Кто-то сделал больно миру,
чиркнув небо втихаря,
дождевая каплет мирра
из подбрюшья сентября.
Расплывается туманом
вдоль кануна фонарей,
растекается обманом
за неоном алтарей...

Я не служка в этом храме
и не пастырь город мне,
соберусь я утром ранним
в гости к дальней стороне.

Там амвоном - чисто поле,
а листва - ветрам псалтырь.
Старый тополь - колокольня
и вороний монастырь.

Там не имут подаяний,
не берут за что-то мзды,
исполнение желаний -
усмотрение звезды.

Там дубрава точно знает -
жизнь по-своему права.
Если нужным посчитает -
будет новая глава.
Пустит кровь кустом терновым
(поболит и заживёт!)
и отпустит.

Стану новым.

Что-то будет.
Кто-то ждёт.

Давай зайдём?

Полузабытый всеми старый дом
вздохнёт совсем просевшей крышей,
давно когда-то крытой камышом,
а нынче в латках.
Серый шифер
замшело лечит данность прошлых лет,
остановить пытаясь время.
Нам этот дом -
подаренный билет
на лодку капитана Немо.

Здесь мы,
задраив окна от дождя
и перемазавшись в арбузе,
друг друга пьём так бережно...
цедя
остаток августа и блюза.

Давай замрём.

Воришка вечер острым медяком
подрежет день по шву заката.
Не жаль.
Насквозь пропитанный дождём,
он выжат нами без остатка.

Скрипя давно расхлябанным крыльцом,
ладонь в ладонь мы выйдем к ночи,
пойдем к реке за лунным леденцом,
смотреть как звезды тают.
Хочешь?
На берегу, мурлыкая котом
я убаюню наше время,
оставив только
реку,
старый дом
и лодку капитана Немо.

А осень будет на потом...

Окно зависло берегами.
Цепляет ночь наживкой в память
отсвет фонарный от стены
и ловит яркое.
Кругами,
всплывая, лопаются сны.
Смеёшься...
Запах от сосны...
Как будто кто-то оригами
сложил из прожитой весны
наружу цветом, спрятав серый.
...
Расправив складки, сделать белым
и в новый день с тобой сложить.
Раскрасить в яркое.
Прожить.
Уснуть в обнимку
и
ловить,
ловить,
ловить...

Застало нас.
Вечерним ливнем
рвануло где-то в шумных небесах
и мы теперь друг к другу липнем
увязнув беспредметно в словесах
и полумраке кухни.
Пряно...
Урчит вдали блудливая гроза.
От электричества изнанок
жаднеют взгляды.
Шалые глаза
алхимией сгущают сумрак.
Всё серебро из тайны наших слов
ночь переплавит жаром в утро,
оставив золото скупых часов
что посекундно,
поминутно,
впитали всю отчаянность грозы.
Нам будет день.
И мы беспутно
отправимся по следу стрекозы
искать манящее распутство
темнеющего сгустка
бирюзы.

Июнь оплавит кожу рук,
сотрёт веснушки многоточий
и мы отчаянно-порочно
вплывём в июльскую жару.

Под крики редких пастухов
пыля знакомою дорогой
(такой безудержно пологой),
в дрожащем мареве стихов
найдём,
где тихая вода
хранит печати отражений
тебя
меня
и груз решений,
но всё готова оправдать.

Там молчаливый старый дуб
всё так же тенью ластит берег
и, в неизбежности уверен,
всё шелестит: "Они придут"

И мы дойдём.

Там,
не спешá,
вся косолапость ясной ночи
обнимет пару одиночеств,
плеснув немного из ковша.

Нет,
не внезапно.
Капля за каплей
всё утекло в закат.
- Поздно ты что-то.
- Много работы,-
стало легко сказать.

Это не сложно.
Мы осторожно
вместе пришли к азам.
Поняли просто:
лишним вопросом
можно открыть Сезам.

Глуховнимаем.
Всё понимаем:
поздно бороться за.
Это случилось.
Мы научились
не отводить глаза.

Забыто до.
Не важно после.
Есть бесконечное сейчас,
где перепуганная простынь
всё норовит сбежать от нас
за край отчаянной вселенной,
рванувшей в центре слова мы
средь запоздалых откровений
внезапно стаявшей зимы.
Распахнут мир.
Проснулось время
и шторой рвётся в никуда,
искать решенье теоремы
"не расставаться никогда"

Там,
в заоконье,
всё исправят.
Там грешной нежностью полна,
следы зелёные трававит
босая,
пьяная весна.

