У дяди Тома на небе настоящий рай:
Ни господ тебе, ни похлёбки пустой,
Хочешь - песни пой,
не хочешь – лежи, загорай
На любом облаке под любою горой.
У него в хижине окна из такого стекла!
Можно видеть время и пространство менять.
Под лежанкой спрятаны два огромных крыла,
Но не желает Том никуда улетать.
И зачем, скажите? Ему и так хорошо,
У него есть собака, и нет ни одной цепи.
Он собаку любит и называет «белый дружок» -
За окрас,…а возможно и за другие грехи.
Под новый год в небесах наступает ночь и свет
К нам на Землю уходит –
Том стелет свою постель,
Ложится спать
и всю ночь наряжает во сне
никогда им не виданную голубую ель.

Заходи, дорогая, ковчег недогружен ещё.
Ты, я вижу, из тех, кто на небо глядит исподлобья
И не верит в потоп, но холодный и голый расчёт
Подсказал, что не стоит всегда уповать на погоду.
Ты пришла посмотреть на меня, как идут в зоопарк,
Чтоб увидеть себя за зрачками заезжего зверя,
Как идут за камнями в пустыню далёкую Тар
Потому, что свои разбросали когда-то, не веря
В урожай из песка, предаваясь игре и словам,
Нарушая все правила, думая - жизнь бесконечна…
Ну да ладно, считай, я тебе зачитал все права.
Вот тебе номерок на двоих - на тебя и на вечность.

Над моей деревней голос вострубил:
«Завтра, люди, приготовтесь, час настал!
Прибывает скорый поезд из глубин
То ли неба, то ли ветра, но состав
Сформирован, согласован и печать
На докУменте поставлена вчера.
Выходите завтра в пять его встречать.
И, пожалуйста, без пошлого «Ура!»
Замелькали крылья ангелов в толпе:
С инструментами в изнеженных руках
Засыпают кочки, ямы на тропе,
Что бы мягко стыковалась в облаках
С невесомой дрожью призрачных дождей,
Упиралась прямо в радугу-дугу.
Отгоняют непонятливых детей,
Что бы перья не щипали на бегу.
Дядя Ваня, приняв лишнего на грудь,
Расхрабрился и поднялся в небеса:
Типа, я Вам не какой-то кенгуру,
И дорогу я поверю лично сам.
Главный ангел начал крыльями махать,
Сразу видно - материться не умел.
Ну, а Ваня разошёлся в облаках,
Не понравился Ивану новодел.

У меня осталось фото – смех и грех:
Десять ангелов в обнимку с ним летят,
Он же их пытается огреть
Кулачищем ,как нашкодивших котят.

Нет, не прибыл Он в деревню, вот беда.
Ведь пути его неведомы никем,
Но дорога та осталось навсегда,
И по ней мы в небо ходим налегке

Мы начинали трапезу с яйца,
Заканчивали яблоком мочёным.
В желудках тихо блеяла овца
На водку бесполезно-обречённо,

Нам сытость заволакивала свет
Сонливостью и словоговореньем.
В окне устало падал первый снег
И в грязь ложился, как на хлеб варенье.

Трудяга пёс ждал косточки, взахлёб
На непогоду лая по привычке,
А ветер под крыльцо мостил сугроб,
Сгребая снег ежовой рукавичкой.

Привстав из-за дубового стола,
Мужчины вышли покурить из дому.
Их встретили собака и зима,
и каркала простужено ворона.

ей пора молиться на закат,
а она рассветна и воздушна.
разгоняет утром облака,
солнцем согревает свою душу,
пишет невозможные стихи -
лёгкие, крылатые, живые
и, надев для верности очки,
проверяет точки, запятые.
и ложась в прохладную кровать,
думает о жизни и о смерти.
жаль не знает - ей не умирать
ни на том и ни на этом свете.

Бездорожье, степь и никаких домов.
Сходятся и расходятся следы местами.
Ящерка, перепёлка, пустырник, болиголов,
Солнце и ветер, наблюдающие за нами.
Вот она, голая идея фикс – двое, заблудившиеся друг в друге.
Дикие пчёлы, мёд, миражи, родник, первые звёзды, падающие в руки.
И откуда-то из потаённых мест, откликом, эхом отзывается родовое:
Кони с гривами, достающими до небес, старый воин, покидающий поле боя,
Уходящий в солнца огромный шар, умирать, а может быть становиться богом…
Крепче милую надо бы мне держать, выпуская на волю свою свободу

у тебя не у меня - небо в крапинку под вечер,
звёзды зажигают свечку, исчезая в никуда
и приходят на крыльцо, на твоё крыльцо, конечно,
царь с царицей – ненадолго, королевич - навсегда.

