Лето стучится ладошкой в дом,
манит, тревожит, зовёт в дорогу,
к морю, на пляж с золотым песком…
Знаешь, давай почудим немного!

Я приглашаю тебя туда,
где под луною волна искрится,
в тёмной прозрачной воде пруда
ночью купаются кобылицы,
где звёздный Лебедь легко кружит,
словно спуститься на воду хочет,
и просыпаются миражи
в чёрной прохладе июньской ночи,
в шелесте тихих, волшебных волн,
в мягком тумане восточной ласки.
Шехерезадой дарован, сон
мягко прикроет нас доброй сказкой…

Будем бродить, волшебством дышать,
Звёздной Царицы преданья слушать.
С неба стихами в мою тетрадь
строки прольются незримой тушью.

*По картине Николая Сивенкова "Под покровом ночи"

А дождь стучится в окна и в судьбу,
оставив позади мечты и крыши.
Зовёт, зовёт, но я его не слышу:
на звук извне наложено табу.

А дождь стучится в вену на виске
и больно бьётся слева в подреберье.
Кричит, кричит, но я ему не верю.
Я не привыкла боль делить ни с кем.

А дождь стучится в тёплую ладонь,
стекает между пальцев обогретым.
Молчи, молчи, как я молчу об этом.
Ты рану незажившую не тронь.

И дождь ушёл (как ты ушёл тогда),
сбегая переулками сырыми.
Застыли крылья в трепетном порыве –
намокли крылья, тянет вниз вода.

Заскучает Хронос – встряхнёт часы. И песок посыплется снизу вверх –
приумножит прошлое недосып, превратится пятничный день в четверг.
Утомившись годы в века слагать, а секунды складывать в годы вновь,
в одиночку Хронос уйдёт блуждать в глубину столетий и странных снов.
Пролистает время, сметая пыль с безымянных зданий, суровых скал, –
и увидит то, что давно забыл, и отыщет то, что давно искал.

...Нарисован вилами на песке силуэт, похожий на Notre Dame.
Оставляя мягкий волнистый след, потекут барханы к его стенам.
И волна, не смея идти в обход, повторит начертанный силуэт –
и соборный крепкий, изящный свод, осыпаясь, плавно сойдёт на нет.
Возвращает память века назад, разрушая всё на пути своём,
укрывает призрачный пескопад Колизей, Акрополь, пещерный дом.

Пустота вольётся в ночную тьму, и застынет Хронос среди пустынь.
В темноте почудятся сквозь самум голоса погибшего дня. Один...
Усмехнётся Хронос, сожмёт часы – захрустит негромко стекло в руках.
Обжигая ноги, пойдёт босым, обходя осколки, скрывая страх.
Но за час до СЛОВА очнётся вдруг повелитель времени и времён,
повернёт часы – и замкнётся круг: вновь заветный час охраняет он.

Струилась вдали заря, разливая свет.
Безумные сны скрывались в щелях полов.
Раскачивал ветер шторы – и синий плед
от алых лучей становился почти лилов
да плюшевый жёлтый мишка в углу рыжел,
с улыбкой смотрели в стену глаза-драже.

Глаза уводили в прошлое, в мир теней,
архивные папки листая, сдувая пыль.
Мелькали забытые образы, всё сильней
хотелось крутить и смотреть этот старый фильм.
Январской ледовой стужей дохнёт листок.
Давно это было. Всему подведён итог.

Янтарными каплями стали твои следы.
Вернуться, исправить, да поздно судьбу менять.
Мы были тем вечером тёмным с тобой на "ты",
мы стали наутро нежданно на "вы" опять.
С тех пор всё бегут по рельсам стальным года.
Вернуться? Не лучше ли поздно, чем никогда?

В Чешире сегодня дождик,
размыты следы кошачьи.
Алиса о детстве плачет,
в ручей отпуская мяч.
Отныне ручей свободен –
и мяч уплывает в детство
весенним волшебным рейсом
до старых забытых дач.

Там было всего с лихвою:
легко щебетали птицы,
и с каждой второй страницы
улыбкою кот пленял.
Там радостно пахло хвоей,
и ветер резвился в соснах,
а в небе сияли звёзды,
как сотни ночных зеркал.

Вернись поскорее в сказку,
где кролик гуляет важно,
на дубе сидит вальяжный,
слегка поседевший кот.
Ты годы ждала напрасно,
спеши: опадают звёзды.
Поверь мне, что лучше поздно –
пусть даже никто не ждёт.

Поздно чужое солнце ловить сачком,
сеять его лучи на тропинках в завтра.
Вновь облака по лужам бегут гуськом
в тёплый апрельский день из сырого марта.

Поздно, проснувшись ночью, мечтать о том,
как недозревший сон обернётся явью.
Лунная память жжёт, наполняет дом,
в окна влетают запахи разнотравья.

Вновь возвращаюсь в детство, из года в год.
Память вплетает яркие ленты в косы.
Помню, держали сосны небесный свод,
таяли птичьи крики, купаясь в росах.

Плыл над рекой туман, словно лунь седой.
Свет отражался в тонких стрекозьих крыльях.
Жаль, не вернуться мне за самой собой...
Поздно. Все двери в детство давно закрыли.

