А помните тревожного мальчонку
Кричавшего упорно «Волки! Волки!»?
Визжала на него свинья в ермолке,
Гагачил гусь, свинье ни сват, ни брат.
Свинья пошла на сало и копчёнку,
И гусь на фоне новогодней ёлки
Под пьяные пустые кривотолки
Был в яблоки закатан и умят.

Мальчонку не представили к награде,
А выслали поспешно и далече
За вздорные панические речи.
Анафеме он предан, наконец.
А волки? Эти в полном шоколаде.
От серых шкур, сменивших человечьи,
Уж не спасают выхлопы картечи.
Вот сука… Напророчил сорванец!

Сколько жизни в этом теле белом!
И поверить трудно, что вчера
Это тело обводили мелом
На асфальте злые опера.

На углу Тарковского и Кима
Ты лежала возле колеса,
Руки, как распятие, раскинув
И пустив по ветру волоса.

Фоторепортеров камарилья
Вспышками распугивала тьму.
Сломанные розовые крылья
Были мне заметны одному.

Поутру появится статейка
Да зажгут еще одну свечу…
Ах, Мечта, любовь моя злодейка!
Оживи – я всё тебе прощу!

Крики удивления и ругань,
Площадь зажужжала, как пчела.
Ты меня услышала, подруга,
И при всём народе ожила!

И тебя от публики сокрыл я,
Чтобы унести в любимый край.
Мы починим розовые крылья,
Только больше ты не умирай!

Едва рассвет, а я уже пою к вам,
Не позабыв улыбку на устах.
Брусники нет, осталась только клюква,
Зато в больших развесистых кустах.

Уже зима потягивает: «До, Ре»,
Пыля в лицо сквозь леса наготу.
Вруби ТВ – там клюквы этой море,
Хоть жопой ешь, коль жить невмоготу!

Дробится свет в неодолимой призме.
Что было верх, теперь зовется низ.
И если кто мечтал о коммунизме,
Так получи на клюкву коммунизм.

И помогли б коренья да соленья,
И не зашли б ни поп, ни агитпроп,
Но с неких пор по жилам населенья
Течет не кровь, а клюквенный сироп.

И сотни раз сойдут снега и воды,
Но клюквовод не будет на мели.
Всё дело в том, что наши кукловоды
Без клюквоводов – полные нули.

Человеческому поголовью,
Что плодится, воюет, поёт,
Нездоровая тяга к здоровью
Отойти на покой не дает.
Ты сапожник, художник, пирожник?
Благодетели эти малы.
Только если ты истовый зожник,
То добьешься любви и хвалы.

А теперь пару мыслей о власти -
На полях, между делом и влёт:
Никогда на ворованном счастье
Счастье новое не взойдет.
Вот землица. Лежит плоховато.
Умыкнули. Стащили. И что ж?
Супротив колотушки ухватом
Не поможет таинственный ЗОЖ.

Можно высадить парки культуры,
Можно выстроить в них терема,
Но наличие мускулатуры
Никому не заменит ума.
И не надо стремиться по роже
Мне набрякать за мысли не те,
Ибо я рассуждаю о ЗОЖе -
В самой ёмкой его полноте.

Дудела осень в три дуды
Среди поникшей резеды,
А мы за август зацепились
И ни туды, и ни сюды.
Но августейшее чело
Уже морщинами свело
И переписывать тетради
Теперь уж поздно набело́.
И осень катится размытой колеей,
А недописанного столько – ой-ё-ёй!

В лесу осенние строчки́
Бредут, как гномы-старички,
Надев коричневые шляпы
И не по росту сюртучки.
Уже с гусиного пера
Стекает грустное: «Пора!»
И скоро лёд на водоемах
Скуют ночные мастера.
И осень в зиму упадет, убившись оземь.
Memento осень!

Какими вырастут леса,
Не вытекает из названья.
Изобретатель колеса
Не замышлял колесованья.

Что будет сотню лет спустя,
Судьба не думает, голуба,
Как мать, родившая дитя,
Не замышляет душегуба.

Признай и ты, любезный бро,
Финал усилий, по итогу,
Не предсказуем на 100 про...
И слава богу, слава богу.

Ведь план в отсутствие люфта́
Не план, а полная туфта.

Унылой осени аккорды -
Неисполнимый звукоряд.
Послали в рощу мухоморды
Свой заградительный отряд.

До безразличия похожи,
Как Оцеола с Виннету,
Они безбожно краснокожи,
Как от реакции манту.

Ни ветерка, ни дуновенья.
Сквозят рябиною кусты.
Но не бывает вдохновенья
От нездоровой красноты.

И даль видна, и небо ясно -
Какой бессмысленный лонгрид!
Красно́, рясно́, огнеопасно,
Но … ничего не возгорит.

Пойду влюблюсь в тягучий блюз
Мерцающего моря.
Оно поёт (и в этом плюс),
Ночному небу вторя.
И твой незагорелый бюст
Облизывает блюз.

Полоска белого узка.
Фонарь погас на пирсе,
Но капли влаги на сосках
Горят, как звёздный пирсинг.
И море, твой целуя след,
Люминесцирует.

Вокзал. Прощальный поцелуй.
Гудок на кромке лета.
Оканемевший, как статуй,
Стою у парапета.
Волна люминесцирует,
Но блюза нет.

Я неплохо шпателем владею
И всегда к субботе галатею,
И тогда ваяю Галатею,
И с её обводов фанатею.

Погуляв с красавицей по раю,
Ублажив зазнобу мандолиной,
Я любовь на части разбираю
И обратно смешиваю с глиной.

Извини, былая Галатея.
Я не расчленитель, я вменяем.
Впереди рабочая неделя,
А к субботе новое сваяем.

Подсели батарейки.
Вода густа, как воск.
Вокруг уже не Брейгель,
А натуральный Босх.
Не утруждая мозга,
В одной шестой Земли
От Брейгеля до Босха
Мы дело довели.
Предвидеть не пытаюсь
Сквозь этот лязг и лоск.
Какой там Нострадамус!
Провидец – Босх.

Когда я доживу до дежавю,
Когда пустую жвачку дожую,
Слегка перемежаемую речью,
Себя, давно не виденного, встречу.

Спрошу себя: «Ну, как ты, старина?
В порядке ли? Не жмут ли стремена?
Куда стремишься, в Тулу ли, в Сорренто?»
И сам себе скажу: «Амбивалентно!»

Устойчивый, как кукла-неваляш,
Одетый в запыленный камуфляж
И битые растоптанные берцы,
Со ста шагов я попадаю в сердце.

В хронически хтоническом метро
Приблизишь ты горячее бедро,
Обдашь непротивлением и жаром,
А я… Я рванодушен к этим чарам.

Ведь я одно сплошное дежавю.
Оно, пожалуй, все-таки к дождю.
А чтоб увидеть новую зарницу,
Переверни страницу.

Когда мне накатило восемь лет,
Меня потряс нешуточный вопрос:
«Как ангелы справляют туалет,
А также – мой любимый Дед Мороз?
Как ни труби на ангельской трубе,
Но естество рождает естество,
И если Бог лепил нас по себе,
То, стало быть, и Он … не без того?»

Остались эмпиреи без харизм,
Чему виною юный обормот.
Вот так и возникает атеизм,
А Дед Мороз, увы, наоборот…

Вчера у нас был натуральный ледяной дождь. С низкого серого неба нудно моросило при -2С. Всё вокруг быстро сделалось леденцово-карамельным. Ледок панцирем нарос повсеместно, даже на моей анораке, пока я час бегал по лесам и весям. Я его потом обламывал и стряхивал с себя, как прохудившиеся латы. Что и сподвигло на следующий опус:

Седой зимы оруженосец,
Еще подросток, небольшой,
Но подрастающий, морозец
Стоял бездушно над душой.

Уже заснежены полянки,
Ледок застыл, как холодец.
Но где коньки-сугробы-санки?
Ледянки-лыжи, наконец?

Подмерзших яблок молодильных
В карман подбросил бы пальто!
Эх, морозильник, морозильник,
Не то сморозил ты, не то!

Он отступает, побежденный
Теплом полуденных земель,
Туманом переохлажденным
Всё одевая в карамель.

Стояла поздняя среда.
Река щетинилась тревожно.
Скользила стылая вода,
Как сабля в ножнах.

Клинок шуршал о берега,
Слегка руки твоей касаясь,
И перспектива четверга
Неочевидною казалась.

Зима в личине снегиря
Вела неспешную разведку,
На дебаркадер декабря
Клоня рябиновую ветку.

И вдруг, как лава на врага,
Хрустя в зажорах и суставах,
Пошла шипучая шуга -
Читай, предвестник ледостава.

Успеть бы вытащить челнок!
Мороз крепчал. Еще неделя -
И льдом покрывшийся клинок
Задвинул в ножны до апреля.

История достойная стиха:
Живал один чудак, картавый малость.
Он Г и К произносил как Х,
А буква Л и вовсе не давалась.

И не скажу, что был он недалёк,
Что жизнь была исполнена страданий,
Но «Дайте кулебяки мне кулёк!»
Никто не мог прослушать без рыданий.

Бывало, соберется он на пляж,
Заглянет по пути в буфет у парка:
«Подайте к кулебяке мне гуляш!» -
Ввергает в транс буфетчицу Тамарку.

Никто не гнал охальника взашей.
Вот кормит голубей он: «Гули-гули!» -
А няньки укрывают малышей,
Ведь это ж не слова летят, а пули.

