---

Осеннее

…а город стал сильнее и подрос,
хотя изрядно жаждою измучен –
он как зверёныш в небо тычет нос,
пытаясь надкусить бока у тучи
и налакаться охровых дождей,
насытившись водою до отвала,
чтоб сделались глаза его желтей,
чтоб, глядя в них, я радость потеряла…

…а улицы аукают меня
пройтись по ним от дома к барахолке,
и выменять на шило у менял
обмылок лета в яркой упаковке;
смотреть на стаю призрачных лисят,
метущих листья рыжими хвостами;
послушать, как неспешно моросят
дубовые аллеи желудями…

…опять иду, желанью вопреки,
под вой ветров, прерывистый и тонкий,
кормить теплом протянутой руки
продрогшего осеннего лисёнка.
и тикают часы: не-у-ны-вай,
а мне пора обратно торопиться,
пока бежит неоновый трамвай
по ослеплённым сумеркам столицы.

---

Точка невозврата

“...Я вас любил … ещё вчера…”
и, если опустить детали,
помимо чата нам остались —
две чашки кофе до утра.
Наш город “П” был глух и пуст,
блуждали образы, как тени,
и рифмы — слепки привидений
опять искали лёгкий путь
запечатлеться в шлейфах строк.
От первой буквы до финала
мы начинали жизнь сначала,
забыв пароль, логин, урок,
что срок любви истёк до сна.
Встречая точку невозврата,
светлело небо и куда-то
исчезла бледная луна.
Шурша опавшею листвой,
сбегала ночь — исход был ясен.
И в парке молчаливый ясень
качал устало головой.

---

Не вспоминать

Осеннего заката благодать,
цветные парапланы над рекою…
В стремлении к желанному покою
условие одно: не вспоминать.

Прошедшего осадок ядовит,
мгновенно всё окрашивает чёрным
и спазмом перехватывает горло,
и каждый вздох, как судорожный всхлип.

Клеймят воспоминания опять
похлеще раскалённого железа…
Забыть, перечеркнуть, стереть, отрезать
и прошлым жизнь себе не отравлять.

Идти навстречу Божьему суду,
где записи в скрижалях неизменны
и в будущем платить двойную цену,
боясь накликать новую беду...

---

С пюпитра падал нотный лист

На вечерах в концертном зале
Играет камерный джаз-бэнд.
В аплодисментах комплимент
Опять безудержный сорвали!
С восторгом благодарный зритель
Кричит «брависсимо» и «бис».
Стаккато вздёрнутых кулис
В игре сценических событий.
Ударные и мощь вокала,
Король-рояль и контрабас
Бомбили старый добрый джаз,
А публике всё было мало.
Аккорд, другой – мы слышим фьюжн,
И перед нами мир иной.
Душе игривой заводной
Вот этот ритм ветвистый нужен!
Джаз виртуозен в исполненье
И недосказан, и речист.

С пюпитра падал нотный лист –
Импровизации рожденье…

---

Если верить

Опять не можешь принять как данность, что ветер в клетке не удержать,
и в ожиданье небесной манны бредёшь по краю и ешь с ножа.
И веришь! Это не панацея, но повод правило соблюсти:
кто постоянно стремится к цели, имеет шансы её достичь.
Любовь – не выбор, а наважденье. Теряясь в истинах прописных,
ты быть желаешь с ним каждый день, а ему достаточно выходных...
Скажи, родная, чего же ради, зачем ты выбрала этот крест?
Я так надеюсь, что мальчик-праздник тебе когда-нибудь надоест
и ты решишься сойти с маршрута, который сводит тебя с ума.
Твоя зависимость – как простуда!.. Но ты, глотая его дурман,
твердишь: "Получится, если верить! Он скоро станет совсем другим!"
А он непойманным вольным ветром рисует в небе твоём круги.

---

Тревожный сон

Львы сошли с постаментов, играя шарами,
Император гарцует на медном коне...
Мне тревожно. Иду осторожно, дворами,
Будто Клара, похитив у Карла кларнет.

Папиросное небо темнеет и тлеет,
Я шагаю, себя не пытаясь понять.
Не поможет ни Бог, ни засушенный клевер,
И беда повторится — опять. И опять

Ветер вырвет из рук иллюзорное счастье,
И утопит в чернеющей, грязной Неве...
Львы откроют беззубо-чугунные пасти,
Чтоб завыть, и, на самом верху, зареветь.

Сон тоскливый закончился рыжим рассветом,
Медный всадник Лизетту ведёт под узду...
Где коралловый остров? Где утро по Фету?
Лишь слова: "Позвоню... Напишу... Разведусь..."

---

Закат крадущейся лисой

Закат крадущейся лисой обнюхал горизонт,
он не искал там ничего – лишь пламенел, не жёг:
ни моря, слившегося с ним, ни палубы настил.
Он просто был всегда таков, когда ветрам немил.

Когда плетьми секут, хулят, пытаясь рвать в клочки,
опять багровым станет он, как будто вопреки
тому, что чаще приходить привык он золотым –
растает полностью в ночи, как сигаретный дым.

