Фото А. Кустова, Иркутск

Выражаю огромную благодарность Николаю Талызину - автору первой части.
Прочтение побудило ответить и посмотреть на ситуацию глазами "противной"
стороны.

Вася, столб и Новый год - часть 1, см. ссылку *

Вася с супругой решили встретить Новый год вдали от городской суеты и шумных компаний. Дети выросли. Да, уж, тридцать лет вместе прожили, а теперь у деток свои компании, свои интересы... Обещали потом зайти поздравить... Эх! А так хотелось с внуками, да под ёлочку на коленках за гостинцами сползать-то. Залезть на табуретку, прочитать стишок за шоколадного зайца или конфетку.
Обидно, конечно. Но что сделаешь: выросли дети, и слава Богу. Ну, хоть бы внуков отправили к бабе-деду... Да что тут философствовать и мечтать: жизнь есть жизнь.
И решено: за город! Новый год вдали от городской суеты и шумных компаний! На дачу. И лишь вдвоём. Романтика...
Поужинали «молодожёны», проводили Старый год хорошим коньячком, и... вперёд! А шампанское под куранты!

Последняя электричка доставила к дачной платформе за пару часов до Нового года! Озябшие молодожёны, прижимаясь к друг к другу, впрямь, как в молодые годы, любовалась красотой: девственно белоснежное покрывало, не то, что в городе — слякоть и серость. А деревья и кустарники, не поверите, в настоящем колючем инее. Это не мишура на искусственной ёлке: иней нежный, как бы живой. Да, что там снег и иней! Бесконечность, простор, где мы лишь вдвоём!!! Лишь только ты да я, только мы с тобой... Так не было хорошо нам уже тридцать лет, мы вновь вернулись в юность. Только мы! И всё...
Однако, Новогодняя ночь полна чудес и приключений, кто же этого не знает? Вот, блин-таки, эти приключения-то...
Вася как-то сразу почувствовал, что сегодня не его день, вернее ночь. Наступал же год Козла или Овцы. Год Барана, стало быть. Да, какая разница, всё это ерунда! Вот-вот Новый год! Романтика, казалось.

Дороги к дачному домику перенесены глубокими сугробами. Вьюга воет. Колючий снег стегает по глазам... Но, это мелочи жизни: вот уж на пороге главный праздник года!
Занесли в прихожую тяжёлые сумки. Щёлк. Нет света... Вот он — год Козла: ещё не наступил, но начал действовать.
Вася быстро обнаружил обрыв провода на соседнем столбе. Ерунда, сейчас исправим. Делов-то. У каждого уважающего себя дачника в подсобке имеется всё необходимое для такого случая: резиновые перчатки, пассатижи и даже когти для взбирания на столб. Супруга пошла запускать отопление, а Вася полез на столб. Подтянув оборванный конец с помощью верёвки, мастер Василий стал, маневрируя меж гирлянды скруток и изоляторов, прилаживать свой провод. А так, как проводили Старый год под коньячок нормальненько, то движения Васи особой уверенностью не отличались.
Наконец-то оборванный провод был доставлен на своё место. Изгибаясь между несколькими ярусами проводов, что бы не замкнуть их на себя, достал-таки верхнюю скрутку. И провод закрепил!
Вьюга стегала по лицу, завывала в проводах прямо под ухом, выдувала из-под одёжки последнее тепло.
Теперь надо спускаться. Вася, остерегаясь касания проводов, стал выпутывать своё тело, выползая из паутины токоносителей. А подсказать со стороны некому. Хотя бы просто посочувствовать, поболеть за тебя, попереживать... Поддержать морально некому!!! Где же жёнушка родная, моя вторая половина и опора по жизни?
Окоченели руки в резиновых перчатках. Неловкое движение и... один коготь слетает с заскорузлого сапога. Зависнув на одной ноге, Вася вдруг осознал, что он настолько пьян и закоченел на морозе и ветру, что самостоятельно спуститься со столба уже не сможет. Он понял, что выпутаться из проводов на высоте с одним когтём просто невозможно. И нет никого, кто бы смог помочь...
«Сейчас сил не будет, качнёт, замкнёт, и конец... Никто даже руки на груди не сложит... Глаза не прикроет... Всё, больше не продержусь!»
Какими-то неимоверными усилиями, ухищрениями через полчаса или чуть более, Василий смог покинуть злосчастный столб: просто рухнул в сугроб. Слава Богу, мимо оголённых проводов. Инструмент собирать в снегу не стал, не до этого.

- Вась, а где ты так долго был? Свет уже давно дали, - жена сидела у телевизора, созерцая праздничное выступление надоевших всем артистов.
Вася молча выпил стакан водки. Разделся. Оттёр пальцы рук. Налил второй стакан всклинь и опрокинул залпом. Сунул в рот ложку салата и упал спать. Год Козла он не встречал...
А по утру Василий ушёл от жены, пока та блаженно спала после полуночного бдения эстрадного концерта. Он вдруг понял, что все тридцать лет совместной жизни они не любили друг друга...

Николаю Талызину за "Васю, столб и Новый год... часть 2" от kubariki

Зинаида Антоновна и Василий Модестович решили новогодние каникулы с пользой провести. Детям что? Пожрут за зиму мыши яблони и сливу, Василием Модестовичем выпестованные, обрушится тепличка под тяжестью снега, переломает ли снег ветки, набедокурят ли недобрые люди – детям заботы никакой. Встали на крыло и вместе с внуками к чужому берегу улетели. Обещали из страны заморской Василию Модестовичу бальзам жгучий для поясницы привезти, Зинаиде Антоновне – бутылку масла кокосового, настоящего, для увядающей кожи, и фруктов диковинных. Тьфу, ты! Теперича, уже не то что давеча! Внукам сегодня шоколадных зайцев и конфет не надо - ман-дд-астинов, драконов, помелО, подавай!
С пользой-то с пользой, но ведь главный праздник в году? Отыскала Зинаида Антоновна рюкзак на антресолях. Понемногу всего положила: холодечика домашнего, языка отварного, под холодечик и язык – горчичку и хрен. Как иначе? Баночку икры, масла – на бутерброды, грибочков, огурчиков, капусточки с брусникой, банку с оливье – Василий Модестович уважал оливье, фруктов наших, новогодних, никаких не «заморских» - мандаринов, апельсинов, бананов - немного, штуки по четыре, лимон, опять же, под коньячок, шоколада – плитку, сам коньячок, шампанское - для романтики. И по мелочи, на первый день нового года – курочку для бульона, фарш, лучок, бутылку водки – под пельмени. Хороший рюкзачок получился – килограммов на 9-11 весом потянул. Поднял Василий Модестович ношу – не годится, правильно на пару сумок разделить, и про шестилитровую бутыль с водой важно не забыть. Коньячок решили далеко не убирать – в электричке по чуть-чуть налить, вспомнить студенческие годы.
Пока Зинаида Антоновна перекладывала продуктовый набор для праздника и романтики, Василий Модестович «оленей северных» вызывал, почти час убил, а результата не получил - зеленоглазое ** обещало прибыть ровно после поздравления президента. По этому поводу Зинаида Антоновна и Василий Модестович особо не расстроились. За стол сели пораньше– старый год проводили, и в путь - на остановку автобуса. На остановку пришли – шесть часов до Нового года. Куда народ прётся? Кто с елкой, кто с сумками, петарды под ногами взрываются, чужие внуки толкаются, грязь, слякоть вокруг. В автобусе - суета-толкотня, что на улице. После седьмой остановки - свободнее стало. Зинаида Антоновна и Василий Модестович место удобное заняли, у окна на задней площадке. Весело, томно – то ли катятся, то ли вместе с автобусом по городским выбоинам скачут, прыгают, как в юности. На последнюю электричку тика в тику успели.
Электричка засвистела, тронулась – Зинаида Антоновна к мужу прижалась. Носиком в воротник трогательно сопит – ему тепло, и ей приятно. Минут пятнадцать проехали, Василий Модестович заерзал - пора коньячком путешествие разбавить, начал Зинаиде Антоновне знаки подавать. Зинаида Антоновна, по глазам видно было,против коньячку ничего не имела, но соседи подобрались не компанейские: бабка лет шестидесяти с двумя внуками, дед – « сто лет - в обед», супружеская чета с грудным ребенком. Василий Модестович ответ Зинаиды Антоновны по губам прочитал и почувствовал: не его сегодня день! Может хоть ночью повезет? Наступал же год Козла или Овцы? Год Барана? Какая разница? До дачного домика каких-то полтора километра по красоте: сугробы, тропинка меж сказочных деревьев и кустов, аборигенами протоптанная, синий-синий иней, настоящий. Красота!
На прощанье электричка обдала счастливых путников ледяным воздушным потоком, толкнула со свистом в спину по направлению к тропинке и умчалась в темноту. Хотел Василий Модестович Зинаиду Антоновну под руку взять, чтобы романтику сильнее почувствовала, да руки сумками заняты, тропинка узкая. Опять же, кто фонариком светить будет? Ступил он – первым, на тропинку, Зинаида Антоновна – следом, с фонариком. Оказалось еще лучше, чем казалась: темно, тропинку изрядно снегом привалило, ветер нагибает, по лицу праздничное конфетти так и хлещет – колючее, снежное, хлещет и тает, пальцы от сумок затекли и закоченели. Шли они долго, и были счастливы!
Пришли. Щёлк: щелк-щелк… Нет света... Вот он — год Козла! Хорошо, фонарик светит! Василий Модестович коньячку в кружку плеснул для согреву, фонарик прихватил и в подсобку выдвинулся – руки, откуда надо растут, хоть и закоченели. Зинаида Антоновна по дому пошла –отопление запускать. Первым делом нашарила в кухонном столе свечи. Непорядок - к свечам - ни одного подсвечника. Вынула из шкафа старенькие рюмашки, воском покапала – стоят, горят, романтика!
Стянула сапоги, надела на окоченевшие ноги-пальцы валенки для походов до сарая с дровишками – за пять походов принесла дров и на печурку, и на камин, нащипала лучины, уложила дрова в камине - колодцем. Зажгла лучину - трещит, горит, сказочно!
С печуркой дольше возилась – лучины нащипала, домиком сложила, а тяга обессилила. Печь начадила, накоптила - с трудом, но разгорелась - справилась. Дымоход поет, гудит, волшебно!
Только Зинаида Антоновна чайник налила, на печь поставила, сумки из прихожей занесла - свет загорелся. «Руки-то «оттуда»!, - подумала Зинаида Антоновна с нежностью, и ускорила темп: конвекторы подключила и к «станку» - батон режет, масло строгает, икру выкладывает.
Полчаса и красота- тра-та-та! Чайник кипит, дымоход гудит, стол – убранством сияет!
«Что-то Вася не идет. Никак у Фатеича *** приземлился, не пропустил бы куранты», -подумала Зинаида Антоновна и включила телевизор. Так и есть: вот он — год Козла! Идет-шагает по стране! Хорошо хоть градусник на стене температуру «плюс девять» показывает. Подошла Зинаида Антоновна к праздничному столу, налила в бокал коньяку, почти по серебряную кромку, зажмурилась –выпила залпом, икнула гулко и себе удивилась - до суха. Села в кресло перед телевизором, укутала ноги пледом – пальцы торкают - от холода отходят, в груди – огонь, в глазах - звезды: три или пять? В телевизоре Елена Владимировна Ваенга душу рвет:
«Королевы не хотят короны менять.
А Короли на войне.
Я тебе родила сыновей пять.
А ты то что мне?
Стрелки до полуночи не добегут.
Остановятся к шести.
Не смотри пожалуйста, я не могу.
Мне тебя еще нести».
Расчувствовалась Зинаида Антоновна, развезлась – из глаз вот-вот звезды «девичьи» потекут, так разомлела, что не слышала, как дверь в прихожей хлопнула. Голову повернула – Вася:
- Вась, а где ты так долго был? Свет уже давно дали, - с «французским проносом», спросила Зинаида Антоновна. Василий Модестович не ответил, ушел в соседнюю комнату, и опять Зинаида Антоновна не услышала, как дважды цокнуло горлышко о стакан: Елена Владимировна покинула экран, склонилась над лицом Зинаиды Антоновны и, пристально глядя в душу, декларировала свободу:
"Королевы могут королей поменять,
Пока короли на войне.
Не хочу больше чем надо знать.
А что теперь мне?".
Вот так и встретила год Козла Зинаида Антоновна.
Поутру Зинаида Антоновна проснулась с дикой головной болью, и невидимыми легкими крыльями за спиной. Пока она блаженно спала после свечей, камина, печи, звезд, короны, Василий Модестович и Елена Владимировна исчезли.
Зинаида Антоновна без жалости смела со стола черепки прошлой жизни с икрой, оливье, грибочками в мусорный пакет, вылила воду из чайника, отключила конвекторы, собрала инструмент под столбом во дворе. Какие мыши, яблони, сливы, какие ветки и теплица? В город!
Она вдруг поняла, что все тридцать лет совместной жизни они с Васей не любили друг друга...

* "Вася, Столб и Новый год", автор - Николай Талызин, источник : сайт Изба-Читальня.
** такси
*** Фатеич - сосед по даче, абориген

Ресторан Сибирь в областном центре славился по не доброму доброй славой. Сюда шли мужья, не обремененные моральными долгами, командировочные и военные, одинокие женщины за тридцать, торговые работники всех возрастов, старые любовники, и очень наивные дуры, рассчитывающие на принца, случайно залетевшего в питейное заведение. Случайные посетители бывали редко, и чаще их интерес сводился к гастрономическому. Были и завсегдатаи - узнаваемые и притворно не замечающие друг друга. Такая как Анька была одна. Сероглазая, стройная, блондинка, одетая с безупречным вкусом, на секунды - трогательная и наивная, на пару - тройку часов - расчетливая хищница, приковывавшая к себе внимание всего ресторанного люда: мужиков - откровенно похотливого, женской части - завистливо-беспокойного.

Анька знала о своём влиянии на закипающие в зале страсти, и умело пользовалась. Еще Анька знала, что платье ей надо завтра утром закинуть на другой конец города двоюродной сестре, чешскую бижутерию незаметно вернуть в ящик стола Марины Анатольевны - участкового врача, у которой Анька сидела медсестрой, босоножки - соседке по общежитию.
Трудно сказать, чем Анька достигала желаемого эффекта: глазами не стреляла, бедрами не вихляла, особо не кокетничала, зная силу своего озорного и заливистого смеха, использовала этот инструмент исключительно как тяжелую артиллерию, преимущественно в конце вечера. Вот и сегодня она появилась в зале, осмотрелась и словно боясь ошибиться, медленно прошла к заказанному столику. Собрала на себе похотливые, мечтательные, завистливые взгляды, опустилась за столик, перебросилась парой слов с официантом. Чуть позже к Аньке подсели рыжая, плоскозадая дама немного старше тридцати, глупого вида девица лет восемнадцати. Анька сморщила носик и выдохнула:"Девки, зря мы сюда сегодня приперлись. Одна алкошня и салдофоны". Девица близоруко сощурилась в зал - вечер только начинался, никакого алкогольного куража, никаких армейских потников, оттопырила губку: "Ань, ты с чего взяла?". Анька отвечать не стала. Вместо ответа отбарабанила костяшками длинных пальцев по столу: "Глаза разуй, все - очевидно".

Постепенно заполнялся зал, усиливался хмельной гул разностолья, подтянулись музыканты, медленно, но верно алкогольный и табачный дух заполнял все вокруг. Примерно через час по недоброму добрая слава начала воплощаться в реальность. Плоскозадая дама, восторженно хихикала за соседним столиком, куда была приглашена после медленного танца с низкорослым пузатеньким мужичком, в костюме не то учителя истории в школе, не то мастера ПТУ, прибывшего в областной центр для повышения квалификации. Зависла в танце глуповатая девица с бледным и худосочным парнем, в возрасте то ли 22-х, то ли 32-х. Весь вечер к Аньке по очереди клеились двое из ларца одинаковых с лица : детины под два метра ростом, краснолицые, голубоглазые. Оба - старлеи, и в прошлом - однокурсники, как и положено по случаю, весёлые и "не женатые". Еще сунулся студент - переросток, на вид лет двадцати пяти, несший чушь про недавнее возвращение из стройотряда и заколоченный длинный рубль, который решил пропить сегодня с друзьями. Друзья не пришли. Студент был отшит с лету. Подсел представитель Кавказа Гурген, после чего те, что из ларца, активно ударились в распитие, развеселились и развезлись. Один из старлеев, подчеркнуто демонстрируя равнодушие к происходящему за соседним столиком - Аньке и Гургену, навалился сзади на танцующую девицу, отмял ее у худосочного парня, потянул по залу в танце. Девица по началу улыбалась, и изо всех сил старалась попадать в такт. Её партнер, изрядно отяжелевший, потный и красный, со стеклянным взглядом, лез мокрыми губами в уши, лицо, от чего глаза у девицы все больше наполнялись детским испугом. Нестерпимый запах армейских потников обволок девку с ног до головы. Кончилось тем, что случайно высвободившись из угарных объятий, она метнулась к столу, подхватила сумочку, выбросила на стол мятые бумажки, что-то буркнула в ответ на Анькин смешливый оскал про любовь "офицерскую", пулей вылетела из зала. Вечер был в полном разгаре. Гурген вернулся за свой столик. Плоскозадая дама зажигала в зале Ломбаду. Пузатенький мужичок разошелся и заказал бутылку шампанского, фрукты - дамам, себе водки и мясное ассорти. Студент-переросток в третий раз пересчитывал счет, и что-то доказывал официанту. Оба одинаковых явно перебрали : один сидел за столом, утратив реальность происходящего, периодически поднимая злобный взгляд в зал, второй - сгинул в мужском туалете. К концу вечера Анька выдохнула легко - она никогда не расстраивалась по поводу бесцельно прожитого вечера: студент-переросток был не в счет, от двоих из ларца только подташнивало. С Гургеном - завсегдатаем Сибири, у нее были давние отношения: жадный и похотливый, он сегодня встречался с земляками - Анька не входила в его планы, а он в ее. Анька напоследок еще раз осмотрела зал. Её взгляд в очередной раз за вечер задержался на одиноком, богемного вида мужичке, весь вечер тянувшем кофе, и в настоящий момент, рассчитывавшегося с официантом. Подхватив сумочку, Анька наклонилась над подружкой, кивнула в ответ и пошла к выходу - плоскозадая и пузатенький уже определились с местом продолжения вечера и заказали такси. Выходя из зала, Анька и одинокий мужичок почти случайно столкнулись и растворились одновременно на лестнице к гардеробу.

После этого вечера на несколько дней Анька неожиданно исчезла для подружек. Появилась внезапная, горящая страстью и новостями. Последний поход в ресторан перевернул всю ее жизнь. Одинокий мужичок, с которым они случайно разговорились в холле ресторана, Алексей Владимирович, статный, крепенький, очень молод душой и телом. Анька влюблена по уши. Все ее мысли, чувства и силы безраздельно отныне отданы служению искусству. Из первоисточника появились и разошлись по подружкам подробности: моложавый художник, старше Аньки на двадцать пять лет.

Отдать должное, такую разницу в возрасте никто из подружек и вправду не заметил. Был женат один раз. Жена погибла в автокатастрофе 19 лет назад. Воспитал девочку от первого брака погибшей, выставляется в известных художественных музеях, обеспечен, и не очень рад знакомству с Анькиными родственниками и подружками. После он стал появляться рядом с Анькой сам, но с этого времени одна за одной стали пропадать подружки. Одной из первых - глупенькая девица под слова: " Анна, я тебя не понимаю. Как ты можешь, Анна, общаться с этим человеком? Она в кресле ногу на ногу закидывает, Анна, она вульгарна!". "Анна, твоя двоюродная сестра глупа и распущена. Обрати внимание, Анна, она цепляет мужиков в ресторанах, не стоит поддерживать отношения с подобными... ",- и брезгливо пощелкав пальцами и не подобрав слова: "Сделай выводы, Анна". Подружки отвалились, но не исчезли совсем. Отношения становились другими - больше приятельскими. Время от времени приятельницы передавали друг другу новости: Анька съехала из общежития в трехкомнатную квартиру в центре города. Анька уволилась из поликлиники и по пол дня проводит в салонах красоты. Анька сдала на права. Анькин художник купил ей Жигуленка. Анькин художник ездит на Жигуленке, а Анька - на Волге. Анька-то, не Сабельникова, а Сокольникова по паспорту! Ха-ха, Анька? Она теперь Анна Ильинична.

