Не так давно я для себя открыла,
что не крылата я уже. Бескрыла!
Стихи
в душе тихи,
нет ярких красок ныне...
Лишь вопль беспомощный в безжалостной пустыне.

Куда исчезло? Ни одной дождинки
в палящем небе горе-бедуинки.
Бреду,
но, как по льду,
нещадно жгущим ноги -
пустыней чувств, барханами тревоги...

Зубами скрежещу: кто лез из кожи,
чтоб оказалась жизнь на склеп похожа?
Вина -
моя сполна!
Приходит пониманье:
взлетаешь высоко - больней земли касанье.

Притупит время боль, врачуя душу.
Я все смогу и знаю, что не струшу.
Любовь
наполнит вновь
сосуд мечтаний былью.
Пишу! Пусть рвется плоть - то отрастают крылья!



Не так давно я з жахом зрозуміла,
Що зовсім не крилата я. Безкрила!
Вірші
В моїй душі
І дивні акварелі –
Лиш крик безпомічний в розпеченій пустелі!

Хто знищив крила? Жодної пір’їнки
Не залишилось в горе-бедуїнки!
Бреду,
Як по льоду,
Що обпікає ноги,
Пісками почуттів, сум’яттями тривоги.

Стенаю: хто посмів зусиль докласти,
Щоб довелось мені додолу впасти?
Вина –
Моя сповна!
Приходить розуміння:
Чим вище ти злетиш, болючіше падіння.

Час гоїть рани і лікує душу.
Я подолати цю пустелю мушу!
Любов
Напнула знов
Вогненних мрій вітрила.
Писатиму! Свербить! То відростають крила…

© Маргарита Шеверногая

Никто вас так не любит – я один.
А я люблю, как проклятый. До смерти.
Рай на земле, где вечер, счастья дым,
туман, укрывший синь небесной тверди,
всё это – вы. Мне душу оголив,
дымят столетья, воды и народы…
Моя вы память: степи-ковыли,
зари багряный голос и свободы.
Услышьте: мой счастливый шепот – ваш.
Каким теплом он высветил рассветы…
Я вас люблю – как соль свою Сиваш,
как роща в декабре свой лист последний.

Вас так ніхто не любить. Я один.
Я вас люблю, як проклятий. До смерті.
Земля на небі, вечір, щастя, дим,
Роки і рік, сніги, водою стерті,
Вони мені одне лиш: ви і ви…
Димлять століття, води і народи…
Моя ви пам'ять степу-ковили,
Зорі червоний голос і свободи.
Дивіться, гляньте: мій — то голос ваш:
Як світиться він тепло на світанні…
Я вас люблю, як сіль свою Сиваш,
Як ліс у грудні свій листок останній

© Николай Винграновский

Ты- эталон мой.
Бесконечность веры,
что нас проводит по заснеженным равнинам
своим двенадцатым возвратом.
Сквозь камень
утонченно поседевшего ампира
и рококо-богемы
(их простота
для нас сейчас
всего лишь капля в море).
Ведь тут миров слияние
из рокота и боли
и свет сейчас их просто не уместен.
И мысль о тех, идущих вслед за нами
создавших идолов,
и обереги,
навесив камнем на самих себя.
Но утро каждого по имени окликнет.
И идолы во времени растают.
И светлая печаль стечет у моря в кляксу
и сто миров- закроются над нами
незримо и безмолвно... пропев тихонько в нас.



Ти --- відлік міри.
Сьогодення й Час.
що нас проводить стежкою снігів
свого дванадцятого оберту.
крізь скелю
де витонченість сивого ампіру
і рококо-богеми просто в нас
не важать ні краплини. Тут світів
переплетіння гуркоту і суму
і сяйвом місячним не подолати Думу
про тих малих
що йдуть тут наскрізь нами
встановлюючи постаті і брами
малюють обереги від самих
себе.
На ранок
хтось тихо одізветься іменем
і постать
зникне
і розчиниться, мов час.
І світлий сум стече у морі в пляму
і сто світів --- закриються над нами
незріло й тихо проспівавши в нас.
( Неонилла Вересова)

- Ты выяснил, когда хозяин вернется? - серая изящная кошка, с красивой треугольной мордочкой, спрыгнула с открытой форточки на подоконник и повернула голову в сторону дремлющего пса. Ее уши нетерпеливо вздрагивали, выдавая нетерпение. Пес нехотя приоткрыл глаз и Серая удовлетворенно вытянула заднюю лапу и принялась ее тщательно вылизывать.
- Явилась? И кто на этот раз будет папашей?
Кошка прервала свое занятие и критично осмотрев лапу вальяжно прогнулась и соскочила на пол.
- Я еще не решила. Думаю: не нарушать традиции или породу улучшить? Белый перс повадился. Вон на заборе сидит.
- Где?- пес поднял голову и посмотрел в окно:
- Этот? - и пару раз ворчливо тявкнул, - С ума сошла? Он же дачник! Ты на него к концу лета посмотришь - сваляется, как валенок. Нет уж, давай по старинке, без экстриму.
- Ну и ладно, не очень то и хотелось, - и кошка направилась к кормушке, - докладывай давай.
- О хозяине? Разве их поймешь? У них там ничего не понятно: она телефон слушает и улыбается, то, улыбается, а у самой слезинка катится. Я как-то утешить хотел, ну руку там лизнуть что ли, а она мне мячик кинула - я за ним и побежал. А она шепчет, шепчет что-то в телефон - лежащий в кресле пёс, оживился и даже приподнял морду.
- Мячик? И ты побежал? - кошка запрыгнула в кресло и улеглась на собачий бок. - У тебя внуки уже родились, и лаять научились, а ты за мячиком бегаешь? Я же тебя просила внимательно послушать! - кошка укоризненно тронула ухо пса, будто собираясь ему задать трепку, но вместо этого стала его вылизывать.
- А тебе-то зачем знать? - пес сел, встряхнулся и посмотрел на кошку свысока. - Тебя что, хозяйка за ушком не чешет? Или молоко не вовремя дает?
- Боже! Какая проза! Молоко! Ушко! Ты что, не видишь, как у нас стыло в доме с тех пор, как он уехал? У нее глаза грустные все время. Даже, когда меня гладит! И в шаль все время кутается. И ноги поджимает, когда спит…
- А то! Зачем я, думаешь, к ней каждый раз под одеяло лезу? Ноги греть. Тоже знаешь ли - работа! Ни пошевельнуться, ни соседям подгавкнуть!.. Так что, успокойся. Я думаю уже скоро, она сегодня веселая утром была, когда перед работой гуляла со мной, даже смеялась.
Кошка, в ответ, потерлась о него боком. Пес удовлетворенно засопел.
- Муррр? Это, конечно, хороший признак. Но ты уж не расслабляйся. Нельзя ее одну оставлять. В конце концов мы за нее в ответе, - кошка выгнула спину, и кончик высоко поднятого хвоста несколько раз вздрогнул, так, словно кошка покачала указательным пальцем перед носом нерадивого ученика.

