Бреду поникшая, чужая.
Мне грустно в городе большом…
Там, в центре, высится Empire
заточенным карандашом.

А я по Вест Тридцать четвёртой
без дела выйду на Бродвей.
Здесь жизнь кричит: печали к чёрту!..
Нью-Йорк, согрей меня, согрей.

Lunch time: банкиры, программисты.
Плечом заденут - не взыщи.
По сторонам глядят туристы,
попавшие как кур в ощип.

Плывут ухоженные дамы,
ступая мягко на носок…
Чтоб зачеркнуть людские драмы,
Бродвей идёт наискосок.

Был закат безумно ярок.
Был он ярок до того,
что примчалось сто пожарок,
чтоб водой тушить его.

Но случаются приколы:
мальчик встал на самокат,
взял бутылку кока-колы,
брызнул и… исчез закат.

Мальчик смотрит: на прогулку
ночь выходит не спеша.
И кусает, словно булку,
он конец карандаша.

Как луну, царицу ночи,
задержать придумал сам.
Очень просто: нужно скотчем
присобачить к небесам.

Написано на конкурс "Седьмая пятница - 460: карандашная"

Идёт по улице мадам,
а он за нею по пятам.
Но что за звук? Похоже это сердца стук.
Нет, это звук совсем иной.
Стучит-стучит по мостовой
её изящный, сногсшибательный каблук.

Для женщин внешность щит и меч.
Но надо голову беречь
не для того, чтоб только делать макияж.
А если кто-то лучше всех,
Терять вам голову — не грех.
Пусть этот кто-то непременно будет ваш.

Когда весна стучит в окно,
я с ней обычно заодно.
Теряла голову свою десяток раз.
Весна уходит, ну и что ж?
Не потеряешь — не найдёшь.
Зато рифмую как итог десяток фраз.

Когда слагаются стихи,
видны отдельные штрихи,
а всё ненужное укутано в туман.
Что мной придумано — не ложь
и не пузатый выпендрёж,
а неподкупный, добросовестный обман.

PS
Если кто-то захочет на писать песню на эти слова, я буду рада )

Вторник (первый акт).

«Понедельник выходит на службу помятой газетой,
Эта газета –
смерть
для заснувших
мух
Если она разящей рукой воздета –
Бойтесь, товарищи, и –
испускайте дух!»

(Ирина МелNik)

А вторник — самый будний день недели.
Кто эта муха? Верно! Это — я!
Вылажу сонной мухой из постели,
конечностями еле шевеля.

В метро все друг на друге, как тюлени.
Нет-нет, да и обронит кто словцо.
Спектакль! Куда там вашей Мельпомене!
Картина «После битвы» Васнецов.
С трудом прикрыла сумкою колени,
газетой заслонила я лицо.

Заметьте: первый акт: метро, газета.
Кто муха? Выше есть на то ответ…

«Выходите, гражданка?» - слышно где-то.
«Выходите, гражданка, или нет?!!»

«…Тактичней, плиз!» «Ах, это Вы о такте?!»
«Да, это я!» Летят перо и пух.

Но что же будет дальше, в третьем акте?
Смотри эпиграф. Испускаю дух.

Стишки свои коплю, как Плюшкин,
Над ними чахну, как Кощей.
Одни из них – мои игрушки,
есть пара, так сказать, вещей.

На жёстком диске – два уродца,
но прежде чем нажать "delete ",
за них бы надо побороться.
Так мне душа моя велит.

С одним из них расстаться тяжко.
Пришью-ка я ему губу.
Искусно сделаю подтяжку.
Ах, жаль, глаза теперь на лбу.

Дрожит рука, ланцет роняю.
Душа мне шепчет: "Эй, не трусь!"
О, нет, я в хате той, что с краю
и за второго не берусь!

Дело было не в июле,
а, скорее, в сентябре.
Стиш варился не в кастрюле,
в котелочке на костре.

