если ты будешь множить и пересчитывать,
я постараюсь отнять и расстроиться.
каждая тыква серьёзно рассчитывает,
стать уходящим вечерним поездом.
так что, давай, говори любезности,
уши пока у меня свободные,
в этой тоскливой твоей неизбежности,
речи твои хоть на что-нибудь годные?
не улыбайся, не множь промежуточность,
между не сказанным словом и делом.
всё-таки, милый, с тобой очень трудно,
даже представить чего я хотела

Смотрю, как утро постепенно,
Заходит через шторы в дом.
Сначала вырастают стены,
А остальное всё потом.

Неторопливо проступают
Черты, и формы, и цвета,
Как будто вещи понимают,
что отступила темнота.

И возрождаются неспешно,
Дубовый стол, торшер, бокал,
А ночь проскальзывает между,
Двух половинок от зеркал.

будто бы и не было а было
стало всё точь-в-точь как до того
ты меня любила да забыла
мир оставив мне для одного

мир остался тот же но однако
всё же не могу его понять
в том я помню мире много плакал
в этом плачут только от меня

может быть а может и небытие
хочется узнать мне но зачем
если не могу никак забыть её
а она забыла между тем

пока своей тоске заглядываю в рот
плутает по сети мой интернетный бот
залайкан каждый пост его словесных драм
а от меня ушла четвёртая мадам
офлайн жизнь прожить как в море и до дна
хочу обратно в сеть зависнуть допоздна
до первых петухов в ней строить этажи
домов и городов и в них остаться жить
и там же умирать по сотни раз на дню
и там же пить коньяк камю или с Камю
а ночью три луны подвесив в небеса
тебя обожествлять на ложе три часа

мне не хочется стихов
и они меня не хочат
умники от дураков
завсегда глаза ворочат

но опять пишу в стихах
как мы были как мы жили
хоть не хочется никак
чтобы рифмы приходили

чтобы кофе и коньяк
пились только по разделено
чтобы афродизиак
был всегда в здоровом теле

чтобы не было войны
у соседей через стенку
да и дальше от стены
поднимался мир с коленок

тишину в себе растил
вырастал широкоплечим
и тогда б заговорил
с нами бог по человечьи

Сядешь молча утром на скамеечку,
Ждёшь, когда проявится рассвет.
Облако, похожее на леечку,
Обещает дождик на обед.

Широко подумаешь - вселенная!
И взмываешь к звёздам подышать,
Но заноет чашечка коленная,
И домой запросится душа,

К человеку маленького имени,
Не летавшем прежде высоко…
Скажешь небу тихо: забери меня?
Небо не ответит ничего.

если у края есть продолжение
значит не кончилась жизнь у меня.
все умирают, стихотворения,
люди и кошки - только не я.
я на краю постою забулдыгой,
крепко прижав к горизонту щеку,
спрячусь за самой зачитанной книгой,
в женщине скроюсь в самом соку.
господи, ты не слепой, а не видишь
я это ты, но немного другой,
мне однолюбу нельзя полюбить и
бросить её ради встречи с тобой.
можно я с ней хоть до завтра побуду,
и не пойду ни к какому врачу,
ведь если я её в небе забуду,
я не прощу тебя, я не прощу.

"Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?"

Не возвращайся в дом свой. Не совершай ошибку.
Там давно твоё прошлое к будущему подшито.
Не потакай хаосу времени и пространству.
Твоё возвращение - это просто уход с дистанции.
А ведь ты уже почти вырвался из плена предубеждений,
Не вспоминаешь её руки, глаза её и колени.
Помнишь лишь стены голые, сорванные обои…
Не возвращайся в дом свой, не сотрясай устои
Созданного тобой мира, выращенного тобой сада.
Женщины, из ребра твоего, не предавай, не надо.
В городе твоём на всех улицах красные светофоры.
Лучше смени содержание, не изменяя формы.

