Кожа у неё белее мела. Волосы – закрученная стружка. Если бы и голос не имела, всё равно хорошая подружка. Ластится, желая продолженья, сердится, покуда не добьётся. Куколку-жену на день рожденья папа Карло сделал и смеётся.

Оказалось, это очень просто. Как его не осенило раньше? И фигуру подобрал по росту, и резину закупил помягче.

Можно выйти в свет, она красива, а прическа многих не волнует. Кнопочку нажмёшь – приносит пиво! Повернёшь рычаг – она танцует.

Не ворчит, не портит именины, в кухне подметает и воркует.

И не зря весёлый Буратино папу просит: «Сделай мне такую».

– Все три колонны на Бородино! –
в глазах его решимость тверже стали, –
– пусть маршал Ней бубнит, что, мол, устали –
его усилит генерал Жюно.
Вся мощь на левый фланг – таков приказ,
а в центре взять редут одним ударом!
Вперёд!

Но остановлен…
санитаром –
в палате начинался «тихий час».

Огромные глаза словно опускались в море, как солнце на закате, но отчего-то на мгновение зависли над лазурной водой. Море, которое обычно мирно плескалось примерно в двухстах метрах от дома Васи Мявкина, пододвинулось ближе, как во время прилива. И все это для того, чтобы дать возможность лучше разглядеть эти выразительные очи.
«Вот удивительно», – размышлял Вася, – «двадцать пять лет живу на полосатом свете, три года ее знаю, а чего в глазах Лизки Царапкиной больше: синей тоски или оранжевой дерзости, никак не могу понять. Непостижимо это».
Мявкин вздрогнул. Ему показалось, вот сейчас волны встанут на дыбы, взметнутся, подобно цунами, хлынут на второй этаж, ворвутся в квартиру. Вдребезги разобьют хрустальную вазу, стоящую на полке, но сначала пенно разметают компактные диски, лежащие на письменном столе.
Он решительно тронул рельефную кнопку электронно-оптического зума и отодвинул от себя лазурное море. В колючей задумчивости рухнул в кресло, отбросив подальше пульт управления новой супер-шторой. Нет, пожалуй, солнечной задиристости в глазах Лизки больше, чем спокойной прохлады. И как здорово воплотил на оптической шторе его ветреные пожелания гений художника.
А ведь поначалу не верил Мявкин, что из десятка фотографий, сделанных украдкой мобильным телефоном, можно так точно выхватить значительную часть души женщины. Более того, – нечто потаенное, волнующее, находящееся в бесконечной глубине зрачка. Не зря этому превосходному художнику и чудо-фирме все свои сбережения Вася выложил.
Деньги он еще заработает нелегким трудом программера. Зато теперь вот она, Лиза Царапкина, в его единственной комнате. Смотрит на него всевидящими, но не масонскими, разумеется, очами. Она заменит жар солнца, озорство ветра, йод моря, станет частью его жизни.
Василий Мявкин третий год любил Елизавету Царапкину. Да еще как любил! Больше, чем южное море. Размашисто и больно, тревожно и безответно, сладко и горько одновременно. Вечерами он наливал свою любовь в бездонную чашу переживаний, включал любимую британскую группу «Arena» и распевая «Help me! Help me! Help me!», кружил с воображаемым сосудом по комнате, словно это с ним, а не со счастливым соперником Лаврентием Мурлыкиным танцевала Лизка. Он воображал, как она с доверчивостью котенка прижималась к широкой груди Василия, и будто находились они не в обновленной васиной квартире, а на душной дискотеке в клубе.
Вася не умел рисовать, но бесчисленное множество раз изображал Лизку в своем сознании. Вот она выходит из соседнего отдела. В строгом деловом костюме английского сукна. Вот они на корпоративной вечеринке за городом. Царапкина в голубом купальнике, под цвет глаз, сводящих с ума.
А рядом этот франт Мурлыкин. Страсть, как не любил его Мявкин! И за что только приглянулся он Лизке? Не за петушиные же рубахи и не за скромный оклад пиар-менеджера. Впрочем, умел Лаврентий Мурлыкин цветисто говорить, вовремя производил пряжу сладких вымыслов о продукции компании, оболванивая и одурачивая покупателей, что, в сущности, было одним и тем же. Он пользовался покровительством хищного шефа Ерофея Палыча, который в сознании Мявкина был похож на огромную, крайне опасную для здоровья медузу.
Сердечным другом Васи был не сладкоголосый Лаврентий Мурлыкин, а харизматичный вокалист и отличный фронтмен Роб Соуден из группы «Arena». Сейчас он давал многочисленные советы то из правой, то из левой акустической колонки. Мявкин доверял ему гораздо больше, чем своей тете, агрессивно сватающей племяннику добродетельную соседку-рукодельницу Танечку Пушистову, похожую на румяный батон. Хорошо хоть старшие Мявкины, папа и мама, сохраняли выжидательный нейтралитет.
«Нет, только не это. Ну не люблю я Пушистову!», – поделился с Робом Мявкин, и вокалист в принципе согласился. А Вася решил взглянуть на свою электронную почту. Обычно ему хватало халявы на работе. Но сегодня, не решаясь выразить свои чувства в устной форме, послал Мявкин письмо Лизке на e-mail. Признался, наконец, в любви, ожидая хоть какого-нибудь знака внимания…
От Царапкиной ответа не было. Зато пришло письмо от адресата с незнакомой фамилией аж с самого Соединенного Королевства. Мявкин неплохо знал английский – профессия обязывала.
– Ты не поверишь, – вслух поделился он с Соуденом, – они сообщают, мой электронный адрес участвовал в какой-то лотерее, и я выиграл миллион фунтов стерлингов.
Роб напрямую на эти слова не отреагировал, но как будто бы запел веселее, все быстрее перепрыгивая из колонки в колонку. Может быть, от этого, а может, от разбушевавшихся фантазий Мявкину стало благостно. Он выяснил курс обмена фунтов стерлингов на рубли и стал прикидывать, на что израсходует неожиданно вынырнувшее из омута случайностей невиданное доселе богатство.
Можно было купить квартиру попросторнее, крутой джип, совершить несколько кругосветных путешествий, а на сдачу звездно одеться. Вот тогда-то красавица Царапкина точно обратит внимание…
Хотя кто ее знает…

***
На работе с утра было тихо, как на деревенском погосте, а к обеду, когда Мявкин, переполняемый закипающей в душе радостью, предполагал поделиться со всеми волшебными новостями, именно там, куда он в первую очередь собирался, – в соседнем отделе – случился не просто переполох – пронесся настоящий торнадо.
– Давай по порядку, говори, что произошло? – добивался Мявкин развернутых объяснений у Лизы Царапкиной.
Но девушка горестно плакала, прижимая трогательный синий платочек к красивым глазам, и ничего не отвечала.
– Контейнер с малиновым джемом не туда отправила! – пояснила сидящая за соседним столом Евдокия Лапкина, – вместо Мышкино в Мишкино, – а Ерофей Палыч накричал на нее и сказал, что все транспортные расходы за счет виновной. Там немало выходит, ее месячного оклада не хватит. А у нее кредиты, страховки…
– Не плачь, Лиза. Можно связаться в железной дорогой и сообщить нужный адрес, – предлагал выход Василий.
– Времени много прошло, – назидательно подняла вверх палец Лапкина и углубилась в отчеты, а Мявкин, присев на стул, стал утешать Лизу.
У него это плохо получилось, и в это время в кабинет заглянул Мурлыкин, находящийся в прекрасном расположении духа.
– Кто скончался? – поинтересовался Лаврентий. И выяснив причину, сухо бросил:
– Надо было проверять прежде, чем отправлять.
Лиза Царапкина всхлипывала. Потом заплакала еще шибче.
– Иди отсюда, – вдруг замахнулась толстым томом на Мурлыкина Лапкина.
– Евдокия Михайловна! Да что вы? – спокойно отреагировал Лаврентий, – не кипятитесь, не тратьте нервы. Больше трети в месяц не вычтут.
Царапкина не поднимала глаз.
– Лиза! Я тебе дам денег. Да вот, кстати, хотел рассказать, выиграл я, – сбивчиво проговорил Мявкин.
Он поведал всю историю. Лиза подняла на него красивые глаза, а Мурлыкин процедил насмешливо сквозь зубы:
– Да лохотрон это, а ты поверил. Там еще телефон указан. Так?
– Ну да, – подтвердил Мявкин.
– Да мне таких писулек штук пять за год пришло. На две я даже по электронной почте ответил, только не больно разбогател, – рассмеялся Мурлыкин.
– И мне, – подтвердила Лиза, – да, обман это, Вася.
Глаза ее уже не были столь печальны и засветились мягким светом, который так волновал Василия.
– Значит, я не могу помочь тебе, – вырвалось у Васи, – вот… только получка была, но, так получилось, издержал я ее, всю...
Он осекся. «Зачем я это говорю», – пронеслась мысль, а Мурлыкин покровительственно похлопал Васю по плечу:
– Наслышаны, наслышаны, на что огромные деньги потрачены. Там не одна – пять мявкинских получек, Тимофей рассказал. Плазменный экран-штора – во все окно! Живое море и над ним – два огромных лизкиных глаза! Впечатляет!
«Тимофей Хвостов из отдела маркетинга? Каков подлец! А обещал никому ни слова!» – заколола Васю гвоздем досада на хорошего приятеля, который оказался болтуном.
Лиза поднялась из-за стола. Подошла к Мявкину:
– Это правда? Покажешь? После работы?
Мявкин замялся. Потом кивнул. А Мурлыкин обиженно сказал:
– Елизавета, как же так! Мы сегодня в музей современного искусства на новую выставку собирались?
Но красавица Царапкина не слушала Лаврентия. Она повернулась к Василию и при всех поцеловала прямо в губы. Этот поцелуй заставил вскрикнуть Лапкину, но не ангела, который аккуратно приземлился на это самое здание и уже присел на широкий карниз, как будто специально предназначенный для таких небесных странников. Это был самый быстрый и самый умный сотрудник небесной канцелярии. Уютно устроившись, он достал из складок одежды сотовый телефон и ноутбук, подсоединил наушники. Одним словом, не теряя ни минуты, включился в работу.
Но на этом интересные дела не закончились. После обеда позвонили из Мишкино, заказав такой же контейнер с малиновым джемом, и очень удивлялись западноевропейской расторопности менеджеров и рекордным срокам доставки. В Мышкино груз также дошел благополучно, деньги за обе отгрузки поступили, и Ерофей Палыч отозвал свой приказ, пожурив устно Елизавету Царапкину на совещании.
Но самое главное событие – через месяц Царапкина стала Мявкиной.

1
Рекс-дворняга на посту всегда. «Скорую» облаял – что за гости! Поскулив, завыл, но не со злости – вдруг почуял: страшная беда. Вынесли старушку, увезли. Пёс всю ночь бродил, гремел железом, а наутро сын ее, нетрезвый, заглянул и Рексу:
- Не спасли...

Он и раньше с Рексом говорил, отстегнул кольцо из синей стали. Две слезинки рядышком упали. Пошатнулся сын, пошёл к двери. Вынес сыр, желая угостить:
– На, держи!
Но пёс не сделал шагу.
– Как в квартиру грязную дворнягу? И жена велела: отпусти!

