Об этом думает каждый второй изменник или изменница, ну и что там от этого вдруг изменится? Солевой состав, вкус, размер, щелочной баланс? И делает это раз. Как говорят: «не пойман — не вор», «не клади все яйца в одну корзину». И пошло и поехало: Коля, Оля, Саша, Наташа, Зина. Оля говорит, что он — мачо, Коля — что она первостатейная б***ь. А я бы про обоих сказал — мразина, которую мне не понять.

Ни ангелов, ни демонов — тоска.
С жужжанием простреливает воздух —
непуля. Охлаждение виска
напоминает — не зима, но поздно.

На улице наставил пирамид
неегиптянин, эфемерность впрочем
соблюдена и заоконный вид
осеннему кубизму приурочен.

Мир кажется нелепым, словно кисть
пошла в разнос под судорогой тела.
Ты сам себе прошепчешь: «берегись»
удела и наверное, предела.

Ты сам себе заваришь чай и сам
рецепт напишешь: хванчкара по двести —
раз в час. А там глядишь и небеса
краснеют и становятся чудесней.

Маленькое милое кладбище внутри головы —
по тропинкам растянут бабушкин половик.
Будто шахматная доска — Е-четыре, Е-два.
И ладьи — стоящие два ведра.

Маленькое милое кладбище жёлтых стен —
фотообоями с той или может с тем,
или с теми — множество лиц. Ни с кем
не осталось спаянных микросхем.

Маленькое милое кладбище. Пустота
однозначно милее, чем суета и та
бесконечная зависть. Основа — всё та же висть —
нена-, нано-, внутриутробный beast.

Маленькое милое кладбище. На цепи
недовзрослевший Маугли спит и\спит.

Здесь когда-то был океан, но осталось — море.
Те же крикливые чайки и рыбы — те же.
Та же соль с горчинкой, тот же прибой историй,
омывающий некий скалистый стержень.

Горизонт — всё так же, бесплотной кромкой,
отсекает в пропасть желток заката.
И смеются сумерки анти громко
в лепестках магического агата.

Тихий шорох — тающий шёпот пены
на капризных волнах ночного бриза —
словно мантры тянет бездомный, бледный,
бесконечно живущий мальчишка-призрак.

В пустоте утратившей место, время,
в тишине глотающей жадно строки
остаётся память о неком «верь мне»
на зубцах когда-то родной остроги.

Никто никого не:
спасёт, пожалеет. Но
падающее вовне,
падающее во мне
вневременное «О,

Господи, сохрани.» —
не оставляет след.
Будущего — нет.
В будущее огни
ждут на бумагах смет.

Ждут. А пока без дат,
подписей, точных цифр.
Так дневная звезда,
не имея гнезда
в небе, готовит шифр,

кажется, в никуда,
в некое — абы как.
Но нанесёт удар.
И побежит руда
под копыта быка.

То дрожь перебирая, то слова
обкатывая шариком беззвучным,
ты отпускаешь, заклиная случай
вернуть, а на прощанье целовать.

Ты отпускаешь. Тянутся назад
встревоженно-расширенные всплески
очерченные нервно, жадно, резко...
Всё то, что так хотелось рассказать

остыло на губах. Рука дрожит
растрачивая действия на герцы.
Так хочется напиться и согреться.

И жить.

Это вторжение, извержение, жжение, жесть,
мимолётное зарево, с(т)ран(н)ая царева милость.
Из растянутых нервом зрачков упирается в шесть
внесекундная стрелка приложенным вектором силы.

Внесекундная пауза, точка на белом холсте,
внесистемно зачатый эмбрион горизонта событий.
Отпечатки ладоней в плоскостях не(на)видимых стен
нарезают шагами пунктир. — Отрываю! Но выйти

не удастся ни мне, ни тому, кто стоит за спиной,
чьи шаги так легки, как плевки, как косая ухмылка.
Чьи глаза, если б были глаза, истекали б виной
вглубь по зрительным нервам натертым до блеска обмылком

«нелюбви», «непрощенья», «нерадости», крика: «Не ной!»

То на разрыв материй, связей, то
сжимая в точку жар, под белый пепел,
всеядный бог, о, анти-Посейдон,
чья суть распад, чей лик горяч и светел,

приди! Под росчерк спички, под искру,
под выдох разъярённой саламандры
в очаг, в глаза, поближе к сердцу — в грудь,
в слова любви, в молитвы, в просьбы, в мантры.

