Тот кто играет на арфе

...Черный жемчуг разлук растворился в вине,
Для любви предназначено тысяча дней,
И душа как цветок прорастает вовне
Сквозь змеиные кольца.
Видишь юных наложниц с глазами старух?
Твое тело в плену их эбеновых рук…
Мотыльком подлетел к молодому костру
Бог вечернего солнца.

На пустынной дороге стоит землемер,
И уже все равно — это жизнь или смерть,
Ты себя отдаешь самой страшной из вер —
Ты Омега и Альфа.
Заполняет пространство серебряный звон,
И танцует звезда над твоей головой,
Замирает от счастья твое естество —
Ты играешь на арфе…

Стынет праздничный ужин на гладком столе,
Искры света блуждают в горячей золе,
И в тяжелых колосьях вечерних полей
Запах горького хлеба.
Твоя тень навсегда покидает страну,
Ей простили измены, долги и вину,
Ей из тьмы усмехается черная Нут —
И уносит на небо…

На папирусной ладье...

… На папирусной ладье
Мой двойник плывёт ко мне,
Ходит тихо по воде,
Горько плачет у камней…
Он из ледяной слюды.
Мы уходим налегке.
Тают узкие следы
На полуденном песке.

Птица, крокодил, змея,
И кузнечик, и цветок,
Тень его и тень моя —
Улетают на восток.
Медный сокол, тонкий свист,
Чёрный лотос в волосах.
Сердце, полное любви —
На космических весах…

Вздрогнет в чашечке весов
Страусиное перо,
Жёлтыми глазами сов
Поглядит на нас Добро,
Вспыхнет огонёк свечи…
— Чистый… — мне шепнёт душа.
Твёрдо повторю: я чист —
Ни греха и ни гроша.

Лодочник внушает страх —
Не взглянуть в его глаза:
Голова на позвонках
Перевёрнута назад…
В океане тёмных вод
Ни причала, ни моста.
Надо мной хрустальный свод,
Подо мною пустота.
В опрокинутой воде
Вижу камешки на дне.
На папирусной ладье
Мой двойник спешит ко мне…

Ты уже безымянный

… Ветер пахнет полынью, землёй, резедой.
Ты наверно родился под горькой звездой —
Кто тебя напоил неживою водой?
Ты уже безымянный…

Ты фигурка из глины в священной игре.
Посмотри, как в тебе растворяется грех,
И твоя голова пустотелый орех —
Ты уже безымянный…

Запах яблок и солнца в твоих волосах,
И на смуглом плече умерла стрекоза…
Шелестят как колосья в тебе голоса —
Ты уже безымянный…

Покажи мне, где Бог — ты не помнишь Его,
Твою память накрыло холодной травой,
Ты в дорогу c собой не берёшь ничего —
Ты уже безымянный…

«ШЕПОТ ОСИРИСА. Песни»

....................Арфист
....................Двойник
....................Безымянный







Музыка, гитара и вокал - Игорь Костин
Группа «Гоша и Птицелов»

Шёпот Осириса. Поэма-мистерия (цикл полностью с комментариями)

Неприкаянные люди с мотыльками на руках
расплетали нити судеб на забытых языках.
Следопыты, душеловы заключали в колесо
исцеляющее слово, животворное, как сон.

Терема дотла сжигали, подрезали стремена,
убивали, проклинали, отнимали имена...
Душегубы и расстриги сторожили у дорог,
И на плахе, и на дыбе всё пытали: где твой Бог?

Лунноглазые моллюски в круге дьявольской игры
душ сияющие сгустки вынимали, будто рыб.
Слали черные печали, замыкали небеса,
хромосомы изучали, извлекали голоса...

Но бессмертная, как жалость, тихо память вороша,
неизбежно возвращалась непокорная душа.
Бестелесные свирели исчезали в тростниках,
Менестрели, менестрели с мотыльками на руках.

В звуках песен недопетых наши призраки везде —
Тише смерти, легче света, тоньше тени на воде.

Эскиз, пилотная запись для будущего альбома группы Гоша и Птицелов



Декламации

Женя (Гнедой)


Виктор Хламов


Лю (Людмила Кленова)


Александр Маев

Кто «следущий?», - сказал Дантес...
<...> ...Поэт не может без любви,
Ему любовь важнее водки...
............................Ефим Мороз. Мрачняшки

— Шо за поэт?! А ну, выкладуй!
угрюмо сплюнет казачок. —
Нема с такими просто сладу!
Та расстрелять! Не, ну а чо?..
Ему любовь важнее водки,
короче - непонятный тип.

И - шлёп! - его прямой наводкой,
Чего стесняться? «Бог простит...»

Не убедят их синекдохи,
стихов и песен толстый том.
Чтоб стать поэтом — надо сдохнуть,
и помучительней притом.
Тут, за поэзию горою,
слетится сказочников рой —
из мёртвого лепить героя,
хотя он вовсе не герой.

Напишут тонны мемуаров
и стукачи, и палачи,
припомнят съеденных омаров,
пересчитают калачи.
Легко сменив на жалость ругань,
начнут ровнять его с собой.
И «собутыльником», и «другом» —
захочет стать осёл любой!

Найдутся сразу «маргариты»,
и конь в пальто, и шпик в плаще,
настрочат баек про пиита —
«в попойке», «в койке» и вотще!

Ну, а пока живут смутьяны,
и в обиходе политес,
всё целится в поэта спьяну
очередной его дантес.

П. Фрагорийский
Из кн. Чугунная лира

Борис Рыжий (1974 - 2001)

Я скажу тебе тихо, так чтоб не услышали львы

....................................Ибо я не надеюсь вернуться... /Т.С. Элиот
Я скажу тебе тихо так, чтоб не услышали львы,
ибо знаю их норов, над обсидианом Невы.
Ибо шпиль-перописец выводит на небе “прощай”,
я скажу тебе нежно, мой ангел, шепну невзначай.
Все темней и темней и страшней и прохладней вокруг.
И туда, где теплей, — скоро статуи двинут на юг.
Потому и скажу, что мы вместе останемся здесь:
вся останешься ты, и твой спутник встревоженный — весь.

Они грузно пройдут, на снегу оставляя следы,
мимо нас навсегда, покидая фасады, сады.
Они жутко пройдут, наши смертные лица презрев.
Снисходительней будь, не к лицу нам, любимая, гнев.
Мы проводим их молча и после не вымолвим слов,
ибо с ними уйдет наше счастье и наша любовь.
Отвернемся, заплачем, махнув им холодной рукой
в Ленинграде — скажу — в Петербурге над черной рекой.

