Они родились в шляпах и пальто,
Два странных человеческих никто.
И жили рядом тихие пришельцы.
Они не замечали сирых нас,
У них внутри особый был компАс
И две дороги длились вдаль, как рельсы,
Нигде не расходясь и не сходясь.
Уже парковкой стала коновязь,
Уже табун вмещался под капотом,
А он манеры не менял свои,
Учтив, галантен… А её наив
Притягивал прыщавых идиотов.
И время не касалось этих двух:
Тела старели, но не брал недуг
Их странных душ, и зеркала молчали.
Когда настало время им уйти,
Смерть не смогла настигнуть их, найти...
И это до сих пор её печалит.

Ты живёшь без него бесконечно долго. Иногда, забыв от себя ключи, ищешь их по буфетам, на книжных полках, понимаешь в поисках - всё без толку. Отдала ему – что ж, ищи-свищи. Но ты сделана разве из пластилина? Тебя легче сломать, чем к земле пригнуть. Пусть весь свет на нём и сошёлся клином, но в печи побывавшая твёрже глина, никакими ветрами её не сдуть.
Ты, себя не раз потеряв на рельсах, в тихой заводи, в комнате запертой рисовала столько печальных версий, что уже совсем не боишься смерти ни в метро, ни в поезде, ни в авто.
А сегодня ты, пробудившись утром, на балконе дверь распахнув в рассвет, ощутила вдруг, что его не будет, что его и вовсе на свете нет, что он просто выдумка, побасёнка, лёгкий выдох, штрих, отголосок, тень….

И она заплакала горько, звонко, вторил ей скворец запредельно тонко. Начинался новый обычный день...

в колодце есть вода, но рыбы нет -
другое у него предназначенье.
он в темноте выращивает свет,
и встречи ждёт, чтоб поделиться с теми,
кто вырастет из наших с вами бед
крылатыми – у них чисты колени
и яблоневый запах от штиблет.

***

ни запаха у тишины,
ни света,
и ты по горло влип в неё.
так в осень переходит лето,
заплыв неслышно за буёк.
и сам себя поймав на слове,
что жить осталось лишь на шаг.
захочется забыв про совесть,
стать деревом и не дышать,
ждать приближенья снегопадов,
покрывшись бронзовой корой,
и знать, что ничего не надо,
что всё произошло с тобой…

***

Серый, ласковый, мокрый -
(Щенок щенком)
путается, заплетается в тонких струях.
По карнизу долбится под окном,
По теплу тоскует.
Замирает, будто бы в небеса
Возвращается за советом вышним,
И опять над городом зависать,
И гулять по крышам,
Загоняя фыркающих котов
В чердаки и трубы.
А потом?
а потом, потом...
Мы о нём забудем.

***

У него нет мысли, что всё не так.
У него всё как-то само собой -
И дела идут, и сады в цветах,
И в хрустальной вазе букет с водой.
Дом его, как песня, всегда готов
И взлететь, и в пропасть за ним упасть.
Ни ворот с собакою, ни замков,
Никакого сторожа не видать.
Но ему не нужен ни этот сад,
Ни букет, ни ваза, никто другой.
Он уже в полцарствии в небесах,
Он уже в пол-шаге, чтоб стать собой.

С гор спускается туман облаком тяжёлым
И плывут к нему дома, города и сёла,
Люди, скопища машин, будки и собаки,
Поле недоспевшей ржи и другие злаки.
Наступает темнота с тишиной под руку
На трёхцветного кота, на мыша и муху.
Невесомою стопой и гнетёт и давит
Бескорыстие, покой, панику и зависть.
Добрым, светлым и простым жить в тумане нечем,
Им придёт сейчас кыштым, майонез и кетчуп.
Но под самою горой, под зелёным клёном
Просыпается герой - светлый и влюблённый.
И кричит он: «Гой еси!» - чтоб не материться,
Потому, что не простит скромная девица.
Инвективы для неё - что другой измена.
«Ой , - она сказала , - ой, что за перемены?
Света нет, один туман, как идти до дому?
Дура я, - кричит она, - ухожу к другому!»
Но герой хватает меч, пистолет и бластер
И давай стрелять и сечь от тоски и страсти.
Дым, огонь и снова дым, стоны, стены, солнце!
Наш герой непобедим и туман сдаётся,
Уползает снова ввысь, воет по дороге.
Всё, казалось, зашибись, но в углу в чертоге
ШевелИтся чья-то тень, исчезая в мраке...

Вот такая дребедень сочинилась... нафиг.