Поздно глаза закрывать и плакать, сырость вокруг разводить и слякоть, хочется жить, так живи - не вякай, губы сожми и жди. Надо заканчивать тары-бары, в тёплой каморке у папы Карлы, нет ни кораллов, ни мамы Клары - только надень очки — и ты увидишь, что в мире этом песня твоя по-другому спета и ни одним, ни вторым куплетом не повторяет путь во времена твоего пространства, где дураки, отходя от странствий, нет, не умнеют от постоянства, просто они живут. Каждый по-своему, не похоже. Кто-то кладёт, ну а кто-то ложит на неудачи и всё, что может им помешать найти в собственном доме свободу мысли, спрятанный в погребе старый рислинг, новый роман от Агаты Кристи, первым сказать прости.
Ладно, не слушай сверчка за печкой, много живу, но увы не вечен, видно поэтому долог речью, сбивчив, излишне строг. Вижу, уснул. Эхехешки, парень, как бы хотелось узнать, что варит время тебе. Может сладкий кари, может и горький суп.
Знаешь, я верю, что всё сойдётся, ключ не нашёлся, но светит солнце, звёзды моргают в твоё оконце. Нет никаких причин голову прятать в песок и думать, что ты единственный самый умный, жил здесь когда-то такой же юный, первый из буратин.
Он очень долго служил хорошим. Не обижал ни людей, ни кошек. Но, понимаешь, богатство всё же счастья не принесло... Помню, шептались в потёмках совы — жизнь не построить на всём готовом, ей только дай хоть малейший повод — тут же макнёт в дерьмо.

Жаль, я не знаю конца рассказа. Не получилось сложить все пазлы. Может, когда-нибудь, эту сказку автор допишет, но… не обещает, такое дело — что у него на душе кипело, выплеснул он, да и солнце село и поманило сном.

когда автору где-то за сорок,
стрекотания строк не к лицу.
ковыли, победившие город,
первым делом прирежут овцу.
и от буквы такой и от веди,
отведи наши очи господь -
автор должен родиться в передней,
и с собакой бороться за кость.
а особенно, когда осень,
разрывает и душу, и плоть,
невод слов надо вовремя бросить
в раздобревший от вод небосвод.
и смотреть, как большущая рыба,
облака разметает хвостом,
а оттуда за лаврами нимбы
опускаются прямо на стол.
ну, а ты, весь спокойный, за сорок,
вопросишь, чуть смущённо: на кой?
и опять в твоей жизни застонет
застрекочет строка за строкой

...проезжая по месту родного когда-то селенья
вспоминал не людей а открытую банку варенья
а над ней две осы захмелевших от сладости близкой
и жужжали они упоённо как дрель у дантиста

этот маленький мир под колёсами тихой машины
прошуршал две минуты как будто мы столько в нём жили
и пытаясь узнать незнакомые формы и знаки
я хотел одного не заплакать при них не заплакать

потому что они будто тоже хотели увидеть
рассмотреть кто я есть и какой в приготовленном виде

Когда ты обнаружишь, что открыт
И выпит, и уже почти стреножен,
И на тебе ни веток, ни коры,
А старость пробирается под кожу.

Беги к реке, пока ещё зима
Не выкрала последнюю дорогу,
И уплывай туда, где есть дома,
И где есть бог, в котором много Бога.

Но только там, пожалуйста, не плачь,
Не жалуйся на душу и на разум.
Ведь бог тебе ни лекарь, ни палач,
Ни брат тебе, ни друг тебе, ни разу.

у всех, у наших, выкрали «вчера»,
и написали гады мелким почерком,
вернём его в субботу, но с утра
никто не приносил его на почту

украли, так украли, не впервой –
рассветы и закаты тоже лямзили.
соседа крали, приползал он чуть живой,
и речью с букварём совсем не связанной.

вы обнаглели – красть средь бела дня!
хороших дядек, время, жизни прежние…
но если вам получиться отнять
у смертных смерть… то мы бы тем утешились

опять любовь цепляю на крючок
бросаю эту сладкую приманку
под твой неоперившийся бочок
запрятавшись на краешке тумана
смотрю издалека на жизнь твою
на все твои забавы и намёки
и вижу как глаза твои поют
о нашем счастье в близком и далёком
и верю сам такой вот «рыбачок»
бросаюсь на крючок и снова рана
не заживает долго – дурачок
мне шепчет кто-то на краю тумана

***

хочется петь - так пой,
не оглядываясь на местных,
не умеющих слушать, гореть
и быстро сходить с ума
ты не моя подруга, моя невеста
ты просто когда-то вытащила меня со дна

нет, не скажу, что дно - это пропасть, страхи
там хорошо мне было, там были все
птицы и человеки, рыбы и черепахи
море там, помню, было, и падал снег

медленный снег, тяжёлый – он не кружился
он просто своё паденье изображал,
может быть мы по правде там жизнь прожили,
а по неправде каждый здесь умирал?

пой, не смотри на небо, на землю тоже
нет ничего хорошего ни там, ни здесь,
не потому, что в мире ты всех дороже,
а потому, что мир - это ты и есть.