...................................................................Борис Рыжий. 1997

Я скажу тебе тихо/ Об одном стихотворении Бориса Рыжего

Неприкаянность маленького человека, с его любовью, нежностью, душой — в холодных, тёмных временах «#святых90х»* получило в творчестве Бориса Рыжего, пожалуй, самое поэтическое воплощение. Время жуткой разрухи, ощущение катастрофичности бытия, невозвратности какой-то, и неизбывности — в стихах поэта лишено глянца и ретуши, кокетливости, дешевой романтизации. Всё как есть: гибельно, остро, жестко. Иногда жестоко. Резко, реалистично, как на чёрно-белой фотографии. Предельно искренне. И — никакой чернухи.

За мягким флёром безупречной романсовой любовной лирики — осколки огромной страны, в которой ещё вчера было безопасно, а впереди было будущее. Но вдруг всё сдвинулось, нелогично, против правил, сошло с места, как страшные каменные львы с почерневшей набережной. Изменились привычные имена улиц, городов, названия книг, вывески магазинов…
Стихотворение Рыжего — расползающийся шов между безоблачным «вчера», тревожным «сегодня», пугающим «завтра». Написанное на небесах «Адмиралтейской иглой» слово «прощай» — печальное пророчество и прощание с Ленинградом, со счастьем и любовью, со страной, в которую уже никогда не вернуться, как не возвращаются в детство. Впереди — чужой, зловещий, «бандитский Петербург»*, где «черная река» — символ фатального исхода, образ смерти для поэтов. Тёмная Лета мистического Петербурга. Чёрная речка, где прозвучал роковой выстрел Дантеса. Отражение ужаса мёртвых вод Стикса — в глазах Орфея.

Безысходность и горе этих строк заставляет внутренне содрогнуться. Борису Рыжему было всего 20 лет, когда были написаны эти невероятные, слишком ёмкие, для двадцатилетнего поэта, стихи. Через 6 лет его не станет.
Кому были посвящены эти петербургские строчки? Этого не знает, кажется, никто. Борис Рыжий не был болтлив, и пикантными событиями из личной жизни никогда ни с кем не делился. Впрочем, не так уж и важно… Призрак Элизиума мерещится за этими удивительно зрелыми, горькими и нежными, словами стихов о любви, зыбкая тень Эвридики, потерянной навсегда.

Прим.:
*#святые90е - выражение Наины Ельциной, цинично звучащее, но ставшее мемом, который большинство выживших в 90е годы употребляют чаще с горьким сарказмом.
* "Бандитский Петербург" - название одного из первых, после развала СССР, популярных сериалов 90х годов.

В коконе из воздуха и льда
ты живешь в аду многоэтажном,
лодочкою лёгкою бумажной
тихо уплывая в никуда.
​
Гений бесконечного цугцванга,
чемпион бессмысленных речей,
то ли демон дремлет, то ли ангел
серой птицей на твоем плече.
​
С совестью своей неразделим,
ты стоишь, нелеп и старомоден,
вслушиваясь в то, что происходит
где-то на другом краю земли.
​
Хрипло рвутся чьи-то голоса,
дымно тлеет хворост под крестами.
Хрупкими печальными цветами
зарастает Гефсиманский сад.
​
Шепчет осень: прошлое — зола,
все надежды скоро станут прахом.
Полумесяц, восковой от страха,
вздрагивает в черных зеркалах.
​
На пустыню выжженной Пальмиры
небо осыпается песком.
Хроники безжалостного мира
сохраняют память ни о ком.
​
Мертвецы хоронят мертвецов,
а живые на могилах пляшут.
Связанный, как жертвенный барашек,
полон мир грехами праотцов.
​
Ночь глотает горя горький ком
в ядовитом облаке эфира,
кровь на острие своей рапиры
слизывая жадным языком.
​
Лёгкая добыча и мишень,
ты стоишь, до боли очевиден,
в шляпе и давно не модном твиде,
с тайною печатью на душе.
​
Ты — никто,
всего один из многих,
с памятью, неверной, как вода.
Бьются насмерть в поднебесье боги —
на земле сгорают города...
Как бы с ними ни играл ты в прятки,
выбор твой — тюрьма или сума.
Ты — пророк.
С тобою всё в порядке.
Просто мир давно сошел с ума.

_______________________________________________________
*Цугцванг — положение в шашках и шахматах, в котором любой ход игрока ведёт к ухудшению его позиции.[

Песня на эти стихи
музыка, гитара, вокал - Женя Гнедой



П. Фрагорийский
из кн. Многоэтажка

Мы два пера внутри перины неземной.
Такой картинный пух у Цвелика в мелках.
<...>
...а наша слобода, что пьяный коростель,
то плюхается в снег, то хрюкает урчит.
<...>
Ты знаешь, у зимы бурёнкины глаза,
и булькает в ковшах живое молоко...
................................................Наталья_Матвеева. Живое молоко
............................................................................................#пародия

Мы с милой без оков
по-райски в шалаше.
А Цвелик кто таков?
Без разницы, mon cher...

Чу! хрюкнул коростель
и плюхается в снег.
Ба! каркнула метель.
Да, тут не Виннипег ...

В вороньей слободе
взбесился наш гормон,
и в огненной воде
душевная гармонь.

В моих глазах поёт
симфонь, ядрёна вошь,
где арфа, где фагот -
уже не разберёшь.

Гляди, стучится в дом
соседка в бигудях!
Буренка, сто пудов,
и молоко в грудях.

Походу, спать пора,
походу - перебрал.
Мы то ли два пера,
а то ли три пера...

П. Фрагорийский
из кн. Чугунная лира

В глубине

Твоё прошлое только круги на воде.
Не смотри в глубину —
тяжела от печали вода,
там качается дымная нежить,
и назад не смотри никогда —
быть беде.

Оставайся внутри,
глядя вдаль из-под тонкой руки —
там, в далёком Нигде,
всё кружатся, дрожа, мотыльки,
и лишь ты — навсегда,
только ты
и смертельная страшная нежность.

Там ты...

На опустевшем пляже вечер.
Ветер...
Нас больше нет на свете. Я тебя
совсем не помню.
Ты осталась где-то
в потусторонних строчках и стихах,
где только тишина и тонкий лёд
последних слов.

И ни пятна, и ни греха
нет на тебе.
Там только — Никогда.
И Нет, и Да — там ничего не значат.
Там ты светла и так отчаянно тиха,
грустна, прелестна, горестно прозрачна.
Там ты — солёная вечерняя вода...

П. Фрагорийский
Из кн. Круги на воде

Еще две песни на текст стихотворения КОЛЕСО



Музыка, гитара, вокал - Женя Гнедой





Музыка, гитара, вокал - Сазаныч

Внутри меня есть мания величия.
Облюбовав души глухое дно,
она блюдёт законы и приличия -
мы с ней сжились, поладили давно.

Легка она, как зонтик в одуванчике.
мы делим с ней вино, стихи и соль.
Ленива, будто кошка на диванчике.
пока ей не наступишь на мозоль.

Но не дай Бог... Корону нахлобучив,
и, нос задрав почти что до небес,
любого отпинает и замучит
мой мстительный коварный личный бес.

