Ты веришь в чудо? То - первый снег.
Он, словно бы ниоткуда, по светлому коридору
Идёт ребёнком, он всех честней,
Босой, не проснувшийся светло-русый и белобровый.

Он чище, он лучше чем я и ты
И, славным предчувствием,
Точно - ожиданием танца,
Дитя: "скрип-скрип", сквозь морозный дым,
Идёт на слабое, вялое солнце. Спешу. Собраться.

Сейчас, немедленно, сей момент, Рубашку - под брюки, ремень,
Под воротник - свежий галстук,
Ботинки,
Дверь:
- Эй, послушай, снег!
Стой, погоди, я люблю тебя!
Если можешь, - останься!

Ты веришь в чудо, оно пресней
Мяса под эНГэ в одиночестве, запИтого красным.
Руки навстречу? К нам - первый снег,
В гости, долгожданным ребёнком неба,
Бел и прекрасен.

Для искупления - ей бы напиться,
Ванну принять, бритвой вену искать.
Скинула туфли и, встав на копытца,
Вдруг рассмеялась (такая тоска!).
Ей щёлкнуть пальцами - Рим или Ницца,
Ездила, ездит - да в этом ли сласть?!
Слава, карьера? Взлетев не разбиться!
Шаг за окно, договор это власть.
Замер столбом постовой на Арбате -
Видел начальство и дьявол бы с ним:
Ведьма взлетала смеясь, кувыркаясь,
Под козырёк (доброй ночи, Минфин!)

Девочка учит английский, французский,
Школа в Уфе - очень скромно - не Йель,
Брак не ракета - команда для пуска.
Вуз, ВэШэЭ ближе, близится цель.
В трубке гудки, баритон - благосклонно:
- Здравствуйте, слушаю Вас, Вашингтон...
Вверх шпингалет, шаг шагнуть - подоконник:
- Ставка повышена, сэр, решено!

Он объявился тогда ниоткуда
Щедрый, разумный она несла вздор,
Рожки, бородка, пунцовые губы
Деньги, карьера - взамен договор.
Грех и она, документ не листала,
Мерзость деталей приходит потом.
Голая женщина, ванна из стали
Полная рыжей горячей водой.

Октябрьским полднем - словно бы окликнули,
Так журавли на юг свой крик несут.
Я оглянулся: ветер мëл листву,
На встречных лицах виден был испуг
От слышанного сверху. Поликлиника

Стояла на пути не для лечения,
Не для живых, наивных простаков,
Глазницы окон зрели пустотой,
Пружина проскрипела: - Эй, постой,
Зайди, и ошарашу вусмерть чем-нибудь!
меня несло в распахнутые двери, - стоял охранник с биркой Алигьери, он
прошептал чуть слышно: - Марш на круг, - первоначальный коридор, что труп,

Смердел, но приходилось дальше следовать,
И, в силу адских следствий и причин,
Туда-сюда бродили не врачи,
Но тени их, тут некого лечить.
На лошади сидела дева бледная,

С ребёнком от скитаний обессиленным.
Младенец был прижат к груди, одет
В седую паутину. Не отпет -
Ни он,
Ни мать, куда их было деть?
На круг второй - нет хода волей Миноса.

Смерть находилась рядом, возле, около,
По кругу вверх и вниз до девяти
Больничных этажей. Куда пойти?
Навстречу нам под траурный мотив
Подземных труб плыл облик гинеколога:

Он воплощал убийственное, мерзкое,
И в то же время - кроток, молод, мил,
Объятый чёрным пламенем, дымил,
За ним младенцы, - ну-ка отними?!
Рискни, попробуй! Адский свод разверзнулся...

Раздался звон и ангельское пение.
Я - за порог, пружина дверью “хлоп”,
И ТотКтоЕсть торжественно, тепло
Шепнул, как в детстве мать: - Тебя влекло,
Ко мне всегда, иди, живи - до времени.

Смерть отступила, стоит ли тревожиться?
А мне тревожно - слышу журавлей,
И вижу над квадратами полей,
В неистовой, сочащейся заре,
Костями громыхающую конницу.

17. Жулик

Рождение — не начало; смерть — не конец. Существует безграничное бытие; существует продолжение без начала. Бытие вне пространства. Непрерывность без начала во времени.»
Чжуан-цзы

этот ворон дворовый был страшный плут,
Бог сполна отпустил для него смекалки:
водосточные трубы навряд ли врут,
хитрован гулким эхом над ними каркал,
не ленился, всегда был шутить готов,
на парковке машинам ронял на морды
капли гумуса, злил шерстяных котов,
драл за хвост бедолаг, щёлкал клювом гордо.

чудный жулик не прост — есть один секрет,
кто-то бросил в помойку военный орден.
подобрал, красным пламенем станет греть
завсегдатая крыши в укромной норке.

злым осадкам по крышам кнутом стегать,
и на цыпочках красться морозом колким,
пусть их злятся, весной изойдут снега,
покраснеет светило, жар будет долгим...

- грязный ворон, что в мусорке, ищет смак,
вот к нему и несите, - велел риелтор.
жалкий скарб уплывает, во всём честна,
губы сжала уволенная сиделка.

шляпа, туфли, трюмо, старый, пыльный шкаф,
орден, фото: военный мальчишка важен...
смотрит ворон — красиво, взял в два прыжка
ветеранскую памятку, это - кража?!

6. что-то начинается, чтобы прийти к концу: приключение не терпит длительности, его смысл - в его погибели.
Жан-Поль Сартр

Глядя в костер мне старик поведал,
Так рассказал о чужих грехах,
Словно он грешник:
— По воле неба
В царстве восточном жил старый хан,

Не вызывали его восторга
Нежные девушки, путь в гарем —
Не для него, а гарем в истоме
Нежности ждал и костром горел.

Быть бы тому, девам тихо плакать,
Жить не тужить, пить щербет есть рис...
Грязный ифрит давний враг Аллаха
Ночью явился под вой и свист.

Словно бы кто-то на свечи дунул:
Шапка — лисица, халат — кызыл.
Тихо в чертоги спустился юный,
Полный желаний наследник-сын.

Каждую девушку он отведал,
Выпил и выжал, ифрит бы с ним,
Важен был хану щербет к обеду,
Что до наложниц — он всех казнил.

Но не теперь. В час судьбы недобрый
Евнухи, он и наследник-сын
Ели рахат, джин играл на домбре
И колдовал подводя часы (общеизвестно, что век отмерен,—страстным желаниям угодить я Вам советую— шаг до смерти, женская кровь не страшней воды...)

Что, у злодея сгорела шапка?!
В яме под звёздами, в тишине,
Старый рассказчик взревел, заплакал
И зашипел (я убил, их нет!)

----
Кызыл - тюрк. -
красныйкрасныкрасный (халат кр. )
Ифри́т عفريت мифическое существо, могущественный демон, относим к джиннам

19.1 Чудесатое

«Имеет смысл начинать день с улыбки и легкомысленных поступков. Все это благотворно сказывается на его продолжении.»
Рафаэлла Джордано

Она варит кофе с утра голышом,
вдев в тапочки ноги худые без мускулов,
кот сонный, ленивый пожалуй смешон,
не смотрит на женские прелести, пусть бы он

шагнул, и прижался нос к носу, боднул
урчащей башкой, пусть в глазах гаснут сумерки.
Живёт однолюбом, и знает одну.
Её. Престарелые мальчики умерли.

