«В Новый год, – сказала мама, –
Приезжает Дед Мороз!
Он прислал нам телеграмму:
Скоро буду! Прячьте нос!»

Дед Мороз стучится в двери:
«Ждали деда, ребятня?!
Чей там носик в шифоньере?
Где тут ёлочка в огнях?

Я принёс свои подарки,
Кто смелее, выходи!
Сто сюрпризов – все «по-царски»
Поменяю на стихи!

Расшалились – это дело!
Щёки – красные шары!
Подтанцовывают смело
Платья, в искрах мишуры.»

Дед Мороз целует маму,
Дарит ей лесной букет!
Как же он похож на папу,
Только старше на сто лет!

Тот, кто пьет молоко - будет прыгать высоко, будет бегать далеко, тот, кто пьет молоко!

«Я не буду молокоо..., –
замычала Катя в кружку,
– не хочу я, как лягушка
прыгать с места высокоо...!»

И нисколько не краснея,
поддержал её Алёшка:
«Я не буду кушать ложкой,
мне руками есть – вкуснее!»

«Точно!» – пискнула Наташа.
И захныкала Марина:
«Мама мне не так варила…
Где варенье в манной каше?»

И раздался нянин голос:
«Бунтари! А есть тут смелый?!
Кто всё съест и будет первым,
поведёт ракету в космос!»

Ложки стали рулевыми!
Пять минут – полёт нормальный!
В группе делят кекс «Штурвальный».
В кружках тонут позывные...

«Ему теперь уже больше не снились ни бури, ни женщины,
ни великие события, ни огромные рыбы, ни драки, ни состязания в силе, ни жена.»
Э. Хэмингуэй Старик и море

.
Мне больше не снятся ни салки, ни прятки,
Ни ссоры не мучают сон, ни обиды.
Во сне произносятся тихие клятвы –
Приходят блаженные сны, как молитвы.

Их ночи приносят с распевами сосен,
Рыжеющих, звонких, поющих о ветре.
Вдыхаешь, вздыхаешь над пропастью в осень.
И дальше идёшь по наитию, в метре…

Пугливая птица, зацвиркает: «Сон…Сой…»
Шепнёшь осторожно: «Да ладно, сердечко!
Ты здесь не случайно, по прихоти сонной,
Ну что ж, проводи до стремнины у речки».

С охоты вернувшись, похожую птаху,
Мне бросил отец: «Ощипай-ка на ужин.»
Я знаю, под перьями – рябушки страха,
И в сердце творожился инеем ужас.

В ладонь умещался скелетик пичуги
И слёзы текли по щекам, не стихая.
Душа обретала подобье кольчуги,
Я стала – другая.

Давно мне не снятся ни люди, ни страсти,
А птица нет-нет, да вспорхнёт ненароком.
У каждой своё золотистое «здравствуй»,
Лети, моё сердце! Лети, черноока!

Опять просыпаюсь под шум говорливых –
Ведь сердце давно в их раю голубином.
Здесь словно бы маслом поспевшей оливы
Полощут гортани. И пробуют вина…

Пусть говорят: какая глухомань!
А я туда, как на источник еду,
Там дед меня с прутом искал к обеду,
А в банный день меня хоть вновь аркань.

К тебе теперь я еду на денёк,
Где пряталась в таких огромных травах,
Чтобы узнать знакомый вкус и запах,
И надкусить осоки стебелёк.

Уйти за ароматом трав в закат,
Дойти до места, где дорога в гору,
И не найти как прежде мандрагору,
В беспамятстве бродить, бродить, искать.

За что люблю я эту глухомань –
За тишину и память, где всё свято.
И только речка стала мелковата –
Лишь голову макнуть, как в иордань.

