Утром проснулась - тебя обнимает небо.
Лежишь на кровати - оно на твоей груди.
Под левой рукой холодят облака со снегом,
Под правой – тепло, там скоро пойдут дожди.

И тикают часики, будто стучат в ладоши,
Что это любовь случилась, что это любовь
Сжигает остатки твоей лягушачьей кожи
И хочется петь, но музыки нет и слов,

А только моря и солнце, и звёзды, звёзды
Тебя наполняют, и яркий сияет свет
А воздух! Какой удивительно чистый воздух!
Так хочется жить, что можно и умереть.

пришедшая после меня, идущая впереди
по краю моих желаний, по самой кромке,
зачем тебе от меня осколки или обломки,
моя темнота, затягивающие дожди?
зачем тебе тратить свет, тепло,
своих птиц воздушность и многопевность?
я, наверное, не самое больное зло,
но и не самая большая верность.

пока ещё можешь уйти – уйди.
не открывай дверей для моих причастий,
знаешь, я уже умирал от счастья,
и смерть до сих пор у меня в груди

Я печальная рыба, я видела море прудом.
Я не вышла на берег с другими, менявшими дом.

Выползая на сушу, они становились людьми
И ловили меня в невода, чтоб себя прокормить.

У меня ледяная тягучая кровь, говорят.
Просолённая память хранит океаны, моря.

А когда отдыхаю на мягкой полночной волне,
Звёзды в прятки играют в чешуйках на гладкой спине.

Но уже приготовлен, заточен огромный крючок,
И расчищено место, куда упаду на песок.

А вокруг, удивляясь, столпится рыбацкий народ.
Будут думать, зачем открываю беспомощно рот,

И никто не поймёт в немоте застывающий крик:
Что они - это я, но забывшие рыбий язык.

Время бежит вприпрыжку, а я присяду:
Тянет к земле, как будто там слаще воздух.
Вроде бы всё на месте и всё в порядке.
Может быть, это просто года и осень

Грузят меня одеждой из серых буден,
Качеством от кутюр, но такой тяжёлой,
Что не подняться в завтра. /А завтра будет?/
Будет. Я точно знаю. А, впрочем, скоро

Снег упадёт, и птицы на нём напишут
Почерком тонким следов о весне и лете.
Если вверху меня до сих пор не ищут,
Значит не буду думать пока о смерти.

***

Не по нам этот колокол воздух смущает звоном.
Я не слышу его, не слышу – и ты не слушай.
Обними меня крепче, ведь мы с тобой так бессонны,
Так бессовестно счастливы наши тела и души,
Что становится страшно от мысли: а что там дальше?
От осенней простуды, хандры и других болезней…
А ещё этот колокол вечно о ком-то плачет…
Я не слышу его, не слышу…когда мы вместе.

***

они прожили долго, и всегда
смотрели одинаково на вещи,
и ни одна вселенская беда
не стала между ними, а от трещин,
обычно возникающих в быту,
от недомолвок, ревности и скуки
их бог берёг, как бережёт пастух
своих овечек, вслушиваясь в звуки
степи и ветра. Так и длились дни
и продолжались ночи, продолжая
их жизнь вплетать в одну сплошную нить -
такая вот история простая.
Они старели, и в конце пути
без слов могли спокойно обходиться,
но, ни один из них не мог уйти
ни на минуту, чтоб не возвратиться.

***
видишь меня, чувствуешь, так бери
реки мои - руки мои, озёра
вера моя, верность твоя, покорность
вечность - тосклива, миг – это мы с тобой
истинны, святы, бог это есть – любовь
шелест травы, шорох листвы – теченье,
чьи мы – ничьи, кто мы – никто - качели
вверх улетают, тает внизу земля
крепче держись, крепче
любимая

***

Не исчезаю, просто становлюсь
Невидимым, неслышным, проходящим.
И не молюсь, и даже не молю
О будущем - живу в себе вчерашнем.
Там хорошо: зима на полчаса,
Война на час, вина на день - не больше.
Любовь такая - если описать,
То только описанием испортить.
Не исчезаю, разве что слова,
Когда я им в своей глуши наскучу, -
Меня затмят, и побежит трава
Среди айвы и ежевик колючих.

Скелет в шкафу опять не спит ночами.
Стучит, придурок – в небеса, наверно.
А за стеной посвистывает чайник,
Тоскливо, заунывно, равномерно.

