---

Картина

Всевышний создаёт Земли картину.
Оттенки неба кистью растирая,
Верх полотна украсил цветом синим.

На белом фоне слабый контур рая.
Внизу лесов непроходимых чаща,
Где спрятана от света жизнь иная:

Пристанище для всех созданий падших,
Здесь черный крест и лик чужого бога…
Но ищущий когда-нибудь обрящет

Свободу. Чуть заметною дорогой
Отправится на поиск лучшей доли,
Покинув край жестокий и убогий…

Другим же, обессилившим в неволе,
Не забывать слова молитвы страстной,
К смирению идти в своей юдоли…

А лилия однажды станет красной…

---

Кто хочет жить вечно?

What is this thing that builds our dreams yet slips away from us
(То из чего строятся наши сны, постоянно ускользает от нас)
«Who Wants to Live Forever» Queen

Мне опять снится сон, что иду босиком по траве,
Но меня догоняет колючий промозглый рассвет,
Синий иней небрежно усталые травы испачкал.
Только мне наплевать, я теперь в целом мире один.
У меня за плечами года, а в наушниках - Queen,
И жую не спеша кукурузные хлопья из пачки.

Впереди белый свет, и давно не горят фонари.
И в душе пустота, я ни с кем не хочу говорить.
Мне бы чаю с малиной и жаркого солнца на блюдце.
Но стоят у дороги повсюду кресты да кресты
И за мной осыпаются лилии будто следы,
И становится страшно... и хочется снова проснуться.

---

Умиротворение

Синий лён колышется неслышно.
Широка лазоревая гладь.
Красота, ниспосланная свыше,
не располагает сердце лгать.
Белый свет и полночью прекрасен,
от начала до конца пути
дан душе неоценимый праздник -
крест земной без ропота нести.
И пока без устали ныряет
солнце в голубые небеса,
нашу душу умиротворяют
лилия, тростинка, стрекоза...

---

Мой колокольный голос…

Мой колокольный голос - звонкий Рим -
Ростком стучится в небо на рассвете.
На синем фоне более заметен
Заветный мир, что так неповторим.

Когда созвучья зябнут на ветру
И пишутся стихи не по сезону,
Слова восходят к зыбким горизонтам,
Срывая сути старую кору.

Я ухожу, оставив горький мёд
И сладкий яд моих случайных высей.
Пусть тайный смысл летящих к Богу писем
Непосвящённый сразу не поймёт.

Сегодня с вами громко говорит,
Просачиваясь в поры белой кожи,
Мой собственный, на ваши непохожий,
Эпохи завершивший неолит.

Сердца других пронзит ли терпкий стыд
При целованье в сомкнутые веки?
Навек закрыв замки на человеке,
Наш мир саднят кресты, кресты, кресты.

Зато приходят тени-сквозняки,
Стреляя в наше прошлое навылет,
Дремучей красотой болотных лилий
Цветут в ладонях линии руки.

---

Покаянное

Неспешно тает порт. Широкой линией
Вода разводит нас – межой в судьбе.
Разлука за кормой бездонно синяя,
Как цвет в ней отразившихся небес.

Свой ритм диктует жизнь. Но ведь осталась там,
В растаявшем, рассветная пора…
Как часто память майским белым аистом
Меня уносит в яблоневый рай!

Тоски не переждать, не выгнать силою,
Не пряча слёз, по прошлому грущу…
В траве, где крест над маминой могилою,
Я тихо на колени опущусь.

Пусть душу покаяньем не утешить мне,
Шепну: «Прости за срочные дела,
Но глаз твоих сапфировость чистейшую
Я двум своим мальчишкам забрала…»

Цветов осенних нынче – изобилие,
Я пью их терпкий запах, как вино…

А где-то – лето. Сад. И жёлтой лилии
Пыльца измажет чей-то детский нос…

---

Иерусалимское…

Синий вечер растекается в старинных переулках,
Искажает многократно увеличенные тени,
И шаги, звуча аккордами отчётливо и гулко,
Оседают на истёртых за столетия ступенях.