Не пишут на мейл и не пьют крепкий чай,
не курят, стихи не бросают в ночь глотками,
они так покорны, привычка молчать
настолько сильна, что давнишними фотками

повисли по стенам - по ходу всем:
- Чмок!
Прощайте, до вечера! - стала невидимой,
ушла, растворилась в рабочем ничто,
покинув жильцов чудесатой обители.

...Она обессилена - шаг за порог.
Одежду - под ноги, погода осенняя
добила её, кот дворовых пород
порадовал мышью, добычей не съеденной.

Что делать? Поймала за лапы кота,
кружится по комнате:
- Вы не танцуете?!
Изволите "мур" что есть - сил клокотать.
В квартирке полночной смешливо и суетно.

Я засыпаю в башне из бетона ,
Шумлю нутром не в силах храп убавить,
Дом слушает и ждёт, он изготовлен,
Ночными окнами, что жаждущий губами:

Ловить не влагу - Лямбды, Тау, Беты
Альдебараны, Лиры, Бетельгейзе.
Я просыпаюсь малый, незаметный
Иду к окну и говорю: - Напейся

Вибрируй арматурой в теле хрупком
И не дремли, антеннами поникнув, -
Поосторожней - может сверху стукнуть
Свалившимся на счастье леонидом.

Не спится, положительно - не спится!
Не осень - возраст лысины с отливом,
Что делать? Неодетый, прямо к лифту
Иду невразумительно счастливый...

Вхожу в кабину кнопку нажимаю:
- Вези туда, где столь давно я не был, -
Жужжит ракета лифта, по желанью
Несёт сквозь чрево башни в яму неба.

Через созвездья, годы и пристрастья,
Сквозь крышу и, в окно усталой башни,
Случится же такое? Окна здрасьте!
Тут я проснулся, - ночь многоэтажна.

Не спит, трясëтся старый холодильник,
В шкафу на кухне звякнули стаканы,
Вот если бы не тикали ходилки,
То не было ночного звездопада, -

Не жрал бы таракан остатки пищи,
Луны в достатке было - хоть залейся,
Не пел в ногах мур-мур домашний хищник,
И не глазела в окна Бетельгейзе.

Зимним, солнечным демиургом -
Словно каменный медальон,
Город вывешен мëрзлым утром,

Напитать неокрепший лёд.
Отраженьем в зеркалье тонком.
Вдоль по наледи - словно пёс,

Осторожничая, сквозь позëмку
Еле-еле ползёт обоз.
Где на брюхе, а где таится

От воронок что близит враг.
Умоляю, прошу молитвой:
- Мимо, мимо! Мне сложно врать.

Доберётся обоз, оставив
Часть себя в бездне Невских вод.
Воет юнкерсов волчья стая.

Оборона. Голодный год.

Был
Ты
Сяча
Де
Вятьсот
Сорок,
День августа двадцать второй,
Избитому в мясо,
Босому,
Не мерзок бетон ли сырой?!

Претит ли дрожащему в тюрьмах
Лежать, ждать подков.
- Чу?! Цок-цок?!
Страшна ли рука маникюра
Истерзанного о лицо?!

Его волокут для допроса,
Подковы, запоры:
- Звяк-звяк!
Звяк-звяк?!
Внутри-камерный космос
Наружу не сложно изъять.

Всего-то:
Быть сломанной птицей,
Открыть, рассказать о своём,
Вдохнуть октябрями столицу
И...Сдать ЭСЭСЭР за паёк?!

Сегодня не будет расправы
Сегодня - убийственый приз.
Читают Советскую "Правду"...
Ночь,
Камера,
Полчища крыс

Снуют по избитому телу,
Он спит, не мешайте, он храбр.
У стойки, в кубинском отеле -
Разведчик ,
Шпион,
Минотавр?

И вновь за спиной. Вертит шеей
Убитый отступник. Крик груб.
В столице спасали Бронштейна,
Охраной. Упал ледоруб.

Ха́йме Рамо́н Меркаде́р дель Ри́о убийца Льва Троцкого, за что был удостоен звания Героя Советского Союза.

Вот сядешь покурить на рельсах брошенных
В Сахарах, Андах, возле горных пик
Нет ни-че-го, хотя один бы - тощенький
Окурочек измятый - нет же! Фик!

Над камнем ли - песком? Светило древнее
Висит и жжёт, ни Мальборо, ни Прим,
Ни связи для мобильника, Каренина
Привидится и надпись "не кури".

Пиннуть что - сил кощунственную вывеску,
И Анну бережно на рельсы усадить
С собой плечом в плечо:
- Мир выбесил,
Тебя родная? Полно, позади.

Ждать-дожидаться утреннего поезда.
Приедет не приедет? Не простой
Узнать ответ, и вспомнив, брякнуть:
- Помнится,
скончался сотню лет назад Толстой

Коллеги!
На портале "графская пристань" до октября месяца сего года имеет место быть регистрация команд (4 человека, как - думается) на очередной седьмой конкурс, - Б Е С П Р Е Д Е Л ( см. по ссылке - под объявлением).

П. С.

В связи с этим объявляется набор команды на поэтический конкурс.

Предположительное название команды - ОкДебрята, капитан имеется. Обращения в личку.

не могу от себя убежать,
не умею деревню забросить.
сел в автобус, забрал урожай
и уехал в дождливую осень.

по мешкам растолкав огород,
еду в город обиженным гостем.
получил от земли отворот,
от берёзок, крестов - на погосте:

телогрейка от пара горит,
от дождя проливного отходит.
до побега вечерней зари
я работал, а много дохода?!
да и то бы, - в худых городах
вам богатства судьбы захолустной
не найти, не купить, не продать,
я же их по мешкам (с Богом! пусть их),

сигарета в руке - ("не курить!")
растрясло, развезло, судно, жалко.
дико мявчит в корзине мурлык,
пахнет курица свежей зажаркой.

закусил, дал котейке мясца.
- здесь сойду, -
пересëкшимся горлом
попросил.
тюк сгрузил. небеса.
ниже - я - распростецкий, не гордый.

настоящие мы, - не апчхи.
нам деревня - судьба - не копейка...
тяжелеют в мешке кабачки,
наперёд забегает котейко.

Был тощий сон, на третий стол - омлет,
Три яблока, где пиво и где водка?!
Не смена - утомительный балет,
Ну что за день без хищников, где волки?

Медведей нет, не стало комаров.
Нет тигров, - не желают подкрепиться.
Зашли баран с овцой и пять коров,
Аквариумных гуппий вереница,

И заказали булку и червя,
Мешок овса, капусту, зубочистки.
Овца с бараном бекнули: - Бе-рня!
И сгинули, рысцой, не расплатившись.

Что остаётся? В рюмки лить циан,
И подавать орущим песни рыбам,
Устав, уснул в такси официант,
Был хлебный день, шуршит в карманах прибыль.

Семь пятниц, оплыл что свеча февраль,
В роддоме рождаются водолеи:
Девчонки, мальчишки, мой сын, ваш брат,
Сестрёнки, соседки, на всё - неделя.