Это не первый снег, это последний снег -
Видишь, как он красив и как уютен.
Хочется им дышать, спрятать его во сне,
Чтоб не забрал его ни Бог, ни люди.

Да не грущу я, нет, просто болтаю вздор,
Вечность? - она смешна! - она нелепа,
Прячется как дитя за небольшой забор
Будто бы он спасёт её от снега.

Что ты смеёшься, что? Варежки отряхни!
Тоже нашёлся мне мой доктор Джекилл.
Больше бы милых дам, меньше бы умных книг,
Не было бы тогда стихов о снеге.

Ходишь вот так вокруг да около,
Мнёшь под ногами то грязь, то снег.
Ночь-за-полночь, луна высокая -
И человек на её блесне
Мирно волочится в небо звёздное,
Сыпется грязь от его сапог.
Крикнешь ему: «Ты куда, там воздуха
Нет…!» И подумаешь, - ничего,
Пусть задохнётся мечтой...раздышится.
Воздух - он нужен для глупых птиц.
Выживет – значит, ему напишется
Сто и одна золотых страниц
О пустоте, о судьбе, о вечности.
Нет. Неправильно. Не о том.
Будут слова о сверчке за печкою,
О веснушчатом тёплом плечике,
О тишине, берегущей дом.

Не мешают слова говорить,
Потому что их нет.
Человек ещё юн, и не знает, что ходит под Богом.
Он рычит, и рисует углём на пещерной стене,
Что ещё не назвал, но уже осознал и потрогал -
Не руками, а чувством, возникшим под шкурой в груди.
Эти образы рвутся на свет через тёмную пропасть
Бессловесности снов и по камню вот-вот полетит
Мамонтёнок, как птица, и солнце нанижет на хобот.
В горле режется стон, но уже не похожий на вой
Одинокого волка, на клёкот орла непохожий…
Это просто слова возвращаются с неба домой
По слогам
и звучанием пробуют мир осторожно.

Она читала сказки по ночам,
Не мне, а внучке. Та не засыпала.
А сказки были терпкие, как чай
С травой мелиссой, присланной с Урала.
Не о героях, принцах и дворцах,
Не о драконах, и не о Емелях,
А о вещах, о домике в горах,
О том, зачем грачи к нам прилетели.
О том, что скоро вырастет большой
Любимая единственная внучка,
Поедет в город, бабушку с собой
Возьмёт, как дождик забирает тучку
На землю, превращая в зеркала -
Не закрывать, а отражать полнеба...
И бабушка счастливая спала.
А дочь её укутывала пледом.

ты апельсины чистишь, а я картошку.
окно приоткроешь и слышишь, как плещет море.
ветер у нас зимой, да и летом тоже,
а за околицей степь, а за степью горы.
разные книги читаем мы на ночь глядя,
разная вера, пророки и всё такое.
ты ненавидишь мясо, хоть я всеяден,
только, признаться, больше люблю мясное.
я тебе часто вру, но я в это верю,
будто у нас здесь рай и звезда на крыше,
и надоел давно мне кисельный берег,
реки молочные и золотые мыши.
ты параллельно мне отвечаешь в письмах,
будто вчера на волнах увидала Китеж.
господи, дай ей три, нет - четыре жизни!
господи, сделай так, чтоб мы стали ближе…

Он мыл посуду, думая о том,
Что без жены немного неуютно
И хлопотно, но с вечера зато
Спокойно можно дожидаться утра,
И выйти с чашкой чая на крыльцо,
Ночь обжигая искрой сигареты,
И наблюдать, как дым летит кольцом
В ладони ускользающего лета.
На дерево смотреть и о корнях,
Ползущих в темноте через породу,
Подумать, а потом себя занять
Решением глупейшего кроссворда.
И, сладко уставая от того,
Что ничего не сделано сегодня,
Вернуться в дом, где нету никого,
И с тем уснуть…жалея о свободе.

Здравствуй друг, ну и как там живётся в твоих палестинах?
Тётя Клава всё так же тебя называет мастиффом?
Подобрела, наверное? Хочется в это поверить,
Но не верю. Прости. Расскажи лучше, как там у Мэри?
Всё такая же светлая девочка с тонкой улыбкой?
“Мона Лиза” я в детстве её называл с восхищеньем.
Дай ей счастья, судьба - или кто там стоит у калитки,
Сторожа закрома, где хранятся любовь и терпенье.
А у нас продолжаются серые нудные будни.
Нынче даже зима не порадует выпавшим снегом
И вокруг никого, с кем хотелось бы выйти на люди.
Был хороший сосед, но вчера его взяли на небо.
Здравствуй, друг, расскажи мне про самое синее море,
Как купается в нём заходящее солнце, и ветер
Захмелевший от брызг, с парусами отчаянно спорит.
Расскажи хоть о чём, чтоб не думать о жизни и смерти.