На песок золотой наползает волна неспешно,
отражается небо в её голубых глазах.
А река пахнет мятой лесной, молодой черешней
и ещё чем-то сладким...
Вдруг крыльев стрекозьих взмах
прозвенит еле слышно над ухом – и канет в Лету,
словно не было звуков сто лет над рябой водой.
И плывёт над рекой земляничное тихое лето,
и зовёт, и торопит, и манит идти за собой.
Корабельные сосны притихли под сводом неба,
нелегко эту тяжесть держать на своих плечах.
В молчаливом сочувствии соснам склонились вербы,
и мелькают средь веток густых тени мелких птах.
А над летним покоем белеет, плывет гондолой
одинокое пенное облако – строго на юг.
И один лишь закат ярко-красный и очень тяжёлый
топит солнце в реке несмотря на спасательный круг.

Снег апрельский холодный колол беспощадно
Нежных крокусов грустных, склонённых цветы.
А душа говорила, что что-то неладно,
Мысли стали опять холодны и пусты.

Снова снег, и на небе тяжёлые тучи,
И тяжёлые думы дурманят опять.
Вероятно, вчера всё могло быть и лучше,
Вероятно, вчера мы смогли бы понять.

А сегодня не те на окне занавески,
И не так светит солнце в просвет среди туч.
Я гуляла сегодня под снегом апрельским,
И он был не по-вешнему дерзко колюч.

     Пять часов между «большая стрелка вверху, а маленькая на одной палочке» и «маленькая стрелка внизу, а большая вверху» тянулись неимоверно долго. Тишина хозяйничала в доме, занимая всё свободное пространство. Звуки боялись потревожить её покой и потому не подавали признаков жизни: прятались в углах, за портьерами, под кроватями и пристально смотрели оттуда огромными чёрными глазами.
     Секунды нехотя превращались в минуты, минуты растягивались в часы, всё больше заполняя комнату ватной тишиной. От этой липкой тишины и ощущения затаившихся и явно что-то замышляющих звуков девочке становилось страшно.
     Игрушки не хотели разговаривать со своей маленькой хозяйкой. Глупо улыбаясь, вытаращив пластмассовые глаза, они думали о своём игрушечном мире. Стрелки будильника с трудом завершали очередной круг и отправлялись на следующий. Пять кругов. Пять часов одиночества. Пять часов страха.
     И вдруг посреди вязкой, густой, как кисель, тишины раздавался какой-нибудь непонятный звук. Сердце замирало, а потом подпрыгивало, как заяц над пеньком, и принималось бежать вслед за стремительно удирающим от этого жуткого, неизвестного звука лопоухим. Но ничего больше не происходило – и заяц внутри останавливался, забирался под развесистый ракитовый куст и продолжал дрожать там от неизвестности. Раз-два-три-четыре-пять – стучало сердечко. Раз-два-три-четыре. Раз-два-три.
     Потом приходила робкая смелость, брала за руку и осторожно вела в комнату, где так недавно произошло что-то непонятное, очень сильно испугавшее маленькую девочку. Шаг-два-три-четыре, шаг-два-три – и наконец страх отпускал, покой окутывал хрупкие плечики мягкой пушистой шалью, и лишь сердечко по-прежнему тревожно, хоть и не так торопливо, стучало, стучало, стучало... А взгляд упирался в упавший на пол ключ от шкафа – источник того неожиданного звука и жуткого чувства – чувства одиночества и незащищённости.
     Резиновая, противная на ощупь тишина, с привкусом миндальной горечи, вновь по-хозяйски располагалась в комнате. Пять часов. Пять дней в неделю. Они не заканчивались непростительно долго. Но ещё дольше длились пять минут от «большая стрелка вверху, а маленькая внизу» до «маленькая стрелка внизу, а большая на одной палочке» – пять минут, на которые иногда задерживалась мама. Эти пять минут превращались в пять столетий. И тогда к безмолвию и пустоте присоединялся настоящий ужас. Он появлялся внезапно, ходил кругами по комнате и шептал на ушко про темноту за окнами, открытый люк на улице, из которого даже днём глядела жадная чернота, и ещё про многие возможные несчастья.
     Эти пять минут были гораздо длиннее пяти уползших наконец-то в никуда часов. Но вот в дверях раздавался такой долгожданный и такой желанный звук – звук поворачивающегося в замке ключа. И, вопреки всем научным теориям, всё моментально вставало на свои места, а лохматые самодовольные страхи, поджав хвосты, убегали, как нашкодивший рыжий дворовый кот Васька, и забивались в самые узкие щели, чтобы завтра, когда взрослых не будет дома, вновь выбраться на свободу...

______________________
*Из серии "Автобиографическое"
Времена, когда не только сотовых телефонов не было, но и стационарные были не в каждой квартире

Улыбнулся озябший март
и присел на скамейку парка.
Пусть сегодня по воле карт
выпал снег и совсем нежарко.

Ничего! Засверкать ручью
между стройных зелёных елей!
Пусть сегодня с зимой вничью –
завтра будут звенеть капели!

Потеплеет. Растает лёд,
поворчав на бегу сердито.
Солнце – туз козырной – придёт,
будет зимняя карта бита!

