Скажи спасибо богу Ра,
что на дворе сейчас жара.
Мои собратья по перу
все дружно пишут про жару.
А в голове вопросов рой,
рождённых этою жарой.
Ты не жури меня, жюри,
я умираю от жары.

Мы прибыли в порт. Я спускалась по трапу.
Вдруг ветер, не чувствуя вовсе вины,
сорвал с головы элегантную шляпу.
(Она из Парижа, и нет ей цены!)

Я шляпу поймала свободной рукою,
но ветер пошёл в наступленье, нахал.
«Простите, - шепнул он, - что я беспокою».
И, будто нечаянно, юбку задрал.

О, как отбивалась я от хулигана!
А нынче средь Маш, Эвелин и Полин
я гордо шагаю. Уже не Татьяна.
А символ мечтаний мужчин — Мэрилин.

(Спасибо Вите Воскресенскому за поправку)

Девушка с нами флиртует на флейте,
лихо пассажи выводит кларнет.
Слушайте музыку, ею болейте,
ею лечитесь — мой вам совет.

Тихий и ласковый звук клавесина.
Медленно в такт я качаю ногой.
Просьба к тебе: ты меня пригласи на
вальс или танец какой-то другой.

Детство, двор, качели, я и Даша.
За забором прячется судьба.
Бабушка в окне. Сварилась каша.
«Можно погулять ещё?..
Ну бааа!»

Я расту. Судьба берёт всё круче,
поднимая пыль на вираже.
Полетать бы, разгоняя тучи!
Чудеса: машу крылом уже.

Я лечу и птичьей трели внемлю.
Подо мной то запад, то восток.
Ты зовёшь: «Вернись, спустись на землю!»
«Погоди, - кричу, - ещё чуток!»

На ужин что-то проглотив,
мы балуемся чаем
и смотрим новый детектив.
Ну, в общем, не скучаем.

Пред нами сочный ананас,
орешки и эклеры.
С экрана зло глядит на нас
преступник с револьвером.

...Банкир лежит без головы
у дома ювелира.
Без документов он, увы,
но с томиком Шекспира,

где тайный месседж между строк,
в буквальном смысле слова,
о том, что снят уже замок
и всё давно готово.

...Следак не едет на пикник.
Зовут... но чувство долга...
Заходит следствие в тупик,
Но, впрочем, ненадолго.

Преступный сговор налицо
и выдача кредитов
какой-то шайке подлецов,
отъявленных бандитов.

Сюжета выверен канон —
убийцу взяли с боем
два следака: она и он.
Не до любви обоим.

Ну вот — конец. Банкира жаль,
но детектив — не драма.
Не кончился ещё миндаль —
давай смотреть рекламу.

Я люблю тебя и солнце, я люблю тебя и море,
я люблю тебя и горы, я люблю тебя и снег.
Я люблю, и это — счастье, я люблю, и это — горе,
я люблю, и это — слёзы, пораженье и успех.

Я пройду сквозь все преграды, я не сделаю ни шагу.
Я пойму, что это глупо; ничего я не пойму!
Я познаю боль и муку. После лягут на бумагу
эти сны и наважденья, неподвластные уму.

Я слышу в разговоре
не те слова, не те!
Сказали: «На просторе»,
а слышу: «В пустоте».
Сказали: «Лёгкий ветер»,
я слышу: «Ураган»,
Сказали: «Чист и светел»,
мне слышится: «Угар».
«Расстаться на мгновение» —
я слышу: «...На века».
А вместо «озарения» —
«забвение, тоска».

Сверкают пятки. Ветра свист.
Наш путь извилист и тернист.
Активно двигая двумя
ногами, голову сломя,
бежать, нестись во весь опор,
забыв про сон, про всякий вздор,
забыв про ужин, про обед,
про груду дел, про сотню бед,
на местных уличных зевак
не реагируя никак.
Промчаться мимо фонарей,
машин, распахнутых дверей,
и мимо запертых на ключ,
и мимо синих горных круч,
и бурных рек и диких роз,
не отвечая на вопрос:
а на фига нам этот кросс?