Вечер гаснет.
Незаметно
день сжимается предметно
желтым кругом фонаря.
В нём ничейная ворона
мрачно держит оборону
хрипло слякоть костеря.

Тлеет время сигаретно.
Ожидание - бесцветно,
только тени сгущены.
Одиночество по капле
проявляется пентаклем
сквозь обои тишины.

Лихорадит плюс на минус...
Не торгуется навынос
близость тел и жадность рук.
Я с тобой хриплю,
ворона.
Одиночество бездонно.
Нынче просто первый круг.

Небо свинцово.
В оконный блистер
город пакует людскую дробь.
Ночь скоротечна.
Подъездный выстрел
будит угрюмость стальных утроб.

Хриплое утро саднит словами,
эхом полночных, бетонных грёз.
Трещины улиц больны стихами.
Пишется плохо.
Анабиоз.

Я замерзаю.
Перебирая,
молча катаю ледышки слов.
В городе этом -
я неприкаян.
И не спасают обрывки снов...

* * *
Герда живёт,
тепло сохраняя
в маленьком доме вдали от дорог.
Герда ключи оставляет Каю.
Вдруг заболеет?
Или продрог.

Знаешь,
есть на свете
летний человек,
не любитель снега
и застывших рек.
Спит зимой на пятом,
тёплом этаже,
собирает в шляпу
летних снов драже.
Может утром выпить
кофе натощак,
в календарик глянуть -
лето, ты когда?
Загрустив от даты,
нацепить очки
и из шляпы мятой
выудить стишки.

Про звенящий вечер
и озёрный блеск,
про уснувший ветер
и притихший лес.
Про ночную пряность
осторожных рук
и шальную данность -
никого вокруг...

***

Вот,
писал про лето -
получились мы.
Просто мёрзну где-то
посреди зимы.

Закрыв глаза,
простого проще -
тревожить словом пустоту.
Искать созвучия на ощупь
и чиркать рифмой в темноту.

Зажечь подстрочье.
Спотыкаясь,
кричать в подвалах тишины.
Чужого эха опасаясь,
ответа ждать из глубины.

Едва вдали забрезжит смыслом,
с размаху -
в стену головой.
И пол холодный телом выстлав,
сообразить -
ещё живой.

Набрать по капле из царапин,
мазнуть на лист,
открыть глаза...
И в этой кляксе бурых пятен
увидеть нужные слова.

Простого проще...

Облака погрузнели.
И сонные,
опускаясь в ложбины туманами,
одевают в рубахи фасонные
перелески с полями.

Орланами
белохвостая осень прощается,
облетая баклуши без имени.
Подгоняет костюм, что останется,
подшивая дорогами в инее.

Воронята освоили гроулинг
и ругаются с пришлыми лисами,
нарушая слепое безмолвие
застеклённых озёр.

За кулисами
переменчивость белая копится,
дожидаясь премьеры "Всё заново".
Примеряя дымы за околицей,
приготовился ветер...

Всё.
Занавес.

Ветер небо в ночь расхристал -
туч рубаху распахнул.
К ленте млечного мониста
серп нательный пристегнул.

Научи меня, магистр,
править звёздное тату,
где шального грома выстрел
надырявил пустоту...
Месяц, небо поправляя,
обещает в темноту:
Знаю, братец, всё я знаю -
без неё невмоготу.
Вот расставлю всё как надо -
ей в оконце постучу.
Пусть посмотрит!
Будет рада.
Ну а я уж нашепчу...

Эхом прошлого разлада
слово зá слово плету,
заклинаю звездопады:
Без неё - невмоготу.

Ну здравствуй,
дядя Дима.
Есть беломор, покурим?
Слова глотая с дымом
как на рыбалке,
щурясь.
Твоя блесна на месте -
в коробке Клары Цеткин
(из белой тонкой жести).
Я сохранил.
С прицелом
на половить попозже.
Ты не приехал.
Знаешь,
я понимал, но всё же...
Надеялся, дотянешь.