Она порой похлеще, чем цунами!
Но иногда - впадёт в такую грусть,
что, честно вам призна́юсь, между нами -
я сам её
немножечко
боюсь...

Её бесплотный древний Бог
мне был забавен, непонятен.
На солнце не бывает пятен —
последним из её рабов
хотел остаться до рассвета.

Ночь плавилась, как пахлава...
Я открывал ей все секреты,
шептал библейские слова.
Кружился от вина шатер,
она во тьме меня искала,
летело на пол покрывало,
прозрачное, как решето.

Я был, как в детстве, тих и наг,
мне было сладостно и жутко.
В её ладонях акинак
казался мне бесстыдной шуткой.
Смеясь, и плача, и дыша,
Она скользила невидимкой...

И стала легче лунной дымки
моя тяжелая душа.
Я с изумлением глядел,
как жизнь дробилась на осколки,
мерцала ртутью на воде,
метался в сердце воздух колкий,
качалась млечная дорога
дрожала на ветру трава —
к её невидимому богу
моя катилась голова.


Мелодекламация Николь_Авериной


Мелодекламация автора Белый Ящик

...............П. Фрагорийский
..............из кн. Тёмная вода

................................................................................................#пародия

Цедила классику ты между снов,
и выпирала, блёклая вначале,
тригоринская клетчатость штанов
красноречивей убиенных чаек.
......................................Наталья_Матвеева. Цедила классику

Почитывала на ночь я романы
И классику цедила между снов.
Битком набиты памяти карманы
фундаментом инстинктов и основ.

Во снах всё шастал клетчатый Тригорин,
в одних штанах ходил вокруг стола,
и выпирал - вне всяких категорий -
его харизматический талант.

О снах писала я в дневник записки -
читая их, краснел порочный Фрейд,
на землю чайка падала без писка,
Набоков не попал с Лолитой в тренд.

От гениев, как в бане, было тесно -
во снах они сновали без порток...
Я сны смотреть уже стесняюсь, честно!
Показывают, право, черти что.


П. Фрагорийский
из кн. Чугунная лира

Стихотворение опубликовано в литературном альманахе Гражданинъ (в юмористическом разделе журнала)
Опубликовано в литературном альманахе ГРАЖДАНИНЪ (№4)

Заплетается судьба
Завяжет в узел нас с тобой, в крепкий узел.
Стужей мается зима,
А я в тепле, я у окна, отдавшись музе.
...................................Людмила Салмакова

Я сам не знаю почему -
не быть мне равным по уму
таким, как Блок, Верлен или Набоков...
Им освещали музы тьму -
а мне досталось в смысле муз
чесслово, чёрти что и бантик сбоку!

В литературе ни бум-бум -
Она свалилась наобум
С небес вечерних прямо мне на руки,
Как будто – заплыла за буй,
И отменила все табу.
Кто говорил, что музы – это духи?

Куда ни ткни – везде пиит,
Их поощряет «массолит»,
им выдают на каждого - по музе!
Их музы строго, без «хи-хи»
Диктуют прозу и стихи.
А я наверно в этом смысле – лузер.

Не слышу музьи голоса!
Увы, приходится писать
мне самому поэмы, стансы, сутры...
Моя же муза vis-à-vis
щебечет только о любви -
и тихо-тихо варит кофе утром.

Песня на стихи "Амнезия" Женя (Гнедой)

Тревожен мир февральской круговерти:
Журавль в туманном облаке витает,
Синица ищет снадобья от смерти,
А я шепчу — моя ты золотая…
…................ ........................ П. Ф. Валентинка


Да-а-а, вляпался я как-то в феврале…
Кругом тогда летали валентинки,
мела пурга, весь мир лежал во зле!
И снег, и слякоть…
Бедные ботинки!

Моя синица юркнула в аптеку,
а я — курю (хотя, конечно, зря!) —
у входа. Тут идет такая фря —
Шикарная… Не дама — дискотека!
И как у журавля — сплошные ноги!
Я сдуру загляделся на неё,
окурок уронил среди дороги.

И тут, прикинь — выходит «всё моё»
с пакетом чая, с пачкой анальгина…
Спросила: пупсик, что там за фемина,
что ты аж рот открыл?
Ну ё-моё!

Я ей: «Мой ангел, да побойся Бога,
ведь я тебя, одну тебя люблю!..»
Моя синица улыбнулась строго,
сказала: «Ноги вырву… журавлю».

Эскиз, пилотная аудиозапись для будущего альбома



Тревожен мир февральской круговерти:
Журавль в туманном облаке витает,
Синица ищет снадобья от смерти,
А я шепчу — моя ты золотая...

Пусть дрогнет колокольчиком венчальным
В душе твоей испуганно и сладко,
И в поисках лекарства от печали
Ты сердце съешь моё, как шоколадку.

Глядит мой ангел радостно и строго,
И думаю — потише как-то мне бы...
И гаснет свет вольфрамового бога.
И валентинка улетает в небо.

…и веские слова
и полное каре
но кру́гом голова
и мысли набекрень

что вроде ты не там
и будто я не с той
и хоть расклад простой
и заняты места —

идешь на поводу
и прочее не в счет
и вишенка во льду
и хочется еще...

Он спал с ней с июля,
а в августе повело,
и к январю он и вовсе, считай, пропал.
Днем без нее от озноба его трясло,
переплавлялся адреналин в напалм.

Движение пахнущих хмелем и медом уст,
И узел волос над шеей сводил с ума,
и стекол разбитых, и снега печальный хруст —
сто лет воцарялась в его голове зима,
проблем выше крыши,
везде сумасшедший дом,
сплошной неуют, не заточенные ножи,
еще и война...

Он об этом думал с трудом.
Вот только бесила короткая эта жизнь...
Кому-то казалось, что можно веревки вить,
а он был как будто натянутая струна.
И стыло прощание в странной его любви.
Как будто он знал, что последней была она.

П. Фрагорийский
Из сб. Золотые стрелы божьи

Он спал с ней с июля/Гоша и Птицелов/видео
..............................................................
Мелодекламация Юрия Башкина:

...............................................................
Песня Игоря Костина (Гоша и Птицелов)

Мой Бог — Он знает все до мелочей,
что ты ничья, и я, как ты — ничей,
Он шепчет нам прощальные слова
И налегке уходит по воде...
Ожогом лихорадочных ночей
Горит твое дыханье на плече.
Дописана последняя глава,
И мы с тобой давно уже нигде.

Ты ловишь воздух пересохшим ртом,
И голос твой звенит, как камертон,
и в клетке ребер бьется темный бес,
и души ловит черная весна...
Но мы уже как будто за бортом.
В домах промокших стены, как картон.
И хлещет ливень божьих слез с небес,
как будто Он оплакивает нас.

