Русский, кричит, и пена стекает с губ.
Русский! И что теперь? если и груб и глуп,
Если с 15 водка со всех щелей,
Если от зависти слеп от того и злей.

Патриотизм, господи, ты прости!
Кто в него ломится, пишет донос - не стих,
Кто вместо дела лозунг на три стены -
Русские – сила! Русские – слава! и хоть бы хны

То, что те стены закрыли весь свет в окне,
То, что не видно за ними травы, и снег
Падать не хочет в этот калашный сад,
Что же нам делать, никто ведь невиноват?

Может быть, стоит нам русскими просто стать?
Родину меньше чтить, чем родную мать.
Меньше героев растить на крови, слезах…
Может быть. Я не знаю. Я бы сказал.

Ты украинец, а может узбек, бурят?
Что же, давай, становись в этот славный ряд.
Нет на земле не лучших, ни худших рас
Наций, народов, веры, молитв и яств!

Зимние дни проходят. Весна на пробу
Таяла снег сегодня у нас в округе.
Ткнула, наверно, пальцем в зелёный глобус
И заскочить решила к зиме-подруге
Гостьей с утра пораньше, а что такого?
Русские, видно, корни у этой дамы.
Ухали недовольно в приёмной совы:

«Фу, разве можно так вот, без телеграммы,
Взять и как снег на голову нам свалиться!
Вот посмотрите, гостья, на расписанье:
Утром мороз приходит, ему за тридцать.
В полдень метель записана…
До свиданья»

Ой, как Весна смеялась - дрожали стёкла,
Муха в щели проснулась и обалдела.
Солнце, услышав смех, заглянуло в окна:
Что там с Зимой случилось, не заболела ль?
Тут и она явилась верхом на ступе.
Вот, говорит, махнулась с Ягой, не глядя.
И, протянув к весне голубые руки,
С ней закружилась вихрем, сомкнув объятья.

Ночью они не спали, гуляли долго,
Сплетничали о лете, ругали осень.
Утром Весна умчалась на сером волке,
След свой оставив, тающий, среди сосен.

заверните мне точку опоры
в золотую от солнца фольгу.
вам такое я, братцы, открою!
я такого нерона зажгу!
архимедово что-то сегодня,
из себя диогена давить.
отньютонюсь под яблоней-родиной
и сошлюсь на пьянчужек давинч.
кто-то рядом пронзительно чавкает,
бродским давится вот дурачок.
выпей пиво игристое кафкое
через полый гварнери смычок.
закуси -
муракамми солёное
тихим доном в целинный живот
упадёт,
и душа окрылённая
к достоевскому нежно прильнёт

На западе от любви
нет никаких дорог,
Нет никаких удач,
нет никаких побед.
Там не бывает свет, не проживает Бог -
Ты не ходи туда, этого нет в тебе.

Лучше переболеть югом ревнивых дум,
Севером всех разлук. Лучше не жить совсем.

Западнее любви ты превратишься в ту
Женщину без себя - станешь такой, как все.

Смелой? - Наверно. Да.
Стервой? - Не знаю. Нет!
Но потеряешь всех
тех, кто в тебе живёт -
Девочку на горе,
девушку на крыле,
Женщину, что сейчас думает о своём.

Время бежит вприпрыжку, а я присяду:
Тянет к земле, как будто там слаще воздух.
Вроде бы всё на месте и всё в порядке.
Может быть, это просто года и осень

Грузят меня одеждой из серых буден,
Качеством от кутюр, но такой тяжёлой,
Что не подняться в завтра. /А завтра будет?/
Будет. Я точно знаю. А, впрочем, скоро

Снег упадёт, и птицы на нём напишут
Почерком тонким следов о весне и лете.
Если вверху меня до сих пор не ищут,
Значит не буду думать пока о смерти.

Осенняя забывчивость в саду
Никак ни кончится, и вижу я повсюду,
То брошенную книгу на виду,
То ключ на книге взятый ниоткуда.

Природа, проникая в суть вещей
Забытых утомлённым человеком,
Листом кленовым расширяет щель
Для наступленья или для побега.

И в этой встрече нет ни красоты,
Ни казуса банального с интригой.
Но посмотрите - дождь не льёт, застыл
Заботливым читателем над книгой.