Погасла...
Мокрый ветер
уносит за ограду
воспоминаний пепел.
Поеду?
Стыло взгляду...

С утра дела. Не много.
Потом прощаться.
Город
отпустит прочь иного,
швырнув стихи за ворот.
И тенью из колодцев
проводит через Невский,
косясь как на уродца
лепниной львов поместных.

Что я чужой - не ново.
Знобит... Нева не Волга -
гранитные оковы
здесь давят, если долго.
Рострально и растрелльно,
как скальпелем хирурга
распластан и растерян...
Пора во град из бурга.

Спросил, уже прощаясь,
огни аэродрома:
- Куда я возвращаюсь?
- Не выходить из дома...

В оконном камине
пейзаж догорает.
Веселье в помине.
Шипят под горами
уползшие раки:
- Вернёмся "на круги",
все выдумки - враки.
Не свищут...
жадюги.

Зашли по повестке
три старых подруги.
Но как-то не вместе,
а словно от скуки.
Две молча простились,
забрали остатки.
И только одна лишь,
итожа тетрадки,
сказала за чаем:
- Не зря задержалась,
всё так же отчаян...
допью!
- А осталось?

Мне дороги стучатся в двери.
Нет, не в гости.
Зовут из гостей.
Я дорогам осенним верю -
уведут от постылых страстей.
Мне бы лодку да вёсла -
реки
приглашают ночами давно:
в заоконье уплыть навеки
и тебя увезти заодно.
Мне ветвями сигналит ветер -
лес давно приготовил постель,
взбил туманы осенний вечер
и беду отогнал коростель...

Там на тонкий,
надежды гвоздик,
закреплён весь сюжет за окном:
наше счастье латают звёзды,
зашивая прорехи стежком.

Куда спешишь ты,
старый тополь,
порвавший первым финиш лета
нарядом щёгольским.
Растрёпан,
сквозят в прорехах нервы-ветки...
Горстями жёлтое швыряешь
на ветер жизненной рулетки.
Ты так уверен?
Точно знаешь,
что есть заветная монетка?

Молчишь,
кивнув на зелень сосен:
им не понять джекпотов вёсен.

Вот так и я.
Ответ не знаю,
крупье сдаёт по знаку свыше.
Но я решительно играю
остатком выданных мне фишек.
Блокнот последний разоряя,
зайду стихами.
Прикуп сбросив,
я безрассудно козыряю,
поставив всё...

Сыграем, осень?

Я словно часовой
в тумане пустоты,
где слово - вестовой
в объятьях немоты.
Вдоль взлётной полосы -
бескрылье черноты
и сколько не проси -
ни капли высоты.
Лишь ходики-часы
частят до тошноты...
Вселенские весы:
тик-так,
тик-я,
тик-ты.
Спасительные сны -
всё старые холсты.
Но сколько их не сни,
всё больше темноты.

Опять стихи немы -
в них нет строки на мы.
В них без тебя - лишь я.
И пустота.
Моя.

Пятиалтынных два, пятак -
цена совсем простой игрушки.
Цветные стёклышки?
Не так!
Внутри искрили наши души.

Сиял восторг пытливых глаз,
синел фингал, краснели уши.
Чернел в заборе узкий лаз,
желтело лето, спели груши...
Блестела радуга в реке
и жемчуг брызг ловило солнце...
А в белом, теплом молоке
коричневело крынки донце.

Я так старался повзрослеть...
И нацепив другие стёкла,
отправил яркое стареть
забытым радужным моноклем.
Картина нынче такова:
- Всё хорошо?
- Привет! Да вроде...
Все обесцвечены слова
согласно жизненной погоде.
Пришли иные времена
унылой зеброй поперечин.
Картонный друг,
прости меня...
- Давно простил. Живи. До встречи!

"Эй, вы, там, наверху! Не топочите, как слоны..." (Резник И.)

Когда от всех отстану -
уйду в отставку.
Стану
гулять по небесам.
Тут дел-то вроде нету
линялому брюнету...
Придумаю их сам.

Пошляюсь по округе -
луну найду.
Подруга
она для молчуна.
А после - к управнебу,
отселит пусть соседей,
нектар пьют по ночам!

Подергаю за тучи.
Я помню, было скучно
без дождика внизу.
Но если очень нужно,
вы там машите дружно.
Я вызову грозу.