у меня не у тебя - бестолковая работа,
бесполезные стремленья и любовь на полчаса.
только знаешь, иногда кажется - за поворотом,
за углом, у старой блинной ждут, скучая, чудеса.

у меня и у тебя на двоих лишь сон и вечность,
там таинственная речка нас несёт за горизонт,
и за этим горизонтом я тебя родная встречу
у знакомой старой блинной лишь сверну за поворот

...О чём вести мне с вами разговор? Таких, как вы, я столько перевидел, разбойники, убийцы, грязный сор, гребите молча, к берегу гребите. Да, это Стикс, а я его Харон, а ворон, пролетающий над нами, палач и страж, ваш самый страшный сон, готовьтесь к милости, дарованной богами.
Пчела?, да нет, какая там пчела, у ней клыки и вряд ли для нектара, такие вот, попутчики, дела, но эта тварь - частичка от кошмара, который ждёт всех вас на берегу, готовя вилы, крюки, жала, жвалы, согнут вас в рог, порежут на рагу, и закоптят на ветках краснотала.
Что ж вы притихли, где ваш пыл и жар? Куда девалась наглая бравада? Вы думаете, вас кому-то жаль? А вы жалели? Так что тише, гады. Как я люблю смотреть на вас в упор, когда от страха лица зеленеют, тьфу, мерзкие создания, позор людского рода, но не люди – звери.
Ну вот, приплыли, выходить пора. Бежать не надо, всё равно догонят. Пока, пока. Какая здесь жара.
Хоть кто нибудь бы думал о Хароне.

А у меня за правым плечом – рояльно.
Мой персональный ангел – большой чудак,
Он охраняет меня от меня – брутально.
В общем живу – а всё остальное – пустяк.
А вот за левым...за левым...того...скрипично!
Даже не знаю зачем я туда плюю.
Нет, не скажу, что живущий там - враг мой личный,
Это привычка... и совсем я её не лю...
Но иногда за спиной у меня органно:
Что там творят мои вечные ангел и чёрт!
Перья летят и громко звенят стаканы,
Впору табличку вешать – переучёт.
Я их жалею, лелею – они смешные,
Часто плескаю им через два плеча
Водочки, пива – не трогаю в выходные,
Если болеют – зову им с небес врача.
Кажется, трое мы будем всегда и вечно.
Левые, правые...наш не отмерен срок.
Что-то сегодня сверчок не поёт за печкой -
Видно, на встрече с моими их личный Бог.

О господи, не дай мне тишины!
Я с ней не справлюсь - слишком мал и тёмен.
Не дай войны, и порванной струны,
Не дай покоя опустелых комнат.
Не верь, что одиночества прошу,
Что надоели люди до изжоги,
Что лишь затем я по земле кружу
Чтоб каждый день лечить твои ожоги
Нет, не ропщу я, знаю - жизнь не мёд,
Всё принимаю, понимаю, просто
Скажи зачем во мне чудак живёт
И примеряет небо не по росту.

Мужчины-поэты - их ники похожи на клички,
Тяжёлое детство - отсюда и грусть и привычки,
Слова из спрессованных букв, ну а строчки кудлаты.
Дурные манеры, отсутствие веры
на лицах помятых.
Да, пьют... и частенько - туманно гордятся в запоях,
Что мы соль земли, но вот время сейчас не такое.
И верят им люди, и денег дают до зарплаты,
Их женщины любят, но как-то почти виновато
Приносят детей из роддомов - девчонок, мальчишек -
Поэты, всплывая из кружек, из строчек, из книжек.
Растерянно смотрят: откуда, мол, взялись ребятки?
И снова в себя, для себя, о себе …всё в порядке.

О дамах-поэтах не скажешь ни слова худого:
Работа, семья, но превыше - служение Слову.
Отсюда и ссоры с любимым и любящим мужем:
Какой же ты, право, Иван…ну зачем тебе ужин!?
Такой вот конфликт интересов, такие вот страсти -
Высокое небо на тоненьком женском запястье
В часах затаилось и тикает-такает время
Надеждой на счастье в случившихся стихо/твореньях.
-------------------------------------------------
Они никому не нужны в этой гребаной жизни -
Ни кошкам, ни мышкам, ни дальним, ни средним, ни ближним.
Их заперли в клетке, как раз между адом и раем,
А там жизнь другая и смерть бесконечно другая.

когда я перестал смотреть в глаза
единственной на свете, самой первой,
я думал, возвращения назад
не будет никогда и в это верил,
когда мой огнедышащий дракон
сжигал вокруг недавние посевы
и рушил дом, и всё, что было в нём,
все выжившие двинули на север,
забрав с собой остатки от меня
в пустую банку выпитого кофе.
и тополь, не начав ещё линять,
за ними потянулся вслед на вдохе
листвой зелёной, птицей на ветвях
и даже незаметным короедом.