2
Продан дом на слом, и третий год, как добро поделено – без ссоры. У родного, старого забора Рекс свою хозяйку тихо ждёт. Балуют мальчишки колбасой, косточки несут ему соседи.

Смотрит вдаль – а вдруг она приедет
на машине с красной полосой?

За два года своей жизни дворняга Блэк успел понять, что такое Тишина и Темнота. Он был совсем маленьким щенком и ощутил величественное спокойствие Тишины и грозную силу ее частого спутника – Темноты, которая показалась ему в виде большого чудовища впервые, когда он остался ночью в новой, теплой конуре, совершенно один, без матери, братьев и сестер. Еще днем Блэк весело носился по двору, предлагая поиграть своему братишке, и не знал, что ночью может быть одновременно так тихо и так темно.
В теплый весенний вечер, когда вся семья Блэка, за исключением его отца, которого Блэк, впрочем, никогда не видел, дремала в будке, к его первому хозяину пришел незнакомец. Мужчины посидели на скамейке, покурили. Блэк плохо понимал, о чем они говорили, потому что был мал и глуп. Разве мог он предположить, что его судьба решается именно в этот момент.
Незнакомец подошел к конуре и заглянул в нее. Что ему нужно в собачьем доме? Блэк неожиданно для самого себя испытал навязчивое желание прогнать непрошенного гостя, встал на лапы и возмущенно залаял.
– Смелый! – одобрительно сказал незнакомец, и Блэк запомнил это слово. Потому что оно прозвучало и второй раз после того, как пожилой, но еще крепкий мужчина вдруг схватил его за шкирку, вытащил из конуры и начал внимательно разглядывать. Блэк зарычал. Но не так, как на своих братьев и сестер, а по-настоящему. Он хотел показать, что ему не нравится подобное обращение, однако уловил в глазах незнакомца интерес в сочетании с доброжелательностью и успокоился.
Блэк очутился в большой сумке, в которой жили незнакомые запахи, и над его головой прошуршала «молния» замка. Он слышал, как люди еще поговорили недолго о чем-то, потом дно сумки пришло в движение, и его закачало из стороны в сторону. Вскоре он с грустью осознал, что даже повизгивание не приводит к желаемому результату. Значит, надо терпеть. Он будущий отважный пес, а смелые собаки не должны жаловаться на свою судьбу.
В новой будке ему понравилось, несмотря на то, что это пристанище было меньше их старого жилища в углу двора. Дощатый пол был щедро устлан душистым сеном, запах которого Блэк полюбил с первой же минуты. Обнюхав все углы, он понял: здесь довольно долго жила большая и старая собака. Она тоже была лохматой – один клок серой шерсти даже зацепился за неровный вырез входа.
Незнакомец надел на шею Блэка большой кожаный ошейник, бросил взгляд на массивную железную цепь, покачал головой и удалился, вскоре вернувшись с веревкой, один конец которой он укрепил на кольце ошейника. Блэк подумал, что этот человек станет его хозяином. Разве мог он предполагать, что хозяев у него будет так много.
Они приходили по очереди каждое утро в одно и то же время, после того, как в поля и леса отступала Тишина. Все остальные люди называли их сторожами. Блэк научился безошибочно определять этот час и понял значение слова «сутки». Он осознал: среди сторожей есть добрые и злые люди, и еще щенком научился распознавать их.
***
Склад, который ему предстояло охранять, находился за морщинистым каменным забором на самом краю большого города, и Тишина приходила сюда гораздо позднее, чем в кронах тополей стихали голоса птиц. Но и потом она часто нарушалась обиженными звонками последних усталых трамваев и звуками отдаленных шагов. Так продолжалось до той поры, когда гасли последние огоньки домов вдали, и Темнота окончательно вступала в свои владения.
В первый вечер он выглянул из будки, немного прогулялся по вытоптанной площадке на длину пятиметровой веревки, заметил, какая чудесная погода. По запаху он обнаружил чугунный котелок у забора и определил, что в нем когда-то была овсяная каша с тушеной свининой. Такой вкусной едой его угощал первый хозяин. К сожалению, посуда была пуста, и в первый раз он лег спать голодным, с надеждой на лучшее.
Первая весна Блэка была ранняя и дружная. Первое утро принесло ему его кличку и первую радость, а первый вечер – горькое разочарование. В час, когда небо допивало влагу из росистой травы у забора, ему принесли в кастрюле дымящейся кашки, но, увы, ни днем, ни вечером такая радость больше не повторилась.
– Что поделаешь, Блэк, – говорил ему вечером самый любимый из сторожей – усатый Федотыч, – скажи спасибо, что зачислили тебя на довольствие вместо Машки. Отравил ее какой-то гад! Некоторые начальники хотели даже важный пост без сторожевой собаки оставить. Слава Богу, директор не пошел на это и велел подыскать замену. Но положено тебе на пропитание совсем немного. Вот подрастешь, может, и норму увеличат. А пока вот, покушай косточку. Бабушка специально тебе принесла.
Федотыч так называл свою супругу, которая часто приносила мужу на службу покушать. Он вынимал из полиэтиленового пакета сахарную кость, Блэк осторожно брал ее зубами и тут же принимался грызть вкусный гостинец. Надо заметить, Блэк был неглупым псом и очень скоро стал понимать значение многих слов. Ну, а если не знал, догадывался по интонации говорящего.
Сахарная косточка имела свойство таять так же быстро, как сахар в чашке с горячим чаем, и Блэк опять оставался один на один с чувством ноющего голода. Может быть, поэтому ему часто не спалось по ночам. Он рос, легко усваивая всю нехитрую службу, а ночами вслушивался в Тишину, всматривался в Темноту, облаивал всех, кто близко приближался к складам, думая о своей собачьей судьбе.
Некоторые сторожа сидели ночью в помещении, кто-то даже спал там, но иным нравилось совершать обязательный ночной обход территории. В этом случае они выходили из караульного помещения, снимали с цепи Блэка и брали с собой. А пес смирно шел рядом и мечтал, чтобы такая мысль приходила в головы людей почаще. Знали бы они, как хорошо прогуляться под ночным небом, особенно, когда ночь звездная и тихая. А как хорошо летом, когда через забор проникают дурманящие запахи с полей, и кажется, даже луна захмелела от подобного волшебства и улыбается моргающим звездам.
Темнота в такие ночи была ласковой и нежной. Она скрывала далекие шаги возвращающихся со свидания пылких влюбленных и шуршание пронырливых мышей, рыщущих по заветным тропинкам. Блэк всматривался в Темноту и с каждой ночью видел в ней все больше и больше. Он научился распутывать хитрые переплетения звуков, когда Тишина еще не приходила, а глубокой ночью безошибочно классифицировал звуки, нарушившие покой, и лаял «попусту», как говорил Федотыч, все меньше и меньше. Тонкое обоняние позволяло Блэку дополнять картину и читать любую Темноту, как книгу.
***
За летом пришла осень, потом зима, весна… Когда природа очертила своим циркулем два огромных круга, Блэк превратился в большого лохматого пса с висячими ушами и карими внимательными глазами. Ему добавили собачье довольствие. К тому же он стал всеобщим любимцем всего склада. Теперь все работники склада тащили Блэку из дома говяжьи ребра и куриные косточки, остатки праздничной трапезы и прочие объедки. Пес не брезговал даже куском черствого хлеба, но, разумеется, в первую очередь налегал на мясное.
По ночам Блэк вспоминал свою семью, маму, братишек и сестренок. Если бы он умел говорить на языке людей, наверное, поинтересовался бы у Федотыча о судьбе своих родных. Хотя откуда старый сторож мог знать об этом? В минуты раздумий Блэк выходил из конуры, вслушивался и всматривался в Темноту, начинающуюся сразу за забором и не находил ответа на многочисленные вопросы, возникающие в его лобастой голове.
Однажды душным летним вечером Федотыч проводил последнюю машину и вышел по обыкновению на крылечко сторожки. Он вставил в щербатый рот сигаретку, и уже собирался было щелкнуть старенькой зажигалкой, как услышал тихий вой. Сторож подкрутил ус и двинулся в сторону будки Блэка.
Тот сидел неподвижно, но тихонько поскуливал. Увидев Федотыча, затих, но посмотрел внимательнее, чем обычно.
– Что случилось, Блэк? Почему грустишь? – спросил сторож.
Блэк вытянул морду вверх и издал тоскливый вой.
– Плохо тебе? – догадался Федотыч, – пойдем, погуляем за воротами!
Он отцепил кольцо ошейника, и массивная цепь с грохотом упала на пыльную землю.
Ночь еще не погрузила в крепкий сон дома, город в этот час состязался с Тишиной и Темнотой, хотя герои чьих-то сновидений взвились во тьму и во весь опор скакали по призрачным полям и лесам. Настоящие же поля, казалось, были пусты. На самом деле в них в Тишине и Темноте жили запахи, но люди не понимали этого.
Но Блэк понимал… Он остановился у края поля, напряженно принюхался и вдруг, бросив прощальный взгляд в сторону оторопевшего Федотыча, несколькими огромными прыжками скрылся в темноте. Ближайший лес сразу же стряхнул с верхушек сосен остатки криков удивленного сторожа: «Блэк-лэк-эк-эк», и замер, зашептав кронами деревьев колыбельную непонятно кому.
Но Блэк уже взял след и теперь уверенно бежал по нему в сторону города. Ночная мгла пролегла от моря до моря, далекие дома тасовали огни негаснущих квартир, как домино, и, казалось, звали к себе. На развилке пес на мгновение остановился, но затем принюхался, свернул на другую дорогу и помчался по ней, подгоняемый самым могучим инстинктом продолжения рода.
Из-за перелеска вынырнули гаражи. В стороне от главного въезда в кооператив Блэк увидел то, что ожидал увидеть. Его тоже заметили. От собачьей своры отделился тот, с кем Блэку предстояло сразиться насмерть, и никто из соперников не собирался сегодня отступать. Противник Блэка, серый кобель, был выше его и, вероятно, не раз побеждал в смертельных поединках за право обладания самкой. Три других кобеля поменьше немедленно прекратили тащиться в хвосте белой пушистой суки и остервенело залаяли.
Блэк понимал: если победа достанется сопернику, эти трое устремятся на него и вонзят свои зубы в его плоть с разных сторон. Но пока эти кобели нетерпеливо и нервно ожидали исхода схватки.
Первый же выпад серого Блэк легко отразил, отпрянув в сторону, но явно недооценил противника, который резко крутнувшись на месте, ухватил его за бок. Блэк почувствовал ожог от укуса, кровь хлынула их раны, воодушевив других кобелей, которые залаяли еще громче. Серый кобель свирепо зарычал и, полагая, что исход битвы предрешен, решил пойти напролом. Он ринулся вперед, сбил Блэка на землю, но тот, изловчившись, снизу вонзил зубы в глотку ненавистного врага.
Серый захрипел, попытался ослабить хватку, но Блэк сжимал зубы до тех пор, пока враг не обмяк и мертвым не сполз на землю. Тогда Блэк зарычал, сделал выпад в сторону ближайшего кобеля и обратил в бегство всех товарищей жениха с импровизированной собачьей свадьбы. Однако преследовать шакалов не входило в планы благородного рыцаря Блэка. Ведь у него были дела поважнее.
Белая пушистая сука стояла, как вкопанная. Потом она подошла к Блэку и, покорно взглянув в карие глаза победителя, начала лизать его рану. Блэку это было очень приятно. Он подумал, что испытывает самые сладкие минуты в своей жизни, смутно догадываясь, что впереди его ожидают и другие чудесные мгновения.
Белая собачья красавица, Тишина и Темнота, а может, Великий Зов Природы вместе зализали рану на боку пса, и кровь перестала из нее капать на теплую землю. Можно было спокойно обнюхать ту, ради которой Блэк пошел на смертельный бой. И надо сказать, Блэк не стал форсировать события и сразу давать волю своим чувствам. Он попытался объяснить: он не такой, как эти нетерпеливые мужланы, и при своих доблестных качествах смелого воина способен быть озорным метеоритом и в то же время бережным со своей дамой.
Темнота укрыла своим гигантским крылом, спрятала от всего мира то, что происходило у гаражей в следующие минуты…
***
На крылечке сторожки всю ночь просидел огорченный Федотыч, который курил сигарету за сигаретой, не обращая никакого внимания на предупреждения Минздрава.
– Как же так, – сокрушенно рубил он заскорузлой ладонью ночной воздух и глубоко затягиваясь, вздыхал, – ну как же так, а?
И вдруг, вглядевшись в ночную мглу, прошептал:
– Мать честная. Вернулся. Да не один!
Блэк несмело приблизился к Федотычу, потом оглянулся на свою подругу. Словно хотел узнать мнение старого друга об избраннице, которую приглашал к себе в гости.
Сторож растерянно пожал плечами и неожиданно открыл калитку проходной. Словно работникам склада, предъявившим необходимые документы:
– Черт с вами, проходите! Как утром объяснять начальству буду? Не знаю…
Но с лица стража исчезла тревога, появилась благостная улыбка. Он выплюнул сигарету и сказал:
– Почти семьдесят лет живу на свете, а такое в первый раз вижу…
Блэк уловил не только удивление в словах старика, но и радость. Конечно, будка пса тесновата. Но они будут честно нести службу и может быть, станут достойны расширения. Тем более, у них точно будет пополнение.
А что Федотыч? Он хотел прицепить Блэка на цепь, но почесал лысину, крутанул прокуренный ус и махнул рукой…
Тишина ушла, не прощаясь. За ней бесследно, как всегда, растворилась Темнота. Нагрянувший внезапно рассвет удивил огненным безумством красок, словно говоря: разрисовать небо легко, точно так же до счастья и до беды – рукой подать. Но Блэк и его очаровательная спутница не стали этим утром любоваться великолепной картиной. Они легли рядышком в конуре и мирно уснули.
А спустя два часа их собачья будка содрогнулась от громких голосов нескольких людей.
– Это что же получается? Как сторожевую собаку с цепи спускать и всяких сук приваживать, он первый, а как порядок наводить – в кусты, – орал начальник караула, – ты кашу заварил, тебе ее и расхлебывать.
Федотыч тихо и несвязно оправдывался, и его голос тонул в ругательствах главного сторожа:
– Ах, мы боимся. Стрелять разучились. Бери винтовку, тебе говорю!
– Не буду, – вдруг четко и ясно сказал Федотыч, – не хочу никого убивать.
– Барышня кисейная! Уволю к чертовой матери! – еще громче заорал начальник.
– Увольняй! – еще более отчетливо бросил Федотыч, – но собаку не трожь!
Слова его потонули в новых ругательствах. И Федотыч не сдержался. Вспомнил свое строительное прошлое и высказал все, что думает о своем начальнике на одном из понятном всем российским людям диалекте.
Голоса приблизились, и Блэк, почувствовав опасность, выскочил из конуры. Он увидел перекошенное от злобы лицо начальника караула и направленное в его сторону дуло винтовки. Следом за Блэком показалась его белая подружка. Начальник караула повернул оружие в ее сторону, и Блэк угрожающе зарычал...
Тишина уже была нарушена пробуждением огромного города. Поэтому только на ближайших полях и перелесках были слышны два выстрела, прозвучавших сразу же друг за другом. Если бы я был уверен, что у собаки есть душа, то мог бы сказать, что потревоженная стая ворон поднялась с тополей и сделала круг над полем не случайно, провожая в дальнюю дорогу души двух собак, поднимающихся вместе все выше и выше…