Родиться, заплакать, устать и спать,
В раю убаюканным жить нетрудно,
Кормящую сытно родную мать
Рукой безногтëвой хватать за груди

И требовать зычно:
- Пора гулять, -
И словно - на крейсере - капитаном
В коляске лежать, направляя взгляд
Наружу, из пластика и металла.

Неделя всего-то, и всë не так.
Уходят из дома другие дети.
На клумбе роддома сгоревший танк
Амбициям чьим-то собой ответил.

Ушедшие дети - особый торг,
С войной и судьбой, каждый был обещан
И небом дарован, а вышло - в морг
Немалым числом, или чуть поменьше.

Семь пятниц недельных и вот он - враг,
Стучится, впустить ли? Пошёл он к чёрту!
Два года проходит, канун, февраль.
Вторая декада. Был день. Четвёртый.

Зашёл я на днях к Петровичу, а он после баньки за столом сидит. На сто­ле сковорода картошечки жареной на сале, зелёный лук, огурцы, поми­доры, соль крупная в солонке и она, - пол-трëхлитровая стеклянная банка самогона, на стене телевизор, а в телевизоре гладкощëкая, холë­ная физиономия болтает, обещает не разбери-пойми зачем - что, лишь бы - обмануть.

Петрович бренчальник выключил и (ааа! Для фона я его, так один я - три года уже, а если с ним, то вроде бы есть в доме ещё кто-то), налил по второму разу.

Натааааашааааааа!
От крика невсамделишной,звериной силы я вздрогнул, не донëс до рта гранёный стакан ( не пу­гайся, Жор, это старый петух с молодым воюют, за нового курицы прого­лосовали, а старого в котёл бы, да вот соседку мою зазывает по имени, чудной он, а что до неё, так она, Наташа-то тоже одна. Иногда заходит, посидим, пого­ворим, то-сё, бывает споём).

Петрович бывший сторож сгоревшего сельского клуба ( Эх, Жора, Вы городские всегда что-то ждёте, боитесь, думаете наперёд, а мы здесь живём как Бог даст. Работаем,день кончился к вечеру и слав-те Господи.

Вот я, как есть, - царских кровей, мой род ровня Ивану Грозному, Марфа Собаки­на - жена царская это моя прапрапрабабка. Так вот, в Красногорске жили мы до революции, а после переехали сюда, в Зеленец, мой дед пропадал - до смерти Лени­на, а потом вернулся, хромой, прострелянный и в селе его записали не­мым по контузии, а война 41 года как настала, так он в военкомат с мо­лодыми и сподобился, а там твёрдым ясным голосом попросился на фронт. Взяли ко­нечно, и с ним ещё полсела забрали и боле их никто не видел. Сгинули.

Тут, в Зеленце, я жил с женой и детьми, до пенсии на леспромхозе ра­ботал вальщиком, а жена в детском саду няней. Дети разъехались кто куда и носа не кажут. Из внуков в городе только один, здесь иногда бы­вает, - наведывается. А я, дворянин, пошёл сторожем в бывшую усадьбу Дубровина дяди Саши, там клуб устроили. Старики помнили барина, уважали, он деньги на мост через Волгу давал, крестьян не обижал. Добрый, хороший был человек А клуб сгорел в одночасье. Как произошло-то?


У нас бабушка жила, возле усадьбы-клуба. Учительствовала здесь рань­ше. Сорокина её фамилия. И вот ругала она молодёжь, в перестройку те и в самом деле бузили лишнего в клубе: музыка мол громкая, пьяных много. И вот она как-то на людях в магазине сказала, вот я помру, и клуб Ваш сгорит синим пламенем. И точно!

Сгорел, все сбежались, а тушить то и нечего уже. Одни стены кирпичные остались. А над входом на кирпиче и сейчас ещё можно увидеть зако­птелось - чёрное по красному. В виде птицы с длинным хвостом. Точно бы сорока, а сама сорока-училка померла, на утро её соседи хватились.

Приезжал сюда наследник барина из Питера.Нашли его, говорим - бери мол усадьбу, а на дворе - девяностые, он говорит я мол сам бомбилой­-таксистом в Питере, звоните если што.и телефон оставил.Он у меня если поискать и сейчас найдётся. Номер есть и фамилия, - Дубровин)

Монолог прервал внезапно влетевший в не закрытую на щеколду дверь (а кто бы её и когда закрывал-то? Разве что в ночь, если што) Доброволец, - пёс Петровича.

Он вообще-то изначально - Стëпка, но в связи с весёлым нравом (вечно под ноги лезет, везде бы ему успеть, с ним только говно хлебать наперегонки, как Петрович не скажет, так и норовит поспеть первым!) и случившейся войной переименован был Петровичем в Добровольца.

Вслед за собакой в двери зашла, закрестилась на телевизор, не найдя иконки, заходившая иногда по соседству на огонёк Ольга- Вертолёт.

По­чему она вертолёт точно никто бы и не сказал, якобы, когда её в пионеры принимали она сбежала прямо из строя торжественной линей­ки, собранной по такому случаю, ловить стрекозу севшую на загажен­ную голубями гипсовую голову лысого вождя мирового пролетариата.

Ольга привычно присела за стол, молча взяла левой рукой предложенный хозяином стакан и разжала над столом ладонь правой руки. На старень­кую клеëнку выпал большой рогатый жук размером с пол-ладони ( вот! По дороге нашла, сдох наверное)

Ольга выдохнула и выплеснула из стака­на остатки, - пахучую каплю на жука.

Я, Петрович и Доброволец молчали и ждали того, что будет дальше. А дальше жук заплясал, затрещал и заходил хо­дуном, мы отпрянули, а Доброволец залаял, завертелся вьюном и, клацкнул зубами, схватил жука ухмыляющейся зубастой пастью и замер. Из пасти торчали рога и пара двигающихся ног.

Не обращая внимание на, случившееся Ольга изрекла (вчера вышла в огород, смотрю, из под досок-ходилок червяк торчит, прямо под тропкой что вдоль грядок. Я его вытащила, чёрный такой, с медным отливом, с полторы ладони длиной. Так он в глаза мне глянул и как... Зашипит...)

Ольга как- то вызвалась проводить меня до останков разрушенного спиртзавода. Мы шли с ней песчано-глинистым жëлобом улицы, по сто­ронам в садах брошеных домов зеленели сквозь заросли клёнов и виш­ни яблоки, а Ольга что-то однообразно-монотонно напевала себе под нос.






Прошли километра два по смешанному лесу низом песчаного жёло­ба, что есть продолжение улицы села, весной тут с горушки к селу, вниз, и дальше через село и в овраги и в поля бегут потоки воды. Это ещё не овраг, но по сторонам есть заросшие травой и мелким кустарником откосы метра по два с половиной. Такие, что сразу наверх и не выберешься.

Солнце над го­ловой, провожатая что-то напевает, как плачет. Тут это и случилось.