Не спится...плохо...надо было спиться,
И сдаться в плен отзывчивой соседке,
Сегодня всё равно не прилуниться -
Дожди толпой выгуливает в клетке
Природа-мать, и в перемать и в дышло
В окно рассвет толкает за бесценок.
А кто его возьмёт? Он рылом вышел
Невзрачным и пустым...одновременно.

Пора вставать с колен, а не с кровати,
Орла кормить - восстановилась печень.
Мир предсказуем, как бычки в томате.
Не съешь сегодня, завтра будет нечем.

Ходишь вот так вокруг да около,
Мнёшь под ногами то грязь, то снег.
Ночь-за-полночь, луна высокая -
И человек на её блесне
Мирно волочится в небо звёздное,
Сыпется грязь от его сапог.
Крикнешь ему: «Ты куда, там воздуха
Нет…» И подумаешь, - ничего,
Пусть задохнётся мечтой...раздышится.
Воздух - он нужен для глупых птиц.
Выживет – значит, ему напишется
Много хороших ещё страниц
О пустоте, о судьбе, о вечности.
Нет. Неправильно. Не о том.
Будут слова о сверчке за печкою,
О веснушчатом тёплом плечике,
О тишине, берегущей дом.

Отбери у меня мой восточный изысканный шик,
Ястребиный мой взгляд, и раскосую слабость души.
Обломай саксаулы прямых неотёсанных слов,
И любовь забери, дай взамен лошадей - сто голов!
Сто степных аргамаков, сметающих ветер в пути,
Заглушающих топотом шёпот любимой: «Прости…»
Бесшабашную кровь, что из раны течёт, не боясь,
И тяжёлыми каплями падает в жёлтую грязь.
И пускай по ночам мне подушкою служит седло,
И пускай мне кричит: «Янычар!» городское кубло...
Но когда пригоню на асфальт златокудрых коней,
Охраняйте своих не отравленных смогом детей:
Вам не хватит цепей и трамвайно-троллейбусных снов -
Удержать при себе удивлённых свободой сынов.

а мне собирать осталось немного ещё камней,
а дальше маячит старость, усталость последних дней.
но где-то колоссом зреет растёт, в глубине - бунтарь,
и снова он камни сеет - обманывает календарь.
кулик он - в своём болоте, у двух лукоморьев - дуб.
по пояс в хвалебной рвоте, в болоте своих заслуг,
ломает устои, веру и падает птицей вниз -
и здесь он быть хочет первым - нелепый такой каприз.
а всё, что скопил и вынес из прожитых лет и зим,
опять зарывает в тине, в трясине своих картин,
и только последний камень - за пазухой сохранит.

а может быть, это память запаяна в малахит...

-Возьми билет, и к нам на небеса!
Там хорошо, а главное, что вечно.
- А можно провести с собою пса?
Он мной давным-давно очеловечен.
Нельзя? Ну что же. Потерплю ещё,
Боль не беда… и как его оставить?
Придите позже, ах, за вами чёрт?
Ну, пригласите, может, там нет правил
Разменивать друзей на пропуск в рай
И вечность думать, кто его накормит.
Да, знаю я: для вас здесь всё – игра,
И вся земля – суконный стол игорный.
А для меня мой зверь - мой человек,
И нет других на том и этом свете…
Пёс прятал в шерсть на сгорбленной спине
Два пёрышка, проросших на рассвете.

серый, ласковый, мокрый -
(щенок щенком)
путается, заплетается в своих струях.
по карнизу долбится под окном,
по теплу тоскует.
замирает, будто бы в небеса
возвращается за советом вышним,
и опять над городом зависать,
и гулять по крышам,
загоняя фыркающих котов
в чердаки и трубы.
а потом?
а потом, потом...
мы о нём забудем.

твой зонт не хочет мокнуть под дождём,
лежит в шкафу среди вещей ненужных.
а мой услышит, как звенит по лужам
весенний дождь -
становится в ружьё,
раскроется и чуть ли не поёт.
он рвётся в бой, защитник, старый воин.
его достало вечно-голубое
пустое небо, солнце, звёзды, дом.
и я его выгуливать веду
в любую непогоду, как собаку.
а он вверху обнимет дождь, облапит
и рвётся в небо, в тучи, в высоту.
не улетит!
он ведь такой, как я -
вернётся в дом и мокрый, и прохладный,
и к твоему зонту прижмётся сладко,
и будет спать до нового дождя.