не опустели небо и земля -
их просто будто не было... и нету.

Не завершил, не выстроил, не сумел.
Приподнял к вершинам … и обесточил.
Вместо точки выставил многоточья:
Подожди, мол, подумаю между дел.
Ждать? Нет, это не про меня.
Я не рыба, посаженная на прикорм,
И не надо манны твоей, попкорна.
Ухожу, попробуй меня понять.
Да, возможно, буду потом жалеть,
Из огня в полымя бросаться сходу
И молить прощения, и свободу
Проклинать, и снова стремиться в сеть
Твоих слов, как чайка ныряет в воду
И в воде пытается полететь.

она тишина, а он - настоящий циклон.
не анти, а тот, который с ветром и проливным дождём.
она всегда о своём,
но для него и ради
готова забыть, что было вчерашним днём.

он ещё не утих,
в нём цунами самумы и вилли-вилли
вырывают деревья с корнем , выплёскивают моря.
она думает перебеситься и выходит на Пикадилли,
занимает столик в кафе
и слушает, что о нём говорят
люди, читающие новости,
и составляет неутешительный прогноз:
что он уже не придёт сегодня и, наверное, к завтрашнему не придёт.

она думает: надо бы отстукать SOS?
зазвонить в колокол?

но ничего не делает,
а просто слушает, как в ней тишина разлетается на осколки –
и думает: этого ли она хотела?

Разреши мне поверить, что это всего лишь усталость,
Что не клонит к земле, что ещё запоёт, запоёт
Опустевшее небо, волна у подножья причала,
И трава потечёт к горизонту, сквозь снег потечёт.
И войдём мы в реку в ту же самую снова и снова,
И нас примет она, и покажет свои берега.
На одном будет ночь и её сторожащие совы,
На другом яркий свет, охраняющий гряды песка.
Будут рыбы всплывать и холодными мерять глазами
Двух нелепых людей, словно спрашивать: Кто вы? Куда?
Оглянуться нельзя – превратимся мы сразу же в камень,
Нас утянет на дно, и сомкнётся над нами вода.
Не грусти, дорогая, мы в прошлое завтра вернёмся -
Только выберем берег, построим из вечности дом,
И пойдём по воде взявшись за руки прямо на солнце,
И любовью своей, мы его будто снег, обожжём.

Не копайся в себе, закрывай свои шахты и штреки, не жалей о прошедших – годах ли, делах ли, мечтах.
Во вчерашнем твоём не живут уже те человеки, без которых сегодня ты чувствуешь как-то не так.
Всё нормально – судьба неподсудна и знает, что делать: мокрый снег посылать или ветер кровавый в глаза.
Принимай всё как есть, говори всем – я это хотела, я сама всё решила и поздно давить тормоза.
Прогони из шкафов все скелеты, отправь на вокзалы, помаши вслед платочком и даже немного всплакни,
а потом просыпайся и вместо осеннего зала ты увидишь, что лето вернулось и светлые дни,
и толпятся друзья на дорогах твоих, обнимают, отовсюду приветы, улыбки и снова любовь
по утрам из постели тебя в небеса поднимает, заставляя летать и ходить по ковру облаков.
Всё, конечно, проходит. Но если не думать об этом, просто жить, выдыхая себя в этот бешеный мир
не изгоем обиженным, жалким рабом – человеком!
Может быть, мы тогда настоящими станем людьми.

К нам дворники небесные спешат -
Очистить лужи от избытка солнца.
Так исчезает след карандаша
Под ластиком, и больше не вернётся.

И так же свежевыпавший снежок -
Пушист и бел, - скрывает в перспективе
Отсутствие присутствия дорог,
И почему-то делает счастливей.

Деревья удивлённые стоят
И смотрят подозрительно на чудо:
Надёжная ещё вчера земля
Вдруг в небо превращается, и всюду

Разбросаны не лужи – облака,
И воздух переполнен белой манной.
А медленно текущая река
Бежит быстрее – греться к океану.

Тонкая кожа, иголка острА.
Колет, как будто клюёт, медсестра.
Скальпель блестит гильотиной -
Падает вниз, рассекая покров
Мускулов хилых с прослойкой жиров.
Жуткая, в общем, картина.

Кто это там?
Это я, это я!
Вот, посмотрите - тяжёлый рояль
В небо тащу, задыхаясь.
Кто это?! -
голос срывается в визг.
Слабо шепчу: «Это я, пианист.
Кажется, всё. умираю».

Синее море волной-языком
Лижет песок надо мной высоко,
Где-то над адом и раем.

Вдруг я срываюсь и падаю вниз…
Кто-то кричит мне – Дыши, пианист!

Господи, я постараюсь…

тайные знаки в трещинках потолка
светлые кущи пророчат, но мы-то знаем:
самое лучшее, это когда течёт река,
а возле реки живут и не умирают.