Приди всей сутью — яростью, теплом,
безумным танцем, жадностью объятий,
мгновением, что тут же истекло
в нелепой вспышке беспощадным: «Хватит!

Отрезано!» от кислорода, от
возможности вдохнуть — считай от жизни.
Так отпускает в мир водоворот
костёр на тризне.

Подсердечная впадина, лучше сказать — дыра,
червоточина в past, пасть, пропасть,
«Тьма, пришедшая со Средиземного..», антиРа,
антитропы.

Направление избирательно — в гиппокамп,
позабытое, обесцененное, былое,
расположенное вне навигации, вне карт
в подсознательном слое.

Ежедневный реверс. Несколько раз на дню —
напря(ж)жение синапсов; рваная цепь разрядов
заползает в переполненную западню,
заполняет ню.

-Я бы…-
голос, сорванный на корню.

"Не выходи из комнаты,
не совершай ошибку."
® И. Бродский

Не выходи из комнаты ни в пятницу, ни в субботу,
даже до магазина, тем более — на работу.
Отключи телефоны, баррикадируй двери,
зажми ладонями уши, если слышишь — не верь им.

Не выходи из образа — счастье не провоцируй.
Счастье всегда заразно. Чаще коли вакцину:
двести страниц на завтрак, двести — после обеда,
на ужин — сколько осилишь, триста — считай победа.

Не выходи из кокона, бумажного, но надёжно
прячущего твои слабости сумраком пододёжным.
Помни: люди, собаки, всякие твари, впрочем,
мертвы потенциально. Этим они порочны.

Не выходи из комнаты — пустые комнаты плачут.
На людей непохоже, может быть по-собачьи...

Мой закат
вычерпан полностью.
Фонари —
золотистые рыбки.
Мокрый туман волной
плещет на скалы.
Стонет гранитный риф
в маленьком парке.
Лавочка.
Спящий Ной.

«Каждой твари по паре» —
Смешок в ладонь.
Шаг.
И ещё один.
Дальше — здравствуй, дно.
Странно дышать
и говорить
водой,
думать водой,
быть водой,
жить одной

памятью.
Или что там ещё внутри
костной коробки,
кроме нытья и рифм?
Бьюсь головой —
выпадает
голодный крик
из любовей скроенный
вкось
и вкривь.

Он сидит и ждёт.  Тихий старик у моря.
Чередует в ромашке: смоет или умоет.
Экс-капитан. Старый, надёжный Смоллетт.
Сигареты смолит дрянные. Словца -  не смолвит.

Словно тень сидит - блеклым пятном на фоне.
Белым пятном проступает на серой форме
соль. На песке под пальцами «from me»,
камень мелкий, чем-то знакомой формы.

Да и сам он - камень - человечье лицо прилива,
разгоняет тучи волнами smoking river.
Шлейф стежков на латке  лыбится  в небо криво.
Бриз приносит  холод, чаек и вкус крапивы

\почему-то\  синее стало алым,
почернело, съежилось и опало.

Слеза размоет краски сентября,
графитных хорд проявит неуклюжесть,
расколет отражения на лужах,
височной доли локон серебря.

Чуть влажным холодком - оставит след,
ознобом - просочится в позвоночник.
Уляжется. Но дрожь напомнит ночью,
неделикатно - мест свободных нет -

бессонницей, шеренгой черных птиц,
кольчугой ржавой с ароматом кофе.
И мир взорвётся в новой катастрофе,
подкравшейся с той стороны глазниц.

В паспорте штампик: «В рай!»
Это система, друг!
Сколько ни умирай —
вот он, восьмой круг.

Вот он, а в нём — ты,
иже с тобой — они.
Я — загадал остыть.
Дьявол — считает дни.

Теплотой тела чужого, завистью к чужому счастью, взращиваю не ревность, но чудовищ, умирающих понарошку, а воскресающих – по-настоящему. Ежедневно: кормёжки, клетки, ключи. Каждая ночь - Вальпургиевой бесноватее. На ощупь, попробуй-ка отличи желание вцепиться зубами от желания поцеловать её.
Бывало, не глядя стегнёшь кнутом, а там нежность - она хрупкая такая, обидчивая. И целую неделю раскаиваешься потом, обезоруженный ищешь её в темноте под обличиями. И тут уж не уберечься, то гордыня струной горло сдавит, то отчаянье рожи постные корчит. То сомнения накинутся волчьей стаей.
И всё! Конец! Выходной - испорчен!