Наутро алою зарей он явит вновь себя.
Ветра уцепятся за ним, шаля, ворча, трубя!
Восходом будет пламенеть, смакуя новый день,
даруя право созерцать его восточный дзен.

---

Нелетальное

Сбивают пламя, корпус режут,
кричат кому-то: «этот дышит».
Твой бортжурнал недогоревший
опять в неправду перепишут.

Здесь спят, комбезов не снимая,
и следствие дерзит причине.
Здесь, третью жизнь без неба маясь,
военный врач пилотов чинит.

Но хирургическая карма
не терпит случаев летальных.
И сбитым ангелам в медкартах
итожат: «списан, не летает».

И с ампутированных крыльев
аэродромные незнайки
стирают красной звёздной пылью
опознавательные знаки.

---

Шиповник

Позднелетняя картинка:
пролетает паутинка -
паутинка-августинка -
зрелый август поседел
безмятежно, акварельно...
Птиц не слышно на деревьях,
лишь цикада со свирелью
сторожит земной надел.

Луг отрос и снова скошен.
Куст шиповника роскошен,
будто девичий кокошник,
и наряден, и хорош
в огоньках пунцовых бусин.
Но шипы за так не пустят:
или колко, или пусто -
руки не убережёшь!

Свежесобранный шиповник
разложу на подоконник:
долго будут пальцы помнить
каждый маленький укол,
озорную непокору,
но длиннее — память взора,
и опять влекут просторы
из далёка в далеко...

---

Миопия

Полусонное солнце над крышей
наблюдало трагический "сюр":
брёл по тучам, спускаясь всё ниже,
близорукий печальный Амур...

Замирал на балконах, карнизах,
виновато нащупывал твердь.
Он спросонья – помилуйте! – линзы
позабыл на работу надеть.

Ну и толку, что стрелы умелы –
тетиву хоть на луке порви! –
коль у снайпера сбиты прицелы...

Ах, напрасно бухгалтер Гаврилин
смотрит сон о завмаге Марии...
У Амура, пардон, миопия...

Здесь опять не случится любви.

---

Осеннее

Опять ворвался в город листопад.
Чуть горьковатый запах мёртвых листьев
вплетён в лохматый шарф осенней жизни.
На столиках – вино и виноград.
Опять уходят в море корабли.
Пустынный пляж, окутанный туманом,
им видится немного иностранным,
как берег неопознанной земли.
Опять тревожит ветер перемен
и запах хризантем на смуглой коже.
Октябрь струится медленно, но всё же
грядёт ноябрь, суров и сокровен.
Опять гордится яблоками сад,
и золото берёз горит средь сосен.
И мы под листопад уходим в осень
за шагом шаг. И нет пути назад…

---

Безжизненное

Смеялось радио на тумбочке,
летала солнечная пыль.
Вуалехвосты в красных юбочках
пытались влезть в воздушный фильтр.

Не пахло кофе, сдобной булочкой,
никто газетой не шуршал
и не просил:"Погромче, Шурочка!",
когда "Динамо" шло в финал.

Отголосило вскоре радио,
умолк в аквариуме фильтр.
Йод-цезий-пыльная апатия
сменила поквартирный штиль.

Природа лезет в окна голые,
пускает корни, где весной
вуалехвосты сдохли с голоду.
Так Припять стала внеземной...

Опять шумят дожди неспешные,
сирень упруго спину гнёт.
Но стороной обходят лешие
кривых деревьев хоровод.

И в облаках - бледнее бледного -
луна бездомная дрожит.
Наверно, только Богу ведомо,
когда вернётся в Припять жизнь.

---

Сады

    Садовым художникам, возрождающим старинные сады, посвящается...

Поблекло полотно старинных гобеленов.
От ранящих лучей спасаются в пыли
Сюжеты о трудах садовников шпалерных.
Но жив их старый сад на краешке земли.

Упавший в тень веков, он тянет листья к свету,
Заросший и больной, руки искусной ждёт.
Придут ли мастера, познавшие секреты,
Гармонию души он скоро ль обретёт?

Как сад восстановить: по тем подпорным стенам,
Из записей, картин, из арок, бывших тут?
Из зарослей руин, где тихо и блаженно,
В аптекарских садах мискантусы цветут?

Так камень ждал резца, чтоб мир собой украсить
И нежного лица коснуться лепестком,
Что прятался в траве. Теперь в узор балясин
Вплетается цветок, что был в веках иском...

Самшит ухожен вновь и стал в саду убранством,
Являет нам вазон с таинственным гербом,
Рассказывая всем про истинное братство
Других, таких, как мы, пусть в облике другом.

Нет, не умрут сады! Чтоб их спасти от тлена,
Садовники опять прибегнут к волшебству:
В мозаиках, коврах, скульптурах, гобеленах
Прекрасные сады и души оживут!

---

Ночное

И когда не смогу уснуть - буду птиц считать,
нарисованных год назад на побе́ленном потолке,
станет ночь ненавистней дня, холодней зимы -
не согреет колючий плед, если жизнь пуста.
Обещаний бальзам давно, не замеченная никем,
выливаю, вливая в ночь, темноту размыв.