Рано в воздух пока стрелять
под восторженный гул толпы,
но не поздно начать с нуля,
притворившись совсем слепым.

В самый раз повернуть назад
и шаманам сказать седым:
«Мне другие нужны глаза,
если в сердце шаги беды».

Я шамана в тайге найду,
в кружку огненный чай налью.
Скажет он: «Я в бреду – бреду,
но, трезвея, спокойно сплю.

Если ты посетил мой чум,
не пугаясь людской молвы,
помогу: запалив свечу,
покурю озорной травы.

Вот когда пробудится дух,
засвистит, полетит в дома!
Бубен мой веселит звезду,
и всю ночь я схожу с ума.

Под пьянящий волшебный дым
сброшу с тайны земной покров.
Если надо тебе, взлетим
и проникнем на дно миров.

Вижу: тяжко тебе», – сказал.
Он хорошим шаманом был:
рисовал мне всю ночь глаза.
..............................
А под утро меня убил.

В комнате двое, нет мебели, пустота;
и духотища гнетущая сотый день,
шприц на полу, два матраса. Мечта проста:
зрелищ не надо, но хлебушек взять бы где...
В комнате двое: старушка и сын её...
так заскрипел вдруг зубами – встряхнуло ночь,
словно озлобленный призрак пробит копьём.
Как же тебе я, родимый, могу помочь...
Долго растила, давала всё, что просил...

В жизни жестокие правила,
видит Бог...

... Нож под лопатку вонзила, что было сил,
и одеяло поправила:
– Спи, сынок!

Луна взглянула нагло сквозь окошко, собой залюбовавшись в зеркалах.
«Любимый, я сегодня буду кошкой», – она сказала и не соврала.

Что говорить – хорошее начало, и предложить достойный ход смогу:
«Я притворюсь вином, а ты бокалом, в тебя вольюсь и искрами зажгу».

Прорвавшись через жаркую завесу, мы становились сразу сгоряча
пчелой и мёдом, ангелом и бесом, и голос нежный в тишине звучал:

«Плыву сейчас русалкою холодной, мне зябко и тебя к себе зову».
И были мы потом поочередно жарой, весной и сказкой наяву.

Ревел самум, за ним шумели ливни, пожары жгли леса и шли стеной.
О скалы спальни море сбило бивни, наш плот на берег вынесло волной.

На небе звёзды тихо шили гладью, скрипела в тишине земная ось.
«Попробую себя представить бл…ю», – послышалось…