Белый камень раздаёт тепло, накопленное за день,
Поредело на закате туристическое море…
Вечный город, вечный инок, вечный странник, вечный складень
Сам с собою то ли в мире, то ли в споре, то ли в ссоре…

Я пытаюсь пронести свой крест по Виа Долороза,
Пообщаться со Всевышним перед Западной стеною,
Воедино здесь сплелись навеки лилия и роза,
Быль и небыль, боль и радость, муки с верой, лад с войною…

Так и будет… Людям свойственно искать вокруг неверных,
Заходиться до захлёбыванья жёлчною слюною…
И ничтожных неуёмно возносить на место первых,
Чтобы после разум вновь задёрнуть новой пеленою.

Так же проще… Так не надо рисковать и напрягаться…
Надо только безупречно в ногу двигаться в колонне,
Но при этом с вероятностью великой может статься,
Что опять совсем не тот король окажется на троне,

Что как прежде будет горе, будут казни, будет смута,
С новой силой повсеместно вспыхнут поиски неправых…
Только страшно, что наступит судьбоносная минута,
А толпа привычно в праведники выберет Варавву…

---

Сад одинокого Рене

По саду одинокого Рене
Рассеян нежно-серый полумрак
И тонкий запах млечного эфира.
Пленило соло лиры: чвич-ви-ень...
У синей сойки ворохи добра,
Где белый пух, – рогоз пылит, задира!

Поглядывая в зеркало небес,
Вновь букли поправляет старый пруд,
И мох плетёт в изъеденной колоде
Коклюшками ажуры – крест да крест.
Окрест – роскошно лилии цветут.
Рене встаёт обычно на восходе.

В полудремоте давит млечный сок.
Как сладок всё же и как горек он,
Тот бисер, выступающий на срезе.
Попробует на вкус – острит чуток
Лекарство от разлук. Как боль – хмельно.
Снесёт на рынок доброй фрау Эльзе.

Вернётся, обернётся тенью сада,
Росу cтряхнёт и птицей закричит...

И крику этой птицы будет рада
графитовая лилия в ночи.

---

Балладка о командировке

За синий-синий океан
Уехал милый друг,
Покинув славный Орлеан,
Пустился вдаль на юг.
На белых крыльях вдаль на юг
В священный город Назарет,
Что солнцем Господа согрет.
Мой ненаглядный друг.

Ты жаждешь, милый Себастьян,
Успехов и заслуг.
Крестом поход твой осиян,
А мой замкнулся круг.
Весь мир, как бесконечный круг,
Пока ты на полях побед
Срываешь белых лилий цвет,
Мой долгожданный друг.

В командировке Себастьян,
Мой друг - нейрохирург.
Ты после трудового дня
Проводишь свой досуг
В компании коллег-пьянчуг,
Срываешь белых лилий цвет
И шлёшь их фото мне в "директ",
Мой бессердечный друг.

---

Полотно жизни

Синей нитью на белом, по готовой канве,
девка жизнь вышивала – васильки на траве.
За росистой отавой – горизонт, а во ржи
в предрассветном тумане – миражи, миражи…

…Баба жизнь вышивала, да не гладью – крестом.
За ветлой буераки с лебедой да репьём.
По лицу – алы маки да ромашки белы,
а с изнанки изъяны – всё узлы да узлы…

…Бабка ткань теребила…В дымке снежной закат,
у поникшего клёна дом притихший щербат…
На холстине белёной вышит гладью рассвет –
для кровинки на счастье – оберег и завет:
нежным шёлком на охре россыпь лилий. Мосток –
кружевные перила, тропка в лес – на восток…

…С васильков и ромашек облетает пыльца.
Внучка сор выметает у резного крыльца:
- Ой, судьба ты судьбина – то крапива, то мёд.
И слепила б – не глина. Где ты ждёшь, поворот…

---

Француз

Между синим и белым, под мелодию вьюги,
отступленья припомнив год,
о тяжёлой дороге, о бессрочной разлуке
он, картавя слегка, поёт, -

об искрящемся небе, о румяных девицах,
о побасенках казаков,
и на всё Оренбуржье от души матерится,
слыша волчий голодный зов.

Он когда-то жил тоньше, он любил фортепьяно
и неспящий ночной бульвар.
Был в российских болотах недобит партизаном,
да подобран полком гусар.

