождиком навесным
Удалило излишки света,
И естественным стал интим.

У меня на рабочем месте
Фотографии финских скал,
Городов и лесов – штук двести.
Все посмотрим – ты мне сказал…

И склонился ко мне немного…
Шла бухгалтер забрать счета,
И споткнулась, как на пороге:
Будто было нельзя сюда…

Были наши глаза в беседе:
Оставайся… Так да иль нет?
Тут приятель зашел: «Ты едешь?»
«Чуть попозже», - был твой ответ…

Померещился твой голос за окном.
А улики-то кричащие не убраны:
Сердце рвется с поводка счастливым псом.
Я за ним лечу куда-то к черту кубарем.

Но не ты перешагнул через крыльцо.
Надо ж быть ушам такими близорукими!
Пульс колотится, и лупит кровь в лицо:
Я не в силах совладать со псом на публике.

Строчки прыгают. Бросаю книгу в стол.
Только верю, что в собачьей безоглядности
Верный пес тебя – где б ни был ты – нашел:
Не ошибся, и не чуял ног от радости.

Боголюбовский луг, полный древних ветров,
О далеком минувшем поведать готов:
Здесь сразиться с врагом проскакал богатырь –
И в страницы легла летописная быль.

В половодье, на Красную Горку*, весной,
В Нерль и Клязьму вселяется дух водяной,
И ровесницы в старые русла спешат,
Заливая весь луг болтовней лягушат.

Погребальной ладьей белокаменный храм
По вернувшимся в старицу вешним волнам
Выплывает тогда из тумана времен
С затянувшихся самых больших похорон.

*Красная горка — народный весенний праздник у восточных славян, известный с древнерусских времён. С распространением христианства был приурочен к первому воскресенью после Пасхи (так называемому Фомину воскресенью или Фомину дню) — первому дню Радоницкой недели.

Я – утра самый первый гость,
И автор снимка,
Где за обрушившийся мост
Бежит тропинка.

Где отошла воды испить
К разливу верба,
И парашютиками сныть
Спустилась с неба.

Над ней, наверно, полчаса,
В густом настое
Висит гудящая оса
С другой осою.

Прошла Купалинская ночь,
И той дорогой
Люпины жглись огнем точь-в-точь –
Как пишет Гоголь.

Была луна обнажена,
Плыла русалкой,
Плескала в озере одна
Водой на гальку.

А в поле вырос до плеча,
Налился светом
Свечеподобный иван-чай –
Для игрищ с ветром.

Я знаю: клада не найду –
Ни полкрупицы –
В каком бы ни было саду.
Ну разве птицу.

Я верю: ты нашел цветок –
Огонь горячий –
Такой же алый, как восток
Над нашей дачей.

В коробчонке катИт лягушка –
Берегиня болотных мест.
Прячет в раменье нежить ушки,
И норманнские руны – крест.

В ночь Ивана Купалы месяц
Собирает русалок-прях
Плесть веночки, и ленты вешать
На дубы в полевых колках.

Как спадает с небес Денница,
Так на Велесов холм отлог
К поклоненью траву-былицу
Гонит с Волхова ветер в бок.

Жать выходит жена варяга,
И несется на пыльный тракт
Причитанье старинной сагой:
Гуси-лебеди вторят в такт.

Вьется в плешах лугов долина,
Подрастают леса за ней.
Собираются воедино
Русы, делаясь все сильней.

В дельте каменный на подклетях
Всходит Новгород Господин.
И дивится балтийский ветер
На раскрашенные ладьи.

Все восточней идут потомки;
Но, от Ладоги разойдясь,
Те дороги в родной сторонке
Словно корни - всех держат нас.

*кулИга, кулИжка — лесная поляна, расчищ. под земледелие. В нар. географ. терминологии дает широкий спектр оттенков значения: зем. участок среди оврагов и болот; луг на берегу р. с хорошим травостоем; лужок на заводи, заливе и самая заводь; чистое место среди леса.