П. Фрагорийский
Из кн. Золотые стрелы Божьи

Песня - Чёрная весна / Гоша и Птицелов/видео

Над Сан-Франциско - сумерки и небо.
Здесь все святые умерли давно.
Для нищих - вдоволь денег, зрелищ, хлеба,
Для грешников - вино припасено.

Кафешка на аквариум похожа,
неяркий свет, растений кружева.
И я опять в словах неосторожен,
ты снова - ни жива и ни мертва.

За стойкой бара - жаркая метиска,
её глаза опасны и мудры.
Невидимый для всех Франциск Ассизский
любви христовой учит хищных рыб.

Две тени, два лукавых иноверца,
забыли - мы друзья или враги...
Рассыпались на гибельные герцы
Твои пустые, лёгкие шаги.

У мелодрам простые атрибуты -
букет, часы, стеклянное окно...
Уходит наше прошлое, как будто
эпоха голливудского кино.

Зверь-город стынет в каменной истоме.
Дрожат, как свечи, башни изо льда.
И сумерек печальные фантомы
Сгущаются, как будто - навсегда.

Стихи - П. Фрагорийский
музыка, гитара, голос - Игорь Костин

Здесь, на последнем этаже, не надо
ни думать ни о чем и ни гадать,
как будто ребус-мир тобой разгадан —
так пусто,
и такая благодать —

с измученной улыбкой агасфера
смотреть, как проступает сквозь окно
на полотне холодной атмосферы
рассвета черно-белое кино,

и видеть, как столица суетится.
и как садится птица на карниз,
и слушать дождь,
и вглядываться в лица,
и не разбиться, долго глядя вниз.


Музыка, гитара, вокал - Женя (Гнедой), исполнительница бардовских песен

Текст П. Фрагорийского из сб.Из кн. Золотые стрелы Божьи
Музыка, гитара и вокал - Игорь Костин
Эскиз, пилотная запись для будущего альбома
Коллекция наших видеоклипов

Эскиз, пилотная аудиозапись для будущего альбома





Как пролилось однажды небо из Божьих рук —
так и играет каждый смертный в свою игру.
Буквица золотая держит весь мир в кольце.
Авель ты или Каин - выяснится в конце.

Вьётся дорога змейкой, узкая, как тропа.
Съедешь с узкоколейки - душу отправишь в пат.
Ветер летит навстречу, и миллионы лет
Мчит по дороге млечной старый велосипед.

Чистым бесплотным хлебом полнятся небеса.
Что он собрал на небе — каждый узнает сам.
Только совсем немного в облачный твой удел
выбрано будет Богом из человечьих дел.

Звуки забытой песни, звездное решето,
Что-то еще из детства — только не вспомнить, что….
Прячется тихо счастье в тысяче лепестков —
нам легко возвращаться, и уходить легко.

Нас подгоняет вечность, и миллионы лет
Катит по тверди млечной старый велосипед.
Жизней мелькают дали, дни как сухой песок.
Крутит душа педали, вертится колесо.



Еще две песни на текст "Колесо" - от авторов Сазаныч и Женя (Гнедой)

… Часы показывают восемь,
Покорная ложится мгла
на тени корабельных сосен.
И кажется, слепая осень
Не умерла.

Конфорка. Чайник пресловутый
Опять, наверное, сгорит.
Жизнь расчленяет на минуты
аляповатый, шизанутый
Рене Магритт.

Над безутешным половодьем
Войной мосты разведены.
Зима — классическая сводня.
А ты красивая сегодня.
Как до войны...

П. Фрагорийский

Песня - Лёгкое сумасшествие/Гоша и Птицелов/видео

«Мастерство — леденит…»
-Стефан Малларме-

«Пока есть такой язык, как русский, поэзия неизбежна...»
-Иосиф Бродский-

«Никто не говорит о том, как изменился читатель. (...) Современный человек с неограниченным ресурсом доступа к практически любой информации утерял главные свойства читателя - наивность и тягу к открытиям. Ему нужны развлечения. И его трудно в этом винить...»
-Виталий Мамай- «Смерть читателя»

Многие считают: современная поэзия — это какие-то скучные, запутанные, непонятные стихи, а слава русской поэзии осталась где-то там, в эпохе «Серебряного века».
Это ошибка.
Откуда возникло расхожее мнение насчет того что «русская поэзия умерла» и почему сложилось такое неестественное положение вещей в официальной издательской системе — это отдельный разговор. Долгий, печальный и нелицеприятный.

О «смерти русской поэзии» обычно уныло рассуждают те, кто разочарован в читателе, страдает от невостребованности собственной «поэтической продукции». Литературная тусовка реального читателя не заменит. И каждый пишущий хорошо чувствует подмену, и всё понимает. Потому и сетует...

Реальный, живой читатель, бескорыстно и беззаветно любящий стихи, никуда не делся, не «исчез». Читательская аудитория, по понятным причинам, переместилась в Сеть — туда, где обитают (за неимением выбора и за нежеланием биться в глухие стены головой) хорошие поэты, стихи которых люди просто любят читать.
Читателей стало не намного меньше, чем раньше. А может, и больше.

Поэзия же существует и здравствует. Она живет своей незаметной жизнью — отдельно от горластых манифестантов, «ультрамодных литературных тусовок» , от «толстых академических журналов», которые взялись определять, кому «полагается» или «не полагается» представлять поэзию, и что поэзией называть. От тех, кто создали свою, глубоко субъективную, прикладную эстетику, которой обосновывают свой узенький «мейнстрим». И ретиво формируют «эстетические вкусы» за нас. Вернее, уродуют их.

Все эти «законодатели модных тенденций» во всех областях культуры давно уже надоели здоровым людям. Они отталкивают вменяемых зрителей-читателей от того, что сами показывают, навязывают, нарекая лучшими образцами «современного искусства». Чтобы потом те, кому «надо», говорили: посмотрите, русского искусства нет, было — да вышло всё. Осталось в допотопном Серебряном веке. А всё, что после — барахло, нецивилизованная «совковость», «старьё». Кроме постмодернизма, разумеется, который давно уже искусство «мировое», то есть элитарно-обезличенное. Предназначенное не для всех, а только для тех, «кто понимает», для «прогрессивного человечества», а не для непонятливого, застрявшего в своих традиционных смысловых координатах, «быдла».

Такие утверждения есть ничто иное, как один из способов расчеловечивания русской культуры, обесценивания русского языка, искажения эстетики русской поэзии.

Поэтому реальный читатель бежит от толстых журналов. Редко посещает литературные междусобойчики. Не сидит на литературных сайтах. Это — закономерно. Народная любовь, она такая... Молчаливая. Её не приобретёшь в обмен на нахальную рекламу, не купишь за взаимные лайки.

История показывает: аудитория русской поэзии во все времена составляла процентов 15 от читающей публики. Этот процент не изменился, а если даже изменился — то разница не существенная.