Он по милости царской из Жан-Жаков - в Иваны
и к служивым - из басурман
был записан, обласкан, и теперь песней странной
в кабаке веселит селян.

Травит байки о бравом, но бедовом солдате -
Бог не выдаст, свинья не съест -
о походах за славой, о зиме, Бонапарте,
про Египет и Южный Крест.

На замёрзшем окошке, где узоры из лилий
нарисует шутник-мороз,
ясно видит сюжеты лотарингских идиллий
и сиянье марсельских звезд.

---

Несбывшееся

Солнце плавится, воздух грея.
Неба синего – океан.
Я вчера повстречала Грэя,
так негаданно и неждан-
но, как водится, не в романах,
а в реалиях будних дней –
мимо носа проплыл и канул,
не заметив Ассоль во мне.

Кровь от ужаса стала белой,
и такой приключился стресс,
что отчаянно захотелось
съесть пироженку – вот вам крест!
Мысли множились и делились,
словно тысячи меристем.
Я купила букетик лилий,
потому что цветы не ем.

Дома, рану посыпав солью,
всё расставила по местам:
ну, конечно же, не Ассоль я,
а бегущая по волнам!
Солнце плавится, воздух ломок.
Но сегодня я впала в гнев –
мимо носа проплыл и Томас,
Фрези Грант не признав во мне.

---

Первое слово

Младенца почти невозможно заставить
Попробовать кашу и взрослую снедь,
А преданный пёс, как хороший наставник,
Научит и ползать, и есть, и сидеть.

Тарелку на пол со стола опрокинув,
Лакают на пару куриный бульон...
За что же ругают несчастную псину? —
Мальчишке неясно, и пёс удивлён.

Играя с мячом, устают до упаду,
Но счастьем полны от макушек до пят!..
Таким колыбельную на ночь не надо —
Уснули в обнимку и сладко сопят.

Ребёнок заплачет — собака к манежу
Настойчиво тянет меня за рукав...
А сын, улыбаясь лукаво и нежно,
Мне скажет не: «Мама!», а вымолвит: «Ав!»

---

Это ты

Ты не веришь, что молотый кофе вкусней растворимого
(капучино и латте – другое и даром не надобно).
Ты – ни в Бога, ни в чёрта, в любого другого незримого,
Но, однако же, веришь, что наша судьба предугадана.

Ты – часами у зеркала (но это женская мания),
Соблюдаешь диеты (недолго, что плюсом отмечу я),
Сериалам излишне порой уделяешь внимание,
А в рассказах о звёздах и моде полна красноречия.

Водка мне по душе, ты французский коньяк и текилу пьёшь,
не хозяйка (пельмени пожаришь и сваришь яичницу).
Мне футбол и хоккей – это кайф, ты же их саботируешь.
Я люблю тихий отдых и дайвинг, ты тащишь на Ибицу.

Полыхаешь огнём, если что-то тебе не понравится,
И находишь слова… нет, тут правильнее – выражения.
Ежедневно на час зависаешь в кафе «Шоколадница».
При тебе не курю (охохоюшки!)… Но тем не менее

Выбор сделан давно – как Парис, я вручил тебе яблоко.
Наваждение это, но, может, и правда – судьба моя.
Я пьянею от губ, от волос, от дыханья, от запаха…
Не отдам, не предам, не уйду никогда! Ты – любимая!

---

По картине Рериха «Ведущая»

Не помню день. Пусть воскресенье.
И снег. А дальше безотрадно
Молчат оскаленные гряды.
Ты у подножья, на коленях,

На белом дне. Я знаю, горы —
Твои грехи — стихов так много…
Собрал со всех?.. Со всех отрогов?..
Случилось воскресенье впору,

Хватило сил к тебе проснуться,
Увидеть снег и в нём родиться —
Так растворяются границы.
Судьба — учиться поминутно

В мир приходить. И в том отрада,
Что кто-то ждёт руки от света
И веры в божий дар поэта,
Но вечно будет неразгадан.

---

Антисоветчик

Свет заколочен в фонарях
над переулком Юных Ленинцев.
«Дай закурить» не говорят,
а сразу бьют, но грабить ленятся.

Вчера в ДК такой концерт,
такие девушки обильные,
и поножовщина в конце –
друзья спасли, не то добили бы.