Нам дороги слова, как пятаки,
Как в день Пасхальный дорого яичко.
Где водятся такие чудаки?
Вестимо, где, - у черта на Куличках!

На запад потянулась полоса
За лето оперившихся музы́к.
Из леса улетают голоса,
Стоит он безголос и безъязык.
И я брожу один среди осин,
И трогаю стволы небесных струн.
И близится декабрь, как ассасин...
Нет, все-таки, скорей, как кот-баюн.

Летят ночные мотыльки на яркий свет,
Воображая, что летят на день грядущий,
Но тьма за кромкой фонаря лишь только гуще…
Дотрепыхаться до зари надежды нет.
Мне жаль несчастных мотыльков.
Я сам таков.

Ушедшему от нас вчера поэту и барду
Михаилу Кукулевичу посвящается.

Делегат отряда старичья,
Как известный Байрон, но другой,
Я стоял у горного ручья
И валун пошатывал ногой.
Что мешало камень этот пнуть?
То, что, не печалясь ни о чем,
Меж камней струился Млечный путь,
Только притворявшийся ручьем.

Стаи птиц, - кукушек ли, грачей? –
Уносили музыку в зобах.
Будто кашу манную, ручей
Млечный путь прожевывал в зубах.
И невдалеке от зимних пург
Над путём, изогнутым дугой,
Я стоял, как местный Демиург
Или всё же Байрон, но другой.

Мельтешили звезды в глубине,
Светом обесцвеченным разя,
Словно бы подмигивали мне
Рано отошедшие друзья.
Плавились виски, давило грудь
И густели времени слои…
Не пинайте камни в Млечный путь! -
Все там будем, судари мои.

Подпитывает чувство
восторженного буйства
высокое искусство
холопства и холуйства,
поскольку обещает
известные удобства
потасканное счастье
холуйства и холопства.

Сегодня ты смотришь бодрей,
Добрей брадобрея Андрея.
Швейцар, укротитель дверей,
Нас выпустит в город борея.

Андрей в синеве якорей
Всё вжикает бритвой о ленту,
Но в городе бродит борей,
Сдувая нечастых клиентов.
Как будто с ветвей снегирей,
Как краску со старой холстины.
Прости, брадоборец Андрей,
Борей – это время щетины!

Борей из семьи упырей -
Он души выносит, глотая.
И даже Андрей-брадобрей
Не в силах отбрить негодяя.

Торопимся в номер скорей,
Но перед отелем дуреем:
Швейцар, укротитель дверей,
Украден коварным бореем!

Здесь гуляют ветры-озорники,
Силы не расходуют на слова,
Лихо задирают подол реки,
Обнажая пенные кружева.
Ну, а под подолом обитель тайн,
А какое кружево – блеск и всхлип!
Никакой Версаче, ни Кельвин Кляйн
Сотворить подобное не смогли б.

На ветру качается человек,
Путь его изряден, да невод пуст.
И от ветра ветрено в голове,
Ну и замечательно, ну и пусть.
Выпив для куражности арбидол,
Только покривился (не бламанже!) -
Тоже вознамерился под подол
Заглянуть какой-нибудь обоже.

А закат густеет, аж бураков,
Я бы описал его, что зловещ.
Обоже не жалуют стариков,
Старики бессмысленнейшая вещь.
Человек отметился матерком,
Отразился в небе, как в витраже,
И ушел в обнимочку с ветерком:
- Ну их, этих ветреных обоже!

По сливам сливень барабанил,
Но сливы выпучили лбы
И упирались по-бараньи,
И не сдавались без борьбы.

А сливень сваливался в ярость,
Вертя серебряную плеть,
И сыпал, сыпал свой стеклярус,
Надеясь сливы одолеть.

Под ним бурлили водосливы,
Тонула в озере бахча,
И только глянцевые сливы
Не уступали, хохоча.

Шел отряд октябрят, пятьдесят панамок в ряд,
По курганам, по барханам из Бахрейна в Эр-Рияд.
И признался командир: - Я забыл ориентир,
Потому что наша карта замусолена до дыр!
Где барханов бахрома, быть должна бы Хохлома.
Вместо этих конских грив – наш любимый Кологрив.
Там, где полчища овец, должен быть Череповец.
В общем, братцы-октябрятцы, нам, по-моему, капец!

Тут выходит вперед барабанщик
И призывно стучит в барабан:
- Я возглавить готов караванчик!
Нам ничто ни баран, ни буран!
Кто со мной на Хохлому –
выходи по одному!
И пошел он впереди каравана,
И довел его до Еревана.
Встало солнце, небеса обагрив.
Скоро будет и родной Кологрив!

Шел отряд октябрят, сорок девять к ряду ряд,
Каждый нёс в своей котомке пахлаву и виноград.
Но не каждый добрался до цели -
Командира, мне кажется, съели…
Так кончают отцы-командиры,
потерявшие ориентиры!

Устав от довлеющих сует,
Пади в освежающий клевер.
А компас не зря указу'ет
На Север, на Север, на Север.
Возможно, в горах ты, борах ты
Лукавое счастье посеял,
Но компас не с бухты ж барахты
Толкает на Север, на Север.

Любые восторги не слишком.
Любая приличная птица
И самый худой ангелишко
Туда прилетают гнездиться.
Какие на Севере пляжи,
Какие отвесы, торосы!
Урицкого фабрика даже
Наполнила им папиросы.

Там солнце кружит одиноко
По голым приморским террасам,
А также в мгновение ока
Становится компас компа'сом.
Не будь, как собака на сене,
Вручи себе эту награду.
Компа'с указует на Север.
Он знает, куда тебе надо.

Точила осень острогу и расставляла сети,
А я сидел на берегу, болтал ногами в лете.
Вдали мычал локомотив недоенной скотинкой,
Как будто флейта флейтмотив тянула паутинкой.

Светило солнце вполлуча, ретируясь за море.
Струилась Лета, бормоча куплеты в ля-миноре.
И мне казалось, жизнь легка и вся ещё в начале!
И кучевые облака еще не докучали.

Но приближались невода и не хотело тело
В координатах Нет и Да метаться оголтело,
Порхать над миром, как волан-с, а может, как кадило.
Искало, стало быть, баланс. И - нет, не находило.

Тогда, являя круть и прыть и правя мимо правил,
Координату Может Быть пространству я добавил.
Покойно стало на душе, как лодке у причала,
Но что-то все-таки уже её отягощало.

Меж единицей и нулём, как ни верти примерку,
Мой статус не определён, - спасибо Гейзенбергу*!
Мы заполняем формуляр, приложенный к поклаже,
А жив ли, нет ли экземпляр, грядущее покажет.

Еще упруги берега, но выбраться едва ли.
Прижата к сердцу острога и сети спеленали.
В кустах Харон храпит, устав гоняться за монетой.
Блюдя устои и устав,
Локомотив влечет состав.
Мосты гудят над Летой.

……………………………………
*Принцип неопределенности Гейзенберга означает, что состояние объекта невозможно оценить с исчерпывающей точностью.

Как будто море населяющие рифы,
Как будто здания подгнившие венцы,
Нас окружают исторические мифы,
Что нам оставили затейники отцы.
При них история, конечно же, эпичней,
А факты - мелочь, незначительная пыль.
Отцы-то думали, нам будет симпатичней
В цветные фантики упрятанная быль.

Но есть у мифа отвратительное свойство:
Вообрази конфеты яркие в горсти -
На них написано и «Подвиг», и «Геройство»,
Но под обёрткою – да, Господи ж, прости!
Вот, например, такой святой и светлоликий,
Один из знаковых для Родины людей -
Герой крещения Владимир, князь великий, -
А ведь по подвигам - насильник и злодей.

А. В. Суворов, покоритель перевалов,
Не убоявшийся и чёрта самого,
Не знал в Европе поражений и провалов.
Но что таится за победами его?
Ходы истории фривольны и нежданны.
И князь Суворов, супостата укротив,
Таскал для Австрии горячие каштаны
В её политике французов супротив.

А революция семнадцатого года?
Какие рыцари, красавцы, - посмотри!
А исполнители кронштадтского похода?
Всё это идолы, трухлявые внутри.
Берём панфиловцев, которых 28.
«Там всё не так!» - орет над нами вороньё.
Но, что мешает мифологии, отбросим
С чела истории как ересь и враньё.

И каждый миф в непониманье окаянном
Мы помещаем в драгоценный медальон
И подрываемся на этом постоянно,
Как в минном поле без сапера батальон.
Поскольку знание о прошлом воровато,
Поскольку истины искания – вотще,
Постольку будущее будет кривовато.
Конечно, ежели случится вообще.

Дом оставлю, как сдачу,
И шагну в отворенную дверь.
Расплачу́сь и распла́чусь –
Ничего здесь не держит теперь.
После будут палаты
Не в пример облюбованным до.
Но нельзя без оплаты
Оставлять родовое гнездо.

Поскитавшись по странам,
Хоть согни свою карму в дугу
И плати неустанно -
Все равно остаешься в долгу.
Платежи, по итогу,
Изо всех кошельков-уголков
Перевесить не смогут
Запах дыма и треск угольков,
Петушиное утро,
Перебранку проснувшихся льдин…
Это давнее брутто
Будет вечно над нетто моим.

Для оплаты уюта
И тепла материнских хлебов
Не годится валюта,
Кроме той, что зовется «любовь».

