Поплачь, дитя, пока ещё возможно,
Смягчить слезой неопытную боль.
Пока ещё не всё на свете - ложно,
Пока ещё не все гримасы - роль.

Поплачь, дитя, не раз ещё придётся,
Искать забвенья в зыбкости границ
Твоих надежд, где радость обернётся,
Лишь взмахом чудом высохших ресниц.

Поплачь, дитя, пока хватает соли,
Ведь "завтра" ждёт, и завтра всё всерьёз.
В нём счастья нет, но есть - границы боли,
Есть скорбь и смех, и пресный привкус слёз.

На стихотворение "По вере" Елены Лерак-Маркеловой

Был создан этот город для мучений, тоски и разведения химер,
но вот однажды куча развлечений явилась в виде беженки из Блэр.
Епископ же не знал, что недотрога, едва не отыграл за упокой:
совсем не до любви, когда с порога без ''здрасьте'' зарядили кочергой,
вдогонку приголубили поленом, воткнули что-то острое в корму
и прокляли до сотого колена...
Швырнули бесноватую в тюрьму.
...Как позже раскопали доки сыска: на первый день свернулось молоко,
на третий — из тюрьмы сбежали крысы, а на четвёртый — рухнул потолок.
К епископу наведался кондратий, к монахиням повадился инкуб,
Под грохот обвалившихся распятий растрескалась святыня — божий зуб.
Отшельнику был голос из пейота, в крамольный цвет окрасился ручей,
евреи положили на субботу, исчез куда-то с кассой казначей.

Сверкало небо грозно и зловредно, дивясь такому множеству грехов —
на что способны ба... ну то есть ведьмы, когда им не везёт на мужиков!
Какой же это город без темницы?
Кляня вовсю и бабушку и мать из-под ареста выгнали девицу,
И впредь решили женщин - штрафовать.

"...если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя"

Я почти дописал газель,
О прекрасной царице дэвов.
Но какой-то козёл посмел,
В тихий омут закинуть невод.

Вот бы вдумался кто из вас,
Выгоняя на волю джинна -
Что же важное каждый раз,
Остаётся на дне кувшина?

Из какой голубой дали,
Надоевшее - влезть повыше?
Был один, китайчонок Ли,
Остальные... никто не выжил.

Мой дружок, беспокойный бес,
Говорил: не бывает даром,
Не осталось ничейных бездн,
Не дождаться чудес на шару.

Он не стал на судьбу пенять,
Не скулил у закрытой двери.
Он всего лишь хотел понять,
А его заставляли верить.

Кто не падал ни к чьим ногам,
Не юлил за кусок без риска...
Вы могли быть равны богам,
А живёте подобно крысам.

Назовите вершиной дно -
Только небо не станет ближе.
Что за выбор - глядеть в окно,
На бескрайность зловонной жижи?

Где останется грязный след,
От умельцев плести интригу.
Да смотрите вы в бездну век,
Вам из бездны покажут фигу.

И сказал, уходя, Иблис,
Одурев от брехни и визга,
Что король в королевстве крыс,
Это просто - большая крыса.

Не поставить печати зла.
На помойку. Чешу в затылке.
Надо было прибить козла,
И остаться сидеть в бутылке.

Пепел сожжённых богов,
Медленно падает вниз.
Клочьями старых стихов,
Пылью от выцветших риз.

Мёртвым - уже не летать,
Мёртвым - не нужно платить.
Не о чем стало мечтать,
Незачем стало любить.

Стали мешать журавли,
Ловле вертлявых синиц.
Долго не таял вдали,
Пеленг серебряных птиц.

И - ни друзей, ни врагов,
Пуст расколдованный лес.
Просто, со смертью богов,
Кончилось время чудес.

Поздним ответом пришла,
Ясность из прожитых лет -
Раз ни добра, и ни зла,
Значит, и прошлого нет.

Истины сгинут в песках,
Цели размоет вода.
Мёртвые птички в руках -
Сказка ушла навсегда.

Вечер зябко пролил на туманные стекла,
Разноцветный огонь электрических звёзд.
Мы вдвоем в тишине, в этой комнате теплой,
Где вино по глотку не доводит до слез.

В ожидании губ приоткрытые губы,
Не полезно томить болтовней ни о чём.
Канул в лишнее день, бестолковый и глупый,
Пьяный ритм застучал по вискам горячо.

Разлетелся в куски полумрак невесомый -
Это кровь запевала языческий гимн.
Провались этот мир - размозжён, колесован,
Мы вдвоем - вот и все, что здесь нужно двоим.

И зашаркал внизу не проспавшийся дворник,
И незваный рассвет просочился в окно...
Как же звали тебя? Кто теперь это помнит?
Вот уж точно не я, и - не все ли равно?

Сверкнули два злых изумруда,
Из мокрых колючих лиан.
Озноб, лихорадка, простуда -
Липучий болотный туман.

Застыли испуганно джунгли -
Здесь где-то притих ягуар.
Неясные тени скользнули,
Обрел очертания пар.