Я хотела простить, забыть, закопав в земле,
затоптать, раскрошив в песок, и сама за небом пропасть,
но никак не могла содрать с потолка двух крыл -
он прочнее любых цепей, как вина во мне.
Я однажды вернусь туда, где пылящая вдаль тропа
далека от лихих дорог, от пустых могил.

И растает рассвету вслед нежелание дальше жить -
улыбаться начну опять, невесомые помня сны,
и, распаханное во лжи, будет время сквозь этажи
просыпаться песком беспамятства от весны до весны
из дырявого дна души.

---

Сезон внезапных перемен

Нанизан полдень бисером на леску
спешащих в прошлое скорей погожих дней.
Порхает солнца луч по занавескам,
тепло осеннее изменчиво… Скромней

наряды модниц в старом, милом парке –
частенько треплет затяжной зануда-дождь.
Художник-ветер выкрал где-то маркер,
покрасил серым небеса – мир с тенью схож…

Погодой правит дух непостоянства.
Скулит испуганным щенком в ночи опять
сезонная хандра – попутчик странствий…
Пройдёт когда-нибудь она, недолго ждать.

---

Пожалею…

Твой задумчивый голос качнёт облака
И посеет печаль на промокших дорогах.
Где-то в море раздумий остыл перекат,
За которым осталась любовь-недотрога.
Сколько лет позади, сколько вёсен и зим…
Не задев ту струну, где молчанье трепещет,
О насущных делах мы легко говорим -
И молчанье становится птицею вещей.

В тёплый пальмовый рай из твоих холодов
Улетят журавли, горько жалуясь в голос.
Но не делится песня на «после» и «до»,
Не затеплится нежность на струнах Эола.
Недосказанность плачет. Да разве беда,
Если зябнет рука, что протянута молча?
Станут вьюги ночами над лесом рыдать,
Завывая тоскливо и плача по-волчьи.

Снег падёт на поля, уводя в тишину,
Укрывая следы, что сойтись не сумели.
Лунный профиль в окне не даёт мне уснуть.
А дорог жернова годы мелют и мелют…
Беззащитно и хрупко украсит с утра
Иней снова сады красотою беззвучной.
И тогда я опять пожалею стократ,
Что сказать о любви не представился случай.

---

Последняя сопелка Винни-Пуха

Плывёт в окошке неба месиво,
Течёт осенняя депрессия.
Белиберда.
Пружины тужатся кроватные,
Глаза пустые, мысли ватные.
Всё ерунда.
Сожитель мой с июля месяца –
Паук на форточке повесился.
Каков удар!..
Привычна стала сердцу уния
Шизофрении и безумия.
Я умер, да?
Свободен дух, а тело куцее
Для пережитков эволюции
Теперь еда?
Который раз – в первоначалие
Опять, ошесть, осемь и далее.
Беда, беда…
Погиб поэт, задавлен критикой,
Но не спеши похоронить его –
Смотри сюда:
Графит, прессованный с талантами,
Алмазом станет бриллиантовым.
О, да! О, да!

---

Любовь к искусству

Вихрастый малыш — золотая макушка
С утра, не снимая уютной пижамы,
Упорно скрипит на визгливой восьмушке*,
Гоняя смычком монотонные гаммы.

Из дома, спасаясь, ушли тараканы,
Котёнок удрал по балконным перилам,
Собака пыталась залаять сопрано,
Но сделала стойку и громко завыла.

Рыдает за стенкой профессор-невротик,
Бледнея от тряски ушных перепонок.

И только глухая старушка — напротив:
Считает, что он гениальный ребёнок.
 

* — Скрипка «восьмушка» (1/8) – скрипка для дошколят четырех-шести лет.

---

После смерти создателя

Ничего после смерти создателя нам не останется,
кроме трещин на старом холсте, кроме лучиков света,
кроме соли для ран, и воды, кроме почвы и саженцев,
многомерной волнующей матрицы новых сюжетов.

Автор всё же не Бог, и пожалуй, не требует пафоса,
что слеза над страницей, давно унесённая ветром,
для живущих, как песня, звенящая муками радости,
и как Слово в Начале – правдива, чиста и бессмертна.

От кротовой норы на картине – флюиды неладные,
или в камне Горгоной раскинулись листья агавы, –
но пока не осознаны смыслы, темно понимание,
на задворках у сумрака в салки играется Дьявол.
Он покоится лишь под неровное сердцебиение
смертных нас, отхлебнувших от Света строфу или ноту,
задышавших мечтами умельцев, а может быть, гениев… –
и надежды резной палисад бальным кружевом смётан.

В метафизике дум воздвигается хрупкое здание,
и скрипит над его невесомостью старая туча,
проплывая над мрамором Рима и сказками Дании,
с хрипотцой проливает кипящее «бесаме мучо»…

---

Жарко

Июнь прожёг на коже лазоревого неба
оранжевые метки, малиновый рассвет.
Скрипит повозка лета, в горячечном прицепе -
сто тысяч поцелуев, ромашковый букет,
свиданий миллионы - подлунных, приозёрных,
в стогах духмяных ночи до крика петухов,
стыдливость пробуждений - разнеженных, покорных
в объятиях любимых, в тумане облаков.
Пробежки по тропинкам - босые пятки утра.
От рос по волглым травам вольготно нагишом.
Соитие с Вселенной - такой аффект, как будто,
ты правду жизни, счастье и истину нашел.