На остановке глубоко вздохнула:
Вот дом и сквер, дерутся воробьи,
Меняют, видно, перья на рубли,
А может – на биткойны Вельзевула.
Подъезд знакомый, серое крыльцо,
Но не войдёшь – давно сменили коды.
Я здесь росла и знала все подходы
И бабушек, гонявших огольцов –
Мальчишек из соседнего подъезда:
«Устроили, негодники, галоп
По клумбам! Ишь, кричат «хали-хало».
Что, не нашли себе другого места?!»
Я помню: нёбо смехом, небо смехом –
По середине нашего двора.
Кто громче всех кричал «я – чур-чура»,
Тот знает – дружбе время не помеха.
У приключений детства вкус особый,
Пускай с горчинкой опыт иногда,
Но вот прошли беспечные года,
А память – хоть сейчас бери и пробуй!
Но только – не больное...
Целовались,
Из камешков простых – обычный сор –
«Любовь» сложили. Наш шептался двор,
Берёзы в сквере тоже волновались,
И вытирали слёзы рукавом…

Что жизнь? Лишь время, расстояньем в детство.
Устали мы, а сквер всё величав,
Как старый друг, приветливо встречал
И источал какое-то блаженство.

А я искала камешки, как те...
Хотела их согреть в своей руке.

Коснётся и вдаль поманит
Твой взгляд беспокойно-синий.
Холсты – продолжение ткани
Из неба в камерность линий.
Тут тихо ходят деревья
Сбираясь осенью в стаи.
Деревья – почти деревни –
Живут облака листая.
Распахнуты настежь сени,
Да разве боишься Бога,
Где ужин лишь для спасенья.
Убога, убога, убога
Россия… Но родины запах –
Сосновой смолы и хлеба.
Спит солнце в сосновых лапах
У самого синего неба.

Здесь, посередине дождя – изумрудно, так, словно ты в море.
Вильнула хвостом чернобрюхая рыба – гремящая фура,
Несётся по самому дну, шебаршит, измельчая дорогу.
В кабине приёмник играет – гуляет с утра десантура.
Все мысли стремятся по кругу: скорее вернуться домой и
жену целовать от порога!

Под мерные мили, минуты, слипаются веки расслабясь,
Совсем ведь маленько осталось: с горы тут рукою до кума,
А там недалече до дома. И он представляет Надюху,
Красивую в огненно-красном... Но надо ж такое мелькнуло!
Встряхнётся и фура подкрякнет, подпрыгивая на ухабе…
А он рассмеётся вдруг: ю-ху!..

Летит к ней, как мальчик влюблённый, не чувствуя боль гематомы.
На цвет золотой сольферино, на свет бесконечной тоски. А
Движенья её словно снятся, и будто в него прорастая
Здоровый гарпун у груди. В небо тащат за трос рыбаки, раз!
На два – перевёрнутый мир: и чернеющий зонт исчезает...
И тает фигурка фантома.

---------------------------------------------------------------------
по картине Рауфа Джанибекова http://ipic.su/img....810.jpg

Старик шептал молодому Матьи,
Что старой Венгрии звёзды пастушьи*
Послушны – тихие, словно ярки!
О, лунный мальчик! Овец погонщик!
Идут мадьярки – сыграй простушкам
Про три тростинки над тёплым прудом.
Плывут, как сон, золотые рыбы
На звуки нежной твоей свирели,
И травы, долго сплетаясь с былью,
Беспечно вьют бечеву с полынью…

Стихали песни, синели дали...
Макали в нежно-лиловый крылья
Ночные птицы. А Матьи слушал
И в жарких углях костра мелькали
То замки с башнями, то озёра...
Темно. Лицо овевает жаром,
И сон зовёт за собой в долину,
Где в жёлтом цвете угор-горище
И мама машет рукой: иди же.
Он вскинет руки, взлетит, покружит
Ещё не веря в свой дух, всё выше...

Костёр. Старик, обожженный солнцем,
Мешает палкой потухший ветер.
Считает искры, что метят в звёзды.
Летит зола золотой ракиты.
Лишь юность может взлетать беспечно
И брать вершины подобно туру.
А здесь, в улыбке – мгновенья гаснут,
И неподъёмны душа и тело,
Как будто старец и есть то древо,
Что кров даёт пастушонку Матьи.
В свободном сердце ночует ветер –
Не спит небесный хранитель Турул.