*рАмень - "густой лес; лес, примыкающий к полям", рАмень ж. – то же, рАма "окраинная область", др.-русск. рама "граница, пашня, примыкающая к лесу"

*Денница - утренняя заря

*колОк м. вост. отдельная рощица, лесок или лесной остров; Роща, лесок в поле, степи или островок крупного леса среди мелколесья, болота и т.д. Берёзовый к.кустарник на сухом, непоемном месте.

*былИца - стебелек, травинка

*рОсстань - перекресток дорог

Гроза, разругавшись с лесом,
Ушла через речку вброд;
Споткнулась, и тучным весом
Упала к нам в огород.

Ей было темно и зябко,
Зуб не попадал на зуб.
Мы в чепчик, халат и тапки
Давай одевать грозу.

На тряпочном дачном стуле
С которого Тузик слез,
Она наконец уснула.
Грозу не буди, балбес...

Черная береза у ограды.
Лист не покачнется. Летний штиль.
Тень ветвей узорною громадой
Падает на бархатную пыль.

Жарко! Перезрелая малина
Прыгает сама ко мне в ладонь.
Сонно за плетнем в речной долине
Пойменные травы щиплет конь...

Издали слышны раскаты грома
Конь прядет ушами звуку вслед.
Ты – не шелохнешься; здесь ты дома.
Я к тебе хожу все десять лет.

Пыль стираю с фото над могилой,
И кладу букетик голубой.
Не смотри, что плачу – это, милый –
Я от восхищения тобой.

В кухню все уверенней глядит
Утро сквозь сатин короткой шторки.
Луч, пройдя под ярус хвойных сит,
Тянется на дачные задворки.

Розовый сугроб осел с угла:
Тополь оплывает снежной свечкой.
Кошка из уютного тепла
Нехотя выходит на крылечко.

Кажется, что в следующий миг
Первая капель сорвется с крыши.
Нос кошачий за зиму отвык
Свежесть размороженную слышать.

Закинув вместе с пачкой сока
Краюху неба в рюкзачок,
Иду на станцию, и сокол
Садится на мое плечо.

Я в ожидание электрички
Считаю щебетов щелчки;
А верба красит по ресничке,
Клонясь над зеркалом реки.

Птенцы, слетаясь отовсюду,
Дают наказ: «Не оскудей,
Краюху не теряй – и будут
Все песни сокола – тебе».

От скособоченной деревни
До травяного колтуна
Шум ветра, легкий и напевный,
Увел в былые времена.

Здесь вязь тропинки иван-чайной
Сверкает в утренней росе,
Границу битв обозначая,
И тая в лесополосе.

По травам высохшим, колючим,
Иду задумчиво назад…
Я опоздала… Только тучи –
Как души воинов, летят...

С Великим Новгородом связь
Была всегда – я до рожденья
Тропинкой пыльною вилась
За городские огражденья.

Шумели в поле васильки
Как кровь моя, а древний Ильмень
Длиной бояновой строки
Мне складывал судьбу и имя.

Я к новгородским берегам
Летела эхом с белых звонниц,
И разносила птичий гам
О приближенье шведских конниц.

Рукой от солнца заслонясь,
Смотрела с края огорода –
Идет ли полем светлый князь
Из легендарного похода.

Доносит ветер звуки рун
С отрогов шведских скал на башню.
Тебя заслушался Перун,
И мне суда людей не страшно.

Внизу течет река Кюмень
И ветром потчует бодрящим…
Я против воли каждый день
В чухонский край смотрю все чаще.

Рыбак прочел мою тоску…
Кричит из лодки: «Ты готова?»
Трава полей по волоску
Рассветом красится медовым…

В предчувствии дневной жары
У заводи толпятся гуси.
Звенит родник из-под горы,
Как сладкий звук отцовских гуслей…

Представить не могу страны,
Где бы могла тебя не ждать я…
Вхожу в речные буруны.
Сажусь к веслу, поправив платье.