Уже проскользнул, где короче,
Найдя мной оставленный след,
Всевластным хозяином ночи,
Текучий его силуэт.

И я задрожал, как собака:
Дай, боже, мне здесь не пропасть,
Когда из враждебного мрака,
Раскроется жаркая пасть.

В чье логово сдуру забрался,
Пугать бесполезным ружьем,
Кого обмануть собирался,
Ничтожный, назвавшись царем?

В горячем дыхании леса,
Родился мурлычущий стон.
Бесшумно упала завеса,
Я понял: добыча - не он.

Уже не слишком интересно,
Бродить по плоскости земной.
Зато все чаще мыслям тесно,
Начну - не против? - по одной

Чего: Ума?. Таланта? Света?
Недостает стихам моим?
Да сколько б лет жила Джульетта,
Когда б Ромео был вторым?

На чем последнюю страничку
Переверну, и как - ведь грех,
Изжить редчайшую привычку,
Считать себя умнее всех.

Пускай не всех, хотя бы - многих,
Хоть половины, с кем знаком.
Как быть своим среди убогих,
И не считаться дураком.

Что в бесконечности эфира
Есть я, и, боже, вразуми -
Ну отчего в пустыне мира
Так тесно, черт ее возьми?

Там в пику чьим-то упованьям,
Не стал я - слава и аминь,
Мужчиной - в женском пониманье,
Любимцем битвы и рабынь.

Зачем вопросы без ответов,
Зачем ответ, когда не ждешь.
Зачем из множества сюжетов,
Ты свой сюжет не узнаешь.

Зачем помешан век на силе,
Зачем она не тем дана,
И отчего в кишащем мире,
Так пусто. Есть ли чья вина,

В том, что горчит ночная свежесть,
И размывает серый дождь ,
Почти что пушкинскую прелесть,
Почти шекспировскую мощь.

Зачем... мне вечного касаться?
Едва ль длиннее мига путь.
Ни толком с мыслями собраться,
Ни глубже в зеркало взглянуть.

Сегодня погиб мой враг...
Я молча пошёл домой,
Как раз там стоял коньяк,
И чокнулся сам с собой.

Простил. Мой прощальный тост:
''Пусть будет удачным суд...''
Ведь так завещал Христос?
Да что-то не часто мрут.

Ну что тут сказать? Свинья.
И умер, как жил - свиньёй.
Почти что такой, как я,
И всё же - совсем иной.

А скоро уйдёт мой друг,
Устал он уже давно.
Привет там владыке мух.
Такое у нас кино -

Все врозь, но одной толпой,
Собакой, не взявшей след,
Туда, где да хоть какой,
Грозящий погаснуть свет.

Там узел из ста дорог,
А даже по двум - нельзя.
Придумали нам врагов...
Придумались нам друзья...

Придумали цель и смысл...
И сказку за сто морей...
Ты прожил чужую жизнь,
И стала она твоей.

Ловко вывел из давних сентенций,
Нет, не страшный пока ещё суд:
,,Не убий - не купив индульгенций,
Не кради - без тебя украдут.

Не желай посторонней невесты,
На врагов никогда не гневись.
Бойся кары высокой небесной,
Как ...младенец... живи эту жизнь.

Не гордись - ибо нечем гордиться,
Меньше трескай - не хватит на всех.
Если бесы зовут утопиться -
Не ходи: нестрадание - грех.

Но навстречу суровой године
Выйди светел, лучист и истов,
Положи свой живот за святыни,
И на благо других животов.

И тебя не укусит акрида,
До тебя не доклюнет каплун,
И девицы небесного вида,
Станут ангельски петь поутру.

Ты восстанешь в сиянии веры,
Сверху сверзится божия рать...''
И сгорят со стыда лицемеры.
Аллилуй им - и вам не хворать.

Всё решилось единым днём, новой строчкой из книги судеб.
Там написано: "Быть вдвоём - по другому никак не будет."
И случилась такая ты... не прошедшая молча мимо.
Но падение с высоты часто с жизнью несовместимо.
Из назойливых терапий серых вялотекущих будней
Я шагнул, я не смог - терпи обречённо на гиблом судне...

В тихий вечер на край моста... Здесь на ужин обычно кашка.
Твой конечный приют - мечта, мой последний - дурдом "Ромашка."
Уходи, ты всего лишь тень. Отвратительно ноет зуммер.
Растворяется яркий день.
Возвращаюсь...
А может умер.

На ,,Рыбу счастья'' А.Фо.

Летающий рыб неизвестного вида,
Смотрел недовольно на новый затык.
Гнилая мыслишка таила обиду:
Ну что доигрался, летучий балык?

Дружище-медуза, подводные гроты...
Разгневанный кракен швырялся икрой:
Не нашим - пинка и счастливой охоты.
Предателям - нет, и, мутантов - долой.

Задело... За дело! .Глядим веселее.
Назад не пускают? - ни шагу вперёд.
А мы, рыбопти - тьфу - грустить не умеем.
Великое дело вовек не умрёт.