***

Давай, заворачивай свои стихи
В неописуемую бумагу,
И если сверху услышишь сдавленное хи-хи,
Значит и там почувствовали к ним тягу.
Уже становится в очередь вся небесная рать -
Толкаются невесомыми локотками.
Время сеять, жать, и ни в коем случае не умирать,
И не говорить стихами.
И не думать на ночь о всяких грехах,
А днём не думать о разной с шефом зарплате.
Потому что, можно развоплотиться, нечаянно, впопыхах,
И вписаться в небесный график.
Давай, живи, и не мешай другим
Становиться смертными по собственному желанью.
Пиши стихи по субботам, убивай их по выходным -
У тебя дедлайн.

***
ходят люди по земле, друг за другом, друг за другом,
ни воюют, тишина, неожиданно подкралась,
ночи яркие горят, пахнет звёздами и лугом,
море рыбы бороздят, не цепляясь за кораллы.

чинно всё и хорошо, нет причины для тревоги,
все шагают дружно вряд соблюдая паритет,
и не смотрят в небеса, смотрят лишь себе под ноги,
никому ни хочется быть причиной разных бед.

потому что потому, - упадёт один неловкий,
невнимательно ходящий и начнётся вдруг война,
и пойдёт на брата брат, рожи чистить и винтовки,
и прости-прощай навеки раз страна и два страна.

может быть такой расклад, никому совсем не нужен,
и никто на целом свете будет нам не виноват,
может быть потерпим все, и ещё чуть-чуть покружим,
друг за другом, друг за другом, не цепляясь за слова?

***

…конечно, я могу и о простом,
о каждом из соседей по подъезду,
о жизни под натянутым холстом
и о холсте - могу, как было прежде,

писать, что нарисовано на нём,
перечисляя лица и фигуры,
писать, как не удались мы вдвоём,
как на дворе моём щебечут куры,

писать про вас всю правду и не всю,
улыбкой прикрывая отвращенье
к себе и к тем, кому я понесу
прощанье, обращённое в прощенье.

а я вот тоже решил написать о нациях, расах и языках.
написать, что с ними творится что-то неправильное.
написать, какие-то свои мысли об этих понятиях, но мой страх,
наверное, не даст написать ничего кроме заглавия.

нет, не подумайте, что я чего-то боюсь, или кого-то,
мне просто не хочется обижать ни ближних, ни дальних,
озабоченных сохранением идентичности, сохранением квоты
на свою расу, на язык предков, на родовую ментальность.

мне, космополиту, (наверное), выкормышу разных рас,
верований разных, не нравится жить под давлением политиков,
признающих разделение на белых, чёрных и красных.
и в любой стране, при любых обстоятельствах, после любых событий
с пеной у рта отстаивающих неправоту других.
признающих право только на собственную исключительность.

может быть хватит чертить границы кровью и на крови,
а просто признать право на человеческую личность,
свободную не выбирать строй, в котором чувствуешь себя большим.
свободную не любить кого-то за его мнение.
понимающую, что человек может быть для неё плохим,
но ни один народ не подходит под это определение.

прости улыбчивый прохожий,
иди себе в любую даль.
мне грустно, холодно, безбожно,
сегодня, завтра, и всегда.

возможно, ты совсем хороший,
и жизнь твоя как маков цвет,
что даже сдёрни с тебя кожу,
твой будет скалится скелет.

хотя, кто знает, что, почём там
вам белозубым раздают?
быть может золото по чётным,
а по нечётным водку льют.

и вы поэтому поэты,
всем улыбаясь по утрам,
не видите ухода лета
в невозвратимое вчера.

Рыба вышла на берег и видит - на небе бог,
Золотой наконечник венчает его чертог.
И молилась она, и ждала от него любви,
И услышала: "Что ж, человеком теперь живи".

И пошла она жить и для бога плодить людей.
А они умирали всегда, навсегда, везде.
Уплывали за море, летели к другим мирам,
Но их бог находил и последнюю песнь играл.

Разуверилась рыба, и к богу опять пришла:
"Для чего нам огонь, если после него зола?
Для кого я живу, и зачем ты мне разум дал?"
Бог смотрел на неё и по-рыбьи молчал, молчал.

Привет, сочинители ветхозаветные! Салют, молодые строители строк! Листочки зелёные заняли ветки, в степи распевается сонный сурок. А вам всё неймётся, строчите и кроите, мерцает в глазах голубой монитор, стихи размножаются - бедные кролики остались далече на месте втором. Бросайте писания, рифмы и правила, прокрустово ложе ямбических дум, на речку, на море, в леса, в Океанию езжайте, летите в рассвет, в темноту.
Я знаю, конечно, что это не лечится, ни снегом, ни солнцем, ни морем с дождём, как белки, поэты взбегают по лестнице, по круглым ступеням и ночью и днём. Им кажется -вот оно, небо высокое и запросто можно вписать в облака бессмертные строки, шедевры глубокие, ан нет, не выходит…а так?...да хоть как!)