Воробьи январские скучают.
Шубки распушили и молчат –
Жмутся и играют в перегляд.
Знать на воробьином чир-чир чате
Объявили адресом флешмоба
Наш скамеечно-уютный двор,
Где не видно хитреньких ворон
И сугробы пышные, как сдоба!
Или ждут свою старушку Нелли,
Что носила крошки и пшено.
Только ей с утра не хорошо,
Скоро… «Вот дожить бы до капели!
Может, обошлось бы, ничего...
Раз святое было Рождество,
Значит недалече до купели!
Вот бы кареглазые запели
Может, я под песни пожила!»
Нелли не выходит. Тяжела.
Воробьи февральские скучают.
И бегут ручьи, февральский снег
Не остановить. Весна, побег...
Пахнет горьким, но бесцветным чаем.

Мне не уйти из психбольницы.
Ты в ней – и вот она в тебе –
клокочет, рвётся на страницы
и шарит лапой по судьбе,
куда б тебя ни заносило…
....................Наталья Крофтс Мне не уйти…

.
В палатах тесно, жарко, как в гримёрках.
В больнице смотр – читаются стихи,
Душевные, про жизнь и про врачей.
Вийон балладу вспомнил про ручей,
И был освистан буйною галёркой.
Кричали: «К Гоголю! На карантин!»
Он там один, всё смотрит молча в окна,
Жаль, в этих окнах не дают картин!
Но всё равно, он видит: бродит ворон
В конфедератке, мантии, пенсне.
И шепчет странно в нос свою мольбу,
Но лучше и не знать его судьбу,
Совсем.

Вийон заходит, ключ от карантина
В его руках, как остроглазый кий:
«Ухожена вполне твоя квартирка!
Не ждал, я вижу... Здесь отыщет Вий!»
– Отыщет, дорогой Вийон, всё так...
В какие нас не занесло бы дали –
Везде торчат носы. А Вы видали,
Как Нос освоил новый лапсердак?
Но видно, что болтаются штанины.
А Ворон, ненасытный, глаз клюёт,
Так странно, будто это именины
Сирот.

Я стал здесь скушен, мне давно не спится.
Когда совсем с душой сроднишься, знай:
Не ты молчишь угрюмо в психбольнице –
Она в тебе. И это тоже рай.
Пиши, страдай – всё остальное пыль!
Не мёрзнешь в холода, ведь греешь душу,
Но я, бывает, слабым телом трушу...
Виньон, пройдоха, где же ты упырь?
Сегодня, слышал, выстрелы в столице?
Кто, интересно, принесёт чернил?
Писал бы ночь, сжигал потом страницы
И пил…

Носки и утеплённое трико
Любовно запечатала для Кая.
Посылки принимают улыбаясь,
На почте нынче просто и легко.

А Кай ей написал: Все звёзды там
В ладонях тают, как мои снежинки.
Одну я срисовал, на паутинке
Летит теперь открытая ветрам.

Завален, как ни странно, горизонт.
Звезда так близко – выглядит, как спутник.
Здесь так и есть! Я выровнял этюдник.
Примёрз слегка – стоит второй сезон.

Есть яблоки у нашего двора?
Я помню их и вкус, и цвет, и запах…
Весной так пахнет! Я добавил крапа.
Как в жёлтых, ты ведь тоже их брала.

Сегодня снег и митенки в снегу.
И радостно, что белого так много!
Твои вязанья, как клубочки Бога,
И я их бесконечно берегу.

Но всё же хватит думать обо мне,
Смотри, как много есть чудес на свете!
А ты оленей вяжешь на жилете…
И кто из нас витает в полусне?

Она смотрела вдаль, так далеко,
Что голова отчаянно кружилась,
Что спица из бамбука надломилась.
Она жалела только об одном...

Что в тундре не нашла тогда его.

Налеплю снеговиков –
Папу, маму, дочку!
А потом из колобков
Вылеплю щеночка.

Белый снег… И белый пёс –
Лапы в хвостик прячет.
Ждут глаза... И чёрный нос
Весел по-собачьи!