Пошли вы - орал ни на что не похожий,
Но так и не сдавшийся вечный бунтарь.
Вы, водные гады, упрямы - я тоже,
Пробьюсь ниже всех в марианскую даль.

Попавший под клюв пролетавший поморник,
Едва оклемавшись, рассказывал так:
Он яростно реял, плевался на волны,
И кракенам сверху показывал фак.

Неважно мне количество морщин,
Залегших под глазами навсегда.
Неважно мне количество мужчин,
Прошедших между нами в никуда.

Неважно мне, кто тихо поутру,
Положит на постель твою цветы.
Неважно всё... пусть завтра я умру.
А важно, что ты - есть, и ты - есть ты.

Тихий голос из тёмной пустыни,
Надоевший себе самому,
Неумолчно шуршит: Это минет.
От меня не спастись никому.

Подкрадётся незваное лихо...
Дальше сам: и, лучом по стене,
Я уйду незаметно и тихо,
И не вспомнит никто обо мне.

Не похвалит никто, не осудит,
Как я жил, чем дышал, что любил.
Ни-че-го уже больше не будет...
Да идёт оно на хрен. Я - был.

Как долго ещё мертвецу избегать огня?
Ты старше холеры, но мерзости есть предел.
Имел двести раз я тебя и того коня,
Который тебя и коня твоего имел.

По правой руке Сульдэ - да ты что всерьёз?
На небо не втащишь кровавых своих седин.
Примерно такое писал бы, да кто б отвёз?
Неслабый воитель, достойный Джелаль-эд-Дин.

Не вырвали сердце, и нет, не упал, топор,
В вонючем зиндане, в клоповой сухой тюрьме.
Убит был за краем далёких грузинских гор,
Дурацким абреком, который ни бе, ни ме.

Скромнее тебя лишь облезлый степной шакал.
Всю жизнь убегающий - гаже чумного пса.
Примерно такое ответил бы, кто б читал?
Чингиз бы нашёлся, увы - не умел писать.

Почил он под бубны, вытьё бесконечных жён,
В гробу золотом, при слиянье забытых рек.
Был каждый десятый над ним не спеша сожжён...
Никто и не знает, чем кончил тупой абрек.

Начнёшь сочинять - и страсть переходит в блуд
Могила исправит... возможно. Скажите мне:
Когда я не пью, тот, похожий на белку - флуд?
И на фиг я к мудрым мыслям приплёл коней?

Сульдэ -бог войны

Джелаль-эд-Дин, последний правитель Хорезма, до конца жизни - враг Чингиз-хана.

Я швыряю снежками в окошко
Выходи - эта ночь коротка
Заблудилась в сугробах дорожка
Замерла на полвзмахе рука

Тёплых губ утомлённая сладость
Белых звёзд ослепительный лёд
Я принёс тебе светлую радость
Ангел мой - ангел твой тебя ждёт

С корневища ливанского кедра
Тихо-тихо взлетел Азраил
Покраснели от кашля и ветра
Неостывшие губы твои...

Пылят военные дороги
Настали жаркие деньки
Венец творения двуногих -
Ствол - продолжение руки

В тени заката цвета хаки
Ремнями стянутый юнец
Сжав зубы, будто в школьной драке
Рассыпал веером свинец

Кого-то в сумраке развалин
Нашел расплавленный комок
Пчелою злобною ужален
Расплылся красным правый бок

Слабея от кровавой течи
Поднять не в силах автомат
Другой рукой врагу навстречу
Метнул гранату наугад

С разбойным свистом откололся
От тельца черного кусок
В живую плоть легко впоролся...
Взорвался пламенем висок...

Неспешно сумерки сгустились
Мир стал обителью теней
Две струйки под гору скатились
Чернея влажно меж камней

А под дождем, к утру упавшим
Смешались лужи все подряд
Уладив спор врагов вчерашних -
Смерть побратала двух солдат

Да матерям, в платочках чёрных
Веками выверен ответ:
Рожайте новых обречённых
От этих проку больше нет.

Мечтали - нам бы сердца из стали.
Учили - лбом не пробить стены...
Всё тот же гвалт суматошной стаи,
Клюющей пепел чужой войны.

А кто-то главный опять напорет,
А прочим всяким - стоять стеной -
И - молча в землю минутой горя,
Всеобщей, то есть, ничьей виной

Навесят цацек, надарят хлама,
Кто выжил, вылез, сумел продать,
Пиит, галдящий победа-слава,
Трескуче вспомнит другую мать.

Чревато вякать под гул пожаров,
Фуфло отчётов и треск помех,
Что эта мать - как чужая шмара:
Любить - дозволено, трогать - грех

А выдрать сердце из вражьей плоти -
С потопа свято, как долг отдать.
...Какой-то мерзкий, вонючий плотник
Вдруг отказался тогда стрелять,

И всё - насмарку, и все - по норам,
И никого, ни с каким огнём...
Вам место в стойле с глухим забором,
Так отчего ж бы и не в моём?

Уймётся тварь... до другой затеи.
Считать умеет, и видит край:
В любом раскладе - делить трофеи,
Радеть о мире, и строить рай.