Пляж, Австралия, и волны поднимают горизонт, музыкант на барабане что-то долбит в унисон - то ли квёлую чечётку, то ли режет гопака, я мешаю пиво с водкой, чтобы уж наверняка опьянеть, забыть, забыться в этом сказочном раю, где журавль и синица не живут и не поют, где по рекам крокодилы плачут горько и навзрыд и никто со мной по-русски так и не заговорит.
Дни друг друга повторяют, время медленно течёт, обезьяны вытворяют на деревьях чёрти чё, попугаи матерятся – полиглоты, мать твою… По ночам снега мне снятся и деревня на краю у заброшенного леса, у нехоженых болот - в ней жила моя невеста, может и сейчас живёт…
Я тянусь к ней всей душою, всей тоской своей большой... просыпаюсь, волком вою, мне совсем нехорошо.
Знаю, слышит эти строки, только море-океан, он такой же одинокий и от слёз солёных пьян.

Мне этих лошадок, падких на сено с мятой,
На свежий ячмень, на вольный лихой простор,
Не нужно дарить, заманивать ветром сладким -
Давно променял я степь на уютный двор.

Гортанные крики, посвисты, запах крови,
И ветер полынный, и зов молодой луны
Не надо мне снить. Хочу я забыть – не помнить,
Как скачут в рассвет ковыльные табуны.

Всё есть у меня – машина, друзья, работа,
И дом двухэтажный, и злой неподкупный пёс.
Но кто-то в ночи всё стучит и стучит в ворота,
И светит в окно мне небо кострами звёзд.

…вот и молчу, и не то, чтоб ищу слова -
просто сижу слушаю старый джаз.
это же музыка! ломкая, как трава.
хрупкая, как стекло.
это она - про нас.
ты улыбаешься,
режешь на кухне лук.
слёзы текут – вот и пойми тебя:
то ли в тебе, как и во мне, растут
воспоминания?
щёки, смотри, горят…
хочется подойти,
вытереть слёзы с глаз,
что-то сказать…но не хватает слов.
музыка.
старый играет джаз,
вечный, как и любовь

на собаку спускаются с неба текут облака
и собаке легко на душе и собака легка
поднимается ввысь и как лошадь пускается в рысь
от цепи отцепившись закончив собачью жизнь

может это туфта и мой пёс никуда не летит
просто смотрит на небо и думает небо висит
над его конурой для того чтобы было куда
уходить улетать уползать исчезать навсегда

посуда бьётся у тех, кому счастья хочется,
а у тех, кто его имеет, бокалы в целости.
волк не от голода воет - от одиночества,
а овца в отаре сытая от счастья блеет.
тихие ветры в гавани – а в море вырвутся,
рвут паруса и мачты ломают запросто.
мысли тревожат: надо покрепче выспаться,
завтра проснуться, только вот будет завтра-то?
будет - не будет...а впрочем, какая разница?
все мы перекати-поле, а поле кончится?
что там за ним, какие там будни-праздники?
сытая старость - волчье одиночество?

Они меняют плечи как перчатки,
Перелетая с левого на правое.
Сегодня берегут нас, завтра - вряд ли,
Мальчишки наши ангелы кудрявые.
Им хочется геройствовать и буйствовать -
Под танки, бросив хрупкого хозяина,
И страх его и смерть его почувствовать…
Потом спасти, как будто бы нечаянно.
Они хранят нас преданно, но ветрено
Рисуясь перед небом и подружками.
Они ещё не совершеннолетние
Хранители лихие, непослушные.
Давайте же лелеять их и праздновать,
Жалеть как несмышлёнышей доверчивых.
Ведь всё равно они такие классные!
Святые, бесшабашные и вечные.

Вселенная на кончике пера.
Создатель слов был этому не рад,
Но свет скользнул в пещеру мироздания
И то, что было/не было вчера -
Рассвет, закат, бегущая вода -
Приобрело и цвет, и очертания.
Так появились горная руда
И человек без имени и звания.

Создатель слов, поморщившись, вписал
В большой гроссбух отроги серых скал,
Воробышка, слона и черепаху,
И далее, и далее вразнос -
Перо писало, слов копился воз,
Плодилась живность без любви и страха.

Он понял: за словами не успеть,
И выдумал для всех живущих смерть.
И видел он с небесного порога,
Как умер человек и стрекоза,
Но не было уже пути назад
Закончились Слова для нас у Бога..