Прошел год или чуть больше. Случайно встретившись во дворе дома, трещали две приятельницы : Анна Ильинична - сероглазая, стройная блондинка, одетая с безупречным вкусом из валютного магазина "Березка", и юная Светка, та самая - из ресторана. Новости были исчерпаны, приятельницам пришло время заканчивать разговор: "Светик, разве я могу себе позволить? Нет, вечером встретиться никак не могу. Я живу только для него! Он - гениален, Светочка!", - серые, томные глаза блестели возвышенно и бездонно.С доброй завистью Светка подумала: "Как же красит человека любовь". Приятельницы разошлись, договорившись бегать по утрам вдоль набережной для красоты тела и здоровья.

На следующий день в половине шестого утра Светка, как было условлено, тихо-тихо поскреблась в дверь к Анне Ильиничне. Сначала была тишина, потом дверь резко распахнулась - перед Светкой стоял старый, сгорбленный, всклоченный, с красными глазами и трясущимися руками, трудно угадываемый Художник. От былой богемности и моложавости не осталось и следа. Старческим скрипучим голосом выдавил: "Анна Ильинишна, это к Вам", - резко развернулся, и задрав седую неухоженную бороденку, ушел в темноту коридора. Следом выпорхнула Анька - воздушная и озорная, в светлом спортивном костюме от фирмы Адидас, кроссовках, как у олимпийской чемпионки. Пробежав метров триста в сторону набережной, приятельницы свернули к детской площадке и разместились на качелях. Анька достала длинную тонкую сигарету и зажурчала: "Светик, ты это видела? Ему же совсем нельзя волноваться!", - Анькины глаза налились искренностью и нежностью. "Вчера говорю, Алексей, у нас закончился стиральный порошок. Надо доехать до мастерской, ну ты знаешь, там у нас комната с хозяйственными запасами. Потом, ты давно хотел завершить городской пейзаж. Проводила, поцеловала, но я же не думала, что он не станет работать. Позвонила Саше, ну ты знаешь, бармен из Интуриста, он очень давно хотел встретиться, но Светик, милая, я же не принадлежу себе - я живу только для Алексея Владимировича! И потом, если бы я знала, что он так быстро вернется, разве бы я согласилась ехать к Сашке на дачу? Мы и были то? Совсем ничего - чайку попили и вернулись. Нет, ну если бы я знала, что он будет ждать у подъезда, разве бы я одела этот красный сарафан! Меня в нем видно за версту. Ну целовались, Светик, ну целовались, и что? Я Сашку знаю тысячу лет, он мне вообще как брат! Попрощались, выхожу из машины, поднимаю глаза - стоит, смотрит, нервничает -то как! Я как плюхнусь обратно, как закричу: "Сашка, муж!". Сашка - по газам. Заехали с обратной стороны дома, хорошо Ольга, ну ты знаешь, помогает мне по хозяйству, кинула простынь, хорошо, что Алексей у подъезда постоял. Уфф, только через балкон перемахнула, сарафан содрала, голову намочила, полотенцем обмотала, в кресло плюхнулась - тут как тут, глазами сверкает, спрашиваю : "Где порошок?" А он мне: "Анна Ильинична, Вы - актриса!". Нет, как он вообще мог такое сказать? Я - шлюха! Светка, самое главное ему нельзя волноваться, а туда же - ревновать! Нет, я - шлюха? Да, я вообще из дома не выхожу. Часа два злился - морали читал, за сердце хватался, пока успокоился. Давление померила, погладила, ворочался-ворочался, вроде уснул, а Саша-то там волнуется. Думаю, надо успокоить. Светик, ну если бы я знала, что он не спит, разве бы я пошла звонить?

Набрала и всего-то сказала: "Спи, солнышко, у меня все в порядке", - глаза поднимаю - стоит, опять глазищами сверлит: "Что, сучка, попрощалась?". И опять разборки, опять морали до утра!" С его-то сердцем? Светка, чего ты ржешь-то?". Приятельницы еще поболтали некоторое время: Анька повздыхала, что после бессонной ночи придется мучиться часа три в салоне красоты. Светка договорилась с преподом на сдачу хвоста по геодезии с утречка, время предназначенное для пробежки, закончилось. Приятельницы напоследок выполнили ритуал "чмоки-чмоки", и договорились встретиться следующим утром - пробежаться по набережной за красотой и здоровьем.

Утро не задалось. Если быть точной, не задалась ночь. Еще днем Сашка легко съехала с темы - попить пивка с коллегами в Harat;s. Ближе к вечеру решительно пресекла нытье Натахи и исключила вечерний "мокрый жилет". Проигнорировала намеки Светки. "Никаких соблазнов! Ибо не чо - завтра на работу", - проявляя полное благоразумие, остудила она Светкин темперамент, отказываясь от вечерней вылазки за город. В половине седьмого вечера позвонила маме, отчиталась о вечерних планах и отключила телефон.

К девяти часам вечера были совершены все действия, завершены все процедуры: отмыты холодильник и кошачий лоток, отчуфанен кот и наполнена сухим кормом миска, смыта маска с волос. Оставили теплые расслабляющие воспоминания ванна, легкий пилинг тела, масочка для лица, фруктовый коктейль. Сашка была на седьмом небе от мысли: "Я управляю своей жизнью".
Перед сном, для полного удовлетворения, Сашка вытянула с полки пару книг без какого-либо интереса: что под руку попало. Из Бунина выпал старый календарик с розовощекой Аленушкой и карамельным лозунгом: "Счастье придет - на печи найдет". Оля Мещерская и "Легкое дыхание" не наполнили мысли Сашки трепетом и любовью. Она не увлеклась чтением, на что и не рассчитывала изначально. После нескольких рассказов подушка качнулась и поплыла. Сашка заложила календарик между страничками на середине рассказа, едва-едва дотянулась до выключателя, и сон невесомым палантином укутал ее с ног до головы.

Проснулась Сашка от разрывающей тревоги извне, подняла голову. Часы-статисты выдавали: "23.23". За окном страдала песня - протяжная, унылая, пьяная: "Ой, цветет калина...". И уже через пару минут - веселая и забористая: "Хорошо, все будет хорошо!", - вместе с Сердючкой, веселой компанией, под караоке, пинала одеяло Сашка три повтора подряд. Тишина наступила так же неожиданно, как была прервана. Сон пришел быстро. Засыпая, Сашка успела удивиться: "Я уже сплю?".

В половине второго во дворе, под окнами, сработала сигнализация и улюлюкала минут пятнадцать, прежде чем хозяин машины восстановил тишину. Как только улюлюканье прекратилось, Сашка мысленно отправила посыл: "Я управляю собой. Я управляю собой". Посыл сработал. Сон медленно начал возвращаться, когда кот, очевидно тоже разбуженный улюлюканьем, принялся хрустеть кубиками сухого корма. К моменту, когда закончилась кошачья трапеза, улетучились остатки сна. Сашка несколько раз крутанулась с боку на бок, несколько раз откинула и натянула на себя одеяло, обреченно выдохнула и села на кровати. За окном - темень, на часах - глубокая ночь. Сашка опустила ноги в тапки, прошлепала в соседнюю комнату. Не включая свет, на ощупь нашла графин на столе, так же на ощупь и наугад налила воды в кружку, сделала несколько глотков, тронула кнопку компьютера. Компьютер откликнулся тихим воркованием и уже через минуту залил комнату теплым синим светом. Сашка проверила почту, прошлась по социальным сетям: никого, кто мог разделить остаток ночи и наполнить ее виртуальным трёпом. Сашка минут тридцать без интереса просматривала новостные ленты пока не почувствовала, что сладкая и томная дрёма вновь опускается на глаза, плечи, тормозит сознание. Она встала из-за компьютера, на автомате прихватила с собой графин с водой. Сашка поставила графин на прикроватный пуф у изголовья, скинула тапки, юркнула под одеяло. До будильника оставалось два часа.

Какого черта? То ли ополоумев от бессонной ночи, то ли в отместку за бессонную ночь, по зову гормонов и природы, кот яростно отталкиваясь лапами, так же яростно тормозя на поворотах, пронесся по комнате, по подоконнику, по Сашкиному расслабленному телу. В яростном забеге были опрокинуты цветочный горшок, ваза с состарившимися, но еще живыми хризантемами. Хризантемы Сашка купила себе сама и никак не решалась выбросить - меняла воду, подрезала корни. В доли секунды был опрокинут графин с водой, полетел и развалился на части пульт от телевизора.

Сашку подкинуло и развернуло. Зацепив с полу тапок, она готова была запулить вслед резвому кошаку, но вместо этого обреченно плюхнулась, полежала минуты три, безропотно встала и пошла за совком и веником. Выбор, управлять или не управлять собой, отпал. Когда была собрана лужа из вазы, все еще пахнущие лепестки хризантем, земля из цветочного горшка, все капли одного стакана воды из графина, чудесно и обильно окропившей книги, постельное белье, журнальный стол с его содержимым: квитанциями, парой деловых бумаг, небо за окном озарилось серо-розовым светом.
Собираясь на работу, Сашка отчаянно тянула время. Она копалась, несколько раз перекладывала вещи с места на место, перегладила стопку белья. Как не старалась, вышла раньше положенного времени. Остановка была пустая, и почти сразу подошла пустая маршрутка. Сашка пробралась в самый темный и дальний уголок, обняла руками сумку, закрыла глаза и испытала удовлетворение от мысли, что катиться ей до конечки минут сорок. За это время она выспится, как тот добрый слон.

Несколько раз по дороге Сашка засыпала и просыпалась, вздрагивала и считала остановки. Когда остановки закончились, Сашка проснулась, подняла голову с плеча соседа, смутившись, грациозной ланью вылетела из маршрутки и скрылась в подземном переходе.

Весь день на работе Сашка клевала носом. Она отчаянно сопротивлялась звонкам, визитам, шуткам. Коллеги перестали подшучивать уже к обеду, не звонила Натаха, не доставала Светка. В обеденный перерыв Сашка подремала несколько минут в кресле, положив голову на рабочий стол. До конца рабочего дня все мысли Сашки были сконцентрированы на настенных кабинетных часах с еле ползущей стрелкой. Наконец рабочий день закончился. Сашка подхватила сумку - из бокового кармашка выпал календарик: "Счастье придет - на печи найдет". Сашка подняла календарик, покрутила в руках, мысленно покрутила пальцем у виска: зачем она сунула календарик в сумку, когда? Она помнила только последний момент, когда заложила календариком страницу в книге накануне вечером, перед сном. Покрутив календарик в руках, Сашка небрежно сунула его в бокс с бумагой для заметок, отключила компьютер, закрыла кабинет. На лестнице Сашка столкнулась с приятной дамой из соседнего отдела - накоротке обсудили завтрашний фуршет по поводу дня рождения начальника отдела логистики. Заскочила на минуточку к юристам - поболтали ни о чем минут десять. Заглянула к айтишникам - деликатно хохотнула над свежим и неумным анекдотом, сдала ключи охране.

Спускаясь к остановке по пешеходному переходу, Сашка мысленно прокрутила день обратно: ей не позвонили ни Натаха, ни Светка, ни мама, констатировала, что от ночного недосыпа не осталось следа. Стало даже обидно: сегодня она была готова ехать через полгорода и собирать в жилетку Натахины слезы, подорваться со Светкой в кафешку, в киношку, за город, и на блинчики к родителям скататься была не против. Сашка остановилась в раздумье: "Кому позвонить?". Опустила руку в карман за телефоном, в полном недоумении достала маленькую потрепанную картонку: "Счастье придет - на печи найдет". "Девушка, я вас ждал", - Сашка подняла глаза. Перед ней, с букетом белых хризантем, стоял сосед из утренней маршрутки: "Я знал, что дождусь Вас сегодня". Сашка почувствовала, как теплая и трепетная волна родилась где-то под ложечкой, поднялась до кончиков ушей, раскрасила под Аленушку щеки и стремительно скатилась вниз, к пяткам. Серые глаза напротив выражали то же трепетное чувство, сердце откликалось: "Я нашел тебя, счастье!"

Светка не успела понять как такое стало возможным – рыжая, зеленоглазая, залитая веснушками девчонка с озорной улыбкой, распахнула окно настежь, подмигнула девушке, уселась на подоконнике, болтая босыми ногами, выпалила:

- Скоро будет дождь – загадай три желания и они сбудутся раньше, чем высохнут его первые капли.

Светка удивленно подняла голову:

- Ты откуда взялась?

Девчонка опустила локти на подоконник, подперла маленьким кулачком голову и с любопытством уставилась на Светку:

- Ты глупая?

У Светки появилось желание прогнать нахалку, но сквозь дрему и голове пронеслось: «Это сон. Дурацкий сон. Я проснусь, и она сама исчезнет... Ребята, надо верить в чудеса…», - это Светка-школьница, прозрачная и нежная, словно хрустальная куколка, в легком платье из летнего облака, старательно выводит каждое слово песни, а рыжая нахалка дурачится на подоконнике – пытается ее рассмешить. Светка сердится в ответ, но изо всех сил старается: «… и зла вы никому не причиняйте никогда, и пусть не станет серым алый парус…».

Пробуждение было долгим. Светка щурила глаза, тянулась, перекатывалась с боку на бок. Напоследок рыжая девчонка вновь появилась в проеме окна: «Просыпайся, дождь проспишь!». Она захватила руками солнечный луч, сложила его в качели, оттолкнулась от подоконника босыми пятками и растворилась в потоке солнечных зайчиков.

Светку - большеглазую, стремительную, с задорным и легким характером, с копной волос цвета горького шоколада, веселыми серо-коричневыми веснушками, подруги, любя, дразнили «Летечка». В любое время года, дня и ночи, в любую погоду она могла позвонить и выпалить скороговоркой: «Сбор рано утром, электричка - в шесть, два часа - в пути, три часа идем в гору под с небольшим уклоном, обед, после …», - или: «Выезжаем после работы, не раньше восьми, с меня – два спальника, продукты купим по дороге, на месте будем к 11». Зимой и летом Светка двигала идеи активного отдыха, любые идеи, как атлет копье, своей искренностью, восторгом и верой заряжала собеседников с пол-оборота.

Солнце давно наполнило комнату теплом, через неплотные шторы разбросало по стенам и потолку оливковые блики, но зыбучее и томное пространство полностью поглотило и лишило девушку воли. Она долго собиралась с силами и, обреченно вздохнув, села на кровати, мысленно прокрутила день вперед. Медленно, по минутам, сердце девушки наполнялось грустью без причины, жалостью - без обиды. Прогноз погоды не обещал дождя, а настроение – перемен.

С утра Светке предстояла скучная поездка на другой конец города – в торговый салон, торгующий ортопедическими прибамбасами. Она сама предложила купить в подарок бабушке новомодный гаджет, разыскала продавца в интернете и обещала маме доставить к нужной дате. Еще необходимо было заскочить в почтовое отделение – оплатить коммуналку, сдать в химчистку «неожиданное пятно» на новой куртке, по просьбе коллеги – забрать по дороге рекламный набор косметики, заскочить в поликлинику за справкой для бассейна. Еще Светке позарез надо было успеть коррекцию прически – она записывалась в салон пару недель назад и не могла жертвовать красотой.

Светке не хотелось выходить из дома - хотелось спрятаться от солнечных лучей и тихо без утешения плакать. Очень раздражало, что песню из утреннего пробуждения в гнусавом исполнении словно «заело» в голове. После не долгого душа Светка стала думать, какие дела ей еще можно перенести на другой день. Не найдя спасительного запаса времени, она вздохнула и начала собираться в путь – долго и лениво перетрясла гардероб, выдернула с дальней полки походные джинсы, купленные еще в раннюю пору студенчества, от времени слегка потертые, и от времени же любимые за удобство и практичность. Во время поиска ей пришла в голову идея, которую она реализовала не сразу, хотя сам вопрос был решен за пару минут, Светка даже удивилась легкости. Она позвонила Михаилу, и с удивлением, меньше, чем за три аргумента получила право на машину на весь день.

Через полчаса Светка получила ключи и документы, из чувства долга чмокнула Михаила в щеку и обещала непременно вернуть автомобиль «на вечерней заре».

В близком окружении Михаила знали как Мишаню. Они были вместе три года, познакомились на свадьбе Светкиного однокурсника, которому Мишаня приходился двоюродным братом. Оба весь вечер играли комплиментами, каждый любовался собой со стороны и чувствовал, что все больше увлекается знакомством. Мишаня, демонстрировал навыки, приобретенные в танцевальной школе-студии, а после завершения праздника и недолгого расставания у подъезда Светкиного дома, до утра сыпал нежные сообщения на мобильный телефон. Светка пропустила мимо ушей предупреждение от однокурсника: «Мой брат – жлоб, пижон и бабник». Уже через пару дней Светка и Мишаня неслись навстречу новым отношениям по дороге к горнолыжному курорту. Они возвращались поздно вечером, оба уставшие от долгих подъемов и скорых спусков, утомленные воздухом, солнцем и игривым чувственным азартом, загорающейся страсти.

За три года их отношения изменились: страсть вспыхнула, обдала жаром и замерла в ожидании обновляющего дыхания времени. Время утекало, сберегая девичьи грезы, что жаркие и трепетные сполохи однажды поднимутся с новой силой, сердце встрепенется, мысли и чувства, как искры страсти сольются в единый поток и этот стремительный поток унесет ее в страну любви и солнца.

Весь день Светку сопровождало утреннее безволие и желание расплакаться. Воздух был наполнен асфальтовым зноем, тополиный пух лез в глаза, в нос, в машине не работал кондиционер, город ревел, стонал тысячами звуков. Стальные монстры млели в пробках и на светофорах, выплевывали на соседей раздражение и угарный газ.

Ближе к вечеру Светка, опустив локти на теплую кожу руля, подводила итоги дня: ей легко удалось избежать толкания в общественном транспорте, но вместо этого она собрала двадцать пять светофоров из двадцати пяти возможных. В магазине с ортопедическими штучками, «штучка» оказалась в единственном и неисправном состоянии. За нужным товаром пришлось ехать в обратном направлении на склад, тащится пешком через знойную и пыльную территорию, мимо приветливых собак и неприветливых охранников, затем обратно, уже с товаром – новинкой, улучшенной моделью. В почтовом отделении почти не было очереди, но прямо перед Светкой «завис» то ли компьютер, то ли оператор. Операция, которая требовала пяти минут, заняла битый час. В химчистке приемщица монотонно и долго изрекала правила, по которым пятно после чистки было вправе оставаться на изделии, а само изделие было вправе утратить товарный вид. В поликлинике неведомым способом изменилось расписание, которое Светка записывала накануне - она второй раз осталась без нужной справки. Распространителем косметики для коллеги оказалась одноклассница, и Светка выслушала долгий и скучный рассказ о непревзойденном качестве косметики и туалетной воды «за пять копеек», о безысходности жизни с родителями мужа, двумя детьми и собаками, дачными повинностями по выходным. Окончательно сравнял настроение с плинтусом звонок мастера из парикмахерской с извинениями и переносом записи на среду следующей недели по какой-то там причине.