Не надо на народ грешить. Это не народ «не такой». Это нам, подчас, нечего ему предложить, нечего показать, кроме своей вечной эгоистической потребности в литературных «вассалах», «рейтингах», «афишах», «кубках», «золотых перьях»... Кроме самодовольно-шизофренической «инаковости» нарциссов, да псевдоинтеллигентской спеси. Кто виноват в том, что наши личные мизантропические «душевные вавки» никому не понятны, да и не интересны, по большому счету.

Беда в том, что мы сами — никого не любим, кроме себя и собственных виршей. В грош не ставим читателей, их жизнь, ценности, которые им близки. Не знаем, о чем они, наши читатели, мечтают. Чего хотят, на что надеются, чего боятся… Не интересен он нам, живой реальный читатель.

Не любим, но относимся — потребительски. Ждем, что будут читать и почитать — только потому, что мы такие вот необыкновенные личности. И ведь пишем об этой нелюбви так, как будто это — круто, презирать окружающую среду, выискивая в ней любые гадости, мерзости, любой негатив — лишь бы самоутвердиться в мелочном, сварливом «эго» , в закукленном личностном превосходстве. Как правило, мнимом.

А поэзия без любви — механический набор мертвых слов. Трескучая уродливая пустышка, каких бы мы туда не впихивали необычных рифм, каких бы ни плодили противоестественных метафорических монстров. Сколько бы ни прилагали «ледяного мастерства».
Наши стихи таковы — каковы мы сами. Читатель лишь платит взаимностью.

Так что давайте, господа пииты, без драм и пессимизма. Талантливых поэтов, с интересными, качественными текстами и щедрой, доброй душой — ценят, читают, цитируют, да еще как…

Русская поэзия есть!
И она «не может не есть». Как бы кое-кому ни мечталось о том, что она всё-таки умрёт.

P. S.
«Если только Россия откажется от бесконечных разговоров об особой духовности русского народа и особой роли его… … Они так собой любуются, они до сих пор восхищаются своим балетом и своей классической литературой XIX века, что они уже не в состоянии ничего нового сделать… Россия наконец должна расстаться с образом великой державы и занять какое-то место в ряду с Бразилией, Китаем, Индией…»
(Альфред Кох, интервью русскоязычной радиостанции США WMNB, 23 октября 1998)

Имеющий уши - да услышит. Как говорится — без комментариев.

2018 год

PostScriptum, 2021
.................................#время #люди
Послесловие к статье, написанной три года назад, и неожиданно вызвавшей приступы ненависти у некоторых сетевых деятелей в области поэзии.

Приходилось слышать возмущенные крики квазипатриотов: а кто это вообще такой, этот Кох? И какое он вообще может иметь значение для культуры, чтоб его упоминать?!
Поэтому считаю необходимым внести уточнение.

Кто такой Кох и почему его слова вынесены в постскриптум?
Итак. Официальная справка:

Альфре́д Рейнго́льдович Кох (род. 28 февраля 1961) — российский государственный деятель. В 1990-x годах был председателем Госкомимущества России и заместителем председателя правительства Российской Федерации.

Что это значит?

Альфред Кох в 90е годы был фактически гауляйтером с правами завхоза над имуществом бывшего Союза. Сколько его руками было разорено и уничтожено издательств, изданий и прочих культурных организаций и объектов — остаётся только подсчитать и прослезиться. Идеологический, художественный ущерб — даже оценить не представляется возможным. Хотя, мы же понимаем, что этот человек был всего лишь исполнителем задач, поставленных перед исполнителями такого рода руководством повыше…

Слова его — лишь озвученная его устами тщательно разработанная программа культурного геноцида и отравления сознания, воспитание пренебрежительного отношения населения страны к собственной культуре.

Этого пренебрежения, иногда откровенного, иногда рядящегося в «сочувственные одежды», и сегодня хватает с головой на уровне обыденного сознания. И не важно как оно выражено: с трагическим заламыванием рук («Шеф, всё пропало!», «Русская культура погибла» и т. д. Или — «Только соцреализм (панславизм, патриотизм, коммунизм и др.) спасёт русскую культуру» Или — «Русская культура — варварство» и т. д.)

За всеми этими лозунгами «спасения» стоит одно и то же: отрицание живой современной русской культуры, в частности — её современной литературы, поэзии.

Так что свою локальную задачу этот деятель выполнил. Привил негативное отношение к тому, что является живым, действительным. Хотя, справедливости ради, нужно отметить: эти задачи ставились и до него — другим «Кохам».

Коха вроде бы и нет, а негативное отношение — живёт. И в этом направлении идут многие — не важно, слева или справа, и с каких платформ произносятся эти призывы. Эти маленькие «кохи» многочисленны, и рядятся в различные одежки — от пламенных «как бы патриотов» до откровенных русофобов. Тем более, этой публике свойственно переодеваться гораздо быстрее, чем людям, занятым творчеством и порой даже не замечающим, что вокруг них происходит.

Деятельность же этого функционера (распорядительно-финансовая) была лишь частью организованного, тотального уничтожения страны, её культуры, языка, искусства, ценностей.

Собственно, таких «Кохов» было и есть до сих пор — море. Рангом помельче, возможностями — поскромнее. От чиновников высшего ранга до активистов самодеятельных литературных кружков, от скромных сисадминов соцсетей и различных «культтрегеров» — до адептов «незыблемости канонов искусства прошлого», «исключительной эталонности советского искусства», выискивателей «подозрительных идеологических несоответствий» и «непонятных, а посему опасных, смыслов» в произведениях тех или иных авторов. Поскольку, маркируя таким образом авторов, их просто удобно шельмовать — и уничтожать.

Идут годы. Меняются уклады. Люди сменяют друг друга на постах, меняются темы, выразительные средства, стили, а тенденция — остаётся. Кохи уходят, а их дела — живут. И шапки — горят…

Почему вдруг эта статья вызвала бурю возмущения, остаётся только догадываться. Написана она была три года назад...

П. Фрагорийский
из кн. Блокнот Птицелова
Триумф ремесленника

Алкаш допивает вино в бутылке.
Фанаты славят своих кумиров.
Смертникам в хаки бреют затылки.
Пророк созерцает кончину мира.

Рисуют египетский взгляд матроны,
чья кожа белей соломоновых лилий.
Солдат пересчитывает патроны.
Все кладбища мира дожди залили.

Во влажных от ветра зрачках оленьих
увековечен
наш быт вчерашний.
А я головой на твоих коленях
лежу.
Мне давно ничего не страшно.

Земля состоит из воды и тлена.
Я напрочь забыл, что такое счастье.
Лишь тонко звенят в ледяной Вселенной
браслеты на хрупких твоих запястьях.

Песня - Браслеты/Гоша и Птицелов/видео

2015

Tragedie dell Arte. Балаганчик
Поэтический цикл с комментариями

Tragedie dell'arte. Если смотреть на жизнь со стороны —
она похожа на балаганчик человеческих страстей,
на маленький антракт, несколько мимолетных ремарок,
ничего не значащих сцен в вечной Божественной комедии…
..................................Блокнот Птицелова. Сад Камней

Игрушки Бога

Мы куклы Творца —
но слепыми сердцами
не помним об этом почти ничего,
от вечности к вечности тихо мерцая
в огромных прозрачных ладонях Его.