У ангелов со склада
сопру я пару радуг
(а чё в пыли лежат?)
и в облаке дремотном
из пряжи самолётной
свяжу себе гамак,
залягу с кофе-чаем...
Тут главное,
случайно,
не уронить башмак.
Хотя... красив в полёте!
С оказией вернёте?
(мой - сорок два, в обтяг)

А может, на полставки
в небесную заправку...
но выгонят!
За так
я птицам перелётным,
да просто всем залётным,
заправлю полный бак.

А может быть,
попозже,
приоблачнодорожный
открою ресторан?
И ночью всем похожим
(пока ещё прохожим)
налью я снов стакан
из тех,
что подороже,
которые - до дрожи,
что недовидел сам.

Вы их внизу досните,
в слова переложите
и как-нибудь пришлите...
Я почитаю.
Там.

Ах, дамы и валеты,
не жалуйтесь вы мне.
Не я даю билеты
и дело не в цене.

СВ - лишь для начала,
от станции "Весна".
А чтоб не укачало
я чай вам припасла.
В нём сахара не будет,
но будет горячо,
в нём главное:
обсудим
и вовремя плечо.

Нам всю поездку вместе
прокладывать маршрут.
Конечно,
есть компостер...
ссажу - не подберут!
Сошедших одиночеств
на полустанках -
тьма,
там выход заколочен
за надписью "Зима".

Давайте уж до "Лето".
Стоим, пока тепло...
ну, до очков и пледа.
А если повезло,
то дальше - мудрость "Осень",
где тоже свой уют.

Там,
даже если проседь,
всех милыми зовут.

Ты простишь?
Я недолго.
Поверь, мне так надо
зацепиться за ветер, несущий туда,
где на мокрое поле с воротами радуг
выплывает под вечер подруга звезда.
Там уносятся мысли в далёкую небыль,
там под ноги ложится дорога-река...
Там диковинной рыбой бездонного неба
за блесной-самолётом плывут облака.

Не ревнуй.
Я недолго.
Я скоро приеду.
Привезу тебе дыню с попутной бахчи.
Ты же помнишь хитрющего, ушлого деда:
- Ей понравится эта! Большая горчит...
Я слова привезу.
Я за ними поехал,
провожаемый взглядом так любящих глаз.
Не ревнуй меня к шепоту старого леса.
Он стоит, ждёт грибы.
И скучает без нас.

Опять июль.
Макушка лета.
Рыжеет жухлая трава,
песок прописан в сандалете,
всё заявляет на права,
как не гони.
И пистолетно -
сухие, ломкие слова.
Палю бесцельно,
беспредметно,
густеет эхом голова.
По календарному билету -
мне в новый год опять.
Лафа...

Мой старый друг,
фотограф Время!
Идя вдоль нити бытия,
где лишь тебе понятной схемой
все наши жизни шелестят,
поправь мою.
Ослабли клеммы,
зубцы на графике частят...
и не спеши.
Ещё не время.
Я не готов считать цыплят.

Устав,
швырнул на ось текучки
задач решённых скорлупу.
Удрал легко от дел насущных
прогибом лени в пустоту.
В часах безделия так странно,
плыву диванно, как в ладье.
Нет никаких следов нирваны...
вопросы есть.
Ответы где?

Кто точно знает, что нам светит?
Где безупречность колеса
вдруг разорвётся красным "Exit"?
Там бесконечна полоса?
Что будет пропуском в дороге?
Добро какое довезло?
Зачтётся флаер на пороге -
"в себе задушенное зло"?
А может,
будет новый "Entrаnce"
где фейсконтроль - собачий взмах:
"Свободный вход. Без преференций
на асфоделевых полях..."
А может вверх?
Меня там встретят?
Ушко игольное - легко!
На месте перьями облепят...
А может тьма.
И ничего.

Который год кручу машину.
За оборотом оборот,
сжимаю вечности пружину...
Пока тяну.
А вдруг стрельнёт?
И прямо к вам,
взлетевшим раньше,
не удержавшим тормоза...
Готовьте стол,
летит застрявший!
Нам много надо досказать.

Так безрассуден летний ливень -
в "под сорок" рухнул прямиком.
В своём безудержном порыве -
мне непонятен...
Босиком!
по раскалённому асфальту
бежал навстречу
и прыжком -
через забор крутнувши сальто,
залёг в саду озорником...