И долго не спалось…

Петр Пакетин любил ходить пешком на работу. Путь пролегал через сквер с мудрыми, старыми липами и уставшей берёзкой, которой осень успела оказать знаки внимания. Петя обогнул клумбу с бездыханными цветами, а затем устремился мимо пожилой гипсовой статуи физкультурницы с веслом к величественной колоннаде выхода. Специалист отдела экстракции Пакетин не изменял своей привычке на протяжении пяти лет работы в научно-исследовательском институте. Вот и сейчас он спешил по аллее вдоль добротных скамеек с чугунными основаниями, подгоняемый в спину освежающим ветерком.
Этот сквер вызывал у Петра противоречивые чувства. Всплывал в памяти чаще всего один день. Как ни гнал Пакетин навязчивые воспоминания, эти кадры нельзя было выключить как навязчивую рекламу по телевизору.
Снова и снова: июнь; воробьи, купающиеся в пыли; гипсовая девушка с веслом; нескладный второкурсник химического факультета Пакетин с цветами; Таня, его несвязная речь, её ободряющая улыбка, расставание и предательские слёзы отчаяния...
Вам непонятно? Ладно, тогда по порядку. Сказать, что Таня и в школе, и в университете считалась первой красавицей – значит, отделаться скороговоркой. Петя прекрасно помнил: в начальной школе он и не замечал эту конопатую, курносую девчонку с соломенными волосами. А 1 сентября, когда они собрались в девятом классе, вдруг с одного взгляда – и влюбился!
Школьники, среди которых был Петя, сидели в классе, ожидая звонка. Распахнулась дверь. Лучи солнца встретились с загорелым лицом неузнаваемо изменившейся за лето Татьяны, а её необычно яркие голубые глаза в ответ улыбнулись всем одноклассникам.
Петя хорошо помнит, как что-то бессвязно пробормотал в ответ на приветствие стройной и повзрослевшей одноклассницы. А потом, сидя на дальней парте, поймал себя на мысли: он не только не может не следить украдкой за этой девушкой, но думает о ней всё чаще и чаще. В школе и дома, за завтраком и на утренней пробежке.
Но раз я обещал рассказывать по порядку – продолжу. В тот день 1 сентября случилось еще одно событие, ставшее судьбоносным и для Петра Пакетина, и для красавицы Тани. И можете себе представить – не только для них, но и для многих учеников дружного девятого класса средней школы, где они учились.
Итак, снова открылась дверь, и в класс вошли директор школы Марк Абрамович и стройная, красивая женщина – новая учительница химии. Две красавицы в один день – как тут не растеряться Петру Пакетину! Впрочем, в Ларису Васильевну, которую директор представил также как их классного руководителя, влюбился весь класс. Платонически! Можете не поверить, но такое бывает.
Мне кажется, люди охотнее верят в силу государей, способных благоустроить империю, равно в глупость президентов, дурная воля которых может сокрушить великую державу не хуже гуннов, нежели в харизму учителей. И взрослые при первом взгляде на хрупкую Ларису Васильевну вряд ли признали бы в ней этот божий дар. Однако он обнаруживался, стоило ей начать разговор.
Я не буду долго говорить про удивительные педагогические способности Ларисы Васильевны – нам важно понять главное: именно она оказала на наших героев такое воздействие, что они, не раздумывая, после школы поступили на химический факультет университета.
Аппарат Киппа, опыты по взрывам гремучего газа и магические смены цветов растворов производят впечатление лишь вначале, рассуждал Петр. Куда интереснее и увлекательнее опыты по качественному и количественному анализу на факультативе! Выяснить, какие вещества находятся в растворе, в каком количестве – разве это не сродни волшебству?
Старичок-профессор снял очки, протёр и водрузил снова на крючковатый нос, когда Петр на приемном экзамене на дополнительный вопрос: как взаимодействует хлор с водой, попросил уточнить: на свету или в темноте? «Это университетский курс, молодой человек!» – воскликнул изумлённый экзаменатор. И добавил: «Отлично! Отлично! Кто был вашим преподавателем химии?» На химический факультет Петр, Таня и их одноклассник Сергей были зачислены без труда.
Но вернёмся в тот июньский день. Теплый, приветливый для многих, черный для Петра. Он выяснил – Таня не любит его, собираясь выйти замуж за видного парня – баскетболиста с физмата. Они сыграли свадьбу и поначалу жили дружно. Распределились в закрытый НИИ в городе-спутнике. Но вот уже месяц как семья распалась. А два года назад, после выхода из отпуска по уходу за ребенком Таня устроилась по специальности в их НИИ. Более того, в отдел, где трудился Пакетин, который немедленно предложил ей и шефство, и дружбу.
Этим утром Пакетин спешил на работу. Проскочил печальное место в сквере, где они тогда встретились и объяснились. Время поджимало, до НИИ было метров триста, но Петя невольно замедлил движение – по небу неслись удивительной красоты розовые облака. Словно косяк сказочных птиц проплывал над городом.
«Вот, наверное, птица удачи, о которой пела «Машина времени», – подумал Петр, – интересно, а есть ли на свете волшебная птица любви? Наверное, есть. И она может творить чудеса. Возможно, когда-нибудь не воробей, купающийся в пыли суеты, а волшебная птица сядет к нему на карниз, и ему надо её о многом попросить».
Но в следующий момент Пакетин устыдился своих мыслей: «Что за чушь – глупые сказки!»
***
Петя сел за свой стол в лаборатории за десять минут до начала трудового дня и запустил в работу компьютер. Сказать, что Петру Пакетину нравилась его работа, означало бы пересказать метафоричную поэму грубой прозой или перевести оригинальный сонет Шекспира на русский язык с помощью компьютера. Пакетин жил и дышал своей работой. Казалось, он погибнет без атмосферы лаборатории так же точно, как летчик высоко в небе без защитной маски не сможет жить без воздуха. Экстракция – процесс избирательного извлечения элемента из раствора солей – виделась Петру великим таинством природы.
Как обычно, Петр, не мешкая и не отвлекаясь на чай-кофе, приступил к делу. Предстояло оттитровать одну кислоту. Оперируя раствором гидроксида натрия и фенолфталеином в качестве индикатора, Пакетин вскоре с удивлением рассматривал пробирку с жидкостью бледнорозового цвета.
Петр представил себе формулу реагента. Странно: цвет раствора напомнил ему облака по дороге в институт. Мысленно он продолжил цепочку формулы. Неожиданно пришла мысль: развернуть радикалы подобно очертаниям птицы летевшего розового облака.
Петр схватил первый подвернувшийся лист бумаги, зарисовал идею, потом закрыл глаза. Надо же! Несколько дней он думал над этим, размышлял, сопоставлял, а решение пришло внезапно! Пакетин застучал по клавиатуре, вводя новые данные, и компьютер выдал ему великолепный логарифм коэффициента распределения и высокую степень извлечения! Кажется, он на пороге открытия! На изобретение тянет точно! А это не шаг, а настоящий бросок к его кандидатской диссертации! Хотя эту гипотезу надо тщательно проверить!
С этим мыслями Петр включил соседний компьютер и взглянул на часы. До начала рабочего дня оставалась одна минута, а Татьяна – это был её стол – отчего-то задерживалась. Пакетин нахмурился: шеф отдела бичевал за опоздания.
Вот и она! Не вошла – ворвалась в лабораторию:
– Олеся с температурой, я попросила маму вызвать врача.
– Взяла бы больничный, – с недоумением вымолвил Пакетин.
– Петя, какие больничные? Виктор Палыч и так после того, как с дочкой лежала месяц в больнице, на меня косо смотрит. Кстати, через час совещание, не забыл?
– Помню, – улыбнулся своим мыслям Пакетин. Хотелось поделиться своей радостью, но сначала он поинтересовался успехами Тани.
– Неважно, – Татьяна нахмурилась, – экстракция моим реагентом идет в очень узком диапазоне рН из сильно разбавленных по кислоте растворов.
– В производственных условиях возникнет риск выпадения осадков основных солей или гидроксидов, следовательно, экстракция по такому механизму практически не осуществима, – заключил Пакетин.
– Увы, именно так, – вздохнула Таня, – а ты умница. Я тоже об этом думала.
На совещании у шефа обстановка напоминала штиль на море перед штормом. Виктор Павлович заслушал по очереди доклады пятерых сотрудников отдела. Сделал замечания, задал вопросы. Грозно сдвинув брежневские брови, сказал:
– Прошу не забывать: через неделю аттестация. Предстоит сокращение во всех отделах нашего НИИ. И главным критерием отбора будут результаты ваших пилотных проектов.
Остаток рабочего дня и начало следующего Пакетин напряженно трудился над проверкой гипотезы. Его догадка подтвердилась – результаты были поразительными. Оставалось еще раз просчитать итоговые коэффициенты распределения и оформить результаты наглядно.
Ладонь Тани коснулась его плеча:
– Петя, мне сегодня на суд по алиментам надо... я с обеда задержусь, если что...
– Хорошо. Так ты уже полгода судишься.
– Да. В прошлый раз Гришин приехал на новой «БМВ». А принес справку о том, что работает сторожем с заработком 5 тысяч. Убеждать он умеет. Но я не для себя прошу – для дочки. Ей предстоит еще операция.
– Подлец, – отреагировал Пакетин.
– Ты знаешь, Петя, я слишком поздно поняла: любящий волшебник лучше болтливого сказочника.
Она ушла, а Пакетин крепко задумался...
Кто знает все тайники сердца? Покажите мне этого человека, и я скажу: с таким же успехом он может показать вам все тайники змей и все мосты, перекинутые из серой обыденности в Вечность. Мысли о Татьяне не оставляли Петра весь вечер и даже всю ночь...
... Утром следующего дня Пакетин нацепил старые очки с темными стеклами, чтобы черные круги под глазами не были заметны, и отправился на работу. На душе было легко – он принял решение.
Окончательно проверив данные, Петр повернулся к Татьяне и протянул листок бумаги.
– У меня к тебе разговор.
– Ты?! Увольняешься?! – Татьяна бросила взгляд на текст и даже привстала со стула.
– Нашел работу... в Москве, – соврал Петр, – ладно, проехали. Лучше взгляни, какое решение меня осенило недавно!
Пакетин протянул отпечатанные листы бумаги, и девушка углубилась в чтение.
– Всё гениальное просто! – воскликнула Таня, – ты гений!
– Да ладно! – отмахнулся Пакетин, – ты мне вот что скажи: обещаешь довести это открытие до внедрения? Мне все равно увольняться, а в тебя и твои способности я верю!
Таня молчала... потом тихо произнесла:
– Помнишь тот день, когда ты объяснился мне в любви в парке... знаешь, тогда я совершила большую ошибку...
Темные стекла очков опять помогли – скрыли предательски выступившие слёзы. Пакетин взял со стола заявление и пошёл к шефу.

***
В России, помимо наличия дураков, плохих дорог и жадных коррупционеров-чиновников, есть такая особенность, как необходимость двухнедельной отработки при увольнении по собственному желанию. Что касается времени – оно в любой точке планеты способно и двигаться со скоростью черепахи, и лететь ракетой.
В НИИ налицо был второй случай. Спустя десять дней Палыч по возвращению из Москвы собрал сотрудников на совещание и сообщил:
– У меня хорошие новости! Проектом Татьяны Николаевны Гришиной заинтересовалась канадская корпорация. Речь о крупных инвестициях. Руководство НИИ приняло решение расширить штат отдела экстракции. Таким образом, вопрос о сокращении персонала уже не актуален.
В заключение совещания Виктор Павлович попросил задержаться Петра. Из кабинета шефа Пакетин вышел руководителем проекта. Как вы догадались, Палыч разгадал «комбинацию», Петр порвал заявление об увольнении, но вы вряд ли могли предположить, что у двери начальника Петю ожидала взволнованная Таня.
В этот день и в этот час она ничего ему не сказала. Просто порывисто обняла Петра, не обращая внимания на снующих по коридору сотрудников, и поцеловала в губы. И всё стало понятно без слов.
В дополнение к разговору о российских особенностях можно упомянуть длинные очереди в ЗАГСы во многих городах. Именно по этой причине Татьяна Гришина стала Татьяной Пакетиной лишь спустя два месяца после этого дня.

Когда еще не брезжил свет,
а все дома в истоме спали,
напал на женщину поэт,
маньяк-поэт. И в темном зале…
………………………………………….
читал стихи невнятно, хрипло…
Была та женщина «сова»,
но тут подумала: «Вот влипла,
уж лучше б нагло приставал…»

1
Десять ангелов бьют тишину, как синицы, сбиваются в стаю. Бронепоезд ушёл на войну, а они грустно списки читают. Дребезжащий раздался звонок – паровоз разогнался со свистом, боевой командир Иванов говорит Иванову-радисту: «Белый провод подключим на «плюс», чёрный провод прикрутим на «массу». У радиста завязанный флюс, но зато можно спрятать гримасу.

Ситуация в целом ясна: бить врагов – наш обычай старинный.
Ждёт радиста Матрёна-жена, пёс Барбос и большая перина. За Матрёну спокоен радист: не гуляла ни разу налево! Как к груди прижимала: «Вернись – и с тобою мы будем forever!» В щели поезда влазит рассвет – полосатый, как хвост у енота. Сколько в башнях снарядов – секрет: заряжающий сбился со счёта. Опоясали рельсы страну, почтальоны разносят повестки. «Бронепоезд ушёл на войну», – десять ангелов шлют sms-ки.

2.
На спидометре куча нулей, но приборы не видят друг друга.
А Матрёна глядит на дисплей... телефона, на фото супруга. Там, где милый, - война и враги. Только чувства Матрёны - как угли. Шепчет страстно: "Себя береги", а Барбос лижет старые туфли.

Пёс виляет хозяйке хвостом, и Матрёна, укутавшись в шали, день и ночь размышляет о том, что любовь крепче пушек и стали. Всё исполнится – был бы здоров, был бы жив в эту злую годину, И мечтает: придёт Иванов и её увлечёт на перину. А она, как ион, воспарит, как и Он, будет в радости таять.

В женском мягком так сладко топить бессердечную, грубую память.

Мысли кружат, как стая ворон, но надежда – как лучик сквозь тучи. Я хочу, чтобы было матрён больше, чем угловато-колючих. Сердце ищет всегда тёплый кров. И не важно, в каком будет ранге, как вернётся домой Иванов – улыбнётся застенчиво ангел.