Что тревожит? То ли слово,
то ли времени печать.
Я поведать вам готова,
но не знаю, как начать.

Докучают ли мигрени,
аллергия на TV,
вниз ведущие ступени,
призрак брошенной любви?

Что гнетёт меня и гложет,
словно мне идти в тюрьму?
Что-то в сердце.
- Ну а всё же?
- Расскажу, когда пойму.

Разве я пишу стишок?
Я леплю горбатого.
Вот он вышел на лужок
в половине пятого.

Вот достал он свой топор
из мешка дорожного.
На меня глядит в упор
без сомненья ложного.

Рубит дедушка с плеча.
Он лихого норову.
Я слепила палача
на свою же голову.

В мире множество затей.
Чтобы не соскучиться,
кто ваяет галатей,
кто-то — что получится.

Ну что ты? Ты уклюжий
И крепкий, как бальзам.
А вот бифштекс на ужин
Не стоит, знаешь сам.

Очки твои совместно
Повсюду ищем, но
Всегда тебе известно,
Чем кончится кино.

Нет, ты не узурпатор,
И вовсе не тиран.
Ты купишь вентилятор.
Починишь в кухне кран.

Ну что ты? Ты суразный!
Ты мачо, супермен!
Увидела – и сразу
Попала в добрый плен.

Тебе семнадцать с гаком,
И все они твои,
И жизнь ты пьёшь со смаком,
Как в Лондоне чаи.

Наденешь галстук новый,
Два доллара в карман –
И ты уж Казанова,
Печорин, Дон Жуан.

Запечатлей природу,
Качаясь на плоту.
Но чур не падать в воду!
Останься на борту.

Без дела шастают ветра,
старушки точат лясы,
а ты в трудах уже с утра,
хозяйка экстра-класса.

Сегодня ты готовишь плов.
Нарежь лучку, моркови.
Вот мясо, рис. Рецепт не нов.
Я — тут же, наготове.

Что я скучаю — это ложь!..
Готовится жаркое,
и снова ты меня трясёшь,
и нету мне покоя.

Мне нужен отдых, я стара.
Тружусь зимой и летом.
Уже на пенсию пора.
Я стала раритетом.

А вот и ночь луной в окне,
застывшая в истоме.
А в чём же соль? Она во мне.
Я в хлебосольном доме!

Идёт по улице мадам,
а он за нею по пятам.
Но что за звук? Похоже это сердца стук.
Нет, это звук совсем иной:
стучит-стучит по мостовой
её изящный, с-ног-сшибательный каблук.

Для женщин внешность — щит и меч.
Но надо голову беречь
не для того, чтоб только делать макияж.
А если кто-то лучше всех,
Терять вам голову — не грех.
Пусть этот кто-то непременно будет ваш.

Когда весна стучит в окно,
я с ней обычно заодно.
Теряла голову свою десяток раз.
Весна уходит, ну и что ж?
Не потеряешь — не найдёшь.
Зато рифмую, как итог, десяток фраз.

Когда слагаются стихи,
видны отдельные штрихи,
а всё ненужное укутано в туман.
Что мной придумано — не ложь
и не пузатый выпендрёж,
а неподкупный, добросовестный обман.

Осень уходит, уносит под мышкой
зонтик и пару дырявых калош.
Я засыпаю над скучною книжкой.
Пусть мне привидится сладкая ложь.

Осень уходит, ей нету здесь места.
Ветром срывая единственный лист,
осень уходит. Ни тени протеста.
Стелется по́д ноги белый батист.

Известно: горе от ума.
Зачем — не знаю я сама
зубрю теорию Эйнштейна наизусть.
Не легче ли в конце концов
состроить умное лицо?
Эйнштейн умней меня, пожалуй, ну и пусть.