Не надену поводок,
Мы же неразлучны!
Завтра вынесу во двор
Косточку получше.

«Если Дед Мороз домой
Принесёт подарки,
То поделим мы с тобой
Даже шоколадки!»

Разгуделся дымоход:
«Рады Дед Морозу!
Только где же Новый Год?
Как «свалился с возу»?»

«Сам придёт в двенадцать, но...
Подождём немного!»

Ждёт щеночек, лижет ночь,
Снег хватая новый!..

Тихое утро крадётся на цыпочках ночью,
Пренебрегая запретом: до солнца являться.
Веточки тронет, согреет дыханием почки,
И распушит оперение птиц. Глянет в святцы!
Дел переделает массу – не спится. Капели…
Вспомнит как прежде в берёзовом краешке сквера
Всё просыпалось – под инеем ветки сопели,
Свету молилась горбатая белая верба.

Тихое утро крадётся шагами Амура,
Только я слышу всегда эту первую ноту –
Лёгкого ветра рожденье, ветвей партитуру.
Кустик сирени волнуется: Боже мой, кто ты?..
Будто он главный хранитель пространства Вселенной.
То, что вчера было камнем, сегодня из ветра –
Огненный круг начинает движение мерно,
Чайник свистит, и запахло оладьями щедро.

Зов наполняет дыханием с этой минуты.
Тихое утро – ни в теле, ни в воздухе смуты…

Бензиновое пятнышко луны,
На синем от мороза небосклоне,
Тускнеет чуть неровным сизым кругом.
Испуган светофор, проспект уныл,
Театра рот, измазанный в попкорне,
Зовёт как девка, хвастая досугом.

И я заворожённая стою
Не хочется спешить, ловлю минуты.
Игольчатой жасминовою астрой
Подсвечены афиши.
– Верь вранью –
Шепнул, какой-то точно чеканутый.
Смотрю по сторонам, исчезли кассы.

Булгаковские штучки – выдал мозг.
И кот прошёл на задних лапах – в рост!
И был таков за вывеской «колбасы»

В огне холодном белая звезда –
Светла, как сталь, почти что не мерцает.
В порывах ветра – выверенный шаг.
Шуршат листы, оставшиеся в зиму, –
Бессильные, им больше не согреться.
...И сердце по-осеннему знобит.

Свои у повседневности тревоги,
Что вздохи – тают тихие надежды.
Как прежде – дни и месяцы подряд –
Свой яд по капле выпьет одинокость.
Оскомость губ пройдёт, и отболят.
Пойдёшь туда, куда глаза глядят,
Попробуешь наполнить мир желаньем,
Дурманным сделать каменное слово,
С горячкой безнадёжного больного
По новой проверяя стих на свет.
В просвет проникнет музыка извне.
...И не остынет джазовость в вине.

В огне холодном первая звезда
Цветком закоченела – белым флоксом.
Божественна! Торжественна, как лира!
Эфиром шлёшь ей сонатину снега,
Где неги изумительный подтекст,
И квест, и вызов атомного века.

Опять дождинки наряжают в рюши –
Кругами разбегаются по луже.
Устала жить – пора давно наверх –
Она сто раз молилась страшной стуже.
А нынче, вроде стала даже лучше!
Жабо из красных листьев, лисий мех,
Бензиновая капелька духов...
Встречай теперь, нарядная, Покров!
Игольчатое полотно, для кружев
Покрова дня, закуплено давно.
Сегодня дождь, считай – последний вздох
Перед огромной леденящей стужей.

А двор от изменений постарел...
Всё прячет под ступени листьев тлен.

Ещё чуть-чуть, совсем седой старик –
И слёз уж нет, молчит, смотря в тайник.

По саду одинокого Рене
Рассеян нежно-серый полумрак
И тонкий запах млечного эфира.
Пленило соло лиры: чвич-ви-ень...
У синей сойки ворохи добра,
Где белый пух, – рогоз пылит, задира!

Поглядывая в зеркало небес,
Вновь букли поправляет старый пруд,
И мох плетёт в изъеденной колоде
Коклюшками ажуры – крест да крест.
Окрест – роскошно лилии цветут.
Рене встаёт обычно на восходе.