Отбывает в три пятнадцать к Дельте Оберона
Ступа номер восемнадцать с третьего перрона.
Вот и крайняя минутка пыхнула, сгорая.
- Провожающие! Нут-ка, отошли от края!

Не кутили, не блудили, не копили медь мы -
Так с чего же угодили под начало ведьмы?
Не сдержали оборону, прохлебали Трою.
Проводница по перрону шаркнула метлою.

Расставание - проступок, коль любовь - утрата.
И стучит, стучит под ступой стык пи-эр-квадрата.
А быть может, скрип личинок в пазухах височных
Или это стук песчинок из часов песочных.

До свиданья, милый город, с огоньками в чаще!
Холодок бежит за ворот и всё чаще, чаще.
Запах серы и гудрона укрепляет в вере:
Ждет нас Дельта Оберона Данте Алигьери.

Корень «поп», а в итоге - попкорн.
Корень «корн» - это вовсе не рожь.
Не меняет значения корм,
От того, как его ты жуёшь.

Уходя на свои берега,
Как в ущелья уходит абрек,
Остаюсь твой попкорный слуга,
Имя рек - это мой имярек.

Разведу кукурузу-попкорн
И, тебя безответно любя,
Буду ставить на письмах: «Собкор»,
То есть, пишущий лишь для тебя.

Но архангел продует свой горн,
И в ладони к тебе, чуть живой,
Упаду, как последний попкорн,
Непопкорной своей головой.

Уже, пожалуй, не сопьюсь –
прожорлив Хронос.
Завышен вес. Повышен пульс.
Понижен тонус.
Брать Фермопилы хорошо,
махая флагом,
для хронофила, что дошел
до хронофага.

Я не командовал полком –
хреновый норов.
Но ты не спрашивай, по ком
жужжит хронограф!
Не пресечешь его «тик-так!»
серпом ли, схроном.
Я не сопьюсь не просто так –
поможет Хронос.

Давайте отдавать долги и алименты,
На Валентинов день сердечки рисовать,
Давайте говорить друг другу комплименты,
Пока еще их есть кому адресовать!

1. Сид Лаг
Вчера астум-Б накрыл наших фуражиров с поличным. Всю сотню отборнейших бойцов. Они уже заканчивали разделку белкового монолита в пятом квадрате. Ночная операция. Риск минимальный. Ничто, как говорится, не предвещало. И вот на тебе. Черт дернул астума-Б нештатно выйти в блок А, врубить прожектора и обнаружить нашу группу. Уцелел лишь один, самый матерый и умудренный опытом фуражир, Бейт Кун. Он схоронился в нише, вырубленной в обрабатываемом монолите, и переждал там минуты жестокой расправы. Астум-Б подверг пленных воинов, страшно сказать, глубокой заморозке. Живьем. А потом то, во что они превратились, просто утопил в водосливе. Ужас. Бейт Кун на следующий день тайными тропами добрался в Город и сообщил в штаб о происшедшей трагедии. В посаде фуражиров, конечно, объявили трехсуточный траур. Так всегда бывает, когда с задания не возвращаются более тридцати бойцов. Традиция. В принципе, потеря для нас, анторейцев, не смертельная. Церена через пару суток восполнит недостачу популяции и произведет именно столько фуражиров, сколько их не вернулось с поля. Это главный закон сохранения народа – стабильность, гомеостазис. Но оперативная обстановка сложилась напряженная. Запасов сырья для воспроизводства и поддержания популяции у церены остается мало. Требуется предпринять экстренные меры по доставке питания в Город. И поэтому я, Сид Лаг, командир разведгруппы, личный номер 274564, сейчас здесь. В модуле К. И со мной двенадцать проверенных бойцов. Включая фуражира Бейта Куна, хорошо изучившего данную местность.

Наш мир не самый большой в Видимой Вселенной. Он граничит с еще несколькими мирами, а те, в свою очередь, с другими. И так до бесконечности. При желании и в отсутствие помех со стороны астумов наш мир можно пробежать от края в край за несколько астрономических часов. Но нам его хватает. А главное, наш народ здесь один и нет нужды воевать с себе подобными за жизненное пространство. Конечно, астумы являются для анторейцев главной угрозой. Их тут двое, постоянных жителей мира. Они огромны, тупы и безжалостны. Более крупную особь мы зовем астум-А. Помельче – астум-Б. Они думают, что это ИХ мир. Мы не пытаемся убедить астумов в обратном. Нам важен гомеостазис. Возможность продлевать род из поколения в поколение, нести анторейский генотип в будущее. Как своеобразное послание из древних времен грядущим цивилизациям. Так вот, об астумах. Одновременно с угрозой они служат для нас источником жизни – вот в чем парадокс и великая мудрость Мироздания! Астумы потребляют гигантское количество белковой пищи, клетчатку, углеводы. Всё то, что идет и на строительство организмов нашего народа. Астумы в силу своей неуклюжести теряют много пищи во время приготовления и потребления. Мы прибираем остатки и на том живем. Кстати, нас кое-кто считает биороботами. Ну, это, как говорится, на здоровье. Каждый верит в свой пень, свое божество. Дело хозяйское. Мы же просто анторейцы и этого знания нам достаточно.

А впрочем, я заболтался тут слегка. Конечно, время для внутреннего монолога подходящее – моя вахта на наблюдательном посту длится два часа. Сиди себе у смотровой щели модуля в потоках теплого воздуха, выбрасываемого системой вентиляции. Да разглядывай поле – пространство впереди, куда предстоит выдвинуться с наступлением темноты. Примечай всё примечательное. Но у всего есть предел. И у моей вахты в том числе. Сейчас меня сменят Бейт Кун и стажер Лют Баз. У Люта это первый выход в поле, он слегка нервничает. Поэтому я поставил его в пару к опытному наставнику, Бейту. Вдвоем они справятся. А я пойду в укромный уголок модуля К, постараюсь вздремнуть пару часов перед ночной разведкой. Наша задача – найти пищу для церены и остальных анторейцев, взять образцы, доставить в Город. А еще - проложить цепочку маячков на тропе, по которой за пищей после нас пойдут фуражиры – наши героические снабженцы. Но это всё – потом. Ухожу отдохнуть…

2. Бейт Кун
Сид Лаг ушел, дай бог ему здоровья и сил! Хороший командир, толковый. Мы с салагой Лютом его сменили. Пока следим за полем, расскажу новичку пару историй из моего фуражирского опыта. Пареньку полезно будет. Где еще научишься премудростям нашего ремесла как не в реальном боевом задании, да еще с таким бывалым наставником, как я! Между прочим, этот модуль неделю назад я и обнаружил. Он стоит на полпути от Города к цели - местам вероятного появления пищевого сырья. И отсюда удобно готовить решающий скрытный бросок фуражиров. Здесь же можно схорониться до следующей темноты и на пути обратно, в Город. Мы уже пару раз так поступали. Отличное место. И главное, сухое, теплое. Астум-А его ежедневно использует в своей работе, запускает в недрах модуля двигатели, манипулирует сенсорами интерфейса, открывает и закрывает огромный покровный блок. Мы же скрываемся в глубинах и закоулках модуля – пространства и проемов для проникновения здесь предостаточно. Астум-А пока не догадывается о нашем присутствии. Сид Лаг называет астумов тупыми. Тут я с ним согласен не вполне. Их ум, конечно, уступает нашему по формату и структуре, объему оперативной и системной памяти, быстродействию. Но астумы хороши в стратегических построениях. По крайней мере, как базис для нашего анторейского мира их стиль жизни очень благоприятен. Главное отличие механизмов мышления у астумов и анторейцев состоит в том, что астумы предпочитают мыслить индивидуально. Их стадия развития пока не позволяет им строить общую мыслительную биосеть. Не умеют пока. Хотя дальние разведчики говорят, астумы быстро осваивают инструментальные способы сетевого мышления. Но я глубоко убежден, что анторейская система коллективного мышления пока не имеет аналогов по эффективности и еще долго останется вне конкуренции. В обозримом мире, по крайней мере. Суть нашего подхода заключается в том, что в центре мыслительной сети находится церена, наша мать-производительница. И когда возникает необходимость проанализировать сложную ситуацию, мы окружаем церену и подстраиваемся под тактовую частоту ее мозга. Снабжаем ее своей индивидуальной информацией и мнениями относительно решения проблемы. Обмениваемся свежей информацией. Отдаем и получаем приказы. На более низком уровне мы тоже умеем создавать локальные мыслительные сети, в центре которых находятся самые мудрые и умные патриархи. Но чем меньше сеть, тем она скромнее по возможностям и глубине анализа.