Средневековье. Двадцать третий век.
От книг тошнит, от музыки воротит,
Костры горят и ест последний хлеб
Последний человек и не уходит,

Как все другие, в тёплый океан -
К истокам кистепёрым, к жабрам склизким,
Метать икру, зарывшись в ил, и близких
Не узнавать по булькам-пузырькам.

Упрямо он кружится по земле
В надежде выжить в теле человечьем,
И каждым утром, солнце взяв на плечи,
Шагает кругосветно по траве.

Ветер и дом говорят о прошлом,
На подоконнике дремлет кошка,
Небо уныло на землю крошит
Снег и горит огонь.
В старом камине играют искры,
А в голове нет ни эха мысли -
Кресло скрипит подо мной и виски
Греет мою ладонь
В старом фужере за рубль сорок.
Чешский хрусталь здесь не очень дорог -
Эта деревня ещё, не город.
Город будет потом,
Лет через сто или даже двести.
Я не забыл ещё отзвук лестниц
Помню людей, не поющих песен,
Помню букет цветов
На подоконнике из пластмассы,
Помню толпу у тридцатой кассы.
Кто-то мне шепчет: «А вы ни разу
Не были в прошлом, Том?»
Дальше туман и деревня эта,
Двор, не вмещающий свет и лето,
И тишиной воробьи согреты,
Ищут у лужи дно.

Вот и охота, сезон объявлен,
Воздух осенний кровав и пьян.
Слева с ружьём апостол Павел,
Справа – Лука, посредине – я.

Белые скалы скрывают норы -
Норы скрывают живых существ.
Солнце зашло в кучевые шторы,
И посерело тотчас окрест.

Мы примостились на мокрых камнях,
Павел о море завёл рассказ.
Мне показалось, что он лукавил,
И согласился со мной Лука.

Долго смеялись, забыв про ружья,
Дождь не сдержался и рухнул вниз.
Быстро прошел, будто умер в лужах
Или обрёл в них вторую жизнь.

Небо разъяснилось, вечерело.
Видно, сегодня - не наш сезон.
В тёмной пещере живое пело,
Плакало - слёзы текли в песок.

Мы возвратились в свои покои,
Ружья оставив у светлых врат.
Я доложил Ему, что живое
Не захотело прийти назад.

не пустота, а пустяки идут,
цепляясь друг за друга коготками,
гуляют в огороде-во саду,
закутывают небо облаками.
осенняя настойчивость ветров
подвигла старый тополь до стриптиза,
закон природы вечен и суров,
не терпит отклонений и капризов.
картавит пёс французский, сенбернар,
его тревожат блохи не по-детски;
ворона, мне на русском крикнув "кар-р-р"
потом залопотала по-немецки.
не шпрехаю… и ладно, пусть вопит
залётная немчина и не тужит,
ведь нам с вороной - лучше пустяки,
чем пустоту в себе вдруг обнаружить

Вот он, тот свет, где смерти нет и жизни нет,
Воздух горчит полынью, ленив, натужен.
Бабушка вяжет внуку бронежилет -
Поздно, пожалуй, поздно - кому он нужен?

Пуля прошла насквозь молодую плоть,
Вылетела наружу, упав под ноги.
Бабушка вышла лук в огород полоть…
Камера, стоп… пора подводить итоги.

Внук, оттирая краску, присел в тени.
Трудная жизнь артиста – умри, воскресни.
Фильм задуман был о большой любви,
Но, как всегда, не дали случиться песне.

Бабушка в образе, думает, что жива.
В камеру смотрит мир прокажённым оком.
Это кино, и снова горит трава,
И полыхают раны томатным соком.

Стоп, голос сверху сказал – замри,
В небе зажглись софиты, померкли краски.
Снять декорации, фильм о большой любви
Не получился…солнце убрать в запасник.