( написано на Седьмую пятницу - 132: расскажи историю http://litset.ru/publ/15-1-0-22018 )

У дяди Тома на небе настоящий рай:
Ни господ тебе, ни похлёбки пустой,
Хочешь - песни пой,
не хочешь – лежи, загорай
На любом облаке под любою горой.
У него в хижине окна из такого стекла!
Можно видеть время и пространство менять.
Под лежанкой спрятаны два огромных крыла,
Но не желает Том никуда улетать.
И зачем, скажите? Ему и так хорошо,
У него есть собака, и нет ни одной цепи.
Он собаку любит и называет «белый дружок» -
За окрас,…а возможно и за другие грехи.
Под новый год в небесах наступает ночь и свет
К нам на Землю уходит –
Том стелет свою постель,
Ложится спать
и всю ночь наряжает во сне
никогда им не виданную голубую ель.

Заходи, дорогая, ковчег недогружен ещё.
Ты, я вижу, из тех, кто на небо глядит исподлобья
И не верит в потоп, но холодный и голый расчёт
Подсказал, что не стоит всегда уповать на погоду.
Ты пришла посмотреть на меня, как идут в зоопарк,
Чтоб увидеть себя за зрачками заезжего зверя,
Как идут за камнями в пустыню далёкую Тар
Потому, что свои разбросали когда-то, не веря
В урожай из песка, предаваясь игре и словам,
Нарушая все правила, думая - жизнь бесконечна…
Ну да ладно, считай, я тебе зачитал все права.
Вот тебе номерок на двоих - на тебя и на вечность.

Над моей деревней голос вострубил:
«Завтра, люди, приготовтесь, час настал!
Прибывает скорый поезд из глубин
То ли неба, то ли ветра, но состав
Сформирован, согласован и печать
На докУменте поставлена вчера.
Выходите завтра в пять его встречать.
И, пожалуйста, без пошлого «Ура!»
Замелькали крылья ангелов в толпе:
С инструментами в изнеженных руках
Засыпают кочки, ямы на тропе,
Что бы мягко стыковалась в облаках
С невесомой дрожью призрачных дождей,
Упиралась прямо в радугу-дугу.
Отгоняют непонятливых детей,
Что бы перья не щипали на бегу.
Дядя Ваня, приняв лишнего на грудь,
Расхрабрился и поднялся в небеса:
Типа, я Вам не какой-то кенгуру,
И дорогу я поверю лично сам.
Главный ангел начал крыльями махать,
Сразу видно - материться не умел.
Ну, а Ваня разошёлся в облаках,
Не понравился Ивану новодел.

У меня осталось фото – смех и грех:
Десять ангелов в обнимку с ним летят,
Он же их пытается огреть
Кулачищем ,как нашкодивших котят.

Нет, не прибыл Он в деревню, вот беда.
Ведь пути его неведомы никем,
Но дорога та осталось навсегда,
И по ней мы в небо ходим налегке

Мы начинали трапезу с яйца,
Заканчивали яблоком мочёным.
В желудках тихо блеяла овца
На водку бесполезно-обречённо,

Нам сытость заволакивала свет
Сонливостью и словоговореньем.
В окне устало падал первый снег
И в грязь ложился, как на хлеб варенье.

Трудяга пёс ждал косточки, взахлёб
На непогоду лая по привычке,
А ветер под крыльцо мостил сугроб,
Сгребая снег ежовой рукавичкой.

Привстав из-за дубового стола,
Мужчины вышли покурить из дому.
Их встретили собака и зима,
и каркала простужено ворона.

ей пора молиться на закат,
а она рассветна и воздушна.
разгоняет утром облака,
солнцем согревает свою душу,
пишет невозможные стихи -
лёгкие, крылатые, живые
и, надев для верности очки,
проверяет точки, запятые.
и ложась в прохладную кровать,
думает о жизни и о смерти.
жаль не знает - ей не умирать
ни на том и ни на этом свете.

Бездорожье, степь и никаких домов.
Сходятся и расходятся следы местами.
Ящерка, перепёлка, пустырник, болиголов,
Солнце и ветер, наблюдающие за нами.
Вот она, голая идея фикс – двое, заблудившиеся друг в друге.
Дикие пчёлы, мёд, миражи, родник, первые звёзды, падающие в руки.
И откуда-то из потаённых мест, откликом, эхом отзывается родовое:
Кони с гривами, достающими до небес, старый воин, покидающий поле боя,
Уходящий в солнца огромный шар, умирать, а может быть становиться богом…
Крепче милую надо бы мне держать, выпуская на волю свою свободу

у тебя не у меня - небо в крапинку под вечер,
звёзды зажигают свечку, исчезая в никуда
и приходят на крыльцо, на твоё крыльцо, конечно,
царь с царицей – ненадолго, королевич - навсегда.

у меня не у тебя - бестолковая работа,
бесполезные стремленья и любовь на полчаса.
только знаешь, иногда кажется - за поворотом,
за углом, у старой блинной ждут, скучая, чудеса.