В день, когда страна мерчендайзеров, супервайзеров, дистрибьютеров, менеджеров и нищих пенсионеров переходила на ЛЕТНЕЕ время, Вася Матрёшкин получил странное электронное письмо из Москвы. Анализируя его поочерёдно то правым, то левым полушарием довольно ещё проворного головного мозга, Вася, тем не менее, не смог сделать никаких серьёзных выводов и поэтому решил посоветоваться с другом. Тем более, по воскресеньям он всегда парился с ним в бане, не упуская случая обсудить важные вопросы, а заодно и помыться.
– Эх, парок сегодня хорош! – начал Вася издалека.
– Хорош, – поддакнул Игнат, – а веник фуфло! Говорил тебе: надо было до Ильина дня на дальнем покосе вязать. Там рядом рощица заветная… берёзки молодые.
– Не ворчи, – миролюбиво протянул Василий, – я в то время за главного редактора оставался. Текучка. Некогда было…
Игнат покосился на берёзовые листья, прилипшие к распаренным телам друзей, и смягчился:
– Да ладно.
Он раздольно вздохнул, словно выпуская на свободу часть своей умиротворённой богатырской души. Затем оглядел деловито намыливающихся мужиков и предложил:
– Пошли, Васька, посидим, пивка выпьем, отдохнём!
– Отдохнём, – эхом отозвался Матрёшкин, – а вот насчёт пивка не получится.
– Как так? – искренне обиделся Игнат, – я же принёс! А не хватит, Вовку-банщика пошлём в ларёк. У меня и деньги есть.
– Да не в этом дело, – махнул рукой Вася, – обещал я.
– Кому? – правая бровь Игната поползла вверх, – ты же второй год один живёшь!
– Один, – подтвердил Вася, – только тут такое дело…
Он почувствовал, что сейчас самое время поделиться с другом самым сокровенным и, покосившись на отдалённых соседей по предбаннику, выложил всё, как на духу:
– Ты только не смейся. И не болтай никому. Ладно? Я тут сайт один нашёл про здоровый образ жизни. Петьке в школе надо было. Он, вундеркиндер, блин, опять на какую-то олимпиаду или конференцию в областной центр собирается. Заодно я туда на сайт свои буколики выложил. К ним мыслишки всякие. Как я, значит, понимаю здоровый образ жизни и всё такое. Фотографию туда же собственную, где я на рыбалке, о себе пару слов, адрес электронный оставил.
– Ну и что такого! При чем здесь пиво? – Игнат отхлебнул прямо из двухлитровой пластиковой бутыли, крякнув от удовольствия.
– Не перебивай, – слегка обиделся Вася, – отзывы пошли. Один к стилю докопался. Другие по мелочам. Двое похвалили. Правильно, мол, в городе Ново-Петуховске понимают здоровый образ жизни! Так и надо всем понимать, вашу мать! Потом, конечно, отзывы прекратились. Всё стихло. И вдруг на свой ящик – непосредственно – получаю ответ. Дамочка интересуется… из Москвы. Правда ли что у вас в райцентре такой чистый воздух? И действительно ли все заводы стоят?
– Известное дело, стоят, – шумно выдохнул смесь пивного перегара с неподдельной обидой Игнат, – на инструментальном теперь оптовый склад, на швейной фабрике – супермаркет. Я сверло китайское вчера в этом супермаркете купил, начал стенку буравить – погнулось. А наши-то были ого-го! А дамочка-то какова? Фотка есть? Молодая? Красивая?
– И молодая, и красивая! Опять ты перебиваешь, – Вася укоризненно посмотрел на друга, – склад, супермаркет… сколько раз тебе надо объяснять в газетах и по телевизору: рынок всё урегулировал. Значит, стране выгоднее склады и маркеты, чем головняк с производством. Вот в соседнем Задрипещенске лакокрасочный завод пять лет назад остановили. Так рыба в реке появилась! И большинство задрипещенцев довольно, и все зарубежные производители краски в восторге. А чиновники в Москве и от нефти своё поимеют, эвон, всю недвижимость за границей раскупили, бедные французы и швейцарцы строить не успевают. Так вот. Интересуется она не по теме, а как у меня личная жизнь, то да сё. А мне что скрывать? Холостой, дескать. А дети, интересуется. Устроены ли? Конечно, отвечаю. Помогаю им. Способные, черти! Старший в три года читать выучился, младший – в два. Кровь с молоком! Сейчас школу заканчивают. А не было ли наследственных болезней? Откуда, отвечаю. Все были в норме, а наши бабки-дедки меньше девяноста годов не жили. Даже про мой резус-фактор спросила.
– Чего это так интересуется? – опять не выдержал Игнат.
– Вот! – Вася поднял вверх указательный палец, – подходим к самому интересному моменту. После нескольких писем с таким допросом получаю конкретное предложение. Не согласитесь ли, Василий Феофанович, стать отцом моего ребёнка? Все расходы по его содержанию и воспитанию беру на себя!
– Это как! – Игнат от удивления даже бутыль с недопитым пивом вытащил изо рта и отставил в сторону, – а, читал, дитя из пробирки. Понимаю.
– Ничего ты не понимаешь, – Вася потянулся от волнения к бутыли с пивом, но спохватился и махнул рукой, – не хочет она через пробирку. Муж у неё то ли депутат, то ли важный чиновник, у него даже служба безопасности есть, узнать может.
– Как? – теперь Игнат потянулся к бутыли, сделал огромный глоток, – ты туда поедешь что ли?
– Заладил: как, как… – усмехнулся Вася, – понимаешь, в Москве ей категорически не хочется. Хоть и огромный город, но стрёмно. Она только что из Таиланда вернулась, а скоро собирается на остров Бали. Так вот в промежутке страстно желает побывать в Ново-Петуховске и несколько дней побыть у меня. Тем более, в Задрипещенске живёт её родная тётка.
– До Задрипещенска от нас всего-то двадцать килОметров, – дал справку Игнат, – автобусы иногда ходют. Когда нет снежных заносов, и дорога от грязи в мае просохнет, можно и за час добраться.
– Да на кой ей твой Задрипещенск! – Вася удивился непониманию друга, – отмазка это. Она последний раз была у тётки в школьные годы. Думаешь, её ностальгия замучила? Нет! Мне она прямо написала, туда я особо не стремлюсь и этим чувством не страдаю, бОльшую часть времени провожу в нашем новом доме на Кипре, и Родина там, где нас любят.
– Это, кажется, Лермонтов говорил, – поинтересовался Игнат.
– Не помню, – пожал плечами Вася, – знаю только, в нашей стране человеку ломаный грош цена – это факт. Ты мне лучше скажи, что мне ответить на письмо?
– А фигура у неё как? Такие снимки она тебе присылала? – вместо ответа спросил Игнат.
– Конечно! Фигура – супер! Талия осиная, а задница оттопыренная, как у Зинки-доярки, хоть стакан ставь! Тридцать два, а на двадцать пять выглядит! Она же только собой целые дни и занимается. Фитнес там. Массаж, бассейн, сауна. Что ты хочешь?
– Но почему ты? – не унимался Игнат.
– Понимаешь, оказывается, похож я внешне на её мужика. Он мне ровесник, тоже тридцать пять. Но, конечно, закабанел на богатых хлебах и от водки подпортился. Не просыхает – с банкета на фуршет. С фуршета на презентацию. С презентации на юбилей. Она решается, значит, поддержать призыв Президента В.В. Путина и завести второго ребёнка. Ты же знаешь, к чему наш любимый президент В.В. Путин давеча призывал? А подсознательно понимает, если первенец умом и здоровьем не блещет и только благодаря взводу гувернеров, репетиторов и личных врачей ещё как-то в теме, то чего от второго-то ждать? Муж всю генетику пропил, – выложил остатки информации Вася, – да и как мужик, наверное, не очень. А у меня, получается, денег больших нет, яхты и виллы никогда не будет, но осталось кое-что, что её очень интересует… пока думаю, а пиво решил по её просьбе уже не пить…
– Теперь понимаю, – протянул Игнат, – чего же ты сомневаешься? Соглашаться надо! Эх, кабы я был на твоём месте…
Он мечтательно поднял глаза к потолку, на котором висели огромные водяные капли, похожие на кислые виноградины, которые пытались выращивать одно время новопетуховские садоводы. Видимо, вспомнил сокровенное. Но, вовремя обратив внимание на стремительно увеличивающиеся в размере наипервейшие половые признаки, спохватился:
– Размечтался! Давай-ка, Васька, в бассейн нырнём! А потом – в парилку!