В полудремоте давит млечный сок.
Как сладок всё же и как горек он,
Тот бисер, выступающий на срезе.
Попробует на вкус – острит чуток
Лекарство от разлук. Как боль – хмельно.
Снесёт на рынок доброй фрау Эльзе.

Вернётся, обернётся тенью сада,
Росу cтряхнёт и птицей закричит...

И крику этой птицы будет рада
графитовая лилия в ночи.

Вечер. У барьера. Поднят пистолет.
Чем мишень крупнее, тем кровавей след.
Белые рубашки, хмарь над Машуком –
Затянулось небо бурым коньяком.

Обдувает ветер скулы жёстких лиц.
Мысль летит, не зная никаких границ.
Гениальный демон плещется в крови.
Перестань! Не лучше жить, как все они?

Но сарказм заточен. Остриями слов
Отзываясь, словно на могучий зов,
Презирая тленье, сам и Бог и суд.
Погадай на пуле, закадычный друг!

И Машук невольно поперхнулся, сник,
Словно был подстрелен у горы двойник.
Замерзает сердце – пуля холодна.
Пуля, будто слово. Точная, одна.

Распахнулось небо, ввысь взлетел июль.
Разорвалось сердце, жадное до пуль.

Ура, мы едем в самый древний парк*!
Объятья гор манящи и коварны...
Устали греться сонными на пляже
И слушать тоны моря: шварк, да шварк,
Перебирая розовые камни.
Пускай блестят, как зёрнышки в грильяже.

Туннели в синеву – в сплошной простор!
Глотают воздух каменные пасти.
Но не пропасть бы… Не дороги – тропы!
Здесь страхи изменяют коридор,
А Дурмитор казался безопасней…
Обрыв, обрыв… по миллиметру – опыт.

На остановке: в лоне ледника,
Как цапли, зябко ноги поджимаем.
Ја volim te клянёмся Монтенегро.
И чувствуем под ложечкой века.
Мир под ногами не передаваем!
…и тонкость переломного момента.

Дурманит Дурмитор – и день завис...
Густеет воздух, травы говорливы.
Седло барашка на углях томится,
А мы хлебаем чорбу, словно жизнь.
Вильнул хвостом небесный лис блудливый.
И лунный свет попал на наши лица.

А завтра – к морю… И дорога вниз.
---------------------------------------------------------
* Национальный парк Черногории - Дурмитор

Какое солнце! Даже не поплакать,
Высушивает слёзы на лету.
А я иду опять, Господь, на плаху,
А я без плахи больше не могу.

Так давит ежедневная рутина.
Нехватка воздуха, молчит тетрадь,
Но я припомню запахи Кашмира
Где пряности умела воровать.

Где время растворяла в перьях Чили,
И дотянувшись до тебя рукой
Корицы запах уносила или
Твой аромат какой-то колдовской.

Теперь имбирь мне остротой на ужин,
И кожа яблок, попадая в сны,
Даёт неповторимый запах лужиц,
Уже недосягаемой весны...

В восемь мне обрезали косы
и сказали: ты уже взрослая.
В десять я сварила свой первый суп.
Мама посмотрела задумчиво...
А в четырнадцать ровно ушла.
Косы вспоминались с дождями.
Взрослая, с осознанием – одна.
Одна, с осознанием – в ответе.
Вот и взрослость.
Взрослость - не поцелуи,
нет, это голод…

Остап сидел, качая табурет
Вперёд-назад, как жук свою планету...
Уплыли брошки, кольца и браслеты,
Он перебрал возможные сюжеты –
Теперь, похоже, будущего нет.

Когда тобой проиграна игра,
Исключены судьбою компромиссы,
Скользит земля, толпой сбегают крысы –
Осталось только уповать на выси,
Следящие за смертью корабля.

Ох, этот вечный шахматный турнир,
Где всё пространство чёрно-бело-криво,
Где табурет не лучший балансир,
Где шах и мат – ступени в антимир.
...И исчезает с горизонта Рио.