Неисправимый вечный лирик!
Он семицветным лепестком
тобой любимый пестрый ирис
отправил в небо.
С мотыльком.

Я быть точным хочу.
Хирургически.
И стальною строкой -
в металлический,
закалённый,
в цветах побежалости...
чтобы бабочкой после.
Безжалостной.
Махаоном,
но бронежилетовым,
и крыла чтобы два,
но жиллетовых,
отбривающих сразу и намертво
всё что липнет
цветастым орнаментом
к чистой сути стиха.

Улыбаешься...
и легко так губами касаешься:
"Дровосек мой железный..."
И заново
зарастаю цветными полянами
междустрочий,
отчаянно ласковых.

Не писать мне стихов
агитмассовых...

Под тульей шляпы старой
с полями горных троп,
сутулится устало
"без имени" стрелок.
Потухшая сигара
в изломе на губе
и кольт Уокер -
парой
к потёртой кобуре.

Не плох и не хорош он
(почти сто лет в седле),
бывает зол, непрошен,
но верен сам себе.
И если...
то не целясь,
а просто от бедра
курком сыграет мессу
"Пожалуйте все в ад"

31.05.2020
90 лет!
И крут до сих пор. И играет, и снимает... любит джаз, блюз, сам неплохо музицирует. Долгих ему...

Тридцать три -
кириллицей,
двадцать шесть -
латиницей.
Питер мокрой улицей
на Гудзон сутулится.
Тридцать три -
доподлинных,
двадцать шесть -
подобранных.
И ничей не подданный,
только три отобранных...
Пять и шесть -
внезапные,
вот и всё по времени.
Просто сердце загнано.
Просто слово в стремени.

Вечный "тик" не лечащий
пишет в "так" пророчество:
хоть весь мир отечеством -
в Петербурге отчество.

Тоска висит с утра
капелью из-под свода.
Так хочется всегда
заштопать непогоды...

Из слов готова нить
и день дождём размечен.
Я начинаю шить
строкáми поперечин.
Умелым челноком,
сную промеж продольных,
тяну цветной утóк
и морщусь от "глагольных".
Измучен,
но блажен.
Опять надеюсь,
веря -
в квартале Гобелен
завидуют шпалере,
где сны мои и явь,
ожив,
перемешались.
Попробуй тут слукавь...
"Ведь гол король!" -
случалось.

Так боязно соврать.
И больно без напёрстка.
Пустынен холст.
Опять.
Лишь алая полоска.

Статичен мир.
И безголос.
Усталость плавится в круги.
В остывшей влажности волос
всплыла жемчужина серьги.
Смотрю в открытое окно
поверх всего.
Утолены.
Лишь небо чем-то смущено
и розовеет круг луны.
Немой свидетель -
звёздный зонт,
сломав созвездий ордера,
лукаво строит горизонт
вдоль тонкой линии бедра.
Опять я выжил.
Но погиб.
И эти смерти так легки...

Обворожителен изгиб
неотпускающей руки.

Товарищ
Главный Железный Дорожник!
(машущий красным флажком)
Я в тупике и порожний.
Вою охрипшим свистком.
В узел запутались рельсы,
кончились шпалы-слова.
Буквы не клеятся.
Цельсий -
кельвином в точке ноля.
Плюнув направо: "Я падший!" -
стрелочник спрыгнул с плеча...
Тоже замёрз тут.
Пропащий...
Муза?
Так раньше сошла.

Товарищ
Главный Железный Дорожник!
Холодно тут.
И темно.
Вы бы сменили на жёлтый...
Я бы поехал.
В тепло.

Недели - студнями
желейно-скудными.
Субботы клубные -
ночами нудными.
Февраль заиндевел -
не спится с мухами.
Неспящим - Линдеманн,
уставшим - Мухина.
Излом шестнадцати* -
фасетным зрением,
на дне меж пальцами -
глотки забвения.
За гранью чёткости -
всё так, как хочется,
чуток прозрачности -
зима закончится.

- Бармен, пожалуйста...
- ?
- Апрельской ясности.
- Так я налил уже...
- Со мною хряснете?

*Считается, что дизайн советского гранёного стакана был разработан скульптором Верой Мухиной. Классический вариант имеет шестнадцать граней.