---

Галактическая попутчица

              Все можно пережить, если подобрать нужную песню.
                    Курт Кобейн

И Леннон и Scorpions обалденны,
но все же, если всерьез,
она любила только Курта Кобейна
с «Across the universe».
Она не знала, что значат мантры и сутры,
скрипит санскрит или «жжот»,
но подпевала ему каждое утро:
«Nothing's gonna change my world».
Ничто не изменит мой мир – паршиво:
жизнь – не пирог с именин,
когда безразлична тебе нажива, –
и только он изменил.
Она не синий чулок и не белоручка
(фонендоскоп, белый халат),
а в том, что ей недостаточно просто случки,
никто не виноват.
О принцах, которые во Вселенной,
Сент-Экс знал наперед –
они уходят в этой строчкою Леннона:
«Nothing's gonna change my world».
Ничто не изменит мой мир – залейся
словами, шампанским брют...
Курт, у тебя не было нужной песни,
чтоб задержаться тут.

---

Возвращение

Вот облако, которое плывёт.
Вот дерево, которое в избытке.
Вот улица, дорога, поворот,
калитка.

Дотронешься, подвигаешь – скрипит
униженно, обидчиво, плаксиво.
Средь вороха разросшихся крапив,
пощёчиной – одна твоя крапива.

И жжение щетинистой щеки
стыдливое принятие урока…
Молчат на злобу дня временщики
вороны, примеряясь в оба ока.

Присядешь на скамейку, и глаза
зажмурив, не припомнишь даже лица.
Семь сорок. Успеваешь на вокзал,
напиться…

---

* * *

Как будто на сладкое падок,
на склоны ложится туман,
скрипит от бессилия падуб
в преддверии строгих команд.

Старается ветер усилить
порывы осенних дымов,
листве не хватает вместилищ
для тихого сна. Не готов

собор для молитвы вечерней,
здесь пахнет прогорклой смолой.
Но кажется, тронешь, низвергнет
потоки воды ледяной

остывшее небо на землю:
в ноябрьскую смуту и тьму...
Не хочешь, но молча приемлешь –
и жизнь, и её кутерьму!

---

Лилит

        Объяли меня воды до души моей,
        бездна окружила меня…
                        Ветхий Завет, Ион. 2:6

Жизнь или смерть? Осыпаются глиной края.
Воды смыкаются. Бездна – надёжный капкан.
Если забудешь, какая из истин твоя,
Выпадет карта Таро. Расплывётся аркан.

Сумрачный бред в обезличенном жерле зрачка.
А на другой стороне копошащейся тьмы
Мечется тень, отражая движенья смычка.
Мальчик играет в потоках Вселенской Зимы.

Алым звенит напряжение первой струны,
Там, где ты предал зачатую нежностью жизнь.
Ноты впиваются жалящим чувством вины.
Мальчик играет, и звуки уносятся ввысь.

Тянут и рвутся. И – вспышка… Надсадно скрипит
Время несмазанным жёрновом. Целится взгляд…
Воды сомкнулись. Хохочет на карте Лилит.
Сын твой погиб, не родившись, мгновенье назад.

---

Оффлайн

Выхожу из навязанных соцсетей
В предсказуемо глухонемой оффлайн,
Где не плещется море чужих страстей,
Не качает волна мегабайты тайн.

Я подлодкой угрюмо ложусь на грунт,
Выключаю сигналы, тушу огни.
Подавляю в зародыше личный бунт
И вздыхаю: реальность меня храни.

Я в оффлайне событиям века чужд.
Ко двору не пришедшийся неликвид.
Весь оброс чешуёй виртуальных нужд,
Но она так приятно на мне скрипит.

Вне онлайна – и с матрицы словно стёрт.
Уничтожен. Забыт. Ирреальный труп.
Не вернуться обратно в родимый порт,
Где огонь лижет медь громогласных труб.

Вот всплыву – и хэштеги ударят в борт,
Брызнут лайки, и глазки сощурит сеть…
И доволен останусь собой, и горд,
Что в оффлайне не долго пришлось умнеть.

---

Кадриль

Подарил нам танец кадриль француз,
Правда, наш другой — в стиле а-ля рюс,
Да и ту кадриль, что времён Петра
На Руси, давно позабыть пора.

Современный стиль — перепляс лихой.
Закружит легко бойкой "вертеёй",
В "ручеёк" макнёт, в "карусель" возьмёт,
Завернёт "улитки" круговорот.

От прихлопов листья с берёз летят,
От притопов травы ложатся в ряд.
Заплясали солнце и небо вдруг.
Кто поймал кураж — выходи на круг!

Сапожок скрипит — Терпсихора жжёт!
Ну давай же, друг, поддержи народ!

