Есть только две бесконечные вещи: Вселенная и человеческая глупость. Хотя насчет Вселенной я не уверен.
Альберт Эйнштейн

Утро меня пробудило рано:
тьма слева, справа, а та, что прямо,
манит, звездой мигнув.
"...Время сочится водой из крана, и не закроешь, прологом драмы
встал, подошёл к окну.
Вечность пронизана звездной пылью,
там - я и ты, мы любили, были. Миг - и наверх уйдём.
А на поверку все "были-жили" -
трепет травы луговой ковыльной.
Тихо шагнëм в отëл
Альдебаранов и прочих овнов, сбросив рубашки шарфы и кофты,
скинув с себя трусы.
- Здравствуйте, тени детей и предков,
внуков и внучек, и злых главредов,
Мухи, Орлы, Весы! (Не имена, и навряд ли - клички)
Вечность, не то, чтобы счастьем личным
плыть - не плотва в пруду! ..."
Стоп!
Не желаю такое утро!
Под одеяло замёрзший, мудрый,
голый к тебе иду.

Но вместо женщины желчный критик
криком встречает: "Писать идите!
Правьте в себе раба!"
Слово занозой тащу за ногу -
прочь, словно жилу из глотки, снова
думаю - ты права.
Женщина! Ключик телесной бездны!
Нам хорошо там вдвоём, не тесно,
времени просто нет.
Мило тепло, очень может статься
мне и тебе до зари шептаться.
"...Небом, среди комет... ".

Дождь танцевал соломенной вдовой.
Дождинки бедовали одноного.
По лужам не найти им никого
из тех, кому нелётная погода

сулила бы короткий передых.
Не видно "птичек" - время подкрепиться. "Малой" бы пошутил насчёт еды:
- Не заказать ли нам немного пиццы?!

"Свияга", "Бес", "Угрюмый", "Лесовик",
он слышит смех живой, самозабвенный
(в "доставку" из окопа позвонить -
не ближе, чем до Боженьки на небо) ...

Но это там, а здесь сырой погост
для тысяч в смерть не верящих дождинок,
хранящих пузырями глаз вопрос:
- За что?, - и просьбу, - Стойте, подождите!

Поток воды и город - всë не то,
дома, трамваи, грязные машины.
Газон парит, открытым, жадным ртом
смакуя воду.
Он. Шагнуть решился:

Скрип-скрип, шлëп-шлëп, на скорбное потом
оставив память, сотней острых лезвий,
он женщиной взял дождь под локоток.
- Пойдёмте обмывать мои протезы?!

И грянул гром коротенький, не злой.
Презрев, по факту, Божии высоты
из мокроты пространств орёт "Малой":
- Жив командир?! Приветик - от "двухсотых"

Мы из краëв, где всегда поют,
Грустно ли весело, но душевно.
Помнят о тех, кто погиб в бою
Под Сталинградом, Смоленском, Ржевом.

Здесь воровато-святой восток -
В жуть материт экипаж боярский.
Тут наша воля, любви исток -
Из Бугульмы мы, из Красноярска.

Нам лишь дано о себе судить!
Горе народное - не потеха.
Время пришло мы - туды-сюды...
Некуда деться - лететь, не ехать:

Пристань стеклянная, я готов
Ваньку валять, вниз с небес шагая.
- Прибыл я к вам из страны богов -
Шишкина, Сталина и Шагала.

Троцкий и Ленин, Гапон, Ермак,
Царь Иоанн, новгородец - Невский
Рядом со мной! Вы - кромешный мрак,
Век не отмыть. И скажу вам честно:

- Бойтесь разящей моей руки!
Не дланьпожатный? Плевать! Не грустно.
Рукопожатен я для других:
Негру, индийцу ладонь до хруста

Буду сжимать. На ступень ООН
Крупной ногою в сибирской чуне,
Тяжко ступлю. Я есьмь миллион
Предков, живущих в чукотских чумах.

Ждите, остался живой. С тех пор.
Я на пороге - мишенью в тире.
Вижу врага и даю отпор.
Не отступлю, я - глашатай мира.

Бывает так, что всякий миг особ.
Бывает. Жаль - случается нечасто...
Спит женщина, не ведая часов,
А рядом - я не сплю. Какое счастье! 

По тёмным окнам чертит мокрый сад -
Косые буквы ветками выводит.
А мне тревожно, хочется писать:
"Люблю её!". И я не сплю в угоду

Желаниям, которые манят.
Они  волшебны, радостны, бездонны! 
Спи, женщина, я дам тебе огня. 
Он нужен в подостывшем за ночь доме.

В чуть тёплой печке корчится зола,
Ей голодно, ей хочется, ей нужно.
Ни всполоха, жар бледен, хил и слаб.
Подбросил дров -  пошёл дымок. Закружит

Печное пламя  -  есть чему  пылать,
Гореть и опадать в ночной истоме.
А я не сплю, я женщиной крылат
(Любовь - не дым, не выветришь из дома).

о Тот Кто Есть! подай орущий клин, подвешенный средь сереньких белил,- осенний холст без морока и крови. и без того, на что нас обрекли но, если б захотели - мы смогли, увы слабы. дай старенький коровник. осенний мир не может быть иным, как печки без поленниц дровяных: дома, заборы - просто, сыро, строго. поодаль храм, в том нет ничьей вины - без купола стоит и без стены. есть Ты, и я пристыженный, убогий. подай нам, если нужно, тяжкий крест - дань захолустьям наших дивных мест, как журавлей: любя, терпя, - бесплатно. и пусть разносит ветер небом весть о, если можешь, дай нам Тот Кто Есть,
орущий клин потерянный, солдатский.

Посвящается Р.

Да сбережёт тебя от разных бед:
болезней, и бездонного колодца
наш Господин; плясать, и песни петь
и радоваться злату точно солнцу

он не позволит. Жизнь - вода реки,
меж берегов есть горе, смерть и радость,
и поцелуй, дрожание руки,
тепло груди, бедра шероховатость.

Ты повседневье пробуй удержать
без права сослагательного "я бы":
строй дом, веди жену, детей рожай,
и знай - не спит - манит добычу дьявол.

В дыхания последки, как в итог,
вложу - что знаю,
промолчали Вы бы?
Хочу шепнуть:
- Дружок, пусть будет Бог
всегда с тобой, так легче
делать выбор.

Слава ВДВ!
Никто кроме Вас!

Если вас не смущает число врагов,
злопыхателей, тех - что с ухмылкой крутят
у виска, заверяют всех "он дракон"
огнедышащий, смрадный, отвратный, жуткий.

Не спешите менять поутру носки,
стопку водки заешьте зелёным луком,
и враги задохнутся от злой тоски:
с всенародной любовью бороться глупо.

Отправляйтесь в парк Горького, тут и там
находите подобных и разом, вместе
залезайте в чëм были в любой фонтан
и, купаясь в бассейне, орите песни.