Светка не успела дослушать причину, потому что по второй линии в разговор протиснулся Мишаня. Он явно беспокоился о машине, звонил с десяток раз, всякий раз в неудачное для разговора время. Светка деликатно прервала жалобы Мишани об
игнорировании звонков, бодро пообещала вернуть машину через полчаса и быть готовой к походу в кино уже через час. Она положила трубку и мысленно послала Мишаню «к черту». После, легким движением завела мотор, подумала, что следовало прежде заехать на мойку и сосредоточила взгляд на зеркале заднего вида и темно синем мерсе, который медленно и неуклюже пробирался между не стройными рядами припаркованных автомобилей.

Мерседесом управлял молодой человек чем-то раздосадованный, возможно, как и Светка, расплавленный солнцем, духотой, смогом тесного города. «Хочу любить и новое платье…», - подумала Светка. На экране мобильника высветилось сообщение от Мишани: «Не торопись, буду занят еще часа полтора. Заедешь на мойку?». Светка не стала дожидаться, когда мерседес поравняется с нею. Её автомобиль, повинуясь воле и легкому движению руки, тронулся с места, переместился вперед и вправо, увеличивая проезжую часть для проезда неуклюжего мерседеса. В это же мгновение сиденье под Светкой вздрогнуло и толкнуло девушку в спину. Она услышала глухой выдох сминаемого железа, скользящее сопротивление шин асфальту.

Одновременно с толчком Светка вышла из состояния панды. Она трижды обошла прижавшиеся друг к другу автомобили, физически почувствовала, как мистический кривой палец легонько толкнул Мишаню под ложечку, увидела его вытянутое лицо. От хандры и грусти в одно мгновение не осталось и следа. Она с вызовом смотрела на молодого человека, который тоже вышел из машины и жестами демонстрировал свою вину в случившемся. Светке вдруг захотелось доказать обратное - это она не убедилась, не заметила и не справилась. Это ей придется оплатить ремонт, потому что ее фамилия отсутствует в страховке, ей придется объясниться с инспектором ГИБДД, который случайно оказался свидетелем ДТП и сейчас с интересом наблюдал за «двумя идиотами». Светка была стремительна, убедительна, и … ей нравился водитель мерседеса. Он, в свою очередь, недолго сохранял озадаченный вид, через пару минут начал проявлять напористость, Светке не удалось убедить его в собственной неправоте «в пол-оборота». Совсем скоро диалог участников ДТП зашел в тупик, и тогда на помощь пришел инспектор ГИБДД. Представитель власти с ехидной усмешкой предложил спорщикам посмотреть запись видеорегистратора.

Манипуляции с видеорегистратором и запуск ролика заняли больше времени, чем его просмотр. Прежде чем продемонстрировать неуклюжий въезд мерседеса в уходящую от удара машину, видеорегистратор проявил предательскую осведомленность о событиях вечера накануне ДТП и личной жизни ее хозяина. С бесстыдством случайного зеваки он поведал о бурных ласках Мишани и страшненькой девахи, которую тот однажды при встрече представил Светке соседкой.

Представитель власти беспристрастно прокомментировал последние несколько секунд записи, поинтересовался, может ли еще быть полезен и предложил молодым людям «договориться».

В словесной перепалке участники забавного действия не заметили, как недавно чистое небо затянуло со всех сторон сине-чёрными тучами. Раскаты грома, далекие и глухие вошли в город, молнии окружили тесное пространство плотным кольцом, и с каждой новой вспышкой треск и грохот, сопровождающий их появление, усиливали короткие и отрывистые звуки от ударов дождевых капель о землю, листья, крыши, асфальт. В считанные минуты звенящие редкие капли слились, объединились в бурные потоки. Потоки воды заставили дребезжать стоки и крыши, они сталкивались, поднимались тысячами брызг и неслись дальше, разбивались об асфальт молнии, разламывалось небо.

Перед тем как оставить машину у подъезда ее хозяина, Светка с удовольствием израсходовала две помады, набор теней и тональный крем из рекламного набора косметики на нанесение ритуальных рисунков в салоне. Она до последней капли вылила две бутыли дешевой туалетной воды на все впитывающие поверхности в салоне, и написала остатками помады на лобовом стекле: «Жлоб, пижон и бабник!».

Все, что происходило после, Светка воспринимала, как этот стремительный водный поток, хлынувший внезапно - разрушающий и очищающий, долгожданный и увлекающий за собой. Время понеслось с нереальной скоростью.

Они с Виктором, который так неудачно вывернул руль и удачно догнал, уступившую дорогу Светку, промокли до нитки, прежде чем в пятом по счету салоне нашли платье легкое, как летнее облако. Оба весь вечер любовались друг другом, и каждый переставал дышать при мысли, что в этот жаркий августовский день, Ильин день по календарю, гроза могла обойти город стороной, а они могли разминуться на одном из двадцати пяти светофоров.

Гроза унесла грезы и девичьи слезы, дождь отполировал листья и крыши, мысли и чувства. Утро следующего дня разбудило Светку нежным и свежим дыханием. Солнце разбросало по стенам, полу и потолку разноцветные блики, дождь оставил ликующую чистоту и свежесть. Влюбленная и счастливая, нежная, словно хрустальная куколка, в легком платье из летнего облака, Светка осторожно ступила на мокрую от дождя зеркальную полоску. Навстречу ей качнулись золотые качели. Рыжая, зеленоглазая, залитая веснушками девчонка, рассмеялась звонко, оттолкнулась от блика-перекладины и растворилась радужными брызгами в потоке солнечных зайчиков.

Спустя две недели Светка и Виктор подали заявление в ЗАГС.

Урок математики. Урок грамматики. Таню, Вовку приметила и отпустила с уроков учительница - приболели. Таську не заметила, и она отсидела все четыре урока. К концу последнего урока Таське хотелось остаться в классе, сползти под парту и свернуться калачиком. После она плелась к дому бабушки и считала шаги: сейчас пройду по Лазарева, затем направо - в переулок. Плелась, плелась, и у самого дома хотела обхватить руками фонарный столб, и сползти по нему, свернуться и не двигаться больше. Незамеченная Таська вошла в дом, сбросила ранец, стащила шапку, скинула пальто.

Темно и неуютно показалось в доме бабушки. Не раздеваясь, Таська уткнулась в подушку - наступила ночь. Сколько длилась ночь, и сколько метало Таську по подушке? Сон ли это был? Таська как будто жила обратно. Она опять ёрзала от нетерпения, как пять дней назад : поедут - не поедут, возьмут - не возьмут? Всё услышанное - краем уха. Дядя Толя теперь будет жить в их с мамой доме, но чтобы так случилось, надо ехать на смотрины ночь поездом. И обидное - Таську могут оставить бабе Наде на пару-тройку дней, как вещь, ненужную и бесполезную в дороге. Обидного не случилось. Поезд, проводница с чаем, все мысли вокруг дорожной сумки : когда уже? В сумке было то? Вареная курица кусками, яйца, огурцы, несколько кусков хлеба, соль, аккуратно в конвертике из бумаги с завернутым уголком. Недолгий торг с мамой:"Не свалишься?". Слезы без обиды, счастье от верхней полки и настырное "дук, дук-дук,дук". Сон про поезд был самым долгим. Снова и снова Таську качало и слышалось - дук, дук-дук, дук. Чужой поселок - чужой дом, чужая жизнь.

Увидев маму дяди Толи, Таська огорчилась. Это мама? Она - бабушка, но и это огорчение быстро улетучилось. В отличие от другой родни дяди Толи, мама - бабушка не тянула Таську к себе, не касалась притворно мокрыми губами в щеки и губы. Почти с порога сунула сито в руки: "Хлеб печь будем",- и закрутилось. Пошли чужие люди - высокие, рыжие и все с лицами, как у дяди Толи. Даже женщины, постоянно перешептывающиеся и переглядывающиеся, лицом, походкой, говором смахивали на дядю Толю. Потом был стол, длинный и богатый, молчаливые новые родственники, схваченный краем уха шепот: "С баластом берет",- и мама, бледная и чужая. Таська много врала в этот вечер своим новым братьям и сестрам. Ей так сказал дядя Толя про целую ватагу ровесников или почти ровесников. Ложь рождалась и сыпалась по ходу: улицы в ее поселке все заасфальтированные, дом у них с мамой большой, в несколько этажей, мимо ходят трамваи, школ в поселке много, не счесть, еще есть большой завод и проектор, а они с мамой каждый день смотрят диафильмы. Последне было почти правдой. Проектор был, но у бабушки. В долгие зимние вечера большая Таськина семья собиралась в ее доме. По ковру на стене натягивалась белая простыня, и вся семья от мала до велика с восторгом и детской наивностью погружалась в зрелище.

На следующий день что-то случилось с мамой и взрослыми. Мама была не просто бледная и чужая - она не замечала Таську вовсе, все время повторяла, что надо ехать домой, что Таську надо передать бабе Наде. Дядя Толя бегал на вокзал, менял билеты. Поджав губы, молчали новые родственники. И опять "дук, дук-дук, дук". Только в этот раз мама не убеждала Таську занять нижнюю полку. Она сама сразу прилегла на нее и больше не обращала на Таську никакого внимания. Таська с этой минуты почувствовала свободу. Она повисела почти на всех поручнях между полками по вагону, сгуляла до проводницы, поболтала с красноносым дядькой в соседнем купе, сунулась в тамбур, но не решилась пройти дальше: в тамбуре , сизом от табачного дыма, курили незнакомые дядьки. Дядя Толя в это время ушел к начальнику поезда передавать какую-то телеграмму. Не дождавшись общего ужина, Таська сама распотрошила сумку со снедью, которую в последний минуту перед отправкой поезда сунула в руку дяде Толе мама-бабушка. Наметнув кусок домашнего хлеба с огурцом и куском отварного мяса, не спрашивая разрешения, Таська забралась на верхнюю полку, разложила подарки: 3 значка, синее стекло, календарик, 4 марки, открытки - фотографии Шалевича и Вии Артмане. Потом Таська долго разрывала глаза, только бы не уснуть, сосчитать все столбы в темноте по дороге. "Дук, дук-дук, дук",- и уже дядя Толя трепет Таську за плечо : "Вставай". Таське хотелось разреветься и остаться - так было уютно и сонно. Тряпочно-ватная сползла с полки, отдала себя в руки дяди Толи. Дядя Толя натянул кофту, нахлобучил шапку, вставил ноги в сапоги, с трудом впихнул Таську в пальто. Таська не проснулась до конца, даже когда увидела на пероне машину скорой помощи, людей в белых халатах, бледное лицо мамы на носилках.

Уже утром из обрывков речи взрослых, Таська узнала, что маму увезли оперировать. Еще были недобрые слова: то ли перенит, то ли торинит и кровотечение. И вот она сама ночь. Разметавшись по подушке, Таська видит бабушку, слышит приглушенное: "Третьи сутки температура, 40, а прооперировали-то сразу, после операции температура держится, не проснулась от наркоза, врачи плохое говорят, и тут еще Таська лоском лежит - 40, застудили в поезде". Ночь. Дук, дук-дук, дук, и мама, наклонилась, прижалась: "Таська, я проснулась. Доча, я скоро буду дома. Я скоро-скоро вернусь". Остановился поезд, и Таська проснулась, встала с постели. Горит ночник, напротив, в кресле спит дядя Толя. Покачиваясь от слабости, Таська прошла на кухню. Налила молока и жадно выпила. Потом прошла в комнату к бабушке - не спит, укуталась в шаль, качается в темноте, увидев Таську запричитала: "Тасенька, деточка, босиком-то по што...". "Бабуль, ты не плачь, мама сказала, что её выпишут скоро, она минуточку назад проснулась".

- Таська, не отставай.
Таська не отставала. Она не спешила, потому что очень не любила еженедельные походы в общественную баню "на Лазо" в противоположном конце поселка, в трех переулках и двух улицах от дома.

Суббота - женский день, воскресенье - мужской.
То ли дело баня у бабушки, в двух домах от родительского дома, совсем не жаркая, не надо после тянуть на себя неподдающиеся колготы, час сидеть и "остывать" в предбаннике, слушать усталые разговоры взрослых. Сгребет дядька Толя в охапку и унесет в дом, а после будет большой круглый стол, лото, деловито-озабоченные дядьки и тетки, смешно сердитый при проигрыше дед, веселые бочонки: «утята», «барабанные палочки», «топорики», "валенки".

-Мам, а Лазо это кто?
- Герой Гражданской войны.
-Какой войны?
- Гражданской. Это когда белые воевали с красными.
- Мам, а он почему герой?
- Он за красных воевал.
- Мам, а красные и белые это кто?
- Красные хотели жить по новому, а белые не хотели. Красные - хорошие. Белые - плохие.
- А Лазо - это имя?
- Имя - Сергей. Белые его схватили, пытали и сожгли в топке паровоза. Таська, не отставай!

Таська не отставала. Её фантазия рисовала жуткую и героическую картинку: герой с лицом актера Урбанского*, пламя, выбивающееся из топки, черные и зубатые лица палачей. У Таськи было еще несколько вопросов, но задать она их не успела. Мама обмела веником на входе в баню свои и Таськины валенки - пришли.
Общественная баня - большой каменный дом с большими и просторными комнатами, закрашенными белой краской окнами. На входе - стол и баба Маша, сестра деда: "Люся, не выдумывай. Не надо денег. Я что, своих не пропущу? Не толкай даже, не возьму. Пар сегодня хороший, баня жаркая!". Таська, все еще под впечатлением от пламени и топки, не слыша разговоров, не видя окружающих, отдавала пальто и валенки в гардероб, ждала пока мама получит номерки и тазы.

На секунду внимание Таськи от героической казни Сергея Лазо отвлекла тетка с капризным и недовольным лицом. Сначала она недовольно молчала, затем принялась отчитывать гардеробщицу бабу Дашу за нерасторопность. В предбаннике Таська медленно и отрешенно стягивала кофту, рейтузы, носки. Из мира героических фантазий её вывел визгливый крик той же тетки. Горячась и срываясь на крик, она требовала от бабы Маши замены таза. Баба Маша в ответ невозмутимо пожимала плечами, отворковала что-то, ушлепала старческой походкой и вернулась с тремя тазами на выбор.
Таська окончательно вернулась в реальность только в мойке: лавки, лавки, лавки, горячий пол, клубы пара, стойка вдоль стены и краны - кран через кран: один заиндевевший и невозмутимый с холодной водой, второй - шкварчащий и плюющийся кипятком.
Поход в баню был всегда расписан по действиям. В настоящем действии Таська не имела права перемещаться в пространстве. Она должна была терпеливо ждать, пока мама наберет таз с кипятком, выльет кипяток на часть лавки и накроет пеленкой, после наберет и принесет по очереди тазы для себя, для Таськи. Только после этого начнется само мытье. Сначала Таська в знойном пыхтящем и шипящем тумане будет лениво мусолить себя мочалкой, потом мама драть ее той же мочалкой до воя. Еще будет парилка и веник - обжигающие и погружающие в необъяснимую негу. Под венец - ледяной душ из таза.

Таська терпеливо ждала первого действия - маму с кипятком, когда вредная тетка устроила отповедь женщине у стойки с кранами. Сквозь шипящие, плюющиеся, цокающие звуки, вздымающиеся клубы пара, Таська пыталась услышать, но так и не услышала: то ли была нарушена очередность, то ли тетке воды не хватило? В эти минуты её внимание максимально сосредоточилось, и зеленые дьявольские огоньки загорелись в глазах.
Только со стороны Таська казалась безучастной и лениво-отрешенной. Вот мама принесла кипяток, вылила на лавку, застелила пеленкой, подхватила свой таз, вернулась к стойке. Три рассчитанных шага к стойке с кранами, и Таська опустила мочалку под кран с кипятком, ее взгляд зафиксировал сварливую тетку: идет, ставит таз, опускается. Быстрое едва заметное движение руки, и наполненная кипятком мочалка, "блинчиком", полетела под голый опускающийся зад. Дикий вопль заглушил шкварчание и ворчание кранов, грохот и лязганье тазов. Голые тела оцепенели от ужаса в молочном парном зное. Таз, мочалка и тетка полетели в разные стороны. Наступила короткая тишина, а после подвывающую тетку соседки по лавке подняли с коленок, охающую, увели в предбанник - недоуменно осматривают лавку, трогают руками, пожимают плечами. Недоумения ситуации уже через минуту оцепенения добавила молодая женщина, которая молча и яростно, зажав одной рукой, лупила мочалкой дочь.
Минут через пятнадцать банная обыденная суета восстановилась. Таська красная и довольная, без ритуального воя, отдала себя сначала под мочалку, затем под веник, даже ледяной душ из таза приняла без визга.
"Хорошая моя, с легким паром!, - встретила Таську ласковыми словами баба Маша на выходе из предбанника.

"Люсь, ты не приметила? Что случилось-то? Евсючиха матом крыла-крыла. Кричала, жалобу в Ивропейский суд напишет, и что ноги ее больше в нашей бане не будет. По мне что? Других у нас нет, пусть грязью зарастает. Ишь, королевишна", - причитала баба Маша. "Не расстраивайся, Семеновна. Дура - баба, тьфу, а не человек! На улице встретишь - морду воротит. Двенадцать лет на пенсии гардеробщицей сижу, каждую субботу пальто принимаю, а не узнает. Мимо идет - никогда не поздоровается", - присоединилась к разговору баба Даша.

После разговора с бабой Машей, бабой Дашей Таська почувствовала, что мама перестала сердиться. Они устало шли по темной неосвещенной улице к дому.
- Мам, а красные за Лазо отомстили?
- Не отставай!
- Мам, а разве можно живого человека в топке жечь?
Мама не ответила. Таська попыталась представить поезд, топку и героя. Вместо героического Урбанского ей очень явственно привиделась кружка молока, горбушка хлеба и белая, хрустящая крахмалом постель.

--------------------------------------------------------------------------

* Таське было 8 лет. Она не знала, что в кино С. Лазо играл актер Р. Адомайтис. Урбанский был единственным воображаемым героем, а все герои - с лицом Урбанского.

Таська...", - мамины глаза смотрели умоляюще: "Беги одна, а?". Таська мотнула головой - не первый же раз. Бодайбо - город небольшой: направо пойдешь - никуда не попадешь, налево - детский сад и единственный на весь город магазин. Таська и пошла.Мысли были про детсад и кашу на завтрак, но у магазина топталась тетка. Она выдернула длинный болт, отогнула железную палку, открыла ставни. "Закрыто",- тетка, не дожидаясь вопроса, рявкнула в ответ на разинутый Таськин рот. "Подожду",- подумала Таська. От улицы под обрыв над рекой уходила лестница с перилами. Таська съехала по перилам вниз,поднялась, сопя и краснея. Обещание идти прямиком в детсад вылетело из головы - очень уж здорово ехать на пузе, а потом подниматься по лестнице снова и снова. Накатавшись вдоволь, Таська, красная и довольная попала в магазин, прильнула к прилавку - жестяная коробочка монпансье. Ой-ё-ё, а деньги-то деньги, где? Выход один - пройти по улице к маминой работе, надавить на кнопку - откроет дверь баба Люба, попросить вызвать медсестру Люсю - поклянчить денежку и вернуться в магазин. О-ё-ё. Не пройдет! Таська почувствовала, как мама ухватит ее за плечо и швыранет на диванчик у входа - монпансье не будет точно. Таська вышла из магазина: на право пойдешь - больница и мама, налево - детсад и никакого монпансье. "Тетенька, дайте копеечку", - Таськина рука задрожала и протянулась сама по себе. Тетенька испугалась: "Девочка, что случилось?". "Кушать хочу. Мне бы хлебушка". Тетенька долго рылась в сумке и сунула Таське бумажку. Что это? Таська рассматривала бумажку и не понимала, написано: "1 рубль", - а ей были нужны 16 копеек. "Тетенька, дайте копеечку", - и Таськина рука опять задрожала. Таська стянула шапку, потому что ей было жарко, но оказалось совсем правильно: так и посыпались в шапку копеечки. Бодайбо - город маленький. Таська собралась пересчитать копеечки, подняла голову - по улице, в белом халате и лодочках-тапках бежала мама. Она молча схватила Таську за воротник, выдернула и нахлобучила на голову шапку - расыпались копеечки. Поволокла Таську направо, к своей работе, потом затащила в большую и светлую комнату, сунула в руки толстущую книжищу и серые листочки: "Читай, рисуй!", - убежала. Таська полистала, почитала:"Уральские сказы". Зеленая. Картинок не было. Долго перелистывала и нашла одну сказку про Ланко Пужанко и голубую змейку: думала - думала, но дочитать до конца так и не смогла. Какая-то скучная сказка, не понятная. Таська порисовала на серых листочках - еще большая скукотища. Вышла из большой и светлой комнаты.
-Девочка, ты кто?
-Таська.
-Таська, а что ты тут делаешь?
- Книжку читаю и голодом хожу.
- А мама?
-Мама не кормит и бьет.
- Тасенька, детка, а бьет за что?
- Не знаю. Бьет просто так, бьет и бьет, утром и вечером, ремнем и руками.