---

Дорога домой

В захолустном городишке всё как прежде:
Сладким солнцем наливается черешня,
На бескрайних пустырях и огородах
Зреют травы и толстеют корнеплоды.
И не режут глаз усталым горожанам
Алкаши и лопухи за гаражами,
У ДК – портреты лидеров горкома.
…Я стрелой лечу домой из гастронома
С немудрёными покупками в авоське,
Обгоняя и собаку, и повозку.
Я несу янтарный квас в стеклянной банке,
Колбасу и бородинского буханку.
В палисаде, рыжей наглости не пряча,
Ждёт еду блохастый выводок кошачий –
Палку ливерки съедают в два присеста.
И скрипит по-стариковски дверь подъезда,
Я вдыхаю запах браги, лука, фарша.
Пять ступенек, дверь налево – это наша.
У меня тяжелый ключ висит на шее.
Почему он с каждым вдохом тяжелее?
Отчего застряли звуки в горле комом
И подъезд уже не кажется знакомым?
…Выпадает из авоськи чёрный камень,
А из банки льётся небо с облаками.

---

Пёрышко

Вечные темы: истина, зло, добро.
Первый урок по сказке «Перо Жар-птицы».
Класс хохотал, шутил, что стрелец-герой
сам без коня не мог ничего добиться.
Халк, Черепашки-ниндзя, Могучий Тор –
дело другое (много волшебной силы).

…Лёшка идёт, задумавшись, через двор.
Осень янтарно-рыжая так красива.
Смотрит мальчишка – в роще течёт туман
жёлто-молочной речкой, почти как в книжке.
Дуб вдалеке – разлапистый великан.
Пень – словно леший, сгорбленный старичишка.
Солнце застыло праздничным колобком.
Туча-лисица съест его непременно.
Вот и дворец (он церковь уже потом).
Где золотые яблоки и царевна?
Ёкает сердце, слушая тишину.
Мерно скрипит сосна на ветру. А ветер
белкою шмыг – да птицу надежд спугнул.
Что же тогда на тропке блестит и светит?

…Сколько мечтаний радостных и благих.
Держит Алёшка огненный лист рябины,
шепчет: «Жар-птичье пёрышко, помоги! –
папку домой верни живым-невредимым…»

---

Пиит в Петербурге

                        В Питере – пить

Скрипит кипящий чайник на плите,
не в силах засвистеть свистком заглохшим.
За шторой двор, зашорен и заброшен,
в пугающей осенней наготе.
Храни нас от натурщиков таких,
раскисшее и выцветшее небо!
Смотрю в окно рассеянно и слепо
сквозь толщу наползающей тоски.
Зияющий осенний Петербург -
привычная лагуна для поэтов.
Достанет всем кленовых эполетов,
сейчас в чинах и Феб, и балагур.
Есть время пить, есть время отливать
нетленки на манер барона Клодта,
такая уж у гениев забота -
в тумане и в огне не истлевать.
Когда истает в дымке жизнь сама -
поэт ещё живёт последним вздохом,
так свет былой звезды - к иным эпохам
Вселенной посылают закрома.
Венок сонетов газовых затих,
но пышет жаром мёртвая конфорка,
и в чайнике то шёпотом, то форте
ещё сипит невысказанный стих.

---

Гавань

Ты обо всём меня расспрашивай,
сними усталость разговорами
в не нашей комнате оранжевой,
где суховей скрипит за шторами,
где люстра – блюдечко на ниточке
у потолочного подножия,
где всё, что в принципе несбыточно
мы принимаем за возможное.
Забыто прошлое до времени:
нам вместе быть ненапророчено.
На полке чашка из Карелии,
чужая вышивка и прочее.
И в этой тихой съёмной гавани
быть может что-то и наметится,
пока горит медовым пламенем
звезда на пятке у Медведицы.

---

Опростоволоситься

Скрипит распахнутая дверь,
Наружу манит.
Но вот зачем? Ведь верь, не верь -
Она обманет.

Там на дороге суета
Опавших листьев.
Она, представьте, не фонтан,
А морда лисья.

Но дверь призывно проскрипит…
Шагну наружу.
Среди собравшейся толпы
Я сяду в лужу.

---

Белый воронёнок

Октябрь. Дождливо, ветрено и голо.
Не крикнуть, не забыть и не соврать.
Скрипит истёртым клювом старый вран
полуночное, чувственное соло.

В сухой сучок здоровой, тощей, лапой
вцепился, а мозжащую поджал.
Полёты, вёсны - прошлого не жаль,
но одиноко, бесприютно, сладко

от осознанья стариковской шутки -
чем старше, тем сильнее ценишь жизнь.
События, столетья - зеро, пшик.
От мудрости до жалости столь чутко.

Но что это? Страдательно и тонко.
Внизу, где сыро холодно, сквозь ночь.
Чуть слышно "кар" - белеет воронёнок.
Что может он? Безумна мысль помочь...

Сомнения забыты, утро брезжит -
не заклевал, напротив, он прикрыл
собой от не разумных хладных крыл
смертельного, октябрьского, невежды.

И пусть - сто лет и не к чему стремиться.
Наутро пусть - зима и дьявол с ней.
Благословенные, в тиши и белизне,
под первым снегом – две живые птицы.