у меня и у тебя на двоих лишь сон и вечность,
там таинственная речка нас несёт за горизонт,
и за этим горизонтом я тебя родная встречу
у знакомой старой блинной лишь сверну за поворот

...О чём вести мне с вами разговор? Таких, как вы, я столько перевидел, разбойники, убийцы, грязный сор, гребите молча, к берегу гребите. Да, это Стикс, а я его Харон, а ворон, пролетающий над нами, палач и страж, ваш самый страшный сон, готовьтесь к милости, дарованной богами.
Пчела?, да нет, какая там пчела, у ней клыки и вряд ли для нектара, такие вот, попутчики, дела, но эта тварь - частичка от кошмара, который ждёт всех вас на берегу, готовя вилы, крюки, жала, жвалы, согнут вас в рог, порежут на рагу, и закоптят на ветках краснотала.
Что ж вы притихли, где ваш пыл и жар? Куда девалась наглая бравада? Вы думаете, вас кому-то жаль? А вы жалели? Так что тише, гады. Как я люблю смотреть на вас в упор, когда от страха лица зеленеют, тьфу, мерзкие создания, позор людского рода, но не люди – звери.
Ну вот, приплыли, выходить пора. Бежать не надо, всё равно догонят. Пока, пока. Какая здесь жара.
Хоть кто нибудь бы думал о Хароне.

А у меня за правым плечом – рояльно.
Мой персональный ангел – большой чудак,
Он охраняет меня от меня – брутально.
В общем живу – а всё остальное – пустяк.
А вот за левым...за левым...того...скрипично!
Даже не знаю зачем я туда плюю.
Нет, не скажу, что живущий там - враг мой личный,
Это привычка... и совсем я её не лю...
Но иногда за спиной у меня органно:
Что там творят мои вечные ангел и чёрт!
Перья летят и громко звенят стаканы,
Впору табличку вешать – переучёт.
Я их жалею, лелею – они смешные,
Часто плескаю им через два плеча
Водочки, пива – не трогаю в выходные,
Если болеют – зову им с небес врача.
Кажется, трое мы будем всегда и вечно.
Левые, правые...наш не отмерен срок.
Что-то сегодня сверчок не поёт за печкой -
Видно, на встрече с моими их личный Бог.

О господи, не дай мне тишины!
Я с ней не справлюсь - слишком мал и тёмен.
Не дай войны, и порванной струны,
Не дай покоя опустелых комнат.
Не верь, что одиночества прошу,
Что надоели люди до изжоги,
Что лишь затем я по земле кружу
Чтоб каждый день лечить твои ожоги
Нет, не ропщу я, знаю - жизнь не мёд,
Всё принимаю, понимаю, просто
Скажи зачем во мне чудак живёт
И примеряет небо не по росту.

Мужчины-поэты - их ники похожи на клички,
Тяжёлое детство - отсюда и грусть и привычки,
Слова из спрессованных букв, ну а строчки кудлаты.
Дурные манеры, отсутствие веры
на лицах помятых.
Да, пьют... и частенько - туманно гордятся в запоях,
Что мы соль земли, но вот время сейчас не такое.
И верят им люди, и денег дают до зарплаты,
Их женщины любят, но как-то почти виновато
Приносят детей из роддомов - девчонок, мальчишек -
Поэты, всплывая из кружек, из строчек, из книжек.
Растерянно смотрят: откуда, мол, взялись ребятки?
И снова в себя, для себя, о себе …всё в порядке.

О дамах-поэтах не скажешь ни слова худого:
Работа, семья, но превыше - служение Слову.
Отсюда и ссоры с любимым и любящим мужем:
Какой же ты, право, Иван…ну зачем тебе ужин!?
Такой вот конфликт интересов, такие вот страсти -
Высокое небо на тоненьком женском запястье
В часах затаилось и тикает-такает время
Надеждой на счастье в случившихся стихо/твореньях.
-------------------------------------------------
Они никому не нужны в этой гребаной жизни -
Ни кошкам, ни мышкам, ни дальним, ни средним, ни ближним.
Их заперли в клетке, как раз между адом и раем,
А там жизнь другая и смерть бесконечно другая.

когда я перестал смотреть в глаза
единственной на свете, самой первой,
я думал, возвращения назад
не будет никогда и в это верил,
когда мой огнедышащий дракон
сжигал вокруг недавние посевы
и рушил дом, и всё, что было в нём,
все выжившие двинули на север,
забрав с собой остатки от меня
в пустую банку выпитого кофе.
и тополь, не начав ещё линять,
за ними потянулся вслед на вдохе
листвой зелёной, птицей на ветвях
и даже незаметным короедом.