В понедельник - под душ, не забыв о том,
сколь чудесно быть громом, с небес летящим.
Это вскоре, - сейчас вы дракон. Дракон:
цвета неба берет, а под ним тельняшка

Старушка умирала очень долго:
Хрипела с перерывами на стон,
Всё для того, чтоб утром с чувством,
с толком,
Нам рассказать - какой был ночью сон.

Мы, - по летам упитанный мужчина.
Она, в уютном, мягком неглиже.
И наш ребёнок, где бы он учился
Мурчащим быть и сладостным душе?

Жильцы большой трëхкомнатной квартиры
Внимаем, утопающей
в горе
Пелёнок, простыней. Заговорила:
- О господи, как взор его горел!

Я - на перине в этой славной спальне
Лежу одна, невинно, без греха.
И, вдруг с картины вниз спустился Сталин.
Сел на кровать, всë смолкло - не слыхать

Часов что так выбешивают ночью,
Спит домовой, ему не до проказ,
Не прогремит брусчаткою извозчик,
Не выстрелит Аврора в сотый раз.

Мы говорили. Что мы говорили, -
Почти не помню: пожалел, мол - зять
Ничем не примечателен не криво,
Да и не прямо - ноль, ни дать, ни взять.

А дочке на балах кружиться примой,
Крутить котам усы - так нет же, нет!
Борщи, полы, уборка, где тут прибыль
Домохозяйке, умнице, жене?!

Озвучивал мне сотни разных версий
На час, на день, на скудное потом.
Как обобрать ковер от мерзкой шерсти,
И как расправиться с проказником котом.

Рассказчица уснула, амба квоте,
Квартирный мир внезапно подобрел:
Жена легла, мне - время - на работу,
Коту же всласть валяться на ковре.

В памяти каждого есть места,
там нет веселья и глупых шуток:
вид на соседнюю дачу,
стар

домик за ржавой колючкой, жутко
девочке старой (инсульт? инсульт!), -
бодро вещает ей кто-то свыше.

(Соки пусть кушает, жидкий суп).
Девочка Шура жива, так вышло.
Шурочке словно бы десять лет:

лето, июль, детство ближе, ближе;
дворик, качели, болезни нет,
шëпот деревьев из сада слышен;

не разберëшь, - поперëк и вдоль,
всë заросло у соседа - кругом,
так-же по кругу приходит боль,

снизу и вверх. Распускают руки
детство салфеткой, тончает нить.
Было ли что-то? Играют дети.

Полдень. Деревня. Девчонке быть.
Солнце, плита. На исходе лето.
Мама поставила самовар.

Таз, - на плите подгорает вишня.
Шурочка вспомнила все слова,
маме шепнуть бы, но мама вышла.

Иногда представляется -
в степени икса
путь вчерашний, день завтрашний. Искренне жить
очень хочется!
Знаешь ли, стоит влюбиться
в каждый час, в каждый миг.
Пусть дорога лежит

мимо ранних цветов, что растут вдоль обочин
направлений, что в юности выдумал сам.
Позже, в трудных местах изменял, между прочим,
идеалам, привычкам, друзьям, небесам...

О мой Бог! До тебя - неспеша полдороги.
Дай мне сил удержаться, дойти, не присев.
Снисходительным будь, если надо - будь строгим.
К детям, внукам, любимой пусть мчит карусель

карту звёздную, полную высшего смысла,
надо мной над детьми, что в начале пути.
И над той, что мне жизнь подарила. Как вызнать?
Где искать ту, что так торопилась уйти?

Пусть ответ на задачу не будет внезапный,
проводник в степень икса мне - ангел святой:
пол-дороги осталось однажды, не завтра,
сына к маме проводит дорогой цветов.

Соседу, хорошему Человеку и семьянину Лëхе, Машке и сынишке Стасику посвящается
--------------------------

Аэродром,
военный борт,
особый груз
мы грузим бережно в КамАЗ, никто - не трус:
контрактник-прапорщик Илья,
два "мобика' и старший, я, -
мордвин, **лы , двухсотый - белорус...

Я пожелал бы
не узнать вам тех седин,
когда не крикнуть, не заплакать, не уйти,
когда мать просит гроб открыть -
часы застыли ветер стих...
Не дай вам Бог военного пути!

А где-то там
окопы в клочья
рвёт арта,
не видно света, беспилотников орда
висит с утра и до утра,
кусок не донести до рта
без глины на зубах, - такой бардак.

Стеклянный порт
наполнен странными людьми:
баулы, сумки, мамы-дети - не пройти,
а нам с Ильёй лететь на юг
туда, где гулко пушки бъют. ..
Илья сказал: "мы точно долетим"

Пусть где-то там
окопы в клочья
рвёт арта,
не видно света, беспилотников орда
висит с утра и до утра,
кусок не донести до рта,
без скрипа на зубах, -
Мы живы, брат!

Руководство... стран затягивает в воронку войны...
Столкновение перерастёт в обмен ядерными ударами...,
К. В. Сивков член АВН , доктор военных наук

Слабый ветер, щадя, подвернул под меня плащпалатку.
- Спать пора, - прошептал и свернулся в стволе ПэПэШа.
(Не беда, что - старьё) всё забрав из разбитого склада,
я ушёл по фонящим развалинам в лес, неспеша.

Под утратившей хвою, как сбритые волосы, ёлкой
на ночлег встал, запил горсть таблеток шипучей водой.
- Лучевую болезнь вряд ли - вылечить краденым йодом
с казеином, но ты не умрёшь, - организм молодой.

Так сказал мне отец. Для того интонацию строже,
чем обычно извлёк зз сожжённого мокрого рта,
и закашлялся, сплюнул остатки обугленной кожи...
- Слышу бой вдалеке, бьёт - как будто бы наша "арта".

Он отправил меня поутру по росе на разведку,
пачку соли, тушёнку, мешок, полторашку воды
мне отдал. Я вернулся. Зарыл тело... Рядом. На ветке.
Примостилась ворона , теперешний друг, поводырь.

Мне и ей половинку искать, отогреть не сдаваться,
на краю Ойкумены потом жить семьёй без затей.
Дом срубить, охранять, сеять просо, прясть лён - может статься. ..
Нарожать кучу птиц и здоровых счастливых детей.

В погожий майский день я умерла:
я так слезлива, чувственна, нелепа,
под чик-чирики птичьего сверла
оглохла, обезумела, ослепла.

Дорогой в ад всё-всё запрещено:
остаться, подавиться жалким словом.
Я плачу, плачет май - скулит щенком.
Чуть дальше музицирует беззлобно

за  тощим парком старенький мотор -
с грузовика развешивают флаги.
Народ, субботник - радостный декор,
и зелени чуть-чуть, а мне - неладно.

Идем мы со щенком, он майски глуп.
Пусть, наплевать, мне с ним немного легче,  -
плохие мысли ловит на лету
беззлобной пастью, что копилка мелочь.

Чуть отдышавшись, бедствую тобой.
Среди прохожих ищет взгляд усердно
твою походку, голос: - Боже мой!
Сошла с ума - "ни с кем" веду  беседу.

Мной обделённый, ходишь, спишь и ешь
не там, не с той, не то. Я знаю - глупо
намеренно оставленную вещь
искать, как портмоне, кусая губы.