***
Московский экспресс Ново-Петуховску уделял только минуту своего внимания. Матрёшкин с трудом выпросил у главного редактора редакционный «УАЗик» и прохаживался по перрону с чахлым букетиком цветов. Насчёт этого символа внимания пришлось срочно подсуетиться и договариваться с однокашником по университету, а потом доставлять с оказией из областного центра. В его родном городе, да и в соседних Запедрищенске и Задрипещенске все цветочные магазины и ларьки давно были закрыты за полной ненадобностью и перепрофилированы в магазинчики. Эти форпосты торговли их хозяева, острословы-предприниматели, с явной издёвкой над жителями, словно сговорившись, именовали «супермаркетами». Новопетуховские галантные ухажёры предпочитали дарить своим возлюбленным что-то иное и более, по их убеждению существенное. Например, бутылку пива или флакон цветочного одеколона. А летом все палисадники и задворки домов местных жителей и так утопали в упитанных крепких цветах.
Матрёшкин волновался, как перед первым в своей жизни государственным экзаменом. Вспоминал многочисленные фотографии очаровательного партнера по роли в новом спектакле и зябко поёживался – то ли от озорного весеннего ветерка, то ли от ощущения нереальности происходящего.
Вот экспресс подлетел, и на перроне осталась лишь Она. Несравненная и волшебная, потому что штамп «сошедшая с глянцевой страницы модного журнала» звучал бы некорректно и даже оскорбительно. Таких красивых журналов никто еще не издавал, не печатал и, соответственно, не видел! Усатый проводник шустро выставил в грязь огромный чемодан на колёсиках, оглядел покосившееся одноэтажное здание вокзала, построенное в годы первой пятилетки, и с удивлением щипал крупный нос вплоть до того самого мгновения, когда поезд резко дёрнулся на восток.
В окошко буфета выглянули сразу трое: обе толстые посудомойщицы – рыжие Светка и Нинка, и жидконогая, конопатая, перекисно-блондинистая буфетчица Наташка. Заведующая Таисия Патрикеевна привилегированно пялилась из окна собственного кабинета. Раскрыв рот, они наблюдали за пассами разволновавшегося Матрёшкина, который сначала мужественно принял чемодан от поезда и потянул было за собой, однако заехал в грязь и забуксовал. Он приподнял багаж, вызволив из лужи, но, передавая букетик не то тюльпанов, не то подснежников, неловко прислонил к своему новому плащу дамскую поклажу и сконфузился, выпачкавшись в жирной новопетуховской грязи.
Дама была подобна фейерверку, и сказать, что она была на удивление хороша, значит, просто обидеть эту женщину! Она была достойна кисти лучших художников своего времени, и настоящие ценители земной красоты и мастера, несомненно, должны были выстроиться в длинную хвостатую очередь, чтобы суетливыми бросками кисти запечатлеть на холсте её надменные губы, изящные линии тонкого носика, глубокие голубые глаза с грустинкой и стрелки взметнувшихся бровей под непослушными соломенными прядями. Запечатлеть, чтобы затем понять: ни одна картина не сможет отразить всей великолепной гармонии черт прекрасного свежего лица, никакой мастер не сможет добиться хотя бы приблизительного сходства, а палитра цветов, несмотря на нечеловеческие усилия, будет всё равно бледной и невзрачной.
Матрёшкин осознал: фотографии оболгали красоту, и после нелепых поздравлений по поводу благополучного прибытия в Ново-Петуховск побледнел, покраснел, попытался заговорить о погоде. Вновь сконфузился и вплоть до посадки в машину лихорадочно соображал, что же ему делать с этаким совершенством. Кровь вскипела в нём, как варенье у бабки Матрёны, попыталась убежать вон. Но убегать было некуда и нельзя, красота с неподдельным интересом разглядывала хрущёвские пятиэтажки города и старые избы, покосившееся здание детского дома и недавно отремонтированное помещение налоговой инспекции, а он сидел рядом, отводя смущённые взгляды от безумно восхитительной коленки в чулке телесного цвета. Водитель Витька Горгонкин нагло косился на пассажирку через зеркало заднего вида и по этой причине чуть не въехал в притормозивший у здания районной администрации рейсовый автобус. Этого ещё не хватало!
Когда подъезжали к панельному дому Василия, мирная пчела пронзительной догадки, кружащаяся над Матрёшкиным, вдруг обернулась злобной осой и ужалила дерзко и болезненно, причём, прямо в голову: «Чем кормить-то буду?». На первое время меню было у него спланировано, а дальше то как? Не потчевать же красоту магазинными соевыми пельменями, на которые он часто переходил в силу крайней неприхотливости? Наглый водила Горгонкин по-свойски подмигнул старшему по званию Василию, и, воспользовавшись тем, что Матрёшкин был занят с чемоданом Несравненной, успел вручить красавице свою визитку и протянуть огромную ладонь, похожую на малую сапёрную лопату.
Но оса по поводу кормёжки показалась вскоре мелкой мухой. Не успел Вася взгромоздить на пятый этаж чемодан и отдышаться, как обозначилась острейшая проблема: глаза гостьи округлились после посещения ванной, выразив удивление подобно удивлению первого космонавта, ступившего на поверхность иной планеты. Дело в том, что в доме, где жил Матрёшкин, никогда не было горячей воды. Домовитые новопетуховцы ладили в таких домах титаны. Матрёшкин, попавший в эту квартиру после размена, не стал это делать, летом купался каждый день на озере, а в другое время года дважды в неделю ходил в баню, где заодно и мылся.
Итак, горячей воды не было по проекту. Холодная, кстати говоря, тоже шла далеко не всегда. В тот день, как назло, её не было. Кран издавал издевательское шипение, как кобра, предупреждающая об опасности. Красота готовилась заплакать. Матрёшкин не мог допустить этого! Будучи оптимистом, он уже через пару минут сделал важный вывод: было бы ещё хуже, если бы забилась расположенная в двухстах метрах колонка. А так дело поправимое. Вася таскал вёдра на пятый этаж и даже ни разу не выругался, вспоминая светлый облик гостьи, одни глаза которой заставили бы его перетаскать на пятый этаж близлежащее озеро, а не то что пол ванны. Он грел на газовой плите дополнительные вёдра, одолжив у соседей. Посвистывал, думая, как ему дальше себя вести?
Однако пора представить Несравненную подругу Матрёшкина по переписке, москвичку, красавицу, гостью славного города Ново-Петуховска. Звали её очень даже обыкновенно – Анастасия! Так зовут многих русских и даже нерусских красавиц. Чего же тут удивительного? Удивительное было в другом. Главный редактор Свечкин не только отпустил Матрёшкина до конца этого дня, но дал ему ещё три дня в счёт отпуска, несмотря на невероятную запарку в редакции. И без всякого письменного заявления и нудных нравоучений, а всего-то после краткого телефонного разговора. Не иначе, Витька Горгонкин рассказал во всех красках. А может, у пожилого главного редактора районного вестника «Знамя Ново-Петуховска» Матвея Сигизмундовича всплыли в памяти его молодые годы. И вспомнил он, как крутил сумасшедшую любовь с молоденькой журналисткой Таисией из «Запедрищенского рабочего», как ездил с ней по бездорожью на мотоцикле, отыскивая подходящий стог сена, как доводил девушку до безумия и животных стонов в закутке животноводческой фермы, прижав к поилке под печальные взгляды коров-рекордсменок. А в результате такого форменного безобразия проваливал график вёрстки, срывал выпуск газеты в срок и получал от запедрищенского первого секретаря по первое число, однако был всё равно счастлив.
Анастасия плескалась в драгоценной новопетуховской воде, собранной по капелькам, а Матрёшкин жарил на кухне котлеты. Вчера он до поздней ночи неистово производил фарш на старенькой мясорубке, старательно резал овощи и любовно строгал салаты. И дело даже не в том, что красавица ему шибко понравилась. Он был коренным новопетуховцем. А они, как свидетельствуют древние летописи, ещё со времен Дмитрия Донского отличались особым гостеприимством и радушием, что с незапамятных времён отличало их от спесивых запедрищенцев.
Разумеется, ему было немного не по себе, но кому по себе в такой ситуации, когда в голове всё громче и громче звучат бравурные марши, а могучий инстинкт продолжения матрёшкинского рода бросает то в жар, то в холод. Шипение из крана усилилось, кран на кухне фыркнул, пошла холодная вода. В этот момент из ванной показалась Несравненная.
Сюжет моего рассказа изначально циничен. И было бы ещё бОльшим цинизмом свести дальнейшее повествование к банальному изложению полового акта. Можно было резким образом изменить сюжет и сделать Анастасию хитроумной инопланетянкой, охотящейся за человеческой спермой. Однако сотворить такой ход мне не позволяет моя нелюбовь к классической космической фантастике, как к ответвлению жанра. Я тяготею к фантастике земной, и мне очень не хотелось бы, чтобы у прекрасной героини в конечном итоге вырос хвост, зазмеились волосы, стали гранатовыми или апельсиновыми глаза.
Признаться, мне она сразу понравилась. Стало быть, остаётся только один выход. Раз уж красавица преодолела пару тысяч километров и почтила своим драгоценным вниманием Ново-Петуховск, логично предположить: ружьё, висящее на стене, наконец, выстрелит, а Матрёшкин исполнит свою мужскую миссию. Тем более, он уже пошёл во имя этого на определённые жертвы, третью неделю не пьет ни водки, ни вина, ни пива, готовясь к ответственному моменту во взаимоотношении полов.
Ах это взаимоотношение! Если кто-нибудь вспотел во время этого, ещё не значит, что он взлетел. И самая глубокая пропасть планеты и самый высокий пик не могут быть мерилом тех крайних точек в полёте, в котором ежесекундно находятся тысячи жителей нашей планеты. Да что говорить о нашей планете! Страшно представить, какое неисчислимое количество разнообразных существ совершенно немыслимым образом совокупляются друг с другом. И самое простое, что мы можем себе представить, так это огромное количество изумрудных хвостов, которые сцепились вместе под зыбким лазурным стеклом и, представьте себе, очень счастливы.
Никто не измерит температуру сердец и силу неистового пламени счастливцев, удостоенных великого огня природы. И нечасто бывает, что на жизненном тусклом небосклоне загорается такая ослепительная звезда, как у Василия.
У Матрёшкина пересохло во рту, он попытался взять себя в руки и вымолвил:
– Так вот вы… то есть, ты… какая.
Голая Анастасия, лежащая на диван-кровати, сдвинула загорелые ноги, изменив выражение лица женщины, знающей себе цену и представляющей свою силу, на выражение лица скромной и добродетельной матроны. И, протянув бумаги, робко сказала:
– Не слепая. Вижу. Всё будет… и сейчас, и ночью, и завтра, и послезавтра. Но сначала подпишите… то есть, подпиши. Вот здесь… и вот тут.

***
В день, когда страна мерчендайзеров, супервайзеров, дистрибьютеров, менеджеров и нищих пенсионеров переходила на ЗИМНЕЕ время, Матрёшкин получил электронное письмо из Санкт-Петербурга. Анализируя его поочерёдно то правым, то левым полушарием довольно ещё проворного головного мозга, Василий Феофанович, тем не менее, не смог сделать никаких серьёзных выводов и поэтому решил посоветоваться с другом. Тем более, по воскресеньям он всегда парился с ним в бане, не упуская случая обсудить важные вопросы, а заодно и помыться.
Но в это воскресенье баня отменялась. Слишком много было работы. Василий Феофанович вздохнул и нажал кнопку аппарата селекторной связи:
– Наталья Петровна! Соедините меня с Игнатом Ивановичем, директором нашего запедрищенского филиала.
И услышав приятный, родной голос старого друга, директор Центра естественной репродукции человека, с интонацией уставшего, но хорошо поработавшего человека, сказал:
– С Питера письмо только что получил. Очередь у них расписана на год вперёд. Предлагают, помимо Запедрищенска, ещё и в Задрипещенске наш филиал открыть. Есть предложения иностранных фирм о сотрудничестве в организации специальных туров. Это первое. Второе. Мне кажется, пора расценки увеличивать. Нам надо проектировать новое здание. Подумай!
И по своему обыкновению добавил:
– Ты только не смейся. И не болтай никому. Ладно?

...........................«Ночь смотрится, как Тютчев».
.................................Велимир Хлебников

А тишина раскинулась такая,
что слышно, как шуршит под полом жук.
Ночь – Пушкин. Триста раз её читая,
я двести раз другою нахожу.

Ночь – полем успокоенный Вергилий:
среди торосов не горящих ламп
с ним можно плыть челюскиным на льдине
знакомо-незнакомого стола.

Сквозь времена, зарницы, отголоски
прорвёмся через бурю напролом,
и подмигнёт на суше Маяковский:
«Стихи стоят свинцово-тяжело».

Когда устанут тьма и свет бороться,
звезда звезде тихонько повторит:
конечно, ночь – замёрзший, тихий Бродский,
он будет приходить и говорить

и за стеклом, фантомам потакая,
покажет всем Италию и Крым.
Но тишина раскинулась такая,
что кажется: попал не в те миры.