Выше, метрах в пятидесяти, из леса вышел чёрный крупный бык. Увидел нас. Застыл. Потом сорвался и, в облаке пыли, устремился к нам и на нас сверху-вниз по песчано-глиняному желобу. Я схватил женщину за руку, тащил её по откосу вверх. Она выдернула руку, я стоял выше на склоне, потерял равновесие и упал. С опаской я поднял голову и погля­дел вверх-вперёд. Там Ольга-Вертолёт гладила быка, прижималась к морде лицом, в холке бык был ей по макушку, стоял смирно и словно бы дремал.

Потом Ольга мне говорила, что бык ходит в заброшенные сады ла­комиться яблоками, а коровы у них тоже, как и он, сами по себе, - пастушить неко­му. А ещё свиньи тоже очень самостоятельные, весной убегут, а под осень возвращается нагулявшиееся большим стадом, с приплодом.

Позже, по дороге от заброшенного спиртзавода, Ольга показала мне коттедж без оконных рам и входных дверей, но с черепичной крышей и абсолютно с виду целый ( пойдём посмотришь, тут «крутой» с женой жил, отстроил всё, но в грозу в пруд полез и его молнией убило. Пруд сам вы­копал, водой залил и рыбу запустил, только из рыбы тут остался сом. Это было двадцать лет тому назад и сому столько же. Жена списалась с кем-то и уехала за границу, там теперь живёт, а дом мы не трогаем, бо­имся, говорят кто что тут возьмёт — смерть тому)



В дом я не пошёл. Мы проходили мимо пруда, в небе пел жаворонок, стрижи отчаянно орали и метались туда-сюда обещая близкий дождь и действительно: подул свежий ветер, над вершинами сосен в полуто­ра-двух километрах по направлению к нам и близкому селу стремительно вырастала сизая злая туча. И тут, совершенно бесшумно сбоку от нас из воды что-то тёмное порснуло вверх, смахнуло низко скользящего стрижа и, с пушечным грохотом, в брызгах воды возвратилось в родную стихию.


Вот так и живём, Жорушко, морщится Петрович от заходящего солнца. Ты куда теперь, поливать? Конечно! Ты ж сегодня приехал. А я уж сутра с четырёх часов на ногах: на мотоблоке в лес сгонял пару сосёнок свалил, прита­щил, траву подëргал, жуков собрал, полил что надо и вот в баньку. Здесь время не движется, застыло. Глядишь и день окончен.

Возвращался от Петровича нога за ногу, задумался и, лоб в лоб столк­нулся с дружками: Болек и Лëлек.

Идут, разглядывают что-то спрятан­ное у Лëлека за пазухой. Вообще то он Алексей, а Болек - Вовка, но уж так их все издавна зовут.

Лелек дыша в лицо перегаром предложил акустическую колонку, выта­щил её из за пазухи. - Жора, за полтора литра уступлю. Чисто из уваже­ния. Получив отказ Лелек не обиделся.

- Зря, Жора, не краденое, Афга­нец задарил вчера. Мимо проходили, он нас позвал, - мы от него бежать, а он поймал, обнял и говорит, - забирайте. Я мол туда поехал, зачем мол оно мне там?

Афганец приехал в село не так давно, купил старенький дом, привёл его в порядок, огородил и, как у него выдавался банный день, стрелял по горшкам и бутылкам около забора из обреза. Ружья, официально, у него не было.

Общеизвестен конфликт Болека-Лëлека с Афганцем, тот вскоре по - при­езду обнаружил у себя во дворе, остановил, побил и посадил в сарай двух друзей. После короткого дознания, а состоялось оно утром, поймал-то ночью, до полудня они копали ему огород. После приезжал участковый, по чьей то наводке искал обрез. Не нашёл и в тот же вечер у Афганца была очередная баня и стрельба)

Так вот, - , возвращался я от Петровича, снизу белел рябой песчано гли­нистый фас улицы, сверху были крупные звезды, на близкую заросшую сосной гору влез крупный месяц а мне было хо-ро-шо. Какие же они веселые, наши зе­ленецкие чудики! Про таких фильмы не снимают и по тиви не показыва­ют. И шут с ними, где они и где мы? Отсюда не видно далеких оспаривающих друг у друга величие властных башен кремля, огней далеких городов, и ничего не слышно кроме яростного гомона цикад и редкого взлая собак. Тишина. Провинция. Зеленец.

Список использованных материалов
1. БСЭ - ЗЕЛЕНЕЦ
433371, Ульяновской, Тереньгульского
2. Симбирская губерния по сведениям 1859 года. - 1863.
3. Электронная библиотека ГПИБ Книжные издания Списки населенных мест Российской империи. - СПб., 1861-1885. Вып. 39 : Симбирская губерния : ... по сведениям 1859 года. - 1863.
http://elib.shpl.ru/nodes/16870#mode/inspect/page/113/zoom/7
4. Краеведение
https://ulbibl.ru/history/
5.Собакино, интересные факты
Л. Коншина
https://proza.ru/2016/07/24/1191
6. Красноборск
https://worldgonesour.ru/stati/29256-krasnoborsk-ulyanovskaya-oblast.html
7. «Ансамбль загородной помещичьей усадьбы дворян Дубровиных»/ с. Зеленец Ульяновская область/
https://hautiev-sh.livejournal.com/301173.html
8. Вик-ия Царица Ма́рфа Васи́льевна, урождённая Соба́кина[1] (ум. 13 ноября 1571) — третья жена Ивана Грозного, бывшая его супругой 15 дней, дочь коломенского дворянина.
https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A1%D0%BE%D0%B1%D0%B0%D0%BA%D0%B8%D0%BD%D0%B0,_%D0%9C%D0%B0%D1%80%D1%84%D0%B0_%D0%92%D0%B0%D1%81%D0%B8%D0%BB%D1%8C%D0%B5%D0%B2%D0%BD%D0%B0
9. Потомок дворян отказался от усадьбы. Olga82ul
https://ulpressa.ru/2010/11/16/article137511/
10. Старая помещичья усадьба требует защиты
https://www.8422city.ru/news/1449565/staraa-pomesica-usadba-trebuet-zasity-foto
11. Акт Осмотр объекта культурного наследия «Ансамбль загородной помещичьей усадьбы дворян Дубровиных», с. Зеленец http://www.nasledie73.ulgov.ru/217/1921/367.html
12. В Ульяновской области полностью сгорел дом помещика Дубровина
https://mosaica.ru/ru/ul/news/2017/03/20/v-ulyanovskoi-oblasti-polnostyu-sgorel-dom-pomeshchika-dubrovina-foto
13. приложение к Симбирским епархиальным ведомостям за 1903 год / Н. Баженов
14. ПУТЕВОДИТЕЛЬ - АРХИВЫ УЛЬЯНОВСКОЙ ОБЛАСТИ
15. Исполнительный комитет Тереньгульского районного Совета ... Скугареевский спиртзавод образован в 1934 году и находился в ведомственном подчинении до 1944 ...Архив У.О
16-17. Книги памяти memo.ru Зеленец (Тереньгульский район), сторож церкви, 27.12.37 тройкой при УНКВД по ... Ульяновска, работник спиртзавода, 09.09.49 Ульяновским областным судом посмертно реабилитирован ...
Зеленец (Тереньгульский район), служитель религиозного культа, ... Ульяновска, конюх спиртзавода, 14.08.44 Ульяновским облсудом по ст.ст. 58-10 ч.
ttp://old.memo.ru › memory › simbirsk › ulja24
http://old.memo.ru › memory › simbirsk › ulja6
18. краеведческие записки uokm.ru
https://uokm.ru › text › kraevedzap
19. ульяновская правда
https://ulpravda.ru/pdf/1/%D0%A3%D0%BB%D1%8C%D1%8F%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F%20%D0%BF%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%B4%D0%B0_107_30.08.2016.pdf
20. Усадьба Перси-ФренчтВ чьих руках судьба тереньгульской усадьбы Перси-Френч?
https://media73.ru/1970/v-chikh-rukakh-sudba-terengulskoy-usadby-persi-french
21. село Архангельское (Кункино) Буинский уезд
https://nashipredki.com/location/arkhangelskoe-kunkino-selo-19377
22. НЕБОЛЬШОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ТЕРЕНЬГУЛЬСКОМУ РАЙОНУ
https://uldelo.ru/2016/04/19/nebolshoe-puteshestvie-po-terengulskomu-raionu
23. . Репьев «Симбирский край». — Париж, 1935. — С. 137 (Михаил Иванович Репьев (1865—1937) — русский военачальник, герой Первой мировой войны, командующий 18-м армейским корпусом. Участник Белого движения, инспектор артиллерии 1-го армейского корпуса Русской армии, генерал-лейтенант. Первый председатель Общества галлиполийцев)
24. ПРАВИТЕЛЬСТВО УЛЬЯНОВСКОЙ ОБЛАСТИ МИНИСТЕРСТВО ИСКУССТВА И КУЛЬТУРНОЙ ПОЛИТИКИ
УЛЬЯНОВСКОЙ ОБЛАСТИ ОГБУ «ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АРХИВ УЛЬЯНОВСКОЙ ОБЛАСТИ»ПУТЕВОДИТЕЛЬПО ФОНДАМ
ГОСУДАРСТВЕННОГО АРХИВАУЛЬЯНОВСКОЙ ОБЛАСТИ