завтра пусть будет таким, как оно должно:
сверху летают птицы, а снизу темень.
пусть это будет,
пусть это будет сном,
счастьем,
судьбой,
свободой,
одним мгновеньем.

ты, улыбаясь, слушаешь мои слова -
волосы разметались змейками на подушке.
господи, ну не надо нам ничего давать!
только не отбирай у нас ни тела, ни души…

В среду, закончив день, доедим заначку,
Выкурим пачку последних твоих сигар.
Баба-яга с избушкой в закат ускачут
В новых от гуччи яловых сапогах.

Дождик в четверг пройдёт и грибы полезут -
Каждый второй поганец и мухомор.
Мы начинаем тихо прощаться с лесом -
Лесом, который лучше высоких гор.

Вот и Кащей пришёл и пожал нам руки,
Взял накомарник, водку, мешок галет.
Кто-то всю ночь вчера по кустам аукал:
Леший, наверно, выпив, искал рассвет.

Сколько здесь всяких странных у нас знакомцев!
Будто бы ожил весь на земле фольклор.
Скоро опять зайдёт за опушку солнце,
И догорит последний для нас костёр.

городской

У августа потёртые колени
И огородный в крапинку пиджак.
Он в городе дождей несовременен,
Ему бы взять, в деревню убежать.
Плывёт себе в асфальтовом тумане,
Глотает сырость улиц, площадей,
И, свистнув, поднимает над домами
Ленивых попрошаек-голубей.
Наслушавшись про осень разных сплетен
Спешит одежды жёлтые надеть…
Да, он такой - несовершенно/летний,
Купает в лужах небо через день.

деревенский

откидывая дробное число
на сито междометий и кавычек,
я лето посадил на помело
своих сомнений, слабостей, привычек.
а лето пожелало мне взахлёб
дождями вперемешку с инвективом -
ну, что б я, типа, в общем, просто чтоб...
и не было у лета позитива.
спелейший август, августейший друг,
один из триединицы был ласков.
«прощай» сказал, потом заплакал вкруг
арбузов, сельдереев и салатов.

Действительность совсем не такова,
Какой нам кажется. Ворона на заборе
Не каркает, а говорит слова
По-человечьи, а не по-вороньи.
Другая жизнь – она везде, вокруг,
И вдоль, и поперёк, вверху и снизу.
Не дятел долбит крепкую кору –
Кора сама подвержена капризу
Пробитой быть и посмотреть на мир
Сквозь трещины, оставленные птицей
И ощутить присущее живым
Желанье умереть и возродиться.
Хотя бы в том никчемном существе,
В котором мир проклюнулся вороний…

Ворона каркнула – а человек взлетел,
В протянутые облаком ладони.

Хочется простые слышать речи,
Незамысловатые слова.
О сиюминутное - обжечься,
Предопределённое - сломать.

Выйти за ворота прямо к жизни,
а не к смерти ускорять шаги.
И, себя поймав на этой мысли,
Не увидеть сирым и нагим.

Просто наблюдать за сущим в мире.
Думать, что вокруг не пустота.
И растить в земле не корни - крылья,
Чтобы никуда не улетать.

Воздушный замок с замком из песка
Поспорил о значительности оных.
Он говорил: “Я свет для всех влюблённых,
А ты, прости, коллега, лишь закат”.
Он говорил: “Во мне мечты живут,
Надежды к ним приходят каждый вечер,
Для них я зажигаю ночью свечи
А днём к себе на край земли зову.
А ты, брат, нищ, недолог и тосклив -
Калиф на час, в тебе ни капли смысла.
Построен ты, не спорю, очень быстро,
Но так же и разрушен будешь вмиг”.
А замок из песка был молчалив -
Он просто жил мгновением волшебным.
Пускай лишь час он будет видеть небо,
А небо будет знать, как он красив.

Берег левый – поросший травой,
Правый берег – песок золотой,
Между ними звенящая речка -
То ли Стикс с неживою водой,
То ли Лета, текущая вечно.

Мне б на левый – зарыться в траву
И не думать, зачем я живу,
Догонять ускользающий вечер,
Оставаясь овечкой в хлеву,
Говорить о простом человечьем -

О печали, истёртой до дыр,
Об избытке солёной воды,
От которой глаза сатанеют,
На щеках оставляя следы,
Как поливочный шланг на аллее

Но меня не отпустит песок -
Затянул он на шее лассо,
И хриплю я на правом хореем:
«У меня хорошо… хорошо…»
Но на левом никто мне не верит.