Перетерплю тебя, как Божью месть,
и перестану плакать большерото.
У всякого глупца дорога есть
и  право покурить у эшафота...

Мой господин, вели мне быть с другим,
родить ему, судачить за обедом.
Прошу тебя вакансию слуги
заполни, а меня предай забвенью.

"Я не хочу говорить о войне..." -коммент. неизв. авт. на работу 51.Стр. 8 третьего паратура конк 'беспредел "

Не хочешь говорить, а говоришь!
Представил на мгновенье, на секунду
в реальности Одессу, не Париж...
Кафе для иммигрантов. Проститутка
пьёт кофе, туфли сняв с усталых ног,
клиентов нет. Она и я - нас двое:
штатбс-капитан и фрейлина. В окно
заглядывает Эйфель. Я расстроен.

Ещё бы! Непризнавший свой народ,
живу не там, не так, со мной - неладно:
штабс-капитан - каратель и урод,
герой войны противной мне Антанты.
Случается.
Не плачешь о былом.
Нет. Про себя мычишь,
сцепив ладони...

- Позволите? Штабс-капитан Крылов.
(Приморский город, море неспокойно,
вечерний бриз из брошенных газет
и фантиков, и прочей дребедени
воронку закрутил).
- Мадмуазель,
Вы к морю прогуляться б не хотели?

Я и она. Вдали - живой закат
снижается, глядит подслеповато,
алеет море, кровью бьёт в бока
шаланды.
- Ты и я - мы виноваты!
Ты здесь - никто, я - жалкий эмигрант...
Пусть Родина зовёт колоколами -
нет, мы теперь ей не сестра, не брат,
и нерушимы стены между нами.

Москва, Одесса - болью жжёт внутри...
Грехи неизлечимы алкоголем.
Нам лучше о войне не говорить.

Давай поговорим о нашей боли?..

Жизнь прожить — не поле перейти.
Народная поговорка

В кремле темно. Пустынно в тронном зале.
Медь труб Андрей Иваныча зовёт:
— Порядок бди, — партийно приказали:
авто плотиной встали, он в осаде, —
не дрогнул, спас судьбу и на завод
к станку вернулся. Он из тех кто знает...
что это стоит: — Жывэ будь, товарыш...

Не много Бога в гибели ребёнка,
нога толпы кровит — в столице март.
Раздавленный кричит, рукой скребëтся
и быть тому, так — нет — авто:
— Не троньте!
Товарищ Колонтаев дочь, и мать вверх тащит, в кузов. Город смертью тронут.

Убит, лежит среди цветов весенних
в гробу людей и каше площадей,
прощается с товарищем Генсеком,
авто — что баррикады, без сомненья
он выдержит и тыщу голых тел
сметёт прочь с улиц в морги, в исступленьи...

(....встаёт поутру на завод Колонтаев, зевает и тянется сладко спросонья,
укрыл одеялом спасённую, гладит, целует. Свежо. Надевает кальсоны
которые вечером споро латала. Коптить — без семьи много а этом резона?

...пока мы толпа не страшит нас косая, коса бабки глупой, да! мёртвыми
с мёртвым, плечом о плечо рядом с Лоцманом встанем,, гудком паровозным
стремительным, твёрдым чугунно взревëм:
- Я люблю тебя, Сталин! Ты вёл нас к Победе за Бога и *ëрта!)


Взлетает "дзеньк" от сдвинутых стаканов, что дым от папирос ползëт кольцом
над лампой, над столом и, замолкает осипшим "здравэ будь, товарыщ Сталин! ".
Хрустящим малосольным огурцом закусывает жадно Колонтаев.

О сказанном забыто за делами:
картошку, сало масляные рты
жуют, глотают, губы изрыгают
смех, разговоры, песню затевает
изрядно захмелевший фронтовик.
Завёл ночной метелью плач о славном

(мой дед, Андрей Иваныч Колонтаев: жил-был-обвык, не бедствовал в аду,
окопами по всякому бывает то грязь и холод, то тепло землянки,
огонь печурки, перебор тальянки спасеньем от дурных военных дум...

Припев гремит, пульсирует о главном...
...В атаку, Вашу мать, честной народ!
За Родину! за Сталина! Вперё (оОО)д!)

В достатке неба на Родной Сторонке,
великий Кормчий Лоцман и Генсек
он тот, кто есть, попробуй шуткой тронуть.
Он как и прежде держит оборону,
он рядом с теми кто идёт на смерть,
в строю небесном он не посторонний.

Неисповедимы пути господни.
Библия

Сколько верёвочке не виться, конец будет.
Народная поговорка

Дом полной чашей у Зинаиды Прокофьевны,
Гаражи и дача, сгореть бы им в костре.
Во вчерашней "Правде" статья опубликована:
- Оглашён приговор, Нейман Зэ Пэ -
расстрел.

В голос плачет уборщица Мира Загитовна:
- Ой Вэй, трындец всему , Зина в СИЗО сидит!
Ночью она мне приснилась пулей убитая.
Плачет, обещали - от трёх, до десяти.

Мявчит у заднего крыльца толпа кощщëночек.
По недомыслию, мол, мы всё-всё вернём:
икру, балык, три куртки кожанных. Ещё бы там...
Простили Зину, не занимались *ернёй.

Кто бы нам вынес отведать ведро сосисочек.
Зина-директор, звëздочка, ей бы сиять.
Если поможет - напишем "туда" записочку:
так мол и так, мы берём вину на себя...

На даче опечатанной рекс беспородистый
подобрал репьястый очень громкий живот.
-- Нейман приди, всё прощу и, как водится,
супчику плесни, хоть и не сыт, да живой.

Судно уборщице, лучше бы не завидовать
грустной сиделице (кто я? стукачка, мразь!)
- Вот и конец верёвочке, Мира Загитовна, -
лентяйкой по мокрому полу "шурш" да "хрясь"...

Ночью наводчице будет иная миссия.
С пулей в затылке снова еë посетит
бледная Нейман, шепнëт:
- Расстрел, по амнистии
на строгий режим - париться - до десяти.

-----
Статья 93-1. Хищение государственного или общественного имущества в особо крупных размерах ...наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет с конфискацией имущества, со ссылкой или без таковой или смертной казнью с конфискацией имущества**. * Статьи ...93 ...- с изменениями, внесенными Указом от 3 декабря 1982 г. (Ведомости Верховного Совета РСФСР, 1982 г., N 49. ст. 1821). ** Статья 93-1 введена Законом от 25 июля 1962 г. (Ведомости Верховного Совета РСФСР, 1962 г., N 29, ст. 449).

Следуй своей дорогой, и пусть другие люди говорят что угодно.
Данте Алигьери

Июльский вечер зыбким полотном
холодных непоседливых созвездий
кружится с небосводом заодно
воронкой щедро данной сельской бездны.

На самом дне лишь я да пришлый пёс,
и старый дом, в потёмках не отыщешь,
чернеют брёвна, выше - светлый плёс
и ветерок мальком, никто не лишний.