Нет сновидениям! Утренний сон растревожил петух,
Ранний горластый пастух подзабытых, никчемных традиций
Утро брюхатое вызвал, оно на глазах, без потуг,
Вызрело солнцем, светило за низкий забор зацепилось.

Село, нахохлилось, в патлах короны лучи ворошит,
Вниз поглядело, - людишкам случившимся этого надо?
Вряд ли кто с ним колесом да по небу уйти бы решил, -
Лишь для того, чтобы позже себя называть релокантом.

Августом жарким деревня усталая хмуро больна,
Дырами окон глядит слеповато, вприщур, что поделать?
С вечера пела, плясала и водку хлестала, сполна
Власти бранила, к чему и почто кукарек ей с похмелья?

Вышла на улицу влажной тропинкой, спросонья - тиха,
Изредко мыкает, тихо бредущей, сисястой коровой.
Вторит, как может, Петрович хрипатый поэт бард и хам.
Тот, что гармошку рвал с вечера перхает сорванной глоткой,

Шустро шагает. Росисто, трясёт - словно лист на ветру,
С пугала снял драный, старый, линялый, репьястый плащишко,
За ногу солнце схватил, не гони мол, бери - я не трус,
Где бы взять лучше? В краях этих светочей ты не отыщешь.

Лают собаки на новое пугало, кто мол такой?
Ветер уносит вдоль берега речки туманое эхо.
Всё - как всегда, - по традициям диких провинций - итог:
Вышли - кто жив, день работать зовёт, солнцебарин приехал.

Из-под ладони мама и отец
глядят, вслед машут, пригородный поезд
забрал меня, районный Зеленец
скрыт горизонтом, облачные горы

кочуют небом, путь по ветру прост, -
так может показаться из окошка.
Сижу и наблюдаю: тянет воз
полей, лесов, посёлков солнце-лошадь,

чуть ниже - путь глубинкой между сёл;
окном дождит, гром мокро рвёт простынку;
стучит, скрипит, рокочет и трясёт,
и вот она - раскинулась бесстыдно.

Вагоннный коридор, тэдэ-тэпэ,
студент, студентка, радуги окраску
приветствуют, вот мол - элгэ-бэтэ,
смеются, обсуждают.
Педерасты!

Сосед-афганец одинокий сыч
сказал бы, повторив вслух троекратно.
Он долг и Родину не ставил на весы,
начальников хлестал словесной правдой

За то, что мол тебя не посылал,
за то, что мол разграбили Россию,
а после, по военным пацанам,
он спьяну выл от ноши непосильной.

Завыл гудок, знакомые места.
Для смены направлений слишком поздно.
Одна дорога выпала из ста,
от Зеленца - на ветер - до погоста.

Катился, вертелся, подпрыгнул, был твёрд
Участок шоссейный, - случилось ужасное:
Авто раскололся, не выжил он - мёртв.
Представили? Что ж! Есть работа для ластика.

Пусть я не волшебник, плевать, я смогу.
Я донор, плюс резус, плюс группа, мы первые.
В печëнке рождается резвый табун,
Готовый для встречи с давнишним соперником.

Что смертной побелкой окрасил лицо, -
Девчоночку высосал, выжал - как в пыточной.
- Нет-нет! Подождëшь! ! Мне ли быть подлецом?!
Рукав закатал, вену конскую вытащил.

Заходит игла: тыща жарких коняг
Потоками потными, сердцем гонимые
Несутся к бедняжке, катэтрэм звеня,
Напором неистовым, телом малиновым.

Простынка, грудь голая, первое:
- Ой!
К дрожащей руке жеребятами ластится
Вниз посланный утренний, нежный конвой,
Что пот сушит бережным, солнечным ластиком

Монету посылая ввысь,
как аппарат в далёкий космос, -
прошу:
- Слетай, узнай, вернись,
сейчас, а завтра будет поздно.

На затянувшейся войне
Никто из нас не посторонний,
Ни вас, ни наших сыновей, -
пусть никого - не похоронят.

Я верю в Божью благодать
Для тех, кто вызвался и призван.
Домой вернётся наш солдат
И будет мир на век, и присно.

Мои желанья не спасут,
Летит монеты быстрый спутник,
Что остаётся? Верить в суд
Того Кто Есть, и завтра будет.

Каждое утро жара, жара, -
Словно бы кто-то включил духовку
Не для того, чтобы жечь, карать,
Но для того, чтобы выпечь снова:

Утро июльское, тихий пруд,
Выводок уток скользя сереет,
Клином живым, завершая круг,
Словно танцует под звук свирели,

Что выдувает ночной свистун,
Он, - нагулявшись, растратил силы.
Порослью берега брёл, уснул
И отдыхает под дрожь тростинок.

Слышится треск стрекозиных крыл,
Тут они, там, замирают сверху.
Режут поверхность тощи, бодры,
Вëрткие шустрые водомерки.

Раннее утро, придëт жара,
Но не сейчас, чуть попозже, нынче.
Небо, деревня, петух, - пора
Мир захолустья любовно выпечь.

за далëкой водой, за горбом горизонта осталось - что нужно:
россыпь влажных кувшинок, прохлада под завесью ив,
там - над пыльной дорогой святое, бездонное кружит,
в светло-синие плеши тревожно и зорко глядит,

за подросшим дитём, в путь обязанным дальней военной дорогой,
светло-русые волосы гладит, как мать, ветерком.
голося провожала деревня, махала берёзка у дома
олиствяненой, шепчущей слёзное лёгкой рукой.