Чтоб полезен был для сердца,
для извилин, мозжечка,
добавляла соли, перца
и зелёного лучка.

Вот стишок лежит на блюде.
Никого в округе — тишь.
Я надеялась, что люди
спросят: «Вкусно? Угостишь?»

Но напрасны все надежды.
Я одна средь бела дня.
Эй, народ!
Мой милый, где ж ты?
Где вы, други?
Где родня?

Надо мной густая крона,
в этой кроне птичий мир.
Эй, красавица ворона,
мой стишок вкусней, чем сыр!

Облака спускались вниз,
зацепились за карниз.
В облаках теперь прореха,
им, бедняжкам, не до смеха.
Громко плачут. Льются слёзы.
Что же это?
Это грозы.

У Емели две гантели.
Надо только встать с постели,
на зарядку встать с печи…

Но подушка перьевая
говорит: «Во всём права я!
Спать советуют врачи.

Спи, Емеля, сладко-сладко.
Я, мой друг, твоя фанатка.
Не нужны мне силачи».

Еженощно, ежедневно
спал Емеля, но царевна
приглянулась, хоть кричи.

Тут Емеля встал с постели
и схватил свои гантели…
И нашёл-таки Емеля
к сердцу девушки ключи.

Галстук пионерский я носил в кармане,
троечник-мальчишка — драки затевал.
А в девятом классе присмотрелся к Тане,
и меня сразила Танька наповал.

Взялся я за книжки. Разгребал завалы
в голове и даже в письменном столе.
Радовались предки: брал я интегралы,
Тютчева и Фета сходу одолел.

В прошлом затерялись мел, доска и парта.
Что мешало Таньку пригласить в кино?
Только жизнь сложнее всех систем Декарта.
Был я смелым парнем. Был я смелым, но…

Помню две косички, а глаза-то — угли.
Где меня носило целых тридцать лет?
Милая Татьяна! Поискать бы в Гугле.
Помоги найти мне Таню, Интернет.

Простуда — вещь серьёзная.
Врача молила слёзно я:
«Хочу, хочу пилюли я,
едва сижу на стуле я».
Назначено лечение,
прописано мучение
до умопомрачения,
до самоотречения.

Шуры-муры, шуры-муры.
Виноваты ли амуры,
или это часть натуры,
или козни агентуры,
или это лишь игра?

Всё возможно, но не точно.
Смотрит месяц полуночно,
лето празднует досрочно,
распускается цветочно,
бьёт фонтан, et cetera.

Воробьи сидят на ветке,
не хотят ютиться в клетке.
Посидим с тобой в беседке.
Спать давно ушли соседки.
Выходи, уже пора.

Ты придёшь в двенадцать точно.
И пойму я междустрочно:
Что-то нас связало прочно,
остальное всё побочно,
остальное всё мура.

Ты пришёл в двенадцать ровно.
Поняла я безусловно,
что любовь немногословна,
в ней всегда нуждалась кровно.
Прокричу я ей: «Ура!»

Нет, я не живу, я листаю страницы.
На этой странице: сегодня не спится.
На этой странице: с тобою проститься.
На этой странице: слезами залиться.
На этой странице: неврозы, больница.
А эта страница: забыться, забыться.
А эта страница: в кого бы влюбиться.
Другая страница: нет, лучше напиться,
Потом поселиться на озере Рица.
На озере Рица? И там утопиться?
Какая же глупая эта страница!
И снова не спится. Забыться, забыться.
Нет, вырвать страницу о том, что проститься...

Паук спустился с потолка.
Он не сидит на месте.
Что знаем мы о пауках?
Они приносят вести.

Паук является к письму.
Об этом ходят слухи.
Не навредит он никому.
Ну разве только мухе.

Бегу к мобильнику, а там!!!
Два слова: жду, скучаю!
Ты ждёшь меня! Парам-пам-пам!
А что ты любишь к чаю?..

За океаны и моря
лечу я на ракете
к тебе. Я рада, что моя
душа попала в сети!