Ни дом ни я ни тот, чей жаркий зев
кусок колбасный благостно отведав
не лает, тут понятно и козе, -
у друга есть съестное - прячет где-то. ..

железно клацкнув цапает жучка
и выпускает словно от простуды
смешно чихнув. Фонарик светлячка мерцает выше, выше. Выше - спутник:

машу рукой тому, что над водой
живёт, искрит, роняет пролетая
на дно реки светящийся поток
и понимает - жук-непланетянин,

посланник неба брошен на зеро,
но жив, не умер, растворяет панцирь,
толкает пса хитиновым серпом
скребущейся ноги, он ввысь собрался...

Вверх-вверх, подпрыгнул вверх, слегка жужжа.
По ткани бездны кистью безвременья
чертить ему, а следом, чуть дыша,
мальку ветришке ворошить деревья

в ночном саду, что обступает дом,
встречать, шурша травой, удары яблок,
манить собаку спрятанной едой
и побуждать скулить чуть слышно, зябко.

Замки плотины заперты, крепки.
Небесный плёс пестрит от ярких зëрен
На сотню лет вперёд мы дно реки
Усталый дом и сад, и я с Трезором.

Дороги которые мы выбираем, - О. Генри

Утро на блюде восхода подано,
Духа, Отца, Божья Сына подданный
я просыпаюсь на малой Родине,
здесь мне всего милей.
Нет бесноватых, не слышно блоггеров, -
что утверждают, тебя мол продали,
лесом и полем послали, вроде бы,
к домику на селе.

Кем-то, когда-то, как будто "посланный",
к тройке медведей, заре меж соснами
Тем не униженный, славлю Господа.
- Хватит тебе забот.
Освобожденный тобой от барщины
где выживаю, там и обрящется
Жаль - что один я как перст, товарищи -
те, кто всегда со мной:

кошка и пёс. Сколько с ними пройдено.
Их бы представить за это к ордену.
Не опасаюсь снимать исподнее.
Голым бегу к пруду, -
долгое время живём безгрешными -
нет интернета, тиви нет, женщин и
тихо, безлюдно, - в кувшинках плещемся.
На шестерых еду

споро готовлю на печке бабкиной:
двум животинкам, Отцу (не каменный)
Сыну и Духу, под лавкой тявкает
преданный Кабыздох.
Нам шестерым в путь собраться долго ли?
- Я на войну, - взял землицы с холмика.
- Бабушка спи, быть героям с подвигом,
жди, мы придём весной.

Будем на блюде рассвета поданы
сельской заброшенке - малой Родине
(в тëмной воде спит звезда холодная,
брод на реке глубок,
лодка дырява, теченье быстрое...
- Боже, прости добровольно призванных
и не давай в той, и в этой жизни нам
больше таких дорог).

"Пробило полночь – пулями, навылет.
И полдень в танке заживо сгорел", -
Осн. тур номер 13. "24-й"



Пробило полдень, как доску гвоздями:
светило-лошадь голову в хомут
дало, что баба, сдуру, город взяли
очередные "те" не по уму.

Цари не при делах - не воевали,
церковники палили мягкий воск,
вполголоса слезливо отпевая
значительную часть победных войск.

Привыкший сытно есть, вставать не рано
один из тех, кто ритм железом гнёт,
куражился могучий литератор,
пытал стихи лукавством и огнём.

Завидовал, бранился стяблый критик:
- Не верю, нет ребята, всё не так!
Сипел фистулой горла:
- Если выйдет,
то будет полдень, солнце, мёртвый танк.

Снимал с лошадки сбрую светлый старец,
дощатый горб небес просил гвоздя.
Что оставалось? Месяц, улыбаясь,
на небо выпустить шепнув:
- И Аз воздам.

“И у меня своя здесь жертва есть:
вот след в песке - здесь девочка бежала... “,
“Вот не такой как двадцать лет назад...”
(Б. Ахмадуллина)

В какой-то день в сиреневой золе
теряешь то, что было важным прежде.
Сирень страшна, когда в двенадцать лет
в себе находишь грубость, дерзость, нежность,

привязанность к кому-то. Тяжкий труд
держать своë подальше от касаний
мальчишки, что внезапно взял за грудь
и отпустил, удара опасаясь.

И ощущать: вот он, участник драк,
нестриженый, необъяснимо милый -
вдруг спасовал, ослаб. Кричать “дурак”,
переполняться радостью и силой.

...Шёл майский светлый, очень длинный день.
На отраженье в зеркале смотрела
другая, та, не спрятать, не надеть
одеждой зимней выросшее тело.

Ужасен цифр неумолимый строй,
подобен рою пчёл - не отвязаться,
календари глядят со всех сторон,
по радио куранты бьют - двенадцать.

Но это чуть позднее, а сейчас -
беги вдогон, противного мальчишку
гони, настигни, бей и повстречай
другую ту неотвратимым лишним.

Тогда и там - тревожный век и день
для девочки с портфелем, в школьной форме
и фартуке. Тот век в иголку вдеть
и палец уколоть бы непокорно.

Но нет, впустую - пламени стареть,
и тосковать о времени без отчеств.
Окончен день, в саду чадит сирень
для девочки боящейся пророчеств.

Весна-весна, прëт кашей из котла
нагретого до точки закипанья
врёт бодрый телевизор ( бла-бла-бла),
поёт апрельский кот и погибает
кощщëнка подчинившись чужаку,
свирепому бродяге из подвала.
Чуть в стороне - витрина кружит ум
навязчивым товарным маргиналом.

А что внутри? Безлюдно, ни души.
В торговом зале тихо, стыдным кадром
в кабинке - девушка...Спокойно, не дыши,
но бди охранник! Девушка бюстгальтер
то снимет, то наденет, - тяжкий труд
не подглядеть и удержаться, замер
фасетный глаз ТиВи: бюстгальтер, грудь, -
кому возможно спрятаться от камер?!

Чуть в сторону шагнуть - сырой подвал,
над дверью, добрый знак, висит подкова.
Стол, тЕла лёд. Под лампой в триста ватт -
мороженный кристалл:
в руке винтовка.
Прозектор льёт не глядя кипяток
и приступает: хлад идёт на убыль,
винтовку, словно пса за поводок,
вытягивает вежливо, не грубо. ..

...на стороне родной топор цветёт
и гопака отплясывают грабли:
- Патологоанатом, за цевьё
бери винтовку, ну-ка, - крибле-крабле!, -

сощурившись выходит за порог:
весна, газоны, зелень, - дико? Дико!, -
заполнить строй - не глупость, не порок
но путь-дорога, стряхивает льдинки
с приклада ЭсВэДэ военкомат
встречает суетой, сиренью, пылью.
"Славянка" точно страждущая мать
мобилизованного гладит по затылку,
то Родины любовный уговор -
с младых ногтей понятные заветы...

Провинциальный мусорный декор,
шлепки собак, окурки и пакеты,
сверкающих колясок детский строй,
мамаши, БОМЖ с украденным металлом, -
крикливо суетливо и пестро
на Родине и, пахнет снегом талым,
долдонит телевизор "бла-бла-бла" .
- Был найден воин, с декабря искали.