Ты в клетке листа, как в клетке.
Страх скомканной быть, оставит
надломы на тонкой ветке
подброшенной в мозг октавы.

В агонии, рвёшь и мечешь.
Тебя поди, одолей-ка.
Твой взгляд кипяще-изменчив -
безумная канарейка.

Ты - бешенство жёлтых молний,
раскатом своим неистовым
за душу мою замолви
словцо пред небесным приставом.

В агонии, рвёшь и мечешь.
Тебя поди, одолей-ка.
Взлететь бы солнцу навстречу,
но сможешь-ли, канарейка?

В этом веке, наверное, жить немного, но легче — проще найти подругу, договориться о встрече. Да и небо, вряд ли сможет упасть на плечи, повиснет на проводах и сдохнет, искалеченное.
В этом веке, тишина совсем не боится слова, ибо все буквы — квадратны и податливы пальцу. Звуки уравнивают слова: человек и сволочь, итак стоящие ближе нежели спальня и усыпальница.
В этом веке квадратура всё чаще к сердцу — паспорт, кредитка, квадратные метры жилплощади. В двуногих прямоходящих много желчи и мало — перца, да и вообще всё больше признаков присущих загнанной лошади.
В этом веке на дом заказывают и пиццу, и проституток. Деньги — время, которого всем всегда не хватает. Его не остается ни на друзей, ни на (с большой буквы) Поступок. Мы все — больны: мужики лечатся распутными женщинами и водкой, женщины — молодыми любовниками и котами.

Облака ушли. Сжались в едва заметную нить растянутую над горизонтом. И исчезли. Небо медленно теряло свой цвет. Бесконечно-голубая глубина обретала всё больше и больше стального серого оттенка на фоне которого медленно разгорались первые звёзды. Небо словно открывало глаза: один, семь, тысяча, тысячи… И вот, целая бездна глаз уставилась вниз. Они смотрели на нас и будто соперничая с окружающей их тьмой разгорались всё ярче и ярче. Знаешь, ты так тянула руки к этим мерцающим огонькам, что на секунду мне стало страшно, казалось вот-вот и маленькое пламя перекинется на твои тонкие пальцы и растечётся по всему телу. Дрожь, возникла внезапно, но скользнув зябкими пальцами по шее на время затаилась. А твои руки, перебегая от одной звезды к другой, начали обводить мерцающие искры в только тебе известные силуэты. - Рисуешь? Что? - спросил я. Ответа не было. Молчание разливалось всё шире и шире, переливало через край, заполняло рот и лёгкие, не давая вдохнуть. Ночь заполнялась тишиной, бескрайней, всепоглощающей тишиной. Неожиданно, в этой невозможной бесконечности появляется островок, такой маленький, будто сухой лист упал на водную гладь океана. Упал, замер на мгновение и медленно заскользил по её поверхности. От этого скольжения родилось тихое звучание, такое незнакомое, странное, что смысл на некоторое время потерялся. Только через несколько долгих секунд я понял: «Море» - сказала ты и закрыла глаза в ожидании надвигающегося прилива.

Падать начнёт слезой,
последней каплей со дна…,
моросью дождевой.
После — придёт волна.
После — повсюду дно.
Свет сожмётся в круги.
Чистое полотно.
Лги!

Мир миру твоему и праху.
Мир - желаниям жрать и тр@#@ть.
Мир - расчетливости. Мир - уступкам.
Геям - мир, и мир - проституткам.
Желающим забраться в чужую кожу,
несмотря на безумие - тоже мир.

Мир на двоих для садо- и мазо-.
Для тех, кто собрался и тех, кто вмазал.
Для секса мир - огромный и жгучий.
Мир, где ты - лучшая или лучший.
Для суицида, для убийств, для смерти -
мир, помещающийся конверте.