Написано на конкурс "Седьмая пятница - 451: паучья"

В глазах одержимые черти,
походные трубы басят.
Не хочется думать о смерти
ни в -надцать, ни также в -десят.

А хочется сесть у камина,
нет, лучше всего у костра,
где сладкою будет калина,
"на стол" попадая с куста.

И хочется в солнечной выси,
оставив сомненья и быт,
над нудною точностью чисел
летать и смеяться навзрыд.

Написано на конкурс Седьмая пятница - 450: костровая

Луна-шальная на меня
кидает взоры.
О, эта ночь светлее дня.
Раздвину шторы.

Луна — принцесса — снова здесь,
снимает шляпу.
Пришла ко мне! Какая честь!
Сошла по трапу.

Она совсем невысоко.
Мне это ново!
Сейчас я выйду на балкон,
шепну ей слово…

Как жаль, что ночь не так длинна —
сладка истома…
Ах, это вовсе не луна —
фонарь у дома!

Памяти родителей

Снежинки над городом кружат, сливаясь
С белесою дымкой ночных фонарей.
Сны ходят неслышно, земли не касаясь,
Я жду их прихода, я жду у дверей...

Я маму и папу во сне обнимаю,
Но миг этот краткий прервётся сейчас.
Пора расставаться... «Вернётесь?» — «Не знаем». —
«Скорей возвращайтесь, мне плохо без вас».

По жёлтым бульварам, по улицам серым
Спешат до рассвета ушедшие сны.
Снежинки на землю ложатся несмело,
И тонет в тумане осколок луны.

В моем лексиконе достаточно слов.
«Тяв-тяв» означает, что есть я готов.
«Уф-уф» — это значит — хочу я воды.
«Фыр-фыр» — я унюхал чужие следы.
«Гав-гав» — я не кошка, «фу-фу» — не свинья.
«bark-bark*» означает — bilingual** я.

* bark-bark – так гавкают собаки в Америке (возможно и в Англии)))

**bilingual - двуязычный

Гуляет по городу осень. Она
вне моды, как в общем-то все времена
обычного года… Под вечер свежо.
А Нижний Манхэттен в себя погружён.
И если умчусь я в далёкие дали,
мой город суровый заметит едва ли…
А осень, как только вступила в права,
раскрасила город спустя рукава.
Разбрызгала краски, а вышло неплохо.
Завидуют даже художники в Сохо.
Октябрь — листопад — всё идёт, как по нотам.
И в пении ветра мне слышится: «autumn*».

* autumn - осень

«Когда мы были молодыми»
Юнна Мориц

Когда мы были молодыми,
являлось солнце в ярком гриме.
Кричали мы ему: виват!
Но в день холодной, непогожий
я так ждала тебя. И что же...
Нет ты ни в чём не виноват.

Немых вопросов избегая,
смотрел под ноги. Та, другая...
Да-да, она. Сюжет не нов.
Над нами плыли клочья ваты.
Из песни выбросил слова ты.
Но было ясно всё без слов.

И ты ушёл, рюкзак за плечи.
Скажи мне: разве время лечит?
Оно не лечит, полно, брось.
Меня несут куда-то сани.
И жизнь мою из грубой ткани
судьба строчит и вкривь, и вкось.

Между вечером и утром
возникают недомолвки…
Ночь. В челне замшелом, утлом
видят сны морские волки.

Видят сны, как на ладони.
Всё понятно в них и мудро.
А луна в заливе тонет
между вечером и утром.

Сны взлетают стаей уток.
Им мечты летят вдогонку.
Только это время суток
проявляет фотоплёнку.

Позже, следуя сюжету,
ночь уйдёт лисой под ёлки.
И достанутся рассвету,
как обычно, недомолвки.

Под ногой листва: “Шур-шу”.
Мило, дай-ка запишу.
В перспективе что? Метель?
Снов бесцветных канитель?
У зимы хватает злобы:
То сквозняк, то гололёд,
То морозы, то сугробы
На капотах у “тойот”.