Мой медицинский толстый том
я отложила на потом:
с коленной чашечкой проблем пока что нет.
Разбита чашка, но не та.
Разбита прежняя мечта.
За ней другая не является на свет.

Я склею чашку в сотый раз
моим подругам напоказ.
И станет легче в этой жизни непростой.
Начать бы с чистого листа,
но ты не тот и я не та.
А время мчится, как безумное. Постой!

В театре местном шум и гам.
Ну не театр, а балаган.
Мной на галёрку по карману взят билет.
Второе действие идёт.
Который день, который год
здесь марлезонский не кончается балет.

На́ ноги сапожки, шаль на плечи,
солнечна, игрива и легка,
я всю жизнь иду к тебе на встречу.
От чего ж не встретились пока?

Может быть дорога заплутала...
Пролетают годы. Ну и что ж?
Я ещё нисколько не устала.
Только ты скажи - ты точно ждёшь?

Где ж мои волшебные салазки?
Где же верный сказочный ковёр-
-самолёт? О да, я верю в сказки!
Пусть твердят, что это лишь фольклор…

Я иду: зима, весна и лето.
Да, ты ждёшь, и в том сомненья нет!
Обойдусь без сказочных предметов...
«Сколько зим, — ты спросишь, — сколько лет?»

По дороге встретила другого.
Умный взгляд и милые черты.
Всем хорош мужчина, право слово.
Но загвоздка в том, что он - не ты.

Мой двойник построил дамбы
и ударил в барабан:
ни анапесты, ни ямбы
не пройдут — no pasaran!

В четырёх стенах старея,
исподлобья смотрит — сыч!
Дактиль бесит, от хорея
у придурка паралич.

Раз в полгода выдав строчку,
он опять сидит немой.
И тружусь я в одиночку.
Всё приходится самой.

И спины не разгибая,
подбираю я слова.
Одинокая раба я.
К ночи кругом голова.

(Рубрика шуточно-мистическая)

Бреду поникшая, чужая.
Мне грустно в городе большом…
Там, в центре, высится Empire
заточенным карандашом.

А я по Вест Тридцать четвёртой
без дела выйду на Бродвей.
Здесь жизнь кричит: печали к чёрту!..
Нью-Йорк, согрей меня, согрей.

Lunch time: банкиры, программисты.
Плечом заденут - не взыщи.
По сторонам глядят туристы,
попавшие как кур в ощип.

Плывут ухоженные дамы,
ступая мягко на носок…
Чтоб зачеркнуть людские драмы,
Бродвей идёт наискосок.

Был закат безумно ярок.
Был он ярок до того,
что примчалось сто пожарок,
чтоб водой тушить его.

Но случаются приколы:
мальчик встал на самокат,
взял бутылку кока-колы,
брызнул и… исчез закат.

Мальчик смотрит: на прогулку
ночь выходит не спеша.
И кусает, словно булку,
он конец карандаша.

Как луну, царицу ночи,
задержать придумал сам.
Очень просто: нужно скотчем
присобачить к небесам.

Написано на конкурс "Седьмая пятница - 460: карандашная"

Идёт по улице мадам,
а он за нею по пятам.
Но что за звук? Похоже это сердца стук.
Нет, это звук совсем иной.
Стучит-стучит по мостовой
её изящный, сногсшибательный каблук.

Для женщин внешность щит и меч.
Но надо голову беречь
не для того, чтоб только делать макияж.
А если кто-то лучше всех,
Терять вам голову — не грех.
Пусть этот кто-то непременно будет ваш.

Когда весна стучит в окно,
я с ней обычно заодно.
Теряла голову свою десяток раз.
Весна уходит, ну и что ж?
Не потеряешь — не найдёшь.
Зато рифмую как итог десяток фраз.

Когда слагаются стихи,
видны отдельные штрихи,
а всё ненужное укутано в туман.
Что мной придумано — не ложь
и не пузатый выпендрёж,
а неподкупный, добросовестный обман.