Белый мир, жёлтый, зеленый, красный;
дождавшихся и ожидавших напрасно.
Мир для: падений, для безумных полётов.
Пряника мир, мир под кожаной плёткой.
Мир тех, кто сверху и мир для плебеев.
Мир где мычат, кукарекают, блеют.

Мир одуванчиков, неба, мартышек;
синего снега и розовой крыши;
доброго пони; рыжего шарфа.
Мир в голове голубого жирафа.
Мир, смешавший миры в одно -
илисто-черный мир - наше дно.

Распахнуты окна. И первый вдох
спело-весеннего мая.
Когда-то и здесь был бог.
Когда — не знаю.

Забытые окна — по стенам тень,
в рамки стучит пустые.
Вне рамок — время. Память вне стен
однажды остынет.

Безумное — «настежь» — что снег, что зной.
Под взглядом одно — дорога.
Окна, когда-то открытые мной
всё еще помнят бога.

Ночь, расправив ветви лунные,
расплескалась на кровати;
расцвела по телу клумбами,
сжав зубами: "хватит..., хватит..."

ОсыпАлась, жгла и таяла.
Под ладонями, под взглядами
дрожь взлетала в небо стаями,
покидая губы клятвами.

Память сорвана и скомкана,
утомлённая под утро,
в изголовье ждёт заколкою
с незабудкой перламутровой.

Закат раздастся, закат вольётся —
стаканом страсти в стаккато солнца.
И снега россыпь на нотном стане,
ключом минорным во тьме блистает.

А пальцы — пальцы, как пара в вальсе,
сквозь кожу дрожью кричат: «сдавайся».
Сквозь контур — контур — сплелись начала.
Так близко. Жарко. Так мало. Мало!

Чем ближе небо, тем пламя ближе —
румянцем вспыхнет — считай оближет.
Погасли ноты — распались. Пальцы
забыть не смогут ожога танцем.

Я возьму всё — ваши: злость, ярость, рваные душевные спайки,
исподтишка взгляды, взгляды виноватой собаки.
А хотите, за вас крикну: Ненавижу! Бесите! Суки!
Вижу, что хотите! Давайте, со мной кричите, прессуйте
словами, воплями, жестами непристойными;
ну же, маленькие лошадки, громите стойла и
бешенства красные-красные глотайте таблетки;
нору кроличью топите плевками меткими.

А потом кайтесь, грешите и снова кайтесь,
перед начальством, перед баксом, перед похотью пресмыкаясь.
Ночами душите себя подушкой, прячьтесь под одеяло.
А я глотку буду распахивать и орать: МАЛО МНЕ!!! МАЛО!!!
Дайте больше, ещё больше моральной девиации.
Сегодня и только сегодня, внимание, акция!!!
Продай друга! — получи тринадцать сребреников и в подарок друга нового!
Хотите — фиолетового? Хотите — восьминогого?

Мы — с двух сторон зажжённая свеча.
Воск всё нежнее, а пожар — всё ближе.
Нас утром расстреляют, а сейчас —

жги кислород. Огонь прильнёт, оближет
и соскользнёт с дрожащего плеча,
неторопливым: "ниже-ниже-ниже".

Нас расстреляют утром, слышишь залп?
Сквозь линзу неба, выжигая тучи,
накроет солнца первая слеза.

И шёпотом: сту-чи, сту-чи, сту-чи
молчание придёт внезапно за...
и принесёт последние ключи.

Я
_______не разговариваю с тобой,
_________________________________а лаю.
Твой голос –
____________надрывный
__________________________птичий крик.
Мои
_______ощущения
_________________(где-то одна вторая)
решительно
_________утверждают, что я –
______________________________старик.
Стены криком
____________выдавливают
________________________из комнаты,
выталкивают
____________из коридора
_____________________меня за дверь.
Чёрным
________ледяным комом
_____________________________в тыл
дикий
______бессонницей
_________________врывается зверь.
Звёздами небо
_______________смотрит
_______________________в душу мне,
всю ночь
__________лыбится
_____________________ртом лунным.
Мысли
_____затвердели,
______________стали послушными,
кирпичными
________строками
_______________сердечного Лувра.
Ворваться варваром бы,
____________________фрески -
_________________________вырвать -
Слова целого
______________не оставить
___________________________в мире
клетки грудной.
_____________Идеальный
___________________________выбор -
грамотно
_________заложенная
______________________си - четыре.