Таська уплетала больничную кашу, хлеб с маслом, успевала напихивать конфеты по карманам: "Плохо живется - плохо. Мама бьет утром и вечером, ой не ем я - голодаю". Чужие дяденьки и тетеньки заслонили Таську, когда в больничную столовую ворвалась медсестричка Люся: "Дочку не видели?". "Видели-видели! Ишь какая? Мы тебя родительских прав лишим! Заморила ребенка!". Вот тут Таська испугалась - не хотела она, чтобы маме было плохо. За спиной - много чужих дядей и тетей: "Деточка кушай-кушай, мы тебя спасем!", - а в соплях -мама и выдох: "Мамочка, миленькая!". И подмога: "Кто тут прав лишать собрался?,- за спиной медсестрички Люси выросла грозная Гордеевна: "Говорите плохо ей с мамкой? На морду ее посмотрите! Вот она - жирнючая! Мамка -то хлещется! Не от хорошей жизни ребенка на работу притащила? По палатам разойдись! Таська - марш к матери!,- рявкнула и ушла. Тихо-тихо ушелестели больничными тапками сердобольные дяди и тети, тихо-тихо прилипла Таська к маминому боку:

- Мам-м, а морда у меня жирнючая?
- Нет, Таська, красивица ты у меня, - то ли плакала, то ли смеялась мама.

Таська перестала дышать-дядька Проня заступился. «Дядечка Пронечка, я...»,-глаза и голос Таськи стали мокрыми. «Мама-мамулечка…»,- она интуитивно почувствовала щенячье преимущество и скулила глазами. В ответ злился дед, громко молчали дядька Толя, еще дядька Толя, дядька Саша, ворчала бабушка: «Люська, угомонись! Мужики не на прогулку едут».

Таська выдохнула. Она уловила главное – мама тоже просит глазами. «Людмила…»,- начал дед, и помолчав: «Таська сядешь в люльку к Прокопию». Ноги у Таськи в миг стали ватными. Очень хотелось рвануть, по-щенячьи вылизать сердитого деда, молчунов дядек Толей, крутануться вокруг мамы с визгом, влететь на плечи к дядьке Саше, а потом плюхнуться в мотоциклетную люльку и орать-орать во все горло. Вместо этого Таська не спеша и деловито принялась выкладывать из шифоньера теплые вещи. Поверх кофт и рейтуз были нарочито выложены трусы «с начесом» – предмет каждодневного раздора с матерью.
Замершей была не только Таська: дед никак не выпускал цигарку, дядька Проня шнуровал и укладывал, укладывал и шнуровал снасти, дядька Саша наливал воду в канистры, мама перебирала Таськину одежку, укладывала в сумку пироги, варились яйца. «Назвалась груздем - полезай в кузов», - засмеялись глаза дядьки Прони. Таська старалась изо всех сил не выдать щенячьего восторга. «Попробуй только заныть - выкинем посреди степи», - то ли улыбался, то ли сердился дядька Саша.

Дрыг-дрыги и четыре мотоцикла взревели на округу. Таська съежилась - сейчас на углу улицы дядька Проня остановит мотоцикл. Под улюлюканье деда, дядьки Толи и еще дядьки Толи, дядьки Саши, она будет плестись обратно к дому. Будут смеяться мама, бабушка, Шарик на цепи, брат беззубым двухмесячным ртом, а она? Она будет выть долго, протяжно и никогда не простит взрослым обмана. Угол, поворот, околица. Таська не верила улетающим придорожным столбикам - она ехала в ночное с дядьками и дедом. Вот оно, заплюхало! Про бабочек в животе Таська не знала. В ее животе бились и метались, иногда висли и не давали вырваться крику летучие мыши: «Ааааа. Йа-аа». Дорога, черный лес по сторонам – чернота, разрываемая фарами мотоцикла, и летучие мыши в животе. Еще минуты назад они держали Таську цепкими лапками изо всех сил: не скули, не рвись, не гори! Не справились,Таську прорвало, и она запела. Пела Таська едва шевеля губами о черном лесе, о летящей дороге, о маме и брате, оставшихся дома, о дядьке Проне, самом дорогом и любимом. Она не переставала петь, когда дядька Проня вглядывался в ее лицо, и когда дядька Саша тряс за плечи: "Не спишь? По маленькому сходишь?".

Ночь, лес, рев мотоцикла, летучие мыши в животе... Какой тут? Дорога-дорога, и уже не лес – степь под розово-серым покрывалом рассвета. Мотоциклы остановились, когда уже совсем рассвело. Таська ждала реку , а реки не было. Был овраг, куда скоро и споро, дядьки скинули снасти, был дед, всматривающийся в окрестности, и невидимый, но по всему страшный враг - Рыбнадзор. Он тоже остановился посреди степи и укрывался в машине с деревянной будкой и дымящей трубой неподалеку. Потом оказалось, что Рыбнадзор такой же как дядька Саша: то ли веселый, то ли сердитый? Сам пришел с вопросом:
-Отдыхаете, мужики?
- Отдыхаем, - лениво выдохнул дядька Саша.

Таська не решалась спросить, когда уже они поедут к реке?

Был завтрак с салом, солеными огурцами, краюхой хлеба и бабушкиным квасом. После завтрака Таську разморило. Ей очень хотелось спать, но справилась, разобрала остатки еды по мешочкам, стряхнула крошки с клеенки, накрыла дедовой курткой от солнца канистру с квасом, едва не хмыкнула, когда дядьки устроили переглядки и подмигивания: «Хозяюшка!». После завтрака играли в карты. Таська – под боком у дядьки Прони. Суетился и сердился дед : «Для бешеной собаки - семь верст не круг. Впустую промотались, тьфу, ты!». Только к вечеру, когда Таська вдоволь насчиталась лепестков, бабочек и божьих коровок дед скинул и затоптал цигарку, вытянулся: «Подождите, мужики».
Оказалось всего, к Рыбнадзору приехали гости. Они доставали из мотоциклетной люльки коробки, сумки. Запалили костер.

Черная непроглядная степь. Далеко – не далеко пылает костер, веселятся люди, и дед из черноты: «С Богом, только не спешите, ребятки». Молча, споро и скоро дядьки, выхватили из оврага снасти, так же скоро ушли в черноту. Всплески, шелест. Река оказывается совсем рядом. Мешки, рыба, летучие мыши в животе, и снова дед из ниоткуда : «Заканчивайте, ребятушки, не жадничайте». Таська не успела подумать, как быть теперь? Вся коляска уложена мокрыми и живыми мешками. Сильные руки подхватили и усадили ее перед собой.

Заревели мотоциклы, заколотились летучие мыши, и степь-степь понеслась на встречу. Версты – километры, мама у калитки и повязанное Таськино небрежное : «Окуня и сорожки привезли, на год хватит».

Таська шла по улице, утопленной с двух сторон развесистыми березами - следом тянулись братья. Только братья были какие-то ненастоящие - еще вчера их не было. Мама недавно вышла замуж, и племянники дяди Толи, которого Таська стала называть папой, приехали с такими же ненастоящими тетями и дядями, новой старой и доброй бабушкой, погостить на недельку - поближе познакомиться с новой родней. Красная от солнца, лихая от голода и жажды - весь день на жаре и без маковой росинки во рту, но довольная компания уже преодолела большую часть улицы. Солнце било повсюду - палило макушки, закрывало глаза, жарило по пяткам. Босые ноги ловко обскакивали камни, стекла, коровьи лепехи. Таська устало размышляла: сейчас они свернут в переулок, по огородам проберутся до дома и у бочки в огороде избавятся от улики. Улика выпячивалась и превращала Таську в маленького бегемота, но в целом себя не выдавала - аккуратно обернутая вокруг пояса, связанная узлами за концы, прижатая к телу под натянутым поверху сарафаном. Совсем неожиданно в переулке выросла сутулая фигура деда. В голове у Таськи мелькнула тревога: дед наклонился и рванул куст крапивы.

Эх, уносите, ноги. Пролетев шесть или семь домов, Таська остановилась и оглянулась. Еще пять минут назад горластая и веселая ватага приуныла. Ненастоящие братья не отстали, сопели рядом, но носы повисли, глаза забегали. «Я же говорил, не надо было…»,- скулил долговязый и мокрогубый Игорь. Путь к дому через огороды был отрезан. Другого способа попасть к бочке, как войти во двор через калитку, не было. Что там, за калиткой? Таська успела подумать, что если мамы нет во дворе, то успеет нырнуть в дровяник, скинуть и припрятать улику, вечером перетащить ее в огород, и отстирать по утру в бочке, пока все будут спать, незаметно вернуть улику на место. Еще утром такой план казался Таське безупречным. Она уже почти додумала, как незаметно прошмыгнет через ограду, юркнет в огород, успеет полить 2-3 грядки и объяснит свое дневное отсутствие, когда суровая рука потянула подол сарафана. На Таськины разбитые коленки из под сарафана закапали грязно-бурые капли речной воды. За поход на реку без взрослых порка была гарантирована без отягчающих обстоятельств. Таськиному сарафану, как оказалось, это обстоятельство утаить не довелось. Рывок, ловкое движение рук и уже вся мокрая тряпка выдернута из под сарафана, зажата в тяжелой маминой руке. Все еще братья испугано прыснули в калитку, мимо застывшей в недоумении женщины, рассматривающей смутно знакомую, странную вещь.

Таська услышала, как уже бывшие братья наперебой докладывают новой старой бабушке про Таськины обман и хитрость : «.. сказала, что ей разрешают… рыбу ловили.. сказала разрешают..». Потом какое-то время Таська ничего не слышала. Она пыхтела, почти не уворачивалась и не голосила, как обычно, только иногда закрывала лицо руками от хлесткого и меткого орудия в руках матери. Они таскали это белоснежное полотно весь день от берега к берегу, перекрывали брод, наполняли камнями, цепляли за ветки, несколько раз чуть не утопили, но Таська всякий раз спасала, даже когда казалось что чудо-сеть так удачно подошедшая для рыбалки вот –вот скроется в мутной воде. Вот она - предательница: рыба ведь никак не ловились, только глина, трава, гнилые водоросли так и липли к куску ткани, не оставив на новом хрустящем и сияющем белизной куске ткани ни одного светлого пятнышка. Сейчас эта размякшая предательница ловила Таську. Больно не было. Было унизительно. Вся округа, настоящие и ненастоящие тетки и дядьки были громко оповещены о легком улове. Мама почему-то быстро выдохлась, выпустила Таськин сарафан и саму Таську. Во дворе визгом ревел Игорь. Скрипела на выдохе старая бабка: «Доносчику - первый кнут». Когда Таська влетела во двор, бабка еще удерживала Игоря за ворот. Она была похожа на Бабу –Ягу – злую и голодную. Мокрая, красная и униженная Таська хотела шмыгнуть в дом, но услышала грозный окрик : «Марш огород поливать!». Первым делом Таська прильнула к крану. Вода была отвратительно теплой и пахла ржавчиной. Пить захотелось еще больше. Таська таскала по огороду тяжелую лейку и размазывала по щекам слезы. Душила обида: мама ее совсем не любит, иначе не отлупила при таких-то ненастоящих братьях. Еще Таська думала, что злой и хитрый дед нарочно поджидал в переулке, чтобы не дать ей незаметно вернуться домой, что мокрогубый Игорь смотрит телевизор в доме и это несправедливо, и пусть бы они все, и злая бабка, уехали, дядя Толя - ябеда, иначе кто нашел и привез домой оставленное на реке полотенце? Еще Таська думала о пирожках с капустой, замеченных краем глаза на столе, о холодном молоке в кладовой, о куске хлеба с маслом и сахаром, утянутом незаметно за завтраком и единственном за весь день после. Совсем в сумерках Таська выла от боли и обиды, стоя в тазу, пока мама терла мочалкой ее пунцовые плечи, ободранные коленки, а дядя Толя лил воду из кувшина Таське на макушку, на горящие огнем плечи и саднящие коленки. И опять Таська думала, что мама нарочно трет больно, потому что не любит Таську, а любит дядю Толю, который все это время хитро улыбался, потому что нарочно принес такую горячую воду. Потом мама мазала коленки зеленкой, а дядя Толя нес Таську в дом. От сухого полотенца Таське было нестерпимо больно, и она решила, что больше никогда не назовет дядю Толю папой.
Засыпая, Таська прислушивалась к голосам за стеной:

- Люся, тебе бы Таську выпороть, да побольнее, чтобы запомнила. Надо же какая шкодливая? Испортить новые шторы! Ты за ними три раза в город мотала! А в очереди сколько отстояла? Деньги какие заплатила?
- Что Вы, мама, Бог с ними, со шторами. Толя отпускные получил. Все равно в город ехать собирались - Толе костюм к новому учебному году купить. Обошлось все. Не чаяла живой увидеть.

Таська изо всех сил раздирала глаза. Она хотела дослушать, как мама только с третьей поездки застала в магазине нужную ткань и как стояла в очереди, как после гордилась покупкой и рассказывала сестрам какими будут новые шторы в новом доме - по задумке от стены до стены, в доме, непохожем на другие деревенские дома огромными окнами. Как дядя Толя и все настоящие и ненастоящие дядьки колесили вдоль реки. Что сказал пастух Леха, видевший четверых детей на верхнем перекате, про найденные на берегу полотенце и кофту. Про чужую тетку с валерьянкой, про настоящую тетку Веру, которая вызывала милицию, про ненастоящую тетку Тоню, которая поила настоящую бабушку корвалолом. Таська хотела дослушать и понять, почему взрослым сейчас весело, но совсем скоро сдалась - глаза окончательно слиплись, подушка поплыла, все вокруг закачалось и наполнилось водными бликами. Таська сидела на берегу и болтала ногами в воде. Стая мальков кружила вокруг голых пяток. То ли солнце слепило глаза, то ли блики от воды, и мама не была уже такой далекой - красивая и добрая она близко-близко прижимала к себе Таську, и они вместе радовались солнцу, реке и ловким малькам, щипающим Таську за пятки.

Чудаки бывают разные. Бывают - обаятельные и веселые, а бывают чудаки не осложненные и хмурые. Разные чудаки нам повсюду встречаются. Чудака можно встретить в трамвае, в очереди за колбасой, иногда даже в собственной квартире. Познакомились, съехались, стали жить – чудеса. Присмотрелась, так он - чудак. На дороге чудака встретишь не случайно - они на дороге размножаются, и на работе – случайно не встретишь: на работе чудаки само утверждаются, учатся и обмениваются опытом.
Вызывает обаятельный чудак работников и задает вопрос:
- Скажите- ка мне, дармоеды, какие в экономике самые эффективные методы сокращения расходов существуют?
Дармоеды – глаза «в стол», а чудаку весело:
-Правильно молчите – сокращение штата.
- Скажите-ка мне, бездельники, как долго я вас терпеть буду?
Молчат бездельники, а чудака это раззадоривает:
- Скажите-ка, карманники, как долго вы в мои деньги воровать будете?
Молчат, воры и жулики, судорожно окончательный расчет прикидывают, с "кровными, заработанными" прощаются.
Хмурый чудак - он совсем другой, время на вопросы не тратит:
- Быдло яйцеголовое, ты чем там занимаешься? Отвечай на не поставленный вопрос! Я сказал, «не поставленный»! Рот закрой и слушай сюда: знаешь – уволю, и не знаешь – уволю. Я здесь Чудак!
Обаятельный чудак любит уточнять и проверять:
-Прошу высказываться по очереди. Как Вы сказали? Записал. А, Вы, что думаете? Записал. Теперь Ваша очередь. Я вопрос задал конкретный. Вы так думаете или знаете? Ответьте – да или нет. Понятно, не знаете - не специалист. Мы сейчас специалиста спросим.
Веселый чудак берет в руки телефон, набирает номер, приглашает специалиста:
-Вы специалист? Как Вы думаете, миллион или полтора? О чем вопрос? Вопрос конкретный - миллион или полтора? Какие уточнения? Уточнять буду я: миллион или полтора? Вы думаете полтора. Записал. Вы так думаете или знаете? Вы так думаете. Понятно - не специалист, а мне нужны специалисты. Идите, я приму решение.
Не осложненному чудаку уточнения ни к чему. Он задает вопрос «в лоб»:
- Почему целый коммерческий директор делает Вашу работу? Мне все равно, что Вы по этому поводу думаете. Эту работу должны делать Вы! Мне все равно, что Вы не знаете, чем занят коммерческий директор! Зато я знаю, что коммерческий директор шесть часов делал Вашу работу. Все, идите и работайте, а я пока приму решение.
Разные бывают чудаки.