город сочится звуками
сквозь ладони
режут трамваи линии тусклой жизни
пир у соседей слева - опять хоронят
веру любовь надежду и пишут письма
в органы по опеке с рожденья нищих
просят прислать на помощь хлебов и водки
им уже ящик выслан духовной пищи
почтой из заведенья прямой наводкой
справа стучат у стенки как бронепоезд
пятые сутки грохот без перерыва
в комнате где оставались на свете двое
двое на целом свете людей счастливых
любят друг друга будто потоп обещан
завтра и надо жить наслаждаясь раем
спрятанном в теле слабых мужчин и женщин
и вознестись на небо не умирая….

не всё кузнечик, что стрекочет в поле,
не всё река – куда возврата нет,
не всё, что глина – человек и голем,
а то, что с неба - птички, дождь и снег.

да, блин! не всё, что властвует над нами
и отделяет тело от души
добра желает… киньте в меня камень,
когда не прав я, если я ошиб….

Придумать город и купить в нём дом
С придуманным искусственным прудом,
Потом от скуки выдумать рыбёшек.
На яблоню под окнами свести
Двух рыжих, по ночам орущих кошек -
Пускай мешают думать и грустить.
Но главное - держать себя в руках,
Чтоб о тебе не вспомнить впопыхах,

А жить спокойно, не сдирая кожи:
Леса создать, зверей, поющих птиц,
И только лишь потом и осторожно
Тебя к себе на цыпочках впустить.

Всё больше хочется под зонт, когда дожди врастают в землю,
всё меньше музыки и слов и поглощает пустота
дороги, реки и мосты, деревья, города, деревни…
Давай попробуем с тобой всю жизнь опять перелистать.

Откроем новую главу, напишем всем, что мы вернулись –
шальные, полные безумств, и не боимся глупых слов!
И пусть всесильные года обратно в зёрна перемелют
муку начавшихся седин и порастёт из них любовь.

Напишем снова корабли, запустим в небо самолёты
и нарожаем пацанов на зависть каверзным богам…
Давай помиримся с тобой, прости меня, не плачь, ну что ты,
я имя до сих пор твоё читаю только по слогам.

Не исчезаю, просто становлюсь
Невидимым, неслышным, проходящим.
И не молюсь, и даже не молю
О будущем - живу в себе вчерашнем.
Там хорошо: зима на полчаса,
Война на час, вина на день - не больше.
Любовь такая - если описать,
То только описанием испортить.
Не исчезаю, разве что слова,
Когда я им в своей глуши наскучу, -
Меня затмят, и побежит трава
Среди айвы и ежевик колючих.

***

видишь меня, чувствуешь, так бери
реки мои - руки мои, озёра
вера моя, верность твоя, покорность.
вечность - тосклива, миг – это мы с тобой
истины, святы, бог это есть – любовь.
шелест травы, шорох листвы, теченье.
чьи мы – ничьи,
кто мы – никто - качели -
вверх улетаем, тает внизу земля
крепче держись, крепче,
любимая

***

Не по нам этот колокол воздух сгущает звоном.
Я не слышу его, не слышу – и ты не слушай.
Обними меня крепче, ведь мы с тобой так бессонны,
Так бессовестно счастливы наши тела и души,
Что становится страшно от мысли: а что там дальше?
От осенней простуды, хандры и других болезней…
А ещё этот колокол вечно о ком-то плачет…
Я не слышу его, не слышу…когда мы вместе.

***

октябрь жжёт,
всё косит под январь.
мороз под тридцать,
снег лежит по пояс,
а солнца ископаемый янтарь
по небу ходит,
будто скорый поезд,
не греет замерзающий народ,
мелькнёт меж облаками -
и за гору,
и снова ночь метелит напролёт
от вечности
до моего забора.

мне себя тобой только можно вылечить,
но скорее, правильнее – спасти.
тяжелей всего в этом мире быть ничьим,
и синица радуется горсти.
отпусти её, она в небо синее
улетит, чирикая «чья?-ничья!»
у свободы нет ни лица, ни имени,
вот и клинит осенью журавля.

***

Как тебе там, на твоей исторической родине?
Живётся, смеётся, а главное - как говорится?
Снится ли город и куст недозрелой смородины?
Как поживает в руке твоя птица-синица?

Бросила всё, говоришь, и как чёртик от ладана,
Выбежав в ночь, очутилась в далёком Израиле?
Знаешь, а я журавля всё ищу на небесной окраине,
Что бы направить к тебе, но не знаю - а надо ли?