3. Лют Баз
Пока наставник Бейт рассказывает мне байки о былых героических походах, я скромно помалкиваю да киваю головой. В общем, веду себя как прилежный ученик на важном уроке. Но мне кажется, что наставник изрядно приукрашивает свои подвиги в нескольких эпизодах. Хотя, это дело простительное – не соврешь, красиво не расскажешь. А Бейт явно старается, чтоб его истории произвели на меня впечатление, запомнились. Симпатичный дядька! Усы, главное, рыжие отпустил, с бахромой. Девахи, наверное, с ума сходят от них на танцах. Как щекотнёт… хе-хе! Через пару-тройку часов, когда стемнеет и астумы впадут в ночной ступор, мы выйдем из модуля в поле, на поиски пищевого сырья. Меня слегка колбасит от волнения. Это ведь первый выход. А хотелось бы отличиться, самому найти хороший запас калорийной и вкусной пищи. И чтоб церена, попробовав образцы, воскликнула: «О, это божественно! И кто же умудрился найти такую вкуснятину?» А ей бы командир Сид Лаг и скажи: «Вестимо кто - стажер наш талантливый, Лют Баз! Запомните это имя, он себя еще ого-го как покажет!» Кстати, второй астум, который помельче в габаритах, сегодня явно не в форме. Он уже давно занял горизонтальное положение на огромном плато, укрылся ворсистым покровом и лежит неподвижно, постанывая. Я ощущаю своими сенсорами даже на расстоянии, что у него повышенная температура. И феромоны от него идут какие-то тяжелые. Видимо, и астумы болеют, не одни мы. Не знаю, важная ли это информация для Сида, стоит ли грузить командира этим наблюдением? Пожалуй, скажу при сдаче вахты…

4. Сид Лаг
Информация стажера, увы, подтвердилась. Я отправил четверку из нашей группы к астуму-Б проверить предположения Люта База. Разведка доложила: действительно, этот астум заболел. Слёг. Похоже на стресс после термодинамических перегрузок организма и воздействия внешнего вирусного возбудителя. Иммунная система дала сбой. Это не есть хорошо. Ни для кого. Во-первых, астум-Б приволок заразу из внешнего мира, а это не здорово не только для астумов, но и для анторейцев. Температурить мы не температурим, но к нарушению координации движений и снижению скорости обмена информацией в мыслительной сети вирус вполне может привести. Такое уже случалось. Во-вторых, если астумы заболевают, меняется их рацион питания, оскудевает, уменьшаются объемы потерь. А это подсекает и нашу кормовую базу. И это особенно неприятно. А посему я принимаю решение о воздействии на астума-Б, чтобы заблокировать развитие недуга на самой ранней стадии. Мы обладаем технологией установки коллективного целительного поля. Эта процедура, конечно, потребует много энергии от нашей группы. Но тем самым мы предупредим наступление более неприятных для анторейцев последствий. Надеюсь, начальник штаба мои действия одобрит. Итак, задача группы на предстоящую ночь меняется. Мы выдвигаемся на плато ночного покоя астума-Б. В терапевтических целях.

5. Бейт Кун
Ладно, приказ командира закон. Наш отряд скрытно достиг плато и рассредоточился по ключевым точкам генерации поля. Астум-Б, действительно, лежал горячий и, пардон, вонючий. Так пахнет болезнь. Мы по команде командира подняли передние антенны в направлении объекта воздействия и синхронно сгенерировали микровибрации заданной частоты. Наш контур из двенадцати узлов воздействия, рассредоточенных по периметру, создал особое поле, гибельное для возбудителя болезни. На эту затею должно уйти около часа, на большее у нас просто не хватит энергии. Но Сид Лаг сказал, что посланного импульса, по идее, должно быть достаточно, чтобы купировать процесс в ранней стадии. Еще бы астум-А догадался дать своему напарнику побольше горячего питья с витаминами. Нам ведь что важно в нашем мире? Стабильность. Гомеостазис.

6. Ирина
Вовка, представляешь, я вчера вечером так себя плохо почувствовала – голова разболелась, из носа потекло, хоть караул кричи! Ты еще хоккей смотрел, а меня просто вырубило. Около девяти выпила двойную порцию аспирина, легла – и словно в яму провалилась. Ничего не помню. И вот что значит вовремя принятое лекарство! Проснулась около трех ночи – ты сладко храпишь рядом, причмокиваешь, а у меня в голове абсолютная ясность и, не поверишь, дикий голод в животе! И ни намека на недомогание! Ну, думаю, надо сходить на кухню, чайку с малиной попить, колбаски внутрь прокинуть. Легла-то не поужинавши. Зажигаю ночничок, встаю и, представь себе, вижу картину маслом: в постели полно мелких рыжих муравьев! Вот что они тут забыли, а? Меня всю аж передернуло от отвращения! Я их быстренько одежной щеткой смела на пол, кого успела, потоптала. А вообще, надо с ними что-то делать. Я их даже на твоем столе, на ноутбуке видела – бегают по нему, как ни в чем не бывало! Еще внутрь, чего доброго, залезут, коротнут там что-нибудь. А позавчера ночью вышла на кухню воды попить – обнаружила на столе оставленный тобой кусочек шоколада и на нем целый корпоратив! Прикинь? Их там штук сто было, не меньше. Главное, облепили шоколад со всех сторон и жрут, аж хруст стоит! Чуть ли не чавкают! Я их в целлофановый пакетик стряхнула и – в морозильник. Утром в унитаз спустила. В общем, дорогой, давай займемся этими мелкими пакостниками по-взрослому. От них, небось, и болезни все наши. Я днем схожу в бытхимию, отравы какой прикуплю, чтоб набрызгать по углам. А тебя прошу пошарить на антресолях над ванной. По-моему, там матка и всё их кубло прячется. Пора, наконец, оздоровить квартиру.

Говорит рассерженный дедушка, дескать, ваш пидо*нет
Зловредное скопище педофилов и прочей нечисти.
Извини, добрый старче, но всё же нет -
Интернет это зеркало, развернутое над человечеством.

Если гладь отражающая раздражает тебя,
Можно ахнуть топориком и действительность получшеет.
А можно собраться и, этих сук не рубя,
Умыться-постричься и вымыть с шампунем шею.

Дедушка опасается угроз сетевых брожений,
Что могут урон нанести идеалам и скрепам.
Но я бы предостерёг всех противников отражений -
Упаси вас господь завесить зеркало черным крепом!

Лошадёнка каурая – это лучший друг пастухов.
Квадроциклы проворнее, но не стоят тех денег.
Пылесос - лишь затратное сотрясение воздухо́в.
Никогда не заменит он верный сорговый веник.

На бумагу древесную с годами объявят «Стоп!»
И сошлют всех марателей за дальнюю окружную.
Но я не затарюсь мякотью новых пластмассовых сдоб,
Предпочтя им краюху черствую и ржаную.

И пошлю перелеском всех сетевых хомячков,
Заведу хомяка или в крайнем случае махаона.
И, взирая на прошлое поверх потертых очков,
Ускачу туда с другом на мумии Тутанхамона.

Надев трусы, тряхнув мышцой,
Не тру́сы бегают трусцой
От Сочи до Тарусы.
Нет, далеко не тру́сы.

Они отважны и мощны
Не в наполнении мошны,
А в поисках здоровья
Для роста поголовья.

Как завещали нам отцы,
Не ссы в предчувствии трусцы!
Не надобно сноровки
Кроссовок для шнуровки.

Чем замечательна трусца?
Она полезна для крестца,
Для сердца и сосудов,
И бабских пересудов.

И ты, мой друг, беги, не трусь, -
Тобой должна гордиться Русь.
Прими сальца с мацою
И продолжай – трусцою.

И чтоб в отсутствие хвороб
Трусцою забежать во гроб –
Не кашляя, не мучась…
Достойнейшая участь!

В этом предбаннике рая народ и красив, и здоров.
Лёд за коньками курчавится, будто у плотника стружка.
В роли Святого Петра на воротах голкипер Петров.
В роли ключа от ворот у Петрова голкипера клюшка.

В качестве райских ворот на площадке, естественно, мы -
Пара изогнутых рам да рыбацкая сеть на каркасе.
Эту игру нам оставили ангельской силы умы
И заодно обеспечили массы билетами в кассе.

Прежде, чем каждого смертного ознаменует плита,
Где между датами многое было, но прочерк в остатке,
Как соблазнительно выйти в герои опасного льда
И попытаться подольше остаться на этой площадке!

Как бы тебя ни роняли на лёд, а игру доиграй.
Строгий судья удалит напоследок подушно, посменно.
Если на небе и есть санаторий по имени рай,
То хоккеисты уходят туда через нас, несомненно.

И осторожно заметим, кому эта мысль не близка:
Спорить не надо, тем более, повода нет горячиться -
В жизни мы только ворота, а именно, цель для броска,
Но за пределами жизни … кто может за что поручиться?

Очнулся с биркой на ноге.
Лежу и думаю: "Эге..."

***

Летят над Русью топот, «иго-го!»
- Что за эпоха?
- Иго, брат…
- Ого!

***

Шла дорога через "Ж"
мимо мема Фаберже…

***

Дойдя однажды до межи,
Ты осозна’ешь, мой касатик,
Какая с(к)ука эта жизнь –
Всегда кончается некстати…

***

К новым выборам Вован
Был усовершенствован.

***

Козлы на марше
блеют злее.
Причем, чем старше,
тем козлее!

***

Он в конце поставил точку
и воткнул в нее заточку.
И сказал: "Заточковал!"
И слегка затосковал…

Делегаты из разных мест
Направляют стопы на съезд,
Втихомолку шепча молитву:
«Бог не выдаст, свинья не съест!»

Председатель всего и вся
По прозванью «вода-с-гуся»
Зачитает меню застолья,
На суфлера глаза кося:

«Для начала - аперитив
Героических перспектив
С лёгким кормом ака попкорном
Нам предложит партхозактив.

Заливного пол-языка
В зал доставят бойцы-зэка,
А потом пропоют частушки
Из любимых статей УК.

Что ж до нежно-горячих блюд -
Полчаса отведем на блуд.
Кто горячего сторонится,
Уклонист, негодяй и плут.

Дед Пихто на коне-в-пальто
Из ближайшего шапито
Заседанию в назиданье
Прочитает стихи Барто.