Считалочка

Тише тише
тени слышат
шелест вещих привидений
превращений наших свыше
черный ангел не отменит

я — волшебник
страшной сказки
ты — сиреневая фея
вишни вещи
ласки маски
запах мяты и шалфея

дьявол медленных желаний
все смешает в злом эфире
начинаем —
раз-и-два-и
шепот клавиш
три-четыре

Игра в куклы

Понарошку, дети словно,
В куклы мы с тобой играем.
Мир-часы как будто сломан.
В нашем отрешённом рае
Задремало злое лихо…
Этой ночью безмятежной
Ты меня целуешь нежно,
Я тебя целую тихо.

В хороводе привидений
В странных кукольных коробках
Мы скользим с тобой как тени.
Ты меня целуешь робко…
Среди шелеста и хруста
Лет, примет и расстояний,
Без надежд и покаяний
Я тебя целую грустно.

Электронная картинка,
Цифровой обман, причуда,
на экране тает льдинкой —
невесомо,
ниоткуда...

Мышеловка

В чулане запрятав гитару и лиру,
она говорит, что я часть ее мира,
осеннего блюза, вечернего бриза,
ее полнолунного злого каприза...
И так моей жизнью орудует ловко
моя Коломбина, моя мышеловка,
спасая мою непутёвую душу,
что я опасаюсь, однажды задушит.

С ледяной усмешкой мима

С ледяной усмешкой мима
лёгкий прутик сжать в руке,
тонкой клинописью имя
нацарапать на песке.
Сжечь осеннюю тетрадь —
строки, строфы, катастрофы.
Твой античный белый профиль
на снегу нарисовать.

И от лязганья трамвая
ощутить сердечный сбой.
И какая ты смешная,
и какой же я смешной —
засмеявшись, рассказать
в зимнем парке на рыбалке.
Из бутылки минералку
отхлебнуть, закрыв глаза.

И увидеть, как во сне,
цепи жизней бесконечных,
ощутив себя на вечность
рыбой, брошенной на снег.
И сострить — задорно, жутко,
будто в шутку и всерьёз,
с матерком и с прибауткой.
Грубо, весело —
до слёз.

Наваждение

Легкой дымкой,
тайным ядом
и необъяснимым чудом,
невидимкой,
беглым взглядом —
появилась ниоткуда.

Тонкой похотью суккуба
не ласкала, но томила,
лишь податливые губы
всё шептали
«... сладкий, милый
ты и Альфа, и Омега...»
Не любила, но хотела.
Неопознанное эго —
и светящееся тело...

Канула в ущельях улиц —
и ни слова, и ни слога.
Будто к сердцу прикоснулись
ледяные пальцы Бога...

Золотое платье

Звенел тревожный сумрак над кроватью
и гас твой голос, как виолончель.
Ты надевала золотое платье
с мерцающей застежкой на плече.

Я всё запомнил: как дрожали блики
в стеклянном жёлтом шаре ночника,
и в полутьме лицо казалось ликом,
и как была рука твоя тонка.
В незрячем сердце вызывали жалость
дыхания чуть слышные сверчки...
Я помню, как мучительно сужались
зелёных глаз змеиные зрачки,
когда в меня, так зло и оголтело —
чудовищем, таящимся в воде —
из кокона нефритового тела
взглянул жестокий древний лицедей.

И ты была его марионеткой,
с льняной копной волос и нежным ртом —
изящной, хрупкой лунной статуэткой,
безумной куклой в платье золотом.

Festa delle Marie. Пьеро

Под венецианской маской
вздрогнет вдруг живая плоть —
чтобы мимолетной лаской
побольнее уколоть...

Усмехается Лукавый —
на ловца и зверь бежит.
Слева смерть, мой ангел, справа —
наспех прожитая жизнь.

На ветру трещат прищепки,
пляшет грязное бельё,
и на части рвётся тщетно
сердце тёмное моё.

Скачет бесом злая память,
Прячет совесть, будто вор.
В каждом взгляде лед и пламя,
в каждом слове — приговор.
Яд размешивая с сидром,
Мне отсчитываешь дни.
В каждой комнате — клепсидра.
В каждом зеркале — двойник.

Коломбина страшной сказки,
стерва смешанных кровей,
голод мечется под маской
детской кукольной твоей.
Я в тебя не брошу камень:
Тихо плача и греша,
под китайскими шелками
горько светится душа...

Ciao, bambina, sorry

Sorry, нежная bambina!
Среди кружев и мимоз,
не печалься, Коломбина,
я не стою горьких слёз.

В балаганчике уютном,
где любовь и простота,
трагик страсти и капризов
превращается в шута.
В кураже сиюминутном
что бы ни сказала ты —
поскользнется на карнизе,
оборвется с высоты…

Что его лишает дара?
Он похож на дурачка,
в миг любовного угара
мир сужая до зрачка.

Лёд слюдой над снегом стынет,
Я желаю мира всем.
Так уходят из гостиниц,
уезжая насовсем.

Тихо трону, грустью скован,
как уволенный портье —
статуэтку из Китая,
складки плюшевых портьер,
флорентийского алькова
белоснежный балдахин…
Ciao, bambina, покидает
балаганчик Арлекин.

Клакеры

Яд змеиный в сотый раз по кругу.
Колкости всё чаще, всё острей.
Заражая бешенством друг друга,
Люди превращаются в зверей.

«Поелику», «вельми» и «понеже» -
Ëрничает клака в шапито.
На манеже клоуны всё те же,
И на каждом — белое пальто.

Не улыбки — злобные оскалы
Чёрных саркастических страстей.
Сворами бросаются шакалы,
Разрывая мясо до костей.

А потом, «сумняшеся ничтоже»,
На костях играют в домино.
С ними рядом постоишь — и тоже
Станешь сам со сворой заодно.

Так недолго в тягостном дурмане
Душу проиграть чертям в лото!
Сколько дураков ещё обманет
Вурдалака белое пальто?

Неизменны оборотней нравы -
Злой смешок и шёпот за спиной.
А споткнëшься — и тебя затравят,
Брызгая отравленной слюной.

Масло в пламя снова подливают,
И дымится раскалённый трут.
Мало ли людей уже сожрали?
Много человек ещё сожрут?

Чердак

Гаснут улицы и лица.
Затихает балаган.
Среди старых книг пылится
мой игрушечный наган.
В сизой дымке никотина
улыбаются хитро
ангел в маске Арлекина,
дьявол в шапочке Пьеро.

С хрипотцой протяжно дышит
в жутком хламе чердака
в балахоне из ледышек
тошнотворная тоска —
на плечах гнездятся птицы,
чьи стеклянные глаза
могут в темноте светиться,
что святые образа.

