Окраина.
Тополь в реке.
И облако алого света
как в старом кино - на штыке
наколото пропуском в лето.

Рассветом
предсказан закат,
разливом укрыло дороги.
Но "сроки не вышли пока",
сказали мне те, что не боги.

Я знаю.

Покуда ты ждёшь -
есть силы бродить по просёлкам,
а к ночи ты снова зажжешь
ту лампу дверную.
Осколком
случайно упавшей звезды
напишутся новые строки,
причалю - прочту...
Выходи?

Я снова вернулся.
К истоку.

Вчера был день.
И было небо.
Без этикеток и цены.
Универсальное плацебо -
подарок ветреной весны.

Я пил взахлёб.
Там было вдоволь!
Глотал у облака с руки
лазурь, индиго, сизый, кобальт,
врачуя немощность строки.

Последний шот -
глоток заката.
Налили мне на посошок
грозя,
что в ночь облóжит...
- Ватой?
- Чтоб отлежалось!

Будто впрок...

***
Похмельна ночь.
Неясным словом
во мне тихонько бредит свет.
Я отлежусь.
Рискну и снова
раскрашу буквы...

В новый цвет.

Кто-то сделал больно миру,
чиркнув небо втихаря,
дождевая каплет мирра
из подбрюшья сентября.
Расплывается туманом
вдоль кануна фонарей,
растекается обманом
за неоном алтарей...

Я не служка в этом храме
и не пастырь город мне,
соберусь я утром ранним
в гости к дальней стороне.

Там амвоном - чисто поле,
а листва - ветрам псалтырь.
Старый тополь - колокольня
и вороний монастырь.

Там не имут подаяний,
не берут за что-то мзды,
исполнение желаний -
усмотрение звезды.

Там дубрава точно знает -
жизнь по-своему права.
Если нужным посчитает -
будет новая глава.
Пустит кровь кустом терновым
(поболит и заживёт!)
и отпустит.

Стану новым.

Что-то будет.
Кто-то ждёт.

Окно зависло берегами.
Цепляет ночь наживкой в память
отсвет фонарный от стены
и ловит яркое.
Кругами,
всплывая, лопаются сны.
Смеёшься...
Запах от сосны...
Как будто кто-то оригами
сложил из прожитой весны
наружу цветом, спрятав серый.
...
Расправив складки, сделать белым
и в новый день с тобой сложить.
Раскрасить в яркое.
Прожить.
Уснуть в обнимку
и
ловить,
ловить,
ловить...

Июнь оплавит кожу рук,
сотрёт веснушки многоточий
и мы отчаянно-порочно
вплывём в июльскую жару.

Под крики редких пастухов
пыля знакомою дорогой
(такой безудержно пологой),
в дрожащем мареве стихов
найдём,
где тихая вода
хранит печати отражений
тебя
меня
и груз решений,
но всё готова оправдать.

Там молчаливый старый дуб
всё так же тенью ластит берег
и, в неизбежности уверен,
всё шелестит: "Они придут"

И мы дойдём.

Там,
не спешá,
вся косолапость ясной ночи
обнимет пару одиночеств,
плеснув немного из ковша.

Вечер гаснет.
Незаметно
день сжимается предметно
желтым кругом фонаря.
В нём ничейная ворона
мрачно держит оборону
хрипло слякоть костеря.

Тлеет время сигаретно.
Ожидание - бесцветно,
только тени сгущены.
Одиночество по капле
проявляется пентаклем
сквозь обои тишины.

Лихорадит плюс на минус...
Не торгуется навынос
близость тел и жадность рук.
Я с тобой хриплю,
ворона.
Одиночество бездонно.
Нынче просто первый круг.

Облака погрузнели.
И сонные,
опускаясь в ложбины туманами,
одевают в рубахи фасонные
перелески с полями.

Орланами
белохвостая осень прощается,
облетая баклуши без имени.
Подгоняет в размер что останется,
подшивая дорогами в инее.

Воронята освоили гроулинг
и ругаются с пришлыми лисами,
нарушая слепое безмолвие
застеклённых озёр.

За кулисами
переменчивость белая копится,
дожидаясь премьеры "Всё заново".
Примеряя дымы за околицей,
приготовился ветер...

Всё.
Занавес.

Замёрзло всё.
Все строки трупы,
а мысли вяжут, как айва.
Глотает молча прорубь утра
отяжелевшие слова.

Зима - уборка карнавала.
Сыграв эмоциями всласть,
всё то,
что пело, танцевало -
ушло.
Такая мне напасть:
всё замести,
накрыть чехлами,
в заледенелое окно
дышать холодными словами...
и ждать озимое тепло.

  Я - пассажир. Здесь на судне и родился, шесть капитанов назад. Так что, в море я давно и качка с креном мне нипочём. Привык уже к штормам, штилям и другим неожиданностям. Ну, я так думал...
  Мы тут в порт зашли, на перезагрузку. На подходе гудели мощно - пара, видимо, навалом. Но с самим движением стало похуже - дизель кашляет. Команда говорит - один винт погнули, второй не нашли. И механик божится - соляра сама собой утекает. Куда - непонятно, но точно мимо движка.
  Пока стояли, наш "Стремительный" опять переименовали. В "Ковчег". Мы, пассажиры, уже привыкли и не удивляемся, но продукты, какие погрузили, разделили по каютам. Кок не против, он своё и капитанское раньше забрал.
  Кстати, когда отдавали концы, выяснилось, что у капитана этот рейс - последний. Обещал сойти в следующем порту. Мы, вроде, верим. Когда на палубе, с музыкой и портретом в фуражке. Но по каютам - сомневаемся. Хотя косвенные признаки есть. Команда рыщет по судну, ищет что открутить. К тому винту и соляре в придачу. И старпом с боцманом заперлись в кают-компании, при свечах. То ли молятся, то ли гадают на новенького...
  Пойманный в шлюпке радист, при попытке допроса привычно отстучал "Время вперёд". Потом запел "Боже, царя храни", захрипел и неразборчиво забился в морзянке. Послали за доктором, но он успел раньше, на берегу. Оставил только рецепт: "Мысленно с вами, ушёл под другим флагом". В общем, разобрали остаток лекарств и разошлись.
  Утром штурман сказал, что "Арарат" - это коньяк, а пароход крепкий.
  Пока не штормит - верим...