не ныряй в океан закрыв глаза
а вдруг он замёрзнет в лёд
и мягкая чистая как слеза
вода тебя разобьёт

не думай долго не размышляй
не трусь начиная путь
в апреле делай свой месяц май
а в хаосе свою суть

пошли все страхи… иди на крест
голгофу в себе неси
и пару тройку чужих небес
на крыльях исколеси

не грей бока у большой беды
пусть даже в беде твой враг
люби как можешь любить лишь ты...
или вообще никак

Всё, говорит, - вода, говорит - ветра
Воздух густой такой, что не лезет в горло.
Море, земля, трава… Говорит – трава.
Горько, пустынно, страшно и снова горько.
Сядет за стол, и слов не найдёшь к нему,
Будто клубок гремучий стихийных бедствий.
Буду я жить, проживать, говорит, в дому.
Буду я петь, напевать тебе на ночь песни.
Взгляд его страшен, света в нём нет. Ни зги…
Падаю в омут тёмного царства страсти.
Я умираю, наверное, помоги
Господи!...
Он отвечает – Здравствуй!

лежишь в траве и впитываешь звуки
сверчков цикад жужжащей мошкары
а тишина накладывает руки
на твой незаживающий нарыв
и лечит смертью глупое бессмертье
и возрождает через пустоту
твой экстерьер и снова солнце светит
и ты живой с травинкою во рту
но кем ты стал какие хромосомы
совпав в экстазе выткали костюм
хитиновый и мысли насекомы
в фасеточных глазах твоих снуют

Маленький кургузый человек
Лето провожал на остановке,
Волновались божии коровки
В спичечном бумажном коробке.

А трамвай приехать не спешил,
Рельсы путеводные попутал.
На пруду кормил последних уток
Под дождём бессменный пассажир.

Человек испытывал печаль,
Не хотел и не умел прощаться,
Солнце между туч, как папарацци,
Пробиралось отблеском луча.

Проводы — не жизнь, но и не смерть,
Но и жизнь, и смерть одновременно -
Расставанье, расширяя вены,
Учит ожиданием болеть.

Человек в прихожей мокрый плащ
Вывесил на стуле для просушки,
За подкладкой божии зверушки
Просят в коробке: не плачь, не плачь.

Вячеслав Степаныч Несуразов - наш обыкновенный современник -
Крест носил, боялся псориаза, на обед заказывал пельмени,
Улыбался проходящим дамам, кланялся начальству издалёка,
Холост был, ухаживал за мамой, водку запивал томатным соком.
И катились годы по трамвайной колее от дома до работы,
Но судьба банально и случайно встречу разыграла, как по нотам -
Утро, восемь, дождь и рядом кто-то - можно, я немножечко к вам спрячусь?
Громом громыхало с небосвода, сердце рвало грудь его на части.
Подошёл трамвай, и люди-шпроты набивались сами в эту банку.
Он её оберегал койотом, львом и тигром - целым зоопарком!
От колен, локтей, нескромных взглядов от себя нескладного такого
Звякали доспехи и награды, кулаки сжимались наготове…
Он себе казался исполином, а трамвай волшебною каретой
И до остановки на Неглинной, где она сошла,… он был поэтом…

Пишешь, думаешь – трафарет, клише,
Жуть банальная, а никто не сглазит.
У других, у той же знакомой Ж,
Не стихи - фейерверки, а М - блажен,
Настоящий классик.
И становится пасмурно на душе,

И бросаешь, нА год, а то на два,

сочинять, зароки даёшь навечно.
Но внутри накапливаются слова,
начинают снова в тебе сновать…

Врут, что время лечит.

А они меня спрашивают - ты откуда
Убегаешь, или бежишь куда?
Останавливают, ощупывают, проверяют,
Будто я рыбёшка, а они – вода.
Будто я - не оставляющий за собой следа,
И нет у меня ни конца, ни края.
Я выскальзываю, просачиваясь через тепло,
Через их навязчивое добро,
Становлюсь невидимым, невесомым,
Будто тень, отброшенная орлом.
Бью о землю сильным слепым крылом
И теряю связь со своим ведомым.

говорила первая - обними,
обними, говорила – только не обмани.
не обнял – ушёл по другим следам.
а куда? да вроде бы никуда.
забывать пыталась – но не везло.
всё, на что смотрела – к нему вело:
птица, лист на дереве, трава, дома.
понимала – сходит она с ума.

приходил, смотрел, как она спала,
замирал лучом на краю стола,
совпадали стрелки на всех часах
на земле, а может и в небесах.