не опустели небо и земля -
их просто будто не было... и нету.

Не завершил, не выстроил, не сумел.
Приподнял к вершинам … и обесточил.
Вместо точки выставил многоточия:
Подожди, мол, подумаю между дел.
Ждать? Нет, это не про меня.
Я не рыба, посаженная на прикорм,
И не надо манны твоей, попкорна.
Ухожу, попробуй меня понять.
Да, возможно, буду потом жалеть,
Из огня в полымя бросаться сходу
И молить прощения, и свободу
Проклинать, и снова стремиться в сеть
Твоих слов, как чайка ныряет в воду
И в воде пытается полететь.

она тишина, а он - настоящий циклон.
не анти, а тот, который с ветром и проливным дождём.
она всегда о своём,
но для него и ради
готова забыть, что было вчерашним днём.

он ещё не утих,
в нём цунами самумы и вилли-вилли
вырывают деревья с корнем , выплёскивают моря.
она думает перебеситься и выходит на Пикадилли,
занимает столик в кафе
и слушает, что о нём говорят
люди, читающие новости,
и составляет неутешительный прогноз:
что он уже не придёт сегодня и, наверное, к завтрашнему не придёт.

она думает: надо бы отстукать SOS?
зазвонить в колокол?

но ничего не делает,
а просто слушает, как в ней тишина разлетается на осколки –
и думает: этого ли она хотела?

Разреши мне поверить, что это всего лишь усталость,
Что не клонит к земле, что ещё запоёт, запоёт
Опустевшее небо, волна у подножья причала,
И трава потечёт к горизонту, сквозь снег потечёт.
И войдём мы в реку в ту же самую снова и снова,
И нас примет она, и покажет свои берега.
На одном будет ночь и её сторожащие совы,
На другом яркий свет, охраняющий гряды песка.
Будут рыбы всплывать и холодными мерять глазами
Двух нелепых людей, словно спрашивать: Кто вы? Куда?
Оглянуться нельзя – превратимся мы сразу же в камень,
Нас утянет на дно, и сомкнётся над нами вода.
Не грусти, дорогая, мы в прошлое завтра вернёмся -
Только выберем берег, построим из вечности дом,
И пойдём по воде взявшись за руки прямо на солнце,
И любовью своей, мы его будто снег, обожжём.

Не копайся в себе, закрывай свои шахты и штреки, не жалей о прошедших – годах ли, делах ли, мечтах.
Во вчерашнем твоём не живут уже те человеки, без которых сегодня ты чувствуешь как-то не так.
Всё нормально – судьба неподсудна и знает, что делать: мокрый снег посылать или ветер кровавый в глаза.
Принимай всё как есть, говори всем – я это хотела, я сама всё решила и поздно давить тормоза.
Прогони из шкафов все скелеты, отправь на вокзалы, помаши вслед платочком и даже немного всплакни,
а потом просыпайся и вместо осеннего зала ты увидишь, что лето вернулось и светлые дни,
и толпятся друзья на дорогах твоих, обнимают, отовсюду приветы, улыбки и снова любовь
по утрам из постели тебя в небеса поднимает, заставляя летать и ходить по ковру облаков.
Всё, конечно, проходит. Но если не думать об этом, просто жить, выдыхая себя в этот бешеный мир
не изгоем обиженным, жалким рабом – человеком!
Может быть, мы тогда настоящими станем людьми.

К нам дворники небесные спешат -
Очистить лужи от избытка солнца.
Так исчезает след карандаша
Под ластиком, и больше не вернётся.

И так же свежевыпавший снежок -
Пушист и бел, - скрывает в перспективе
Отсутствие присутствия дорог,
И почему-то делает счастливей.

Деревья удивлённые стоят
И смотрят подозрительно на чудо:
Надёжная ещё вчера земля
Вдруг в небо превращается, и всюду

Разбросаны не лужи – облака,
И воздух переполнен белой манной.
А медленно текущая река
Бежит быстрее – греться к океану.

Тонкая кожа, иголка острА.
Колет, как будто клюёт, медсестра.
Скальпель блестит гильотиной -
Падает вниз, рассекая покров
Мускулов хилых с прослойкой жиров.
Жуткая, в общем, картина.

Кто это там?
Это я, это я!
Вот, посмотрите - тяжёлый рояль
В небо тащу, задыхаясь.
Кто это?! -
голос срывается в визг.
Слабо шепчу: «Это я, пианист.
Кажется, всё. умираю».