Достать февраль придирками - пусть плачет.
Залить ему чернил за воротник.
А Тане подарить хороший мячик,
Который не ускачет в речку Стикс.
Бычка кормить травой перед походом -
Не будет он качаться и вздыхать.
И попросить у Бога для народа,
Людей хороших людям оставлять.
Не ожидать, что слово станет делом,
И разместится в толстом кошельке,
И тело не очертят белым мелом,
В каком-то затрапезном кабаке.
Идти на вы, не ползая на пузе,
Писать для всех, но только о тебе!
И пить вино, когда оно лишь смузи,
А истина томится в молоке.

Прихожу, говорю – хорошо. Говорю – пиши.
Пиши говорю хорошо. Говорю – дыши.
Не надо смотреть в окно, говорю – темно,
И можно увидеть дно, и уйти на дно.

Давай, говорю, зажги хоть какой-то свет.
Без света тебя здесь нет, и меня здесь нет.
На руки смотрю твои, но они молчат,
Молчат, говорю, два года – пора начать.

Иначе ты нас убьёшь, закопаешь в снег,
Иначе ты нас уснёшь - говорю во сне.
Потом просыпаясь, слышу слова твои,
Как ты говоришь – пиши, говоришь, - живи.

На перроне у вокзала толчея, не продохнуть. Вечер. Солнце убежало от себя на третий путь. Продавщица зазывает: «булки, куры, колбаса!» Воробьи вокруг шныряют и глядят во все глаза, вечным голодом томимы, на обилие еды. Кот крадётся к ним, гонимый тем же чувством сквозь кусты. Хриплый голос объявляет в репродуктор о своём: что куда-то прибывает скорый поезд, всё путём.
Начинается прощанье, поцелуи, слёзы, смех. «Я в тебе души не чаю! – Ты, мой милый, лучше всех!» Проводницы-постовые у вагонов ждут народ, безбилетник – вне закона, мимо них не проскользнёт. Чемоданы гордо реют и по воздуху парят, исчезают в тёмном чреве поезда-богатыря. Провожающие мнутся, порываются уйти, долго тянутся минуты, привокзальный мир притих. Вот колёса слабой нотой заворчали «тик и так», вот набрали обороты, поезд таял в небесах. Так, конечно, лишь казалось, оторваться от земли он не мог, но для вокзала поезда летать могли...
Спал уездный тихий город. Спали звёзды и луна.
Семафоры, светофоры, звери, птицы и дома.
Спали все моря и горы, спал вокзал и видел сон –
будто он и есть тот «скорый», покоривший горизонт.

жил не жил, но осенний день
закрывает все о любви вопросы.
даже свет отражается в темноте,
даже космосу тоже нужен воздух.

априори - ты всё, чем когда-то я
восхищался, злился, дышал и умер -
если бы ты была нелюбимая,
если бы я даже так мог подумать.

Как хорошо - три комнаты у нас -
Ты в дальней на меня обиду прячешь
И, плача, увеличишь в сотни раз
Мою вину, потом переиначив -
Последние слова, движенья, взгляд,
Припомнишь все мои грехи на свете...
И вот уже кругом я виноват,
На всей твоей заплаканной планете.

А через час, когда весь мир в ружьё
Поставишь на меня идти войною,
Ты пуговицу к ватнику пришьёшь,
Чтоб я не мёрз в снегах на поле боя.

Семантика преследует меня,
Полцарства превращается в коня.
Вторая половина достаётся
Республике - и вся распродаётся.

А я скачу за горы и леса,
Там солнца не бывает полчаса.
Там каждый оборот родимой речи
Звучит наоборот, язык калеча.

И с этим языком наоборот
Душа моя беззвучная живёт
В лачуге, как за пазухой у Бога,
Иголкой, затерявшейся у стога.

Семантика рассыпана в камнях,
Похожих на бездомных черепах.
И в черепахах этих скрыта память,
Застывшая, похожая на камни.

На камни, у которых я коня
Когда-то на полцарства променял.
Зачем-то, для чего-то, нет – не вспомнить!
Семантика в словах слова хоронит.

Моя доисторическая родина,
Огромный и солёный океан.
Я в нём амёба, - тихая уродина,
Плыву себе качаясь по волнам.

На берег выходила не уверенно,
Дышала терпким воздухом с трудом.
Столетия надеялась и верила,
Что вскоре возвращусь в свой водоём.

Но годы шли, текли тысячелетия,
Я с дерева слезала вся в слезах.
В словарном багаже лишь междометия,
И те рычаньем вязли на губах.