Не копайся в себе, закрывай свои шахты и штреки, не жалей о прошедших – годах ли, делах ли, мечтах.
Во вчерашнем твоём не живут уже те человеки, без которых сегодня ты чувствуешь как-то не так.
Всё нормально – судьба неподсудна и знает, что делать: мокрый снег посылать или ветер кровавый в глаза.
Принимай всё как есть, говори всем – я это хотела, я сама всё решила и поздно давить тормоза.
Прогони из шкафов все скелеты, отправь на вокзалы, помаши вслед платочком и даже немного всплакни,
а потом просыпайся и вместо осеннего зала ты увидишь, что лето вернулось и светлые дни,
и толпятся друзья на дорогах твоих, обнимают, отовсюду приветы, улыбки и снова любовь
по утрам из постели тебя в небеса поднимает, заставляя вприпрыжку ходить по ковру облаков.
Всё, конечно, проходит. Но если не думать об этом, просто жить, выдыхая себя в этот бешеный мир
не изгоем обиженным, жалким рабом – человеком!
Может быть, мы тогда настоящими станем людьми.

У ворот Покровских дожди и лужи,
Небо не раздышится, который день
Провожает женщина чужого мужа,
И стоят, обнявшись, они в воде.

У него всё как-то не так сложилось,
У неё и вовсе – совсем никак.
Просто двое жили - тянули жилы
В своих тесных рамках, в своих мирках.

А сейчас не могут на час расстаться,
Расставанье хуже для них, чем смерть,
Но уже летит к ним мой друг Савранский
На «Урале» стареньком по Москве.

ни запаха у тишины, ни света,
а ты по горло влип в неё.
так в осень переходит лето,
заплыв неслышно за буёк.
и сам себя поймав на слове,
что жить осталось лишь на шаг.
захочешь, позабыть про совесть,
стать деревом и не дышать,
ждать приближенья снегопадов,
покрывшись бронзовой корой.
и знать, что ничего не надо,
что всё произошло с тобой…

У меня изысканные манеры,
Я со всеми здороваюсь первый,
Даже с соседкою бабой Верой -
Сплетницей и ханжой.
У людей обо мне давно сложилось
Мнение,такое, что я двужильный,
Невозмутимый, простой, но стильный -
Практически золотой.

Бабы мне не дают проходу:
Видно, улучшить хотят породу,
Дуют усиленно на воду,
Обжегшись на молоке.
Я улыбаюсь отдельно каждой -
Типа, что также знакомства жажду, -
И удаляюсь. Куда, неважно,
И по какой реке.

Утром, проснувшись один в постели,
Вспомню про дух, что в здоровом теле,
Сразу хватаю свои гантели
и выхожу на балкон.
Передо мной мой любимый город,
Он проникает в меня по горло,
И на него я смотрю и гордость
Мой разгоняет сон.

Я одеваюсь, пушистый, белый.
Кофе, газета «Слова и Дело»,
Зеркало, взгляд иронично-смелый,
«Мерс» и вперёд, на бой.
Фирма моя мне даёт достаток
Да и с друзьями всегда порядок.
Но почему иногда так гадок
Мир без тебя со мной?

мог бы в полслова сказать
а мог
вовсе не говорить
сад в ожидании снов примолк
яблоками горит
волосы длятся твои в туман
в жёлтую осень-сон
не перепутай смотри дома
выбери мой сезон
выбери верную и одну
между морошек гать
и приходи приноси весну
чтобы не умирать
в длинных ночах одиноких дум
под одеялом лет
знаешь
а я не иду ко дну
я там живу на дне

Небо в загуле, полное буйных туч,
щерится вниз оскалами белых молний.
Два корабля в одном небольшом порту
долго прощаются и обещают помнить
каждую матчу, каждый задир в бортах,
имя и флаги, звуки гудков ответных.

Небо, не спи, открывай поскорей врата,
скоро к тебе эти два корабля приедут.

Город бурлит, фонтаны горят огнём,
дно обнажая, полное зла и злата,
двое влюблённых, явь называя сном,
взявшись за руки, идут по мосту, крылаты.
Всё против них, они же за всех за нас
падают в реку навстречу безликой пасти.

Небо, не спи - возьми их наверх со дна,
дай им пожить, они заслужили счастье.

"Всё это сон", - подумал седой таксист,
нимб поправляя, принял обычный вызов.
Небо больное устало смотрело вниз:
люди, кораблики, смерть - никаких сюрпризов.

Читатели, простите многословных, они не виноваты, что творят.
Простите за центонов поголовье, жующее обилие цитат.
Чем дальше в лес, тем меньше ипотека, роднее тёща, добродушней враг,
Стихами если долго метить в небо, то ямбами измеряешь овраг.
Они ведь не шальные дети клавы - стучать по буквам абы да кабы.
Для веры, для любви, для дяди Славы ночей не спят пегасовы рабы.
И кормят это дивное отродье отборным словом, синтаксис блюдут,
Но лошадь попасётся в огороде и тут же исчезает в пустоту.
Так и сидят, счастливо выгребая чужих находок хрупкое литьё,
И пишут о Муму, о Герде с Каем сто первое предание своё.
Перелицуют и перелопатят литературу вдоль и поперёк,
У Пастернака вырежут на платье, у Бродского две строчки на сапог.
И вот уже одеты и обуты - не отделить половы от зерна,
Котлет от мух, песок от каракурта, да и зачем, с какого нам рожна?
Бросать себя под танк, на амбразуры, кричать про короля: «Он неглиже!»?
У нас самих такой макулатуры накоплено с полтонны на ЖЖ.