А вы лежали на траве?
На стрекозу вдвоём смотрели?
Вам незнакомый муравей
надоедал осточертело?

А вы валялись на песке?
А под водой к ней подплывали?
Стряхнув песчинки на виске,
упрямый локон целовали?

А вы стояли под зонтом,
всем, кроме вас,
уже ненужным?
Так, что прохожие тайком
ругались, шлёпая по лужам?

А вы барахтались в снегу
и в рукавах ладони грели?
В чужих,
чтоб слышать, как бегут
мурашки, прячась под фланелью?

А вы, сражаясь на меху,
небрежно брошенном у шкафа,
несли смешную чепуху?
- Мы не дошли...
- А чёрт с ним...
- Шарфик...

* * *
А прошлой ночью в яркий цвет
вам сны всё это проявляли?
Их нет?
Лежали в пустоте?
Вы где-то в жизни налажали...

Я помню
тропинки сквозь детское лето,
авоську "за хлебом", бидон молока
и тихий чердак, где стропила скелетом.
Там вишня сушилась, как в брюхе кита.
Я помню.
Проулки мелькали дворами,
крутились педали: "Ой, будет гроза!"
И вырез на платье, когда ты на раме.
В него так упрямо косили глаза.
Я помню.
Дороги, чужие билеты,
обочиной знаки - тюрьма да сума;
как их объезжая, валился в кюветы,
и тех,
кто не дал там свихнуться с ума.
Я помню.
Вас всех.
Вот врагов - не запомнил,
отец научил отпускать и прощать.
Быть может,
поэтому нынче так ровно
идётся в дороге и легче дышать.

Пишу,
расставаясь печально со словом,
их мало осталось на дне кошелька.
И не заработать...
Не будет ведь снова
авоськи,
бидона,
того чердака.

Замёрзло всё.
Все строки трупы,
а мысли вяжут, как айва.
Глотает молча прорубь утра
отяжелевшие слова.

Зима - уборка карнавала.
Сыграв эмоциями всласть,
всё то,
что пело, танцевало -
ушло.
Такая мне напасть:
всё замести,
накрыть чехлами,
в заледенелое окно
дышать холодными словами...
и ждать озимое тепло.

Чуть корицы.
Терпкий
кофе на рассвете.
Чёт февральский ветрен -
високосный нéчет.
День в ночи прицеплен
словно знак нагрудный,
вновь погодный степлер
дождь прищёлкал...
нудный.
Одинокий ворон
пристегнулся к ветке;
день сегодня хворый -
телефон таблеткой.
Тишина в аптеке:
абонент вне зоны.
Все часы - калеки,
чёт-нечётят сонно.
Бесконечной сцепкой
порожняк минутный -
дня нечёткий слепок
в заоконье мутном.

Отстегнулся ворон...
чёт ему навстречу!
День сегодня хворый.
Одноветно.
Нéчет.

В корзину
день летит комком -
набросок серого уюта.
Очередной.
Уже битком.
Мольберту что...
мне бесприютно.

Откуда знаешь ты,
когда
тоскливо "sos" молчит вацапом?
А впрочем, это ерунда.
Ты написала!
Выпил залпом
я удалённость адресов
(все светофоры - сплошь зелёный).
Теперь у нас есть семь часов
цветного смысла,
окрылённых.
И мы почти не говорим,
нам всё в полёте - с полуслога,
секунды жаль.
Наш мир творим...
Багетом - чёртова дорога.

- Ты аккуратнее... Опасно!
И тают запахи тебя,
и всё тревожней встречный красный.
Я возвращаюсь "не в себя".
Расправлен лист.
А звёздам - гаснуть.

Расстрелян вечер пробкой брюта,
на дне бокала плещет ночь.
Была прелюдия прилюдна,
но так искрила...
Гости - прочь!
Зерно граната в перламутре
чуть приоткрытых влажно губ...
И наплевать что будет утро
и что к ответу призовут.
Бесовский взгляд и капля сока...
слизнула, время раздвоя
на "за бортом" и "здесь",
до срока
возникновения двух я,
опустошенных взрывом.
Снова,
ничуть не ведая стыда,
горит сиянием сверхновой
восьмиконечная звезда,
вплавляясь в простынь безрассудства.
Бесстрашно в ночь сжигая "нет",
сошлись орбиты двух отсутствий
из мира правильных планет.