Я так устала жить по обстоятельствам.
От вечных перемен времён и бед,
Я б в океан вернулась, обязательно!
Но только чтоб понравиться тебе.

Во мне амёба сучит ложноножкою,
К мартышке прижимается песец.
Наверно, потому, что осторожно так,
Мне космос предлагает леденец.

Пока во сне, пока полунамёками,
Что, мол, он тот же лес и океан...
И, видимо, в пятиэтажном коконе,
Не долго мне качаться по волнам.

***

моя змея шипит во мне с утра
скандальная очкастая особа
ну как тут на ближайших не орать
не укусить бы их…и слава богу
на улицу бегом и вылить яд
в приёмистую урну возле сквера
потом в кафе и скушать все подряд
конфеты под названием «Премьера»
они и антидот и антистресс
и сладкая замена горькой водки…
змея ко мне теряет интерес
и никого сегодня не проглотит
а скрывшись с глаз в сплетении больных
простуженных и раздражённых клеток
уснёт в тиши до новых выходных
отравленная сладостью конфетной

у змеи дыхание декабря
трудно выжить рядом и пару дней
но зрачки змеиные так горят
что сугробы тают вверху над ней

но её алмазная чешуя
ворожбою древней в груди звенит
а какой у ней беспробудный яд
если не умрёшь будешь вечно жить

если не умрёшь будешь песни петь
не считая бед не листая дни
кто сказал что змеи не любят свет
тот не грел змею на своей груди

в деревне человек растёт до звёзд
не упираясь темечком в соседей
и убирая вилами навоз
он думает о мире на планете

он размышляет выйдя на крыльцо
о том что человек увы не птица
а так и полетел бы за винцом
в соседнюю деревню веселиться

потом вздохнув о птице и вине
о тающих под окнами сугробах
погладит пса по выгнутой спине
и вот уже они крылаты оба

мы говорим с годами меньше тех,
кто только научился говоренью.
наверное, идущий в слепоте,
вот так же привыкает к повторенью,
препятствий, по дороге в дом родной,
их обходя по ломаной прямой.

мы так молчим, что даже тишина
нас иногда жалеет и уходит
к соседям за стеной, а та стена,
от вечных криков, яростных мелодий
оглохшая, становится светлей,
и трещинки смыкаются на ней.

но иногда рождаются слова,
и мы их произносим, превозносим,
перебивая, слушая едва
другого, но прислушиваясь после,
не к смыслу, а звучанию внутри,
того, что мы смогли наговорить.

когда тебе покажется, что ты стареешь,
и рубашка любимая натирает шею,
когда то, в чём всегда сомневался, становится неоспоримым -
заканчивай с мальборо, переходи на приму.

пересаживайся с мерседеса на ладу-гранта
раздай свои деньги, раздари, если есть, бриллианты
а нет, так займись перетягиванием каната,
со своей собакой, а лучше с женой у серванта.

когда просыпаешься ночью с мыслями живой ли?
потому, что у тебя ничего не болит и нигде не колет,
и нет тревожных мыслей о сыне и дочке,
и ночью, не хочется кушать, и не тянет к «удобствам» срочно.

не беспокойся дружище - просто сегодня всевышний,
осознал в небесах, что он в твоих планах лишний.
и в паузе этой думает о тебе и твоём неверии,
но продолжает надеяться, и не закрывает двери...

Вот смотрю я на мир и думаю ошарашенный –
А такой ли я создавал? Такой ли он снился мне?
Мои мысли? Но вот когда они стали нашими,
Спрашиваю у человека, приходящего ко мне во сне?

Человек смотрит гордо и отвечает самоуверенно –
Мне не дано, в отличие от Тебя, овеществлять.
Поэтому все мои дела и даже мои намерения –
Это лишь парус придуманного тобой корабля.

Это твой ветер меня направляет в гавань,
Или топит, перемалывая в прах и тлен.
Это ты позволяешь мне жить, лишая права
Умереть для того, чтобы встать с колен.

И ещё говорит, вещает, и мне так плохо
Становится, хотя и понимаю, что это неправда, чушь!
И я, не в себе от ярости, кричу – всё, хватит, сдохни!
И, просыпаясь, плачу, и слёзы мои превращаются в саранчу.

Всё давит и гнетёт в большом дому,
Высокий потолок сжимает плечи.
Мне кажется, и дому самому,
От моего присутствия не легче.
Привык он спать часов до десяти.
Смотреть на мир украдкой из-за шторы,
И думать, что в пространстве он летит,
И за собою в космос тянет город.
Он долго был счастливо одинок,
Его покой хранили двери-окна.
А я вчера, переступив порог,
Увидел, как свобода одинока.
И ощутил, как дом стремится ввысь.
И в то же время тянется навстречу…
Поскрипывает сломанный карниз,
Надеется, что будет он замечен.