Пиитское собранье неразменно
На тысячу житейских мелочей,
Жалейте многословных... незабвенных!
Любите их, лелейте и…
ваще...)

В семнадцать лет на улице одной,
Потерянный, не верящий в удачу,
Я ждал её, а небо надо мной
Решало, как всегда, свою задачу:
Дождём полить сейчас или потом,
Когда погаснет свет в её окошке,
И я домой отправлюсь на паром,
Лежащий на реке, как на ладошке.
И пение навязчивых сверчков
Мой каждый шаг и вздох сопровождало,
И липнул мир к подошвам башмаков
Всей тяжестью восточного Урала.

все мысли о тебе
о ком ещё мне мыслить
когда вокруг война
и смерть не за горой
и если жизнь отдам
родной своей отчизне
то пусть душа моя
останется с тобой
в девчонке озорной
с веснушчатой улыбкой
в кудрявом пацане
с грустинкою в глазах
я буду им играть
во сне на старой скрипке
и думать о тебе
и не уметь сказать

захотелось лужице стать рекой
ни Окой какой-нибудь ни Москвой
Амазонкой минимум вширь и вглубь
чтобы берег берегу был не друг
чтобы рыбой радовать рыбаков
крокодилов вырастить для врагов
и леса дремучие по низам
и купать в излучинах небеса

лужицы вокруг говорили – нет
не мечтай подружка – растает снег
дворник прибежит и взмахнёт метлой
вот тебе Ока и с Москвой-рекой
вслед старик-сугроб шамкал мокрым ртом
не о том мечтаешь ты не о том
лучше жить спокойно в тиши родной
и смотреть как солнце идёт на дно
и лежит на дне целый божий день
остывая в тёмной твоей воде

но сказало солнышко – ты мечтай
скоро будешь облаком ты летать
попрошу я ветер тебя спасти
в Амазонку дождиком отпустить…

и теперь все лужи в моём дворе
начинают важничать в феврале
ждут когда поднимут их в небеса
вот такие чудные чудеса

зацепились за край и висим - ничего не весим.
ноги болтаются взвесью - привет, страна!
мир под ногами нашими сер и тесен,
слышит, как мы его посылаем на...

вот кто-то встал с колен и кричит нам - люди!
тоже хочу на край и висеть висеть,
так же болтать ногами и думать: любит
жизнь того, с кем рядом ничтожна смерть.

сколько с тобой мы сможем вот так держаться?
врач говорит - отбой.
выключает свет.

но я живой ещё...
я ещё жив - засранцы...!
и попытаюсь долго не умереть.

откидывая дробное число
на сито междометий и кавычек,
я лето посадил на помело
своих сомнений, слабостей, привычек.
а лето пожелало мне взахлёб
дождями вперемешку с инвективой -
ну, что б я, типа, в общем, просто чтоб...
и не было у лета позитива.
спелейший август, августейший друг,
один из триединицы был ласков.
«прощай» сказал, потом заплакал вкруг
арбузов, сельдереев и салатов.

сквозь жалюзи в закрытое окно
сочился свет и падал полосами
на дно квартиры, будто бы руно
мне бросил бог, и я смотрел часами,
как изгибались тонкие лучи,
впитав пылинки комнаты, и воздух,
ещё храня таинственность ночи,
уже был суетлив и несерьёзен.

за тонкой стенкой, пробуя на вдох
наставший день, тянулось море к дому.
почуяв это, в будке кабыздох
тихонько гавкнул, где-то у парома
кричали пацаны, как стая птиц
у кучи перепревшего навоза…

я слышал всё и был готов ползти,
бежать, лететь навстречу паровозу,
ракете, солнцу, людям… хоть к кому,
кто ждёт меня, но все остались в прошлом.
и только я живу, живу, живу
у старости в морщинистых ладошках.