Размалёванный кичливой рекламой троллейбус, урча и подвывая, полз по вечернему городу. В салоне было совсем немного пассажиров, и все они, с горьким и надменным отрицанием происходящего, давно уже ушли далеко в себя, отрешённо дожидаясь своей очереди на выход. За исключением одного странного пассажира.
Впрочем, почему странного? Одет он был не как все, ну и что? Мало ли кто ходит нынче в драповых пальто и без шапок. Прическа не соответствовала общепринятым нормам, волосы казались чересчур длинными? Позвольте, какие нормы? Сейчас, кто во что горазд. И ничего! Хорошо ещё, он не стрижен лесенкой и не изумлял оттенками волос фиолетово–сиреневой гаммы.
Ах, вот что! Глаза его были полны призывной тоски и одновременно светились бесстрашной надеждой. Они бросали вызов серой обыденности города, влачившего жалкую и размеренную жизнь по скучным и наезженным колеям. И были обращены глаза эти на женщину, которую нельзя было не назвать красивой. Для таких время, остановившись, отдыхает, чтобы потом, спохватившись, нанести сразу один точный, сильный, безжалостный удар.
Но до этого было ещё далеко. Ведь не случайно наш странный герой так смотрел на неё, а потом, кашлянув, чётко произнёс:
– Я хочу написать Ваш портрет!
Женщину, вероятно, в мыслях собирающую эдельвейсы на высокогорных альпийских лугах или созерцающую попугаев в сочных, вечнозелёных лесах Австралии, явно не обрадовало предложение странного попутчика. Оно было подобно внезапному возвращению в мрачный, чёрно–белый, отвратительный мир. А иначе отчего же её тонкие брови сотворили молнии, а яркие губы тронула недовольная гримаса? Она не удостоила мужчину ответом, а лишь отрицательно покачала головой в изящной шляпке, поправив выбившуюся прядь белокурых волос.
Мужчина пристально посмотрел на красавицу. Как будто заглянул не в голубые глаза её – в глубину души. Невинной и прекрасной, идущей своей тропой красоты, на которую вступил совершенно нечаянно. И сознавая своё место, теперь словно не у женщины – у великого Создателя всех миров испрашивал робко великодушного разрешения продолжать путь.
– Но …
Он смутился под её суровым взглядом, отвёл глаза на потёртую папку с карандашными набросками, в волнении почесал плохо выбритую щёку и всё-таки закончил:
–… я хочу написать Ваш портрет. Это не займёт много времени.
Красавица, как будто бы окружённая защитным эфирным облаком, холодно, словно с высоты небес, вновь бегло оглядела его, волнуемого роковой загадкой бытия, и смертно бросила звонкое:
– Нет!
Она вновь продолжила путь по загадочной тропе, а он остался в хохоте незримых демонов у нелепой развилки в ожидании притока свежего воздуха или поддержки Демиурга. Но помощи ждать было неоткуда, отчего художник погрузился в чад напряжённых раздумий, остроконечных тревог и нелепого бреда отлетевшего почти дня.
Троллейбус замедлил движение и подошёл к остановке, ярко освещённой прилепившимися со всех сторон киосками, заполненными палёной водкой и газированной водой всех цветов радуги. Женщина изящно поднялась со своего места и вышла из салона. А мужчина?
Разумеется, он преодолел все туманные сомнения и созвучия условностей, и, стремительно выскочив за ней, уже на границе тьмы и ярко освещённого круга торговых точек, как на границе миров, догнал и перегнал красавицу. Забежав немного вперёд, он глупо взмахнул руками и вновь озвучил своё странное желание, подкрепив на этот раз громкими аргументами:
– Да, я не столь быстро рисую, как Редискин. Не так ловко смешиваю краски, как Капусткин, и не так мастерски изготавливаю багеты, как Картошкин. Однако мне удаётся передать волшебную суть души человека. Вперёд, во тьму грядущих времён, полетит горделивое и прекрасное изображение, и когда на небе не будет солнечных лучей, оно, это отображение стройных форм природы, будет освещать поникшее от осознания силы красоты окружающее пространство микрокосма.
Женщина, буквально на доли секунды замедлила своё движение по направлению к дому, словно в нерешительности, но вдруг, как ветер в океане, напротив, убыстрила шаг, отрезав:
– Нет, нет и нет!
Но художник уже ощутил рокотание бури в груди. Он попал в плен лазурных видений и оживших надежд, выползших из раковин отчаяния на свет божий и ощутивших безбрежие океана фантазий. Из раба судьбы он начал медленное и болезненное превращение в её властелина и твёрдо заметил попутчице:
– Конечно, я не из числа великих художников. Но я послушен призывам неведомых сил, заклинающих повторить моё предложение. Вероятно, это силы природы и как знать, не отреагируют ли они грозной обидой на отказ увековечить их великое творение. Отчего же не подчиниться?
Женщина молчала.
– Я хочу … написать Ваш портрет.
Он горячо и пылко, как самум, налетающий на оазис в пустыне, принялся бросать в бой всё новые и новые аргументы, приводя примеры великих художников прошлого, начиная от Рембрандта, а она всё молчала. Так они подошли к подъезду дома, отличающегося от соседних домов лишь номером, и тут она неожиданно едко спросила:
– А может, мне просто отдаться?
Он, задыхаясь от волнения, не смог вымолвить ни слова, а лишь кивнул в ответ и с бесстрашием пирата, идущего на абордаж, прошёл за ней в хмурый подъезд. Любопытная красавица луна пыталась заглянуть за ними внутрь типового строения, а когда это не получилось, спохватившись, стыдливо прикрылась облачком. Поэтому этот спутник Земли не смог увидеть, как кольцеобразный огонь начал медленно и неотвратимо сужаться и вдруг охватил этих двоих так плотно, что они долго не могли выбраться из кольца дикой и всепоглощающей страсти.

Те, кто горели, полюбив, и те, кто сгорели, не отведав встречного порыва, одинаково творцы, потому что, прикоснувшись к кусочку вечности, стали смотреть на жизнь совсем по-другому, осознав не только воистину великую силу страсти, но и её способность решительно изменить существо человека. Блажен, кто чувствует эту правду и несчастен, кто не ведает её.
Однако кто знает все тайники сердца? Покажите мне этого человека, и я скажу: с таким же успехом он может показать вам все тайники змей и все мосты, перекинутые из небытия в Вечность. И мечта о подвигах – лишь детская забава по сравнению с мечтой о долгом обладании прекрасным.
Мужская половина читателей не даст соврать, а я цинично замечу: обладать красивой женщиной совсем не то, что обладать красивой вещью, ибо требует постоянной находчивости и даже дьявольской изобретательности.
Не слабая половина читателей ждёт конкретных действий героя. Другая же, слабая и прекрасная половина уже давно почувствовала подвох. Итак …
–Я хочу написать Ваш портрет! – громко сказал он утром, жестом римского патриция перекидывая через плечо смятую простынь. И его глаза, устремлённые на неё, сверкнули грозным огнём.
–Нет, – всё так же твёрдо ответствовала она, – когда я, простая натурщица, двадцать лет назад вышла за Вас замуж, я поставила всего лишь одно условие. Я никогда больше не буду позировать.
Скорбный глас вырвался из груди его, пробил этажи многоэтажки и достиг голубя, всю ночь мучавшегося на чердаке бессонницей, и только что, наконец, задремавшего. Бедная птица встрепенулась, а ослабевший звук растаял среди пыльных стропил и всякого хлама, словно напоминая о бренности этого нелепого и грешного мира людей, способных время от времени поражать Великого Создателя своими безумными, противоречивыми и в то же время такими восторженно яркими поступками.

Июньский день ушёл за горизонт...
В служебной, плохо прибранной квартире,
влюблённый крепко дворник Дормидонт
писал стихи, мечтая о Глафире.
В бессилии он падал на кровать —
не выходили строки про богиню,
один фрагмент закончил рифмовать,
и понял: это сказано другими...
Коты в запале жизни половой
орали — Дормидонт сопел сурово.
Клён за окном зелёной головой
качал, но подсказать не мог ни слова.
Как точно отразить изгиб бровей
и взгляд зелёных глаз — земной и строгий?
Днём, на работе, думал лишь о ней,
а вечером не радовали строки.
«Она милее жизни на земле...» —
порвал и начал стих писать с начала...

...Глафира в это время на метле,
украденной у дворника, летала.

На полосе асфальта по сигналу светофора зашевелились разноцветные, металлические звери. Отполированные до зеркала и пыльные, красивые и несуразные, новенькие и смертельно уставшие – они тронулись, не обращая внимания на собаку, которая бежала поперек механической реки по «зебре» перехода.
Животное едва не коснулось бампера одного автомобиля, промелькнуло перед спортивной машиной, благоразумно пропустило следующую, и, наконец, порадовало меня и стоявшую рядом старушку благополучным прибытием на нашу сторону. Несмотря на счастливый исход акции, движения собаки показались странными. В этот момент вечернее солнце отразилось от тонированного стекла одного автомобиля, коснувшись морды животного. Стало понятно: это была слепая собака.
Что позволяло ей выживать среди жестокого города, ускользать от ловцов животных, находить пищу и укрытие от ночных холодов? Божье милосердие? Невероятное везение, как проявление руки Божьей? Перешагнувшие все границы слух, обоняние и осязание, которые заменили зрение? Какие волшебные силы каждый день приходили на помощь созданию в свалявшейся, грязной шкуре? Согревающие собачью душу воспоминания о счастливых днях молодости? Надежда на чудо?
Если бы этот исхудавший пес обладал речью, он мог бы о многом рассказать. Например, о рассыпанном по поляне шрифте запахов или о полутонах неслышных людям звуков. О том, что ночь – это море по своей глубине и таинственности. О времени, которое в собачьем мире имеет совсем другую цену, отчего чаще хозяева переживают собак, а не наоборот.
Если бы собаки умели говорить, они могли бы рассказать о самых интересных вещах. Но ни одна уважающая себя собака никогда не унизилась бы до рассуждений о преданности человеку – это по собачьим меркам глупо и банально. Если ты живешь с человеком, служить ему – только в этом состоит смысл жизни.
Тот, кто хоть раз заглядывал в глаза собаке, меня поймёт. Собачий мир не шире нашего, но простирается в другом направлении. Если бы среди собак были философы, они легко доказали бы – их мир более возвышен. Хотя бы потому, что гораздо больше людей живут для себя, а собаки в массе своей живут для людей.
Перебежавший улицу пёс, судя по одышке, был стар, но, вероятно, не всегда был бездомным – на его худой шее висел потёртый кожаный ошейник. Развернув карамельку, я положил её на тротуар. Пёс обнюхал гостинец, но есть не стал.
Он поднял морду с белёсыми бельмами вместо глаз, пошевелил пересохшими ноздрями, не издал ни единого звука и исчез так же неожиданно, как и появился…

...................................«Шальной рассвет уже буравит стены»
...............................(М. Бильковский)

Рокеру Майклу в Тель-Авив

1
Над распростёртым телом Тель-Авива
ни облачка, ни сизого дымка.
На панораме Яффского залива
рассвет буравит дырки, а пока
он хулиганит, Майкл берёт гитару,
и щекоча нагретую струну,
с веселым Дагом Олдричем на пару
нарушит в этом доме тишину.

Но песня в этот час подобна грому.
Нет, стоп. Начну, пожалуй, по-другому.

2
Майкл стукнул по будильнику и спит.
Хороший вариант! И Тель-Авив
окрашен в яркий цвет «Chateau Lafite»,
не только терпелив, но и сметлив,
способен, напрягаясь, расслабляться.
Лучи коснулись каждого двора,
и волны, убыстряя ритмы танца,
на пляж несут медузу умирать.

Рубиновые море и трава.
Но Майкл не видит. Стоп! Пора вставать!

3
А ветер волны, как и прежде, гонит,
медузу смерть медузья унесла.
Как галлий расплавляется в ладони,
так лень течет по краешку стола
и густо желтым цветом мажет лица.
Желая прорываться напролом,
десятки кенарийских экспедиций
пьют кофе за обеденным столом.

Крадётся по стене и по стеклу
рубиновый, почти ослепший луч.

триптих

................................................«Сподручней выбрать большее из зол
................................................в расчете на чувствительное эхо»
.......................................................(И. Бродский)

I.
Время – не мать: как детей, не прощает, строгим арбитром взирая на всех. Думал, что жизнь, как планета, большая, а оказалось, она – это снег. Детская сказка попала в неволю, часто морозно душе, как зимой. Кто это мечется, шалый, по полю? Ты приходи ко мне, гоблин, домой! В кресло не сядет расслабленно совесть – память зажжет для неё фонари. Выпей вина, начинай свою повесть, только всю правду, как есть, говори.

Знаю: тебе надо много и сразу, как ни крути, авантюры в крови, только судьба по внезапным отказам может сравниться с портом USB. Вижу, не просто дать волю гордыне, если тревога с тоской на паях. Ты иногда слышишь голос в пустыне? Это мечта заблудилась твоя.

II
Если задам я вопрос не по теме, тополь и Яндекс в ответ промолчат. Где же ты был, если скорбные тени стали темнее, чем крылья грача? Ты говоришь, что страна есть Отката. Кто возвращался из той стороны, мне говорил – за проезд там когда-то тролли взимали четыре цены.

– Тот же тариф, только новая фаза – если «откатишь», то будешь в чести. Дело нельзя начинать, не «подмазав», и не случайно народ загрустил. Выросли новых друидов хоромы, а ремесло возродить не дают, шьют и куют желтолицые гномы, и из соседней страны к нам везут. Хаос. Безверие. Скука. Поборы. Пропасть растет в ширину и длину, из-за откатов спортсмены-алдоры дружно в свою возвратились страну.