Строки –
_______падали
____________на бумагу –
_____________________молчали.
Мысли –
_______в голову
________________лезли –
_______________________гибли.
Все –
____сто тридцать
_______________сортов
______________________печали
Не приносят
___________ни
_______________цента
_____________________прибыли.
Город
_______улыбками
________________жжётся,
______________________пенится.
Радостью
_______торговка –
_______________гляди-ка
______________________пятится.
-Продай-ка мне
___________рОдная
_______________на останки
_______________________пенсии
Счастья,
______понюшку –
______________дожить
___________________до пятницы.
А в субботу,
_______глядишь,
______________Иваныч
___________________с беленьким,
на души
_____затухающий
________________уголёк
______________________забежит.
И дай-то бог,
_____как-нибудь
____________протянуть
_______________до понедельника.
А на улице
___________смех,
_______________улыбки
_____________________и ни души.

Не хочу
показаться наигранным
или грубым.
Не обращайте внимания
на неопрятный вид.
Но,
я желаю читать так,
чтобы трескались губы,
а глаза
вываливались из орбит.

Пусть меня…
Пусть рвёт кровью,
как
после удара ногой в живот.
Наплевать!
Не буду смотреть коровьим
взглядом
вам в рот.

Загораться
не желаю от ваших спичек.
Зажигалки -
выкиньте на хер!
Я спою,
на манер
дьявольских птичек
на вашем
ауто -
да-
фЕ.

Летите!
В криках летите,
в спазмах,
в копоти.
Меня,
и там,
знаю,
вспомните...

АпострОфом
___ушедшим
______из объема
_________влюблённости,

катастрофой
___в страницах
______ошпаренной
_________памяти,

мимолетным
___порывом,
______отчаянной
_________легкостью,

безрассудными
___строчками
______в целое
_________спаянными.

Развожу
___на воде
______это чёрное,
_________чёрствое –

бессловесность
___ночей,
______перестуки
_________сердечные,

убежавшее
___вглубь
______безымянного
_________ остова

под нагар
___на стволе
____откричавшего
_________стечкина.

На стекле
___мемузором
____________огня
________и терпения.

На клочках
___туалетной,
______салфетках
_________в столовых.

На проспекте,
___в подземке,
______в постели,
_________и в терниях,

Пережевываю
___слово,
______и выплевываю
____________слово.

Ситуация такова, что скорее приводит к мату, к остановке сердца, к фибрилляции мысли. Не ищи виноватых, волшебная фраза «сам то..», объясняет многое из того что уже повисло На душе копится грязь и накипь. Хочешь? – Живи! Но оставь черноту асфальту. Хочешь, я без указок отправлюсь на хер, всё равно не дождаться скидок, подарков, фарта. Биться об стенку бессмысленно, но… приятно!?!? Видимо мазохизм затерялся в глубинах тела. Каждый ушедший, хочет придти обратно, каждый вернувшийся с болью ломает стрелы, застрявшие в сердце, в легких, в мозгу, в печенке, пустившие корни, давшие метастазы. Те же, кто выжил, жгут дневники и чётки в память о том, что не стоит ломаться сразу.

Эта партия
не может быть сыграна
на раз-два-три.

Дирижер расстрелян
колодой
скрипичной масти.

Барабаны
издают если не вой,
то крик.

И фоно
задохнулось
в приступе астмы.

Вместо сердца
вьются обрывки
струн.

Виолончель –
заболела простудой –
нонсенс!

Хриплым голосом
извинялся гобой:
«расту…»

И какая-то сволочь
подсыпАла в напитки
стронций.

Эта партия
не может быть сыграна
ни-ког-да!

Ибо настройщик пьян,
а рояль –
расстроен.

Ибо
за двойным коротким
ответом «да» -

отчего-то
чаще
сокрыты трое.