Картинка из инета

Борис Моисеевич Вантусов был очень доволен. Работы у него сегодня намечалось тьма-тьмущая. Сегодня в его планах было выстраивание стратегии бизнеса, расширение уровня взаимного доверия и подготовка компании к возможным переменам. В плотном графике совещаний и мероприятий Борису Моисеевичу необходимо было между делом разложить на циферки доходы от аренды, оптимизировать кредиторскую задолженность и сократить некоторые расходы.
Борис Моисеевич считал себя человеком образованным и очень одаренным. Он много времени тратил на самообразование и не реже двух раз в году популярно постигал законы кармы (причины и следствие), силу благости и невежества, законы пожертвований, обустройство материального и духовного миров – ведические первоисточники по экономике. Для того, чтобы бизнес «работал хорошо», Борису Моисеевичу теорию приходилось пропускать через свое энергетическое тело. Таким образом, его бизнес обновлялся новыми планами, стратегиями и целями.
Выстраиванию стратегии бизнеса Борис Моисеевич традиционно уделял особое внимание. С утра он пригласил к себе двух директоров - генерального и коммерческого, кандидата на должность финансового директора, двух начальников отдела – коммерческого и экономического, главного бухгалтера и восемь его заместителей. К совещанию Борис Моисеевич подготовил несколько вопросов кандидату на должность финансового директора. От ответов на эти вопросы зависела стратегия бизнеса, которую Борису Моисеевичу и участникам совещания необходимо было выстроить за пару-тройку часов.
Прошло четыре часа от начала совещания, а стратегия все еще выстроена не была. Для Бориса Моисеевича понимание будущей стратегии всеми участниками совещания было очень важно. Он очень старался и для наглядности использовал графики. Так процесс выстраивания стратегии становился значительно проще. Он уже получил от кандидата на должность финансового директора ответы на несколько вопросов. Оставался последний вопрос. В пятый раз Борис Моисеевич терпеливо ждал. Лицо кандидата на должность финансового директора тужилось, мучилось, покрывалось испариной. Изо всех сил это лицо пыталось в пятый раз угадать средний срок службы окантовочного швейного станка. Не угадало, зато Борис Моисеевич был возбужден и задорен: «Я тебе что? Дебил? Я тебе за что деньги плачу? За то, что ты ни хрена не знаешь? Извините, Борис Моисеевич! Простите, Борис Моисеевич! Я стараюсь! Я знаю. Ни хрена ты не знаешь!».
До обеда выстраивание стратегии не завершили по причине «не проявленной компетенции» кандидата на должность финансового директора. По этой же причине совещание отложили на пару часов, чтобы заодно с финансовым директором все вспомнили тему совещания. Борис Моисеевич посмотрел на часы: «Вот это да. Время - три часа, а я еще не обедал». Вместе с бананами, яблоками, сухофруктами Борис Моисеевич заказал к себе в кабинет управляющего недвижимым имуществом. Во время обеда он был спокоен и доброжелателен, потому что здоровое питание – это признак высокой культуры и уважения к себе.
Доходы от аренды разложились на не ровные циферки примерно за полчаса. Еще полчаса Борису Моисеевичу потребовалось, чтобы сделать циферки «ровными». Для того, чтобы оставаться в бизнесе, циферки должны быть «ровными». Для того, чтобы они были «ровными», нужно получать прибыль. Для того, чтобы получать прибыль нужно поменять циферки. Если циферки поменяются ощутимо, то прибыль из точки «А» может быстро перейти в точку «С», миновав точку «В». Борис Моисеевич любил точность и логику.
После обеда Вантусов пригласил к себе в кабинет двух начальников отделов – экономического и коммерческого, восемь заместителей главного бухгалтера и главного бухгалтера, все еще кандидата на должность финансового директора, одного генерального директора и кандидатуру на увольнение с должности коммерческого директора. За два часа он простым языком рассказал о своих логических ошибках при выборе топ-менеджеров в прошлом. К концу нового совещания каждому участнику пришло понимание: Борис Моисеевич – Человек. Даже будучи полностью информированным о возможной ошибке, он иногда делает эти ошибки при оценке стоимости и полезности кандидатуры. Три самых распространенных ошибки, которые Борис Моисеевич совершил в процессе выбора коммерческого директора – дефицит контроля, излишнее доверие, просмотрел «отсутствие компетенции».
В половине пятого в кабинет Бориса Моисеевича заглянул юрист, чтобы подписать какие-то документы. Борис Моисеевич очень рассердился:
- Доверенность ему подписать? Он работает, а мы чем занимаемся? Стенку он подпирает! Какая ему разница – стенку подпирать или задницу отсиживать, если я за его время с восьми и до восьми плачу?
Когда Борис Моисеевич работал, он не прерывался. Ему несколько раз за день звонили кредиторы, но Вантусов всегда держал уровень своего долга под контролем - телефон не брал и так не первый месяц очень успешно оптимизировал кредиторскую задолженность.
Борис Моисеевич знал и любил свое дело, и к восьми часам вечера ко всем участникам совещания пришло понимание стратегии – Компания, в очередной раз, готова к освоению новых рубежей в бизнесе. Она, на минуточку, замерла в ожидании перемен. Для того, чтобы оправдать доверие Бориса Моисеевич необходимо доказать свою полезность. После участники совещания единогласно и по душно проголосовали за расширение уровня доверия и высокий уровень полезности. Чтобы затраты Компании не превысили этой полезности в текущем месяце, участники совещания получили по домашнему заданию – сформулировать до восьми часов утра следующего дня собственные показатели для последующего контроля.
Резкой и размашистой походкой Борис Моисеевич уходил из притихшего офиса и думал про себя: «Хорошо я этих засранцев нагнул. Хорошо получилось и с финансовым, и с коммерческим. Уволю, к чертовой матери, обоих». Вслух, на согнутую в прощальном поклоне спину коммерческого директора, Борис Моисеевич растянул лицо в улыбке: «Хорошо сегодня поработали, правда ведь?».
Работал Борис Моисеевич Вантусов с удовольствием, и только от работы он испытывал истинное наслаждение.
Как там у Классика? Это было действительно сладкое сознание…

Картинка из инета

Подушку повыше, подушку пониже, бок правый, бок левый, колено согнуть, ноги вытянуть, подушку повыше: ну и кто нажрался на ночь? Когда?
Утро. Проснулась, потянулась, выгребла на кухню, весы, вы меня удивили - минус 300. Настроение улучшается. Два стакана воды, минуты гигиены, полчаса -на сборы. Завтрак - каша, хлеб зерновой, масло.
Ошибок не повторяла, мед не черпала - аккуратно сняла горку с чайной ложки. Вариант - безошибочный. Опа-опа, любимая работа. Никто не завел, ничего не происходило, скучно и без эмоций. 10 часов – бутер с сыром, чаек зелененький с лимончиком, стевия. Настроение улучшается.
Обед. КафЭшка в офисе. Первое или второе? Второе и или первое? Рассольник, корочка хлеба, пробежка по окрестностям. Зачем шоколад? Чтобы былО! 15 нуль-нуль - задница оквардратнела. Где руки? В столе, таскают шоколад по кубикам. Йогурт на перекус? Не хочу. А шоколад? Не хочу! И … он закончился. Уффф… отвратительное чувство. Настроение на минус. 17-00. Рабочий день закончился. Домой или в спортзал? Был шанс – прямиком в спортзал. Выбор – домой: организЬму нужен отдых. Вопрос: "А кто устал?". Где шоколад? Где тошнота? Жрать хочу. Аккуратненько - 3 ложки макарошек, грудка куриная, лист салата, помидорка. Красивенько... Настроение улучшается.
Снова шанс - спортзал. Почему? Час пик, народу, как людей, жара. Всё ясно, ленивая задница. Поболталась, поболтала, посидела, позвонила, разозлилась. Стоп! Что это было? Окорок сырокопченый – раз, окорок сырокопченый - два, окорок – три, сыр творожный – из контейнера ложкой, стоя, как лошадь, бутер: паштет печеночный, огурчик сверху. Чай, ложка меда –раз, ложка меда –два, мед –три, пряник. Не было. Пряник? ПРЯНИК РЖАНОЙ, половина зефирины – раз, половина зефирины –два, половина зефирины – три. Как жЫть-тА? Завтра, всё завтра... Без вариантов. Всё - спать! Не давит, не жмет.
Утро. Проснулась, потянулась, выгребла на кухню. Весы, вы меня удивили. Скока-скока? О-ё, шире вселенной горе моё. Завтрак - каша, хлеб зерновой. Ошибок не повторяю – мед не черпаю: аккуратно сняла горку с чайной ложки...

Если Женщина хочет похудеть, она спрашивает Гугл.
О кей, Гугл. Как мне похудеть?
- Доктор Борменталь, ягоды Годжи, содовая ванна, сельдерей, 6 лепестков, зеленый чай, похудеть бесплатно, похудеть за неделю, похудеть без диет, похудеть без спорта, Ксеникал, Меридиа, Редуксин, Лида/Дали, Турбослим День и…
- О кей, Гугл, сайты для похудения?
- Dietplan точка ru, Stroiniashka точка ру, Dietaclub точка ру, Nadietah точка ру, Dietamalyshevoy…
Часто, после того, как Гугл посоветует нужный сайт, Женщина начинает худеть. Все худеющие на Сайте Женщины знают, как худеть правильно.
Если женщина начинает сомневаться, она опять спрашивает Гугл:
- О кей, Гугл, как похудеть правильно?
- Похудеть, не голодая, Диета без ущерба, Единственная система для похудения, Что кушать, чтобы похудеть, Простая и эффективная система для похудения…
Стоит женщине перестать худеть, она начинает искать причины:
-О кей, Гугл, почему я не худею?
- Весы врут, карма, климакс, луна прибывает, тьфу-тьфу, плато.
Собственный опыт женщине подсказывает, она все делает правильно, но весы –предатели, говорят обратное: «Женщина, ты не худеешь!».
Женщина опять трясет Гугл и уточняет вопрос:
-О кей, Гугл, я кушаю одно зернышко в день, регулярно занимаюсь спортом - почему я перестала худеть?
- ПМС, накачивание мышц, плато, эффект «йо-йо», счастливое замужество, вынужденные застолья…
- О кей,Гугл, заткнись…
- Гугл - переводчик, Заткнись, сука- lurkmore, Перевод на английский: примеры, транскрипция, Жириновский – заткнись, Да, заткнись ты уже в Контакте…

И если Женщина хочет похудеть, она худеет.

Разрешите спросить?
- Оно мне надо?
- Мне надо, очень - обстоятельства.
- О тебе еще вчера позаботилось: написало, опубликовало. Читать не умеешь? Запишись!
- Читать умею, но не успеваю.
- Я причем?
- А завтра?
- И завтра не могу.
- Никак? Вы предупреждали, извините, писали, извините, приказали... Обстоятельства...
- Еще раз: читать не умеешь? Понедельник - с 3 до 6, четверг - с 10 до 15. Без очереди - беженцы и мигранты.
- Понедельник - сегодня и солнце высоко.
- Глаза разуй : тебя сколько? Следующий.
- Я думала вы там?
- Там - сям.. Чё надо?
- Услугу хочу.
- Ну?
- Я по телефону записалась: 185 - это я.
- Ну?
- Справка - раз, копия - два, выписка - три.
-Ну?
- 19 страница паспорта, справка от нарколога.
- Ну?
- о составе семьи, Ваше заключение.
- От народ! Читай : подача документов - по записи, консультации - в порядке живой очереди в 6-е окно! Не задерживай! Следующий!
- Здравствуйте.
- Виделись. Паспорт предъяви.
- Да, пожалуйста
- Раньше обращалась?
- Не доводилось.
- Справку предъяви.
- Да, пожалуйста.
- Распишись.
- Да, пожалуста.
- Еще раз, об уголовной.
- Да, пожалуйста. А результат? Сообщите?
- Не отвлекай!
- Мне зайти? Когда?
- Звони, узнавай! Мне что ли надо?
- И тут вы?
- Нет, ну ты реально тупая! Повторяю: хочешь поговорить - записывайся!
- Не поговорить - не хорошо как-то, извините, совсем не хорошо.
- Температура есть?
- Нет температуры. Мне к неврологу.
- Записало : через 5 дней - к терапевту.
- Шутка такая?
- Дура тупая? К терапевту - за направлением.
- А к неврологу?
- У меня невролог приходящий! К неврологу - в пятницу, 13-го, но сначала к терапевту.
- Я завтра еще зайду? Вы просили, извините требовали.
- Требовало? Не помню, но заходи. Я там для таких сайт открыло: goSuslugi.mu, запишись только.

Картинка - из инета

Сказка моя про женщину, про женщину - не бездельницу: про сотрудницу и домработницу, про женщину равноправную.
Или сказка моя про женщину несчастную, про женщину недолюбленую, и любовь ее попусту растраченную?
Расскажу, пожалуй, каждый сам решит. Женщины - три, сказка - одна.
Жила была одна женщина-мужу справному родила сына и доченьку.
Жила была другая женщина – от заезжего молодца родила сына, от другого – родила доченьку.
Жила была третья женщина – родила сына и доченьку мужу слабому, не путевому.
Все три женщины – одного поля ягодки: с малолетства к баловству не привычные, в школе средней – отличницы, в институтах престижных – труженицы, на работе – всеуспевальницы, для семьи – добытчицы и чудотворицы.
Скоро сказка сказывается, да не скоро замки строятся, не воздушные – крепкие, каменные. Каждый камень в том замке - не гранит, не мрамор, а заботы, хлопоты, радение. Каждый камень – ноша непосильная, но по силам она женщине, оттого что женщина – духом сильная. День за днем, год за годом камни и камушки волей женщины к месту докатываются, обстукиваются-отесываются, каждый - на свое место укладывается. Камни - заботы и хлопоты, разные: управляет женщина финансами, принимает мудрые решения, юбку в офисе - не просиживает, тяжелой работой - не гнушается: поднять, принести, где плечо, а где и спину подставляет.
Радеет женщина за мужа справного – гордится его доблестными подвигами, не серчает на молодца заезжего, лелеет и жалеет мужа слабого, непутевого. Со стороны смотреть - любо дорого: словно не камнями - бусами женщина поигрывает, перекатывает – перекладывает, на себя со стороны любуется.
Справный муж у нее в помощниках – на работе работу работает, и в избе всегда подсобит - гвоздь ли полку прибьет, где указано, дважды в месяц – копеечку кладет в женину коробочку: ни в чем себе, душа, не отказывай.
От заезжего молодца женщина лиха не ждет, и не ждет слова доброго, помощи. Охраняет он покой, государственный - какие тут гвозди, да полки? То ли двадцать пять лет отроду, то ли - пятьдесят пять? Это девичья краса - до возрасту, молодецкая – до веку.
С мужа слабого взять вовсе нечего – лежит себе на диванчике, попивает пиво, ругает политиков - не бьет, по кабакам денег не проматывает. Вот и радость - мужик в доме есть!
Скоро сказка сказывается, и чужие детки скоро растут.
Растет сынок – мамка-женщина не налюбуется: уж такой он справный молодец! За столом сидит с осанкой гордою, от девок – отбою нет, но женить молодца мамка не торопится. Приняла женщина мудрое решение: учиться надо молодцу в колледже, в институт поступать компьютерный – с малолетства сынок с компьютером в дружочках, репетиторам за все уплачено. Рядом с сыном растет доченька – женщина женщины: аккуратная и пригожая, в школе она круглая отличница, в институте – спортсменка и труженица.
Растет молодец – ай да молодец! В парных танцах кружится - завидно, по-английски разговаривает - заслушаешься, увлекается рисованием. Приняла женщина решение мудрое - учиться сыночку на дизайнера. В трудах повседневных он натура ломкая, потому как душу имеет тонкую, сыночек – личность творческая. Вот доченька и мала, а всесильная: «Захочу и будет, по-моему: получу второе образование, высшее, буду жить в мегаполисе, на заезжих парней не буду рассчитывать».
Третья женщина по сыночку слезы льет, убивается: не буян, не наркоман, не баловень! По чужим головам за звездой - не ходок, а надо ли? Не везет молодцу случай за случаем. Учителя на него в школе наговаривали: «Ленится». В институты попали сынки избалованные - все экзамены взятками оплачены. Любимому сыночку дорога - в армию, потому что не откупилась женщина. Командиры сыночка затюкали – так не так, и эдак не так. Отдала им героя - не курицу, оттого и душа болит.
Далеко мы ехали, да скоро приехали.
Пришло время сказку заканчивать. Рада-рада была бы рассказчица в ряд поставить молодцев и хвастать, как женщины счастливы: на работе им из гранита памятники поставлены, сыновья - поженены, дочки - замуж выданы, внуки – «правильные», за спиной, словно крылья выросли - уже бабушки, а впору невеститься.
Все не так, как сказочнице хочется.
Одна женщина – боками круглая, на головушке седина развалилась, халатик – ситцевый в ромашечках поменять пора, да не сподобится никак. В голове не одна мысль заблудилась: помнит, сколько соли в маринад класть, в какой день будет Троица, именины внуков, вспомнит и слово из кроссворда, коли голова не кружится.
Другая женщина – на весь мир обиженная, еще больше – на невестку - дурочку. Не для нее она растила сына - художника, с душою тонкою, лирическою. Невестка – злыдня, молодца извела – под нужду подвела. Родила троих – на шее сидит, на гитаре с утра до ночи тренькает, в холодильнике – мышь повесилась. Сын, кровиночка, в переходе торгует дисками, мокроносые внуки - не радуют, от обиды за сына - пожелтела, скукожилась, печень давит изжогой язвенной.
Третья женщина в меру несчастлива, на работу с утра собирается, ноги ломит, спина болит, да не бывает лишней копеечка. Хоронила мужа непутевого – горючими слезами заливалась, в пору было рядом ложиться. В поминальный день слезы высохли: лежит сынок на диванчике, попивает пивко, ругает политиков, мать попросит – полку приколотит, бывшая невестка на выходные – внуков не дает, так баба-ворона - такого молодца выронила.
- А что с доченьками, с доченьками что, рассказчица?
- Все так, как должно быть в стране сказочной:
доченьки - всеуспевальницы, для семьи – добытчицы и рукодельницы.
Наши женщины женщин счастливы: живет одна доченька - мужу справному родила сына и доченьку, живёт другая доченька в мегаполисе, имеет два высших образования, прогоняет, когда хочет заезжих молодцев, рожать сына и дочку не торопится, живет третья доченька с вольным мастером, только временно у него неурядицы, он пока лежит на диванчике.
Женщин женщины - не бездельницы! Строят замки не воздушные – каменные!

Фото: из интернета.

В некотором царстве - в не бедном государстве жили мужик да баба. Царство - государство, может и не бедное было, да очень экономное: избы покосившиеся, мосты завалившиеся, дорог - не сыскать. Дома - бараки, переулки - во мраке. Но жить как- то надо? Вот и жили, не тужили, на велосипед скопили. Дочка родилась. Рады - не рады, назвали Нюркой. Живут себе дальше.
Годочки проходят - дочка растет. Мужик да баба деньги копят - дочку учить, замуж выдавать. Год за годом - пришло мужику да бабе первое дело: дочку учить. Деньги из чулочка вынули - поедешь дочка в столицу, на врача учиться.
Приехала дочка в столицу - все ей нравится. Дома высокие, улицы широкие, по ночам фонари горят, да вот только девки столичные - совсем другие. Наша-то что? Чулочки простые,лифчик ситцевый, юбчонку сама пошила, кофтенку мамка из остатков пряжи сладила, и пальтишко - в клетку. Девки столичные - сапожки лаковые, чулочки с лайкрою, лифчики шелковые, трусы - в кружевах!
Заглядывается Нюрка на девок столичных: какая тут учеба? Как экзамен держать: то ли Нюрка учится, то ли мучается. Кругом хвосты, и возвращаться в свой барак Нюрке не хочется. Стала она по сторонам глазками стрелять. Парни столичные тоже не промах : им девок в лаковых сапожках подавай! Год стреляет, два. Под конец второго года только и свезло - попала Нюрка глазом в парня глупого, но столичного.
Пришло мужику да бабе второе заделье: дочку замуж выдавать. Ох и свадебку заказала - столичным девкам на зависть. Тут-то Свекр пояс затянул. И пошло -понеслось: началась у Нюрки совсем другая жизнь. Хочет она сапожки лаковые, чулочки с лайкрою, лифчик шелковый, трусы - в кружевах! А парень -то и вправду глуп: ни кола, ни двора, молодую жену - к родителям привел, а туда же. Это как же моя Нюрушка без кружевных трусов ходить будет!
Трех дней не прошло - у Нюрки новая прихоть! Не хочет под одной крышей с родителями жить. Хочет жить в отдельной светлице! А то верно - молодым должно быть, где с комфортом жить.
По рыбьему велению, по Нюркиному хотению - живет Нюрка в новой светлице. Свекровь -на вторую работу пошла, свекру банк ипотеку подарил. Мамке с папкой последний чулок развязывать не пришлось: есть муж - пусть платит!
Не прошло и года - спохватилась Нюрка:
- Не хочу на врача учиться - не дура я. Надобно заплатить, диплом психолога купить - нынче модно!
Не прошло полгода - одета Нюрка в шубку:
- Машину подавай! Негоже норковую шубку по автобусам трепать!
А и вправду негоже.
Не прошло и месяца - Нюрка опять не довольна: муж глупый, да зануда, детей ему рожай. Сердится Нюрка. Нравилось - не нравилось, опять глазами стрелять пришлось. Постреляла с полгодика - каков мужичок? И столичный, и родня знатная, при деньгах и при должности, не то что муж и мужнины нищие родственники! Жениться не хочет? Надо ли? Нюрка и сама баба - не промах: при светлице, при машине, шубка норковая, лифчик шелковый и трусы - в кружевах.
О чем сказка-то? Не про Золушку? Про девку из барака? Простите, люди добрые, сказочница завралась.