Под рельсы в новый красный год
снегурочки ложатся шпалами.
И медь советских пятаков
звенит победно над варшавами.

Поэт? Какой я вам поэт,
какие, к дьяволу, анапесты,
когда на спутник и балет
здесь Маркс и Энгельс налагаются?

Иду, похмелен и кровав,
к Марусе, путевой обходчице.
А ведь права была, права –
с поэтом боязно, но хочется.

---

Починка любви

Рвет и опять пытается сшивать
лоскут судьбы заботливая осень,
устроив череду чересполосиц
из бед и счастья, а виной – слова.
Студеный май и ласковый октябрь
уже легко меняются местами...
Мы нашу жизнь с небрежностью листали,
теперь года нам это не простят.
Ты убежден, что возраст - ерунда,
а ложь и недоверие - химеры,
и предлагаешь прошлому не верить,
а то, что бросил - заново создать.
А ну скажи, мелодию любви
ты слышал в исполнении оргАна?
- Шарль Азнавур? - ты спросишь, - это странно,
как мощью звука нежность уловить?
Но звук летит - связующая нить,
и штопает прорехи слов небрежных.
ОргАн и осень трудятся прилежно...
Любовь не так-то просто починить.

---

* * *

                                        Но пройдёт сотня лет, я мутирую в горсточку букв.
                                                        Б. Рыжий

Где с открытою пастью заснул ноутбук,
а в колонках остался безадресный звук,
ты выходишь из тела в знакомый квартал,
словно сморщенный дед, что изрядно устал.

И свисают с небес чёрно-белые сны.
“Цой живее тебя”— говорят со стены.
Мимо храмов, базаров и кладбищ скользя,
мимо Рима и Мекки бредёшь на вокзал.

Позади — сотни текстов, пустые зрачки.
Впереди — слово новое с красной строки.
И летишь, доверяя себя ноябрю,
как помятый рекламный листок на ветру...

...А в квартире родной через несколько лет,
где мерцает оставленный с вечера свет,
в толстой книге на пятой странице, в шкафу,
ты мутируешь в буквы, вплетаясь в строфу.

---

Рассказ одного счастливчика

Ты представляешь, по жизни всегда везло,
может, аукнулась так невезучесть папкина?
В детстве, сопля совсем, вынырнул на весло –
море кровищи, а цел котелок! Царапина.

Кто я такой был? Шпана-шпаной. Из села.
Но в десантуру попал, а не в уголовники.
Вся наша рота в чеченских камнях легла.
Мне – хоть бы хны.
Что протез?! Вон блестит, как новенький.

После – герою квартира и пенсион.
На красотуле женился, глянь. Сам ты старая!
Доча Светланка. Ну, в общем, со всех сторон
счастье попёрло. Эх, если бы не авария…

Въехал в бочину алкаш. Я-то жив-здоров.
Переломались мои расписные куколки.
В гипсе, конечно, все. Дочка, блин, без зубов.
Жаль, что погиб этот гад – по мозгам настукал бы!

Много болтаю. Завыть бы, как волк в степи.
Брось ты! Не плачу я. Так, мокрота осенняя.
Выхожу их, сто пудов! Наливай, не спи.
Что-то бояться я стал своего везения…

---

Прогулка

Листок осенний, жёлтый мотылёк,
Слетел ко мне на мокрый подоконник,
И я очнулась: приближался срок,
Когда с деревьев всю листву обронит
Наш старый парк. Пусть утренняя мгла
Холодного тяжёлого тумана
Уже слегка деревья обожгла, —
Но любоваться ими не устану:
Пойду бродить, согласно падежу,
Склоняясь — к листьям, тихо улыбаясь,
И, может, о заветном расскажу
Тебе, подруга, Осень золотая...
На листьях дождь искрится, как роса,
Играет под несмелыми лучами.
Пройдёт ещё каких-то полчаса —
Корабликом осенний день отчалит.
Но я успею: там, где клён продрог,
И листьев хруст похож на сто наречий,
Найду я потаённый уголок,
Где солнце пробивается навстречу...
...Уронит клён лучистую звезду,
Я загадаю: осень, сделай милость,
Дай перейти смиренно ту черту,
Где позолота в серебре укрылась.