…Когда хозяйка пришла с работы, звери встретили ее у дверей, и весь остаток вечера неотступно путались под ногами. После вечерней прогулки и ужина хитрованы просочились в хозяйскую спальню, где собака по-партизански юркнула под одеяло, а кошка, презирающая такие условности и страхи, плавно запрыгнула на постель и улеглась поверх.
Вошедшая хозяйка, глядя в хитро прищуренные кошачьи глаза, не стала никого прогонять, тихо разделась и забралась под одеяло. Пес тут же лизнул ей ногу, извиняясь, и слегка отодвинулся, чтобы хозяйка могла лечь поудобнее. Женщина закрыла глаза и, засыпая, подумала:
«Пусть лежат. Они тоже скучают. А завтра он вернется, и они будут спать в своем кресле. И это - уже так скоро. Он приедет, и я буду тыкаться ему в плечо и мурлыкать всякие глупости, а он будет гладить меня по голове и выслушивать любой, слетающий с моего языка, бред. А я буду ворочаться и подгребать его под себя, и тыкаться, и тыкаться в него ...то носом, то локтем... Буду чмокать его в ухо, а он будет ворчать, что я его оглушила - а я все равно буду это делать, потому что мне непременно нужно будет его касаться. Везде. И сразу.
Завтра. Завтра он закроет нашу дверь, уткнется лицом мне в грудь, чмокнет и выдохнет: "Я дома". А я буду делать то, что не позволялось никому до: я буду гладить его волосы, и вообще, всячески там хулиганить, вороша пятерней короткий ежик его волос. Он будет ворчать и щуриться от удовольствия, а я расскажу ему, что сегодня наши домочадцы в наглую оккупировали хозяйскую кровать, причем пес забрался под одеяло, и теперь оттуда лижет кошке живот. Потому что они дружат и всячески друг друга любят: кошка клянчит ему еду, а пес позволяет ей валяться поперек своей тушки и вылизывать лапу. И они точно знают, что завтра - уже скоро... и он приедет.
Он - тот, кого мы все втроем очень любим... И тогда псу придется уйти спать на свое место... а кошке закроют дверь перед носом - когда придет время остаться нам вдвоём. А я?.. Я-то останусь. И буду гладить, щипать, ворочаться и …смотреть! Смотреть в его усталые глаза, в которых всегда столько нежности. И загораться от этой нежности…
А пока мы ждем его втроём... Мы - ждем...»
…Он вернулся ночью. «Завтра» наступило во время сна разметавшейся по кровати троицы. Никто не бросился к двери, радостно восклицая-поскуливая-мяукая. Ключ в замке провернулся мягко и тихо, будто бы приложив палец к губам, и шепнув «Тшииии…» Дом встретил хозяина мерцанием ночника и забытой на столе чашкой остывшего чая, которая первой улыбнулась ему, шепнув: «Тебя заждались». Он отхлебнул пару глотков, улыбнулся в ответ и пошел вглубь квартиры. Осторожно приподнял спящую кошку и провел рукой по пушистой спине. «Тшииии…» - улыбнулись его глаза. Мокрый нос пса тут же высунулся из-под одеяла, сонный прищур сменился на довольный, и пес соскользнул с кровати. Когти аккуратно зацокали по полу. На пороге спальни животные встретились, остановились и оглянулись.
Их хозяйка спала. Спала, прижав левой рукой к животу его подушку, и пропустив правую под ней. Ладонь свешивалась с кровати. Хозяин устало сел рядом на пол, положив голову рядом с ее ладонью.
«Дома. Я дома. Я дома с тех пор, как эта женщина вошла в мою жизнь. Вошла со всеми своими страхами и нечеловеческой преданностью. А чего стоит ее безоговорочная уверенность, что каждый день должен быть лучше предыдущего? Отчего я никогда не думал об этом прежде?.. Это любовь? С ней не вяжется то, что я раньше вкладывал в это слово. Истерика юных влюбленностей, буря страстей пережитых нами с другими - все это ничто в сравнении с тихим течением нашей теперешней жизни…»

Вернувшаяся кошка запрыгнула к нему на колени и, настойчиво требуя ласки, потерлась о его руку. «Вся в хозяйку…». Пес подошел и лег рядом. Вторая рука легла барбосу на голову и почесала за ухом.
«Дождались», - мурлыкнула кошка.
«Дождались», - вздохнул пес.
Через пару минут хозяин осторожно опустил кошку на пол и кивнул им на дверь. Степенно, обнявшись хвостами, парочка двинула на выход. В дверях они опять оглянулись:
Хозяин взял ладонь жены и прижал к своей щеке. Она мгновенно проснулась и улыбнулась ему.