А тоска зимой – хоть вой,
Дома только домовой.
Он, конечно, добрый дух
И, пожалуй, даже друг.
Домовой не чистит снег и
Не орудует метлой...
В общем, масса привилегий
У него, ведь он же свой.
Будет он лечить от сплина.
У него такая мина!..

А листва шуршит. Шурши!
Я точу карандаши.

Написано на конкурс "Седьмая пятница - 416: сплин"

"оставьте их: они — слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму".
Евангелие от Матфея 15:14 — Мф 15:14:

Туда, где нас любят, где счастья – палата,
Где честные судьи и сладкий имбирь,
С усердием друга, с прилежностью брата,
Ведет нас, незрячих, слепой поводырь.

Написано для конкурса "Седьмая пятница - 415: имбирная"

О чувстве нежном и простом,
неразделённом, как обычно,
писать приятно и привычно.
И надо мной его фантом

кружил, когда стишок в Фейсбуке
сердца друзей моих тревожил.
В тот день народ как будто ожил
от сочинённой мной разлуки.

Мне оставалось только ждать,
когда мой муж домой вернётся…
Как слово наше отзовётся,
нам не дано предугадать.

Как странно, что я — это я, а не кто-то иной.
«Не верю», — сказал Станиславский, и прав был наверно.
Себе говорю я, что жизнь такова, и не ной!
Она хороша, хоть порою и выглядит скверно.

И лечат меня то удачи, то время, то смех.
И пусть я не горы свернула, а только пригорки,
но всё же свернула, а это немалый успех.
И хочется жизнь прочитать мне от корки до корки.

PS
Сейчас бы я так уже не написала. Сейчас ничего не лечит, даже время. Но написано пару лет назад.

Всё как обычно: дом, долги,
жена, работа, проседь,
футбол, бейсбол, друзья, враги.
Он ничего не просит.
Бывает пудрит ей мозги,
она ему — выносит.

Третий год пребываю в тоске.
Расскажу вам об этом я кратко.
Я женат на гладильной доске.
Поначалу всё так было гладко!

А теперь не дождаться добра,
не дождаться от милой мне ласки.
Я ошибся — признаться пора.
Отношенья подходят к развязке.

Я конечно бываю горяч —
мне приходится гладить сорочки.
Тут я слышу упрёки и плач.
Разводиться мне надо, и точка!

Не понять мне её, не понять:
и утехи любовные редки,
и ревнует супруга меня
к электрической скромной розетке.

Пенять на зеркало негоже.
Гляжу в него я: ну и вид!
И на кого же я похожа?
Нет: не Софи и не Брижит.

Усердно красила ресницы…
Помада, пудра… Всё не то!
Совсем не то! Пришлось умыться.
Ну не Лорен и не Бардо.

Влезала день за днём в долги я.
Костюмы, платья — ни фига!
Вдруг ты сказал, что я богиня.
Я снова к зеркалу — ага!

Дом пятиэтажный,
форточка, сквозняк,
самолёт бумажный,
на ноге синяк.

Платьица, примерки,
бабушка с иглой.
Полки этажерки:
Диккенс и Толстой.

На макушке бантик,
синей лампы свет,
в стареньком серванте
поиски конфет.

На зелёном фоне
пчёлка, стрекоза.
Тёплые ладони,
мамины глаза.

Вот отдали мы должное зарядке,
потом взялись за мяч и хулахуп.
В двенадцать, как всегда, играли в прятки,
затем проигнорировали суп.

Потом он вслух читал бабуле книжку.
А после рисовали самолёт.
Часок по дому бегали вприпрыжку.
А в три был чай и к чаю — бутерброд.

«Смотри, игрушек в ящике навалом», —
сказала и упала на диван.
Мне было хорошо под одеялом…
недолго… Взял он в руки барабан.

Взгляд назад
диптих

***

Супругу известного Лота
мне жалко. Какая обида!
Была бы у бедной «Тойота» —
там зеркало заднего вида.