Ей под ноги выпадает
из букета белена,
я бесстрашно наблюдаю,
как идет ко мне она
цепкой поступью вороньей
по сухой разрыв-траве —
гладить ледяной ладонью
по холодной голове.

Finita la commedia
(performance)

Шумно в плюшевом партере. Реют алые кулисы.
Сладко дышит кафетерий в нарумяненные лица.
Автор вежлив, будто маклер - он у зрителей на мушке
В ожидании спектакля под названием "Ловушка".

У наездников фиакров зрелищ блажь по твёрдым ценам -
И в кольце амфитеатра на манеж похожа сцена.
Там, гирляндами расцвечен, балаганчик-табакерка.
В канделябрах меркнут свечи, сыплют кукольные клерки
Разноцветные стекляшки... Где тут люди? Где тут куклы?
Карабас даёт отмашку и в кулак смеётся пухлый.
В париках и птичьих масках куклы в ярком круге света
Начинают пьесу-сказку танцем злых марионеток.

Нарастает эйфория, кружит вихрем по спирали,
Игры рушит ролевые - жизни хрупкие стирая.
По стеклу железом режет звук трубы Иерихона.
Возникают на манеже люди в белых балахонах.
Вельзевул даёт им в руки окончательную визу.
Карабас, бросая кукол, превращается в маркиза.
Куклы заперты, как мыши, в балагане из стекла.
Кошки мечутся на крыше, а на сцене - ку-клукс-клан...

Блеск и рокот меди звонкой рвёт кулисы, рушит стены,
Исчезает перепонка между площадью и сценой.
Носит ветер пыль и блёстки, раздувает пламя века,
Жарко пляшет на подмостках, где линчуют человека...
Карнавал визжит в разгаре. У кагора вкус прогорклый.
И от бутафорской гари перехватывает горло.

Таро

Сбрось рубахи с карт, судьба-сестрица,
надоел кураж и вечный вист.
Башню сносит у императрицы,
на верёвке висельник повис,
спят в арканах призрачные клады...
Во Вселенной всё как мир старо.
Как ни двигай горькие расклады —
Не откроет нового Таро.

Тьма в душе, звериные повадки...
Жизнь тебя не учит ничему.
Кто ты, певчий человек-загадка?
Где твой Бог, и служишь ты кому?

Шелестит колода золотая,
Мечет карты умный людолов.
Деньги мир — любви предпочитает,
их меняя после на любовь.
Катится влюблённых колесница
в колесе взбесившейся судьбы,
и безумец с ландышем в петлице
в грязь летит под хохот голытьбы.

Привыкай быть дураком в дороге,
трогать бубенцы на колпаке,
песни петь, надеяться на Бога,
кочевать по свету налегке,
бисер слов метать перед невеждой,
веселиться в шаге от беды,
накрывать погибшие надежды
картой перевернутой звезды.

Умудренный болью от ушибов,
за собой сжигающий мосты,
в круге повторяемых ошибок
главная погрешность — это ты.

Скатертями путь, как снегом выстлан,
Лёгок, светел, гол ты, как сокол.
Даты жизни, как скупые числа
Скрыты в картах, брошенных на стол.
В душу глянет жрица с укоризной
и шепнёт: исчерпан твой лимит.
Страсти вечной, как и вечной жизни
нет на этом свете, mon amie...

Огни

На маскараде душа - нагая,
ну-ка, рискните -
её измерьте...
Маску сорвёшь - а под ней другая,
третья -
до самой кожи, до смерти
нас расчленяют,
нас изучают,
делят на атомы скальпелем тонким.
Сколько чаинок в утреннем чае?
Что мы храним
под маской-иконкой?

Нас наблюдая во все фасеты,
руки во тьму роняют джедаи.
Древняя кровь
так хранит секреты,
что не откроешь, не отгадаешь,
не доберёшься до нашей сути.

Только нутро болит от ожога.
Неуловимый огонь в сосуде -
мы недоступны,
как сейфы Бога.

Ночная барракуда. Арлекин

Ночная барракуда затепливает бра.
Приходит ниоткуда мой сумеречный брат.
Глядит из мрака комнат, пьёт красное вино.
Он даже в мыслях тёмных со мною заодно.

От взгляда и до слова всё в памяти держа,
Он помнит, кем был сломан серебряный кинжал…
Но, с тщательностью клерка запрятав остриё,
Хранит он в табакерке безумие моё.

Ты плачешь и смеешься со мной наедине,
Не задавай вопросов, кто я и кто он мне.
Не трогай злые струны, не спрашивай его —
о брате никому он не скажет ничего.

О том как праховертом сжигал он все мосты,
о том, что он до смерти боялся высоты.
О том, кому назло он из-под венца бежал.
И почему был сломан серебряный кинжал…

Наступит день, и некто прозрачный, будто дым,
Тихонько спрыгнет с неба, взмахнет сачком своим,
Светящуюся душу поймает на лету —
И я шагну наружу, за тонкую черту.

Луны печальный мячик укатится за мной.
Наверно, он заплачет, мой брат, близнец, связной…
И уходя неспешно в ущелья из стекла,
Двойник осиротевший покинет зеркала.

Ночная барракуда затепливает бра.
Приходит ниоткуда мой сумеречный брат.
Глядит из мрака комнат, пьет красное вино.
Он даже в мыслях тёмных со мною заодно…

Беспутный ангел

И вспыхнет надцатая осень,
я стану старше и нудней,
когда увижу — ветер носит
беспутных ангелов над ней.

Свернется времени калачик
пружиной в кукле заводной,
и кто-то обо мне заплачет,
как тень склоняясь надо мной.

Аптекарь мне отмерит счастья
горючего скупой глоток,
и душу разберет на части
мой педантичный личный бог.

Научит мудрости печальной,
преподавая мастер-класс,
потом сочтет исход летальным —
но не закроет мертвых глаз,

чтоб лежа в ящике фанерном
я видел всё — и мир иной,
и как парит легко и нервно
беспутный ангел надо мной.

Муза, нектаров полны твои амфоры...

Муза, нектаров полны твои амфоры звонкие.
Горы тяжёлых плодов покрывают алтарь.
Капли дождя вплетены в твои волосы тонкие,
Плавится в сотах из воска медовый янтарь.

Что за отрада, считая секунды, мгновения -
В каждой молекуле жизни рассматривать свет,
Чувствовать лёгкий озноб от соприкосновения,
Будто ходить босиком по колючей траве.

Осень идёт, и становишься старше и строже ты...
Бледный кочевник таинственных древних кровей,
Я — лишь новеллы читаю о пройденном, прожитом
В линиях лёгких на узкой ладони твоей.

Что за награда, идти сквозь листву золотистую,
Видеть, как радостно ты и светла, и тиха.
Будто древесный псалтырь не спеша перелистывать,
Душу свою исцелять совершенством стиха.