- Я дома…

…Огромный желтый дракон кружил и кружил в ночном небе. Его широкие кожистые крылья уже десятый раз закрывали собой смеющийся над ним диск луны, а он не мог лечь на курс -посреди заснеженного поля сидела маленькая девочка и плакала. Она плакала уже очень долго и ее слезы застывали на мордашке ледяными дорожками, а плечи начинал покрывать легкой серебристой шубкой снег.

Старый дракон вздыхал: «Замерзнет», - выдыхал облако пара, снижался и, очередной раз дав себе слово больше не смотреть вниз, взмывал к звёздам… Но сделав очередной круг, снова возвращался к теряющей последнее тепло маленькой точке.

«Ладно. Пойду хоть костер ей разведу», - решился гигант, зацепил когтями макушку дерева, отломил и пошел на посадку. Тяжело ухнув в сугроб, переваливаясь с лапы на лапу, он подтащил дерево и, дохнув на него пламенем, повернул морду к девчушке.

- Ну! Чего рыдаем?
- Я разучилась летать.
- Хм-м, - скептически оглядев малышку, дракон подумал: «И с чего бы ей летать? Человечка? Притом - мелкая еще», - но вслух спросил:
- Высоко?
- Что высоко? - подняла на него зареванные глаза крошка. Дракон довольно покрутил шеей - поток слез поубавился.
- Высоко летала?
- Высоко. А иногда - низко. Смотря, когда что снилось.
- А теперь не снится, значит?
- Не снится, - буркнула девчонка и… снова заплакала пуще прежнего.
- Эх, - вздохнул и почесал лапой нос старый дракон, - а почему не снится? Может просто надо поспать?
- Нет. Они ушли.
- Сны?
- Нет. Они. Она дала мне свиток и сказала, чтобы когда я забуду, что Она для меня сделала, то я должна разворачивать его и читать… И тогда Она будет возвращаться ко мне памятью.
- А Он?
- А Он ссадил меня с коня и поставил на пыль дороги.
- И?..
- Она пошла по дороге и чем дальше уходила от Него, тем ниже опускались ее плечи и белее становились волосы, пока Она не превратилась в старуху. А Он выпрямился в седле и поехал в другую сторону. И его спина становилась прямее и прямее… и стала превращаться в камень, пока камнем не стали и Он, и его конь.
- И почему они ушли?
- Они сказали, что от них ушла любовь, - девочка заерзала на подтаявшем снегу. Дракон протянул лапу и подсадил ее к себе на спину.
- Дай мне свиток… и ложись там, между чешуйками. Ну!
- На, - вынув из-за пазухи скатанный лист, протянула малышка, - а ты мягкий под чешуей…
- Людям только не рассказывай, а то совсем страх потеряли, - хмыкнул старый, раскатывая свиток, - ну и что тут? Так: кормила, поила… родила. Н-да… Память, - вздохнул он и кинул свиток в огонь, - спи спокойно. Ты больше ей ничего не должна. Не твоя вина, что эти двое спутали любовь и страсть. А любовь, детка, как костер, чем больше в нем сгорает, тем сильней он согревает. Спи, давай. Буду учить тебя летать. Тебя звать-то как?
- Ассоль, - сквозь дрему прошептала девочка.
- Ассоль , так Ассоль…

Желтый дракон разбежался и взмыл в предрассветную мглу неба. Звезды тухли в сереющем небе, луна больше не улыбалась, бледнея при виде первых лучей солнца.
«Надо будет покатать ее под звездами», - думал огромный желтый дракон, рассекая полотно неба.
Солнце уже раскрасило небо в синь, а чешую дракона - в золото, когда он приземлился на высокогорном плато. Из пещеры высунулась морда красной драконицы и, сощурив золотисто-зеленый глаз, зевнула:
- Ты, что-то долго, Кай? Я тебя заждалась.
- Не шуми. Разбудишь.
- Кого?
Кай улыбнулся и приподнял чешую.
- Герда, ее зовут Ассоль.
- Ассоль? Ты с ума сошел, старый? Люди разучились ткать алые паруса! Эх, опять придется к морю перебираться, - вздохнула Герда и с нежностью взглянула на малышку…
- Хмм. Если родилась Ассоль, значит где-то уже бороздит моря Грэй, а кто-то красит нити... ведь миром правит любовь, - наклонил свою морду Кай и выдохнул облако пара в морду Герды.

"Лёгким дыханием ветра ночного,
звуком шагов невесомо-знакомых,
в оба конца протянулась дорога
снов моих старых - во снах моих новых.
Стелется, стелется лента былого:
всё - под уклон, но - полого, полого..."

Ложка долбила и долбила по чашке. Дзинь, дзинь... дзинь. "Звонит, как колокол. Тот, который - по мне…" – хмыкнула я, останавливая «чертово колесо» мыслей. Слишком уж их много.

Ложка отлетела, и обижено звякнула о стол. "Синяк будет", - подумала я о ложке, и швырнула ее в раковину. Она ударилась о стенку мойки, о кастрюлю, и снова дзинькнула. "Два синяка", - констатировала я и. уже вставая, допила кофе. Пора. Те времена, когда на вопрос "А не пойти ли мне на работу?", я отвечала - "А не пойти!", давно миновали. Теперь ответ был однозначным – пойти .

В прихожей я в немом оцепенении уставилась на груду обуви. И который раз клятвенно пообещала обувке, что обязательно ее разберу-перемою в ближайший выходной. "Ничего, поваляйтесь все вместе до субботы, а то, когда рассую по коробочкам, нагруститесь еще в одиночестве". В конце концов, наглядевшись на жуткую мешанину из босоножек, кроссовок и туфель, всё-таки выудила одну пару, мужественно одела свои ноги и, подхватив сумку, открыла дверь.