---

Не ноябрьское

Смотрит косо плаксивый, промозглый и злой ноябрь,
заставляет опять проходить ненавистный квест:
— Посчитай, – говорит, – сколько туч у моих небес,
сколько зябких дождей. Погрусти в тишине хотя б.
Поразмысли над бренностью хрупкого бытия,
пусть тоска потускневшей листвой шелестит в душе.

— Очень скучен, ноябрь, однотипный такой сюжет.
Одиноко тебе? Понимаю… когда-то я…
но не будем. Прошедшее – паданец и труха:
пересохла обида, рассеялась пыль-хандра.
Так не хочется заново жертвовать, умирать.
Обнуляю все чувства – открыта, пуста, легка.
Подари мне рассыпчатый сахарно-белый снег,
вечера тёмно-синие с примесью миндаля,
пёстрый город ночной, заставляющий удивлять
разноцветным свеченьем, как в самом роскошном сне.
Поменяй серость лужи на инея серебро,
(доконала унылая морось, приелась мгла).
Иногда надо бросить привычек ненужный хлам,
стать другим – ненормальным. Поставить вопрос ребром.
…Я куплю модный свитер и кремовый пышный торт.
Заведу, наконец-то, щенка, откопаю клад.
Если хочешь, гунди и оглядывайся назад.
У меня новый день, новый месяц и Новый год.

---

Рассказ оловянного солдатика

Меня призвали в восемьдесят третьем.
Отчаянные были времена!
Когда ты юн, не думаешь о смерти,
И романтичной кажется война.

Дела войны забудутся нескоро -
С акцентом незнакомым слово "друг",
Чужие небеса, чужие горы,
Чужая боль и ненависть вокруг.

Чужим гранатомётом с минарета
К любым вопросам дан ответ простой.
Я вышел в белый свет из лазарета
Уже не тем, кем призывался в строй -

Потеряннее многих безотцовщин.
Страна предстала огненной, другой,
С несметным роем маленьких танцовщиц,
Летящих в перестроечный огонь.

Но непривычен мне огонь желаний.
Всё чаще посещают сны мои
Чужих пророков клятвы на Коране,
Моих братишек клятвы на крови.

Я весь опутан прошлым окаянным.
Не в том беда, что стал я одноног,
А в том, что сердце стало оловянным.
Живое сердце я вернуть не смог.

---

Заблудившийся

          И так меня мучительно гнетут
          И мыслей чад, и жажда снов прошедших,
          И одиночество... Спроси у сумасшедших,
          Спроси у них - они меня примут!
                                    Константин Случевский

...я шел по коридору не спеша…
Вошел в густой туман, услышал звуки чужого плача. Замер, не дыша. Сдавило горло и вспотели руки. Я не боялся, это был не страх – я был раздавлен ужасом багровым пред тем, что плачет жалобно впотьмах. Я умирал в порыве мотыльковом лететь на плач и гибнуть на лету.
Сгустился воздух – я дышал глотками. Я плыл безмолвной рыбой в темноту, зачерпывая ужас плавниками. Всё ближе плач, и отступала тень, я видел человека на постели, я ощущал знакомую мигрень, вплывая в чьё-то тело…
Неужели?..
Лежу во тьме, боясь открыть глаза. Не знаю, где я… Тихо. Тёрпнут руки.
И коридор ведёт меня назад...
И я вошел в туман, услышав звуки.

---

Ночной звонок

Спит город, под лунным светом загадочно-неземной,
Волшебный (почти игрушка), такой нереально хрупкий.

В квартире, встревожив сумрак, надсадно звенит звонок,
Хозяин, едва проснувшись, поспешно хватает трубку.

Сперва про себя ругнувшись: мол, так хорошо спалось,
Небось отвлекут напрасно досадными пустяками,
Он, кашлем прочистив горло, захочет сказать "алло",
Но, вслушавшись, почему-то растерянно замолкает.

Уставший бесцветный голос как будто ему знаком
(Но память не сохраняет, пусть даже сто раз услышишь).
История ведь простая, но в горле – застрявший ком,
Когда, прижимая трубку, себя ощущаешь лишним.

Но исповедь невозможно хотя бы на миг прервать –
Так трудно вернуть обратно идущего по этапу.
Он рад бы сказать: "Надейся", – никак не найдёт слова
И только ногами шарит, всё ищет слетевший тапок.