Надеешься, что прошло и больше не повторится,
Красное солнце процеживаешь сквозь ресницы,
Коралловый остров – над тобою морские птицы.
И вдруг нА тебе - снова,
она,
любовь.
Зеленоглазая - острыми коготками
Цепляется, в песок превращает камень.
Думаешь - ну вот оно и цунами,
Нежданное
пробует на слабО.
А потом падаешь в небо, как рыба в омут,
Сорвавшись с крючка, и так тебе невесомо -
Белые облака, сладостная истома,
И она, только она одна...
Лёгкое платье, волосы продолжают ветер,
А ты кузнечик, выглянувший на рассвете
Из-под травинки и хочешь петь ей…
Лето. А кажется, что весна!

ни запаха у тишины,
ни света,
и ты по горло влип в неё.
так в осень переходит лето,
заплыв неслышно за буёк.
и сам себя поймав на слове,
что жить осталось лишь на шаг.
захочется, забыть про совесть,
стать деревом и не дышать,
ждать приближенья снегопадов,
покрывшись бронзовой корой.
и знать, что ничего не надо,
что всё произошло с тобой…

***

У него нет мысли, что всё не так.
У него всё как-то само собой -
И дела идут, и сады в цветах,
И в хрустальной вазе букет с водой.
Дом его, как песня, всегда готов
И взлететь, и в пропасть за ним упасть.
Ни ворот с собакою, ни замков,
Никакого сторожа не видать.
Но ему не нужен ни этот сад,
Ни букет, ни ваза, никто другой.
Он уже в полцарствии в небесах,
Он уже в пол-шаге, чтоб стать собой.

Средневековье. Двадцать первый век.
От книг тошнит, от музыки воротит,
Костры горят и ест последний хлеб
Последний человек и не уходит,
Как все другие, в тёплый океан -
К истокам кистепёрым, к жабрам склизким,
Метать икру, зарывшись в ил, и близких
Не узнавать по булькам-пузырькам.
Упрямо он кружится по земле
В надежде выжить в теле человечьем
И каждым утром, солнце взяв на плечи,
Шагает кругосветно по траве.

***

- Это твоя проблема, твой выбор слов,
Воздуха, окруженья, морей и рек,
Сказок о добрых феях, где дураков
Нянчит какой-нибудь правильный имярек.
Это ты сам впрягаешь себя в ярмо,
Грузишь в арбу легко непосильный груз
И, задохнувшись, сам выбираешь дно,
Где и замрёшь, бессловесный, без снов и чувств.

-Что-то ты, боже, запутал меня совсем.
То говоришь: не верь дуракам и снам,
То вдруг пугаешь смертью, скажи, зачем
Скушно тебе там, что ли на небесах?
Я понимаю, что я лишь твой мелкий дождь,
Даже не дождь, а капелька от дождя.
Так для чего ж ты нас грешных на землю льёшь
Невыносимой лёгкостью бытия?

А он хотел привычки поменять,
Смотреть и говорить хотел иначе,
Но видел за окном, как на карачках
Ползёт закат, поддатый образ дня.
Окурки на неубранном столе,
Бутылку водки, грязные стаканы,
И жирно-полосатых тараканов,
Ползущих по клеёнке кушать хлеб.
Не вырвало его, не повело
На улицу к друзьям, такой же пьяни,
Он в зале сел на стареньком диване
Пытаясь думать, что произошло?
Откуда эти мысли в голове,
Зачем менять привычное похмелье,
Да и на что? А за окном свистели,
А может,пели птички в январе.
И пели так, как будто кто-то плачет,
Как будто бы и плачет и поёт.
Он жизнь хотел свою переиначить
И полюбить попробовать её.

моя деревня всё ещё живёт
и небо подпирает тополями
два старика старушка чёрный кот
не спят ночами
выходят из домов и смотрят вверх
и бродят среди звёзд как будто ищут
забытый след ушедших по траве
к пределам вышним
а млечный путь касается земли
под утро у заросшего вокзала
и машут космонавтам ковыли
а те им улыбаются устало

у неё на запястье, как и у меня, родинка.
и она так же не любит снег и мороз,
и с ума её сводит джаз - и меня сводит
джаз, - и почти одинаков у нас цвет волос.
у неё недостатков нет, и не может быть.
у меня, если их перечислять - не хватит дня.
но всё это неважно, если я без неё не могу жить,
а она не может умереть без меня.

У каждого свой дракон:
У одних,
как положено - огнедышащий,
у других -
отравой плюющийся из-за угла –
плюгавенький.
Бывает он
старенький,
плохослышащий,
очень уж маленький
но зато безупречный,
с репутацией ангела.

Мной был замечен
и выращен совсем другой:
Своенравный, амбициозный,
порой
до дебильности.
Упрямый, добрый и злой,
инфантильности,
эгоизма и прочего эго
в нём много,
а если честно, то чересчур...
Отдам его в хорошие руки
драконоврачу –
но не хирургу.