В подъезде пахло кошками, вернее, котом. Он один у нас такой замечательный. Даже больше скажу - меткий. Метит, стервец, исключительно под мою дверь - с тех пор, как я необдуманно назвала его "блохастым" и сказала Матильде, что он ей не пара.
"Ф-ф-ф! Бедный коврик! И тебя почищу... в субботу!" - дала я очередное клятвенное обещание, и пошлепала по ступенькам. Правда, к концу третьего пролета оглянулась и виновато пробурчала: "Нет, лучше выкину - и новый куплю". Домофон равнодушно пискнул мне "Пока", и я шмякнула его за это дверью. А не надо мне равнодушия! Вот не надо, и все! И шагнула за порог.

- Вау! - вырвалось непроизвольно, хотя сама терпеть не могу это платиново-улыбочное «вау!». Бабулька на лавочке у подъезда подмигнула мне, и… улыбнулась. В ответ я ей полыхнула залихватской улыбищей и, пропев "С добрым утречком!", наконец-то вдохнула полной грудью.

…Эй, эй! Не полная она у меня! А вполне упитанно-упругая, ну, по крайней мере, вчера еще была. Да и сейчас вроде бы все еще есть!.. Ой! Нет же - "Вау"! Это таки было "Вау!": барбарис у скамейки за ночь стал винно-красным! Правда, несколько листков-отщепенцев пошли в отказ и стали оранжево-апельсиновыми. "Хм, оранжевая революция, ребята?" - спросила я их, и, пританцовывая, пошла к остановке, по дороге разглядывая себя в витринах магазина. А - ничего так! Вполне созрела для неравнодушия. Пора. Пора-пора-пора. Пора дарить улыбки и улыбаться в ответ! Ходить на свидания и флиртовать! Благо раны, нанесенные в «неравных боях за любовь с большой буквы» за лето благополучно зарубцевались.

Осень! Самый романтический антураж! Не то, что сырая весна! И что в ней все находят? Откуда такая щенячья ностальгия по зеленой травке? Липким почкам тополя, сыплющимся тебе на голову и прилипающим к волосам не хуже жвачки! Вам попадала жвачка в волосы? То-то - вы меня понимаете!

А осень? С ее шепчущим на ушко ветерком, несущим тебе, то листок, хвастающийся своей красотой, то паутинку, напоминающую, что будет еще и на нашей улице праздник. Пусть недолго! Пусть! Конечно, венецианский карнавал листопада закончится и деревья, сорвав маски, обнажатся. И вчерашние фавориты будут жаться к нашим домам, как щенки-потеряшки к ногам... Ах! Не надо о грустном! Карнавал только начинается!

В глубине бульварной аллеи на скамейке сидела старушка. Нет, не просто старушка! Она так «держала спину», что я бы сказала... королева? На ее коленях лежали, собранные в букет кленовые листья, а поверх них покоились руки в черных кружевных перчатках. Профиль в обрамлении совершенно седых волос, аккуратно убранных под шляпку - все, что мне удалось увидеть. Мне вдруг нестерпимо захотелось такой же букет, и я непроизвольно, до хруста выпрямила спину. И стала подхватывать на ходу опавшие листья. Мы были уже достаточно близко, когда я перешла на другую сторону аллеи, чтобы, как бы невзначай, разглядеть ее лицо. Оно было красиво, но красота эта не была ни отголоском буйного цветения молодости, ни результатом постоянной войны со временем, нет. Оно было памятником жизни, будто каждый прожитый год, как скульптор тщательно лепил это лицо, ничего не приукрашивая и именно этой честностью добиваясь совершенства.

Но меня ошеломило не это. Я была просто сражена выражением, с которым женщина смотрела на пируэты падающих листьев. Нет, лицо не было созерцательно-мечтательным. Оно было... оно было сосредоточенно-торжественным, будто она принимала парад. Я притормозила, невольно залюбовавшись этой гармонией: природы, устроившей себе прощальный бал, и дамы, сидевшей на простой деревянной скамье с величием первой леди. И решила схитрить - обойти скамейку, сойдя с дорожки, уверенная, что мое появление перед дамой нарушит целостность этой картины. Через пару десятков шагов я вернулась на аллею и остановилась, снимая наколотые на острые шпильки каблуков листья. Не удержалась и оглянулась назад - дама с неспешной грацией шла по усыпанной гравием дорожке в противоположную от меня сторону. Я восторженно охнула: "Мне бы в ее возрасте так!" - и сделала пару шагов, подражая ее походке…

Ах! Но мне же надо на работу! И тут, мысленно уже придумывая оправдания своему опозданию, я заспешила назад. На скамье, прижатый букетом, лежал конверт. Я взяла его в руки и подняла голову. Мне некому было его отдавать: аллея была пуста – незнакомка попросту ушла с бульвара…
Конверт оказался незапечатанным. Я вынула листок...

"Я к тебе подкрадусь неслышно,
Я в тебе растворюсь бесследно...
Как такое слияние вышло -
Ты сама не поймешь, наверно...
Буду видеть твоими глазами,
Как по небу плывут светила,
Буду плакать твоими слезами,
Если ты о былом загрустила...
Буду складывать губы в улыбке,
Буду звонко тобою смеяться,
Буду в двери звонить по ошибке -
И нелепо, смешно извиняться...
Ты сама не поймешь, наверно,
Как такое слияние вышло -
Я в тебе растворюсь бесследно,
Я к тебе подкрадусь неслышно...

- ты помнишь, как мы целовались здесь, под кленами? Ты смеялся, держал меня за руку и читал эти стихи... Я обещала тебе, что не буду, торопить время и приближать нашу встречу. Но наше время пришло. Ты дождался меня. Смерть… Она больше не может разлучить нас. Скоро ей придется нас соединить. Встречай".