На закуску, в венце из звёзд
Посетит нас И.И.Христос,
Подняв нечисти злые тучи
Из засиженных ею гнёзд».

Наконец, словно гОру с плеч,
Двинет в массы такую речь:
«Объявляю сезон охоты
К перемене и мест, и мечт!»

Нимб у дедушки набекрень,
На челе подозрений тень:
Делегаты в кармане держат
То ли камень, то ли кистень!

А как лязгнет в двери засов,
Партбилет он порвет, пунцов.
Ну да это уж будет поздно –
Где-то ближе к нулю часов.

К очередному Дню Победы ученикам седьмого «В» предложили разузнать у родителей, бабушек и дедушек о родственниках, воевавших с фашистами. И подготовить сообщения о них для классного часа Победы, который готовился в школе к 9 мая. Мария Ивановна, классная, спросила Васю Коржака: «А где твои деды воевали, Вася?» «Про маминых не знаю, она воспитывалась в детдоме. А папин прадед защищал Брестскую крепость, мне папа рассказывал», - ответил Вася. «Прекрасно! Брестская крепость это великий символ мужества и стойкости наших солдат в самом начале войны! – сказала Мария Ивановна. – Одноклассникам надо обязательно узнать о подвиге твоего прапрадеда. Расспроси папу об этом подробно и сделай сообщение минут на десять, классный час будет 8 мая, последним уроком».

Вася очень серьезно отнесся к поручению и постарался как можно подробнее разузнать у папы, Игоря Сергеевича, о прапрадеде. Папа даже достал из книжного шкафа папку с материалами о подвиге своего прадеда, сделал фото документов из папки и помог Васе составить компьютерную презентацию сообщения. «Как хорошо, сынок, что о нашем героическом деде узнают в школе!» - радовался папа Игорь.

Наступило время классного часа. Васе дали слово последнему, поскольку Мария Ивановна, как хороший режиссер, решила самый яркий и важный доклад оставить «на закуску». Флэшку вставили в компьютер и на экране открылась Васина презентация. Заглавная страница гласила: «Вацлав Коржак, герой обороны Брестской крепости». И в центре – черно-белая, с трещинками, фотография Вацлава: мужчина в кителе с погонами лейтенанта и аккуратными усиками, сидящий очень прямо и опирающийся на рукоять сабли, глаза устремлены точно в объектив фотокамеры, отчего казалось, что лейтенант Коржак смотрит непосредственно нам в глаза. Наблюдательный наблюдатель мог даже заметить сходные черты лица Вацлава и его праправнука Васи: тот же высокий лоб и длинная шея, очень похожие нос и губы. На следующем слайде появился текст под заголовком «Биографическая справка». Вася стал читать справку: «Вацлав Тадеуш Коржак родился в 1915 году в городе Бялосток Княжества польского в составе Российской Империи. Женился в 1937 году на Юстине Барановской, дочери местного часовых дел мастера. В августе 1938 года у него и Юстины родился сын Анджей, мой прадед. Вацлав Коржак окончил офицерское пехотное училище в Кракове в октябре 1938 года с присвоением воинского звания «лейтенант Войска польского». В июне 1939 года Вацлав Коржак был направлен в гарнизон города Брест командиром роты 82-го пехотного полка. А 1 сентября 1939 года гитлеровская Германия развязала Вторую мировую войну, напав на Польшу…»
«Погоди, Вася! – сказала вдруг Мария Ивановна, встав из-за учительского стола и взявшись пальцами за подбородок в раздумье. – Получается, что твой прапрадед воевал в польской армии, не в Красной? И защищал Брестскую крепость как польский офицер, не советский?»

«Ну да! – ответил Вася и спросил удивленно: - А что это меняет? Вы же попросили приготовить историю про наших предков, боровшихся в прошлую войну с фашистами! Так ведь?»

«Так-то оно так… - задумчиво протянула Мария Ивановна, - но, понимаешь… А кстати, как же твои родные попали затем, после войны, в Россию?»
«Мой прадед Анджей после войны учился в Москве, в институте Дружбы народов. Женился и остался в России. Вот как это получилось. Так мне рассказывать дальше?»
«Рассказывай! Рассказывай, Васюта! – закричали одноклассники. – Мы хотим узнать, что было тогда в Брестской крепости!»

«Ну, хорошо! – Мария Ивановна задумчиво вздохнула и снова села за стол. – Продолжай, Вася!»

«Так вот, - вернулся к рассказу Вася. - Уже 2 сентября 1939 года Брестскую крепость бомбила германская авиация. К 13 сентября из крепости эвакуировали семьи военнослужащих и Юстина с сыном тоже уехала из Бреста. Больше они с Вацлавом не виделись. На Брест наступал бронетанковый корпус генерала Гудериана при поддержке артиллерии и авиации вермахта. Немецкие части превосходили защитников крепости в два раза по пехоте и в танках, и в шесть раз в артиллерии. В крепости остались только добровольцы, прикрывавшие отход основных сил. Ночью 17 сентября лейтенант Коржак с остатками батальона, имея одно артиллерийское орудие, скрытно занял форт Граф Берг, который находился в 850 метрах от главной оборонительной линии польской Армии людовой. Немцы считали форт пустым и обнаружили свою ошибку только 19 сентября, когда во фланг их наступлению ударили орудийные и пулеметные залпы из форта. Фашисты предложили оборонявшимся сдаться, но лейтенант Коржак ответил отказом. И со следующего дня, после того, как несколько пехотных атак закончились провалом, гитлеровцы стали методично обстреливать оставшихся защитников крепости из гаубиц. Ситуация изменилась 22 сентября 1939 года, когда части 29-й танковой бригады РККА во главе с комбригом Кривошеиным вступили в Брест с востока. В соответствии с секретным протоколом к Договору о ненападении между Советским Союзом и Германией (о разграничении сфер интересов в Европе), после совместного парада вермахта и РККА Брест был передан немцами советской военной администрации. Подразделения вермахта покинули город и отошли за реку Западный Буг. И уже вечером 22 сентября форт начали штурмовать отряды Красной армии, поскольку защитники крепости решили не сдаваться. Несколько дней советские войска атаковали форт, но все атаки были отбиты. Однако, 26 сентября, в результате массированного штурма защитники крепости понесли большие потери и оставшимся в живых пришлось решать сложный вопрос: вести бой дальше и погибнуть или же прекратить сопротивление. Часть защитников крепости решила прорываться к своим вглубь Польши и ночью покинула форт. Лейтенант Коржак и около тридцати солдат остались держать оборону до последнего дыхания. Они сражались еще три дня, после чего пехотинцы Красной армии при поддержке артиллерии все же захватили крепость и взяли в плен оставшихся в живых польских солдат. Вацлав Коржак был тяжело ранен осколком снаряда в бедро и тоже попал в плен».

Вася сделал паузу и посмотрел на класс. Девчонки и мальчишки сидели с выражением недоумения и озадаченности на лицах: Васин дед, борец с фашизмом, держал оборону, отстреливался против их дедов, которые тоже боролись с фашистами! Как же к этому надо было относиться? Непонятно…

А Вася открыл следующий слайд и продолжал: «Вот протокол допроса моего прапрадеда сотрудниками НКВД, копию которого мой папа получил из Главного архива Министерства обороны России. Из протокола следует, что лейтенант Коржак отклонил предложения о сдаче крепости, поступившие как от гитлеровского командования, так и от командования частей Красной армии, сменивших гитлеровцев. И что, по показаниям его пленных товарищей, лейтенант, отстреливаясь в крепости из пулемета, собственноручно убил не менее шестнадцати наступавших германских солдат и двух офицеров, а затем еще более десяти советских пехотинцев. Красноармейцы при пленении Вацлава Коржака нашли рядом с ним фотоаппарат. Лейтенант Коржак пояснил, что это камера военного корреспондента одной из польских газет, который погиб здесь несколько дней назад при бомбежке. Фотографии из этой камеры также приложены к протоколу, вот они» - и Вася один за другим пролистал с десяток фотоснимков с эпизодами обороны Брестской крепости. Перед классом проплыли молодые лица сначала веселых, улыбающихся польских солдат, чистящих оружие, стоящих на плацу, принимающих пищу из котелков, купающихся в Южном Буге. Затем пошли кадры боев: снайпер, целящийся из винтовки; санитар, перевязывающий раненых; разрыв снаряда во внутреннем дворе форта; несколько неподвижных тел, лежащих у стены в неудобных позах (похоже, убитые солдаты); молоденький боец с бинтом на голове, заряжающий пулеметную ленту; два самолета с крестами на крыльях в небе над крепостными стенами. Дети смотрели на фотоснимки широко открытыми глазами и затаив дыхание – им казалось, что Вася, их товарищ, рассказывает об этих боях, как будто их непосредственный участник.

Затем Вася вздохнул и сказал: «Мой дед с группой польских военнопленных был расстрелян в Катынском лесу под Смоленском. Командовал расстрелом Вацлава Коржака и группы его товарищей-офицеров Войска польского лейтенант НКВД Игнат Евсеевич Прохоров, о чем подписал рапорт об исполнении приказа от 16 апреля 1940 года. Фото рапорта прилагается». На экране появилось изображения рапорта с синей подписью лейтенанта Прохорова и резолюцией наискосок сверху красным карандашом: «В дело».