Спеши солдат не каша из котла, -
девчоночка бежит и васильками
тревожных глаз лавирует в толпе,
бери её пока тебя не ищут,
веди в сирень люби, глотками пей,
а это - не в кабинке скинуть лифчик.

Весна-весна я выстрадал до дна
призыв, любовь, прощанье, вдовьи слëзы
соседей и друзей на всех одна
родная сторона Воронеж, Грозный

на всё-про-всё Ульяновск, Минск, Саранск
и рядом Тот Кто Есть верхом на белом
легчайшем облаке, весна - не пара фраз,
но то, что надо - очень надо сделать

Вестникам скорби носиться, метать горы грома.
Чёрным, посмертным крепом солнца им не обвить.
Армагеддон, рагнарёк - это ли суть, на кромке
волн и ракушек нежится остров простой любви.

Где-то там - больной и страдающий от безумства,
нищий на Веру, тягу к свету летит с горы -
мир, кнопку жмёт, что скорлупка куриная хрустнув,
катится огненным колесом в тартарары, -
чур,чур меня!...ловят солнце как мячик пальмы,
боком бежит приливной волной шустрый краб, -
время атолла застыло - полëт нормальный:
дети, коляски, влюблённые - стоп, - пора!
В час последний,
приготовленный нам скорбной долей,
в миг, когда кажется - амба и весь мир погиб.
Верю, я и ты живы - нежимся на атолле.
Вне доступа протянутой нам мёртвой руки.

Рука, браслет, лицо часов
мигает цифрами вприщурку,
злым комаром кружится сон,
сознанием визжит, - ещё бы!

я виноват перед собой
и мерзок, низок перед ними:
тот, кто вчера был высоко
пал низко, в грязь и не отнимешь,

и не прибавишь ничего,
мне жарко, горько, стыдно слышу -
во тьме кружится речевой
мой совестливый комаришко.

Он побуждает не ко сну,
конечно нет, под образами, -
бессонница и двое слуг
Того Кто Есть. Ждём наказанья:

безумства жалкого укор
глядит из тьмы подслеповато,
стою, шепчу, прошу ЕГО.
О, как тревожно сознаваться!

ей ли желать золотых карет,
той, у которой безлюдно в доме?
Вере Ивановне столько лет,
сколько о жизни никто не помнит, -

знает периоды лет, минут:
дед воевал и погиб под бугом,
бабушка Надя была в плену, -
лагерь - Голгофа "верфлютке-юде!" -

память фальцетом кричит, звеня
тонко-посудно, тревожно, бранно...
Надя и Вера, была семья, -
дети и внуки - по разным странам.

Вера Ивановна, старый кот
и попугай - одинокий Рикки...
пол бы домыть и домой, бегом:
- смены спокойной!, - охране крикнуть...

- надо ж как вышло! и что - итог?!
жуть!, - лихорадочно эсэмэсит:
- ключ у тебя, подружись с котом,
детям - потом, их Россия бесит, -

свет впереди.
коридор.
в золе
кончилась жизнь - будто яркий фокус.
Верочке словно бы ...надцать лет,
жить бы да жить, - догорает "крокус".

------------------------

Заказчикам, организаторам, -
"Се, гряду скоро, и возмездие Моё со Мною, чтобы воздать каждому по делам его.... "
Откровение И. Б. (Апокалипсис)
22:12

Апрельским светилом с утра болей, пусть светит сквозь шторы на небе чистом,
домушником лезет - зашторить лень, ты видишь его - пусть оно случится:
кружит, неподвластное ПэДэДэ, движением тел пустотой парящих,
танцует изящное па-де-де, серебряный танец не спрятать в ящик

апрельского утра... Сейчас и здесь вставать не спеши, навсегда запомни:
погожее утро, пылинок взвесь резвится просторами тёмных комнат;
терзает углами лежачий бок руками захватанный томик Блока...
Не всякое утро дарует Бог, а если - случилось - ленись, до срока.

"...Особых подвигов он как будто не совершал, да и наградами не богат: только две потертые медали украшали его широкую грудь — «За отвагу» да «За оборону Сталинграда».., - М. Алексеев солдаты, роман, кн. перв. " Грозное лето"

КэПэПэ, вертушка, развлекательный комплекс
в каморке ЧОПа тепло, чего ещё надо?!
Не на улице же в холод морозить сопли?!
Монитор, очки, чайник, Алексеев "Солдаты"...

Между делом вполуха слушая о Газе,
"отбивая" кнопки сработавших объектов,
обмирает узнав о прилëтах в Донбассе.
Она оч. и оч. бдительна, а - зайдëт некто

к ней, так есть палка, наручники. Задремала, -
Мнится бой кровавый без прикрас и цензуры,
Марья Петровна взгрустнула о внучке малой,
и легла без раздумий на падь амбразуры...

Подошла на чай Клава, в домашнем халате.
После смены моет пол за четверть оклада.
Пенсионерка-охранник, в прошлом гл.бухгалтер,
взяла с собой на работу книгу "солдаты".

Мой персиковый лабрадор Петя празднует, с моей помощью, свой двенадцатый день рождения,
лежит у входной двери уши свесив...
Перед гостями открываю броуновское движение:

в ванной мою собаку, затем - сушка,
обвожу феном жужжащим, бодрю полотенцем вафельным,
и говорю Пете "ты самый лучший",
даю сушку, чавкает, уходит прочь по мокрому кафелю.

Кружит над головой попугай Рикки,
верещит, пятнает гумусом белую бежь свежевымытую,
кричу: - Тварь безмозглая, поори-ка!
чрево бездумное опорожнил хотя бы перед вылетом!

Чуть позже за дверью мяучит Клава,
открываю, друзья ограничены узкой клеткой лестничной...
Шелест крыл Рикки: "Ррррреклама-рррреклама!", -
Орёт взахлёб, несёт пр.дурную теле-байду-околесицу...

последним поездом эпоху
увозит прочь, не ночь - перрон.
поВолжье, лето, дача, раки, смирновская, белуга, чай...

Волжане любят чай горячий, веранду, полночь, самовар
и разговор двоих неспешный, когда на стол "шлёп-шлëп, шлёп-шлëп"

хитино-тонкий ор упившись потоком жара от стекла
подвешенной чуть выше лампы,
шагает дерзко, напролом.

на миг, на "клоцк" и, будь что будет...
держащим старенький фарфор
неспящим, говорящим тихо предчувствие войны - что соль:

кусает рафинад блестящий очерченный губами рот, слова роятся, подгорают, в ладони чашка, чертит ночь,
сарделькой, светлый горб мизинца;
прихлëб и выдох, взгляд во тьму, отнюдь не тени по деревьям, но строй солдат, хотящий штык

и вновь прихлëб: горячим вкусом,
и смыслом подошедших слов Волжанин полночь наполняет, а собеседник ест икру

и заедает огурцами,
электро-лампа бьёт по дых (шеренги бьются и сгорают метя крылами пол веранды)

не спят лишь двое, предвкушают:
"вот бодро заорёт петух и Волгой наползëт с востока мозжаще-алое на свод"

но, тени,тени, тени, тени
и ветерок и лампы пляс.
"чу", - паровоз гудит протяжно. зовёт: - вперёд, примкните штык!