Лунное вино и блюз

Мой тёмный, мой последний из зверей
Проходит через тысячу дверей,
Всё медленней звучит негромкий блюз,
И звуки шелестят как будто врозь.
Померкший свет проскальзывает сквозь
Сознания сужающийся шлюз.

Всё холодней морской вечерний бриз.
Посверкивает миллиардом брызг
В небесной чаше лунное вино.
Клубится звёзд сгущающийся круг,
в кругу — мой Бог, играющий в игру,
где смерти нет и мы с тобой — одно.

Душа его заходится от слёз.
Молчи, не плачь. Ведь я богат как Крёз.
Внутри меня — планеты и века.
Я круг черчу, крошится в пальцах мел.
Истаивает всё, что я имел —
Пыль золотая на моих руках.

Всё тяжелей во сне яблокопад…
От лёгких слов осталась скорлупа,
Не замечай, когда я мир сотру.
Всё тоньше наших жизней переплёт.
И, постепенно превращаясь в лёд,
Всё тень моя прозрачней на ветру.

Ревность

Темно в небесном закулисье,
Где угольком угас закат,
И бестелесный живописец
Неторопливо, наугад,
Коснулся неба лёгкой кистью
С прозрачным лунным волокном.
Твоих шагов сухие листья
Прошелестели за окном...

А я сидел и слушал чутко
Вечерних звуков перебор -
Как ты вошла с невинной шуткой,
Несла какой-то милый вздор,
И был нежней старинных музык
Твой голос и касанье рук...
Смотрела ты,
И взгляд был узок,
И беззащитно близорук.
И на брелке ключи качались,
И нá пол падали, звеня...

И незаметно, непечально
Тоска оставила меня.

Театр теней

В анфиладе зеркал, сквозь шорохи
Коломбина походкой лисьей
в пеньюаре из лунного шёлка
ускользает во тьму закулисья.
И хватает азарта и блажи ей
торопиться ночным эскортом.
Рвутся маленькие адажио
из шарманки старой потёртой.

Ниспадает истлевший занавес,
оживает привычка красть,
воскресает в алькове заново
злая юность, чумная страсть.
И сверкает пыльца летучая,
и качает сквозняк перо...

В Коломбину, лгунью певучую,
безответно влюблён Пьеро.
А она тоскует от голода
по тому, чьи шаги легки.
В лабиринтах проклятого города
сгинул ветреный Арлекин...

Повелитель небесных медиа,
вечный кукольник кратких дней,
мы - актёры трагикомедии,
зазеркальный театр теней.
Стрелки вспыхивают от стронция,
замедляют обратный ход.
Рассыпается призрак Моцарта
горстью горестных звонких нот...

Время в срок исполнит обязанность
занавешивать зеркала.
Что-то главное не досказано.
Оглянулся - а жизнь прошла.

Bella Donna

… Он рисует замок белый,
Bella Donna, Donna Bella,
В небе башен тонких стрелы,
в башнях окна изо льда,
дремлют гости за столами,
и в камине тлеет пламя.
И дрожит над головами
Невечерняя звезда.

В паутине палантина
ты появишься в гостиной.
Он художник, ты — картина,
вешнеглазая беда.
Время — сгусток сновидений,
где тела сгорят и тени,
где от слез и сожалений
не останется следа...

Он уже почти не дышит,
Голос мягче, речи тише.
Плоть его четверостиший —
нежных строк белиберда.
Тихо растирая краски,
Бог в венецианской маске
Медный ключ от горькой сказки
Нам оставит навсегда.


© Птицелов Фрагорийский. Tragedie dell Arte. Балаганчик. Стихи
______________________________________________________

Аудиотреки


Песни_Аудио и Видео

Бродит будто не дыша
По тропинке ледяной
Птичья робкая душа,
Чтобы встретиться со мной.

В небесах танцует Бог,
И на землю сыплет снег.
Я бы сам тебе помог,
Только тоже как во сне.

И тревожен мой манок,
И расчётлива рука.
Льётся страшное вино,
Рвётся тонкая строка.

Стынет крестик на груди,
Холодок звенит внутри.
Если хочешь — приходи,
Только в небо не смотри.

она состоит из крови
воды и лимфы
из легкого шелка
и белой тяжелой глины
впивается в сумерки зеркала взглядом длинным
сама себе фея
богиня
принцесса
нимфа

глядит на неё из мрачного зазеркалья
близняшка в рубахе светлой с крестом нательным
за окнами полночь
обе бледны смертельно
создатель ушел в загул
кобелина
каналья

сманили
сманили как пляжную обезьянку
плеснули в стакан змеиного злого зелья
во мраке гостиницы
с черти какой жизелью
в угаре хмельном дожигает души останки

и кровь и любовь забыты
морозы-розы
от горького эля во рту леденеют фразы
огнями святого эльма сверкают стразы
твоя Галатея молчит и глотает слёзы

от трагикомедии вечной не будет толку
тебе-то попроще
ты клин вышибаешь клином

а помнишь - ты создал её
из воды и шелка
из плоти и крови
и белой тяжелой глины?

на окне рисует холод
человечков белых голых
зубы скалит волчий голод
город ловит свет луны
в небе душ безумный трафик
лики наших фотографий
к миллионам эпитафий
кем-то приговорены

с ветки в душу смотрит ворон
и к соседям лезут воры
в дверь трезвонят волонтеры
в черных кожаных пальто
говорят о вечном рае
я квартиру убираю
и тихонько умираю
не спасет меня никто

Донбасс 2014-2015

_____________________
П. Фрагорийский
Из кн. Фабрика святых

Песня на стихи "Рождество"
Женя (Гнедой)




Затихают споры, ссоры,
и на сердце всё теплей,
стынут хрупкие узоры
на мерцающем стекле.
Три волхва сидят на крыше,
кот мурлычет у дверей.
Ты становишься всё тише,
и красивей, и добрей.

Цедит время дух песчаный
под негромкий стук часов,
ангел кротко и печально
гладит спины гончих псов.
Где-то в темной Галилее
зажигает ночь свечу.
Ты становишься светлее
и счастливее чуть чуть.

В хвойном запахе сосновом,
в глянце ёлочных шаров -
дышит всё заветом новым,
самым лучшим из даров.
Восстановлено водою
с Богом древнее родство,
с Вифлеемскою звездою
в мир приходит Рождество.

Засмеялся и заплакал
Колокольчик на ветру.
Стёрты знаки зодиака.
Хочешь - прошлое сотру...
Слышен в доме смех ребенка.
На душе светлым-светло.
И ложится иней тонко
на оконное стекло.

__________________

Текст под спойлером



______________________________


текст - П. Фрагорийский
музыка, гитара, вокал - Игорь Костин
музыкальная группа - Гоша и Птицелов
акустика, демоверсия, эскиз для альбома - Фабрика святых