*Не смотри на меня снисходительно-ласковым взглядом
и не надо сюсюкать - могу показать я клыки,
не понять вам, двуногим, что лучшая в мире награда -
пить со звёздами воду с огромной пахучей реки.
Я, наверно, уродлив по вашим модéрновым меркам:
худоват, грязноват, пожелтевшая шерсть в колтунах -
ты не взял бы меня на работу прилизанным клерком,
даже если бы задние ноги ходили в штанах.
Мне обидно за всех приручённых наивных собратьев,
что бегут по свистку и живут по команде "сидеть",
что в угоду хозяину "служат" и рядятся в платья,
в каждом прянике видят на палке короткую плеть.
Не смотри на меня снисходительно-ласковым взглядом,
знаю - скоро обгложешь и вынесешь толстую кость.
Ты не понял ещё: в твоём доме за еврооградой
не хозяин живёт, а на семьдесят лет... скромный гость.*

*Глядит на Луну самолётик бумажный:
"Я маленький - знаю, но очень отважный.
Я в космос хочу - как большая ракета!
Но как мне туда, ведь помощников нету?
Под дождиком тают бумажные крылья...
Ну пусть бы они хоть картонными были!
Я знаю, что топливо нужно ракете -
меня поднимает кочующий ветер.
Он очень сердитый, бросает на тучи..."
Дружил с самолётиком солнечный лучик,
он дедушке Солнцу послал телеграмму:
"Приятелю снится небес панорама,
глядит на Луну самолётик бумажный -
ему стать ракетой так важно, так важно!"
Великое Солнце ответило внуку:
"Я мог бы подать самолётику руку,
но только, боюсь, загорится он вскоре...
А впрочем, я знаю, как вылечить горе".
С космической станции взмыла ракета -
отправилась к Марсу со скоростью света.
В руках космонавта - подарок сынишки,
что сделан из листика старенькой книжки.
От счастья окрепли бумажные крылья...
Так детская сказка становится былью.*

*В доме тихо, тихо, тихо... Полночь. Хмурятся портреты. Где-то рядом ходит лихо. Духи прячутся в портьерах.
Вдруг ночник: щелчок - и гаснет... Мрак спускается мгновенно. Только месяц глазом красным метит вздувшиеся вены.
Шорох - слева, шорох - справа... Кто-то шепчется... Портреты! Может, выпить ту отраву, что для крыс хранится где-то?
Страшно жить в паучьем мире... Красным глазом месяц светит, и форматом А4 пауки сплетают сети.*

*Остановись! - взгляни на эту голь,
как осень наши клёны потрепала,
нет ни листка. И только в ветках боль
звучит бессмертным баховским хоралом.
Косой струёй черкнул страницу дня
колючий дождь - и вырос сразу в ливень:
он хочет смыть в тебе следы меня,
лишить ладони судьбоносных линий.
Прошу, замри! - почувствуй этот миг:
сердца стучат так гулко и протяжно,
а в унисон несётся птичий крик...
Когда мы вместе - прочее не важно.
Осенний ветер рвёт из книги дней
ещё одну потёртую страницу...
Ушёл, ушла. Дождливей, злей, больней.
Ни мне, ни клёнам в эту ночь не спится.*

Всё проходит, и это пройдёт...
Царь Соломон

*Всё пройдёт. Пройдёт и это...
Опалённое жарой,
обезумевшее лето
скоро снимут кожурой.
Эту жухлость ранних листьев,
беготню линялых штор -
не задумываясь, счистит
время-лекарь, время... вор.
Дни сбегут из лета в Лету,
и дожди очистят путь.
Поживём... Пройдёт и это.
Жаль, что всё нельзя вернуть.*

*Я понимаю тебя, Зеркалица.
Я, как и ты, собираю рожицы.
Есть ангелочки. Другие скалятся -
их отражения в нас корёжатся.
Я не люблю, как и ты, соперников -
пусть обживают другие площади.
Мы наблюдаем, как ранят тернии
и собирается пыль оплошностей.
Ты предлагаешь крещенским вечером
мне показать чудеса гадания...
Ты не пускаешь умерших в вечное.
Я, как и ты, их держу. Страданием.
Мы так похожи с тобой, Зеркалица,
ведь не хотим оставаться пленными.
Мы поживём. Ну, а рамки свалятся -
на перекрёсток пойдём... Вселенной.*

*В Энном городе пахло сиренью,
свежим хлебом, любовью и драмой.
Пахло морем, и пели сирены -
в чём-то птицы, а в чём-то и дамы.
Он не слышал коварных мелодий,
брёл неспешно по старым кварталам:
там, где часто влюблённые ходят,
где случайность прохожих сближала.
Он увидел её - как жаркое -
в остром соусе сладких признаний...
Платье мини изящного кроя.
Поступь гордой и трепетной лани.
__

В Энном городе пахло сиренью,
свежим хлебом, любовью и драмой.
Он себя как больной-шизофреник
рвал на части, молекулы, граммы.
Вырвал к чёрту ненужное сердце,
что по старой привычке любило,
ведь боялся - случайно рассердит
ту, что мужа... во вторник убила.*

*Пришла хандра. Октябрь простужен:
сопит, хрипит со свистом. Хроник.
Луна с издёвкой смотрит в лужи,
и стынет кровь под крик вороний.
Уже не осень... Буйство красок
дождями смыто, сдуто ветром.
Потерпит яркий день фиаско,
и жить - как в чёрно-белом ретро.
Скучать... Скулить, себя жалея,
искать на небе редкий лучик,
забыть любимый шум аллеи
и всех друзей занудством мучить.
Идти, ползти на ощупь в завтра,
считая дни, часы, минуты.
Покрыться коркой льда до марта
и верить, верить в волю... чью-то.*

*На дне бокала -
шестого, что ли,
она искала
рецепт от боли,
что грызла душу
голодной крысой.
Вот-вот иссушит,
оставит лысой
тоска о чём-то...
О чём? Не важно.
Безличность комнат
пришла однажды.
Любила звонко,
всё "я" вложила,
а счастье - ломко,
а будни - илом.
Случилось что-то?
Наверно, осень.
"Ну как работа?" -
никто не спросит.
"Начни сначала", -
никто не скажет.
Вперёд по шпалам,
покрытым сажей,
пойдёт не глядя,
согнувши плечи.
Оставит сзади
мечты и встречи.*