ты помнишь плетение тёмных цветов
на древнем, усталом металле?
ворота открыл нам служитель седой,
в обители святость витала

и, был словно шёпот, сквозняк у виска,
натруженный нерв дёргал глазом.
там был человек, он грехи отпускал
раздумчиво, строго, не сразу.

ты молча стояла у тёмных икон
была отрешëнной, усердной,
я каялся тяжко, скакали бегом
что две кобылицы предсердья.

священник дослушав негромкий рассказ
шепнул отрешенно: - порадуй
и, вдруг улыбнулся, крутнул - у виска:
- любовь это - Он, в этом правда...

я вышел из храма и март осветил
дорогу к торговому месту,
там впрок закупив у старушки цветы,
вручил аргументищем веским:

- возьми мартом данная, солнцем пылай,
будь всем для того, кто - обещан.
бери и доверься (была не была!)
будь самой желанной из - женщин!

Воспоминания:
живу в (э)ССС(э)Р,
по радио с утра звучит зарядка,
вещает диктор: "В море лунном сел
наш луноход", и дале - по порядку:

"Вьетнам, - сбит эф шестнадцать,
Мир и Труд!,
бедняжкой Дэвис день тюремный прожит"...
Жужжат колёса, режут жёлтый грунт,
по впадине Луны чертя дорожки,
одолевая кратеры.
Вулкан
радиоволн антенных
вести гонит
по звëздным переулкам и углам:
" эСэСэСэР первопроходец, воин."

Пыхчу, киплю так, словно я - котёл,
убит Союз, рукоплещите янки.
Плююсь огнём за выходцев из сёл
и городов, постыдный, лживый, пьяный,

то - наш удел?
Я - лава, я - гранит
в беспамятстве разбитых обелисков,
я - пепел войн.
Не время хоронить,
но повод бросить камни.
Веселимся?

Не забывая то число и год,
бурлю, взрываюсь, точно я - Везувий.
Я ненавидел и любил, был горд
эСэСэСэР, великим до безумья.

Там мир,
все живы, ты и я в родстве,
там Тот Кто Есть,
он с нами, это точно!
Я вижу наступающий рассвет
в начертанной на карте неба точке.

В палатке тихо: стол, над ним фонарь - слепящим соглядатаем над картой;
уОки-ток твердит - что пономарь,
- Амиго Комендантэ, в джунглях жарко!

Лишь я и он - не рай, не ад, не блеф
(я весь в поту - несладко от Боливий)
он говорит: - Товарищам в кремле
напомните, мы были терпеливы -
солдаты непроигранной войны,
кровавая волна заполнит берег,
смывая города, умы полны
индейской революцией Америк.
Неважно кто и где, - мы все умрём:
с улыбкой мы, они оскалясь злобно.
Нам будет рай, а богатеям - гром.
Где Ваши самолёты, танки, бомбы?!
В Москве желают мира?!
Ну и ну!
Нет,
возражаю - нет!, у Вас упадок!
Без Сталина безвольным ждать войну,
и это не из области догадок!
Что до меня, - я верю в Божий суд,
Эрнесто уважает Гиппократа,
и суд вершу.
Пусть пленного несут, Эрнесто врач, а раненный - каратель...

В уОки-ток шипит пустой эфир
(сгорают джунгли, корчась от пожара),
окончен сон, его не оживить
Эрнесто Че Гевара?! - славный малый...
Я вижу бородатого врача,
он закурил, накинул френч на плечи...
Я не любитель думать по ночам,
напротив, - засыпаю, стоит лечь мне.

Лагерь повстанцев в джунглях Боливии разгромлен правительственным спецназом, подготовленным к антипартизанской войне зелёными беретами при содействии спецслужб США. Эрнесто Че Гевара тайно захоронен около столичного аэропорта.

Эрнесто лидер повстанческих отрядов Латинский Америки, Африки, дерзкий проситель сверхоружия у СССР, отец, любящий сын, образованный Человек, врач работавший в лепрозориях государств Америки, государственный деятель, марксист, сторонник Фиделя К. и удачливый командир отряда повстанцев вошедших некогда в столицу Кубы
(по сведениям из общедоступных открытых источников)

"Смотри внимательнее – нет меня нигде.
Я растворился в буднях невесомых.
Коварный ум, желая стать сверхновой,
уносит мысли рябью по воде", - Ш. " Смотри".

вся нищета утерянных волос
и пятна на испачканных обоях
не возвратят назад, а как звалось
хотелось и дурачилось рябое,

стекло, не сохранило амальгам,
соединяющих разбитое былое.
я подхожу к барьеру: тут и там
виденья сквозняками тонко ноют

и, жадной пастью хищного зверька,
вгрызаясь в недра пыльного портала
я исчезаю в тысячах зеркал
и возвращаюсь в март; к,ичит ка,тавый

на заднем плане птичий балаган.
передний план, - чертог любви недавней,
диван, и двое, каждый полагал
случайным приключением, забавой,

свечение лежащих голых тел
и солнце безрассудное, и тени.
и сбоку холодильник тарахтел.
и рядом ком одежды, джинсов деним.

я возвратился, вижу старый дом:
квартира, ключ, трюмо подслеповато
пытается напомнить мне о том,
чем был я столь безнравственно богат и...

Под солнцем майским лядащий кот
в конец экзамена верит слабо,
ещё пожить бы, да - нелегко:
свербит в спине, шатко ходят лапы,

учитель время тревожит бок
неровным хлюпаньем двух предсердий.
Хозяйка гладит тугой живот.
С малышкой тихо ведёт беседу:
- У мамы в осень родится дочь.
Придёт черёд кушать, спать и хныкать,
гулять и спать...

Чем бы им помочь?!
Прилечь под ноги и помурлыкать?..

Уснули крепко и мать, и дочь.
он привстаёт: жутко, слабо, зябко,
Экзаменатор уводит в ночь,
прочь от ребёнка и от хозяйки

туда, где девять седых котов
по крыше неба неспешно водят
луну за ручку и, на потом,
грустят немного (как там без коти?)

я смотрел - как пингвины летели на юг, - *
ковырялась
в февральских сугробах
рать воронья, "как-кар" подмигнула: - спою,
для тебя человек посторонний!

и запела раскрыв сизый клюв кошельком,
ноты сыпались словно купюры.
мне подумалось: "эту, унять нелегко
но в минфине есть резвые дуры,

не имея ни перьев, ни клюва в лице,
не умея обгадить машину;
что там конь на скаку, им под силу - процент,
портят жизнь без сомненья вражины!

разгоняет Эльвира инфляцию так,
что во льдах раздавила "Челюскин",
в край берёз улетела пингвин-лимита
в шоколаде им жить бы и в плюсе"...