ёлка к ёлке пришла говорит что уже зима
что не может она находится в лесу сама
что вокруг бродят волки и воют мешая спать
и хватают её медведи за все места
говорит задыхаясь не примешь и мне каюк
ёлка ёлку всегда привечала как лучший друг
и ответила ёлка ну что ж становись вперёд
будем вместе с тобой встречать этот новый год

*
человек шёл по лесу и думал какая чушь
забираться под вечер в лесную сырую глушь
но не мог не идти потому что в его дому
ждёт сынок ожидает и смотрит в ночную тьму
видит сын как отец поднимает большой топор
ёлка падает в снег оставляя в снегу узор
а вторая молчит вспоминая волков в лесу
только думает жаль что домой не её несут

когда не происходит ничего
во времени-пространстве моего
земного окруженья-отношенья
махну семь вёрст за горы и моря
на берега сплошного киселя
реки молочной пробовать теченье
на вкус и цвет и запах и любовь
себя поддев на тонкое слабо
хлопушкой одноразовой взорваться
бенгальскими огнями заискрить
заплыть за всевозможные буи
нарушить всевозможные балансы
потом вернуться в дом и тишину
в любимую работу и страну
нырнуть рыбёшкой избегая мели
приветствуя начальство и родных
как будто бы и не было иных
молочных рек и берегов кисельных

*

Эта девочка, на границе сна,
Говорила мне, что пришла весна,
А деревья голые потому,
Что послушно сердце моё уму.
Что не вижу я как растёт трава,
Что не слышу Слово, а лишь слова.
Я хотел ей верить, но вот беда,
Замерзала в речке моей вода,
И снегирь клевал на снегу зерно
Под моим распахнутым в мир окном.
И она ушла. Через много лет
Я в окно увидел, что мира нет,
Что сугробы снежные лишь во мне,
А вокруг все радуются весне.
Захотелось мне рассказать всем им,
Что сегодня весь изменился мир
Что растаял снег и пришёл рассвет,
На границе сна и на склоне лет.

*

Что ж ты, Боже, выбрал такое время,
Чтобы к нам заснеженным снизойти.
Посмотри, вся в белом стоит деревня,
Будто вместо снега она летит.
Промелькнул домишко и дядя Ваня
Вместе с ним взмывает то вверх, то вниз.
Потихоньку тает в снегу-тумане
Крыша, подоконник, труба, карниз.
Тётка Пелагея летит с бурёнкой,
Дед Трофим собаку обнял свою.
Ветер воет волком тоскливо, тонко,
И несёт деревню мою на юг.
Там поставит избы на берег моря,
Деревенских жителей встретит рай -
Их осталось трое в деревне Троя…
Ты не плачь, гармошка моя, играй

*

господи ты не иди за ней иди за мной,
выбери из моего сердца остатки света
чтобы гореть звездой когда ей темно
чтобы её касаться хотя бы ветром
чтобы каждый камень с её души
превратился в птицу летящую на рассвете
чтобы каждый час ей хотелось жить
чтоб минуту каждую хотелось петь ей

укрываться утренней тишиной
обретённой нежданно и поэтому зыбкой
увидать как звёзды идут домой
на рассвете прячась в твою улыбку
и слова смешав с перепевом птиц
с переливом речки по гладким камням
ощутить движенье твоих ресниц
и как песню слышать твоё дыханье

мне кажется в окне моём темно
как будто пустота закрыла ставни
как будто мой кораблик лёг на дно
и домочадцы в нём летать устали
и втайне от уснувшего меня
подмену совершили окруженья
теперь бы мне очнуться и понять
отсутствие присутствия движенья
открыть глаза родным на тишину
лежащего за стенами пространства
в котором объявила нам войну
обманчивая радость постоянства

Когда есть мир, а в этом мире ты, и многие, похожие на многих, мне незачем искать пути-дороги. Мне нужно лишь идти, к тебе идти, не отвлекаясь на снега и дождь, не наполняясь суррогатом чувства. Я - домино, а значит - пусто-пусто есть суть моя, и ты меня не трожь. Я – пешка. Видно, королева-мать меня послала в дальнюю разведку и, прыгнув сразу через пропасть-клетку, потом не мог не то, что жить – дышать. Я - человек, и я – игра в игре, дрожат от напряжения колени, и губы сжались, руки онемели, но с виража иду на кураже. Не важен путь, когда ты на прицеле, цель не важна , когда твой путь в душе бесхитростен. Так рыба на заре - клюёт любую грубую приманку и, выскочив из речки за обманкой, счастливо скачет по сырой траве. “Ура!” кричит беззвучно, отражая в чешуйках ветер, солнце, рыбака и.… Умирает рыба. Умирая, хвостом сметает с неба облака...