Нет ничего на свете, и света – нет,
Всё это только форма для наших снов.
Если никто не скажет что есть рассвет,
Солнца не будет завтра и облаков.
Если о них не вспомнит один из нас
И не представит небо над головой,
Будем дышать, наверное, через раз
В тёмной пещере деревом и травой,
Если подумает кто-нибудь о траве,
О тополях, о яблонях, о корнях.
Если ещё останется человек
В памяти рыбы, птицы и муравья…

Выходят лошади на площади,
Копыта звонкие стучат.
А две цыганки доморощенных
Любовно в ухо мне сверчат.
На флагах Моцарты, Бетховены,
Оркестр наяривает твист.
И от такой смешной хреновины
Сошёл с ума саксофонист.
Круги рисует, треугольники
Охрипшей солнечной трубой.
За голубями в небо дворники
Взмывают стройною гурьбой.
Над памятником небо синее,
Шальное чуточку вдали,
И полицейские курсируют
По площади, как корабли.
Цыганки между тем цыганили,
Стране предсказывая рай.
И хлопали в ладоши ставнями
Дома, встречая Первомай!

Тучи смяли неба простыню,
Солнце угодило в западню.
В садике, за столиком у сливы,
Двое говорили ни о чём,
Пили чай с топлёным молоком -
Даже ложки звякали счастливо.

А за ними, шторку приоткрыв,
Наблюдала женщина, забыв
На плите давно кипящий чайник,
Старость, постучавшуюся в дверь,
Слёзы от случившихся потерь -
Растворилась в радости случайной.

Ветер, облетая дерева,
Лист пожухлый с яблони сорвал,
Приподнял повыше, близоруко
Посмотрел, присвистнул и вздохнул,
Бережно отнёс его на стул -
Будто дань отдал былым заслугам.

По траве на гладь и тишину
Шмель-трудяга натянул струну,
И самозабвенное жужжанье
Заплеталось в пение цикад,
В робкий недозрелый виноград,
В осени начальное дыханье.

Я - дерево, и даже целый сад,
На цыпочках входящий в подпространство.
Мироточу на небо аромат
Вишнёвого и яблочного царства.
В моих травинках бродит тишина,
В ветвях гнездятся жаворонки, совы.
Какие мной написаны слова
На листьях нежным почерком айвовым!
Как их перевести на ваш язык -
Шершавый, неживой? Очеловечить
Те песни, что несёт к реке родник,
И что стрекочет вслед ему кузнечик…

Отклик, на одноимённый стих Ивана Зеленцова

Мы с тобой лежим на пляже. Пляжу, в общем, наплевать. Наплевать на всё, и даже - что под нами он – кровать. Нам с тобою все эпохи на хрен, по хрен и отстой, потому, что слово «похрен» - наш девиз. И пусть прибой катит волны на просушку, в гравий вдавливая соль, пусть оса над нами кружит, ну и хрен бы с той осой. Воевать мы с ней не будем. Заведём свой патефон - пусть стреляют из орудий, пусть Гоморра бьёт Содом. А у нас попса играет, в попы врезался песок… Правда, Каин? – Точно, Авель! Нам с тобою хорошо!
Ты собрался помолиться? - На хрен эти небеса! Там давно уже творится ламца-дрица-гоп-цаца. Так что ты, братишка Каин, режь любимую овцу. Руки кровью не замаешь - не понравишься творцу. И придёт с косой девица или юноша косой - скосят, срубят в чечевицу, «на хрен» скажут и…отбой.
Солнце медленно садится в море. Ветер подустал. Над обоими кружится птица, снятая с креста. От вина покой и слабость, патефон осанну жжёт - поднебесный пьяный лабух в такт никак не попадёт.

Отмеряешь по росту каждому -
Одному суглинок, другому скалистый грунт.
Не проверяешь билеты, не компостируешь талоны -
Всё равно заплатят другие.
И те, другие, тоже когда-нибудь придут и умрут
В какие-нибудь пятницы, вторники, среды и выходные.
Конвейер работает 24 часа, перевозчики все штрейкбрехеры
Из приезжих.
А те, кто с неба, просто посчитают до ста, и больше не принимают.
Остальные, говорят, – грешные.
Но ведь на этих душах Его печать! - кричат из лодок, -
Мы не возьмём их нА борт.
Больница. Морг. А санитары требуют– врача, врача!
Смотрите - живой! Нам его и даром не надо…

На раз, два, три меня не рассчитали
И смерть уволокли на поводке.
А я лежал, и от меня детали
Чуть тикали в хирурговой руке.

Он их вернул в положенное место,
Зашил края, сказал, что буду жить.
Моя душа, парившая над бездной,
Спустилась в тело, ставшее чужим.