Синее море волной-языком
Лижет песок надо мной высоко,
Где-то над адом и раем.

Вдруг я срываюсь и падаю вниз…
Кто-то кричит мне – Дыши, пианист!

Господи, я постараюсь…

тайные знаки в трещинках потолка
светлые кущи пророчат, но мы-то знаем:
самое лучшее, это когда течёт река,
а возле реки живут и не умирают.

завтра пусть будет таким, как оно должно:
сверху летают птицы, а снизу темень.
пусть это будет,
пусть это будет сном,
счастьем,
судьбой,
свободой,
одним мгновеньем.

ты, улыбаясь, слушаешь мои слова -
волосы разметались змейками на подушке.
господи, ну не надо нам ничего давать!
только не отбирай у нас ни тела, ни души…

В среду, закончив день, доедим заначку,
Выкурим пачку последних твоих сигар.
Баба-яга с избушкой в закат ускачут
В новых от гуччи яловых сапогах.

Дождик в четверг пройдёт и грибы полезут -
Каждый второй поганец и мухомор.
Мы начинаем тихо прощаться с лесом -
Лесом, который лучше высоких гор.

Вот и Кащей пришёл и пожал нам руки,
Взял накомарник, водку, мешок галет.
Кто-то всю ночь вчера по кустам аукал:
Леший, наверно, выпив, искал рассвет.

Сколько здесь всяких странных у нас знакомцев!
Будто бы ожил весь на земле фольклор.
Скоро опять зайдёт за опушку солнце,
И догорит последний для нас костёр.

городской

У августа потёртые колени
И огородный в крапинку пиджак.
Он в городе дождей несовременен,
Ему бы взять, в деревню убежать.
Плывёт себе в асфальтовом тумане,
Глотает сырость улиц, площадей,
И, свистнув, поднимает над домами
Ленивых попрошаек-голубей.
Наслушавшись про осень разных сплетен
Спешит одежды жёлтые надеть…
Да, он такой - несовершенно/летний,
Купает в лужах небо через день.

деревенский

откидывая дробное число
на сито междометий и кавычек,
я лето посадил на помело
своих сомнений, слабостей, привычек.
а лето пожелало мне взахлёб
дождями вперемешку с инвективом -
ну, что б я, типа, в общем, просто чтоб...
и не было у лета позитива.
спелейший август, августейший друг,
один из триединицы был ласков.
«прощай» сказал, потом заплакал вкруг
арбузов, сельдереев и салатов.

Действительность совсем не такова,
Какой нам кажется. Ворона на заборе
Не каркает, а говорит слова
По-человечьи, а не по-вороньи.
Другая жизнь – она везде, вокруг,
И вдоль, и поперёк, вверху и снизу.
Не дятел долбит крепкую кору –
Кора сама подвержена капризу
Пробитой быть и посмотреть на мир
Сквозь трещины, оставленные птицей
И ощутить присущее живым
Желанье умереть и возродиться.
Хотя бы в том никчемном существе,
В котором мир проклюнулся вороний…

Ворона каркнула – а человек взлетел,
В протянутые облаком ладони.

Хочется простые слышать речи,
Незамысловатые слова.
О сиюминутное - обжечься,
Предопределённое - сломать.

Выйти за ворота прямо к жизни,
а не к смерти ускорять шаги.
И, себя поймав на этой мысли,
Не увидеть сирым и нагим.

Просто наблюдать за сущим в мире.
Думать, что вокруг не пустота.
И растить в земле не корни - крылья,
Чтобы никуда не улетать.

Воздушный замок с замком из песка
Поспорил о значительности оных.
Он говорил: “Я свет для всех влюблённых,
А ты, прости, коллега, лишь закат”.
Он говорил: “Во мне мечты живут,
Надежды к ним приходят каждый вечер,
Для них я зажигаю ночью свечи
А днём к себе на край земли зову.
А ты, брат, нищ, недолог и тосклив -
Калиф на час, в тебе ни капли смысла.
Построен ты, не спорю, очень быстро,
Но так же и разрушен будешь вмиг”.
А замок из песка был молчалив -
Он просто жил мгновением волшебным.
Пускай лишь час он будет видеть небо,
А небо будет знать, как он красив.

Берег левый – поросший травой,
Правый берег – песок золотой,
Между ними звенящая речка -
То ли Стикс с неживою водой,
То ли Лета, текущая вечно.