PS
Если кто-то захочет на писать песню на эти слова, я буду рада )

Вторник (первый акт).

«Понедельник выходит на службу помятой газетой,
Эта газета –
смерть
для заснувших
мух
Если она разящей рукой воздета –
Бойтесь, товарищи, и –
испускайте дух!»

(Ирина МелNik)

А вторник — самый будний день недели.
Кто эта муха? Верно! Это — я!
Вылажу сонной мухой из постели,
конечностями еле шевеля.

В метро все друг на друге, как тюлени.
Нет-нет, да и обронит кто словцо.
Спектакль! Куда там вашей Мельпомене!
Картина «После битвы» Васнецов.
С трудом прикрыла сумкою колени,
газетой заслонила я лицо.

Заметьте: первый акт: метро, газета.
Кто муха? Выше есть на то ответ…

«Выходите, гражданка?» - слышно где-то.
«Выходите, гражданка, или нет?!!»

«…Тактичней, плиз!» «Ах, это Вы о такте?!»
«Да, это я!» Летят перо и пух.

Но что же будет дальше, в третьем акте?
Смотри эпиграф. Испускаю дух.

Стишки свои коплю, как Плюшкин,
Над ними чахну, как Кощей.
Одни из них – мои игрушки,
есть пара, так сказать, вещей.

На жёстком диске – два уродца,
но прежде чем нажать "delete ",
за них бы надо побороться.
Так мне душа моя велит.

С одним из них расстаться тяжко.
Пришью-ка я ему губу.
Искусно сделаю подтяжку.
Ах, жаль, глаза теперь на лбу.

Дрожит рука, ланцет роняю.
Душа мне шепчет: "Эй, не трусь!"
О, нет, я в хате той, что с краю
и за второго не берусь!

Дело было не в июле,
а, скорее, в сентябре.
Стиш варился не в кастрюле,
в котелочке на костре.

Чтоб полезен был для сердца,
для извилин, мозжечка,
добавляла соли, перца
и зелёного лучка.

Вот стишок лежит на блюде.
Никого в округе — тишь.
Я надеялась, что люди
спросят: «Вкусно? Угостишь?»

Но напрасны все надежды.
Я одна средь бела дня.
Эй, народ!
Мой милый, где ж ты?
Где вы, други?
Где родня?

Надо мной густая крона,
в этой кроне птичий мир.
Эй, красавица ворона,
мой стишок вкусней, чем сыр!

Облака спускались вниз,
зацепились за карниз.
В облаках теперь прореха,
им, бедняжкам, не до смеха.
Громко плачут. Льются слёзы.
Что же это?
Это грозы.

У Емели две гантели.
Надо только встать с постели,
на зарядку встать с печи…

Но подушка перьевая
говорит: «Во всём права я!
Спать советуют врачи.

Спи, Емеля, сладко-сладко.
Я, мой друг, твоя фанатка.
Не нужны мне силачи».

Еженощно, ежедневно
спал Емеля, но царевна
приглянулась, хоть кричи.

Тут Емеля встал с постели
и схватил свои гантели…
И нашёл-таки Емеля
к сердцу девушки ключи.

Галстук пионерский я носил в кармане,
троечник-мальчишка — драки затевал.
А в девятом классе присмотрелся к Тане,
и меня сразила Танька наповал.

Взялся я за книжки. Разгребал завалы
в голове и даже в письменном столе.
Радовались предки: брал я интегралы,
Тютчева и Фета сходу одолел.

В прошлом затерялись мел, доска и парта.
Что мешало Таньку пригласить в кино?
Только жизнь сложнее всех систем Декарта.
Был я смелым парнем. Был я смелым, но…

Помню две косички, а глаза-то — угли.
Где меня носило целых тридцать лет?
Милая Татьяна! Поискать бы в Гугле.
Помоги найти мне Таню, Интернет.