---

Брошенка

…Брошенка долго смотрела любимым вослед.
Хлопала ставнями, мхом выстилала тропы…

Жадно ловила оконными стёклами свет
солнечный, северо-теплый с верхушек сопок,
чтобы дома изнутри хоть немного согреть,
боязно слушая каждый: скрипит ли полом,
(иглы еловые в щели провисших дверей
позабивала, узнав бесконечный холод
Кольской суровой зимы без тепла и людей)
зная, не все из домов просыпались после.
...Обеспокоенно вдаль продолжала глядеть,
и сиротливо встречала восьмую осень…

Перед Покровом чернела от горя-беды,
чуя, в преддверии стуж не случится чудо.
Будто стыдясь своей старости и худобы,
думая, что по весне возвратятся люди,
куталась в снежный, октябрьский, щетинистый плед,
скрыв наготу и убогость, как ей казалось.
И в ожидании солнца, примёрзнув к земле,
эта деревня забытая, засыпала.

---

* * *

Как на краю стоять простуженных небес,
пронизанных грозой - вселенским плачем?
И в пекло знойное глядеть назло судьбе,
и слышать, как скрипит твоя удача
по камешкам изъезженных дорог,
что повидали многих пилигримов,
с которых временем смертельный взят оброк...
Теперь по небесам идут незримо.
В их бесконечный я однажды встану строй.
Закончится ль борьба победой смерти?
Но увлекательнейшей жизнь была игрой,
Её итог - хоть взвесьте, хоть измерьте,
Но неизбежного причин бояться нет:
Душа, как радуга свободная прольётся,
Возможно, даже, много ярче будет свет,
Поскольку будем ближе к солнцу!

---

Скиф

Мы по-прежнему скифы... как те, их глухих времен, –
По нелепой ошибке попавшие в этот век.
Мы надеялись – рай, оказалось – простой район,
Неприветливый. Неухоженный. Как у всех.

Наше славное прошлое вытравлено из книг,
Нас сдавила тисками общественная мораль,
Но потёртое, дикое, чуждое для иных –
Вырывается, не торопится умирать.

Кочевые инстинкты сгоняют с обжитых мест,
Мы терзаем набегами чопорный Петербург
И скупую Москву. А за ними – дремучий лес,
Где невежество даже гибельнее, чем лук.

Правда, многие наши впиваются в сонный быт,
И седлают рабочие кресла, а не коней,
Забывая степное приволье и запах битв.
Я не верю, что та же участь грозит и мне...

...И явился к нему незнакомец в часы тоски,
С характерным прищуром иссушенных солнцем глаз,
И сказал: поднимайся ко мне на полрюмки, скиф.
Одному не в кайф, а двоим, глядишь, – самый раз...

---

В твоих глазах сгущается вода…

В твоих глазах сгущается вода,
Качая первобытный морок Стикса,
На дно его не страшно опуститься -
Так сладко снова падать в никуда,
Как маятник, метаться вверх и вниз
На острие изысканных безумий,
Когда слова звенят, как звездный зуммер,
И пальцы рук уже переплелись.
Душе тесны земные облака,
И хочется, забыв дневное рабство,
Срывать с нее потертое пространство,
Как рыбу с рыболовного крючка.
Лететь стрелой с бессонного моста,
Стерев судьбы отметины на теле.
Тебя встречая криком «полетели»,
Стучать крылом в невидимый портал,
Который не вернёт меня назад -
(У вечности нет выхода и входа),
Но я смогу ступить в иную воду -
Ту, что в твоих сгущается глазах.

---

Бежим

От грустной правды, вымученной лжи,
Из плена скучных правил мы бежим
В тот город, где все знаки путеводны.
Не нужно больше думать, выбирать,
Смешались наши "завтра" и "вчера"
В едином нескончаемом "сегодня".
Тоску по чудесам разбередив,
Июнь щекочет пёрышком в груди,
Подсказывает нам обрывки реплик.
Изгибы улиц манят и пьянят,
Бордюр, такой банальный в свете дня,
К закату превращается в поребрик.

Атланты хмуро смотрят свысока.
Я прячусь – выходи меня искать
Не там, где потерял, а где светлее.
Холодный ветер плещется в Неве.
Не в силах понимать, ты просто верь
В реальность, где мы вряд ли повзрослеем.
И если я однажды научусь
Не путать ноты в сложной гамме чувств,
То большего, пожалуйста, не требуй.
Всё тоньше тени, ночи всё белей.
Потёртое, как старый гобелен,
Глядит в глаза нам питерское небо.

---

Кэтти

Ты очень красивая, Кэтти. Тебе так идут этот вырез на платье
И письма в конверте, что совы уносят в ночи... На закате
Жасмином от рук твоих пахнет
И миндалем...

Мы все будем на опиатах, Кэтти -
С этого дня и до самой смерти,
Как в сказках. Все возвращается в детство,
Врастает ногтем,

Но до того, как стучать в эти двери,
Где ждет нас дворецкий в помятой ливрее,
Где мы упадем на тугие постели
Под сладостью собственных тел -

Позволь мне с тобой посидеть у камина,
Который дает больше тени, чем света.
Тебе так идет этот вырез на платье,
И длинная, жадная тьма
Лицо твое скрыла наполовину...