Там, устав улыбаться, солнце висит на ветках,
зацепившись лучами-нитками за сосну,
одинокая чайка вдруг вскрикнет и ждёт ответа,
но не слышно ответа – весь мир остальной уснул.
Стрекоза притаилась на остром листе осоки –
отражается солнце в её золотых глазах,
водомерки притихли в кустах камыша до срока.
Растворяются в летнем покое и плеск, и взмах.

Там три тысячи снов назад я могла смеяться
и часами смотреть на упавший с куста листок.
Там свой лучший из снов я держала в дрожащих пальцах
аккуратно, но крепко, чтоб он улететь не смог
своевольной, кричащей чайкой в простор небесный,
прихватив навсегда мою молодость и мечты.
А когда я проснулась, жизнь стала пустой и пресной.
И тогда поняла я, что главным во сне был ты.

Замирали стрекозы под взглядом твоим горячим,
затихала волна, загорался вдали закат.
Я не знала тогда, что может быть всё иначе,
что ты можешь, однажды уйдя, не прийти назад.
Пробегали года, сны сменяли друг друга часто –
были в них и озёра, и горных речушек прыть.
Я забыла их все, всё закрасила серой краской.
Только тот, самый главный, никак не могу забыть.

Перья падали.
Крылья ангела
становились всё холодней.
Хмурой осенью
не спалось ему
39 последних дней.

Делать нечего –
дни размечены,
ладан капает на ладонь.
Вещи собраны.
По-над городом
вдаль уносится перезвон.

Рвётся колокол,
лает коротко –
звуки падают, чуть дрожа.
Руки женщины
в мелких трещинах
тронут ладанку не спеша.

Померещится,
что на лестнице
раздаются шаги опять,
и пойдёт она,
словно пьяная,
дверь дубовую отворять.

Стал весь мир седым,
замело следы –
нет на вдовьей тропе огней.
Перья падали.
Крылья ангела
обнимали её сильней.

А кошка гуляла сама по себе,
по своим мечтам.
Ей не было дела до голубей,
облепивших храм,
ей не было дела до чёрных туч,
ледяной Невы.
Был воздух осенний, как ёж, колюч,
фонари мертвы.

А кошка гуляла без бед, без забот,
не ловя мышей,
не зная, что нынче Чеширский кот
лютых псов грозней,
что нет в Зазеркалье теперь Алис –
гладь стекла чиста...
Хозяин вдогонку кричать "кис-кис"
из окна устал.

Спускался туман над седой рекой –
укрывал от глаз,
весёлый кораблик спешил домой,
но во мгле увяз,
и люди старались уйти быстрей
из тумана прочь.
Лишь кошка гуляла сама по себе,
уходила в ночь...

Он ловил не рыбу, а звёзды-память,
что вчера упали на дно реки.
Он не стал, как многие, сети ставить —
чёрным хлебом память кормил с руки.

А в глазах тоска затаилась волчья,
глубоко запрятались в них года.
Подлетали звёзды, смотрели молча:
вот чудак старик, голова седа —

бывший первый парень, красавец бывший,
бывший муж, отец... А теперь никто.
Осыпаясь, звёзды скользят по крыше,
на песчаном дне подводя итог.

А жизнь… Что жизнь? Одни углы.
Делю их пополам.
По биссектрисам мчатся сны –
легки, доверчивы, милы –
навстречу новым дням.

А день… Что день? Он карнавал:
здесь маски нарасхват.
Вчера клыки я примерял,
сидел в засаде, жертву ждал.
Сегодня сам распят.

А смерть… Что смерть? Лишь точка «икс»
на полюсе судьбы,
где все пути переплелись
и смело устремились ввысь,
безмолвия полны.

*на конкурс антиподов (биссектриса, карнавал, полюс)

Пятые сутки солнце над Критом жгуче, в красных ожогах неба парчовый холст. Пятые сутки ветер срывает тучи, кружит над судном, плещет солёным в нос. Тонет атласный парус в пучине горя: грозен янтарный глаз божества любви. Изредка окунается солнце в море – льётся печальный свет по спине волны. Мечется рык голодного минотавра, над лабиринтом едко кровит закат. Кто-то не сможет встретить с рассветом завтра, кто-то не сможет утру привет сказать... Всё происходит так, как случалось прежде: на небосклоне смерть начертала крест. В чистой, прохладной, белой как снег одежде семеро юношей, семь молодых невест молча ступают на берег, глотая ужас, чтобы сегодня чашу судьбы испить. Ждёт минотавр свой запоздалый ужин, спешно плетёт Ариадна тугую нить...

Ухвати бессонницу за крыло
да надень уздечку ручной работы.
В море звёзды кажутся серебром –
их кидает с неба богатый кто-то,
чтобы возвратиться сюда опять,
пить солёный воздух ковшом медвежьим,
чтобы до утра по песку гулять,
на часы не глядя, мечтать о прежнем...
Посмотри в окно: говорит маяк
с одинокой спутницей цвета масла.
Отыщи в кармашке своём пятак –
и повесь туда, где звезда погасла.