2011г

Уныние меняет цвет и вкус,
Бокал с вином наполовину пуст,
И тот скользнуть из рук стремится на пол,
И организм всё ноет, что ослаб он.
И будет жить, но только если я,
Замедлюсь до неспешности коня,
Идущего по степи полушагом.
И чтоб вокруг не слышать ни души
С вопросами, как будем в мире жить,
С ответами, как правильно бы надо.
Уныние снижает потолок,
А значит приближается к нам Бог.
Но этот факт не радует, ведь сущность
Того кто может всё для сирых нас,
Молитвы слышать строго через раз,
И те забыть тотчас благополучно.
Поэтому давайте унывать -
Унылые не станут воевать,
Им ближе философия нирваны.
Поплачутся в жилетку небесам,
Глотнут сорокаградусный бальзам,
И сразу в плен к подушкам и дивану.

от горячего кофе внутри пожар
и с меня начинает плавиться город
это утро пробую я с ножа
тормоза убираю чтоб не нажать
если буду скатываться под гору

потому что там под горой темно
беспробудно сладостно невесомо
это зона смерти моей и зона
где тебя любил я давным-давно

и поэтому лучше в последний бой
проскочить пространство между горами
я сегодня вспомнил что было с нами
и забыл что будет у нас с тобой

все мысли о дожде, а видишь снег
и только лишь пространство однозначно
не путает, когда идёшь к сосне
приходишь к ней, а не к соседской даче
где хвойных нет, сплошные тополя
стоят давно на гибких якорях
и время их не трогает, жалеет
прогуливая ветер по аллее
ни ветки не ломает, ни листка
зелёного ни разу не сорвало,
аллея, как у Ленина рука
указывает прямо в облака
но направленья, как обычно мало
и ты в снегу и в мыслях о дожде
не знаешь ничего на самом деле
куда тебя несёт, в какой воде
в какую глубину, какие мели
ты встретишь и проводишь может быть
лишь для того, чтоб снова всё забыть
вернуться в дом на пятом этаже
в прихожей снять всю мокрую одежду
согревшись чаем, ощутить в душе,
что всё пройдёт, как проходило прежде.

я и сам был с усами и думал, что брат мне не чёрт
что впадает река в океан и обратно течёт
и что нужен я всем и меня обожает родня
и влюблённый в меня в холодильнике мёрзнет коньяк

я нигде не был муж, не был сын, не был друг и отец
я под ветром родился, на ветер уйду на конец
деревенской околицы, запаха скошенных трав
я нигде не был смертен, и не был бессмертно я прав

зарекался рекой никогда забывать навсегда
но сменилась вода молоком прямо в зале суда
и болотный кисель заменил берега у реки
и меня подкосил, тот кто раньше кормился с руки

я путаю глаголы и наречья
и не могу поэтому летать.
но чешется в районе междуплечья
благая весть, а проще благодать.

причём здесь филология казалось?
но мне твердили все кто был крылат,
вначале было слово...оставалось
мне части речи путать перестать.

один особо въедливый морфолог,
разбив себя на множество морфем,
искал во мне трудягу богомола
без фонаря, в кромешной темноте.

и не найдя оставил без совета,
без водки, и без пива до утра,
ушёл сердится сволочь против ветра -
вот так же к Магомеду шла гора.

грамматику мне видно не осилить,
никак не выбрать меньшее из зол
всё то, что ноги, это ведь не крылья,
а всё что есть наречье - не глагол.

из песни выкину слова
а из костра дрова
и полетит на свет сова
качать свои права

а ночь оставшись без совы
без песен и без слов
моей лишится головы
закрытой на засов

в каком-то страшном полусне
где нет ни слов ни сов
и ночи нет и света нет
и песни нет и снов

Свобода индивидуальна.
Её на царство не поставишь.
Она для кухни, ванны, спальни,
Но не для площади и стаи.
Когда её на трон возводят
Толпы честнейшие порывы,
То через время от свободы
Останутся одни мотивы.
Точней мотивчики, припевы,
Прихлопы, каверы, ремейки,
И всё, свободу-королеву
Распродадут за три копейки.
Народ в дома пойдёт под крыши,
И по пути услышит новость:
Мол, всё порядке, спите мыши -
Котов сменили ночью совы.