Когда Вася закончил сообщение, Мария Ивановна сидела, закрыв лицо руками и плечи ее вздрагивали. Никто в классе не нарушил установившейся тишины. Наконец, учительница вытерла глаза платочком, глубоко вздохнула и встала у доски. Погладила Васю по голове, тихо произнесла: «Молодец, Вася. Отличный доклад! Но постой, не уходи пока». А потом немного помолчала и добавила: «Я хотела в завершение классного часа рассказать вам и о своем прадеде, воевавшем на полях Второй мировой войны. Он дошел до Праги и погиб при освобождении столицы Чехословакии в 1945-м. Вот один из пяти его орденов - орден Красной звезды, самый первый. Но этот орден получен не за Прагу, а за освобождение Бреста в 1939-м году. И я только что узнала из Васиного сообщения, что именно мой дед, лейтенант Игнат Прохоров командовал расстрелом Васиного прапрадеда, лейтенанта Вацлава Коржака. Вася, я знаю, что мой дед ни в чем не виноват перед твоим дедом, хотя и расстрелял его, - вот так, представь, бывает в жизни! Такая это ужасная и безжалостная штука – война! Но я очень сожалею о случившемся тогда, в Катынском лесу, и приношу тебе от имени моего деда глубочайшие извинения. Тебе и всем твоим родным. И этот орден моего деда за Брест, я думаю, будет справедливо отдать твоей семье, родным лейтенанта Вацлава Коржака, отважного защитника Брестской крепости. Возьми его, Вася…»

Мария Ивановна протянула Васе остроконечную звезду ордена, тускло блеснувшую кроваво-красной эмалью. Класс сидел в состоянии полного оцепенения и шока, не понимая, что уместно в такой ситуации – то ли радоваться и аплодировать, то ли рыдать молча.

Храни нас, Господи, от безумья и от баланды.
Даруй нам мудрости, чтобы путь наш не вышел криво!
Когда мне стукнуло лет пятнадцать, мне рвали гланды,
И это было ужасным самым на тот период.

Урон телесный и не урон-то, а просто больно.
Куда страшнее – приходят мысли, что тоже смертен.
Земля похожа на пестрый мячик, на волейбольный.
Его мотает над сетью Млечной фотонный ветер.

Нисходит вечер весне на плечи, такой прохладный.
Его накроет волною ночи, как той цунами…
Ну почему я все вспоминаю про эти гланды,
Как будто больше и нет важнее воспоминаний?

Строчу стишата, пою негромко простые песни.
А время терпит мои забавы, молчит галантно.
Никто не знает души природу. А что же, если
Душа ютилась не где-то рядом, а в этих гландах?

В полях за Росью по-над рекою гарцуют кони.
Но нота эта, буравя память, звучит фальцетом.
Фонтанчик красный на маску брызжет. Хирург спокоен.
И только ловко шурует в горле своим ланцетом…

Звезда свалилась не мне в ладошку - лежит в болоте.
Отъяли душу. Ну, сократили по крайней мере.
Ох, не иначе, полны значенья кусочки плоти,
Когда я помню так беспокойно об их потере.

Плохие у меня вести:
Откинулся сосед Толик.
На шее у него крестик,
А в сердце у него нолик.

Пятёру оттянул в зоне,
Что северной Инты строже.
Ночами за стеной стонет
Да пьет до синевы рожи.

Глазёнки на меня пялит.
Амбре его зело густо.
Квартиру, обормот, спалит –
Такое у меня чувство.

Листала перед сном томик,
Поэзии ища лучик.
Теперь же берегу ломик -
На всякий боевой случай.

Подруга говорит: «Светик!
Ты как-то приловчись к кату.
А может, вам бухать вместе?
Так легче уберечь хату!»

А я ей говорю: «Лара!
Да с этим алкашом рыжим
Мы, ежели бухнем в пару,
Боюсь, и городок выжжем!»

Она мне: «Ну, а что Толик?
Попробуйте пожить вместе.
Смени в его душе нолик
Хотя бы на простой крестик!»

……. Из творческой переписки с Александрой Одриной http://litset.ru/index/8-0-Александра_Одрина
вылупилось нечто, что рискну выставить на всеобщее:

В последнее время я, собственно, не живу,
а так - доживаю, дожевываю запас,
как старый баран дожевывает траву,
дослушивая программу "В последний час".

Последнее время - наследник иных времен,
сипит и стенает, но как-то еще течет.
Когда же баран окажется потреблен,
грядущее время откроет другой отсчет.

Другому барану. Баранов у нас не счесть.
И времени море. Заполнит любые рвы.
Однако, быть потребленным – большая честь.
На кой же, иначе, ты столько сжевал травы?

А старый баран на время глядит, как лорд,
оранжевый глаз у мужчины блестит огнем.
И сам он доволен. Доволен и даже горд,
что племя баранов не выродится на нём.

Несу в горсти свое "прости".
Кому его бы принести?
Сначала - близким и родным,
потом, конечно, остальным,
кто не ушел еще в распыл
и кто меня не позабыл
за коньяком ли, чаем,
своим "прости-прощаем".

Но открываю кулачок -
там пустота... Как пятачок,
"прости" упало из горсти,
пропало... Господи, прости!

Ну, с пробуждением!
Вставай, родная, утро новое надень!
Своим рождением
Ты, несомненно, оправдала этот день -
Его наличие,
Его присутствие в течении времен.
Его величие,
Которым мир так милосердно наделён.
В нем сила прежних лет,
Чьему течению мы здесь благодаря.
Как поцелуя след -
Цветком помады на лице календаря.

Однажды в конце зимы молодой специалист, технолог пищевой промышленности Ларион Бегунков зашел в один респектабельный банк нашего городка по поводу оформления ипотечного кредита. Ну, взял талончик к специалисту и присел, как водится, в очередь. Клиентский зал банка располагался в вытянутом помещении, у глухой стены которого отдыхали на лавках очередники, ждущие вызова. А прямо перед ними, через проход, возвышался ряд секцией с рабочими местами операционистов. Эти были представлены сплошь молодыми женщинами привлекательной наружности, с хорошими прическами и аккуратным макияжем. Корпоративные нашейные платки или маленькие галстучки зеленовато-сиреневого цвета хорошо дополняли черный низ и белый верх женщин. Ряды очередников и стойки специалистов разделялись длинной полосой пола, покрытого ровной керамической плиткой. По нему то и дело мелодично цокали высокими каблуками работницы, снующие через клиентский зал из крыла в крыло банка. Это разнообразило монотонное ожидание очереди. А Ларион подумал: «Ишь, как вышагивают! Словно модели по подиуму…»

Ларион не был женат, но морально уже готовился к смене своего гражданского статуса. Хотя предпосылок, честно говоря, пока не наблюдалось. Дама сердца отсутствовала у Лариона, как класс. Он провожал внимательным взором каждую новую банковскую «модель», не поворачивая головы. И в уме прикидывал: «А могла бы, к примеру, эта девушка стать моею женой? А что бы я чувствовал к ней, если б она вот так каждый день ходила передо мной по будущей квартире? Да еще и не так, а в коротком домашнем халатике… или даже вообще без…» Ларион исследовал взором контуры и изгибы фигуры каждой из девушек, оценивал длину и красоту ног, гармоничность развития их бюстов и филейных частей. И решил расставить красавиц по ранжиру, в смысле, кто ему больше нравится. Провести такой негласный кастинг моделей, хотя они сами об этом вряд ли догадывались. А впрочем, может и подозревали что-то подобное, так как вышагивали уж очень эффектно, словно лошадки на выездке, играя на публику.

Через полчаса мысленного эксперимента пятерка лидеров Ларионового мнения выглядела так: на первом месте шла коротко стриженая голубоглазая брюнетка Наташа, обладательница длинных ног и роскошных бедер; далее - черненькая Зарина, поражающая огромными глазами, осиной талией и смоляной длинной косой; затем – курносая Ирина с каштановыми волосами, разобранными на два трогательных школьных хвостика; сероглазая округлая Ольга с выдающимся бюстом и приветливым лицом; и замыкала кастинг высокая стройная Юлия с очаровательными бледными веснушками и прямыми льняными волосами до лопаток. Все девушки носили черные юбки разного фасона, тактично прикрывающие коленки. И только восточная женщина Зарина была облачена в облегающие брюки модного кроя. Имена девушек Ларион легко считал с их нагрудных бейджиков.

На световом табло время от времени высвечивались номера очередников, приглашаемых к специалистам. Ларионов номер L012 в своей категории был уже третьим в очереди. Оставалось ждать не так уж много. И тут дверь банка распахнулась и холл разу наполнился новыми многочисленными звуками: шарканьем и стуком подошв, покашливаниями и переговорами людей. А главное, густой терпкий запах гуталина поплыл в теплом воздухе помещения, словно открыли дверь в цех гуталиновой фабрики. Это в банк вошли десять солдат во главе с моложавым стройным лейтенантом, на щеках которого пламенел с морозца здоровый живой румянец. Лейтенант отдал негромкую команду и солдаты дисциплинированно расселись на свободные места на лавках. Их командир устроился на свободный пятачок рядом с Ларионом, предварительно справившись:
- Не занято?
- Свободно. А что у вас за оказия, лейтенант? – поинтересовался Ларион.
- Новобранцев привел зарплатные карточки получать. У нас это через банк сейчас…

Солдатики были все, как на подбор, коротко стриженые, худенькие, ушастые. Пара человек - с тонкими, почти мальчишескими еще шеями. Трое из них сидели плотной кучкой, их темная масть выдавала кавказское происхождение бойцов. У каждого воина в руках белели талончики электронной очереди, словно пропуска в мир финансового благополучия и достатка. Прошло, может, еще минут десять и Ларион обратил внимание, что частота появления на «подиуме» банковских «моделей» возросла чуть ли не вдвое! Не проходило минуты, чтобы кто-то из молодых сотрудниц кредитного учреждения не процокал каблучками мимо уплотнившейся очереди. Более того! Ларион готов был поклясться, что у Наташи, Ирины и Юлии юбки претерпели существенные изменения: если раньше они скромно прикрывали коленки своих очаровательных хозяек, то сейчас у всех нижний край оказался на ладонь выше коленных чашечек! А кроме того, почему-то при дефиле «модели» вдруг стали издавать отчетливый шорох колготок, возникающий при трении ноги о ногу и так тревожащий молодых мужчин. Солдаты заволновались, заерзали и напряглись. Они провожали жадными взглядами стройные ножки девиц. Кавказцы цокнули было языками, но лейтенант так на них зыркнул, что те втянули головы в плечи и постарались больше не отсвечивать.