Жаркой волной накатил стыд. Весь мой мир съежился до размера замочной скважины, в которую я только что подсмотрела. Я наклонилась и вернула письмо и осенний букет на место. Ветер, будто только и ждавший этого, подхватил конверт и унес его в окружении эскорта из листьев вглубь аллеи, пряча от посторонних глаз.

- Простите...

************************************************************

В новелле использованы стихи Вадима Друзя.

Обреюсь я. И пусть не будет ни нежных локонов, ни строк:
рисунок вен на гладкой коже - тернистый след моих дорог...
А косу, песней лебединой, я разложу по волоску -
случайных слов собрав седины, в ладонь зажав, без слез сожгу.
Оставлю золото свиданий, пусть озарит пройдённый путь -
триумфы всех былых баталий в руке катаются, как ртуть...
Что там ещё? Багрец любовный? Кому он нужен - мой закат?
Совсем немного на ладони… Но, что ж ожоги так болят?

В бесконечность перекрестка
изольется тихий шепот,
и сомнет сомнений ропот -
очарованно и просто...
И коснусь волос твоих я,
ощутив былые раны,
пепел утра, и арканы,
и мечты - назло стихиям.
Я потоком Ниагары,
эхом стелющимся звуком
отпущу на волю чары -
раскачаю слово вздохом
и скользну между мирами
в сны, где зябко стынут пальцы:
колдовать для счастья пламя,
помолившись о скитальце...


У безмежжі роздоріжжя
пролунає тихий голос
розіп’явши сумнів брами
зачаровано і тихо.
я торкнусь твого волосся
і відчую землі, рани,
східні попели, аркани,
мрії, що не стихли досі…….
І потоком Ніагари,
далебічним чутним Словом
накладу на тебе чари,
заколишу тиху мову
і пройду у межичасся
снів, що терпнуть у суглобах
вичаклую тобі щастя
за порогом на дорогах.
( Неонила Вересова)

Не тронь меня. Я… одиночу.
Себя с ладони сам кормлю.
Душа лечения не хочет,
пусть гибнет - я ее мертвлю…
Переживу. Перегорю я.
Отвою волком. Пропаду.
Взамен - ничто! Перегорюю -
я с равнодушием в ладу.
Одно хочу - старей быстрее!
Увянь и статью, и лицом -
пусть одинокостью сереет
пастель седая за окном…
Остынь, померкни, стань рабою.
Болтай без меры, суетись!
Плебейкой слейся с голытьбою -
…слезами только не струись.
Не …чувствовалось. Не …дрожало.
Не …золотило. Не …звало.
Не …трепетало. Не …взлетало.
Не... Господи!.. И - не могло!..
Как день вчерашний все проходит,
сошедшим снегом, пустяком…
…А вечно только зори всходят
над цветнебесным васильком.

Не руш мене. Я сам самую.
Собі у руки сам дивлюсь.
А душу більше не лікую.
Хай погиба. Я не боюсь.

Переживу. Перечорнію.
Перекигичу. Пропаду.
Зате — нічого. Все. Німію.
Байдужість в голови кладу.

Одне я хочу: старій швидше,
Зів'яльсь очима і лицем,
Хай самота тебе допише
Нестерпно сірим олівцем.

Погасни. Змеркни. Зрабся. Збийся.
Збалакайся. Заметушись.
Офіціантським жестом вмийся,
Але — сльозою не молись.

Не — відбувалось. Не — тремтіло.
Не — золотіло. Не — текло.
Не — полотніло. Не — біліло.
Не…- Господи!..- не — не було!..

Як танський фарфор — все минає:
Корою, снігом, рукавом…
Лише бджола своє співає
Над малиновим будяком.

(Николай Винграновский)

Избавлю. И вернусь молитвой вновь,
под звон церковный, в будней монотонность,
где на душе вселенская любовь,
а не ...влюбленность.
Поверю неделимости троих
(всё лишнее забыто и изъято),
и возлюблю, среди совсем чужих,
тебя - как брата.
За умерших и всё еще живых
замаливая грех у аналоя,
среди сестер безжалостно-святых
найду покой я.
Не вспомню я уже (избави,Бог!)
как уходил ноябрь в зимы студеность,
как долго на огонь глядеть ты мог,
и ту ..."влюбленность".

Обіцянка

Позбавлю. Повернусь до молитов,
Під дзвони, до простого існування
Де всеосяйна у душі любов,
А не кохання.

І віритиму в триєднання трьох
(Забути зайве — вирвати, відтяти),
Любитиму між інших багатьох
Й тебе, як брата.

За ще живих і тих, хто вже помер
Проситиму у Ликів синьооких.
Серед нещадно-праведних сестер
Знайду я спокій.

Не пригадаю (Бог мене боронь),
Як відпалав листопад та зима вся.
Як ти любив дивитись на вогонь.
І як кохався.

© А.Гетманец

Пристроив честь за пару медяков,
сплетя узор измены изощренно,
составив перечень земных грехов -
меня не вспоминай, прошу покорно...

Свой путь чертя пунктиром чьих-то слез,
укрыв исток их жалостью притворной,
листая список женских душ вразброс -
меня не вспоминай... прошу покорно.

И твердо встав на личный постамент -
рисуя иллюзорности упорно
под затаенных дум дивертисмент -
меня не вспоминай! Прошу... покорно.

Когда ж страстей земных докурятся костры,
сокрыв во мрак вселенной безупречность -
меня ты вспомни! Рушатся миры?
Но бог на покаянье дал нам вечность...

Згадай мене (Маргарита Шеверногая)

Продавши честь за пару мідяків,
Шукай натхненно серед інших зраду,
Складаючи реєстр земних гріхів.
Та лиш одне прошу: мене не згадуй.

Свій шлях торуючи пунктиром сліз,
Їх джерело брудним квачем розмазуй.
Готуй із душ загиблих прес-реліз,
Та лиш одне прошу: мене не згадуй.

На п’єдесталі в гордій самоті
Нове життя в подробицях вигадуй.
Твої думки – піднесено-святі!
Та лиш одне прошу: мене не згадуй.