смотрю на солнце, думаю – звезда,
а я - никто, и грустно, даже страшно
становится, особенно когда
забудешь дома кепку иль фуражку.
так припечёт, что сразу ищешь тень
под деревом каким-нибудь с листвою
и даже там, при мысли о звезде,
висящей над расслабленным тобою,
бросает в дрожь: а вдруг она вот-вот
сорвётся вниз и жёлтым, жарким боком
тебя придавит, будто ты микроб -
не человек, идущий вслед за богом.

скукожившись при мысли о таком
раскладе в нашей маленькой вселенной,
ползу в кабак, чтоб освежить глотком
свои мозги… ну и другие члены.

Что не ищут – быстрее найдут,
Кто не просит - тому подают.
Лето честно подводит итоги:
Море, солнце, песок и уют,
И девицы - такие дотроги.
Абрикосов изнеженных плоть
Надо есть, а не речи молоть.
Пить глоточками «Киндзмараули»,
До утра перемешивать пот
С длинноногой, как ночи в июле
Юлей? Дашей? Да ну его, чёрт,
Вспоминать – быстро время течёт,
Отпуск скоро споёт гули-гули,
И работа нас всех заберёт.

"Аксакалы у нас говорят: Если ты увидишь во сне убегающую собаку,- не гонись за ней, а то вдруг догонишь?"

Ты читаешь моё письмо – меня, значит, нет.
Я вчера придумал себе игру – «догони собаку» .
Догони собаку, приносящую дождь и снег,
Серо-белую тень на стене, и пожми ей лапу.
И, ты знаешь, я сам поверил в неё – и она возникла.
Проявилась чёрным пятном на обоях в клетку.
Посмотрела в упор на меня, тихо нА пол спрыгнув,
И спросила: «Догнал, дуралей? Так давай, беседуй.
Что ты хочешь узнать сейчас о дожде и снеге?
Как гоню я вперёд облака и учу их плакать?
Может быть, рассказать тебе о высоком небе?
Не кусают ли блохи меня, и какой там запах?»
Я в глаза её посмотрел - будто днём в колодец -
Там такая тоска плескалась без конца и края.
И я понял тогда – умру, и что не жизнь уходит,
А мы сами её домой в небо отпускаем.

На лугу, под небом из янтаря,
Играли дети снежного короля,
В ботинках из алюминия и железа.
Трава была, как и сама земля,
В алмазных крошках с примесью хрусталя,
И могла спокойно пилить и резать.

Играли дети в прятки и чехарду,
А воспитатель – заводной какаду -
Всё повторял: «Осторожней, не упадите!
Куда спешите, славные малыши?
Вы будете вечно играть и жить,
Пока в батарейках не закончится литий».

на всех своих четырёх лапах
я подбегаю к тебе и пытаюсь плакать
пытаюсь сказать, что я не щенок вовсе
и ничего не сумев просто сажусь возле
твоих ног и слушаю как тебе грустно
какой я хороший и все твои чувства
противятся жизни и не верят смерти
и я не верю что этот портрет в газете
в траурной рамке это я сам вчерашний
летящий на свет но сыгравший в ящик
ты гладишь меня и всё шепчешь шепчешь
и слёзы твои по блестящей шерсти
скатываются на асфальт падают на дорогу
и катятся в небеса достучаться к богу

а сегодня ночью сто дождей
собрались над городом на вече.
в тучи завернулись, и в воде
собственной стоят уже по плечи.
громыхали мокрые слова,
молнией подчёркивались фразы.
встреча длилась час, а может два
но ничем не кончилась, заразы
разругавшись вдрызг, ушли на юг
всей толпой, оставив только ветер...
не грусти крыжовник – я полью
сам тебя из лейки на рассвете.

Я придумал чёрную ромашку
С крапинками белыми по кругу -
На асфальте прямо под балконом
Будто бы она давно цветёт,
А по ней ползёт одна букашка,
Белая букашка чикируку
С крылышками чёрными и сонным
Голосом меня к себе зовёт.
Но ведь я её совсем не думал
И не приглашал ползти и плакать,
Кто я ей - не мама и не папа,
Я вообще не знаю чикирук.
Знаю пчёл, шмелей и ос кусачих,
Знаю - любят сладкое, как дети,
Эти насекомые, а эти
Чикируки, что они едят?
Не хочу об этом даже думать,
Даже представлять их за обедом
Пусть ползёт к соседям и соседа
Доброго зовёт в ночи гулять.

опять сплошные заморочки,
недалеко и до греха:
пророки тискают пророчиц
и не пророчат ни фига.

устав от долгих ожиданий
услышать, что же впереди,
я бури развожу в стакане,
а в подстаканниках дожди...