Почему к просьбе: "Пива!" –
Опять подают револьвер?
На закуску патроны
Россыпью, порох, соль.
Поистерлась рубашка,
Как душа от десятка вер.
Но привычно прильнёт
К рукояти моя мозоль.
И курок – до щелчка.
Барабан холодит рукав –
Обморожены нервы.
Дикой дрожью покинув ладонь
Растечется по телу
Призрачная река
Берегами сжимая
Бьющийся в ней… Огонь!
Донести до виска,
Донести до неё, до… Нет!
Зеркала рассмеются
Глядя в лицо. В глаза -
Разлетятся со звоном
Падающих монет –
Двух монет, что не хватит
Мне расплатиться за…

Вылюби,
до крови, до пота, до рвотных масс,
До!
Неприкрытой истерики душе-
щипательного оргазма.
Вырви
рвущееся
Либи-
До!
На раз-
Два.
А после раскованными,
В донеприлично-молочной лужице,
Липнуть
друг к дружке
растекшимся ужасом,
подростковыми
комплексами,
иже с ними привычками.
Касаться кожи зажженными спичками.
Вздрагивать.
Пускать по губам слюну.
Переползая укусами
выше-ниже,
начинать
необъявленную войну
с теми,
кто выжил.

А у камина тихо и тепло.
Едва дрожат доверчивые свечи.
Прохладная рука легла на лоб
и лечит.

Уходит боль внезапно, как удар.
Улыбки на губах коснутся пальцы.
По венам разбегается руда
и сальса.

Движения угаснут на ковре,
сокрытые от утренней прохлады.
В сомнении, остановилось вре...,
так надо.

Оригинал:

The Tyger

Tyger Tyger, burning bright,
In the forests of the night;
What immortal hand or eye,
Could frame thy fearful symmetry

In what distant deeps or skies.
Burnt the fire of thine eyes!
On what wings dare he aspire?
What the hand, dare sieze the fire!

And what shoulder, & what art.
Could twist the sinews of thy heart?
And when thy heart began to beat,
What dread hand! & what dread feet!

What the hammer! what the chain,
In what furnace was thy brain
What the anvil, what dread grasp,
Dare its deadly terrors clasp!

When the stars threw down their spear
And water'd heaven with their tears:
Did he smile his work to see
Did he who made the Lamb make thee!

Tyger Tyger burning bright,
In the forests of the night:
What immortal hand or eye,
Dare frame thy fearful symmetry.

(с) William Blake

Вольный перевод:

"Тигр! о, Тигр!" - внезапной вспышкой
в темноте полночной чащи.
Всполох глаз и шаг неслышный -
жуткий образ тьмы слепящей.

Из каких глубин добыт он,
жар очей твоих усталых?
Чьими крыльями воспитан?
Чья рука его достала?

Кто стянул огонь искусно
в клетке сетью сухожилий?
От удара сердца - трусость
кто в конечности вложил? И

цепи кто ковал стальные,
жёг руду в горниле мыслей,
ждал пока металл остынет,
страх смертельный в панцирь стиснув?

И под светом копий звездных,
в дождь и зной узор плетя,
кто с ухмылкой взял и создал
в пару агнцу - тебя?

"Тигр! о, Тигр!" - внезапной вспышкой
в темноте полночной чащи.
Всполох глаз и шаг неслышный -
жуткий образ тьмой слепящий.

Сердце
______зайдётся
____________в вихре,
__________________в буре,
Кардио-
______грамму
____________калеча
__________________напрочь.
Быстро,
______фатально,
____________куда там
__________________пуле,
шквал
______сознания
____________вторгся
__________________зА полночь.
Тело
______стянуто
____________в белый
__________________кокон.
Пальцы
______крючьями,
____________подушку
__________________душат.
Глазищами
______уставились
____________ночные
__________________окна
на тря-
______сущуюся,
____________в безумии
__________________душу.
Кричать бы,
______плакать бы,
____________стены
__________________крушить.
Дрожью
______сил
____________остаток
__________________растрачен.
Застрявшие
______в глотке
____________осколки
__________________лжи,
голосом
______сплёвываю
____________безвкусным,
__________________беззначимым:
«Не могу,
______хватит,
____________хватит,
__________________вымучила».
Сырость
______ночная
____________нежна
__________________и ласкова –
вьётся,
______лАстится,
____________выжато-
__________________выхолощеная,
игриво
______подмигивает
____________горящими
__________________глазками.
Холода
______не чувствуя,
____________не ощущая
__________________внимания к
фигуре
______своей,
____________в ночИ
__________________затерянной.
Сижу.
______Подумалось:
____________«Я же
__________________памятник».
И смехом
______по переулкам
____________разлетелась
__________________истерика.