Смотри в глаза. В глаза смотри.
Смотри, как в кольцах вьётся тело.
Подвинься ближе. Шаг, два, три...
И всё. На волю не успела.

Смотри в глаза. Ты видишь, смерть
Танцует танец вдохновенно?
Тебе её не одолеть.
Подвинься, видишь край Вселенной?

Смотри в глаза. В моих зрачках
Сверкает зелень изумрудов,
Мерцают звёзды. Свет и крах.
Подвинься – и увидишь чудо.

Смотри в глаза. Я мудрый Каа.
Я обниму тебя покрепче.
Подвинься. Смерть твоя близка.
Не бойся. Слышишь, ветер шепчет?

Смотри в глаза. Не опускай
Свои дрожащие ресницы.
Подвинься ближе. Миг – и рай
Тебе вовеки будет сниться.

*картинка из Интернета

В декабре у метели растут усы,
борода и двенадцать лохматых рук.
И одна только мысль: «Лети, засыпь,
закидай снегом город, вертись вокруг
присмиревших домов и ночных огней,
очень редких прохожих, чей дух упрям.
Так сломи его дух, утопи в себе.
Докажи всей планете, что океан –
просто мелкий проказник, урчащий плут.
Ничего не добьётся на суше он,
хоть пытается всем показать, что крут
его нрав: хочет – землю возьмёт в полон».
Снежный ветер несётся, рычит во тьме,
и, споткнувшись о серый холодный вал,
осыпается в воду и тает в ней.
... Океан молчал.

................Ах, упал, упал из рук!
................Нос измазал пылью!
................Улетел зеленый жук,
................Улетел на крыльях.
......................................А. Барто

За сантиметром сантиметр
легко взлетая над землёй,
манимый в поле сонным ветром,
под саксофона звук цветной,
он улетал всё дальше, дальше
от нежных рук, его поймавших.

Свободой звонко стрекотали
стальные крылья-кружева.
А руки помнили и ждали,
тепло стараясь удержать,
тянулись жалобно вдогонку,
на локте жилка билась тонко.

И солнце падало в ладошки
и замирало не дыша,
свернувшись тихо, словно кошка.
И лишь ковыль слегка шуршал,
метёлки-кисточки качая,
жука на волю провожая.

*на конкурс "Антиподы" (сантиметр - саксофон - локоть)

И тишина. Лишь слышно, как скребут
кошачьи когти душу неохотно,
царапая старинные полотна,
скрывающие счастье и уют.
Застыли стрелки на шести часах
вчерашней даты – летнего забвенья.
Скользит по чистым стёклам дождь осенний,
надеясь не попасть, как я, впросак,
стекает в водосточную трубу
беззвучной тенью, как в забытом фильме.
А я, назло дождю, хочу быть сильной.
Но кошки всё сильней, сильней скребут.
Внезапный свист разрезал тишину:
прорвался острый коготь сквозь мембрану.
И было непривычно, очень странно
узнать, как воет память на луну.

Дрожащие лапы елей
царапают стылый воздух.
Мы зиму на части делим:
на десять и девяносто –
на долю седого счастья
и девять долей зимовья.

Хрустящая корка наста,
ночные скитанья совьи,
кофейный горчащий запах
и плюшевый мишка сонный –
на веру в живое завтра
не хватит тепла сегодня.

И кажется, очень долго...
И кажется, так непросто
не стать одичавшим волком.
Лишь десять на девяносто.

Катится солнце, неяркие льёт лучи
на опустевший парк в золотой парче.
Громко, гортанно ворона вдали кричит.
Холодно. Чаю б с лимоном погорячей.

Тихо шуршит под ногами листва берёз –
как им сейчас, берёзам, совсем нагим?
Холодно. В лужу листочек кленовый вмёрз.
Кружится, с ветки сорвавшись, второй над ним.

Вскоре их станет двое – вдвоём теплей,
даже когда в ледники закуёт мороз.
Холодно. Зябко. Была бы листочком – мне
также осенним утром пропасть пришлось.

*блиц-конкурс "Странные танцы"

Шевельнётся в душе
ненадёжно прикрытый занавес,
и снежинки-драже
вмиг украдкой проникнут в щёлочку.
И при свете неярком
увидишь себя вдруг заново –
станет очень неловко и зябко,
местами холодно.

Обнажатся вчерашние тайны
тенями странными.
Где-то в дальнем углу сознания
кошки ссорятся.
Закоулки кишат
обнаглевшими тараканами.
И похожа душа
на забитую хламом горницу.

Побыстрее задёрнешь портьеру,
зажжёшь светильники –
разлетятся химеры,
захочется чаю с сахаром.
Я не знаю, смогу ли по-новому,
хватит силы ли
двери сделать дубовые,
заколотить их наглухо.

Мне снились неприветливые сны.
Мигала лампа.
Кукушкин дом – старинные часы
упали на пол.
Сидели тени предков по углам,
смотрели строго.
В окно настырно заползала мгла,
звала в дорогу.

Стал дом родной неузнанным, чужим.
Стучала рама.
Горел ещё не сложенный камин,
а я упрямо
пыталась бросить твой портрет в огонь.
Не получалось.
Святые не горят в костре.
Святой?..
Какая жалость...