Простуда — вещь серьёзная.
Врача молила слёзно я:
«Хочу, хочу пилюли я,
едва сижу на стуле я».
Назначено лечение,
прописано мучение
до умопомрачения,
до самоотречения.

Шуры-муры, шуры-муры.
Виноваты ли амуры,
или это часть натуры,
или козни агентуры,
или это лишь игра?

Всё возможно, но не точно.
Смотрит месяц полуночно,
лето празднует досрочно,
распускается цветочно,
бьёт фонтан, et cetera.

Воробьи сидят на ветке,
не хотят ютиться в клетке.
Посидим с тобой в беседке.
Спать давно ушли соседки.
Выходи, уже пора.

Ты придёшь в двенадцать точно.
И пойму я междустрочно:
Что-то нас связало прочно,
остальное всё побочно,
остальное всё мура.

Ты пришёл в двенадцать ровно.
Поняла я безусловно,
что любовь немногословна,
в ней всегда нуждалась кровно.
Прокричу я ей: «Ура!»

Нет, я не живу, я листаю страницы.
На этой странице: сегодня не спится.
На этой странице: с тобою проститься.
На этой странице: слезами залиться.
На этой странице: неврозы, больница.
А эта страница: забыться, забыться.
А эта страница: в кого бы влюбиться.
Другая страница: нет, лучше напиться,
Потом поселиться на озере Рица.
На озере Рица? И там утопиться?
Какая же глупая эта страница!
И снова не спится. Забыться, забыться.
Нет, вырвать страницу о том, что проститься...

Паук спустился с потолка.
Он не сидит на месте.
Что знаем мы о пауках?
Они приносят вести.

Паук является к письму.
Об этом ходят слухи.
Не навредит он никому.
Ну разве только мухе.

Бегу к мобильнику, а там!!!
Два слова: жду, скучаю!
Ты ждёшь меня! Парам-пам-пам!
А что ты любишь к чаю?..

За океаны и моря
лечу я на ракете
к тебе. Я рада, что моя
душа попала в сети!

Написано на конкурс "Седьмая пятница - 451: паучья"

В глазах одержимые черти,
походные трубы басят.
Не хочется думать о смерти
ни в -надцать, ни также в -десят.

А хочется сесть у камина,
нет, лучше всего у костра,
где сладкою будет калина,
"на стол" попадая с куста.

И хочется в солнечной выси,
оставив сомненья и быт,
над нудною точностью чисел
летать и смеяться навзрыд.

Написано на конкурс Седьмая пятница - 450: костровая

Луна-шальная на меня
кидает взоры.
О, эта ночь светлее дня.
Раздвину шторы.

Луна — принцесса — снова здесь,
снимает шляпу.
Пришла ко мне! Какая честь!
Сошла по трапу.

Она совсем невысоко.
Мне это ново!
Сейчас я выйду на балкон,
шепну ей слово…

Как жаль, что ночь не так длинна —
сладка истома…
Ах, это вовсе не луна —
фонарь у дома!

Памяти родителей

Снежинки над городом кружат, сливаясь
С белесою дымкой ночных фонарей.
Сны ходят неслышно, земли не касаясь,
Я жду их прихода, я жду у дверей...

Я маму и папу во сне обнимаю,
Но миг этот краткий прервётся сейчас.
Пора расставаться... «Вернётесь?» — «Не знаем». —
«Скорей возвращайтесь, мне плохо без вас».

По жёлтым бульварам, по улицам серым
Спешат до рассвета ушедшие сны.
Снежинки на землю ложатся несмело,
И тонет в тумане осколок луны.

В моем лексиконе достаточно слов.
«Тяв-тяв» означает, что есть я готов.
«Уф-уф» — это значит — хочу я воды.
«Фыр-фыр» — я унюхал чужие следы.
«Гав-гав» — я не кошка, «фу-фу» — не свинья.
«bark-bark*» означает — bilingual** я.