Жаба Жабе сказала жабово,
Что не жарко сегодня, кажется…
И добавив прожженным голосом:
Скоро может дожди пожалуют,
Так что, Жабочка с Жабынёночком,
Запасайтесь жучком кожевенным,
Златоглазиком густо – жёлтеньким,
И живой белокрылой жужжалкой,
Что сегодня чуть-чуть забрезжило
А уже не найти комариков...
Долго слушала цапля Женечка
То о чём рассуждали жабочки
Стало скучно, живьём за лапочки –
Всех сложила в желудок. Жалко же:
Жабу Жабовну – жутко важную,
Жабыняту со Жабынёночком.
Добрый жук прожжужал: житуха…ить
В небе солнце ржавело жухлое…

Я твоё повторяю имя
этой ночью во тьме молчаливой,
и звучит оно так отдалённо,
как ещё никогда не звучало.
Это имя дальше, чем звёзды,
и печальней, чем дождь усталый.
.............................Федерико Гарсиа Лорка «Если б мог по луне гадать я»

.
Воздух пахнет травой душистой.
У костра – огонёк по кругу.
Прикрываю глаза и вижу
Золотистых кругов круженье.
Пусть родится сегодня снова
Солнцеокая девочка Со.

Кружишь в танце и манишь звуком,
Отраженьем в глазах сиянья,
Бубенцами стрекозки тонкой.
В круге, словно рисуя солнце,
Поднимаешься над Землёю.
Видно знаешь ответы точно
Кто ты есть и зачем ты дышишь.
Держат силы цветов, травинок,
На священной тропе сновидцев,
Стрекозу из рода шаманов.
Сам огонь не жалеет крыльев –
Режут воздух шальные искры.

Лёгкокрылая, словно песня,
В шкуре первого созерцанья,
Ты открыто в костёр влетаешь
И блуждаешь в потёмках ночи.
Небо дышит, дымятся краски...
Что ты видишь сейчас шаманка?
Видишь просто границы мира,
Бирюзовые тропы знанья,
Или мир на оленьем ушке?
Заклинай голубые ленты.
Завяжи узелки на красных.
Танец северный – танец-тайна.

Лунный свет разлился на небе.
Пахнет густо цветами воздух.
Жар отчётливей – боль на коже.
Ты – "Парящая над кострами"
И сестра голубой печали –
Звёзды будут твоей тропою.

Медовый жёлто-огненный оттенок
Дороги, ускользающей в низину,
Бежит от бронзовеющих полей,
А группка почерневших тополей,
Смотрящих в небо – подражая клину,
Пытается взлететь с опасным креном.
И горизонт, как первая лыжня –
То пропадает, то косицей вьётся…
А где-то в Амстердаме светит солнце
Большое – не закроет пятерня…
Как масло томно капает с блина –
Течёт закат слегка загустевая
В рябиновой начинке сентября.
И выпито вино, верней – вина,
Под колокол святого Грустевая.
Уходит солнце красное, спеша…
Я не держу, я – хлебная душа.
Сижу, рогалик лунный обнимая.

Время твоих губ (с)

Она, конечно, шизофреничка…
Так губы пахнут безумно мёдом.
Весной вплетает мечты в косички,
Потом сплетает из них погоду.
Она влюбляется в вены, в руки,
И смотрит, будто здесь видит бога.
Он переводит всё это в звуки,
И называет её ребёнком.

Она же — просто шизофреничка.

А время губ беспощадно тает.
Упруга мякоть у сливы спелой,
И он впивается… он не знает
Насколько хватит его "меж делом".
Он называет её Психеей.
Она же просто плетёт косички…
И любит даже его усталость.
Шизофреничка? Так это малость,
в сравненье с тем, что с ним дальше будет.
Она стоит на окне как птичка…
и шутит…

Ах, косточка сливы – шершавая завязь,
Краями застряла в глубоком ущелье.
Нарзаном питаясь и в камни вгрызаясь,
Тенистым каскадом дерев распускалась,
И Солнце звала на своё новоселье.