     Ноябрь окутал улицы холодным белёсым туманом. Сырой воздух щекочет лёгкие, вызывая невольный кашель. Нечасто опускается на наш город такой густой туман. Кажется, не увидеть стакана в вытянутой руке. Здания через дорогу едва виднеются в плотном сыром мареве. Уже не раннее утро, почти девять часов. Горожане идут привычными маршрутами – их не собьёт с пути нежданный седой гость.
     Выхожу из автобуса. Всегда такая торжественная площадь Свободы теряется в "молоке". Из тумана величественно проступает статуя вождя. Владимир Ильич в это осеннее утро по-прежнему на посту, уверенный в своей правоте и, вероятно, испытывающий беспокойство за судьбы потомков. Сегодня седьмое ноября – столетие Великой Октябрьской революции. Как много всего случилось за прошедший век… Как изменился мир! И город, в котором Володя Ульянов когда-то учился, город, имеющий тысячелетнюю историю, очень сильно преобразился за последние годы. День ото дня он всё молодеет и молодеет, становится красивее и гостеприимнее. Это мой родной город – моя любимая Казань.
     Казань. Говорят, название города происходит от слова "казан", что в переводе с татарского означает "котёл". До нас дошло несколько старинных легенд об основании Казани, связанных с казаном. Но если истинное происхождение названия установить невозможно, то одно можно сказать с полной уверенностью: нынешняя столица Татарстана совершенно не похожа на котёл. Наш город большой и очень красивый, уютно расположившийся на берегах двух рек: Волги и впадающей в неё Казанки.
     Древний Казанский Кремль, со знаменитой падающей башней Сююмбике и красавицей-мечетью Кул-Шариф, возвышается над Казанкой, отражаясь в её спокойной тёмной воде. По другую сторону Ленинской дамбы на берегу примостился некогда популярный – ныне "бывший" – ресторан "Парус", а прямо за ним – казанский цирк, своей формой напоминающий летающую тарелку. Цирк – это праздник, волшебство, ощущение детства. Воздушные гимнасты, эквилибристы, клоуны, жонглёры. Никогда не забуду бег жирафов по арене – неописуемой красоты зрелище! Детство, детство... Как оно скоротечно.
     Да, всё течёт, всё изменяется. Растянулась вдоль Казанки Кремлёвская набережная, вырос под Кремлём так называемый Дворец земледельцев – здание Министерства сельского хозяйства и продовольствия Республики Татарстан, появилось в городе множество спортивных объектов, дорожных развязок, стало очень плотным движение на дорогах. Много машин, много людей. Суета.
     И посреди этой суеты, в самом центре миллионного города, в озере Кабан живут ондатры, утки и лебеди, которые остаются на зиму в подогреваемой полынье. Как они там, лебеди в тумане?
     С удовольствием полюбовалась бы сейчас озером, покормила птиц, но сегодня будний день, и я спешу на работу – у каждого свои дела, свои заботы. А туман, качаясь на проводах, заглядывая в окна домов, пристально всматриваясь в лица прохожих, продолжает неторопливо гулять по моему любимому городу.

...
Вдохновение здесь:
конкурс "Прозаическая регата - 2":
My WebPage

Вдоль остывшего моря гуляют остатки снов,
недосмотренных нами, забытых на берегу.
Их царапает ветер, им колет ступни песок,
и лохматые волны вдогонку, рыча, бегут.

А они улыбаются, наши цветные сны,
и взлетают бесстрашно над грохотом бурых волн,
ведь не зря были крохи крылатыми рождены,
ведь не зря освещали их звёзды со всех сторон.

Наши сны пахнут ранней зарёй, разнотравьем гор.
В зиму гнёзда в ракушечьих чашках они совьют.
Ты услышишь в ракушке гудящий морской простор,
я – шептание летних, уютных, как ты, минут.

Наши сны нас дождутся сквозь хмурый сезон ветров,
крики мёрзнущих чаек и зимний тягучий сплин,
чтобы бархатной ночью окутать нас тайной вновь...
Я не знаю, как ты, – я скучаю уже по ним...

Глицериновый, несколько сладкий и липкий немножко,
этот месяц сегодня, вздохнув, наконец-то ушёл.
Забросает листвой, припорошит снежком все дорожки,
и от ветра придётся опять надевать капюшон.

Наступает ноябрь – тёмный вестник зимы неизбежной.
Хрусткий иней в душе тонким слоем прикроет слегка
и тоску, и мечту, и печаль, и любовь, и надежду
вновь увидеть, как в речке неспешно плывут облака.

Принакроет ноябрь золотистую россыпь сомнений,
словно белой парчой перетянет холсты октября,
изменив и пейзаж, и мотив неказистый осенний,
чтобы в снеге искристом сильней отражалась заря.

Пылилась на полке красивая кукла
в голубеньком платье. По имени Оля.
Наверно, она умирала от скуки.
Наверно, мечтала о кукольной доле:
чтоб с нею играли и нежно любили,
чтоб шили одёжку, давали конфеты...
А мне больше нравились автомобили,
подъёмные краны, мечи, пистолеты
и плюшевых зайцев примятые шкурки,
гаражные крыши, по пояс сугробы!
Наверно, родиться мне стоило Юркой –
чтоб жизнь по-иному построить. И чтобы
сейчас, когда детство давно отзвучало,
не быть той забытой, заброшенной Олей,
сидящей в стороночке, в платье линялом,
мечтая о главной, несыгранной роли.