Вот весь мой космос.
Это ты.
Не оставляй средь пустоты...
Я без тебя не вижу снов
из ненаписанных миров.

Декабрь.
Дебаркадер.
Зима пристала.
Зла.
Видок-то непригляден...
с трудом,
но доползла.
В чём новизна сюжета?
А загуляла...
Где-то.
И снег - не довезла.
Лишь талая водица
из трюма туч сочится...
Такие, бро,
дела.
Постылое предзимье,
на всё один ответ:
безумие бездумий -
в безмолвие билет.
И парус -
всё незримей...
И друг -
совсем не в Риме...
Лишь дым от сигарет
сном разума...
Не Гойя!
Куда мне... Я спокоен.
Чудовищ тоже нет.

А тридцать серебра -
они же не со зла.
Я лишь хотел позвать...
Она не забрала.
Такие, бро,
дела.

Макаю память в ночь.
Как круассан.
Так предсказуема начинка...
У совести особый прейскурант -
всё норовит подать с горчинкой.
Придирчивая спутница моя,
давай-ка лучше выпьем кофе
и поглядим, как мельница-заря
туман купажит в новый профит.
Нам каждый день - кофейное зерно,
остаток их обжарен прошлым.
Как бусины...
Похожи на зеро...
Вдруг повезёт? Узнаем после.
Рассвет...
Сколь их уже в помол ушло?
Так боязно, что завтра - пусто...
Чего ж теперь... что было, то прошло.
Варил как мог.
Мне было вкусно.

Полыхнуло осеннее летом.
Так,
по-бабьи,
платочком взмахнув -
стрекозою мелькнуло.
Билетов
не предвидится больше.
Вздохну...
Заоконное мается серым
акварельно плывут провода -
воробьиною гаммой уселась
бестолковая суть октября.
Межсезонье.
Зависло.
И плаксой,
кистью капель понуро бредя,
по асфальтам задумчиво ваксит
голенища проулков.
Блестят...
А так хочется набело!
Новой,
буквой звонкой по ним похрустеть,
подскользнуться на лужице словом
и к тебе непременно успеть.
До заката по снегу прошляться,
размыкая зацикленность дней
и смотреть,
как рябиново кляксит
город белое.
Для снегирей.

Постночье.
Балконное утро.
Халатно дымим.
И как будто,
прощаемся с памятью тела...
лишь только она уцелела.
Терзаешь браслет на запястье:
 - Как лёд эти камни "на счастье".
 - Добавь их в бокал межсезонья.
 - По цвету подходят. Резонно...
 - Не чокаясь?
 - Ладно...
 - Удачи!
 - Как думаешь, тигры не плачут?
Пульсируют жилки на кисти.
 - Красиво летели.
 - Как листья.
 - Догонят пусть осень, к лицу ей.
 - Тигровое счастье.
 - Сверкнули...
 - За что нам такие напасти?
 - Зато мы не дали пропасть им.
 - А просто сожгли. Без остатка.
 - На лете осталась заплатка.
Старательно ветер разводит
дымков сигаретных дороги
по разные стороны света.
 - Второе случается лето?
 - Не знаю. Но осень, похоже, зарубку черкнула на ложе.
 - Как снайпер. В погодную сводку.
 - Ведь кто-то подбросил ей фотку...

Стогов полуденная самба
тревожит марево жары
так обольстительно,
что сам бы...
Такой талант в корнях зарыл,
озёрный обнимая берег!
А вальс?
И раз, и два, и три...
я б с водомерками проверил
как шаг зеркальность серебрит.
Подёнки небо рокенролят...
кульбит, кульбит...
Не так опять!
Я б научил, но не освоят:
эфемериды, что с них взять...
Джайв стрекозы я б показал им!
Ведь помню... точно... все штрихи.
...
Такие видит сны в танцзале
паркет дубовый.
Раз-два-три...

Из зелёного вычли синий -
разметается разность ветром;
умножается сетка линий -
хиромантия голых веток.

Застеклённость унылой клетки -
разделение несложений;
целлулоид былых улыбок -
основание непрозрений.

Объективная это данность -
суетливая безупречность.
Марафонная лемниската...
заклеймённая бесконечность.