я послушал "кар-кар" про весну, про любовь
и поддавшись желанью, что шарик,
убежал от минфина по ветру, - любой
вверх взлетел бы, когда не мешают.

* - я смотрел, как..., - Д. К-ич

Ты вот спросил, что такое экзамены?
Мой милый друг, путь не выберешь заново,
Годы прошли, ударенья расставлены:

Помню поездку на "бэтре" под знаменем
(то был скандал помогать Югославии)
Красным
Полотнищем площади залиты,
Порт аэро сербский -
Запросто заняли.

Кто были прежде мы?
Были вассалами.
Это экзамен
На право, восстания.

Если ты Русский - тебе почёт, сам по себе ты - особой темой:
чукча, татарин ли - не при чëм, Русскому - русское! Будь чеченец,
хант по рождению ты, удмурт, шокша ли мокша, тебя родили -
Русским. Будь весел, спокоен, мудр, памятью славной, ты - Муром, Киев,

Минск, Севастополь. Мужайся,, брат, слышишь, грохочет над древней Волгой?
Семипалатинск и
Сталинград
помнят: шагали дорогой
долгой.

Путь до Победы для русских то, что зачастую велит остаться
Здесь и сейчас.Только мы - никто не оставлял за собой солдатских
Звёзд не на небе, но вдоль дорог...Весело?
Жутко!
Спокойно?
Грустно!
Дело святое - вот Бог, порог, смело вперёд, называйся - Русским,
если ты брат мне...
Расти детей, сей да паши и ещё в нагрузку
Не уставай гнать врагов взашей...Не забывай, ты родился Русским!

феврали не кончаются, место -
отличное:
тихо плыть, вереницей, над полем заснеженным
могут те из немногих, имеющих личное
отношение к нам сострадательно-
нежное.

облака это то, что нам сверху отпущено
для нечастого-детского, тихо-доступного:
снег да солнце и, птицами,
светлые сущности,
терпеливого неба февральские путники
аналогии образов
чертят податливо

лица мамы и бабушки, деда погибшего,
захоронен - под западным бугом Солдатами
до Победы в мешках не носившими лишнего.
облака, это память, на встречи богатая.

ты житель пустоши: буран ,
скрипучий снег, мороз и санки,
несись с горы в Чинги Тура, -
по новому Тюмень, ты Хант и...

тебе сугроб собой сшибать,
и детским телом зарываться
в снега Сибири, жив шаман -
что обещал тебе богатства

но, не сейчас, нет, через жизнь.
забудь вчерашний чум и, грубый
напев скрипучий, встань, держи
в охапку горизонт, пусть курит

далëким небом над тайгой,
шайтан, дымит пузатой тучей,
пусть цифры крутятся тайком,
камлают выигрыш.
не лучше, -
но хуже,
ближе всяким днём,
из года в год и с каждым шагом
никчёмный миллиард, огнём
горит он, проклят будь, - мешает

по-детски тонко звать лису,
метущую хвостом бураны,
разгорячëнным снег лизнуть
и, лезть на горку утром ранним.

Для меня Ленин - не мороженое сладкое.
Для меня Ленин,
что сухарь чёрствый.
Между разными политическими взглядами
"Власть народу!" смотрится
ещё вполне сносно.

Крестьянам - земли, рабочим -
станки и прочее:
он не пустой мечтатель из Кремлёвской башни.
Ленин знаком мне по кличке,
без имени отчества.
Он, как старший из соседней многоэтажки.

Если х...(оч плохо) живётся, зарплата
скудная,
он, беломориной пыхтя, выдохнет:
- Мелкий,
ты не жди, не надейся, не бойся!
Паскудники
умоются кровушкой.
Забей-ка им стрелку.

Ночь, окоп, наше время -
Богом данность
хрупкая
("Мир народам!" - это не "Извольте обедать").
Думаю о бренности мира, сухарём хрумкая.
Верю,
я Ленина не зря взял
под опеку.

Врут, неподкупнее сумасшедших на паперти он!
А что до меня, так с ним жить веселее. Пусть нас обоих толпа костерит
по матери.
От вагона с печатью до стен Мавзолея.

Приёмная морга: сегодня воскресный день,
дежурный прозектор да Шарик -
живая псина,
болезным до смены двенадцать часов сидеть,
но то по регламенту, выпимши оба сильно.

Терзает дежурный гармошку ему хана
(четырнадцать новеньких ждут в холодильном зале),
поёт, подвывает собака (кругом война,
ни денег, ни мира, ша! Женька-прозектор занят!),

орут про мороз,
в горлах сиплых ждёт сто идей,
меха инструмента что рёбра, не кнопки - раны,
а вновь привезённым неважно - они в беде,
но как промолчать им? И, актом полночной драмы

лежат в холодильнике люди и там, и тут,
вповалку и так, как придётся - до скорых вскрытий...
Им скучно, им грустно, за дверью чудно поют
в три пасти гармошка и пьяницы, как - не крикнуть?!

В четырнадцать глоток. О, чудо! И, верь не верь,
живое - живым, как - иначе понять возможно?
"Скрип -скрип", - отворилась не сразу стальная дверь,
заходят три друга - дежурный, собак, гармошка...

Четырнадцать трупов вновь живы (ура !ура!)
по кругу - стакан, дым столбом,"ха-ха-ха", окурки...
Мотор за мотором - из морга (домой пора),
а Женьку и Шарика тащит бригада в дурку.
.

А. Ю-ву посвящается

сложения Иван скорее крепкого,
не то чтоб - здоровяк, но сила - есть,
жена, детишек двое кушать требуют,
прокорм семье - на всё про всё - БелгЭС...

бывало выйдет ранним утром, затемно,
трамвай нутро пустое щерит: - ну?!
скорей, рассвета нет, айда спасать его!
электриком работая,
войну
не ждал, не ведал, правдами неправдами
по воле звёзд и призрачных планет
был вскоре призван, тем её порадовал,
и всё бы хорошо, да света нет...

жена грустит, сынишка ночью мечется,
кричит и плачет; дочку не видать,
живёт тихоней, ждёт прилётов, нечего, -
сказать,
утешить, вдруг...пришла беда:

его убило миной под Авдеевкой.
мы шли на штурм под реденький обстрел...
полмесяца до места, неотпетого,
я вёз его. он тот, кто дарит свет.

БелгЭС - городские электрические сети (Белгородская область)

Раньше не было ни времени,
Ни земли, ни пыли - ничего.
Забыли все.
Было небылью, да стало былью,
И река остыла и вода застыла в ничто.
Время быстрая река,
Никого не обойдёт..."

Женя Любич "Он-дракон"

Время быстрой рекой омывает нас...
На колене под Богом стою и слышу
то, как в глотке старшОго мозжит приказ,
вещмешок ворошит полевая мышка.

Задремал под "помилуй" — сюжет иной:
здесь могучий старик с бородою белой
не торопит на штурм, ждëт, шагнëм стеной
и задавим — исполним святое дело.