* bark-bark – так гавкают собаки в Америке (возможно и в Англии)))

**bilingual - двуязычный

Гуляет по городу осень. Она
вне моды, как в общем-то все времена
обычного года… Под вечер свежо.
А Нижний Манхэттен в себя погружён.
И если умчусь я в далёкие дали,
мой город суровый заметит едва ли…
А осень, как только вступила в права,
раскрасила город спустя рукава.
Разбрызгала краски, а вышло неплохо.
Завидуют даже художники в Сохо.
Октябрь — листопад — всё идёт, как по нотам.
И в пении ветра мне слышится: «autumn*».

* autumn - осень

«Когда мы были молодыми»
Юнна Мориц

Когда мы были молодыми,
являлось солнце в ярком гриме.
Кричали мы ему: виват!
Но в день холодной, непогожий
я так ждала тебя. И что же...
Нет ты ни в чём не виноват.

Немых вопросов избегая,
смотрел под ноги. Та, другая...
Да-да, она. Сюжет не нов.
Над нами плыли клочья ваты.
Из песни выбросил слова ты.
Но было ясно всё без слов.

И ты ушёл, рюкзак за плечи.
Скажи мне: разве время лечит?
Оно не лечит, полно, брось.
Меня несут куда-то сани.
И жизнь мою из грубой ткани
судьба строчит и вкривь, и вкось.

Между вечером и утром
возникают недомолвки…
Ночь. В челне замшелом, утлом
видят сны морские волки.

Видят сны, как на ладони.
Всё понятно в них и мудро.
А луна в заливе тонет
между вечером и утром.

Сны взлетают стаей уток.
Им мечты летят вдогонку.
Только это время суток
проявляет фотоплёнку.

Позже, следуя сюжету,
ночь уйдёт лисой под ёлки.
И достанутся рассвету,
как обычно, недомолвки.

Под ногой листва: “Шур-шу”.
Мило, дай-ка запишу.
В перспективе что? Метель?
Снов бесцветных канитель?
У зимы хватает злобы:
То сквозняк, то гололёд,
То морозы, то сугробы
На капотах у “тойот”.

А тоска зимой – хоть вой,
Дома только домовой.
Он, конечно, добрый дух
И, пожалуй, даже друг.
Домовой не чистит снег и
Не орудует метлой...
В общем, масса привилегий
У него, ведь он же свой.
Будет он лечить от сплина.
У него такая мина!..

А листва шуршит. Шурши!
Я точу карандаши.

Написано на конкурс "Седьмая пятница - 416: сплин"

"оставьте их: они — слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму".
Евангелие от Матфея 15:14 — Мф 15:14:

Туда, где нас любят, где счастья – палата,
Где честные судьи и сладкий имбирь,
С усердием друга, с прилежностью брата,
Ведет нас, незрячих, слепой поводырь.

Написано для конкурса "Седьмая пятница - 415: имбирная"

О чувстве нежном и простом,
неразделённом, как обычно,
писать приятно и привычно.
И надо мной его фантом

кружил, когда стишок в Фейсбуке
сердца друзей моих тревожил.
В тот день народ как будто ожил
от сочинённой мной разлуки.

Мне оставалось только ждать,
когда мой муж домой вернётся…
Как слово наше отзовётся,
нам не дано предугадать.

Как странно, что я — это я, а не кто-то иной.
«Не верю», — сказал Станиславский, и прав был наверно.
Себе говорю я, что жизнь такова, и не ной!
Она хороша, хоть порою и выглядит скверно.

И лечат меня то удачи, то время, то смех.
И пусть я не горы свернула, а только пригорки,
но всё же свернула, а это немалый успех.
И хочется жизнь прочитать мне от корки до корки.

PS
Сейчас бы я так уже не написала. Сейчас ничего не лечит, даже время. Но написано пару лет назад.