III
– Гоблин, ты мне вроде старшего брата, знаю тебя я уже пятый год. Но неужели большая Отката в будущем, тихо хЕрея, умрёт? Счастье теряется в облаке млечном, смех стал добычей плохого житья. Не размышляю сегодня о вечном – чаще о женщинах думаю я. Вспомню их бёдра и груди тугие, будто по взлётной несусь полосе. Видел, живут там эльфийки такие, что есть надежда – пропали не все.

Землю укрыв, словно мама младенца, ночь будет прясть свою лунную шерсть, девушке милой отдам я полсердца. Честно скажи, там красавицы есть? Грозный металл запрягая в оглобли, мир занемог и обрюзг, будто Рим. Есть! Так за это, мой старенький гоблин, выпьем вина и, как звёзды, сгорим…

Пояснения

World of Warcraft (world – мир, warcraft – воинское ремесло) – ролевая онлайн-игра. Цели игры каждый определяет для себя сам. Согласно книге рекордов Гиннесса, игра «World of Warcraft» является самой популярной игрой такого рода в мире. Это страна со своими законами, рынками и финансовыми организациями.
Алдоры – защитная фракция.
Оглобли – жерди, надетые на ось повозки, служащие для запряжки лошади в корень.

Гришка – мальчуган тринадцати лет, худенький, белобрысый и коротко стриженый, постарался проскользнуть незамеченным мимо кухни, где за щербатым столом, мутно уставившись в этикетку початой бутылки водки, сидел угрюмый отец. Сегодня Гришке это удалось, и он пристроился на диване рядом с сестрой Веркой, которая смотрела телевизор.
Старшая сестра была на три года старше. Да вот беда: уродилась красивой, но дурочкой. Не смогла освоить не то что чтение и письмо, даже речь, только мычала – довольно или требовательно.
Из-за Верки, за которой нужен был постоянный уход, мать устроилась уборщицей, быстро прибиралась «у фирмачей», как она их называла, в здании напротив и скоро возвращалась домой.
Этот вечер буднего дня ничем не отличался от таких же вечеров в году, разве что на экране демонстрировалась не двадцать вторая, а какая-нибудь тридцать четвертая серия очередного сериала. Мать в уголке единственной комнаты гладила бельё, стараясь не появляться на крохотной кухне хрущёвки в то время, когда там находился злой глава семейства.
Гришка любил будние дни по простой причине: в часы, свободные от школы, в квартире не было отца. Хотя летом и во дворе мальчугану нравилось. Но, когда на улице устанавливалась дождливая погода, Гришка удрученно поднимался в тесную клеть квартирки. Выходные в такие хмурые дни превращались для него в сущий ад.
Если случалось, что отец замечал его появление, сын старался не вступать в разговор с родителем – это не предвещало ничего хорошего. После обычных вопросов об учёбе, отец в лучшем случае мог ограничиться нравоучением: мол, не будешь хорошо учиться – станешь грузчиком, «как твой батя», а в худшем случае – болезненным кручением уха Гришки. В назидание за давно случившийся проступок.
Гришка хорошо помнил, как на вполне безобидный его вопрос, отчего они не ходят теперь на рыбалку, отец разразился нецензурной бранью. Забормотал про какие-то шлагбаумы, про то, где взять бабосы, и про сволочей, которые «все куплены». На просьбу купить удочку глава семейства не ответил, молча плеснув себе в стакан водки и резко хрустнув солёным огурцом.
Допив поллитровку, отец обычно сидел, тупо покачивая головой, слушая радио, а потом в одиннадцатом часу вечера прогонял всех с дивана, выключал телевизор и шёл спать, требуя от матери быстро застелить постель.
Это означало полный отбой всему семейству. Гришка быстро расправлял свою койку наверху двухъярусной кровати. Лёжа на спине, он некоторое время смотрел на звёзды, которые можно было наблюдать в узкий промежуток между шторой и стеной. Вспоминал рассказы доброй учительницы Варвары Петровны о далёких мирах, неизвестных планетах.
«Интересно, как живут там мыслящие существа, если они есть? – размышлял Гришка, – что они делают, на чем ездят? Может, там не придумали вино и водку, тогда инопланетянам хорошо, особенно их детям».
Гришка закрыл глаза и попытался вспомнить то время, когда батя не пил, но у него ничего не вышло. Выходит, отец пил всегда. Он не стеснялся даже бабушки, которая пришла однажды всего лишь на несколько дней в их дом вместе со словом «аборт» и укоризненно высказала зятю всё, что о нём думает. Даже зачем-то сказала про дурочку Верку. Она-то здесь каким боком? Как его сестра связана с водкой?
Только отец на эти слова так грязно выругался и с такой силой ударил по столу огромным кулаком, что тихая бабушка только глубоко вздохнула. И больше этой темы не касалась. Во всяком случае, Гришка не слышал.
Гришка закрыл глаза, и хотел было провалиться в сладкие сны о море, которое он видел по телевизору или помечтать о рыбалке на далёком Иртыше, про который рассказывал Васька во дворе. Однако шепот из другого конца комнаты привлёк его внимание.
– Спят давно, ну! – разобрал Гришка слова отца вместе с неясными шорохами.
– Нельзя сегодня, – послышался шепот матери, – начались... потерпи несколько дней.
– Сссука, – выругался Гришкин отец, – мне что, дрочить?
– Твоё дело, – послышался голос матери, – говорю тебе: нельзя.
На диване шумно заворочались.
– К Верке опять пойду, – шепот главы семейства приобрёл непонятные Гришке интонации, – красава! От неё не убудет, и хоть какой-то прок. Да и не расскажет никому, корова.
– Совсем ум пропил! – угрожающе зашипела мать – ребёнка не трогай! Только попробуй. Ты ж мне обещал, больше такое не повторится. Я... в полицию пойду... расскажу.
– Сссука, попробуй тока, замочу, сс... – мужской голос оборвался вместе с глухим ударом. За первым ударом послышался второй, третий. Мать ойкнула от боли. Гришка спрыгнул с кровати и схватил утюг с гладильной доски:
– Не тронь мать, гад! Убью!
Отец огромной глыбой резко приблизился к нему, успел перехватить тонкую руку, а второй рукой нанёс сыну удар, от которого пол поплыл, стены комнаты зашатались, а потом вся квартира провалилась вместе с Гришкой в чёрную яму...
... Сколько времени он провёл без сознания, Гришка не понял. Очнувшись на своём этаже кровати, ощутил сильную боль в скулах и затылке. На голове было мокрое махровое полотенце, которым вытирали руки на кухне. Отец храпел. Мать приглушенно всхлипывала, Верка на нижнем ярусе спала, мыча во сне.
Гришка долго ворочался в колючем одеяле жгучей ненависти. А потом всё же привёл в порядок свои мысли, твёрдо решив: «Всё равно убью».

***
Утром по дороге в школу он перебрал все известные ему по кинофильмам и рассказам способы лишения людей жизни. И ни один не годился. Ударить кухонным ножом? Не получится – если он не спит, легко выбьет нож. А когда дрыхнет – мать рядом. И сон её настолько чуткий – Гришка знает – проснётся, не позволит. Да и он при ней не сможет. Вариант отпадает. Пистолет достать? Задача нереальная. Задушить, сбросить с балкона? Нет! Можно было нанять кого-то – так для этого нужны деньги, которых у Гришки нет, и долго ещё не будет.
Решение задачи, над которой Гришка мучительно размышлял на протяжении трех уроков и двух перемен, пришло неожиданно. После окончания математики Ирина Васильевна попросила отнести в кладовую макеты геометрических фигур. Здесь-то Гришка и увидел пакетики, на которых значилась мерзкая мордочка грызуна, и было написано: «Крысиный яд».
«А что если...», – мелькнула мысль.
Гришка взял один пакетик. Постаравшись придать голосу безразличную интонацию, поинтересовался у старенькой кладовщицы Прасковьи Матвеевны:
– Помогает?
– Да не то, чтобы... – уклончиво ответила старушка, – поначалу вроде ить попадались дохлые. Но мыши и крысы теперича умные стали, что попало, не жрут.
– Прасковья Матвеевна, а можно мне домой один? – робко поинтересовался Гришка, у которого вдруг появилась дерзкая идея.
– Да мне нешто жалко, этого добра у нас полно, – улыбнулась старушка, – а что, крысы дома или мыши?
– Ага, – соврал Гришка, – крыса. Большая такая.
– Ну и ну, – покачала головой Прасковья Матвеевна, – я по телевизиру смотрела передачу, и в Москве оне есть. В метро бегают. Ужос.
Гришка кивнул и удалился, спрятав в кармане заветный пакетик.

***
Странно, но отец промолчал сегодня вечером при встрече, когда Гришка прошмыгнул мимо. Он даже не удостоил сына взглядом. Глава семьи пил опять водку, закусывая всё теми же огурцами. Гришка прекрасно понимал: утром гад с похмелья пьёт рассол. И никто из семьи не следует его примеру, даже глупая Верка. Вот в банку и надо подсыпать отраву. Пусть сдохнет – как крыса!
Задуманное приготовление удалось осуществить легче, чем предполагал Гришка. Отец пошёл в туалет – тут Гришка и поспел. Всю отраву сыпать не стал, ограничился половиной пакетика. Разболтал трёхлитровую банку и успел вернуться в комнату при звуках смываемой воды в санузле. Остальную часть яда Гришка выкинул в унитаз при очередном посещении туалета вместе с пакетиком. А потом вымыл руки и успокоился – концы в воду, и теперь никто не будет их мучить!
Время замедлило свой бег, а Гришка поймал себя на странном чувстве облегчения. Так было с ним, когда они всем классом ходили в поход на озеро, и он решил помочь однокласснице Маринке, взял вдобавок к своему и её рюкзак. На привале стало легко, словно он обрёл крылья. Физическое чувство лёгкости было, конечно, другого свойства, но сходство присутствовало.
Странно, как быстро прошло это чувство. Ночью Гришка не смог уснуть. На верхнем ярусе кровати словно находился не один, а два Гришки, которые вдруг затеяли меж собой непростой спор.
Временами второй Гришка куда-то пропадал. А первому казалось: отец проснётся раньше обычного. Потом выйдет грузно на кухню, вытащив из пожухлого и исцарапанного холодильника банку с ядовитым рассолом....
Рассвет багровым заревом только начинал жмуриться через китайские глазки, когда отец закашлялся, заворочался и, шумно вздыхая, поднялся с дивана. Его шаги доносились до Гришки как в замедленном фрагменте кинофильма: один, второй, третий... Интересно, Гришка никогда не задумывался, сколько шагов от дивана до кухни. Сколько его шагов, сколько шагов взрослого человека...
Неожиданно для самого себя Гришка соскочил с кровати, выбежал на кухню и выбил из рук отца банку с рассолом в тот самый момент, когда тот поднёс её к сухим и обветренным губам. Ёмкость разбилась на мелкие кусочки.

... Жидкость струйками стекала под ноги двух людей, стоящих на рассвете друг против друга на тесной кухне одной из бесчисленного множества российских квартир, во многих из которых нисколько не удивились бы этой истории.

29 июля 2013 г.

Когда мы покидали землю,
как звуки – зал,
исчезая, рубя по традиции
все концы,
удивили меня этой ночью
твои глаза –
они стали другого цвета,
как гиацинт*.

Умножали на скорость света
любовь свою,
становились лучами,
делили на ноль объём,
потому что так важно попасть нам
в одну струю...

а влюблённые призраки
любят летать вдвоём...

* гиацинт – камень, меняющий цвет в огне