На коленях. Очнулся. Шепчу: — Спаси
и меня, и рабов твоих, мудрый Боже!
Прëт метель на шеренгу, охрип, осип
наш священник, что может — всяк сделать должен: догрызает сухарь серый зверь "хрум-хрум"(под святую молитву едва ли тронут); голос стих, встали други, пора, на штурм! Помогаю старшОму поправить "броник".

Время — быстрая штука, пришла пора:
вверх-вперë(ООО!)д, до конца! В страхе мышка смолкла.
... Нам секунды остались стрелять, орать.
А тебе добрый Бог отпускает — сколько?

Морозным полднем тут и там,
по прихоти толпы волшебниц
кружил, слепил, глаза пытал
светила бур зубоврачебный.

Холодный свет небесных ватт,
снежинками озвеньзвеневший,
сверлил, пронзал, но я скрывал
свой орган зрения от женщин,

их было много: сто на сто.
Впришур я ждал, был наготове...
Благословенно волшебство
сверкающее наготою:

январский полдень в небе луч
под солнцем-к-солнцу яркой вспышкой,
и звень-да-звень из белых туч
звучит, сверкает тут, и выше.

на завалинке птичья звонница,
чуть с постели - на свет иду:
из угла глядит Богородица
(загостился ты на беду!

в самый раз будет зорька ранняя,
уходи, человек плохой!
допустила?!но ты то занятый!
всё как водится - "мыла пол")

вот ведь горе! придумка книжная...
заходил-то на пять минут!
чих да пых, - дыми тракторишечка
зорькой росной, чу?! свет мигнул.

встала, наспех халат накинула
троекратно вонзив щепоть
в душу, в слякоть её, за милого,
за меня, за дурную плоть.

что теперь-то? семейный вроде бы.
возвратился бы (гладь уют... )
у любимой под грудью родинка
и пичуги с утра поют.

Он принял на грудь после суток,
постелено
ему на диване -
вина мерзко колется:
прилечь не даёт, оживляет пастелями
ушедшую до...Мажет лист сердобольная.

До времени жившая голыми лампами
прижата, захвачена в плен, смотрит холодно.
Зажим край надреза внатяг хрустко лапает
(О Боже! Почто он не стал рентгенологом?!)

Крутил бы живые прозрачные сущности,
работал банальным успешным счастливчиком,
и память дарила пикантные случаи, -
для похоти сладко от дЕвичьих лифчиков...

Добавил на бёдра цвет мраморной лилии.
Прозектор. Мелки. Три шажка к невозможному -
всего-то: дать мëртвому тёплые линии,
пусть синие губы круглятся для "Боже мой! "

Пастель - наименование группы художественных материалов и техники рисунка, применяемых в графике и живописи .Пастель чаще всего выпускается в виде мелков или карандашей без оправы, имеющих форму брусков с круглым или квадратным сечением

Прозектор мед. врач патологоанатомического отделения

У неё такие хрупкие пальчики,
И причёска гаврош с открытой шеей,
В свитере вязаном - выглядит мальчиком,
Не говорю это, она - движение

Стрелок часов и Луны желтокожей,
Звёздное озеро штрихами клеит
На листок ватмана. Я, и художница,
Слова нельзя сказать, я точно - пленник.

Дотронусь, и станет потешно злиться и,
Дубасить меня кулачками острыми.
Подобно двум брачующимся птицам Будем кружиться, издавая возгласы,

По небу снятой до времени комнаты.
Сетка кроватная, лязгая хрустко,
Из под матраса попросит:
- Опомнитесь,
И не сшибите хозяйскую люстру...

Она пишет ночь, на двоих постелено:
Кровать, настольная лампа - неистова...
Смешная, чудная, водит пастелями
По листу ватмана язычок высунув.

О, непридуманный не генерал,
сколько я пЕрежил Ваших отставок?!
Выпавший чëт Вам навряд ли соврал:
- В нЕчет, - шепнул, - Не убьют, так посадят,
в импортный джет-самолёт...
Умирать,
вправе ли
мастер интриг и харизм?
Непозволительно, друг мой, я в бешенстве.
Стряпчий от Бога Вы - боль, натиск, риск,
Вам ли бояться толпой быть повешенным?!
Толпы - для власти - падение вниз,
но не для Вас. Курс берëте на юг,
но супер-джет станет кубиком брошенным:
чëт или нЕчет? На штурм! Группы бъют
насмерть противника. Прочь нехорошие
предположения.
Не предают
мы, вы, они. Возвращайтесь "на край"!
Да! На передний, смертельный, не кукольный,
в город у моря, там пушки - что грай
птиц цвета ада и копоти угольной.
* * *
Не возвратившийся не генерал!
Игры закончены, тема забыта но...
Чëт или нЕчет - для нас выбирать
вправе лишь Тот, Кто такими нас выдумал.

Декабрями мороз -  не шалость,
В межокОнном скупом мирке
Солнцеветру являет жадность
Тот, что инеем омертвел.

Он, по осени был захвачен,
Унесён, вмëрз  стеклом  в стекло.
Оживает, а как иначе?
Между рамами припекло.

Боль корёжит, ему несладко,
От усов до прозрачных крыл
Бродит жар,  бьют чечётку лапки,
Дрожь - по тельцу - глаза открыл.

Он, примëрзший к зиме когда-то,
Встрепенулся взорвав хитин,
Стал  подобен тому солдату,
Что скалой в поле встал один.

Энтропия лишилась слова
Мой солдатик, чудной мотыль,
Лишь на миг возрождённый сломан,
Он до жизни охочий, в пыль,

Светлым инеем в межоконье
Был расплëскан, исчах, издох.
Он  растрогал меня я вспомнил
Насекомого жадный  вздох

Голышом, на столе   под рампой,
Пусть колодец небес глубок,
Я и он, он и я - на равных
Воздух пьëм до нытья зубов.

До конца, до последней жатвы
Презирая её косу.
Не смертельная штука - жадность,
Жди, надейся и в этом суть.

“Господь, отпусти мой народ...”, - из песни Let My People Gо, (вольный перевод
автора)
Люди спросили бы меня там, что не так с моей страной. Что я бы мог им
ответить?” (Луи Армстронг)

Жил ли ты в Гарлеме? Жил?! Значит отбыл срок.
Срок за побег от достатка, за то, что - чёрный,
Срок за беспутную мать, что - пусть даже с чёртом,
лишь бы за деньги. Не Гарлем тебе - острог.

Нет-нет, не Гарлем. Тюрьма для иных - мила:
Стоит ли бедным во всём безоглядно верить?!
Кое-кто мог бы купить и пятьсот Америк,
Тысячу “чёрных” в придачу, - что им желать?!

Если ты вырос в трущобах, твой злейший враг -
Мир, и порядок - воруй и вливайся в банду.
Крал и стрелял, но мальчишке от жизни надо,
Как оказалось, высокую ноту брать.

Хочешь успешным быть, ухо держи востро,
Если хрипатость мила - шаг всего до премий:
Мальчик из Гарлема куплен страной за Грэмми...
- Господи, дай нам свободу, - хрипит АрмстрОнг.