Жили были старик со старухою у самого края леса. Жили- жили, иногда тужили, чаще счастливы были - жизни радовались.
Из всего хозяйства - кот, Очислав Иосифович, да паук Васька - в углу, за картинкою.
Говорит однажды старик старухе:
- Совсем ленивою ты, баба, стала. Не печешь пироги мне с капустою, по дому ходишь неряхою, по два дня спишь в неделю с утра до ночи, и как грузчик с базара лаешься.
Молчит старуха в ответ.
А старик-то, старик не угомониться никак, кипятится, да расходится:
- Пойду, найду молодуху интересную, чтобы глаз на нее не нарадовался.
Тут старуха не утерпела:
- Ах, ты, старый хрыч. Как бы стала я рано старится? Каждый день ни свет - ни заря поднимаюся, все работу работаю - и по дому, и в чужих людях! А еще с утра до утра думу думаю: как детей обучить, обуть, да одеть, как успеть накормить и семью и тебя вкусно -досыта, постирать портки, нагладить рубашечки, принести домой сумки тяжелые, не забыть тебе к ужину рюмашечку, чтобы стресс не копился - не множился, обласкать Очислава Иосифовича, да за пауком Васькой тенеты собрать. А тебе бы все только кобелица, молодухам зубы показывать. У тебя работа до усталости - это я юбку в офисе просиживаю.
А старик еще пуще расходится:
- Молодую жену хочу в дом привести, чтобы в люди вести лебедушку - лица не прятать, не стыдиться твоей старости.
Осерчала старуха - белый свет не мил. Спать легла в постель холодную, да всю ночь думу думала горькую. Заслужила ли слово обидное?
Утро вечера всегда мудренее.
С петухами старуха утром встала - спит старик, и не горько ему, не памятно. Первый раз глянула на углы родимые, второй раз - на картиночку, на паука Васеньку, третий раз - на старика, рубашечку неглаженную. Подхватила Очислава Иосифовича под мышку - прости, прощай, родимый дом. Много времени прошло, мало ли. Живет в тереме старуха заморском. Уж такая ладная красавица да умница: что не вздумается - все исполняется, молодые купцы вокруг крутятся, норовят - под венец свести. С каждым днем красота ее прибавляется - под глаза чуть ботекса капнула, с открытым верхом в машине катается. А старик сидит в доме с пауком Ваською, рубашечка на нем не глаженая, слезы льет - старуху взад зовет. Молодухи на него не позарились, а другим старухам и подавно не хочется - портки стирать, да пустые речи выслушивать - то про силушку богатырскую врет в три короба, то за спину держится, да охает.
Это что я такое рассказываю? Вот те на тебе, та еще, сказочница? Не так все дело было.
Осерчала старуха - белый свет не мил. Спать легла в постель холодную, да всю ночь думу думала горькую.
Заслужила ли слово обидное?
Утро вечера всегда мудренее. А как встала она ни свет, ни заря - сразу к зеркалу. Из зеркала смотрит старица страшная - седая да лохматая, голова уже месяц не крашеная, глаза что у коровушки - глубокие и печальные. Нет, не плечи по стати лебедушки - коромысло горбатое, выносливое, ноготки через один поломаны, грудь - бюстгальтером не поддержана,оттого висит до пояса, и трусы - в горох. Стало стыдно старухе перед зеркалом. А как ответ держать перед собой? Как ношу нести и красавицей слыть, чтоб старик на молодух не заглядывал, а любил и холил как в молодости - ее одну единственную И сказать-то старухе нечего : сама сеяла - пожинай сама. Что дети выросли трутнями, что старик живет словно баловень: сам не сеет, не пашет - готовенького ждет: ты реши сама, и сама вспаши, собери урожай, да на блюдо красиво выложи. За справкой в собес и то не пойдет. А вдруг дверь в Собесе не откроется?
Работа - ярмо постылое: назвалась груздем - работай без продыху. На рубль вовсе не заглядывай, ты старуха - с тебя хватит копеечки. Очислав Иосифович, и тот второй раз в лоток не идет - норовит надуть в земельку цветочную. А и Васька в углу - еще тот бандит. Только снимешь тенеты - новых наплетет. И сидит старуха перед зеркалом - надо плюнуть в него, да в себя попадешь.
Вот уж истина: на кого серчать, коль сама крива? Не конец еще этой сказочке.У рассказчицы рубашонка мужнина не глаженая, да портки не стираны. Как управится, так про старуху доврет, и доврет складно, и не дорого возьмет.

Фото: Кустов Александр, Иркутск.

По реке - по речке плыла дощечка, на дощечке - жук. Речка течет - дощечку крутит. Жук всеми лапками за дощечку ухватился - и не мертв, и не жив. Покружилась, села на дощечку стрекоза:
- Как, жучок, лихо тебе?
- Ой, лихо, Стрекозушка.
- Не надо было, жучок, на дощечку взбираться, - и улетела.
Крутит речка дальше дощечку, водой холодной захлестывает, а только приутихла -присели на дощечку две бабочки - хохотушки.
- Смотри, подружка, жук совсем промок.
-Ой, смешной какой, лапки трясутся, на усах - капельки!
- Полетели мотылькам расскажем!
Остановилась дощечка - накренилась дощечка, заливает дощечку холодными брызгами. Жук совсем ослаб, из последних сил держится, от брызг холодных уворачивается. Скачут мимо водомерки, приостановились, между собой потолковать :
- Жалко жука...
- Жалко!
Страшно жуку?
-Страшно!
- Своих проблем - пруд пруди...
- Пруд пруди!
- Надо дальше скакать - воду мерять.
Сорвало дощечку - понесло дальше. Жук лапки скрестил, подтянулся, за сучок зацепился. Крутануло, водой подшлепнуло и прибило дощечку к берегу. У жука лапки совсем затекли - с места двинуться не может. У берега пиявки злословят:
- Зачем на дощечку влез?
- Небось в воду - зеркало смотрел, собой любовался!
- Или воду чистую пил - наслаждался?
- Так и надо ему! Не высовывайся - сиди в мутном омуте , своей минуты жди!
Прожужжала пчела :
- Хорош, жук! Сам кашу заварил, расхлебывай - сам!
И мухи за ней:
- Вот тоже, герой нашелся! Помощи не просит - язык отвалится!
И только жук лапки разжал, с жизнью простился - на дощечку зеленый мостик упал. Это муравей за листик ухватился, лапками уперся и наклонил к дощечке спасательный листик.
Ухватился жук за листик - миг, и он уже на бережку. Дощечку дальше понесло. Лежит жук, обсыхает.
Стрекоза мимо :
- Как, жучок, хорошо тебе?
Молчит жук - в себя приходит. За кустиком бабочки смеются - мотылькам рассказывают, как дощечку с жуком по реке несло.
"Надо бы муравья поблагодарить", - думает жук. Обернулся по сторонам - муравей уже далеко да скоро бежит, в свой муравейник торопится. Солнышко-то низко. Лежит жук - песенку в голове крутит: "Эх, хорошо в стране любимой жить...",- вот-те на, а дальше слов песни не помнит. Приподнялся жук на лапках - красота-то какая! Листики вокруг зеленые, речка журчит - звонкая, по воде - туман молоком стелется, колокольчики головы склонили - синие, далеко-далеко - закат розовый! Стрекоза на соседнем кустике еще ответа ждет: "Хорошо мне, Стрекозушка!". Счастливый жук!

Фото: Кустов Александр, Иркутск

Шаловливый солнечный лучик пробился через плотные шторы и настырно лип к щеке и уху, играючи слепил глаза. Любовь Васильевна давно проснулась, но продолжала придремывать в тепле пухового одеяла. «Миша вернется скоро», - подумала она сквозь полусон и решительно села на кровати. Уютный полумрак комнаты рассекал тот самый настырный лучик, он же пригревал вязаные носки, заботливо оставленные Мишей в изголовье. «Говори ему – не говори», - улыбка коснулась лица немолодой женщины. Она раскинула шторы, застелила постель, убрала носки в комод, босая прошла через весь дом, улыбнулась завтраку, накрытому на столе полотенчиком: «Неугомонный!».
Время было раннее. Сытый пес приветливо ударил несколько раз хвостом, но не поднялся со своего места на встречу «молодой» хозяйке. Озабоченные куры не оторвались от дела - продолжили разгребать рубленную траву вперемежку с зерном. Любовь Васильевна обошла хозяйство – теплицы и парники были открыты, бочки наполнены водой, земля дышала парной свежестью. В огороде, саду, как и в доме, царили порядок и покой.
Любовь Васильевна на несколько минут присела на лавку в бане, насладилась остатками вечернего тепла, умылась, и, подумав немного, сняла ночную рубашку - окатилась холодной водой из ведра, до румянца растерлась хрустящим полотенцем.
Довольная, она вернулась в дом, присела на пуф перед большим старомодным зеркалом, принялась расплетать косы, скрученные в несколько жгутов на затылке. Минут через двадцать из зеркала на нее смотрело чужое отражение: красивая женщина, с ржаной копной волос ниже пояса и серыми счастливыми глазами. Еще через пару минут Любовь Васильевна, словно устыдившись счастья, смущенно и торопливо начала расчесывать и разбирать волосы на пряди, вновь затягивать пряди в упругие узлы.
Невольно память всколыхнула запретное: тяжелое детство с непосильным трудом – Люба была старшей из восьми детей в семье без отца, не вернувшегося с войны. Вспомнила общежитие техникума и первый голодный обморок, напутствие матери: «Любка, не кобенься. Я Федору в ножки поклонилась, что посватал – иди, мужик справный! И как на тебя, тощую, позарился?» .
Лоб Любовь Васильевны разломила глубокая морщина, глаза наполнились болью, губы побелели. Она почувствовала пьяное дыхание покойного мужа, услышала и физически ощутила треск рвущегося сатинового белья и косы намотанной на огромный кулак, глухие удары – в грудь, в живот.
Федор избивал и насиловал жену с первой ночи. Она носила первенца, когда по случаю командировки мужа, осталась ночевать в родительском доме. Уснули младшие братья и сестры - две женщины – мать и дочь, остались вдвоем. Люба достала из потайного кармана, вшитого под подкладку пальто, несколько измятых бумажек: «Это Толику на костюм, девчонкам – на рейтузы и Маше отправь немного». Мать благодарно поправила рубашку, выбивающуюся из-под рукава халата – потянулась, расправила складочки на плечах, и халатик не по размеру упал с плеча, оголив плечи и спину. Худенькая женская грудь была расцвечена иссиня черными, к плечу - желто-зелеными пятнами, спина горела воспаленным рубцом. Мать сжимала в руках бумажки и молчала несколько минут, потом еле слышно выдохнула: «Тощая ж ты однако... Как можно? Ты же дитя его носишь? Может ему на работу написать? Партийный – пущай отвечает». Люба отрицательно покачала головой: «Хуже будет, мама. Я стерплю. Он живот и лицо не трогает, да я прикрываю».
Шли годы. Каждое утро Люба туго затягивала косы, с каждым годом глаза становились глубже, сердце каменело, а тело научилось не оставлять синяков и рубцов. После первого ребенка Люба скоро вышла на работу. Немногословная, ответственная и работящая она быстро была замечена начальством, и уже через полгода назначена старшим товароведом в большой торговый центр. Это дома она была Любкой, берегла живот и косы. На работе с двадцати пяти лет Любу уважительно называли Любовь Васильевной.
Пятнадцать лет Люба терпела унижение и боль. Будучи трезвым, в темноте ночи, Федор молчком тянул Любу к себе, зажимал рот, мял и выворачивал груди, заламывал руки, сдавливал коленями, насиловал, после отталкивал, как тряпичную куклу, и засыпал. Напиваясь, Федор куражился: по нескольку раз за ночь накрывал лицо подушкой, наносил глухие удары по всему телу, до крови прикусывал соски и выдыхал с пьяным угаром: «Молчи, тварь, задушу». Утром, как ни в чем не бывало, Федор похлопывал Любу ниже пояса, лез в лицо мокрыми губами: «Любка, справь пироги в выходные».
У Любовь Васильевны не было подруг - Федор не терпел посторонних в доме. Несколько лет подряд она рожала ребенка за ребенком - через три месяца выходила на работу, тянула братьев и сестер, успевала на работе, пережила пару крупных уголовных дел в своем ведомстве, но сохранила безупречную репутацию.
В один из январских вечеров Люба уложила детей спать раньше, долго прислушивалась к шагам и скрипам на улице: обойдется ли? Под утро метнулась на подушке от тяжелого удара под ложечку и проснулась – за окном розовой патокой разливался рассвет выходного дня. Сердце колотилось радостным возбуждением. Приснилось ли? Почувствовала? Бессознательно приняла - никогда больше не испытает этой боли.
Любовь Васильевна тихо, чтобы не разбудить детей, прошла на кухню, завела тесто на пироги. Душа томилась и пела. Она вернулась в детскую и задержалась у каждого изголовья, с прорвавшимся чувством нежности и необъяснимой печали. К обеду Любовь Васильевна управилась с пирогами и уборкой, дошила младшей дочери «Снежинку» к утреннику, с каменным лицом выслушала от участкового известие, что муж Федор найден умершим от переохлаждения на остановке трамвая. На поминках Любовь Васильевна смотрела на многочисленную родню темными, как омуты, глазами. Тетки Федора шептали: «Поплачь, милая, легче станет». Люба , стиснув зубы, молчала и думала: «Куда уж легче?». Родня съехала на девятый день - детей с вечера увела сестра. Любовь Васильевна осталась одна. Она домыла последнюю тарелку, сняла траурную косынку, завела проигрыватель - в пустом, притихшем доме, с завешенными зеркалами, молодая вдова отплясывала казачка.
Тридцать лет после смерти Федора Любовь Васильевна жила заботами детей, работы и была уверенно счастлива. Она всегда вызывала интерес у представителей противоположного пола, но ухаживаний не принимала, любое внимание игнорировала, с приятельницами посмеивалась: «Нажилась, увольте». Любовь Васильевна самоотверженно растила, лечила, одевала-обувала, учила детей, после - женила, выдавала замуж, ставила на ноги молодые семьи, баловала внуков. Помогала покупать машину «путевому» сыну, давала деньги на трех школьников к первому сентября - «не путевому», «путевой» дочери отдала свой талон на югославскую стенку, «не путевой» - двести рублей на поездку по турпутевке в Болгарию. В шестьдесят пять лет Любовь Васильевна отказалась от работы в гардеробе на базе ОблПромПродТорга, где последние семнадцать лет работала директором и с почестями вышла на пенсию.
В эту минуту жизни с ней произошло событие, растопившее холодный камень в груди. На юбилее бывшей коллеги и приятельницы, как позже подшучивала Любовь Васильевна, за ней «приударили дед Гриша и дед Миша». Любовь Васильевна подыграла вдовым «дедам»: весь вечер она азартно кокетничала, кружилась в танце с дедом Мишей, задорно подмигивала деду Грише, и даже позволила дедам наигранно ревновать. Вернулась домой, уставшая, и думать забыла о юбилее, дедах и веселье.
Спустя пару дней Любовь Васильевна оторопела, когда, редкий случай - не спросила, кто за дверью, открыла деду Мише – галантному, с цветами и… билетами в кино. Визит и предложение были неожиданными, но еще большего она не ожидала от себя: согласилась сразу и охотно. Кинотеатр располагался в трех остановках от дома, обратно - возвращались пешком. Миша просто и доверчиво рассказывал, что рано остался вдовцом с четырьмя детьми мал мала меньше, дети давно самостоятельные и живут отдельно, внук – студент МГУ, на прощание, волнуясь, пригласил прогуляться в городском парке на следующий день, еще через неделю - позвал на рыбалку, через месяц прогулок и разговоров предложил перейти жить к себе. Любовь Васильевна, озорно закинула голову в смехе: «Мишка, а в ЗАГС когда пойдем?». «Любаня, у нас с тобой - жизнь позади. Зачем нам ЗАГС? Без обиняков - не хочу, чтобы дети ссорились и делили твой, да мой скарб после. Обещаю, что пока живу, ни в чем нужды знать не будешь: все, что заработаю – твое до копейки. Коли Бог жизнь раньше заберет, то вернешься в свою квартиру. Хочешь, сдай ее на время, а хочешь, пусть стоит - присмотрим, обиходим, и ты в любое время - вольна».
Любовь Васильевна думала еще месяц и переехала. Миша слово сдержал. Он работал сторожем сутки через трое, каждое утро успевал приготовить жене незамысловатый завтрак, нарезать укроп, лучок, редиску, уложить яйца в ячейки и продать на ближайшей остановке до десяти утра. Денег не считал: пенсию, зарплату и доходы от огорода до копеечки отдавал «молодой» хозяйке, но не деньги, не внезапно свалившаяся забота растопили сердце Любовь Васильевны – чувство, ранее не ведомое подхватило и унесло два помолодевших сердца. Они подолгу гуляли, взявшись за руки, сидели рядом плечо к плечу, смотрели на огонь в печи и молчали, рассказывали друг другу о мелочах и прожитом порознь дне, когда Миша уходил на дежурство.
Спустя полгода Любовь Васильевна смущаясь, делилась с «непутевой» дочерью: «Веришь ли, Раюха, с отцом вашим никогда такого не было: Миша мимо пройдет, пледом укроет, а у меня волна горячая внутри прокатится».
Любовь Васильевна закончила прибирать волосы, покрутила головой перед зеркалом: «Хорошо ли? Хороша!»- кокетливо наклонила голову, подняла брови. За окном щелкнула засовом калитка - горячая волна прокатилась глубоко внутри так, что даже щеки полыхнули. Люба легкой походкой порхнула на встречу любимому. Миша тоже светился счастьем, улыбался навстречу и прятал за спиной букетик ромашек.