Коли ж зберешся в спокій відійти
І осягнеш блаженну потойбічність,
Згадай мене! Руйнуються світи?
Для покаяння Бог дарує вічність…

Ну вот - очередной день, очередного месяца, очередного года… Сколько еще? Таких же, наполненных только работой, заботой, суетой?
Дней, в которых забываешь не только о себе, а себя?
Дней бессмысленных в своей похожести.
Усталость.
Усталость, лежащая чугунным мостом на плечах.
Нежелание говорить, слушать и слышать.
Мысль, бьющая в висок: «Спать!» Только бы потащиться до дивана, упасть, стащить надоевшие за день туфли. Чертовы ключи, вас так много! Наконец! Дома!
Свет. Свет? Почему свет? Голоса? У меня?»

На кухне на подоконнике сидела…Ленка.
- Привет, Фирсова! Ты, как всегда на подоконнике? Всё как девочка! Слазь!
- Не нуди! Тебе не идет.

«Не нуди-не идет… Она мне так не говорила уже лет десять. Конечно, она уже умерла…лет десять»,- я тихо сползла на табуретку, заботливо подвинутую… Сережкой?

- Не переживай. Мы тут решили отметить день рожденья. Твой день рожденья. Спорим ты забыла?
- Вы же не знакомы, - я перевела взгляд с лица улыбающейся подруги детства на радостно сощуренные глаза армейского друга и кивнула, -забыла. Точно забыла…. Но вы же не знакомы.
- Знакомы, знакомы! Мы теперь все знакомы! Дай я тебя поцелую,девочка!
- Дядь Саш..дядь Саш… Я так тебе рада..Ты меня прости. Я не знала. Я бы прилетела.
- Малышка, я знаю. Я сам не хотел. Зачем тебе было видеть меня уходящим? Вот и попросил тебя не волновать. Ты только не плачь у меня больше, про ребятню лучше рассказывай.
- Хорошо.

Забытая ласка его рук, гладящих меня по голове. В носу защипало - сейчас заплачу. Щелчок по носу вернул самообладание.

- А со мной ты будешь здороваться? Иди я тебя обниму!
- Валерка! Валерка!,-я с радостным визгом повисла на его шее.
- Смотри-ка, мне так на шею не прыгнула,- усмехнулся Сережка.
- Она меня дольше всех не видела…да и растерялась девочка.
- Ты обалдел? Какая я девочка? Я старше тебя на двадцать шесть лет!
- Умничка, садись «пять». Только тут другая арифметика, Малыш!
- Петя?- я оглянулась на голос и вцепилась в протянутую ко мне руку. Прижала ладонь к щеке и заглянула в его глаза, - Петь, ты знаешь, что Ленка посидела в тот момент, когда ты летел мимо вашего окна?
- Я знаю, я видел. Да, не плачь ты. Мы же здесь все.
- Все?
- Да, теть Оль, все. Все кто любит тебя.
- Ванечка, сколько раз тебе говорить, какая я тебе тетя? Я старше тебя на пять лет.
- Вы старше меня на жизнь. И Вы же - жена командира.
- Бывшая жена, Вань.
- Я знаю.
- Мам!

«Мам?»,- я резко повернулась к двери. На пороге стоял дед, с лихо на манер Буденного, закрученными усами и держал за руку… Соню. Мою,не рожденную Соню… Такую, какой я ее себе представляла.

- Мам, ты не волнуйся за меня. У меня все хорошо, правда, деда?

Я тихо сползла на пол.

- Уходили мне девку,- услышала я удаляющийся и такой родной голос бабушки.

-Девк, а девка, ты чего домой не идешь? Дверь открыла и сидишь на полу.Уж час сидишь! Я в глазок видела. Плохо тебе што ль?

Я поднялась в грязного пола лестничной клетки и поплелась домой… У меня был день рожденья. Я вспомнила.

Я сижу в позе лотоса у его ног. На его широкой кровати. Он спит. Разметался во сне, раскинув руки. На лбу дрожит капелька пота. Он хмурится. А я улыбаюсь -люблю смотреть, как он спит. Он мой. Он вернулся. Я знала, что это произойдет сегодня и, когда пришло от него сообщение, то моя машина уже неслась по магистрали к городу.

Он знает как я люблю смотреть на него, когда он спит и поэтому никогда не суетится в ожидании моего приезда. Ждать можно по-разному: заламывая руки и стеная: «Ну , когда ожидание закончится?»; можно - меряя шагами пространство, вскидывая время от времени глаза на часы, отмеряющие часы и минуты; можно- заполняя "время без", не нужными тусклыми делами, не приносящими радости или удовлетворения; можно ждать, проживая каждую минуту вместе. Я жду "вместе", рисуя себе его день без меня, зная, что он так же, как и я знает, чем я сейчас занята: пью ли кофе, разговариваю с другими людьми, листаю страницы книги или слушаю музыку.

Я сижу, закрыв глаза и уйдя в его сон. На его лице предчувствие радости, потому, что в его сне я, сейчас касаюсь губами его стопы, и медленно скользя над его ногой своим дыханием, тревожу волоски, заставляя подниматься и замирать будто по команде «Смирно». Моя правая рука, едва касаясь его волос движется вверх по ноге. Я люблю это ощущение едва уловимого касания. Его дыхание во сне сбивается и становится почти неуловимым. Я улыбаюсь. В его сне, я склоняюсь над его животом и мои волосы рассыпаются по его телу шелковой гривой. Мне смешно. Почему в его снах я всегда с длинными волосами? Я уже несколько веков не ношу таких длинных волос, а он продолжает ими грезить. Он замер в ожидании и я, касаюсь губами его живота, прожигая языком дорожку к соску. Сейчас я его укушу и его желание начнет пульсировать под моей рукой, прорываясь в явь сквозь барьеры сна.