Мне б на левый – зарыться в траву
И не думать, зачем я живу,
Догонять ускользающий вечер,
Оставаясь овечкой в хлеву,
Говорить о простом человечьем -

О печали, истёртой до дыр,
Об избытке солёной воды,
От которой глаза сатанеют,
На щеках оставляя следы,
Как поливочный шланг на аллее

Но меня не отпустит песок -
Затянул он на шее лассо,
И хриплю я на правом хореем:
«У меня хорошо… хорошо…»
Но на левом никто мне не верит.

Надеешься, что прошло и больше не повторится,
Красное солнце процеживаешь сквозь ресницы,
Коралловый остров – над тобою морские птицы.
И вдруг нА тебе - снова,
она,
любовь.
Зеленоглазая - острыми коготками
Цепляется, в песок превращает камень.
Думаешь - ну вот оно и цунами,
Нежданное
пробует на слабО.
А потом падаешь в небо, как рыба в омут,
Сорвавшись с крючка, и так тебе невесомо -
Белые облака, сладостная истома,
И она, только она одна...
Лёгкое платье, волосы продолжают ветер,
А ты кузнечик, выглянувший на рассвете
Из-под травинки и хочешь петь ей…
Лето. А кажется, что весна!

ни запаха у тишины,
ни света,
и ты по горло влип в неё.
так в осень переходит лето,
заплыв неслышно за буёк.
и сам себя поймав на слове,
что жить осталось лишь на шаг.
захочется, забыть про совесть,
стать деревом и не дышать,
ждать приближенья снегопадов,
покрывшись бронзовой корой.
и знать, что ничего не надо,
что всё произошло с тобой…

***

У него нет мысли, что всё не так.
У него всё как-то само собой -
И дела идут, и сады в цветах,
И в хрустальной вазе букет с водой.
Дом его, как песня, всегда готов
И взлететь, и в пропасть за ним упасть.
Ни ворот с собакою, ни замков,
Никакого сторожа не видать.
Но ему не нужен ни этот сад,
Ни букет, ни ваза, никто другой.
Он уже в полцарствии в небесах,
Он уже в пол-шаге, чтоб стать собой.

Средневековье. Двадцать третий век.
От книг тошнит, от музыки воротит,
Костры горят и ест последний хлеб
Последний человек и не уходит,
Как все другие, в тёплый океан -
К истокам кистепёрым, к жабрам склизким,
Метать икру, зарывшись в ил, и близких
Не узнавать по булькам-пузырькам.
Упрямо он кружится по земле
В надежде выжить в теле человечьем
И каждым утром, солнце взяв на плечи,
Шагает кругосветно по траве.

***

- Это твоя проблема, твой выбор слов,
Воздуха, окруженья, морей и рек,
Сказок о добрых феях, где дураков
Нянчит какой-нибудь правильный имярек.
Это ты сам впрягаешь себя в ярмо,
Грузишь в арбу легко непосильный груз
И, задохнувшись, сам выбираешь дно,
Где и замрёшь, бессловесный, без снов и чувств.

-Что-то ты, боже, запутал меня совсем.
То говоришь: не верь дуракам и снам,
То вдруг пугаешь смертью, скажи, зачем
Скушно тебе там, что ли на небесах?
Я понимаю, что я лишь твой мелкий дождь,
Даже не дождь, а капелька от дождя.
Так для чего ж ты нас грешных на землю льёшь
Невыносимой лёгкостью бытия?

А он хотел привычки поменять,
Смотреть и говорить хотел иначе,
Но видел за окном, как на карачках
Ползёт закат, поддатый образ дня.
Окурки на неубранном столе,
Бутылку водки, грязные стаканы,
И жирно-полосатых тараканов,
Ползущих по клеёнке кушать хлеб.
Не вырвало его, не повело
На улицу к друзьям, такой же пьяни,
Он в зале сел на стареньком диване
Пытаясь думать, что произошло?
Откуда эти мысли в голове,
Зачем менять привычное похмелье,
Да и на что? А за окном свистели,
А может,пели птички в январе.
И пели так, как будто кто-то плачет,
Как будто бы и плачет и поёт.
Он жизнь хотел свою переиначить
И полюбить попробовать её.

моя деревня всё ещё живёт
и небо подпирает тополями
два старика старушка чёрный кот
не спят ночами
выходят из домов и смотрят вверх
и бродят среди звёзд как будто ищут
забытый след ушедших по траве
к пределам вышним
а млечный путь касается земли
под утро у заросшего вокзала
и машут космонавтам ковыли
а те им улыбаются устало

у неё на запястье, как и у меня, родинка.
и она так же не любит снег и мороз,
и с ума её сводит джаз - и меня сводит
джаз, - и почти одинаков у нас цвет волос.
у неё недостатков нет, и не может быть.
у меня, если их перечислять - не хватит дня.
но всё это неважно, если я без неё не могу жить,
а она не может умереть без меня.