***

Перекрёсток не замечен, пройден был, и прямиком шёл нелепый человечек, от рожденья к смерти шёл. По пути учился в школе, по пути детей рожал. Через горы, через поле шёл, впечатывая шаг в чернозёмы и суглинок. По пескам и по траве шёл, а ветры дули в спину, небо дождиком привет слало изредка – мол, помню, ты всегда был на виду. Мир его держал в ладони и прихлопнул на ходу.

***

Коротко и телеграммно,
От и до, но в три строки
Пишешь: «Всё нормально, мама!
Я живу и ты живи.»
Пишешь и живешь, как пишешь,
веришь тихо в чудеса,
но никто тебя не слышит -
ни земля, ни небеса.
Почему ж тогда круглится
Над твоим жильём-быльём
Шарик солнечный, и птица
Вечно песенку поёт?

я дышу и ты дыши
вот и всё что нам осталось
под горой река бежит
дом стоит под одеялом вечно мокрых облаков
рассупонились ворота
во дворе царит природа
на вязанке старых дров
все соседи кто куда переехали тихонько
перекрещенные окна из-под досок смотрят вдаль
а в дали гора и лес
лес гора и речка только
всё течёт
за поворотом исчезая в никуда
но сегодня решено
завяжу вещички в узел
захвачу тебя с собою
в город к дочке на покой
собирай любимых блох и не рви мне душу Тузик
я б остался навсегда здесь
я б остался
если б смог

Смотри: автомобиль пустил ростки!
И что ему, железному, неймётся?
На свалке умирал бы от тоски,
Ругал дожди и ненавидел солнце,
Ржавел бы потихоньку и гудел
Клаксоном в ночь, пугая глупых кошек…
А он всё в небо фарами глядел
И маслом мироточил из-под кожи
Водительского кресла на траву,
Привыкшую к железному соседству.
Баюкал неразумную сову
Горячим сердцем транспортного средства,
Ругал её за свитое гнездо
Под ненадёжным стареньким оконцем,
А сам был горд, что из других авто
Она его избрала для потомства.
И от избытка чувств к тем малышам,
Которые пока не появились,
Он вдруг расцвёл, ещё не зная сам,
Что богом стал среди автомобилей.

я ни дерево ни трава
ни пень трухлявый
ни муравей ни сова
ни волк тамбовский
я другой
я чужой
я тот кто справа
у тебя за плечом
невидим просто
я ни сон и не явь
я где-то между
твоим телом
душой
не решай поспешно
что храню я тебя от бед
не тешься
я другой
я чужой
но не чёрти что

Я читаю между строчек ваши письма -
Интервалы расшифровываю, пятна.
Говорите вы, что осень, ветер, листья…
Междустрочья говорят мне об обратном -
Что у вас пришла весна и только почки
На самшите набухают и малине,
И не в шубу вы одеты, а в сорочке
на кровати улыбаетесь мужчине.
Только он, чудак, напрасно зубы чистил
И отца поместье продал за бесценок -
Клофелин в крови способствует отчизне,
Избавляя римских граждан от измены.

Вы мне пишете, как всё вам надоело:
В море - рыбы, в магазинах – итальянцы,
Как скучаете душой вы, даже тело
Ваше хочет возвращенья в постоянство
Холодов и неустроенности быта,
В сад вишнёвый, нами срубленный под корень...
Я читаю между строчек... всё забыто,
Похоронено, прощайте дядя Боря.

Время какое было, какое время!
Ни полынья не стрАшна, ни смерть в полыни,
Лишь бы нога входила в лихое стремя,
Лишь бы ковыль стелился, и было слышно
Звонницу колокольни и пенье птичье.
Чистое, невесомое небо было.
Лишь бы жила ты рядом, меня любила,
Снег обирая в розовых рукавичках
С шапки моей бобровой и волчьей шубы,
С мыслей моих тяжёлых, с копья и лука.
Лишь бы на этом свете мы жили оба,
Даже на расстоянии друг от друга.

тайные мысли бабочки махаона:

вот бы вернуться снова в любимый кокон,
видеть смешные сны про друзей, знакомых,
жить в темноте, тепле, без дверей и окон,
слышать сквозь сон и стены чужие стоны
и развернуться к ним раздобревшим боком.

тайные мысли тихого человека:

мне бы стать тенью, чистой и невесомой,
боли не чувствовать, даже когда наступят -
это как будто снова вернуться в лоно,
в горнее место после земного бега
и закричать: “Я здесь!” в поднебесный рупор.

бабочка села, будто король на ложе,
на человека, думающего о тени.