Простите на глупости, не судите на простоте
(русская народная пословица)

Много лет в Черемшанке жалели Нюшу Боболеву. Веселая девка была – певунья и хохотушка, пока замуж не выскочила за соседского парня – Витьку Боболева. В деревне так рассудили: «Деваться девке некуда, потому и пошла к Бобылям, сирота - при троюродной тетке. Если Виктор от родителей оторвется, так и счастье в дом заглянет – парень он не избалованный, работящий, опять же родители хозяйство крепкое имеют – все не у тетки, пятой из-за печки кусок хлеба выглядывать. В общем, повезло девке». Бобылевы в Черемшанке жили с незапамятных времен и во всех поколениях слыли нелюдимами. Осуждали их сельчане без охоты, в конце пересуда для этой семьи всегда слово доброе находилось: «Дети – ухоженные, чистенькие и сытые, к учебе и труду охочие. Молодые – все в городе образованные: врачи, инженеры. У Бобылихи синяки с лица не сходят, так муж с женою бранятся, да под одну шубу ложатся». Вся жизнь старших Бобылевых прошла за высоким забором. Подросшие дети после школы по чужим краям разлетались, там и оседали, родительский дом редко навещали и долго не задерживались. Один Виктор, младший, закончил железнодорожное училище в районном центре, отслужил в армии, вернулся в родительский дом и привел жену.
В замужестве Нюшу сельчане только со спины и видели. С первого дня и до последнего Нюша работала с утра до ночи то в огороде, над грядками, то в поле - с граблями и вилами, стирала, убирала, гладила, пекла хлеб – работала весь белый день и ночь прихватывала. За работу в поле наравне с мужиками в Черемшанке по обыкновению женщин не осуждали - давно то было баяно, что жена не барыня, но Виктору Бобылеву нет-нет косточки мыли: «Заездил жену. Сорока нет – старуха. Не повезло бабе». Соседкам, если доводилось в лицо Нюше заглянуть, неловко становилось – отворачивали глаза и про жизнь не спрашивали. Синяки с лица Нюши сходить не успевали. От Виктора родила она двенадцать деток. Пятерых - в младенчестве схоронила. Двоих деточек скарлатина унесла, а трое хлипкими и недоношенными родились. Правы были в деревне - не берег Виктор жену, на поминках, захмелев, жаловался: «Я в жены брал бабу здоровую, а она дите как котенка еще в утробе задавила».
Время, как река, унесло одного за другим свекра и свекровь, детей Нюши. Родителей мужа – на Красную горку за околицей деревни. Дети, отучившись, по чужим краям разлетелись. Со временем дом почернел, высокий забор просел и покосился. Летом, нет-нет, дом стариков Бобылей оживлялся детскими криками и непривычной суетой. Это в дни школьных каникул приезжали постаревшие дети со своими внуками. Заканчивались каникулы - возвращалась тишина и темнота в старый дом. Постаревшие и побелевшие соседки, отхлопотав к вечеру по хозяйству, тихонько переговаривались через прясла: «Бобыль-то, старый козел, не уймется никак – Нюшка опять с синяками ходит!».
Сгорела Нюша скоро, как церковная свечка. Сразу после Пасхи старшая дочь Люба увезла ее в городскую больницу. Привезли обратно после обследования, через месяц, старшие сыновья совсем плохую, а еще через месяц негостеприимный дом Бобылевых распахнул настежь ворота. Анну Петровну – добрую и славную женщину пожалели, помянули и проводили в последний путь всей деревней. Бобыль на поминках плакал, но слов утешения от сельчан не услышал. На сороковой день вдовец и вовсе то ли насмешил, то ли рассердил черемшанских бабок: перебрал самогону и объявил себя «мужиком свободным – женихом завидным». От Покрова до Нового года в деревне не осталось ни одной вдовой старухи, к которой бы Бобыль не посватался.
На удивление сельчан к весне нашлась та, которая на сватовство откликнулась – Марья Коростылева. Старуха - характером скверная. В свое время засиделась Марья в старых девах и осталась до старости одна. К её сорока годам соседки между собой иначе, как Костылей, не называли. Прозвище Костыля прилипло к Марье не из-за созвучной фамилии. В пору созревания черемухи она пряталась за ржавой бочкой в своем палисаднике со старым деревянным костылем в руках, караулила и гнала прочь детвору от тяжелых веток с налитыми ягодными гроздьями. Ребятишки всегда знали о засаде и специально провоцировали погоню, после, улепетывали с кистями черемухи за пазухой, наспех сорванными прямо под носом у хозяйки, получали крапивой по спинам и голым лодыжкам от матерей. Из поколения в поколение черемшанская ребятня стремилась попасть в «запретный» палисадник, тогда как у каждого дома, в каждом саду зрела и наливалась своя черемуха. Из года в год мелькали по пыльной дороге пятки, а вслед за ними, перепрыгивая через коровьи лепехи, неслась разъяренная женщина с высоко поднятым над головой костылем.
Новость о переезде Костыли в дом Бобыля мгновенно облетела Черемшанку. В это же время стало известно, что прежде чем посвататься к Костыле, Бобыль обошел с предложением руки и сердца всех вдовых старух. Посмеялись в деревне над «молодыми» и забыли до самой осени - в деревне летом каждый день зиму кормит. Только к осени в Черемшанке заметили, как сильно за лето изменился Бобыль. При жизни Нюши, Бобыль за калитку не выходил в не глаженой рубашке, без пиджака и стрелок на брюках. От него за версту несло одеколоном, спину, даже постарев, держал ровно, взгляд имел надменно-рассеянный. За три «медовых» месяца старик как будто усох и согнулся. На груди мятой и плохо простиранной рубашки «с мясом» была вырвана пуговица, штаны повисли затянутым бесформенным мешком, кепка после неудачной стирки села и едва закрывала седые неопрятные прядки волос. Старик каждое утро семенил по улице в сторону деревенского магазина, а назад спешил с трехлитровой банкой молока и булкой белого хлеба. В очереди за молоком сетовал соседке: «Марьюшке без молока – никак, и чтобы каждый день свежее». Еще через пару дней случилось удивившее черемшанцев событие – Бобыль занял у соседа 50 копеек до пенсии на папиросы, только просил Марьюшке не говорить. Поначалу соседи над стариком посмеивались. Перестали подсмеиваться и простили былую спесь, когда все чаще стали замечать то багрово-красные, то фиолетово-желтые отливы под глазами у Бобыля. Теперь уже деревенские бабы и старухи жалели самого Бобыля. В родительскую субботу Степанида случайно застала его на могилке у Нюши – старик обтирал рукавом еще яркую фотографию на памятнике с красной звездочкой, плакал и жаловался, что дети не пишут и не едут, в доме - не порядок, Костылиха пенсию отбирает, и невмоготу ему жизнь такая.
Спустя неделю, в дом Бобыля нежданно приехали сыновья с невестками, взрослые внуки. За два часа дружно под вопли и причитания свезли Костылю с ее узлами и подушками в собственную избу, которую она сдавала за 3 рубля приезжему агроному. Бобыля отмыли, обстирали, усадили в машину и отправили с одним чемоданом и самоваром в город. За неделю Бобыли–младшие раздали по соседям небогатый родительский скарб, курей и кроликов, вывезли скопившийся за год мусор, продали дом. Перед отъездом, Степан – старший сын, зашел к бабке Зое: «Баба Зоя, не поминайте Бобылевых лихом - проститься зашел. Отца Люба к себе забирает, комнату ему уже отвела. Мне на днях мамка приснилась, молодая, сердитая, ремнем грозила, обещала кудри вырвать, коли отца в старости оставлю без помощи. У меня, баба Зоя, кудрей уже нет – лысина сияет, а так перепугался, как будто с черемухой от Костылихи не убежал. Отпуск взял и сюда». Степан недолго посидел на крыльце дома бабки Зои, потом резко встал, обнял бабку Зою за хрупкие старческие плечи, принял из рук матерчатую сумку с наспех собранными пирожками, огурцами, салом, не оборачиваясь и пряча слезы, почти добежал до машины. Невидимая нить, связывавшая его с Черемшанкой, натянулась и оборвалась – Бобылей в деревне Черемшанка не осталось.

Тамарку Рудакову в Черемшанке считали бабенкой глупой. Поселилась она в деревне не так давно, устроилась работать диспетчером в Автобазу и поначалу снимала комнату у бабки Степаниды. Бабка Степанида одну комнату из двух в небольшом домишке сдавала время от времени не от нужды - от скуки. Хоть и от скуки, но квартирантов строго предупреждала – гостей не водить, продукты без спросу - не брать, возвращаться домой - засветло и после десяти- не шуметь.
Черемшанские бабы на Тамарку косились: бабенка - разведенная, модная, смазливая. Черемшанские мужики тоже вниманием не обошли – изрядно «зубы посушили»: баба свободная, городская, хорошенькая. Степанида спустя месяц не многое могла рассказать о квартирантке - сама толком не поняла, от нужды ли, по любви Тамарка замуж рано выскочила? Почему замужем не задержалась и дитя не нажила? От чего из города сбежала, если битой не была? Соседкам коротко Тамарку представила: «Дура-баба, и несчастная».
На третьем месяце от Тамаркиного поселения в Черемшанке, к Степаниде подошла Семеновна:
- Как думаешь, тетя Стёпа, Тамара - баба добрая?
- А кто ж ее знает? Живет на всем готовом. С работы придет – книжку читает. Я спать рано укладываюсь – она все пишет-пишет в тетрадке, кажись, на инженера учится. В выходные вместе пельмени лепили – ловкая, напрасного не скажу, а так, слово – не вытянешь: молчком-молчком. Ты по што спрашиваешь?
- Думаю, Николая посватать.
Степанида вздохнула. Сына Семеновны – Николая, она знала с рождения. В детстве был, как все черемшанские мальчишки - сопливым и горластым. Ватагой гоняли под окнами в городки, лапту, войнушки затевали, крапивой за шалости был не раз стеган. Мамка в нем души не чаяла: к каждому праздничку - новую рубашку, за столом – лучшее место, у окна на высоком стуле, стоило отцу голос повысить - летела на защиту ястебицей. К классу седьмому, к Николаю прозвище прилепилось - Простокваша. За что, отцу и матери было невдомек, и обидно. Парень вышел рослый – на голову выше сверстников, крепкий, работящий. Не всякий черемшанский мужик в страду копну за три хода на спор переносил, а Николай и без спора, одним махом, пол копны на вилы насаживал, поднимал высоко, нес - в коленках не дрожал, и почти не напрягался. Парень был на деревне видный, а с девками - не везло. Бывало, провожал после кино, приглянувшуюся девчонку от клуба до калитки, на том ухаживания заканчивались. На следующий день девка от него бежала, как черт от ладана. Так и случилось, что когда Николая в армию призывали, кроме мамки никто не обмер, не обещал письма писать и у окошечка ждать. Из армии Николай вернулся старшим сержантом. Вся грудь была в значках: отличник боевой и политической подготовки. Мамка целый год кримплен в Сельпо караулила. Сын вернулся, первым делом деточке костюм новый в ателье заказала – жених, и только! Только деревня перешептывалась: «Простокваша от мамкиной юбки никак не оторвется». За шесть лет после армии Николай кримпленовый жениховский костюм сносил. Новый костюм парню в городе купили с лавсаном, сидел еще лучше, чем из ателье. Носить куда? Работал Николай на железной дороге сначала помощником, через пять лет - старшим машинистом электропоезда, зарплату отдавал матери до копейки, по клубам не ходил - не по возрасту, друзья переженились и по всему Союзу разлетелись, и как Семеновна не старалась – сына не женила.
У соседской калитки Семеновна так рассудила:
- Тамара баба хоть и видная, а разведенная – не девка, на два года старше Николая – кобениться, нет никакого резону! Молодые парни и заглядываются, а никто не женится. Путного и вдового мужика не только в Черемшанке, во всем районе не найти. Николая больно жалко к разведенке сватать – парень не избалованный, при хозяйстве, да в Черемшанке девок путных не осталось, сопливые и те разобраны: Маринка Петровская - жениха из армии ждет, Зинаида к свадьбе дочку готовит, Лукинична и сына женит и дочь замуж выдает через две недели.
Женщины у калитки сошлись во мнении, что деваться молодым некуда, как создать семью, договорились свести их поближе за одним столом, и в долгий ящик - не откладывать, в первую субботу провести смотрины.
В субботу поутру, затемно, бабка Степанида вынула хлеб из русской печи, затеянный накануне, забила две курицы, запекла их с гречкой и потрошками, достала из погреба разносолы - капусту, грибочки, огурчики соленые. Семеновна тоже расстаралась – принесла домашний окорок, несколько тарелок холодца, сало, рыбный пирог и наливку собственного приготовления.
Тамара по субботам работала до обеда, и, вернувшись, немало удивилась праздничному столу и суете. Она весело посерчала на хозяйку за беспамятство - Степанида едва не пропустила Заговенье на Рождественский пост, и присоединилась к хлопотам.
Ближе к обеду со своими разносолами, к застолью, подошли Шурка с Тальяном, бабка Зоя - ближайшие соседи, сыновья Степаниды – Аркадий, Иван и Сергей с женами, брательник Семеновны Григорий с женой Зинаидой Алексеевной, внучатым племянником – Алексеем. Степанида с гордостью покрутила племянника – за годы учебы в Сельхозинституте вытянулся, повзрослел, приехал в Черемшанку на преддипломную практику. Родители очень гордились, что после защиты, Алексей продолжит учебу в Москве – академии Тимирязева по направлению от института. Не долго подождали сватью Галину с мужем Анатолием Михайловичем, Николая в новенькой белоснежной шелковой рубашке с отцом и тремя старшими сестрами при мужьях. Народу за столом собралось не мало – черемшанские жители были легкими на подъем – работали и веселились от души. Уже через час от начала праздника бабка Зоя по очереди с Григорием жгли на баяне, молодежь отплясывала, а мужчины разных возрастов и занятий степенно обсуждали на улице, у распахнутых ворот, международные новости.
В середине застолья пьяненький Анатолий Михайлович поднатужился, привстал и выдал тост:
- За здоровье Степаниды Романовны! Слышь, сватья, сколько годочков тебе исполнилось?
В эту же минуту сватья Галина легко двинула мужа в бок локтем, от чего он резко выдохнул, опустился на стул и потерял интерес к вопросу.
К концу застолья, молодежь – Ивана и Сергея с женами, Алексея, Николая и Тамару, Степанида и Семеновна спровадили в кино, на последний сеанс. Николаю мать денег сунула украдкой, на двоих.
К восьми часам Галина увела домой мужа, обессиленного Заговеньем, и вернулась. Осень выдалась теплой, и мужчины вынесли лавку во двор. Они курили, одну за одной, и обсуждали разгул ультраправого терроризма в Италии, демонстрации в Париже, результаты культурной революции в Китае. Женщины не один раз перемыли посуду, заново накрыли стол, пили чай и пели иногда протяжно и жалостливо, иногда задорно и потешно.
На следующий день Степанида и Семеновна по словечку вытягивали из молодых подробности похода в кино. Тамара посмеялась, что фильм был очень смешным, две серии пролетели так скоро, что главного смысла она не увидела, а Николай пробубнил что-то невнятное, из чего мать разобрала одно слово: «Нормально». Женщины обсудили результаты вечера между собой и единодушно огорчились - «смотрины» не удались.
Прошло две недели, и Тамара съехала от бабки Степаниды в отдельную комнату общежития при Автобазе. Бабка Степанида скучала не долго, пустила на постой Соньку – молодую и бестолковую девицу, приехавшую на учебу в гордость деревни – собственное ПТУ при Леспромхозе.
Еще через три месяца Черемшанку взорвало. Алексей, племянник Степаниды, защитил диплом, отказался от направления в Академию, вернулся в Черемшанку по распределению. Он всего неделю прожил в родительском доме и ушел жить к Тамарке, наперекор и без благословения родителей. Ругали и единодушно хаяли Тамарку и мужики, и бабы, молодые и старые. Алексея - жалели: «Молодой, глупый, дорвался до белого тела – слюни распустил. Еще осенью парня окрутила! Вот тебе и «баба-дура» - старуха, а затянула парня в койку. Змеища, одним словом! Меня бы так поманили – я б не отказался».
Николай после смотрин у Степаниды женился на Соньке весной того же года. Невеста на смотринах Степаниде, Семеновне, сестрам Николая и бабке Зое не понравилась - показалась ленивой и неумехой. Женщины попечалились и рассудили: жизнь сама заставит проворачиваться и всему научит. На свадьбе гуляла вся деревня. После свадьбы Сонька бросила ПТУ и родила Семеновне четверых внуков, как капли воды, похожих друг на друга и Николая. Жизнь Соньку не учила. Она спала до обеда, не умела и ленилась готовить мужу завтраки, собирать обеды – Семеновна сама управлялась, не знала, как задать скотине корм, доить корову. Случилось, что во сне чуть не задавила первенца грудью - бабка вовремя заглянула в комнату к молодым и выдернула посиневшее тельце из-под невестки. В этот же день дед с бабкой забрали внука к себе, а со временем поставили в ряд еще три детские кровати. Еще Сонька бессовестно гуляла направо и налево. Николай, бывало, напивался и бил жену нещадно, но от блуда не отвадил, после каждого битья сам ходил с расцарапанным лицом, и прятал следы семейных ссор от односельчан. Когда срам терпеть стало совсем невозможно, родители собрали старших сестер на совет и развели горе-супругов. Суд присудил детей Николаю – члену КПСС, имевшему больший заработок и отличную производственную характеристику. На суде Соньку спросили о детях и она просила суд оставить ей «маленького». Николай на тот же вопрос ответил: «Больших у меня нет - все маленькие, прошу не разлучать и оставить мне всех». Суд прислушался к отцу. После суда Сонька уехала из деревни и в Черемшанке больше о ней не слышали. Николая после развода очень жалели, и не раз сватали к черемшанским холостячкам. Наливки на смотринах у Семеновны выпили не одну бутыль, только не нашлось в деревне ни вдовой, ни разведенной бабы, готовой переехать в его дом хозяйкой: попоют, попляшут и «бывайте здоровы». Валька Недашкова после таких смотрин ночевать осталась, а утром, чуть свет, пальтишко под мышку, и к себе - через огороды.
Родители Алексея серчали до осени не за вольность сына - на вероломство невестки. Смирились они к осени следующего года. Без пышного гуляния собрали родню и ближайших соседей на скромный вечер по поводу бракосочетания «молодых». Мамка - всплакнула, отец отмолчался, так и «пропили парня».
Многие годы Черемшанка не прощала Тамарке Алексея. Она почти сразу сменила фамилию, родила Алексею троих ребятишек. Через год после первенца, закончила институт, держала дом в порядке, детей – в ежовых рукавицах, мужа – в заботе. После диспетчера, работала в Автобазе мастером, старшим мастером, директором, но односельчане за глаза называли ее Рудачихой.
Спустя сорок лет Черемшанка плакала: хороший мужик Алексей сгорал от коварной болезни и просил взрослых детей, поговорить с матерью. Врачи выписали его домой, и обещали жизнь не долгую – не больше пяти-шести месяцев. Болезнь два года тянула из мужика соки и силы, унесла бы давно - жена не отпускала. Тамара Васильевна окружила мужа такой заботой и любовью, что смерть подступиться к нему не могла, пока он сам жену не уговорил, отпустить его с Богом.

Секрет спокойной старости состоит в том,
чтобы войти в достойный сговор с одиночеством
Габриэль Гарсиа Маркес