***

От страха порой холодею:
мне чудится царство Аида.
И снится: вручаю Орфею
я зеркало заднего вида.

Мне снилось: он ждал у причала,
где звёзды танцуют канкан.
Таких никогда не встречала
на всяких «dot ru» и «dot com*».

Ему я понравилась тоже.
Был краток ночной променад…
Узнала я несколько позже,
что он безнадёжно женат.

Вернула в объятья реала
игривая трель соловья.
Припомнила, смяв одеяло,
что замужем также и я.

Путей тут не сыщешь окольных.
Что делать и кто виноват?
Бывает судьба — треугольник.
Но это какой-то квадрат!

*dot com - в американском произношении «дат кам».

(Написано от лица моей ЛГ)

Я в горы пошла, в непролазные дебри,
я в море ныряла, спускалась на дно.
Пусть кто-то обидит: киты или зебры.
Нет, видно обиженной быть не дано.

В лесу я гуляла и встретила волка.
«Ну, серый, — сказала, — обидь, укуси»…
Я долго бродила по стритам Нью-Йорка,
садилась в автобус, садилась в такси…

Немного надеялась я на ковид, но
напрасно! Эх, белая знать полоса.
Никто не обидит, и это обидно.
Ужасно обидно! О чём же писать?!

На склоне дня в преддверьи стуж
захлопнул дверь сквозняк,
как разобидевшийся муж.
Нет-нет, не мой. Итак

пришла любимая пора
не в Болдино. Ну что ж…
Собрался дождь, и с плеч жара,
и жёлтых листьев дрожь.

Стемнело. Манит лист иной
на письменном столе.
И бродит доброе вино.
И жить ещё сто лет…

Там, где кончается дорога,
где вдоволь солнца и воды,
цвела сирень по воле Бога
и окружающей среды.

Вода и солнце – жизнь, цветенье.
Причинно-следственная связь
во всём: в делах, и в сновиденьях,
и в том, что связь оборвалась.

Я жду звонка. Сирень опала…
Надежда падает из рук…
И видит Бог: я так устала
от бесконечности разлук.

То, что жить, увы, непросто,
ясно даже и ежу.
Жизнь — сплошная roller coaster*,
не лямур-тужур-ажур.

Засыхают кипарисы,
зимы празднует Борей.
Всё уходит за кулисы,
но хорошее — быстрей.

Мне, как всем, бывает туго.
Но когда всё на мази,
я кричу на всю округу:
«Эй, ямщик, притормози!»

*roller coaster – американские горки

Дамы, я скажу вам по секрету:
в макияже, в пудре или без,
если жарим вкусные котлеты,
мы прекрасны. Даже лишний вес
нам к лицу. Когда с утра в кровати
мы ещё растрёпаны слегка -
мы прекрасны! А уж на закате
нет красивей нас наверняка!
Как изящно чистим мы картофель,
пылесосим мебель и ковёр!
Мы прекрасны в фас, и даже в профиль!
Ах, к чему весь этот разговор?

Помнишь ли причалы и перроны,
и её — предмет своей любви?
Пусть не доварила макароны,
ты её прекрасной назови.

Так за нас, в одном смешав бокале
водку, и текилу, и саке,
пиво, амаретто, цинандали,
пьём мы до чертей на потолке.

Был день похож на сотню тех,
что выгорали, как чернила,
хотя в них очень много было,
как в древнем телике, помех*.

Делами сложными влеком,
день волочил корзину прозы
и, словно чайник со свистком,
прервал мои мечты и грёзы.

Набор сухих, безликих фраз,
подобно листьям под ногами,
в письме. И там же счёт за газ.
Как мне разделаться с долгами?

Что мне поможет? Слёзы? Смех?
В долгах увязла, как в болоте.
Вот счёт — пишу на обороте:
«Был день похож на сотню тех...»

В самых первых телевизорах часто были так называемые помехи - полоски разного вида - вместо изображения.