Рассвет накрывает город, как в мире заведено.
Хозяин пройдёт на кухню, бездумно поставит чайник...

Господь поднимает трубку, едва прозвучит звонок:
Он слушает человека,
но снова не отвечает.

---

Умри, сомнение!

    Тревожный силуэт. Скользит по формам взор,
    И ум мой ничего не создал до сих пор...
                                                С.Прюдом

Роскошный силуэт. Скользит по формам взор.
И хоть фантазий вихрь помчал во весь опор,
Не знаю, что сказать. Бог мой, какой позор!
Не в силах отойти, застыл, смотрю в упор...
Вот это женщина!

Ну что за идиот придумал «слабый пол»?!
Сейчас бы мне вколоть энергии укол!
Я вспомнил, что сердца обычно жжёт глагол.
Какой? Ну хоть бы кто на помощь мне пришёл
И дал затрещину...

Улыбка… это мне? Поверить не могу.
Как будто первый луч проснулся на снегу.
Глагол почти поймал, сейчас его спрягу,
Сонату сочиню, весь мир согну в дугу
От восхищения.

А после – жизнь пойдёт и сложится судьба.
И будут каждый год и вина, и хлеба,
И всё, что Бог пошлёт. Свой кров, детей гурьба...
Ненужные мечты? Надежды? Ворожба?
Умри, сомнение!

---

* * *

            И ум мой ничего не создал до сих пор:
            Иду, куда влечет меня всевластный жребий.

Подкинуть грошик и решить -
"Орел - пойдешь на юг!",
Сложу в рюкзак карандаши
И дудочку свою.
Пусть говорят, что бестолков,
Не нажил. Не сберег.
В кармане - пара медяков,
И можно - за порог.
Твои сокровища - в горсти,
Под пенье птиц - вперед!

А что должно произойти,
Всегда произойдет.

---

Миг

      Глухая слушает, глядит она слепая
                                             С. Прюдом

Беззвучная и бархатная темень
неспешно обволакивает мозг –
осколки обессиленных сомнений
в сознании, податливом, как воск.

С рождения глухая и слепая,
вползает смерть, немыслимым чутьём
страх запредельно жуткий различая
и чувствуя немые звуки в нём.

И шепчет сквозь чарующие сети,
что прислана велением Его
и что рецепт, расписанный в Инете, –
над пустотой бесцветной торжество.

Лукавый миг. В распахнутые окна
впусти разливы звонкой тишины!
Ты слышишь, речь дурманящая смолкла
и растворились дьявольские сны.

... и в ночь летит убийственное зелье,
подкинутое мраком подземелья.

---

Выставка теней

              От этой тени тень живёт и водит тень.
                                                Сюлли Прюдом
 

Сегодня наступил великий день!
В музее нашем собраны все тени.
Из века в век, чтоб тени обесценить,
Их люди наводили на плетень.

Смотрите: тень сомнений на стене.
Сомнения ушли, а тень не хочет!
В углу зевает тень бессонной ночи;
Вот тени капель истины в вине.

В наличии и множество других:
Тень ветра, например, – редчайший случай!
Тень радуги – сохранности не лучшей –
Сгодится для пейзажей городских.

Недавно получили раритет:
Тень истинно большой литературы.
И это вам не фунт макулатуры!
Такого ни в одном музее нет!

За спинами – бесценный экземпляр.
Узнали тень, что всех теней дороже?
На вас она манерами похожа,
С рождения даётся телу в дар.

А здесь, за дверью, будущего тень.
Тень прошлого ей трудности пророчит.
Хотите на неё взглянуть? А впрочем,
Закончился у нас рабочий день.

---

Гаргулья

                    Глухая слушает, глядит она слепая...
                                                      Сюлли Прюдом

Иди – по узкой лестнице наверх,
Считая бесконечные ступени,
С которых по крупице, постепенно
Стираются следы минувших вех.
Почувствуй, как непрочен внешний мир,
Оставленный за стенами собора...