Ты знаешь сама:
Потертое небо уже не вмещает всех.
Скоро запрётся весь мир в голове,
И смех растревоженных демонов завтра
Осядет на окнах дождем...

А потом мы умрем с тобой, Кэтти.
Поодиночке умрем.

---

Осеннее «пора!»

Пора! Переходим обратно на Вы,
Друг другу останемся лишь именами.
Потёртое золото палой листвы
Растрачено было беспечно не нами.
Могли - не решились. Решили: не сметь,
Не помнить, не быть, никогда не касаться.
Вернуться в семью, в суету, в круговерть,
В привычную ложь бытовых декораций.
Не вылюбить осень до первого льда,
А поздними рейсами птиц перелетных
Друг друга в безумной тоске покидать,
И ждать, что забудемся в будних заботах.
Всё будет банально, всё будет не так,
Но может припомнится Вам, мой хороший,
Как солнца сияющий медный пятак
Дрожал в золотистых кленовых ладошках.

---

Потёртое пальто

Она стоит нагая у окна.
Раздевшись, примеряла занавески.
Всегда любила платья и подвески
И выпивала свой бокал до дна.

Притягивала множество мужчин!
И вдруг – одна, как тень, на этом свете.
Любимый – первый – бросил. Всё в пакете –
Кусочки жизни в каплях от свечи.

Откроет шкаф. Да это ли судьба?
У прошлого – кокетливые платья.
А зеркало – состарилось... Проклятье!
Забвенье пострашнее забытья.

Любимое потёртое пальто
В цвет васильковых глаз – подарок мужа.
Как в первый раз, по комнате покружит.
Душа болит… Был близок как никто.

Одна стоит. В себя направлен взгляд.
Одета в колыханье занавесок.
Как манит ветер – холоден и резок...
Взмывают платья… Кру́жатся, кружа́т...

---

Октябрьское пессимистическое

Как песня, разливается нежданное осеннее
тепло, а на меня нашла хандра.
Весёлое потёртое народонаселение
у «наливаек» топчется с утра.

Такая жизнь прекрасная, что грех грустить и сетовать,
до той счастливой дожили поры,
когда забиты ящики бесплатными газетами
и джипами заставлены дворы.

Рябины облетели все, но ягод наготовили,
а тополь – золотой, как юбилей.
И продавщицы ласковы, и пирожок с картофелем
со скидкой стоит двадцать пять рублей.

Чудесный мир построили, ну просто восхитительный,
гудят торговых центров корабли.
Давно уже посажены министры-расхитители,
и семечниц-бабулек извели.

С чего же мне тоскливо так, греметь «ура» не можется,
мерещится измена и подвох?
Не зря мальчонка с «Лексуса» вчера мне скорчил рожицу
и вывел на окошке слово «лох»...

---

Cache-nez - тайник для носа

Ты – память о любви, его кашне.
Потёртое от времени, в затяжках…
Как часто в напряжённой тишине
ты вздох её ловило – горький, тяжкий.
Как слёзы утирало… Как в ночи
не пряталось на полке – нежно грело.
А, помнишь, он шептал: - Вернусь, молчи…
Но старая, с косой, другое пела.
Тайник души…И не cache-nez, не вздор…
А, помнишь, как бродили вы по скверу?
И дождик моросил, а вы в собор
погреться забежали…Он не верил
ни в бога и ни в чёрта. А она
смотрела на него и улыбалась…
Возможно, с глаз упала б пелена.
Но жизни оставалось только малость.
Погиб попутчик твой…Её прости –
за то, что не постиран…Только запах…
Он…сил ей придаёт – не жечь мосты,
не сетовать на меч в руках аллаха,
что так напоминает ей о нём…

Мы вместе с этой девочкой идём…

---

Дом

Фатальным предчувствием первого снега
Едва ощутимо полно мирозданье
И солнечных дней золочёная нега,
Где движется всё к своему увяданью –
Уже равнодушное к летним утехам.
И в области сердца проснётся знакомо
Внезапное чувство: собраться и ехать
К родному когда-то, ничейному дому.

И встанешь, и выйдешь, и купишь билеты.
Пусть в доме давно никого не осталось:
Продать, как предать. Но как вынести эту
Его пустоту, немоту, бездыханность,
Где память по комнатам бродит химерой
И так отражнья её многолики...
И кресло потёртое возле торшера,
Портреты в гостиной и пыльные книги,
В шкафу - ненадетых костюмов и платьев
Безмолвно, но так многозначно соседство,
И так безмятежно на узкой кровати
Во сне разметалось сбежавшее детство.

---

Осеннее ретро

Моросит... Свернуться бы в калачик,
погрузиться в дрёму до тепла,
вылезая только похомячить,
(для эстетов — чтоб откушать, значит)
и назад, в шалаш из одеял.
Всё-таки я высуну наружу
осторожно любопытный нос:
— Здравствуй, осень, я немного трушу,
не люблю, когда дождями в душу...
Хочешь подружиться? Не вопрос!
Мы с тобою ветреные дамы,
можем слёзы лить за просто так,
за ночь платье выкроить из хлама,
из каприза — бурю или драму,
у обеих в головах сквозняк.
Свой прикрою фетровым беретом,
натяну потёртое пальто,
старенькие туфли (суть не в этом —
мир уютней, если носишь ретро),
я готова, осень, я гото...
Ой! Грохочет... Не свернусь в калачик!
Лей! Сверкай! Давай ещё! Ещё!