бог посмотрел на живых и подумал: “Боже,
скоро умрут ведь, так и не встав с коленей…”

...ты давай, заканчивай свой ремонт - скоро осень вцепится в горло лету,
скоро отпуск камнем за горизонт, а скорее, в космос умчит ракетой.
у тебя ж обои на целый свет, стен на всей земле переклеить хватит!
море ждать не будет, а твой привет не обнимешь, милая, не погладишь.
хочешь, я приеду, и мы вдвоём небо перекрасим в цвета шальные,
звёзды твоим именем назовём и сдадим квартиры на выходные,
поле - вольным всадникам и стрелкам, горы – мудрецам, чтоб смотрели в оба,
города - политикам и купцам, а себе оставим одну дорогу,
чтобы только к морю она вела, чтобы только длилась, не уставая…
отвечаешь ты...не могу, дела…
или это я тебе отвечаю?

У востока лицо узкоглазо и губы в шербете,
На коленях полынь, а в руках шевелится камча.
Восседает в арбе, как король в золоченой карете,
Вдоль дороги его барабаны свободы стучат.
Поднимает лицо и глотает дожди, чтоб напиться.
Дарит небо ему табуны неприкаянных звёзд.
Никуда не спешит, и поэтому волен, как птица,
И поэтому слышит, как солнце в тумане встаёт.
А когда первый луч, заплутав среди спелых колосьев,
Прикоснётся к нему, запоёт на морщинах его,
Остановит арбу и домой потихоньку вернётся -
На десятый этаж, в тридевятое царство своё.

ни сигареты, ни водка, ни дождь с утра
могут не вылечить, если пришла хандра.
вот и пою и вою донос пишу
сам на себя строчу – разве я не шут?
птички притихли, замерли поезда,
в недрах земли скопилась беда, вода?
господи, ты прости, я не знаю сам,
что говорю, стенаю, веду базар.
просто хандра вороной всё кар да кар!
жаль не Нерон, а то бы зажёг пожар
не Бонапарт, а так бы я взял Москву...
и заглушил навсегда свою грусть-тоску.

на подворье моём воробьи да куры, ходят, щебечут, ковыряют землю,
валяются недокуренные сигареты, порванная фотография женщины.
над подворьем моим серое небо в клеточку величиной с овчинку,
снулое солнце не обещает лета, не обещает отдыха, ищет причину
смыться скорее на запад. там ему хорошо: там трамваи ходят только по рельсам,
не летают по воздуху, не пугают ангелов, и там море никогда не повесится
картиной на стенке, а будет свободным, солёным, горизонтальным и выпуклым:
волнами, брызгами, смехом детей в прибрежье, писком дельфинов и тишиной всегда неожиданного цунами…
а у меня на подворье ночь, клёны на цыпочках
ветками тянутся к звёздам… вот прощелыги - не хотят становится дровами, спичками.
а казалось, какая разница - сгорят в печке, станут дымом, поднимутся в рай растений…
а они каждую ночь улетают и шуршат зелёными тенями над моей кроватью, в сенях
без потолка и сияют, сияют до утренних рос, до последней звезды, до первого луча.
и никогда я не видел, как они спускаются, потому что засыпаю возле
несуществующего твоего плеча.

разлинует трава облака на небе
я лежу в той траве как рецепт в аптеке
возле капель сердечных в стеклянных колбах
мне бы их под язык но ведь только толку
никакого не будет я умер зряшно
подо мной облака и поют и пляшут
все в полоску одно лишь в сплошную клетку
не поёт и не пляшет под сильным ветром
чуть качается в небе как чайка в море
в каждой клетке его человеки спорят
о свободе любви о надежде с верой
к ним спускается ангел а пахнет серой

Стучусь в ребро - открой же пацану!
Займёмся вместе славными делами.
Ты как сурок залёг в своём дому,
И будто бы не слышишь мой тамтами.

Кончай хандрить тебе лишь 43 -
От ранней седины никто не умер.
Давай-ка меньше кушай и кури -
Седлай коня - заждался старый бумер.

И в ночь, как в сон, где женщин водопад
Вокруг тебя забьётся и заплещет
Помчимся мы, - забудешь, что женат
На самой лучшей из желанных женщин.

Ну что молчишь? Дурак ты, визави!
Жена на даче, сын в гостях у тёщи.
Костёр хорош, пока огонь внутри,
Но лишь погаснет – пепел, тлен и мощи!

Ну что, по коням! Что опять не так?
Ты даже беса бесишь не по-детски!

… Германец…? блин! Вот это я попал!
Aufwiederseen, хенде хох, пока!
Но ты дождись, я выучу немецкий!