Всё по пророчеству: в это лето
воссияла Полынь-звезда.
И тот, кто прежде ругал приметы,
усомнился и перестал.

Четыре всадника приходят с востока,
солнце меркнет, тлеет земля.
На исходе второго царского срока
бьют набаты в древних кремлях.

Царевич Иван отправляет волка
с депешей в ставку к отцу.
Боярская дума шумит, да только
советы здесь не спасут.

В деревнях рыдают тощие бабы.
Мужиков ведут на убой.
Дети смотрят на конных, думают: нам бы
вострый меч со звонкой трубой.

Пропаганда глушит всякое слово,
если слово не за царя.
В глазах у стрельцов закипает злоба,
но дубравы уже горят.

Уже не откупишься малой мздою,
не отмолишь грехи в церквах.
Четыре всадника идут за звездою,
и трава за ними мертва.

Темна, как могила, бывшая Волга.
Догорает звезда Полынь.
И последним всадники встречают волка.
И волк говорит «аминь».

Вышли из бара под тусклые фонари.
Дождь не кончается.
Лужи налиты чёрным -
вчерашних небес прогоревший ультрамарин.
Лора пьяна,
Мариэль всё мурчит о чём-то.

С неба течёт, руки мёрзнут.
В глазах темно
и бездумно.
Мокрая Лора не помнит адрес,
Мариэль напевает про парусники в морях.
Над улицей ртутные лампы едва горят,
как звёзды над отмелью,
где больше не ждут наяд.

Ежедневник Лоры напоминает атлас -
в нём только планы,
много страниц подряд.

Всё забудет, за письма дурацкие извинит
(запечатал в конверт и последнее отослал ей).
Золотое колечко подпрыгивает, звенит
в переулочках угличей, рыбинсков, ярославлей.

Размывая ненастье, к которому так привык,
из родства на раз-два утекает вся кровь-водица.
Кто юнцом захлебнулся в холодной любви Невы,
тот едва ли ревнивице Волге в мужья годится.

Где-то вдовы-вороны клюют городскую тьму,
закатилось колечко под чей-то чужой порожек.
Сердце бьётся ровнее, и снова верно уму.
Память дорого стоит. Забвенье - стократ дороже.

булгаковский котик смотрит на маргариту
с неодобрением и укором -
сколько ещё ты будешь
летать на шабаши
с этим чёртовым (извини, вырвалось)
азазельим кремом
от унылого ива роша?

маргарита в ответ раздевается и парит над
переходом и светофором
над копотью улиц
думает надо же
крем работает всё разгладилось
этим летом
я просто дьявольски хороша

а москва свивается кольцами
звенит трамвайными колокольцами
чихает убийцами управленцами богомольцами
и шепчет рите
лети-ка ты в питер
моя душа

Ты была мне - степь, нищета, орда,
пепел с неба, горящие города,
ярость в начале и стыд в конце,
пахота, жатва, тщета труда,
причина, мотив и цель.

Ты была мне - выбранная стезя,
пешка, рожающая ферзя,
тонкий, прозрачный почти фарфор
(можно разбить, но забыть нельзя),
заговор, приговор.

А теперь ты - битва, засадный полк,
нерушимый мир, недостойный торг,
ребёнок, не знавший отца и мать,
хлопок и лён, парашютный шёлк,

и счастье всё понимать.

Город казался небылью, растворённой в зыбком вчера -
подряд холодные утра и тревожные вечера.
На рассвете молча глядели на бледнеющий серп Луны,
а потом обходили сопку через ельник и валуны.
Пробирались болотом, где до нас никто не ходил:
северный путь был страшен, а южный непроходим.
Мы почти дошли, но нарвались на них в лесу:
не передёрнув затворы, оказались лицом к лицу.

Мы их всех положили, но и сами мы не стоим -
все лезвия в красном, и никто не уйдёт к своим.

Я сижу, весь вымазан кровью, как в беспамятном страшном сне,
где майор как будто бы дремлет, но на веках не тает снег,
где лежит балагур Серёга, вдруг притихший и неживой,
где Марат напоследок молится, умирая от ножевой.
Ничего теперь не исправить, никого не вернуть назад.
И уже никому об этом не получится рассказать.
Мы все останемся здесь, мы теперь уже не враги -
мертвецы всегда забывают, кто, когда, и за что погиб.

А потом придёт эта девочка, любопытная, как лиса,
и подумает - столько шли сюда, а погибли за полчаса.

Мальчик Адам пробирается через площадь,
ступает легко, и в лице его пустота.
Ни людей, ни трамваев (навигатору только проще),
слепые фасады, провисшие провода,
неподвижный «Бьюик», уткнувшийся в двери бара,
рекламный плакат «Застрахуйтесь сегодня! Ной».
Под плакатом, обнявшись, лежит молодая пара -
или то, что от них осталось. Недавний зной
выманил змей, разложил на пути Адама,
но не стало яблонь - не вспомнить, не согрешить.
Если нет людей, то веры нет и подавно.
Уже вечереет, и мальчик Адам спешит.
Спешит доставить заказ на минуты счастья,
но в назначенном месте лишь пыль, кирпичи, штыри,
плюшевый ослик неясной от сажи масти,
кровля без дома, лестница без перил.
Он смотрит на место, где жили, мечтали, ждали,
и недетская грусть проступает в лице на миг -
почерк Создателя на новостной скрижали,
штамп «опечатано» на двери в погибший мир.

Он не слышит птиц, он уже не смотрит на небо,
одиноко идёт через страшный новый апрель -
долгожданный подарок
для мёртвой девочки Евы,
механический мальчик,
патентованная модель.