Застывшим и холодным хищным взором
Гаргулья наблюдает за людьми,
За полчищами наглых чужаков,
Штурмующих резную арку входа.
Под мрачные готические своды
Толпа течёт отравленной рекой,
Вобравшей всех – и грешных, и святых.
Латынь и ладан, шёпот "Mea culpa..."
Так бредил, прикасаясь к твари, скульптор,
Боясь взглянуть на дело рук своих.
Теперь другие каются и ждут
Божественной защиты и прощенья.
Гаргулья слышит, как скрежещет щебень
Под кладкой древних стен, суля беду,
И чёткий контур плавится, дрожит
От ярости, копившейся веками...

Прислушайся хоть раз, как дышит камень,
Как в мёртвом норовит пробиться жизнь.

---

* * *

                                                    Я облака на небе
          Тревожный силуэт. Скользит по формам взор,
          И ум мой ничего не создал до сих пор:
          Иду, куда влечет меня всевластный жребий.
          Я тень от ангела, который сам едва
          Один из отблесков последних божества…
          Сюлли Прюдом «Тени»
 

Морозный день нагрянет,
аналой
под сводами собора всепечален.
Стекает воск расплавленной свечой.
Отталкивая берег, ты отчалишь,
оставив на голодном алтаре
сухие ветви, бывшие живыми…
Как призрачные лодки в январе,
плывут в остывшем небе пресвятые
кудлатые иконы облаков,
к бокам высоких звонниц прикасаясь;
в чернеющих развалинах зрачков
вьёт гнёзда
новонебных горлиц стая.
И слышимая музыка едва
восходит вместе с паром от купели,
где снег, в свои вступающий права,
ложится с миром на макушки елей.

---

Пора перемен

И ум мой ничего не создал до сих пор:
Иду, куда влечет меня всевластный жребий.

                                            Сюлли Прюдом

Осыпались мечты табачным пеплом,
печальный развивается сюжет.
Моя удача, видимо, ослепла:
уволена, работы снова нет.

Пыталась отыскать в семье спасенье,
узнала – больше мужу не нужна:
увлёкся он другой под блюз весенний,
отныне в доме каждый день война.

А мне терпеть? Брожу безвольной тенью,
непросто слушать грубости и вздор.
Внезапно стала для острот мишенью…
Развод уже давно – не приговор.

Пусть кактус на окне стоит тоскливо,
ему нет дела до чужих проблем…
Когда-нибудь и я проснусь счастливой,
нырну беспечно в море перемен.

---

Мирок

   Но сам я тоже тень. Я облака на небе
   Тревожный силуэт. Скользит по формам взор,
   И ум мой ничего не создал до сих пор:
   Иду, куда влечёт меня всевластный жребий.
   Сюлли Прюдом
 
 

Мой мирок – между “смог бы” и “надо бы” –
начинается с пьяного “Э”.
Здесь отравленный воздух, как снадобье,
так привычен, что вреден тебе.

Здесь подъезды стоят Парфенонами,
и в преддверии скорых разрух
три старухи с азартом хароновым,
словно мойры, считают до двух.

Здесь как будто кончается линия
на ладони, но помнит рука…
Здесь легко предаваться унынию
и не чувствовать в этом греха.

Выйдешь вечером: улица старая,
как верёвка с петлёй на конце.
Влезешь в эту бесцветную ауру
и живёшь, не меняясь в лице.

Иногда – видно морок, затмение –
морщишь лоб, понимаешь, но так
и не можешь решиться падением
завершить в бездну сделанный шаг.

Воздух – яд, и вино не отдушина,
и окно – лишь проектор теней.
Засыпаешь с губою прокушенной,
словно мальчик, прижавшись к стене.

---

Дым

          Но сам я тоже тень. Я облака на небе
          Тревожный силуэт
          Сюлли Прудом

Был гарью от пылающих лесов
пропитан август, и молочный дым
слоями, пеленами опускался,
просачивался в окна и метро –
и город заволакивал. Истцом
суровым, обвинителем седым
вливался лес – без корневищ, без крон –
рассеянное без остатка царство.

Вот так любви, которой больше нет,
преследует порой фантомный гнёт,
растаскивая, превращая в тени
теперешних нас, прежних ли – как знать?
И дымом едким тянется вослед,
и облаком разгневанным плывёт
спаленная обидами весна –
при встречном дуновении прощенья.