А еще Ларион заметил, что симпатичная миниатюрная операционистка, сидящая в секции непосредственно перед ним, бросает на мелькающих по холлу коллег ироничные взгляды. На стойке ее секции висела табличка, говорящая о том, что тут работает старший специалист банка Лилия. В некоторый момент глаза Лариона и Лилии встретились и оба понимающе улыбнулись друг другу. Ларион понял, что Лилия тоже заметила старания своих товарок понравиться клиентам-мужчинам. И беззлобно подсмеивается над их усилиями. Но тут мизансцена перед очередниками резко изменилась: в холл из служебного коридора вышла высокая статная женщина с утонченным волевым лицом. На вид ей можно было дать лет под тридцать. Ее стройные ноги вышагивали совсем в другом темпе, чем быстрые торопливые ножки младших сотрудниц. Цок… Цок... Цок... Уверенно и весомо. Цок… Цок… Цок… И в размеренном темпе этого звука сразу почувствовалось, что вошел человек серьезного калибра, знающий себе цену. Цок… Цок… Все взгляды присутствующих мгновенно обратились в сторону новой персоны. На ее совершенной груди синел бейджик с именем «Тамара», а на длинную лебединую шею ниспадали пряди медно-каштановых волнистых волос. Что и говорить, это было очень эффектное явление! Тамара степенно прошествовала мимо онемевшей очереди в противоположный угол холла, в кассу, через минуту вышла оттуда с ворохом бумаг в папке и так же церемониально продефилировала обратно. Цок… Цок… Цок…

И вдруг, непосредственно около лейтенанта папка из руки Тамары выскользнула, упала на пол и листы из нее с тихим шорохом рассыпались вокруг. Тамара же охнула и глубоко согнулась на прямых ногах, начав собирать документы. Ее рельефная тыльная часть оказалась строго перед глазами лейтенанта. Тонкая ткань черной юбки натянулась и обрисовала мельчайшие детали великолепной кормы, включая контуры ажурных трусиков. При этом высокая шлица на юбке разошлась и взору очереди предстали длинные женские ноги в той деликатной части, где чулки заканчиваются темной широкой резинкой. Солдаты ахнули, а Лариону показалось, что лейтенант, вскочив на ноги, попытался раскинуть руки, чтобы загородить от необстрелянной молодежи столь скоромную эротическую картину. Но на самом деле лейтенант тут же опустился на корточки и принялся помогать растяпе Тамаре собирать бумаги в папку. Еще пара наиболее расторопных солдатиков бросились на помощь командиру и служивые сообща быстро справились с возникшей проблемой. Тамара выпрямилась, поправила низкую челку и улыбнулась лейтенанту ярко накрашенными губами:
- Благодарю вас, товарищ полковник! Вы очень любезны!
Ее голос оказался под стать самой фемине – низким, тревожащим, напоенным каким-то глубинным скрытым смыслом…
- Не за что, - лейтенант покраснел. – И потом, я не полковник!
- Неужели уже генерал? Ах, я в этом совсем ничего не понимаю! – рассмеялась Тамара, одарила нежданного помощника лукавым взглядом и удалилась в служебную дверь так грациозно, словно царица в свои покои. А Ларион увидел, как Лилия напротив него едва сдерживает смех в голос. Она опустила лицо, борясь с разбиравшим ее весельем. Ларион понял, что спектакль, устроенный коварной женщиной Тамарой, это не случайность, а тонкий ход из безграничного арсенала приемчиков женского обольщения.

- Номер L012 приглашается к стойке пять! – послышался мелодичный компьютерный голос. Ларион с радостью обнаружил, что его вызывают именно к той секции, где восседала смешливая Лилия. Он живо подошел к операционистке, присел на краешек стула:
- Здравствуйте, Лилия! Я на прошлой неделе оставлял заявку на ипотечный кредит… Ларион Бегунков. Кириллович. Ларион. Я.
Та уже стала совсем серьезной и внимательно посмотрела на клиента:
- Да-да. Ваше дело, Ларион Кириллович, в работе. Сейчас посмотрим детали…
Лилия открыла в компьютере соответствующий файл, пробежала по экрану взглядом:
- Так, договор с застройщиком вижу, справка с рыбкомбината с вашей зарплатой тоже есть… Психдиспансер возражений против вашей персоны не имеет… Так… Семьи пока нет…
- Да, не обзавелся еще. Но, при наличии квартиры, надеюсь, смогу этот вопрос решить!
- Прекрасно. И уже есть кандидатуры в состав семьи?
- Пока нет… Но застройщик будет дом строить еще год-полтора. Думаю, этого времени мне хватит, чтобы найти пару.
- Замечательно, - почему-то обрадовалась и снова улыбнулась Лилия. – В общем, так: ваше дело сейчас на согласовании у юристов головного отделения. Я вам позвоню, как только придет ответ. Надеюсь, он будет скорым и положительным!
- Спасибо! Вы меня обнадежили, Лилия…
- Сергеевна.
- Лилия Сергеевна!
Потом пару секунд поколебался и брякнул:
- А можно, я вам тоже позвоню?
- Зачем?
- Мне кажется… - Ларион наклонился к Лиле и понизил голос до шепота. - После того, что я тут увидел… у вас в банке… большие возможности по решению проблем, аналогичных моей. И что вы, Лилия Сергеевна, сможете помочь… советом там… не знаю… консультацией… личным участием… в смысле подбора мне пары…
- Не совсем уверена, что смогу вам быть полезна в таком деликатном вопросе, - усмехнулась Лиля, тоже понизив голос.

Затем немного подумала, взяла ручку, вынула из деревянной подставки на столе визитку и приписала внизу номер мобильного телефона:
- Хотя… звоните. Чем черт не шутит! Может, сообща что-нибудь и придумаем!

И выпала удача, как на блюде!
Любой победы побледнеет лавр:
Один сперматозоид вышел в люди,
И стал известен как сперматозавр.

Вот это - настоящая победа,
Поскольку для такого существа
От встречи с яйцеклеткой до лафета -
Триумф и утвержденье естества!

Учел порок фригидных динозавров,
За что Природа с них и сбила спесь, -
Производил ряды сперматозавров,
Где только удавалось произвесть.

Со рвением работал он и с пылом,
Но вот какая выдалась беда -
Производил всё более дебилов
Стахановец интимного труда.

Процент их умножается помалу
И ширятся они за кланом клан…
……………………………………….
Не перевыполняйте план по валу,
Когда в завале качественный план!

Жил да был в нашем городке художник Пахом Заливайко. Творил в манере то ли раннего Брейгеля, то ли позднего Врубеля. Популярный был автор, с большим творческим диапазоном. Полотна писал и доски расписывал, фресками не гнушался, скульптуркой баловался по выходным. И даже карикатуры почеркивал в «Губернские ведомости» под псевдонимом Хухрыниксы. Его любили за оптимизм и жизнерадостность взгляда на жизнь. Но постепенно фанаты Заливайко стали замечать тревожные метаморфозы в творчестве кумира. На смену светлым, жизнеутверждающим полотнам пошли все более и более мрачные сюжеты. То еловый лес с висельником на фоне зловещего заката под названием «Ёлки-палки, лес густой». То аллегорическое полотно «Самсон разрывает пасть вождю филистимлян», где главный герой подозрительно напоминал самого Пахома, а вождь - главу городской управы товарища Мухоморова, недавно отказавшего художнику в расширении мастерской. То абстрактная роспись стены нового кирпичного забора городского ЦПКО, в которой доминировали мотивы распада всего сущего и краха иллюзий, а тона красок варьировали от трупно-зеленоватого до гнилостно-сизого.

В общем, видя столь драматические перемены в творчестве Заливайко, его верный друг Лука Цедищев подговорил местную целительницу Берту Гопсосмыкову поглядеть болезного и найти способ восстановить пошатнувшееся мировоззрение творца. Напросившись в гости по случаю Дня бульдозериста, Цедищев привел Гопсосмыкову к Пахому. Во время застолья под наливки и настойки народной целительницы та глубоко проникла во внутренний мир художника. И на прощание подарила ему… розовые светозащитные очки. Говорит, мол, я только что из Парижу, была там по обмену опытом, и на Монмартре сейчас все художники такие носят. Очень, мол, это винтажно! Заливайко поблагодарил гостью, нацепил, значит, подарок на нос и пошло-поехало! С того дня снова стали Пахомовы работы наполняться радостью жизни, солнечным и лунным светом, любовью красивых девушек к изящным юношам и цветением садов.