под июльской жарой пожелтели, пригнулись былинки на кромке
ям-окопов, - что вырыты в пахнущем хвоей леске,
тут невидимый глазу таится от смертного, рвущего грома
сын полей и бескрайнего неба дарящего свет.

терпеливый он выдюжит тяготы: зноем июль небо сушит,
пусть бы так - сверху яростно жалит за месяц, за год.
среди свежеободранных сталью ветвей - мало нужно.
ветерком бы подул ТотКтоЕсть, Тот, Кто Там, - высоко.

Июль, хрущёвка, стëкла бьёт волна,
На пол квартиры сыплются осколки
Лучистого, могучего тепла,
Светильным валом улица полна, -
Прёт сверху, - словно зëв плотины вспорот.
Вид переполнен обнаглевшим солнцем:

Оно сидит, шагает, едет, жрёт,
Шикует тыщебëдрой отпускницей
И отправляет в милый женский рот
Пломбир, и взгляды встречным шлёт,
И принуждает тем остановиться,
Знакомиться, и счастьем красит лица

Мужчин и женщин, судьбы; тесен мир
Маршрутов, романтических историй, -
Когда всех на работе ждут к восьми,
Но тут прижалось солнце:
- На, возьми!
Как - есть, в метро, среди людского сора.
И эту просьбу можно ли оспорить?

В апреле-мае будет солнцепал,
Оно всему виной, назло запретам
Друзей и мамок сложно ли пропасть,
Неся его на гнущихся ногах,
Прелестное, за отпуском декретным.
Младенец народится ближе к лету.

Июль, хрущёвка, солнцеветер стих,
Меж завтра и вчера грустить несложно.
Присел на подоконник дождь и сник,
Ногой болтал и тряс так, словно псих,
И вниз упал, забыв про осторожность.
Под тёмным брюхом неба - я и кошка.
Она и я, - июльский отпускник.

Мне бы твои пули переплавить в струны,
Может быть, другая песня получилась бы. (Мумий Тролль «Забавы»)

Когда немая глухота
Накрылась полуночным мраком,
Я начал горлом клокотать,
Проснулся, выбранился матом.

Уныло, истово зудел
Горбатый, худосочный, хрупкий
Комар-зуда. На высоте
Я пробудился, тронул струны

Пятиэтажных хлипких труб,
Кран повернул, вой затянули
Прогнившие и, лишь к утру,
Утихнут. Пусть настигнут пули

Усталости, поймав кураж
Я брился, песни пел, - нарочно
Будил вопящий зло этаж,
Соседей и домашних кошек,

Я уронил на кафель таз.
Он загремел, - как залп Авроры.
Усталость расстреляет нас.
Но не сейчас. К утру. Не вскоре

Помню вечер июльский: две лампы стоватки, большая веранда,
На баяне играет слепой для него нет чужих и своих.
Тётю Лизу за худенький локоть под то, довоенное танго,
Вывел бережно в круг, закружил однорукий сосед фронтовик.

Прижимаются, крутятся ручка за ручку визгливые Сонька и Верка,
В стороне от больших, придуряясь, не в такт попадая ногой.
Рядом с ними, чуть выпивши, вдовые матери (шера с машерой.
Где найти жениха-то, война-блядь-война, ша дочурка, - домой!)

Будут танцы назло, вопреки, в слëзы, вдребезги, словно в отместку.
Будет Сонькина мать до утра, до угара курить на крыльце.
И бросать-поднимать и разглаживать-комкать (паскуда-повестка!)
Задремав, просыпаться и снова дремать, изменяясь в лице.

Нет бараков, двора, сада, дружбы людей, тем кто есть - неповадно,
Поделиться с соседом последним, жить бедно, играть в домино,
Всей святой беднотой и соседним двором танцевать на веранде.
Драться, падать-вставать рядом с другом за правду единой стеной.

На вокзале окликнуло эхо: очки, инструмент, звуки танго
Подошёл, кинул в кепку, как - водится (здравствуй, я жив, не погиб.
Здравствуй-здравствуй пацан), - он из наших, он видел горящие танки,
В темноту протянул мне жилястую руку, он помнит своих.

Яблонь цвет, раз-два-три, - вальсы, вальсы,
Небо чистое, солнца костёр.
Сотне ангелов - может быть статься
Время вызрело, время спасаться,
Но куда? темнота, выстрел:
- Стой!

Слышен марш отрицающий жалость,
Он грохочет, зовëт, он готов,
Победительно вскинуть литавры.
Трубный зов выше, выше взлетает.
Человек ли - убийца Богов -

Бдит, он - ночь, страшный чëрт чëрной кожи,
Вылит сталью элитных пород;
Статный, видный он сможет - несложно,
Слушать трубы и делать - что должно,
Исправляя ненужный народ.

Свет кусает подушку, он плачет,
В голове мирных мыслей пожар, -
День вчерашний, Освенцим, жар скачет, -
Напевает:
- В печь, в печь, а иначе,
Эти девочки будут мешать,
Слушать марши, быть пламенем сытым.
Дьявол к ночи работать устал,
Жирным пеплом округу усыпал, -
"Щëлк" копытами, Вагнером цыкнул,
Снял фуражку:
- Разгружен состав. Платья белые - яблонь цветенья, шаг-вперëд, шаг-назад - поворот. Пепел тëпл. Сотня кончилась, - смена. Граммофон, марш тревожный орëт,
Эхом полночь рокочет, бьëт в бубен,
Поджидает еду для костра, -
Жаром выпьет раскрытые губы:
- Дзень, - металл о металл, трубы грУбы.
- Ахтунг-Ахтунг!, -
Мать, дочь и сестра
Из вагона - что тени:
- Скорее!
Дальше-дальше,
разденься-молчи!, -
Для испуганной сотни евреек,
Что телами предсмертно белеют,
слушать Вагнера мало причин. Мало-много ли, - память ущербна: Мирра, Соня - составы имëн.
В новый день очень хочется верить,
Но за днём, снова ночь, - он идёт.

Майские льют дожди. Что это? Лопнул на бочке обод? Звук неясный ночной...(М.Басе)

В май навострив зрачок, слушаю звёздный шёпот.
Небо, под ним, в ничто я и веранда, что-то
тянет за веко вниз, он ли оно — досада —
висельником повис, нет — никакого сладу:

влажный полночный дым тихо шуршит листвой и
ткëт кружева воды между деревьев сонных,
яблонь девичий цвет гладит по нежной коже,
не изменясь в лице, чутко расставил рожки
выше голодных скул, мелкой ночной улиткой
ползает по песку мягкий, незрячий, липкий.
Это, иль этот жук, не назовëшь иначе,
мелкий садовый шут, только что, на карачках,

карту чертил в траве, словно — ночной географ,
путь указал воде, выбив из бочки обруч.
В май навострив зрачок слушаю звёздный шëпот.
Небо, под ним, в ничто — я и веранда, что-то
тянет за веко вниз, он ли оно, досада,
висельником повис нет — никакого — сладу.
Взгляд мой скользнул за край
слаб стал, уныл, неточен.
Дождик прошëл, ура!
Много ли было? Бочка!