- Медитируешь?- он просыпается всегда резко, без потягиваний и позевываний.
- Сплю вместе с тобой.
- Да уж, с твоими снами поспишь,- он резко садится и обхватив меня за талию отрывает от кровати, заваливая на себя. Я барахтаюсь в воздухе, "развязывая" ноги.. и хохочу. Мой хохот прерывается его поцелуем. Он впивается в меня, губам больно и жарко. Ему не надо слов, чтобы сказать, как он мне рад.. Мне не надо слов, чтобы услышать его. От его нетерпения пуговицы на моей рубашке расстегиваются сами, я в который раз ловлю себя на мысли, что «умная одежда сама знает, когда покинуть тело», и вываливаюсь из путающейся тряпки. Я тоже спешу. Спешу ощутить тепло его тела своей кожей.

«Ах!»,- стонет моя душа, когда он открывается от моих губ.
«Еще!». Я тянусь к нему, а он переворачивает меня на живот и проводит языком вдоль позвоночника..
«Да!»
«Больше не могу! Сейчас!»
Он знает.
Потом, потом придет время медленных ласк. Сейчас они не нужны.
-Как скажешь, любимая.
«Любимая. Я знаю, но иногда это приятно слышать» - последняя мысль, покидает вместе с сознанием тело. Сейчас его время.

Открываю глаза. Пахнет потом, жасмином и сексом. На подоконнике с прощальным треском догорает свеча. В окно светит яркая звезда.
- С Рождеством,- шепчут его губы мне в ухо.

"Мы выбираем не случайно друг друга...
Мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании "
(З. Фрейд)

- Ну, что замечательные мои! Сейчас мы подошли к самому интересному в нашей сегодняшней программе. Расслабьтесь, пожалуйста! Можно лечь. Маты стоят вдоль стен. Устраивайтесь так, как вам удобнее! Главное, чтобы вы были полностью расслаблены. Сейчас мы будем заниматься холотропным дыханием. Закройте глаза и, пожалуйста, не открывайте их, все время пока вы будете в программе. С тем, кто откроет глаза, мы будем вынуждены немедленно проститься. Он нас покинет и уже в программу не вернется.

Народ засуетился, устраиваясь поудобнее. Многие расстелили маты на полу и легли. Я осталась сидеть на прежнем месте. Нет! У меня давно уже нет комплексов, но и желания растелиться по полу при 20 чужих людях, я явно не испытывала. Я сняла очки, что толку в них, если мне и так придется закрыть глаза? Да, пожалуй, и ногу, привычно поджатую под себя, следует опустить на пол. Туфли? Появилось сильное желание ощутить босой ногой пол. Что ж? Своим инстинктам я привыкла доверять. Освободив пятки, я качнула ногами, и туфли соскользнули под стул. Тренер одобрительно улыбнулся, мужчина напротив меня, подмигнул. Да, я знаю, щиколотки у меня потрясающие. Стерведь во мне ухмыльнулась и я повращала ступнями, якобы их разминая. Заключительный аккорд - приподняв ноги над полом, я пошевелила пальцами. Вздохнула и с невинным видом поставила ноги на пол. Дядя, кажется, забыл зачем он здесь. Захотелось показать ему язык и мурлыкнуть: "Напоминаю! У нас тренинг по холотропному дыханию!" Нет!.. Зазвучала музыка. Резкая. Дикий ритм выбивали барабаны.

- Дышим! Дышим! Вдох! Выдох! Сильнее! Молодцы! Дышите! Не бойтесь того, что вы сейчас увидите! Ваше подсознание сейчас будет выдавать давно забытое: детство, юность. То, что стерлось давно из вашей памяти. То, что вы вырвали из сердца. То, что скрылось под слоем грязи и пошлости жизни! Дышите! Сильней! Выдох!
УФ! О! УФ!
- Не бойтесь эмоций! Отдайтесь им! Хочется танцевать - танцуйте! Хочется кричать - кричите! Вас никто не видит - выпустите себя на волю!

Усмехаюсь! Да мне реально смешно! Я помню себя с двух лет! Что я могла забыть? Забыть такого, что могло сломать мою жизнь? Точку отсчета. Смешно! Я помню все точки. Узлы. Узлы, которые завязала на мне жизнь!
Уф! Уф! Уф! Бьют барабаны! Уф!
Неожиданно поплыли фотографии из детского альбома. Альбома, который я собрала себе из разбросанных по дому старых фоток. Полгода, год, два года, три... пять… семь. Семь! Первая улыбка на моем лице. Стоп! Первая? Назад! Пять, три, два... Нет. Почему? Почему первая улыбка - семь лет? Я помню. Я хорошо помню! "Девочка, улыбнись, пожалуйста! Ты, что не умеешь улыбаться?.."
Уф! Уф! Уф! Лицо моего любовника. Одного из... Улыбается. Почему? Почему он мне улыбается? Он же меня не любил…
Уф! Уф! Уф! Захотелось открыть глаза и уйти. Музыка стала громче и - ритм. Ритм мешает вдыхать, я только выдыхаю из себя. Что?

- Некоторые из вас. Те, кому дано видеть, могут увидеть не только прошлое и настоящее. Они могут увидеть будущее. Не пугайтесь. Постарайтесь запомнить, разглядеть получше, если удастся задать вопросы.

Голос глухой. Барабаны глушат. В бой барабанов вплетаются звуки музыки. Музыки страсти. Я улыбаюсь. Я знаю страсть. Знаю ее запах. Ее всепоглощающий огонь. Безумие. Безумие страсти. Я больше не хочу тебя. Я знаю, что когда ты уходишь, ты забираешь последнее, что есть еще живое в душе. Пустоту ты оставляешь мне. Уф! Уф! Уф!

- Смотрите! Смотрите в себя! Вы - вселенная!