Иван, посмотри на камень.
Ты грамоте ли обучен?
Прочти, где твоя дорога,
пойми, где судьба твоя.
Никто для тебя не станет
тропинку искать получше.
Подумай сперва немного,
в какие идти края.

Подумай о том, что нужно,
подумай о том, что важно,
а чем пренебречь покуда
позволит тебе судьба,
пока зоркий ястреб кружит
над тёмным лесистым кряжем,
пока не случилось худо,
пока тетива слаба.

Иван, улови мгновенье,
не трогай пера напрасно –
не может гусыня ведать
тебе предречённый путь.
В печи догорать поленьям,
в кадушке томиться квасу,
волчице идти по следу –
тебе выбирать.
Рискнуть.

*картинка из Интернета

Глянешь в зеркало – промелькнёт
за стеклом удивлённой тенью
то ли мудрый Чеширский кот,
то ли прошлого дня тоска.
У Алисы с утра дела –
восемнадцатый день рождения.
Вы заметили, зеркала,
снова мир ей стал тесноват?

Самый первый осенний дождь
шелестит по понурым листьям –
он на слёзы её похож,
странной девочки из вчера.
Белый кролик притих в норе,
чтоб явиться опять Алисе.
Он, конечно же, стал мудрей,
будет встрече безумно рад.

Только как ей попасть назад,
в недосмотренный мир фантазий,
если вечно часы спешат,
прибавляя за годом год?
Кто-то завтра пройдёт туда
неприметным подземным лазом –
по бегущим к мечте следам
пройдёт.

Прячется синее небо в глазах совы,
жёлтых и ярко горящих, как лунный диск.
В полночь на дремлющем дубе среди листвы
можно заметить десятки блестящих искр.

Там, меж раскидистых веток – совиный рай,
каждая совушка счастье своё плетёт.
Это ль не счастье: в ночи облака считай,
деток глазастых расти, выводи в полёт?

Небом пленяется сердце любой совы,
в звёздном просторе – любимый совиный дом.
Золотом в чёрном и тайной немой луны
каждый птенец из скорлупки на свет рождён.

*по картине Оксаны Четверяковой "Небо живет в сердце каждой совы, а совы живут в небе"

Смывала осень сумрачным дождём
с деревьев потемневшие одежды.
Задумчив и серьёзен, старый дом
входные двери открывал всё реже –
стоял, дрожал и думал о былом.

Он помнил март, весёлую капель,
стекающую с чуть прогретой крыши,
он помнил, как в саду ручей звенел –
он каждый звук весенний снова слышал.
Дом помнил всё. Дом так любил апрель.

Апрель прикрыл деревьев наготу,
одел их в зелень шелестящих платьев...
Срывает ветер редкую листву –
полгода без одежд теперь стоять им.
А дому ждать весны невмоготу.

*блиц-конкурс "Странные танцы"

Последняя муха застыла в тревожном сне,
вбирая по капле осеннего дня тепло.
И мир, отражённый в огромных глазах, тускнел.
А время тягуче, прозрачной смолой текло.

Неяркое солнце бродило среди ветвей,
качалось в заброшенных гнёздах залётных стай.
Лениво расхаживал голубь в сухой листве,
и где-то вдали раздавался вороний грай.

А муха любила жужжание ос и пчёл,
свободный полёт и серебряный вкус росы.
И слышалось мухе, как будто поёт сверчок.
Ей мир бесконечный казался совсем простым.

Последняя муха. Последний осенний час,
всё тише и тише кричит вдалеке вороньё.
Свободный полёт никого от судьбы не спас –
и мир перестал отражаться в глазах её.

Знаешь, такая боль от твоей любви...
Сердце сжимается в тёмный тугой клубок.
Нити страданий, крепко мечту обвив,
огненной вязью проходят по краю строк.

Редкие встречи солёной морской водой
капают в рану на нежной душе моей.
И не изменишь правды, хоть волком вой,
хоть прибегай к рунной магии ворожей.

Замкнутый круг – и нет выхода, входа нет:
ты много лет назад обручён с другой.
Именно ей перепал «золотой» билет –
мне же досталось украдкою быть с тобой.

Знаешь, я завтра в наш тихий отель не приду.
Я не хочу больше счастья по два часа.
Встретимся возле ворот в городском саду:
солнце должна я увидеть в твоих глазах.

Много недель мне душу свою латать,
мази готовить из горьких целебных трав.
Я отпущу себя, чтобы мечтать опять.
Я отпущу тебя, проигрыш наш признав.

А лето обещало быть сухим.
Озёра зеркалами замирали,
чтоб солнце отражалось без морщин,
чтоб меж кустов по водной магистрали
скользили водомерки без помех.
И стрекоза сидела на траве,
травинку незаметно обнимая,
почёсывая лапками брюшко.
Да пара суетливых паучков
по паутинкам к веточкам взмывали.