Летят ароматы в подушечках неба –
То косточкой сливы, то мёдом в исходе...
Становится вкусом знакомым и хлебным –
Божественно пахнут все горные ветры,
И тихо под вечер сырами забродят.

А утро разбудит домишечки-сони,
Захлопают ставни – приветствия келий.
Волной перекатов глухих – в вечном зове
Сплетаются реки среди облаков и...
И вяжутся в банты - узлами мгновений.

Найду на ступенях заветную ямку,
Испробую воздуха пьяную сыть,
С руки накормлю голубую зарянку,
На дальней куртине сорву толокнянку,
И вспомню, что значит любить…

........................Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд...
.................................................................Н.Гумилёв. Жираф

– Скажи, не молчи!
К нам во двор забежала весна!
И кажется, время стучит каждый день всё быстрее.
Вчера проходила по голой почти что аллее,
Где ветку делили лишь два городских свистуна,
А нынче их столько! Щебечут и звонкое чир
Вливается в хор не известного птичьего хука,
Мамуля, прислушайся!

– Брось, это, кажется муха...
Очнулась кулёма, почуяла сладкий кефир.
Дочунь, ты придёшь через день? Принеси мне конфет.
Немножко совсем, только тех из советских, ты помнишь?
А "Балтику" больше не делают... вкусные – Божешь!
Бабуля ландринчики прятала так же в буфет.
Теперь я её понимаю – мы любим своё,
Что в детстве от сердца родного давалось нам щедро!
И каждый шажок нам казался когда-то победным,
Вот так и сейчас: шаг к окну, шаг к тебе, шаг к трюмо.

– Ну, ладно, мамуль, что ты прямо, как в детском саду.
Подсохнет асфальт, мы с тобою ещё наверстаем!
Тебя не забыла твоя голубиная стая,
Увидят, как пить дать, устроят опять чехарду.
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд*,
И лёгкие тени в глазах голубых закружились...
Но сколько могу я придумывать, как бы мы жили?
Вернуть бы тебя, чтобы просто тихонько обнять.

Там, на маковке тополя, крутятся беспокойные зелёные бабочки – устраиваются на ночлег. Лёгкие крылышки вздрагивают от ветра, трепещут. Закат поит их тёплым едва розовым молоком. А рассвет беспокоится о встрече: как бы ветер не унёс лёгкую стайку. Серо-розовый перламутр навеял мысли о тревожном, холодном завтра. Трудно понять, когда исчезают бабочки, но без них всегда холодно, как будто это и есть любовь.

Она тихо переступает, чуть-чуть кружится - можно всю ночь смотреть – танец огня во тьме. Кажется оживают камни. Именно они рассказывают истории прошлых страданий, своих сновидений. Я видел слёзы на камнях, но не верил глазам, я чувствовал их холод и знал, что они забирают тепло. Под камнями прячутся древние тени. Я не стану их тревожить. Но та, танцующая, с именем горькой ягоды, слышит души, чувствует смутно, как звучат камни отдалённо своей песней, в которой имя им – звёзды, дальше которых только уставший дождь. Она тихо ступает, чуть-чуть кружится. А я развеян ветрами, но она со мной говорит. И плачет.

***
Чай на Кавказе,
Свежа, как Тархун
спелой черники роса.

Где горы хранят воду,
жить бы, да жить мне.

***
Сплела травины
на горном лугу, в косу,
и лилию к ней.

Впитаю аромат трав
в ладони - памяти зов.

***
Ива рукава
в реку-стынь опустила,
пальчики дрожат…

Так на иву похожа,
пишу посланье тебе.

***
Чёрные тучи
С волчьим ветром напали,
Дрожит осина.

К Богу веточки тянет,
Горит на ветру свечой.

***
Разорван туман,
Курлыкают облака,
Пахнет груздями…

Неужели признаюсь:
Осень в душу пустила.

***
Вырывает зонт,
Окатывает водой,
Задирает плащ...

Неужели, любимый,
Ты спросил у осени?