У каждого свой дракон:
У одних,
как положено - огнедышащий,
у других -
отравой плюющийся из-за угла –
плюгавенький.
Бывает он
старенький,
плохослышащий,
очень уж маленький
но зато безупречный,
с репутацией ангела.

Мной был замечен
и выращен совсем другой:
Своенравный, амбициозный,
порой
до дебильности.
Упрямый, добрый и злой,
инфантильности,
эгоизма и прочего эго
в нём много,
а если честно, то чересчур...
Отдам его в хорошие руки
драконоврачу –
но не хирургу.

Нет ничего на свете, и света – нет,
Всё это только форма для наших снов.
Если никто не скажет что есть рассвет,
Солнца не будет завтра и облаков.
Если о них не вспомнит один из нас
И не представит небо над головой,
Будем дышать, наверное, через раз
В тёмной пещере деревом и травой,
Если подумает кто-нибудь о траве,
О тополях, о яблонях, о корнях.
Если ещё останется человек
В памяти рыбы, птицы и муравья…

Выходят лошади на площади,
Копыта звонкие стучат.
А две цыганки доморощенных
Любовно в ухо мне сверчат.
На флагах Моцарты, Бетховены,
Оркестр наяривает твист.
И от такой смешной хреновины
Сошёл с ума саксофонист.
Круги рисует, треугольники
Охрипшей солнечной трубой.
За голубями в небо дворники
Взмывают стройною гурьбой.
Над памятником небо синее,
Шальное чуточку вдали,
И полицейские курсируют
По площади, как корабли.
Цыганки между тем цыганили,
Стране предсказывая рай.
И хлопали в ладоши ставнями
Дома, встречая Первомай!

Тучи смяли неба простыню,
Солнце угодило в западню.
В садике, за столиком у сливы,
Двое говорили ни о чём,
Пили чай с топлёным молоком -
Даже ложки звякали счастливо.

А за ними, шторку приоткрыв,
Наблюдала женщина, забыв
На плите давно кипящий чайник,
Старость, постучавшуюся в дверь,
Слёзы от случившихся потерь -
Растворилась в радости случайной.

Ветер, облетая дерева,
Лист пожухлый с яблони сорвал,
Приподнял повыше, близоруко
Посмотрел, присвистнул и вздохнул,
Бережно отнёс его на стул -
Будто дань отдал былым заслугам.

По траве на гладь и тишину
Шмель-трудяга натянул струну,
И самозабвенное жужжанье
Заплеталось в пение цикад,
В робкий недозрелый виноград,
В осени начальное дыханье.

Я - дерево, и даже целый сад,
На цыпочках входящий в подпространство.
Мироточу на небо аромат
Вишнёвого и яблочного царства.
В моих травинках бродит тишина,
В ветвях гнездятся жаворонки, совы.
Какие мной написаны слова
На листьях нежным почерком айвовым!
Как их перевести на ваш язык -
Шершавый, неживой? Очеловечить
Те песни, что несёт к реке родник,
И что стрекочет вслед ему кузнечик…

Отклик, на одноимённый стих Ивана Зеленцова

Мы с тобой лежим на пляже. Пляжу, в общем, наплевать. Наплевать на всё, и даже - что под нами он – кровать. Нам с тобою все эпохи на хрен, по хрен и отстой, потому, что слово «похрен» - наш девиз. И пусть прибой катит волны на просушку, в гравий вдавливая соль, пусть оса над нами кружит, ну и хрен бы с той осой. Воевать мы с ней не будем. Заведём свой патефон - пусть стреляют из орудий, пусть Гоморра бьёт Содом. А у нас попса играет, в попы врезался песок… Правда, Каин? – Точно, Авель! Нам с тобою хорошо!
Ты собрался помолиться? - На хрен эти небеса! Там давно уже творится ламца-дрица-гоп-цаца. Так что ты, братишка Каин, режь любимую овцу. Руки кровью не замаешь - не понравишься творцу. И придёт с косой девица или юноша косой - скосят, срубят в чечевицу, «на хрен» скажут и…отбой.
Солнце медленно садится в море. Ветер подустал. Над обоими кружится птица, снятая с креста. От вина покой и слабость, патефон осанну жжёт - поднебесный пьяный лабух в такт никак не попадёт.