***
Испогодило всё на осень...

Черкал в бумажной ширине.
Не выкроил и слова.
Курил и думал в тишине.
В окно смотрел, как снова
бредут барашки в вышине,
всё ищут синь погуще...
Слушай,
а вдруг найдут? Напьются в хлам,
вернутся пьяной тучей,
устроят форменный бедлам
и снова осень включат
давно тоскующим зонтам.
Твой или мой? Неважно...
Влажным
листом, залипшем на крыльце,
прочищу небо звёздам:
Поправьте сбившийся прицел!
Точнее сыпьте, гроздью!
Так получилось... Не успел
ей рассказать всё толком.
Только,
бессилье строк - как маракас,
шуршат, но мимо пульса.
Кардиограмму как ни крась -
нет минуса и плюса,
нет напряженья на листах...
когда тебя нет рядом.
Радость,
ты мне звони хоть иногда,
но лучше, всё же, взглядом...

  В тупом углу,
вдоль биссектрисы,
на части "должен" и "хочу"
располовинены все мысли.
  Так убедительно молчу,
двулико Хаос сохраняя...
  В углы раздвинув ночь и день
я медианно растворяюсь
и превращаюсь просто в тень.
  Залип костяшкой "пусто-пусто"
тут, в бесконечности весов,
пополнив строй таких же трусов,
бредущих вдоль вчерашних снов.
  Дамоклов шаг упрямит ноги
и нету силы поперёк...
ты б отдуплилось, время, что ли,
шестёрки кинув за порог.
И всё решится.
Криком "рыба!"
игру закончит кладенец,
блеснув по линии изгиба.
Углы разделит.
Наконец.

Я устал быть чужою тенью,
продолжением многоточий.
Расползается всё на звенья,
расплывается суть в подстрочье.
Я заштопать хочу порезы,
зашивая их просто болью,
но теряется в пальцах резвость
если в сердце колоть иглою.
Поиметь бы жизней кошачьих
к этой паре чувств человечьих...
я бы восемь прожил иначе,
разлучать запретив навечно.

Мы не верим в прозрачность стёкол.
Надышав в них призрачно души,
всё рисуем глазки по окнам...
Может,
нам постучать снаружи?

Раз, два, три, четыре, пять...
скоро шесть.
А вот и семь -
вместе будем умирать,
знаешь, это -
насовсем.
Мне так кстати этот дождь,
он, как слёзы у людей,
смоет пыль далёких звёзд...
обожаю голубей -
в них нет страха быть рабом,
только крылья,
чтобы жить
и не думать об одном -
сколь осталось,
чтобы быть.
Впрочем, runner, поживи...
с осознанием того,
что в своей людской грязи
ты не видел...
ничего:
вспышек лазерных лучей
в леденящей пустоте...
и горящих кораблей
в той бесшумной темноте,
где бездонен Орион...
бесконечный этот дождь,
не заменит слёзы он.
Десять...
время выйти вон.

https://www.youtube.com/watch?v=NoAzpa1x7jU

19.07.2019 умер бесподобный Рутгер Хауэр. В фильме "Бегущий по лезвию"(1982) срок жизни Нексуса 6 ("Рой" - Хауэр) заканчивался в 2019 году...

Блик серебристый
хрусталь ручья тревожит -
мальки за камнем.
Поверхность ловит отблеск
улыбок детских.
Черпает время горстью -
друзей редеет стайка.

- Ты кто?
- Конь в пальто.

Что память?
Мой не выдуманный мир,
а ночь - агентство по туризму.
Воспоминаний накопил...
и все с какой-то укоризной.
Мой шар стеклянный жжёт как лёд,
но не разнять ладоней.
Въедливо,
там жизнь по линиям ведет
узор внутри.
Так привередлив он,
красив и холоден.
Вразлёт
судьба отплясывала хлопьями,
но только странен их полёт:
не белый цвет у снега.
В пепельном,
полами старого пальто
кентаврю след... ищу потерянный
бочонок старого лото.
Две кочерги.
Почти уверен я,
что потерявшись так давно
меж разрушительных отчаяний,
лежит совсем недалеко
мой талисман дорог и чаяний.
Что память?
Может, перестать
топтаться в старом снеге?
И попытаться отыскать
дорогу в новое.
К тебе бы...