Ко мне зашли на праздник три сестры,
Я не привык к подобному соседству,
В глазах одной бунтарские костры
Горели, обещая массу бедствий.

Она была рискованна, юна,
Красива, безрассудна, плутовата,
Поцеловав, - просила дать вина,
Чуть погодя, - решила скинуть платье.

Она была намного веселей
Чем воробьи весной, чуть хрипловато
Сулила мне пять тысяч векселей,
За просто так, не требуя оплаты.

Я был смущён худющей наготой,
И женским запахом, - подарком обонянью,
И отстранялся, я мол не готов.
Но всё переменилось, обгоняя,

Меня, её, - что будет но пройдëт
Бесшумно просиял лысоголовый,
Мой праздник, обойти его водой
вчерашних дел возможно ли по новой?

Они и я, - вокруг свежа, пестра
Летит сверкая ржавой позолотой
Листва времён.
- Люблю тебя сестра,
мне осенью не очень то и плохо.

Она молчала, праздник - что испуг, -
Желаешь много, знаешь, что готовит
Нам осень помогая брать листву.
Чуть-чуть грустишь, жалеешь, а в итоге:

Желанная, пропахшая костром,
Любимая до слëз,
невыносимо,
по праву крайней не смолчала:
- Стой!
Ходи листвой, живи! пока - есть силы

Меж нами с тобой - паутина, -
Никчëмнейшее волшебство,
Попросишь его: - Дай ботинки, -
Бери если надо хоть сто.

Глаза приоткрыл: - Что с погодой?
Торопишь: - Скажи поскорей.
Шепнëт лежебокам в угоду:
- Однако зима на дворе.

Предложит нам лыжи и санки,
Далекие Альпы, тайгу.
Хозяевам вся без остатка
Верна - забери, упакуй

Трусы и рубашку, и майку.
Держи виртуальный билет.
Лишь только плати, - не обманет.
Меж нами с тобой - интернет.

Приди туда, где вяжется сирень,
Так попрошайка молит о похмелье, -
Чем ближе - тем навязчивей, сильней,
Слезливе, удушливей, милее.
Туда, где ангел крыльями поник,
И соловьиным трелям потакая
Прослушивает сто полифоний,
Задумавшись на чёрном срезе камня.
Туда, где за погостом светлый храм
Неторопливо тянет словно корни
Слова мирские к облачным горам,
Намоленный, он многих чтит и помнит.
Приди: в тени роятся мотыльки,
Подхваченные липкой паутиной,
Запляшут, им подобны я и ты;
Междатьем мы досрочно отпустимы.
Вернись и выйди в мир земных рабов,
Пусть за спиной дождливо шепчут липы,
Пусть встреченный тобой степенный кот
Мурлыкнет на прощанье, словно всхлипнет.
А что ему? Он многих там встречал,
И провожал с кошачьей мягкой грустью
От храма до конечности начал,
И уважал и плакал: - Боже, пусть их.

Был полночный комар наподобие пианиста:
Мрак пронзая зудящими гаммами крыльев-рук,
Над телесными клавишами взмывал тощ, изыскан;

Дремлет женщина, тих маэстро, сквозь тьму — изумруд
Бдит и сверлит мнительно сверлом глазным ткань ночную,
Рядом с дышащей юно, свернувшись, мурлыка спит.

Вбок пошло ухо, дёрнулась лапа, — беду почуял,
И сквозь дрёму, чуть-чуть, приоткрыл голубой сапфир.
Явь качнулась вверх, хищно скакнула орущей кошкой,

Свет зажжён, в осколках люстры вспышкой сверкнул алмаз.
Пианист-эстет пойман, зажат в шерстяной ладошке,
Служит котейка назло упрёкам, — не на показ.

шаг на базар (чур меня инвалиды) —
под вывеску "рынок" прибитую косо:
слепо-безного бренчит мандалина
(жертвам войны кто б монеточку бросил).
сбрешешь по дури, мол — прочь попрошайки,
мимо шагнёшь, миг, — блеснула вслед финка.
ляжешь под ноги, прохожим мешая,
поздно прощенья молить за обиду
тех, кто оставил полтела за Одер,
их, перекушенных близким разрывом,
тех, кто меняет на водку свой орден,
помня о плоти, поеденной рыбой.

ты не горел, откосил подчистую,
мимо проходишь, в дешëвую кепку
денежку мелкую вежливо сунешь,
им, чьи глаза запорошены пеплом.
дальше пойдëшь, — не догнать и не выгнать,
запахам, ценникам, смаку навстречу —
свежим товаром по старому рынку,
вот он: воняет, манит, дурит, шепчет;
мордами яблок рыгает наглюче,
мясом кровавым бросается в ноги,
семенем тыквенным глаз жёлтый пучит,
руки хватает силком осминожьим.

ты перегружен товаром отменным,
к выходу тащишься рысью поспешной
мимо контуженных, пьяно-увечных
розовый, целый. успей. не промешкай:
миг, и — повестка военная; ты бы —
стал бы успехом, быть может позором.
бросив монетку узнай свою прибыль,
то — что ты жив — для солдата не норма.

Во тьме под домом говорили,
Шутили, -
Всё бы нипочём
Но, умолкали слыша взрывы,
И плакали.
Хихикал чёрт,
Пугал детей: - Вот-вот завалит всех градом кирпичей и плит,
Никто не выйдет из подвала, неважно, ранен ли - убит.
Сидели молча отголоски, боёв, просились сквозь бетон,
И время становилось просто отрезком жизни "от" и "до".
На верхнем этаже, под крышей, старик надел мундир, курил.
Шаг на балкон, - он к бою вышел, - не страшно тем, кто брал Берлин.
Снарядную тупую морду неумолимо близит враг, -
Привычно, - нет предмета торга, разрыв, осколки: "бумц- крук-краг";
В безумстве град неосторожный
Плясал - как буйный скоморох. Не всякий делал то, что должно, но всякого -
Ждал мудрый
Бог.

В. Набоков, - "Я в достаточной мере горд тем, что знаю кое-что, чтобы скромно признаться, что не знаю всего".

Когда-нибудь и я познаю конечность данную в кредит
там, явь перемежая снами, я нахожусь, что запретит: высокий лоб, морщины, блëклость усталой кожи - что бела, мою просроченную лёгкость в телодвижениях, в делах?

И вот опять не понукаем, винить ли в этом супрадин? трушу, - как пёс за каблуками, а я банкрот - чем оплатить мой долг? Пусть лучшая из женщин, то бишь весна идёт, - "цок цок". Устав, отстал, ответить нечем. Не возраст- прорванный носок

упрятанный в скулу ботинка, вчерашний гром что отгремел, макушка - плешь, виски - седины. Мой Бог не надо перемен!

Зашёл домой с балкона клëкот счастливой пары птичьих морд, мне кажется, - я молод, лëгок, и заблужденьем этим - горд.

У меня в голове поселилась лягушка:
командиром армейским командует, квакает,
и откуда бы знать ей, что хуже, что лучше,
временами, когда происходит пикантное?