Выплыву, пусть даже по-собачьи —
зиму встречу тёртым калачoм.

---

Птица

Тепло…
Осень балует нотами замедленных элиминаций.
Облака нежнее любовников, не желающих расставаться,
пышной меренгой на розово-белом и голубом,
на волнах-простынях, качающих сонный дом.
... я помню тебя в ослепительно близком хитоне,
шепчущего в наигранно менторском тоне,
цедишь вино из кубка, клубника на шпажках,
ах...
Салон самолёта становится шире впотьмах,
врастающий гул и тело - единым целым.
Наваждение не излечивают гиппократы и авиценны,
полёты на Марс, или к Господу на приём,
Он всегда велит отдавать, что взаймы берём.
И ни с чем не жаль расставаться, но с днями теми,
где в порыве горячем губы вжимались в темя -
так безмолвной Венерой ревниво дышал Мане…
На ржавой фотке, вмятой в потёртое портмоне,
та мечта, яже еси на небесех,
у которой крылья легки, и шасси легки, и живы все.
Остальное неважно - отдать, раздарить, поделиться.
Осень душна настолько, что не улетают птицы.
Город графичен сквозь сумерки авиалинии.
Я привыкла носить твои кольца из алюминия.

---

* * *

Сохрани меня сильным, Боже.
Ослеплённый её улыбкой,
Созерцаю который год:
Подбородок, пленённый скрипкой,
На потёртое всходит ложе,
На продавленный эшафот.

Рокот публики – звуки травли.
Застываю в её ладонях,
Свято верю, что не любой
Близок с нею, душой бездонной,
И с отчаянием, на равных,
Выговариваю: «С тобой».

Не от страсти, а по приказу
Трогать пальцев её орнамент –
Даже этому буйно рад.
Распалён четырьмя ветрами,
Через боль выпеваю фразу:
«Твой смычок, обнажённый раб».

---

Старое кресло

Мой добрый горячо любимый дед
Однажды рассказал быль-небылицу.
Давно он сам и друг его (сосед)
Купили на двоих одну вещицу:
Шикарное, такое – лишь в кино,
Огромное, из мягкой кожи кресло.
Удобно было в нём, тепло, вольно:
Сидеть случись вдвоём, и то – не тесно!
Владели, соблюдая уговор:
По очереди – честно и понятно.
Любого гостя – сразу же «в комфорт».
Как будто пустячок, а всем приятно!
Оно переселилось навсегда
Ко мне подарком свадебным от друга.
...Давно уже седая борода,
В постельной голове гуляет вьюга:
"Внучок, ты помнишь... дед, хромой Иван…
Нет-нет, не отворачивайся, слушай:
Болеет сильно он, а был горлан…
Ему, быть может, в кресле станет лучше?"

Одно среди кладбищенских крестов,
Потёртое, из мягкой кожи кресло
Стоит как утверждение о том,
Что даже в смерти есть для дружбы место.

---

Старым мушкетёрам

Друзья, поднимаясь по лестнице
И крепко держась за ровесницу,
Вперёд пропускайте всё юное
Упругое и белорунное
С чистейшей (без бляшек) аортою,
Нисколько судьбой не потёртое –
Такое невинное, кроткое…
Здесь вы, проследив за колготками,
Невольно поднимете голову,
И тело наполнится оловом,
Прерывистым станет дыхание.
Но,
        зная об этом заранее,
Без капли надежды на полисы,
Отводим глаза. Успокоимся.
Оставим к старлеткам претензии –
Есть солнце, есть небо, есть пенсия.

---

Эмиграция

Ещё две ночи, ещё три дня,
А после - чужой рассвет.
Какие боги тебя хранят
В предутренней синеве,
Какие ангелы? В сапогах,
На каждом плече - звезда...
И бьются волны о берега,
Ломая остатки льда.
Чужие реки. Трава, листва.
На выход. С вещами. Go!
Потёртое небо трещит по швам
Над остриями гор.

---

И он говорит…

Вечер жарок и пьян, задаёт нам такие ритмы,
что сложно не говорить, и он говорит мне,
мол, оставайся на эту ночь и на эту осень,
пепел тёпел в камине, тихо Дассен гундосит,
и бурбон, в цвет листвы за окнами, золотится…
Говорит, мол, ну хватит быть перелётной птицей,
замени мне всех этих девочек, ярких кукол…
И закат багряный ложится спиной на купол,
на глазах догорая, накрывает косынкой вдовьей
старый город… И не назовёшь любовью,
но что-то, бесспорно, вяжется между нами
год за годом. Всё так же трещит динамик,
и потёртое кресло корни в углу пустило.
Мы ничьи, но – друг друга, и в этом таится сила.
И, казалось бы, мне не нужно другого рая,
но целуя межбровье, я всё-таки улетаю…