Всё как обычно: дом, долги,
жена, работа, проседь,
футбол, бейсбол, друзья, враги.
Он ничего не просит.
Бывает пудрит ей мозги,
она ему — выносит.

Третий год пребываю в тоске.
Расскажу вам об этом я кратко.
Я женат на гладильной доске.
Поначалу всё так было гладко!

А теперь не дождаться добра,
не дождаться от милой мне ласки.
Я ошибся — признаться пора.
Отношенья подходят к развязке.

Я конечно бываю горяч —
мне приходится гладить сорочки.
Тут я слышу упрёки и плач.
Разводиться мне надо, и точка!

Не понять мне её, не понять:
и утехи любовные редки,
и ревнует супруга меня
к электрической скромной розетке.

Пенять на зеркало негоже.
Гляжу в него я: ну и вид!
И на кого же я похожа?
Нет: не Софи и не Брижит.

Усердно красила ресницы…
Помада, пудра… Всё не то!
Совсем не то! Пришлось умыться.
Ну не Лорен и не Бардо.

Влезала день за днём в долги я.
Костюмы, платья — ни фига!
Вдруг ты сказал, что я богиня.
Я снова к зеркалу — ага!

Дом пятиэтажный,
форточка, сквозняк,
самолёт бумажный,
на ноге синяк.

Платьица, примерки,
бабушка с иглой.
Полки этажерки:
Диккенс и Толстой.

На макушке бантик,
синей лампы свет,
в стареньком серванте
поиски конфет.

На зелёном фоне
пчёлка, стрекоза.
Тёплые ладони,
мамины глаза.

Вот отдали мы должное зарядке,
потом взялись за мяч и хулахуп.
В двенадцать, как всегда, играли в прятки,
затем проигнорировали суп.

Потом он вслух читал бабуле книжку.
А после рисовали самолёт.
Часок по дому бегали вприпрыжку.
А в три был чай и к чаю — бутерброд.

«Смотри, игрушек в ящике навалом», —
сказала и упала на диван.
Мне было хорошо под одеялом…
недолго… Взял он в руки барабан.

Взгляд назад
диптих

***

Супругу известного Лота
мне жалко. Какая обида!
Была бы у бедной «Тойота» —
там зеркало заднего вида.

***

От страха порой холодею:
мне чудится царство Аида.
И снится: вручаю Орфею
я зеркало заднего вида.

Мне снилось: он ждал у причала,
где звёзды танцуют канкан.
Таких никогда не встречала
на всяких «dot ru» и «dot com*».

Ему я понравилась тоже.
Был краток ночной променад…
Узнала я несколько позже,
что он безнадёжно женат.

Вернула в объятья реала
игривая трель соловья.
Припомнила, смяв одеяло,
что замужем также и я.

Путей тут не сыщешь окольных.
Что делать и кто виноват?
Бывает судьба — треугольник.
Но это какой-то квадрат!

*dot com - в американском произношении «дат кам».

(Написано от лица моей ЛГ)

Я в горы пошла, в непролазные дебри,
я в море ныряла, спускалась на дно.
Пусть кто-то обидит: киты или зебры.
Нет, видно обиженной быть не дано.

В лесу я гуляла и встретила волка.
«Ну, серый, — сказала, — обидь, укуси»…
Я долго бродила по стритам Нью-Йорка,
садилась в автобус, садилась в такси…

Немного надеялась я на ковид, но
напрасно! Эх, белая знать полоса.
Никто не обидит, и это обидно.
Ужасно обидно! О чём же писать?!

На склоне дня в преддверьи стуж
захлопнул дверь сквозняк,
как разобидевшийся муж.
Нет-нет, не мой. Итак

пришла любимая пора
не в Болдино. Ну что ж…
Собрался дождь, и с плеч жара,
и жёлтых листьев дрожь.

Стемнело. Манит лист иной
на письменном столе.
И бродит доброе вино.
И жить ещё сто лет…