Отмеряешь по росту каждому -
Одному суглинок, другому скалистый грунт.
Не проверяешь билеты, не компостируешь талоны -
Всё равно заплатят другие.
И те, другие, тоже когда-нибудь придут и умрут
В какие-нибудь пятницы, вторники, среды и выходные.
Конвейер работает 24 часа, перевозчики все штрейкбрехеры
Из приезжих.
А те, кто с неба, просто посчитают до ста, и больше не принимают.
Остальные, говорят, – грешные.
Но ведь на этих душах Его печать! - кричат из лодок, -
Мы не возьмём их нА борт.
Больница. Морг. А санитары требуют– врача, врача!
Смотрите - живой! Нам его и даром не надо…

На раз, два, три меня не рассчитали
И смерть уволокли на поводке.
А я лежал, и от меня детали
Чуть тикали в хирурговой руке.

Он их вернул в положенное место,
Зашил края, сказал, что буду жить.
Моя душа, парившая над бездной,
Спустилась в тело, ставшее чужим.

А через месяц или два, не помню,
Вернулся я домой - к живым живой.
Но сердце до сих пор лежит в ладони
Державшего его перед собой.

...а мне собирать осталось немного ещё камней,
а дальше маячит старость, усталость последних дней.
но где-то колоссом зреет растёт, в глубине - бунтарь,
и снова он камни сеет - обманывает календарь.
кулик он - в своём болоте, у двух лукоморьев - дуб.
по пояс в хвалебной рвоте, в болоте своих заслуг,
ломает устои, веру и падает птицей вниз -
и здесь он быть хочет первым - нелепый такой каприз.
а всё, что скопил и вынес из прожитых лет и зим,
опять зарывает в тине, в трясине своих картин,
и только последний камень - за пазухой сохранит.
там память, всего лишь память, запаяна в малахит.

Вымысел, а всё-таки цепляет:
Спрячешь книгу, выбежишь во двор.
Воробьёв испуганная стая,
Чикчирича, сядет на забор.

Постоишь, закуришь сигарету,
Ветром вытрешь мокрые глаза.
Мимо прожужжит, прощаясь с летом,
Полосато-жёлтая оса.

И такая грусть тебя накроет -
Вот они, и вечность, и покой -
Никакая выдумка не стоит
Голубого неба над тобой .

она не рисует его прощанье светлым и томным
но это не значит совсем что она не ждёт
у неё ожидание просто лежит в котомке
на дальней полке спрятанное в комод
она отпустила его сама по морям и странам
зная что всё возвращается на круги своя
и он приедет когда-нибудь долгожданный
устав от свободы в дальних чужих краях
он выпив вина расскажет о всех победах
о всех парадах о тех кто его встречал
в её глазах будет плавать весна и лето
а слёзы капать в зимний с мелиссой чай

от дождя зимой я впадаю в ступор
будто принесли мне тарелку с супом
вместо шашлыка с ароматным луком -
мне его нельзя – милосердье глупо

ищут вариант как меня заставить
чтоб закрыл глаза – закрывают ставни
заглушают боль - не подозревая
что она во мне лишь одна - живая!

дайте закурить, братцы христа ради
дайте коньяку полстакана хватит
жжёт меня постель жжёт похлеще яда
вот бы кто пришёл и присел бы рядом

и отнёс в края в дальние пределы
там где у души нет больного тела
там где облака, а не марля с ватой
там где океан волны в небо катит

***

осень раскукожилась барыня дворовая
мнёт дождями улицы ветреная дрянь
лезет с поцелуями девица здоровая
напилась на проводах лета в дрыбоган
листьями кленовыми под забором лужицу
укрывает будто бы строит западню
подгулявшим парочкам девочкам без суженых
мальчикам без девочек моему коню
а потом усталая на постой запросится
заберётся тихая утром на чердак
завернётся в пыльные вещи будто в прошлое
будто в прошлом брошено счастье на века

Говорит: «Победа!», - и руки в небо,
а улыбка, как у нильского крокодила.
Я катаю колобки из хлеба приговаривая, чтоб быстрей уходили
от него, пристёгнутого к эйфории,
от меня согласной и на ошейник,
улепётывали и катились, оставаясь собой, ничейными,
никого не ждущими вечерами, распевая песни медведям встречным...

Он опять меня запирает в камне, в янтаре говорит: и тепло, и вечно.
Я кричу!
а он ничего не слышит, ничего не видит, ничего не помнит,
у него полно от меня отмычек, он меня и празднует и хоронит
ежедневно, что там – ежеминутно, он внутри – и яд и противоядье.
Я с него своё начинаю утро, проливая кофе опять на платье.
Наважденье, знаю, но если кто-то
в доброте непрошеной чары снимет,
захлебнусь, как спиртом, глотком свободы,
опьянев - опять побегу за ним я.