В стакан разбить яйцо, добавить соли,
взбить вилкою. Знакомы мне до боли
все эти фразы. В трубке телефона
от мамочки рецепт «Наполеона»…

В кастрюлю молоко налить для крема,
насыпать сахар. Это не проблема…
Я нахожу рецепты в Интернете.
Теперь мы все — его большие дети.

В муку добавить пачку маргарина.
Ну вот и тесто — мягкое, как глина…
Пекла ты нам и коржики, и торты,
и вышивала крестиком узор ты.

О, как давным-давно всё это было!
Слетит слеза, как некогда чернила
с пера на чистый лист в моей тетрадке.
Ты не волнуйся, мама, всё в порядке.

Ах, нам бы черпать доброе
ковшом «Большой Медведицы».
Но зло крадётся коброю.
Глаза войною светятся.

Дождёмся ли покоя мы? —
Унылы, неприкаяны.
Зачем тебе биткоины*?
Биткоины — биткаины.

Скажи: надёжны ли, верны
слова, пути искомые,
и как спастись от сатаны,
и выйдет мир из комы ли?

*Биткоины — виртуальная валюта

Всё, я так больше не могу!
Долой дискриминацию!
Все дразнят Бабушку Ягу —
иду на демонстрацию…

Намажусь кремом “L’Oreal”
и сделаю гимнастику.
Пойду актрисой в сериал.
Решусь на ринопластику.

И примет всякий там и тут
меня в свои объятия.
Улыбка будет — Голливуд.
(Да, зубы вставлю, кстати, я).

Сниматься буду в стиле ню.
А может (чёрт не шутит чем?)
по Medicaid(у)* пол сменю
и стану я Горынычем.

Medicaid – государственная медицинская страховка для бедных в США.

ПристАнь ко мне на пристани,
на пристани пристАнь,
где пиво пьют канистрами
в малиновую рань.

Торгуют тут пельмешками,
торгуют калачом.
А ты напрасно мешкаешь,
задень меня плечом.

Ты не смотри, что рыжая,
веснушки на носу.
Во сне твой облик вижу я —
весну тебе несу.

Малиновая рань — заря малинового цвета

Новый Год. В преддверье чуда
бьётся лишняя посуда.
Бей на счастье свой фарфор,
пусть не будет в доме ссор.
Вот сервиз эпохи Цзинь.
Ты его с балкона — дзинь!
Под баян в движеньях танца
избавляйся от фаянса.
Где богемский твой хрусталь?
Докажи нам, что не жаль.
Два фужера? Грохни оба,
получи любовь до гроба!

Желательно читать в трескучий мороз)))

Холод, и не радуют прогнозы.
Да, с погодой нам не повезло.
Не зовите Дедушку Мороза,
позовите Бабушку Тепло!

Пусть она в нарядном сарафане
нам растопит каменную печь
и, как в детстве, пальчиком поманит,
чтобы сказкой доброю развлечь.

Мы твои друзья, твои подруги,
так что дров, бабуля, не жалей,
чтобы было в доме, как на юге,
чтобы было всё как у людей.

На подарки мы имеем право!
Где же твой с подарками мешок?
Ох, бабуля, ты глядишь лукаво.
Мы нальём тебе на посошок.

Ире Акс

Однажды мы с Иркой немного устали.
Сбежали на луг от бетона и стали,
от пыли, асфальта и поливинила.
Меня – укусило, её – осенило.
Взметнулась цыганская юбка заката,
и вечер подкрался, как шхуна пирата.
Помчалась за мной комариная стая.
Подруга смеялась, небрежно листая
какой-то чудесный незримый блокнот.
Ах, Иркиных мыслей высок был полёт!
Такому облому найду ли мерило?
Я нервно чесалась, подруга творила.

В Новогоднюю ночь

Историю эту рассказывать надо ли? —
Как я возвращалась домой.
Снежинки кружились и под ноги падали.
А мне предстояло одной

встречать этот праздник. Вот ёлка нарядная —
сверкают на ёлке шары.
Никто не придёт. Жизнь такая нескладная
и полная всякой муры.