В деревне Черемшанка пьющим был один мужик - Василий Егорович. Односельчане его осуждали и… жалели. С какой просьбой не обратись к Василию Егоровичу: сложить печь, срубить баню, залить фундамент, починить часы или проигрыватель, справлял на совесть и брал недорого. Не было случая, чтобы Василий Егорович сказался занятым, немощным и отказал соседу, человеку всякому - знакомому и незнакомому. Бывало, был занят – ждали очереди. Одна беда – очень крепко пил, одна забота – пока работу не закончил, самогоном - не угощать. Жил он бобылем, в маленьком покосившемся домишке, на небольшую пенсию и доходы от трудов праведных. В быту был неприхотлив – обстирывал себя сам, не имел ни котенка, ни куренка, огород не сеял, дверь не запирал. Василий Егорович и деньгам счета не вел, а как «попало за воротник», сам пил и поил деревенских мужиков, почуявших дармовщинку, в усмерть. За спаивание слабовольных мужей частенько был бит бабами, после. Спроси Василия Егоровича о возрасте, вряд ли ответил. Черемшанские бабки, посудачив, и те едва ли пришли к единому мнению: с каких пор Василий Егорович поселился на околице деревни. Многие поколения не было в деревне школьника, не выслушавшего от матери внушения: «Не будешь учиться – будешь жить, как Василий Егорович». В Черемшанке каждая вторая печка была сложена, каждая вторая баня срублена, его руками.
Начинал Василий Егорович работу поутру, еще затемно, работал в одиночку, бревна поднимал плечом и специальными приспособлениями, которые сам изобрел и смастерил, не курил, а потому не прерывался на посиделки-перекуры, останавливал работу, только если результат требовал. Аккуратно сеял и месил раствор, сам выбирал и бережно работал с каждым кирпичиком, особенно следил за порядком: инвентарь, подручные инструменты и рабочее место держал чистыми. Перед началом работы - не завтракал, к обеду - выпивал кружку крепкого чаю с сахаром, к концу дня - ужинал тем, что хозяйки подавали. Ел, так же как и работал: основательно, молча, не медленно и не жадно. Уходя, прощался кивком головы, а утром чуть свет продолжал работу. Соседки заранее договаривались между собой: «Семеновна, я с Василием Егоровичем сама поговорю, а ты не наливай, пока мне баню не поставит». Через пару-тройку дней по улицам Черемшанки неслась хриплая песня: «Когда б имел златые горы…», - а Семеновна оправдывалась: «Не удержалась, подала. Как было не подать с устатку? Не печка – душа! Красавица и умница! Два раза дровишек закинули– батареи по всему дому горячие, жаром так и пышет, ни дыма, ни копоти. О, тяга!». Бывало, что хозяйки подавали рюмочку в конце рабочего дня – с одной что будет? Василий Егорович не отказывался, добавки не просил, но на следующий день всякая работа прекращалась – укорять, молить, стращать было бессмысленно. Две-три недели, а то и месяц, Василий Егорович пил до чертиков и ревел в ответ на увещевания: «Умчались мы в страну чужую, а через год я изменил, забыл я клятву роковую, когда другую полюбил». Пропив имеющиеся сбережения, Василий Егорович возвращался к работе. Хозяйки артачились, что не заплатят копейки за работу, а получали результат и оттаивали. Василий Егорович знал свое дело: второй шесток в печи выложит для утвари - удобный, вместительный, резные наличники и балясины поставит. Как не заплатить, когда душа радуется?
Случилось, что позвали Василия Егоровича в соседнюю деревню в трех километрах от Черемшанки класть печку. Возвращался обратно затемно, при ста граммах с устатку и бутыли самогона за пазухой, «на дорожку». По пути Василий Егорович хотел к бутыли приложиться, остановился, прислушался – как будто идет кто в след… Обернулся – пусто, тронулся - полуночный спутник «ток-цок». Ни разу не приложился к бутыли, раза три останавливался, прислушивался. К дому подходил - зябко от жути, обернулся перед калиткой и разом расправился: «Тьфу, ты, окаянный». Из темноты полуночи на него смотрел поросенок, месяцев трех от роду, худющий - кожа да кости.
Василий Егорович прошел через ограду, поросенок – следом, поднялся по крыльцу - поросенок уши повесил. Распахнул Василий Егорович дверь и кивком головы пригласил незваного гостя в дом. Поросенок простучал по крыльцу копытцами мимо хозяина, остановился на входе – жалкий, большеглазый, лопоухий.
Василий Егорович поставил бутыль с самогоном на стол, осмотрел пустые шкафы, сходил до кладовой и принес серую от времени крупу. После затопил печь, чего не делал месяца три с приходом апрельской оттепели, сварил «тощую» кашу. Все это время поросенок по-собачьи лежал в дверях, почти не реагировал на хозяина. Малыш был истощен настолько, что Василию Егоровичу пришлось взять его на руки и кормить с ложки, каждый раз терпеливо ждать, пока бедолага справится с очередной порцией.
Бутыль с самогоном в этот вечер так и осталась стоять на столе. Рано утром Василий Егорович прямиком направился к соседке. От нее принес полбуханки хлеба и крынку парного молока, замесил молочной тюри, накормил исхудавшее животное. Перед уходом Василий Егорович принес из кладовой свой зимний овчинный тулуп, свернул его домиком и уложил поросенка вовнутрь.
К вечеру Василий Егорович закончил кладку печи в соседней деревне, за стол не сел, попросил хозяйку слить ему в банку горячую лапшу, приготовленную к ужину. Домой торопился, вернулся еще засветло, и был встречен слабым, недовольным ворчанием. Василий Егорович с уважением отнесся к постояльцу за чистоту тулупа и пола, вот только бутыль лежала опрокинутой на полу, содержимое разлилось по полу и большей частью стекло в подпол, оставив приторный запах сивухи. Перед ужином они с постояльцем прогулялись по заросшему огороду, где поросенок справил нужду и получил имя Евсей. Лапшу Василий Егорович разделил на двоих, тщательно размяв порцию Евсея ложкой. Поросенок был очень слаб, к концу кормления, уснул на руках разомлевшего мужика.
На следующий день Василий Егорович обошел сельчан - перенес заказы на пару недель вперед, записался в деревенскую библиотеку, вернулся домой с толстой серой книгой «Свиноводство», косой и полной авоськой из Сельпо. В авоське уместились детская молочная смесь, пшено, подсолнечное масло, сахар. О яйцах и молоке Василий Егорович еще с утра договорился с соседкой – бабкой Зоей. К вечеру он выкосил траву в огороде, чем немало удивил округу. В дальней части огорода обустроил «свинский туалет» - срубил не высокий настил из досок с «встроенным» и вынимающимся для мытья старым тазом.
За две недели кормления по часам и регулярных прогулок, Евсей выучил дорогу к туалету, правила самостоятельной еды без жадности, место у печи на мешковине, набитой соломой. За время «вынужденного отпуска» Василий Егорович привел в порядок свое скромное жилище. Он отыскал занавески, пролежавшие в сундуке без малого сорок лет после смерти жены, подивился, что не истлели. Занавешивал окна Василий Егорович не для красоты - от любопытных глаз. Ему было непривычно и неловко в роли няньки. После окон, Василий Егорович перемыл и разделил на двоих посуду, обзавелся тапками, побывал на приеме у окулиста и приобрел очки.
Еда для Евсея с этого момента готовилась в собственной утвари и строгих пропорциях: как в книге было написано про витамины, белки, углеводы. Он оказался свиньей смышленой, чистоплотной и жизнерадостной. Из всех недостатков имел единственный: орал диким визгом, когда хозяин надолго уходил по делам. Так и случилось, что после «отпуска» Василий Егорович вышел на очередной заказ с бутылью молока, бутылкой каши с взбитым яйцом и ложкой масла по рецепту, с поросенком в рюкзаке за плечами. Заказ был не простым. Василий Егорович работал с утра до поздней ночи десять дней подряд и прерывался только накормить малыша. Поросенок как будто чувствовал важность работы. Он не любопытствовал, не лез на руки, как это было дома – спал после еды или подслеповато щурился из угла лежа на подстилке.
За последним ужином хозяйка налила работнику рюмку беленькой, но свинья подняла такой визг, что Василий Егорович оставив не тронутыми щи, рюмку на столе, подхватил ее подмышку, вещи - в охапку, убежал, не прощаясь. Так проявился второй недостаток Евсея – он на дух не переносил запах самогона.
Три недели после обсуждали это событие в Черемшанке: бабы жалели Василия Егоровича - допился, мужики похохатывали и крутили пальцем у виска - тронулся.
Зимой заработок Василия Егоровича существенно падал: он чинил полезные сельчанам предметы – утюги, часы, паял кастрюли, плел сети на заказ, в свободное время выгуливал Евсея за околицей, подальше от людских глаз. Он с осени накопил деньжат - подписался на две газеты и журнал «Наука и техника», купил лыжи. Мужики, ранее приветливо подававшие руку и первыми чуявшие дармовое зелье, больше не заходили на огонек, не похохатывали, а злобно смотрели вслед сутулому старику на лыжах и семенящему рядом поджарому кабанчику-подростку, сплевывали и ругались: «Скурвился, алкашина!».
К Новому году Евсей с щенячьим восторгом выполнял команды: «Ко мне», «Сидеть», «Лежать», служил и несся в «Апорт», а с приходом весенней капели со свинским удовольствием носил хозяину тапки, газеты из почтового ящика. В долгие зимние вечера, вытянувшись вдоль печи, он внимательно слушал хозяина, который негромко зачитывал газетные новости. Время от времени Евсей поднимал голову, пофыркивал и похрюкивал на новости о происках империалистов, о задачах пятилетки, о нерушимой дружбе народов и надеждах человечества. За зиму Евсей изрядно подрос, от частых прогулок покрылся густой волнисто-упругой щетиной и, в отличие от своих сородичей, был поджарым и очень подвижным. Принадлежность к свинскому роду выдавали розовый пятак и лопоухие уши. Поведением питомец Василия Егоровича все больше походил на своего хозяина: не суетился без нужды, терпеливо ждал, пока хозяин закончит работу, не проявлял эмоций на людях.
В первых днях мая Василий Егорович еще раз удивил односельчан – вскопал огород и под руководством бабки Зои высеял морковь. После высева Василий Егорович, сидел на крыльце, трепал за уши Евсея, балансирующего весом на ступеньке, чтобы быть ближе к хозяину и думал о чем-то далеком. Бабка Зоя раскладывала кулечки с семенами и поясняла:
- Тут вот – репа, через пару недель посеешь, горох, кукурузы немного – все убери в землю до Троицы. Василий, ты меня слушаешь?
- Зоя Семеновна, мы с Севкой у Нади были. Думал, не найду. Это он меня волоком притащил к месту. Могилку поправил, прибрался. Птички поют. Солнышко припекает.
Василий Егорович счастливо жмурился. Бабка Зоя помолчала:
-Пойду я, Василий, прилягу – ноги рвет, сил нет. Молоко твоему Евсею на крыльце оставлю, забери, не забудь, - уходя бабка Зоя обернулась и украдкой перекрестила блаженного мужика.
На Троицу Василий Егорович растянул на заборе сети – уложить и отдать заказчику. Подошел сосед - Мишка Лыпенков, мужик – рослый, веселый, работал на спиртовом заводе шофером – возил барду. Про него в Черемшанке говорили : «Обе руки левые», и прозвище было соответствующее - Мамалыга.
«Слышь, Егорыч, нижний венец в бане прогнил. Поменяешь?», - и не дождавшись ответа продолжил с усмешкой: «Кабан у тебя больно мясной. Две фляги найди - буду барды тебе возить два раза в неделю, к осени - забьешь. Сало с палец толщиной бу…».
Василий Егорович оторвался от укладывания сети, поднял голову.
Мишка попятился:
- Что ты, Егорыч. Пошутил я.
Глаза Василия Егоровича помутнели, а кулаки сжались. Он постоял несколько секунд, в раздумье - шагнуть вперед или повернуть назад:
- Некогда мне, да и слаб руками стал – не под силу.
Повернулся и пошел к дому.
Мамалыга постоял еще пару минут, хотел окрикнуть Василия Егоровича, спросить, не подобрать ли помощников, но не решился. Шел домой и не мог взять в толк, за что старик на него обиделся. Не было еще в Черемшанке случая, чтобы Василий Егорович соседу отказал.

Из мелких приступов одиночества и состоит,
собственно, жизнь… Барт Р.

В деревне Черемшанка у бабки Зои издох цепной пес. Он давно поседел, ослаб зрением, охрип, но службу нес исправно. Слег два дня назад и отказался от еды. Накануне, с вечера бабка Зоя сняла с Тузика цепь, потрепала за холку – пес как будто уснул, а поутру она нашла его спящим вечным сном. Бабка Зоя отдала соседу сотню, чтобы закопал поглубже за околицей, строго наказала соседкам ее не беспокоить в ближайшую неделю, и шестой день справляла порядок.
В первый день она сняла и перестирала шторы, вынесла и перетрясла перину, подушки, одеяла, самотканые дорожки. Во второй и третий день - побелила потолки и стены, подбелила печку, мыла и убирала много. Шкафы двигала сама - упиралась, скользила по полу тапками, кряхтела, сопела, но справилась. На четвертый день бабка Зоя совсем выдохлась - болела спина, ломило руки, но на этот день в ее планы входила не трудоемкая и кропотливая работа. Она весь день просидела за столом - нашептывала сама себе, разводила руками, грозила худым кулачком невидимому собеседнику, и только к глубокой ночи закончила писать в тетрадке по-детски круглыми буквами: «Белье, полотенчики новые -Шурке, швейную машинку, отрез вельвету – Степаниде, бочку – Егоровне, самовар - Егору…».
На пятый день бабка встала пораньше, чтобы успеть на проходящую электричку, уложила в сумку документы на дом, вторые очки, выдворила кота на улицу и отправилась в районный поселок в сорока километрах, к нотариусу - своего нотариуса в деревне не было. Вернулась затемно, уставшая, умылась и легла, долго не могла уснуть - ворочалась, стонала. На шестой день бабка Зоя жгла мусор во дворе, топила баню и мыла крыльцо. Мусором бабка Зоя посчитала семь стопок похвальных грамот местной хлебопекарни, где она трудилась с четырнадцати лет, откуда по старой памяти до самого закрытия к ней бегали пекари за советом. Шестьдесят лет грамоты аккуратно копились в комоде, двадцать лет - пролежали в кладовой тугими перевязанными стопками.
Крыльцо было не крашенным, и мытье требовало много сил. Она скоблила старенькие посеревшие доски тесаком, поливала горячей водой и снова скоблила несколько часов к ряду. По окончанию мероприятия старенькие лиственничные доски зажелтели как новые. Бабка Зоя принесла из кладовой новую, ни разу не постеленную самотканую дорожку, и, покряхтывая, раскатала ее на крыльце. Она очень устала за эти дни - в баню собиралась медленно, но прежде на свободную полку уложила новенький халат, тонкую сорочку, сатиновый бюстгальтер, простые чулки с резинками, тапочки и ситцевую голубую косынку, сверху - бумаги, привезенные от нотариуса, паспорт, трудовую книжку, остатки пенсии. Всякий раз она долго перебирала: то новые сорочки – выбрала розовую, ни разу «не одеванную», с рюшами – правнучка Соня подарила на 8 марта, то новые трусы – долго фыркала, но остановилась на белых, теплых, с начесом. В продаже таких давно не было – невестка привезла из Белоруссии лет пятнадцать назад. Собрала вещи для бани, но прежде подошла к забору:

- Шурка, баню за собой не прикрывайте, за котом моим присмотри, пока Егор не приедет, - и, не дожидаясь ответа, пошла в баню.
Шурку, в ее шестьдесят четыре года, бабка Зоя считала молодухой, а мужа Шурки, Григория, по прозвищу Тальян – «никудышным мужичонкой». Сорок лет они прожили по соседству – у Шурки с Тальяном дети выросли и разъехались, а своей бани отец семейства так и не срубил.
В бане баба Зоя ценила пар. Сегодня она парилась особенно долго, несколько раз заходила в парную, несколько раз обливалась ледяной водой из таза, ворчала на себя за немощь и не промытую спину.
На следующий день Шурка забеспокоилась – во дворе и доме бабки Зои царили темнота и покой: ставни - закрыты, уличный фонарь - погашен. Вдвоем с соседкой Степанидой они прошли через калитку во двор. Дверь в дом была не запертой. Темную комнату наполняла свежесть недавней побелки, тусклый ночник освещал фарфоровых лебедей и танцовщиц, пластиковые корзиночки с розами на комоде, кружевные салфетки на столе, накрахмаленные шторы на окнах. На высокой белоснежной кровати лежала маленькая и умиротворенная старушка, живая и по всему здоровая.
Соседки смущенно стояли в полумраке и не решились включить свет. Они не боялись хозяйку. Бабка Зоя не имела вздорного характера. Безусловное уважение к словам и поступкам старой и мудрой женщины было главной причиной их нерешительности. Много лет она выручала деньгами и продуктами, помогала лечить детей, давала советы, как солить капусту, отучить мужа-пьяницу и печь хлеб, вывести тлю из черемухи и когда высаживать огурцы в грунт, как отвадить полюбовницу, прясть шерсть.
- Девки, не стойте тут. Помирать буду. Шурка, кота до времени к себе забери. Как помру, моим сообщите.
Женщины еще недолго постояли, молча вышли из темного дома. На следующий день вся деревня знала – бабка Зоя помирает. Через пару недель деревня судачила:
- Не встает. Егор, Вера и Валентина приезжали в выходные, уговаривали в город ехать, врачам показаться. Вера плакала, Валентина фельдшера из района привезла, Егор грозился силой в город увезти – ни в какую!
Еще через месяц:
- Шурка со Степанидой вторую неделю по очереди у постели дежурят. Ночью, Шурка думала, бабка отошла - преставилась. Хотела крестик нательный одеть, наклонилась - бабка-то дышит.
Еще через месяц:
- От сердце-то у бабки… Третий месяц без воды и еды лежит. Чем живет? Один Бог ведает.
Три месяца бабка Зоя пролежала в постели без еды и воды. Поднялась всего один раз на втором месяце лежания - зазудела голова. «Как бы пока не помру вшей не расплодить», - подумала бабка Зоя, поднялась с кровати, шатающейся походкой, прошла к зеркалу, большими портняжными ножницами локон за локоном срезала волосы, как захватила ослабевшая рука.
Через три месяца в родительский дом приехала средняя дочь бабки Зои – Полина.
- Теть Шур, я бы и раньше приехала - Наташу прооперировали, Ксюшка - с рук не идет, Мишка – грудной. Наташу неделю назад выписали, Слава отпуск взял, у мальчишек – каникулы, вот только и вырвалась.
Полина приехала с тремя внуками-подростками: младшим сыном и племянниками - сыновьями Егора и Валентины. Дом бабки Зои наполнился шумом и суетой. Первым делом Полина раскрыла ставни, раздвинула шторы. Бабка Зоя лежала на кровати сиреневым надменным скелетом. Вторым - отправила мальчишек колоть дрова, возить воду, топить печку в доме и бане, сама развернула уборку: расплескала по полу ведро воды, отыскала швабру, чтобы собрать тенёты, успевшие за три месяца обтянуть углы, сгребла в таз фарфоровых лебедей и танцовщиц.
-Полинка, не чуди – помереть дай спокойно!, - надменный скелет сидел на кровати, свесив худые ножки и сердито сверкал глазами.
Полина не отреагировала на молнии, уверенно и шумно продолжила уборку. Скелет вернулся в лежачее положение и равнодушно скрестил руки на груди. После бабка Зоя до самого вечера оставалась недвижимой и со стороны казалась, что и вправду померла.
К вечеру на печи пыхтела кастрюля наваристого бульона, распространяя по дому и по двору слюноточивый аромат, в комнате, напротив «умирающей», развернули хозяйский круглый стол, и ровными рядами в шесть рук внуки выстраивали пельмени. Бабка Зоя оставалась безучастной – лежала с закрытыми глазами, скрещенными руками, только что подбородок был задран выше, губы ушли вовнутрь напрягшихся скул, обтянутых кожей.
Полина позвала мать громко, сказала, как отрубила:
- Мама, поднимайтесь, баня готова!
Бабка Зоя не шелохнулась. Полина решительно сняла с кровати, выдернула из пододеяльника и сбросила на пол одеяло, аккуратно потянула подушку из-под головы, вытрясла ее из наволочки, отправила туда же. Бабка Зоя открыла глаза, всхлипывая и давя слезу, протянула жалобно:
-Полька, дай умереть спокойно… , - но Полина была суровой:
-Мама, не пойдете сами, позову внуков - подхватят, унесут, бросят на полку и выскребут. Помрете – чистой.
Бабка Зоя пару раз испуганно хлопнула глазами, поднатужилась и села. Подоспевшая Шурка помогла ей попасть ногами в тапки. Бабка Зоя сверкала глазами и чуть слышно шипела:
- Злыдня, сойди с глаз! Помереть не даст - навязалась на душу!
Подоспевшие внуки подхватили под руки невесомую старушонку и почти на руках унесли в баню. Полина помогла раздеться, подсадила на лавку. Она добрый час терла и обливала водой исхудавшую до скелета мать. Парила не долго, побоялась, что обезвоженная и голодная, бабуля не справится с парными процедурами.
После бани сосед Тальян легко сгреб бабку Зою, укутанную в махровую простыню, в охапку и принес в дом. На стул под бабку Зою положили подушку, под спину – валик из одеяла. Бабка Зоя трясущимися руками вцепилась в кружку с бульоном - пила жадными глотками, отдыхала каждые два-три глотка. После кружки с бульоном и пары «выцыганенных» пельменей бабка Зоя «захмелела». Она раскраснелась, казалось, что худенькая шея едва выдерживает инопланетный череп с синими глазами-блюдцами, с симметричными белыми помпонами по верху –остатками состриженных, распушившихся от мытья, седых волос. Весь вечер она лихо обыгрывала внуков в карты, как сама считала - удачно мухлевала.
На следующий день к бабке Зое привезли врача. За дополнительную порцию бульона несговорчивая старушонка позволила осмотреть себя. Заключение врача было логичным: «Бабушка абсолютно здорова, но крайне истощена».
Полина с внуками прожила в родительском доме все осенние каникулы. После недолгого препирательства бабку Зою усадили в машину и увезли в город – отъедаться под присмотром. Ранней весной бабка Зоя взмолилась: «Полюшка-доченька, отпусти меня, Христа ради, домой – чужие люди за домом смотрют - не порядок. Морковку сажать - время, а я – чуркой лежу. Не могу боле, Полюшка».
В первые выходные бабка Зоя вернулась в Черемшанку. Умерла она во сне через восемь лет в возрасте сто два года. За год до смерти очень ослабла зрением, охрипла, за два дня – отказалась от еды, прилегла с вечера накануне, казалось, уснула, а утром Шурка нашла бабку Зою спящую вечным сном.