потом бросаю сигарету
и, взяв тетрадку для стихов,
ныряю в медленную Лету,
в страну отпетых дураков.

в ней глупо плачут электрички,
покинув ветреный вокзал,
над кукушатами курлычет
кукушка на краю гнезда,

там бог решает все вопросы
не в небесах, а на земле,
и ангелят своих курносых
он кормит с ложечки Nestlе...

Утром проснулась - тебя обнимает небо.
Лежишь на кровати - оно на твоей груди.
Под левой рукой холодят облака со снегом,
Под правой – тепло, там скоро пойдут дожди.

И тикают часики, будто стучат в ладоши,
Что это любовь случилась, что это любовь
Сжигает остатки твоей лягушачьей кожи
И хочется петь, но музыки нет и слов,

А только моря и солнце, и звёзды, звёзды
Тебя наполняют, и яркий сияет свет
А воздух! Какой удивительно чистый воздух!
Так хочется жить, что можно и умереть.

пришедшая после меня, идущая впереди
по краю моих желаний, по самой кромке,
зачем тебе от меня осколки или обломки,
моя темнота, затягивающие дожди?
зачем тебе тратить свет, тепло,
своих птиц воздушность и многопевность?
я, наверное, не самое больное зло,
но и не самая большая верность.

пока ещё можешь уйти – уйди.
не открывай дверей для моих причастий,
знаешь, я уже умирал от счастья,
и смерть до сих пор у меня в груди

Я печальная рыба, я видела море прудом.
Я не вышла на берег с другими, менявшими дом.

Выползая на сушу, они становились людьми
И ловили меня в невода, чтоб себя прокормить.

У меня ледяная тягучая кровь, говорят.
Просолённая память хранит океаны, моря.

А когда отдыхаю на мягкой полночной волне,
Звёзды в прятки играют в чешуйках на гладкой спине.

Но уже приготовлен, заточен огромный крючок,
И расчищено место, куда упаду на песок.

А вокруг, удивляясь, столпится рыбацкий народ.
Будут думать, зачем открываю беспомощно рот,

И никто не поймёт в немоте застывающий крик:
Что они - это я, но забывшие рыбий язык.

Время бежит вприпрыжку, а я присяду:
Тянет к земле, как будто там слаще воздух.
Вроде бы всё на месте и всё в порядке.
Может быть, это просто года и осень

Грузят меня одеждой из серых буден,
Качеством от кутюр, но такой тяжёлой,
Что не подняться в завтра. /А завтра будет?/
Будет. Я точно знаю. А, впрочем, скоро

Снег упадёт, и птицы на нём напишут
Почерком тонким следов о весне и лете.
Если вверху меня до сих пор не ищут,
Значит не буду думать пока о смерти.

***

Не по нам этот колокол воздух смущает звоном.
Я не слышу его, не слышу – и ты не слушай.
Обними меня крепче, ведь мы с тобой так бессонны,
Так бессовестно счастливы наши тела и души,
Что становится страшно от мысли: а что там дальше?
От осенней простуды, хандры и других болезней…
А ещё этот колокол вечно о ком-то плачет…
Я не слышу его, не слышу…когда мы вместе.

***

они прожили долго, и всегда
смотрели одинаково на вещи,
и ни одна вселенская беда
не стала между ними, а от трещин,
обычно возникающих в быту,
от недомолвок, ревности и скуки
их бог берёг, как бережёт пастух
своих овечек, вслушиваясь в звуки
степи и ветра. Так и длились дни
и продолжались ночи, продолжая
их жизнь вплетать в одну сплошную нить -
такая вот история простая.
Они старели, и в конце пути
без слов могли спокойно обходиться,
но, ни один из них не мог уйти
ни на минуту, чтоб не возвратиться.

***
видишь меня, чувствуешь, так бери
реки мои - руки мои, озёра
вера моя, верность твоя, покорность
вечность - тосклива, миг – это мы с тобой
истинны, святы, бог это есть – любовь
шелест травы, шорох листвы – теченье,
чьи мы – ничьи, кто мы – никто - качели
вверх улетают, тает внизу земля
крепче держись, крепче
любимая

***

Не исчезаю, просто становлюсь
Невидимым, неслышным, проходящим.
И не молюсь, и даже не молю
О будущем - живу в себе вчерашнем.
Там хорошо: зима на полчаса,
Война на час, вина на день - не больше.
Любовь такая - если описать,
То только описанием испортить.
Не исчезаю, разве что слова,
Когда я им в своей глуши наскучу, -
Меня затмят, и побежит трава
Среди айвы и ежевик колючих.