Но тут, очень кстати, ушам не поверила —
послышалось? Кто-то звонил?
А вдруг? Открываю с волнением двери я —
там он — чуть взъерошен, но мил.

О, как хорошо, что я в шёлковом платьице.
Ну как тебе этот наряд?
От счастья слеза по щеке моей катится.
Ловлю я доверчивый взгляд.

Стоит он потерянный, словно на паперти.
Ну, милый, пожалуй к столу.
А хочешь? - побегай, попрыгай по скатерти.
Твой нос почему-то в мелу?

Я встретила друга в ту ночь Новогоднюю,
и всё у меня на мази.
Готова отдать тебе всё что угодно я -
Грызи мои туфли, грызи!

И пусть говорят, мол, порода не чистая.
Спасибо судьбе за звонок.
Всегда ты со мною, дворняга пушистая,
мой преданный, нежный щенок.

на конкурс "Седьмая пятница - 379: новогодняя история"

Я с марсианами на «ты».
Они со мной, похоже, тоже.
О, эти милые черты!..
А если честно: ну и рожи!

Они сожрали мой мольберт.
Что? Говорите: вру нескладно?
Не мансы это и не бред.
Вы мне не верите — досадно!

Когда на Марсе красный дождь,
они голодные, как волки.
И любят дерево: их вождь
погрыз мне кухонные полки.

А в остальном на Марсе — кайф!
Они поют, я молча внемлю.
Ни войн, ни распрей нет пока.
Не возвращалась бы на Землю.

Жаль, русский речь уходит прочь,
и становлюсь на них похожа.
Боюсь — в один прекрасный ночь
мой друг воскликнет: «Ну и рожа!»

(Написано на конкурс "Седьмая пятница", простите, не помню - какой номер пятницы это был, это было 2 года назад)

На ветровом стекле, увы, снежинки тают.
Они летят, летят в лицо, не долетают.
Я в этом мареве ночном несусь куда-то,
и до упора, как всегда, педаль нажата.
Но очень скоро заметёт мою «Тойоту».
И буду я смотреть в окно. И ни на йоту
не возмутит меня зима обильем манки.
Тебе за хлебом, за вином? Садись-ка в санки.
В такие дни на чистый лист не смотрят косо.
В такие дни любой — поэт, любой — философ.
Ну что, зима, давай стели свои велюры!
Я о тебе хочу писать, писать с натуры.

Сова и селезень

Как-то селезень сову
Пригласил на рандеву.
Засмущалась тут сова:
- Ой, болит,- мол,- голова.
Ну а ты, гуляка старый,
Утка чем тебе не пара?
- Утка - пара! Это да!
Только с ней одна беда:
У нее любовник – гусь.
- Что ты?
- Я тебе клянусь!
- А гусыня, что она,
Разве гусю не жена?
- А гусыня с петухом
Пьет чаи под лопухом.
- Ну а куры, с кем же куры?
- А ни с кем. Они же дуры.

С позадавней той поры
у совы глаза — шары.

Сверкает ночь в своём наряде бальном.
Кругла луна в распахнутом окне.
Она и Он. История банальна
для тех, кто остаётся в стороне…

Но что свершится там — за гранью ночи,
когда рассвет застанет их врасплох,
когда будильник, словно немец точен,
объявит, что закончился пролог?

Иные дни — иные чувства, мысли.
Что будет дальше? Будни не солгут.
Попутный ветер ждёт, «надежды мыс» ли,
«бермудский треугольник», тихий пруд?

Куда ведут двоих морские мили?
Какие бури грянут за кормой?
Где бросить якорь в этом сложном мире?
Что будет значить фраза «путь домой»?

Вопросы с крыш сосульками повисли,
и я на них ответить не могу…
А ИХ не посещают эти мысли.
О, нет! Они пока на берегу.