Уф! Уф! Уф! Тишина! Волны бьются! Зелень турмалина переливается солнечными бликами. Руки ощущают холодную шершавость камня. Я наклоняюсь вперед. Прилив бьется о парапет! Вода близко и я протягиваю руку, ловя брызги. Волна, играя со мной, окатывает меня, мгновенно целуя своими дерзкими губами. Следы прикосновений тают на груди, делая прозрачной ткань, и обнажая плоть. Твои руки обхватывают меня сзади, пряча голую грудь под своими ладонями. Ты наклоняешься ко мне, еще больше прижимая меня к прохладе камня. Теперь уже ты целуешь меня. Язык скользит. Ухо. Шея. Я выворачиваюсь. Мне нужно увидеть твои глаза. В них плещется любовь. Любовь? Любовь ко мне? Я, что, говорю вслух? Ты смеешься, обнимая меня и прижимая к груди. "Серая рубашка. Темно-серая рубашка", - фиксирует сознание. Кто ты? Я же не увидела твое лицо! Я же видела только глаза! Я ворочаюсь в твоих руках. Мне надо. Я чувствую - не успеваю...

- Так, дорогие! Возвращаемся. Дышим реже. Спокойнее. Спокойнее. Вот так! Теперь можно открыть глаза.

Открываю. Рука тут же напяливает очки. Никто не должен видеть моих глаз. Никогда. Лицо мокрое. Я ПЛАКАЛА? Я? Сойти с ума! Я не помню, когда это было последний раз. Под очками не видно. Закрыв лицо двумя руками, я тру его, якобы просыпаясь. Ладони впитали брызги прилива. На секунду зажмуриваюсь и снова вижу твои глаза…
Они сияют.
Сияют от счастья.
Твой смех снова звенит во мне.
Кто ты?..

Она сидела на открытой террасе ресторана, потягивая свой мартини и глядя на море. Как ее звали? Какая разница! Да, как угодно! Каждая из нас носит сотни имен в своей жизни. Имя? Имя - не главное. Главное то, что она было одной из дочерей Евы. И суть ее - Женщина. И эта женщина сидела на террасе ресторана, время от времени прикасаясь губами к бокалу, и глядя: то на ровную гладь моря, то на танцующие пары, то на посетителей ресторана, которых в эту пору года было не так уж и много… Море в это время холодное. И только, такие же, безумно влюбленные в него, находили его в эту пору прекрасным.

Двое танцевали самбу... Нет! Не играли музыканты. Не пел певец. Не звучала живая музыка. Из динамиков лилась музыка, бывшая некогда живой, а эти двое танцевали самбу. Самбу прошедшей любви. Она еще заглядывала в его глаза, пытаясь найти в них того, кого она однажды полюбила. Он - еще с нежностью вел ее тело, но взгляд поверх ее головы уже видел иные дали, иные лица.

«Они расстаются. Это прощальный танец. Если они оставят свои тела рядом, то их души вскоре умрут. Жаль. Красивая пара», - вздохнула женщина и сделала глоток. Море обдало ее брызгами. Бармен поднял взгляд и сделал приглашающий жест перейти за другой столик, в глубь зала. «Нет!» - покачала она головой и улыбнулась. Святое причастие морских волн. Зачем от них бежать?

Бармен пожал плечами, а она прикурила сигарету и отвернулась к морю. Оно бесновалось. Волны хлестали и хлестали по парапету, взбивая грязно-белую пену у берега, и рассыпались брызгами, опадающими крупными каплями. Еще не шторм. Преддверие.

А в зале снова танцевали. Эти двое проживали румбу. Прекрасную румбу, полную любви и огня. Они не могли оторвать глаз друг от друга. Касаясь телами, их охватывала дрожь. Дрожь предчувствия страсти, предчувствие обладания. Уже была пройдена точка возврата, но страсть еще не вступила в свои права.
«Сегодня. Она отдастся ему сегодня. Он будет пить ее, как дорогое вино, смакуя каждый глоток. Не спеши! Румба не терпит суеты»,- улыбнулась она и махнула рукой, подзывая бармена. Он кивнул и не торопясь смешал ей еще один бокал. Мартини с персиковым соком.

В уголке зала сидела девушка. Пальцы ее руки, держал парнишка, поочередно целуя. Девушка заливалась краской каждый раз, когда его губы касались ее пальцев. «Вальс. Их сердца танцуют вальс. Голова кружится. Ощущение полета. Паришь? Пари, девочка. Пари. Как можно дольше. Не спеши на эту грешную землю. Ваше время свято».

Бармен принес ее заказ. Она улыбнулась и, подхватив бокал, встала. Не оглянувшись на зал, медленно пошла по волнорезу. Волны облизывали бетонные плиты, как пес руки хозяина, с неистовством в котором было столько желания доказать свою любовь. Она шла. Грусть. Грусть от того, что ей больше не станцевать уже вальс никогда. Сердце танцует вальс единожды. Жаль? Да, пожалуй, жаль. Не ведаем мы, когда наша душа парит, что это первый и последний вальс в нашей жизни. Да и не ее это танец. Слишком много томления и ожидания. Не ее…

Она дошла до конца. Волнорез заканчивался металлическим поручнем, и она обхватила его ладонью.
Волны танцевали рок-н-ролл. Да! Это - она! Музыка ее сердца!

Ее тело давно вымокло в терпких объятиях моря. Сделав глоток, она бережно поставила бокал на бетонные плиты. Волна тут же слизнула его и унесла в море. Широкая улыбка осветила лицо и она счастливо рассмеялась. В ушах билась музыка, музыка ее и моря.

Она медленно стянула липнущее к телу платье и отбросила в сторону. Обнаженная и прекрасная, высоко подняла руки над головой, вынимая шпильки из волос. Тряхнула волосами и прыгнула в воду. Страха не было, она была в своей стихии.
- Потанцуем?..