А через месяц или два, не помню,
Вернулся я домой - к живым живой.
Но сердце до сих пор лежит в ладони
Державшего его перед собой.

...а мне собирать осталось немного ещё камней,
а дальше маячит старость, усталость последних дней.
но где-то колоссом зреет растёт, в глубине - бунтарь,
и снова он камни сеет - обманывает календарь.
кулик он - в своём болоте, у двух лукоморьев - дуб.
по пояс в хвалебной рвоте, в болоте своих заслуг,
ломает устои, веру и падает птицей вниз -
и здесь он быть хочет первым - нелепый такой каприз.
а всё, что скопил и вынес из прожитых лет и зим,
опять зарывает в тине, в трясине своих картин,
и только последний камень - за пазухой сохранит.
там память, всего лишь память, запаяна в малахит.

Вымысел, а всё-таки цепляет:
Спрячешь книгу, выбежишь во двор.
Воробьёв испуганная стая,
Чикчирича, сядет на забор.

Постоишь, закуришь сигарету,
Ветром вытрешь мокрые глаза.
Мимо прожужжит, прощаясь с летом,
Полосато-жёлтая оса.

И такая грусть тебя накроет -
Вот они, и вечность, и покой -
Никакая выдумка не стоит
Голубого неба над тобой .

она не рисует его прощанье светлым и томным
но это не значит совсем что она не ждёт
у неё ожидание просто лежит в котомке
на дальней полке спрятанное в комод
она отпустила его сама по морям и странам
зная что всё возвращается на круги своя
и он приедет когда-нибудь долгожданный
устав от свободы в дальних чужих краях
он выпив вина расскажет о всех победах
о всех парадах о тех кто его встречал
в её глазах будет плавать весна и лето
а слёзы капать в зимний с мелиссой чай

от дождя зимой я впадаю в ступор
будто принесли мне тарелку с супом
вместо шашлыка с ароматным луком -
мне его нельзя – милосердье глупо

ищут вариант как меня заставить
чтоб закрыл глаза – закрывают ставни
заглушают боль - не подозревая
что она во мне лишь одна - живая!

дайте закурить, братцы христа ради
дайте коньяку полстакана хватит
жжёт меня постель жжёт похлеще яда
вот бы кто пришёл и присел бы рядом

и отнёс в края в дальние пределы
там где у души нет больного тела
там где облака, а не марля с ватой
там где океан волны в небо катит

***

осень раскукожилась барыня дворовая
мнёт дождями улицы ветреная дрянь
лезет с поцелуями девица здоровая
напилась на проводах лета в дрыбоган
листьями кленовыми под забором лужицу
укрывает будто бы строит западню
подгулявшим парочкам девочкам без суженых
мальчикам без девочек моему коню
а потом усталая на постой запросится
заберётся тихая утром на чердак
завернётся в пыльные вещи будто в прошлое
будто в прошлом брошено счастье на века

Говорит: «Победа!», - и руки в небо,
а улыбка, как у нильского крокодила.
Я катаю колобки из хлеба приговаривая, чтоб быстрей уходили
от него, пристёгнутого к эйфории,
от меня согласной и на ошейник,
улепётывали и катились, оставаясь собой, ничейными,
никого не ждущими вечерами, распевая песни медведям встречным...

Он опять меня запирает в камне, в янтаре говорит: и тепло, и вечно.
Я кричу!
а он ничего не слышит, ничего не видит, ничего не помнит,
у него полно от меня отмычек, он меня и празднует и хоронит
ежедневно, что там – ежеминутно, он внутри – и яд и противоядье.
Я с него своё начинаю утро, проливая кофе опять на платье.
Наважденье, знаю, но если кто-то
в доброте непрошеной чары снимет,
захлебнусь, как спиртом, глотком свободы,
опьянев - опять побегу за ним я.

И ты с огнём? Гаси его скорей!
Не стой столбом, не заслоняй дверей.
Клади на стол свои любви-печали,
Садись, молчи и слушай пустоту -
Она была до Слова изначальна,
Пока не затерялась на свету.
Налей чайку, почувствуй терпкость жизни.
В твоём нутре, как в маленькой отчизне,
Растёт чертополох и лебеда,
Течёт вода и зреет мякиш хлебный,
А в трещинки заглядывает небо
И льётся ртутью первая звезда.
Не говори. Здесь слово – тишина,
И у него нет высоты и дна,
А только послесмертье, дорожденье,
Без имени, без буквы, без души -
С ним трудно жить, но ты с ним будешь жить
И, не заметив скользкие ступени,
Отсюда выйдешь снова человеком.
Узнав, что смерть, почти как жизнь, нелепа,
И так же бесконечно неправа,
Пойдёшь в края, где спит ещё под снегом
Без слов твоих пожухлая трава.