Ты во мне, я в тебе – голосом,
Цветом вишни, полынью-порослью,
Ты во мне – остальное после всё…
Обниму тебя светлым волосом,
Привяжу навсегда бессовестно.

Не помогут и звёзды-зелены,
Я тебя не отдам, ты спрятанный,
Прорастай во мне всеми мартами,
Соком, светом врастай, и семенем,
Только сердце не пробуй стременем.

Вечер клёнами дышит, вербами,
Ох, ожгло их ладошки солнышком,
Истончило на воле-волюшке…
Пей, нектарна прохлада верная
Ах, ты песня моя вечерняя…
Ты во мне, я в тебе – лотосом.

Он – собиратель дождя и снега,
А нынче выдался листопад!
Летели листики в небо, с неба –
Цветные тучи его левад.
Вот этот, красный, листок осины –
Излом улыбки – блестит атлас!
А тот, зелёный до половины –
Миндаль таких невозможных глаз!
Портрет составит, потом размоет –
Игра, да толку-то в ней – пустяк!
Но почему-то он вновь разводит
Тон акварели. Да, что ж не так?..
На распростёртые крыши льётся
Осенний – серый, безмолвный сплин.
В бульварной – пиво, под песни Отса,
А он – потомственный дворянин,
По совместительству вольный дворник,
Своей метлой изменяет мир.
И ворох тлеет, и ветер гонит
За тучей тучу на материк.

Словно в саване был – некрасивым,
Ты таким мне почудился летом,
Только храм разгорается синим,
И лучится невидимым светом.

Я считала мосты и каналы
И вязала в невидимый узел.
Крыши так же страшны, как подвалы,
И крахмал коридорный диффузен...

К ветру я привыкала на Невском,
Есть здесь ветры – сжигают ладони.
Зачерпнула ледышек в Онежском
И храню их в душистом флаконе.

Мощно светится верный Юпитер,
Счастье круто мешает мне с болью.
Не люблю краснокаменный Питер,
Но бывает, что тянет в неволю.

Ты куда увела цыганёнка, луна?
В темноте не найти мне дороги.
Ноги вязнут – дорог карамельных нуга,
А у мальчика быстрые ноги.

Размываешь следы. Ну, зачем мне скажи,
Ты ведёшь цыганёнка на плаху?
Я же знаю, что там наточили ножи,
А на нём лишь простая рубаха.

Золотая, прошу я тебя, не греши,
И бельмом не смотри на ребёнка,
Что тебе до свободной, как ветер души?
Отпусти моего цыганёнка!

Хватит сердце усердно лучами лудить,
Я его разыщу, успокою.
Цыганёнок мой сладкий, целёхонький спит
И во сне поднимает подкову.

Слушал крики её, небольшой городок…
Истощалась луна – боль от боли,
Поправляла цыганке пуховый платок
И вела, как сестру, к колокольне.

Когда степь зацветает ирисами, то она становится похожей на изумрудное небо с причудливыми голубовато-синими облаками. Бежишь среди этих облаков и ищешь самые пышные! Присядешь и вытягиваешь из кустика ириса средний лист. У каждого листа свой звук, и вытащишь ещё несколько листов, прежде чем найдёшь нужный! Кто умеет делать пикули – почти Бог в компании! В степи разливается разноголосица… В эти моменты понимаешь, как красива наша Земля, каждая травинка звучит и источает свой аромат!
Набегаешься за день, а вечером заглянешь в кружку холодного молока и увидишь снова небо, но уже другое! Бабушка украшает небо земляникой. В счастье небо близко.

Измяла травину осоки –
Шершавый язык-стебелёк.
Под солнцем у пыльной дороги
Поблёк голубой мотылёк.

Купальницы нежное платье
Сухие ветра теребят...
Той гордой, особенной статью
Берёзы встречают тебя.

На ветках качели устроим –
Как в детстве мы были легки!
Заспорим, и эхо в повторе
Встревожит одни лопухи.

Берёзки светлы и пригожи!
Вьют косы – их сто под платком!
Зачем-то считаешь, итожишь…
Считаешь,
Итожишь...
Итожишь...
И на спор идёшь босиком…