Но я боялась этой тишины,
в которой, не родясь, тонуло слово,
сетей, что пауками сплетены,
стрекозьих крыльев блеска неземного.
Боялась благодатного тепла.
Я мысли охлаждала как могла:
прозрачным льдом озёра накрывала
и циркулем чертила полюса.
Но холод от удушья не спасал,
и настоящих звуков было мало.

И длился бесконечно летний день,
свивался в кольца, рассыпался пеплом.
Метались чьи-то тени по воде
бесцельно, лихорадочно и слепо,
пугаясь отраженья своего.
А мне не нужно было ничего:
ни красоты знакомых с детства сосен,
ни набежавших рыхлых облаков.
Ждала тебя я тысячи веков –
и мой покой дремотный был несносен.

Ночь уже. Скоро пробьёт двенадцать.
Видишь ли, принц, этот алый шёлк? –
Он обернётся вдруг серым платьем.
Что же ты, миленький мой, умолк?

Станет карета обычной тыквой.
Что же ты, ангел мой, загрустил?
Я к ней, просторной, уже привыкла:
Кремовый бархат, атлас, акрил…

Лошади мышками в сад помчатся.
Что ж побледнел ты, любимый мой?
Я бы хотела с тобой остаться,
Только мне нужно скорей домой.

Там чечевица с горохом вместе –
Их разделить, посадить кусты
Розовых роз штук примерно двести…
Что же так сумрачно смотришь ты?

Дома мне будет тепло, уютно.
И не по мне этот шумный бал.
Что ж ты, мой друг? Испугался будней?
Что же ты струсил и… убежал?

А сегодня сентябрь, сентябрь опять наступает -
Значит, снова по листьям, по листьям шуршащим идти.
Значит, птицам опять собираться в кричащие стаи,
и лететь на юга, и стараться не сбиться с пути,

и стараться забыть о прохладных уральских озёрах,
о птенцах желторотых, не вставших ещё на крыло,
и не думать о том, что не скоро теперь им, не скоро
возвратиться туда, где счастливое лето прошло.

А сегодня сентябрь, снова осень скребётся по крыше,
снова осень скребётся отчаяньем в душу мою.
Мне не скоро сюда возвратиться. Здесь легче, здесь тише,
здесь я солнце с утра вместо кофе горчащего пью.

Здесь надежды свои умножаю на летние зори,
прибавляю волненье и запах озёрной воды ­
и по-прежнему верю, по-прежнему верю, что вскоре
вместе с летним рассветом ко мне возвратятся мечты.

Однажды в сентябре, в сырой субботний вечер
у осени в саду мы встретимся опять.
Нам шороху листвы ответить будет нечем –
мы станем слушать дождь, задумчиво молчать,
смотреть, как по стеклу ползёт неспешно муха,
не ведая о том, что кончилось тепло.
И падая с ветвей, нам капли будут глухо,
протяжно повторять: "Прошло, прошло, прошло..."

Припрятан летний день в янтарной банке с мёдом,
пучке душистых трав, малиновом желе.
Ждёт бала листопад. Ненастная погода
готовит свору туч к охоте королей.
Мы встретимся опять, когда умчится лето,
вплетая в наши сны сентябрьский мотив.
Мы станем слушать дождь, не зажигая света,
осенние мечты свои благословив.

Бабье лето вплетается лентами
в рыжие косы.
На последних осенних цветах
всё хлопочут шмели,
отражается солнце нежаркое
в крыльях стрекозьих
и стекает по веткам зелёным
до тёплой земли.

Непонятное время: в закат
уходящее лето
ненадолго вернулось
и смотрит с улыбкой кругом.
В ожиданье свинцовые тучи
пристроились где-то,
бабье лето готовясь оплакать
холодным дождём.

*супер-блиц "Странные танцы"

Перламутровых мыслей россыпи
ни о чём.
Пробирается мягкой поступью –
палачом –
по задворкам ушедшей юности
тишина.
Вечерами под лампой кружится,
дум полна.
Все надежды в пучину рухнули,
мрачен дом.
Голубь мира засижен мухами.
Серебром
отливает всегда горящая
смоль волос.
Я не знала, что настоящее
не всерьёз.
Супинатор, наверно, сломан,
хромает бес.
Ты уйдёшь из родного дома.
Смогу ли без?..
Без тебя, без твоих неласковых,
жёстких слов.
Я надеялась, что под маской
живёт любовь.
Маски сорваны, и глашатай
трубит отбой.
Ладан пахнет огнём и мятой,
бедой...

Уже покраснели рябины. И клёны
В цветах жёлто-рыжих, нарядных стоят.
Я осени рада, как старой знакомой:
"Привет, дорогая!" Шуршит листопад.

От радости плачет, соскучилась очень.
И капли, волнуясь, стучат невпопад.
Дни стали прохладней, темней и короче.
Всю ночь за окошком шуршит листопад.

Листва поредела. Осыпались листья,
Персидским ковром под ногами лежат.
Походка у осени чуточку лисья.
Крадётся неслышно. Шуршит листопад.

Тучи над городом.
Спросишь: "Быть может, осень?"
"Может быть, осень.
Ветер листвой играет.
Старый каштан
каштаны на землю сбросил.
Снова на юг улетели
надежды в стаях".