говори, говори, заговаривай
эту ночь, глубину облаков,
тёмных вод непроглядное варево
и тоску пароходных гудков,
этот белый туман над излучиной
никуда не спешащей реки,
эту звёздочку, эту падучую, -
говори, для меня, говори…

***

Ты сегодня для неё придумай
Мотыльков воздушные шары,
Маленькую тёплую лагуну
И в лесу горящие костры.

Озеро, заросшее осокой,
Снега удивительный исход,
Солнце, приходящее с востока
И бумажный белый пароход.

Верную собаку у дороги,
Горницу с оравою ребят,
Доброго и правильного Бога...

Только не придумывай себя.

***
скажем, здесь будет дом, а рядом, скажем, - сад,
а вот здесь - река, море - за тем окном.
а вот за этим – горы, их будет видно с пляжа.
строим? прости, конечно же, создаём.

только с чего начать?
может, начнём с тропинки?
с жёлтого кирпича между берёз и лип?
будет она петлять,
красться, как хитрый тигр,
к дому, где тишину кто-то на пол разлил.

скажем - и вот она.
может, по ней пройдёмся,
спустимся к водопаду -
слышишь, как он шумит?
только не торопись,
я чуть прибавлю солнца,
что-то оно сегодня
тускло совсем горит...

***

Непроходимость собственных болот
Порою перекашивает рот.
И тянет влево, в город на асфальт,
На ровность линий, на квадратность форм.
Но, чувствуя своих сомнений фальшь,
До первого доехав светофора,
Стыдливо возвращаюсь я домой -
На бездорожье, и порой безрыбье.
И голосок органный птицы-выпи
Меня встречает: «Здравствуй, мол, родной!»
Родной, а как же! Плоть моя и кровь
Здесь в каждой ветке, в каждой крошке почвы.
Я часть всего, и мне не надо слов,
Чтоб целым стать с туманом или кочкой.

Когда есть мир, а в этом мире ты, и многие, похожие на многих, мне незачем искать пути-дороги. Мне нужно лишь куда-нибудь идти, не отвлекаясь на снега и дождь, не наполняясь суррогатом чувства. Я - домино, а значит - пусто-пусто есть суть моя, и это снова ложь. Я – пешка. Видно, королева-мать меня послала в дальнюю разведку и, прыгнув сразу через пропасть-клетку, потом не мог не то, что жить – дышать. Я - человек, и я – игра в игре, дрожат от напряжения колени, и губы сжались, руки онемели, но с виража иду на кураже. Не важен путь, когда ты на прицеле, цель не важна , когда твой путь в душе бесхитростен...так рыба на заре - клюёт любую грубую приманку и, выскочив из речки за обманкой, счастливо скачет по сырой траве. “Ура!” кричит беззвучно, отражая в чешуйках ветер, солнце, рыбака и.… Умирает рыба. Умирая, хвостом сметает с неба облака…

Кулик в болоте больше чем кулик
Он свет очей, певец замшелых кочек
И у него достаточно примочек
Усилить на весь мир свой страстный крик -
Один, два, три орёт он среди ночи.

И продолжает – пять, и шесть и семь
Вот столько метров в глубину трясина,
Затянет хоть кого - пред ней бессильны
На этом свете - горы, лес и степь
И даже море всей своею синью.

И мир услышал и пошли послы,
Заморские, по гатям и морошкам
Кулик им пел о светлом и хорошем
Ломились угощением столы
И даже комары хлебали с ложек
Не забывая правила игры.

И мир поверил и решил что всем
Не помешает вырастить болото -
В них истинная, правда и свобода
И первородство всех земных систем
Она живому всякому угодна.

Прошло сто лет
Трясина правит бал.
Кулик стал президентом повсеместным,
И не было уже ни гор, ни леса
Сплошная топь, полнейшая труба…
И мошкара счастливая над бездной.

твой зонт не хочет мокнуть под дождём,
лежит в шкафу среди вещей ненужных.
а мой услышит, как звенит по лужам
весенний дождь -
становится в ружьё,
раскроется и чуть ли не поёт.
он рвётся в бой, защитник, старый воин.
его достало нежно-голубое
пустое небо, солнце, звёзды, дом.
и я его выгуливать веду
в любую непогоду, как собаку.
а он вверху обнимет дождь, облапит
и рвётся в небо, в тучи, в высоту.
не улетит!
он ведь такой, как я -
вернётся в дом и мокрый, и прохладный,
и к твоему зонту прижмётся сладко,
и будет спать до нового дождя.

линия тишины на моей руке
глубока – заглянешь, и никакого дна
не обнаружишь – это такой макет
пустоты в серых полутонах.
вот и смотри, но только поберегись!
там, в глубине, птицы мои парят.
вмиг заклюют - для них все слова – враги!
и враги, кто словами этими говорят.