А слава Берты Гопсосмыковой как целителя и глубокого психолога достигла еще больших высот в местных кругах почитателей нетрадиционных методов. И товарищ Мухоморов, собравшийся баллотироваться на ближайших выборах в депутаты губернской Думы, пригласил Берту для консультаций на предмет планирования избирательной кампании. Мадам Гопсосмыкова не стала искать добра от добра и пошла проверенным путем – посоветовала товарищу Мухоморову приобрести у нее в качестве подарков избирателям, жителям городка, розовые очки того же типа, что излечили нашего художника. Сказано-сделано. Вскоре все поселяне стали щеголять в прекрасных розовых гаджетах и эффект не заставил себя ждать! Сразу же резко упало количество жалоб населения на качество местных дорог, грязь во дворах и парадных, ветхость крыш и балконов, захламленность пригородных парков и лесов, отвратное амбре от местного рыбокомбината и городской свалки при северном, южном, западном и восточном ветрах. Всем вдруг стало жить лучше и веселей! И, заметьте, без единого рубля дополнительных затрат из местной казны!

Товарищ Мухоморов, конечно, победил конкурентов на выборах с большим перевесом и вскоре уехал в губернскую Думу руководить комитетом по развитию очковтирательства. И Берту Гопсосмыкову не забыл – взял к себе в помощники, на ставку.

Говорят, в администрации президента, прознав про передовые методы Мухоморова и Гопсосмысковой, сейчас закупают для всех избирателей очки в подарок. Сами понимаете, какого цвета. Потому что на следующих выборах вряд ли что-нибудь иное поможет.

служил гаврила кашеваром
и быстро рос как кашевар
пока ремень не лопнул у ша
ровар

служил гаврила людоедом
предпочитая среди блюд
шашлык азу и запеканку
из люд

служил писателем гаврила
терзал гусиное перо
но далеко ему до шарля
перро

служил державиным гаврила
стихи державные творил
и был примером для окрестных
гаврил

служил гаврила акробатом
у неких благородных пав
с тех пор и ходит он горбатым
упав

служил гаврила шахматистом
да на полставки аккурат
повадок шаха не освоил
лишь мат

гаврилу приняли курьером
в контору ближе к октябрю
и что ж там делаешь гаврила
курю

Прощаясь на перроне у вокзала, земные завершившая дела, - До скорого! – Каренина сказала и, кажется, увы, не соврала. Спокойно так сказала, без укора, как будто собиралась жить и жить. И скорый показался очень скоро, хотя сегодня мог и не спешить. Да лучше бы он шел и вовсе мимо – откройте для него запасный путь! Но лязганье колес неумолимо… Она уже готовится шагнуть…

Я выправлю нелепую брутальность, где с телом расстается голова! Создам альтернативную реальность, где бедная Каренина жива! Войти туда вы нам не запретите, и, в пику зазевавшейся судьбе, скажу я: - Ах, сударыня, простите! Мне кажется, вы будто не в себе… Взлетят ее ресницы, невесомы, улыбка оживит ее уста, и мы, как будто издавна знакомы, заглянем в ресторанчик у моста. На стенах там парящая Аврора, расписан купидонами плафон, и, чтоб не отвлекал от разговора, я выключу мобильный телефон. И где-нибудь в районе полшестого скажу ей без жеманства и манер: - В трагическом романе Льва Толстого вы подали неправильный пример! Судьба вам не представила уступок, не сжалилась ни на день, ни на миг, но ваш неосмотрительный поступок десятки на подобное подвиг. И вы меня послушайте, как друга, и это постарайтесь не забыть: и так у нас с рождаемостью туго, так вы еще смогли усугубить! Простите уж за юмор солдафонский, но правда и за юмором видна: Онегин там, Печорин или Вронский – их тысячи, а жизнь у вас одна!

Закат раскинет розовые перья, качнутся за окошком дерева… Чем больше говорю, тем меньше верю и сам в свои разумные слова. В посуде закопченной и железной нам вынесут картошки и грибов. И скажет мне Каренина: - Любезный, вы знаете, как лечится любовь? Помогут ли больничные палаты от боли, что терзает и печет? Любовь неотделима от расплаты, и мне еще не выдали расчет! - Потом поправит шарфик от простуды и обратится ласково ко мне: - Спасибо вам! Ступайте с Богом, сударь. Мне не поднять рождаемость в стране!

А крыть-то мне, фактически, и не чем, окончилось волшебное кино. Я выйду в разгорающийся вечер и гляну на Каренину в окно. Сидит она, поникнув головою, задумчива, возвышена, тиха… Пускай она останется живою хотя бы в мире этого стиха!

Жила-была в нашем городке одна бабушка. Ну, как бабушка? Просто, женщина в летах, хотя и спортивная, молодящаяся. На вид ей, вообще, не давали больше сорока при том, что ей было хорошо под шестьдесят. Но она являлась бабушкой по статусу, имея законного внука Женьку десяти лет. И вот однажды, под новый год, родительница Женьки, дочь нашей бабушки, говорит:
- Мама! А не соблаговолите ли вы на зимних каникулах поехать со мной и Женькой покататься на лыжах в Лапландию? Я тут путевочку прикупила в хорошее место. Съездим, Санта-Клауса за бороду потягаем, оленей северных покормим, да и сами попыхтим на лыжне. Там, говорят, уж такие лыжни шикарные – закачаешься!

А ту долго и просить не надо – она с детства до лыж просто жадная. Медом ее не корми, дай на лыжах побегать! Так они и поехали, благо, от нашего городка до ихней Лапландии всего-то день пути на хорошей машине. Заселились, значит, в бревенчатый коттеджик, тут же бабу снежную, конечно, слепили во дворе (не пропадать же такой прорве хорошего снега!). И стали жить-поживать, вкушать лапландские прелести: то оленей увидят на лыжне, то белых куропаток в лесу, то северное сияние в звездной ночи! Ну, и на лыжах катались каждый день – будь здоров! Попутно бабушка занималась с внучком математикой, так как тот малость отставал, особенно в геометрии. А у бабушки еще с детских лет оставались в голове кое-какие знания как у выпускницы физматшколы и масса энергии, недоизрасходованной на лыжне. И дернул черт бабушку заняться с Женькой разбором доказательства теоремы Пифагора (ну, той самой, в которой пифагоровы штаны в обе стороны равны).

Начертила она прямоугольный треугольник, пририсовала к гипотенузе и катетам по квадрату, и стала мучительно вспоминать, на чем основывается доказательство? Как доказать, что чертов квадрат гипотенузы равен сумме проклятых квадратов катетов? Долго вспоминала. Внучок уже успел раз двадцать с горки съехать и в компанию к снежной бабе снежного деда слепить, снежную внучку и снежную Жучку, и принялся за снежную кошку. А бабушка все никак не уговорит коварные пифагоровы штаны доказаться! Просто вот напрочь из памяти отшибло у бабушки, с чего начинать. Конечно, перед внуком терять авторитет – последнее дело! А Интернет в их долине, как назло, не работал, - бабушка хотела загуглить доказательство, да не тут-то было! И решилась она тогда на отчаянный шаг. Надела лыжи и рванула на лыжню в поисках просветления. Авось, морозный воздух Лапландии не подведет!

На восьмом километре лыжной трассы, что огибала большое озеро, встретила бабушка то, что искала. Точнее, того, кто ей был нужен. Навстречу шел мужчина с академической бородкой, в шапочке-петушке и штормовке туриста-семидесятника. Родной типаж, короче. И бабушка положила на него глаз, в смысле, возложила надежду на свое спасение. Как только они сблизились на встречных курсах, бабушка и говорит ласковым голоском:
- Здравствуйте, мил человек!
- Здравствуйте! – не менее вежливо отвечает семидесятник на чистом русском.
- Извините, - говорит бабушка, - у меня к вам очень важный вопрос!
- Да, пожалуйста! – галантно отвечает тот и останавливается на лыжне.
- Я вижу, вы хорошо учились в школе и институте, и мне кажется, даже знаете, чем бемоль отличается от диеза!
- Да, - удивился бородатый, - вы абсолютно правы! Я даже помню еще, чем Мендель отличается от Генделя!
- Тогда не подскажете ли, на чем основано доказательство теоремы Пифагора? Мы с внуком занимаемся тут, и что-то я подзабыла…
- На подобии треугольников! – ответил эрудит в штормовке, ничуть не задумываясь.
- О, спасибо большое! Вы буквально спасли мою пошатнувшуюся репутацию! Хорошего вам дня, - обрадовалась бабушка. – До свидания!

И побежала дальше, нести свет знаний своему внуку. А мужчина долго еще стоял, удивленно глядя ей вслед, теребил бородку. И, наконец, задумчиво произнес:
- Как непредсказуема жизнь! Никогда бы не поверил, что надо приехать за тыщу верст в Лапландию, чтобы на лыжне, в глухом зимнем лесу русская бабушка у меня спросила про доказательство теоремы Пифагора! Это как же понимать? Что это, вообще, было?
Так в недоумении и пошел дальше.
А бабушка с Женькой очень хорошо разобрали про пифагоровы штаны и по возвращении домой, после каникул, на ближайшей контрольной по геометрии внучок получил полновесную пятерку.

Вот какие удивительные бабушки водятся в нашем городке! И какие семидесятники в Лапландии!