"Падают листья –
неужто и вправду осень?"
"Осень. Сжигают листву
в опустевших парках.
Запах живой догоравшей
мечты несносен.
Жёлтой, кленовой
прикинулась аватарка".

"Дождь начинается.
Осень?"
"Конечно, осень.
Мокрые крыши,
и капли ползут по стёклам.
Я расскажу тебе
о листопадах после,
в ярко-раскрашенных,
пахнущих грустью строках".

Сегодня сын идёт в девятый класс,
и я его уже не провожаю,
как провожала много лет назад.
Осенний бал сегодня не для нас.
Большую перемену предвещая,
в моё окно стучится листопад.

Учебник физики под лампой на столе,
тетради в клетку, контурные карты –
чернильный мир ошибок и побед.
И память вновь и вновь рисует мне
девчонку у окна за третьей партой,
большой и светлый классный кабинет,

где верилось, надеялось, жилось.
Где векторы, начерченные мелом,
уверенно стремились на восход
и в бесконечность уходила ось,
параболы к мечтам взлетали смело...
Ещё не знали мы, что всё пройдёт.

*написано на конкурс Седьмая пятница - 223: тригонометрическая.
Тема - конструктор "Школьный".
Необходимо использовать:
1) словосочетания: большая перемена, учебник физики;
2) эпитеты: классный, чернильный;
3) рифмы: парта – карта, смело-мелом.

Сепаратор включить – отделить от реалий надежду,
из надежды сплести разноцветные нити мечты,
расписать по канве голубей – в голубом белоснежных,
а в лучах восходящего солнца – слегка золотых.
Васильками наивными выложить к дому тропинку,
чтобы в зелени трав многолетних её отыскать,
пробежать босиком, с лепестков осыпая росинки,
на крылечко взлететь и увидеть, как радостно мать
месит тесто пушистое в чистой, добротной кадушке
и лесная малина томится на блюде большом, –
мамин сладкий пирог много лет согревает мне душу.
Мамин сладкий пирог и, наверное, что-то ещё...

* на конкурс "Антиподы" (сепаратор, канва, пирог)

Тихо шуршит листвой уходящий август.
Сильно и горько плачет в дорогу лето.
Снасти проверены, поднят зелёный парус.
Двести семьдесят три* – на круиз по свету.

По океанам в бури, шторма и штили.
Вместо Полярной Акрукс** сияет в небе.
Фото на память. Бутылку о киль разбили.
И в нетерпенье чайка над мачтой реет.

Ветер несмелый волны слегка тревожит.
Гребень за гребнем. Осень над пеной вьётся.
Где-то гуляет в море "Весёлый Роджер",
Светятся кости, череп блестит на солнце.

Он завладеет вновь побережьем, снегом
Мир запорошит, краски сотрёт мгновенно,
Чёрным лохматым затянет сырое небо,
Холодом вязким, терпким пройдёт по венам.

Двести семьдесят три – и вернётся лето!
Парус светло-зелёный, стаканчик грога
И океан любви – вот мечта поэта!
Двести семьдесят три – подождать немного...

*273 дня – общая продолжительность нелетних сезонов года
**Акрукс – самая яркая звезда в созвездии Южный Крест

Опять осенний дождь стучит по крыше.
В саду всё сыро, пасмурно, темно.
Пушистый чёрный кот урчит чуть слышно,
да чуть бормочет старое кино.

Дымится чашка чая золотого,
и вкусно пахнет солнечный лимон.
В зелёной бархатной обложке том Толстого
заботливой рукою припасён.

А тёплый плед приятно греет ноги,
и мягкий свет торшера по стене.
Для счастья не хватает мне немного.
Совсем немного не хватает мне...

Лето жнёт небеса золотым серпом –
подставляй поскорей ладони.
Промелькнёт звездопад, осветив твой дом,
в тёмно-синей ночи утонет.
Боль звездой упадёт в тишину руки,
в лабиринт непонятных линий.
Ты её приголубь, но себе не лги:
он тебя всё равно покинет.
Не сегодня – так завтра. Звезда в руке
не поможет сложиться счастью:
август звёзды роняет из века в век,
но порою и он безвластен.

*картинка из интернета

В чёрный бархатный плащ одетый,
улыбается грустно август,
серебристой водой пропахший
и шуршащий ночной волной.
Скоро кончится это лето,
улетит за моря мустангом,
отпускные надежды наши
навсегда унесёт с собой.

Но останется голос моря
заточённым в смешной ракушке,
той, что ты мне купил в субботу
в Балаклаве за сто рублей.
Я уеду в свой город вскоре,
буду осенью поздней слушать
сочинённые морем ноты –
песню наших счастливых дней.

*блиц-конкурс "Странные танцы"

Разлиную себе листочек,
чтобы строки ровнее шли,
чтобы этой бессонной ночью
в них откликнулись журавли,
чтобы в них клокотало пламя,
запах ландышей оседал,
чтобы буквы в цветной орнамент
превращали души запал,
чтоб рассветом строка всходила
после ночи такой хмельной,
чтобы всё, что мне в жизни мило,
вы могли разделить со мной.