Прочь, за дверь, вдоль по улице тянет проворный,
точно сом на уде, сильный, дикий, не пойманный
зверь апрель, а лягушка: - Ква-ква, - мне с укором, -
сторонись-ка хозяин вороньего гомона,

женщин встречных, не пялься призывно-победно,
не вставай на пути и в глаза не заглядывай.
Не глотай на ходу сыроватого ветра.
По апрелям трясучка, простуда проклятая,

подбирается, -
прыг: кашель, насморк, - свалился.
Февралями не мы ли сполна то изведали?
Только Стоп! Я пришёл, столь волнительна близость,
той, что ждёт безрассудная, рьяная, бледная.

Для единственной, нужной, призывной, весенней,
до конца, до упора, до "сколько отпущено"
отдаю и беру - что дано - за бесценок,
а с небес "ква" да "ква", - врёт устало квакушечка.

Свеж
ино-планетно-звёздный разлив,
чуть ниже
земля в молоко-облачных прогалинах, —
угораздило же — зелëных человеков озлить
на неуправляемой болванке
Юру Гагарина!
Ему
не до восхищённых возгласов в окно,
это,
по сравнению с гибелью, такие мелочи.
ЦУП думает, думает молча, ждут тысячи "но",
а рядом, лупоглазого флота
тарелочки:

летают поблизости назло всем проверкам врачей;
странного языка непонятные возгласы
щебечут — как птицы (пошто ты? зачем?)
А он не робеет:
— Рязанский я, с области...

Я с ЭСЭСЭСЭР,
я везучий, —
прорвусь! Я послан до Вас Генеральным конструктором!
И я коммунист, не вернусь?! ну и пусть!
Знать мне,
повидав,
гулко в озимы
сунуться.

Чуть позже ему новостями быть,
кортежем советским дробить железный занавес.
Ни Звезда Героя, ни улучшенный быт, не мешают Юрке
погибать заново.

Этот день был пятнадцатым яркой линейки июня.Лабиринт стадионной трибуны, но что это? Трудно дыша.
Ты меня променяла "на раз", по дорожке, фигурой сутулой. Человеческий зверь, дотемна фиолетовый, мощно бежал.

Антрацитом блестела под северным солнцем нездешняя кожа. Тонкокостные ноги без устали рвали расчерченный трек. Он бежал впереди бегунов африканским, спортивным вельможей. Водопадом ночным наступал и блестел, - словно тысяча рек.

Ты исчезла, скамья опустела, ведомая чувственным голодом. Ты покорная зову, ловила движенья чужого вождя. Только что это? Джунгли, - звериное, странное до бесподобия: я и он, с нами Африка жгучая, в чуде сегодня - нужда, отрастают мохнатые лапы, в ботинки впиваются когти, по сюжету мы звери, саваннами, джунглями - выпало жить. Стадион. На трибунах иные - сидят и кричат беззаботно. Нам, пришельцам голодного солнца, созданьям чужой ворожбы.

Я и он, лишь вперёд, всё быстрей и быстрей, из звериного вымени. Нас питала надежда для жизни и бега по мерным пескам. Мы саванны, мы джунгли, мы криком кричим на ветвях бабуинами. Мы гепарды, вольны, одиноки, изящны, - улыбками - хищный оскал.

Этот день, на трибуне июня, был местом пятнадцатым. Возвратилась, - рукою коснулась: "И правда, к чему - так кричать?" На трибуне лишь я и она, а внизу
антрацитово глянцевый.
Победитель, не бог, -
Человек, чья земля
словно кровь
горяча.

16-19 гг.

у неба проявленья аллергии:
разбухшей тучей слабые осадки
роняет вниз. штрихи, размытость линий
ворона, наблюдая, «кар» сказала,

скрипуче, в нос, — опухло птичье горло:
— который час сижу, а толку мало,
непевчей мне, не очень то и гордой
подал бы кто на завтрак ломтик сала.

уж я бы это «кто» благодарила
за сытную подачковую завязь, —
картавая мечтательно, чуть криво
пощелкивала клювом улыбаясь,

и допустила малость, не ошибку,
переступив ногами вдоль по ветке,
нечаянно испачкала машину,
не так чтоб сильно, каплей чуть заметной.

— прости меня, машинных поликлиник
не надо, шалость смыть не очень сложно.
у мойки неба нынче аллергия, чуть подожди —
на каплю капнет дождик.

Кто был на фронте, те меня поймут:
по огородам, - пробралась в Бахмут,
в бродяжке грязной - сразу не признать, -
для ваших и для наших я весна.
Поверьте мне, я здесь не просто так,
на перекрёстке есть сгоревший танк,
укрытый снегом мëрзлый уголь рук
к обеду бы достать, -
будь враг то, друг;
возможно мальчик вышел за водой,
бежал, стремглав, но встретился с бедой.
Она не разбирает, - бьёт под дых,
война неравнодушна к молодым.
Пора работать, я - хороший знак,
о, скольких предстоит мне опознать.
От дыма, чада, смрада не легки
дела дневные - не до аллергий.
Глазницы окон, кладбище домов
февраль прикрыл снежком
и был таков.
Лишь я и солнце, время выживать:
в Бахмуте
неуместна тишина.

Февраль в последних числах нетерпимый
к малейшим проявлениям весны:
на звон синиц,
на солнце - аллергия,
в поступках вьюжных
он необъясним;
толкает снег в щебечущие клювы
тщедушных воробьиных чик-чирик.
Весне бы на болезненного плюнуть,
и пусть бы пустобрешничал в ночи,
цепной, метелям преданной, собакой
выл на Луну, а утром был таков,
сидел щенком и льдом сосулек плакал,
и утирался ватой облаков.
И всё бы так, - февральской аллергии
не ведают кошачии дворы
там, где в сугробах дремлют легковые
машины,
тротуары -
вой и крик.
Соперники на крыше. Небо - фоном.
Открыты пасти - партия ясна:
глашатаи черны и непокорны,
февраль им нипочём,
- пришла весна.

Я служил срочную в Советской Армии на Урале, воинская часть 21173. Старший Сержант Драбык (З.Украина), старший лейтенант Казимиров Владимир (Винница, окончил Ульяновское УВВУС), Ю.Цой (Узбекистон,Ташкент) и прочие многие многие ребята с Киргизии, Воркуты и других городов, городков и деревень республик бывшего Союза.

23 февраля для меня это не случайная дата, для Вас тоже? Не наша вина - беда то, что нынче кто где и многие далече, а некоторые глядят друг на друга волком. Я хочу поднять бокал за защитников Родины! Мое почтение, друзья, если не мы - то кто?!

С праздником! Мира нам всем и Добра и да храни нас ТотКтоЕсть.

Я был рождён под танковый обстрел,
война всегда нуждается в мужчинах.
В прокуренном подвале, на костре, -
сковорода, - сегодня годовщина:
картошка с салом, мягкий огурец
и жаркий спирт царапающий горло,
негромкий разговор, дым сигарет,
и звучное хлебание рассола;
не тени, - птицы скачут по стене,
расселись и поют дрожа дыханьем;
чуть слышно, громче, горестней, сильней,
одна из них завыла, зарыдала;
ей вторят дети, встав со спальных мест,
пристыженные, - вмиг угомонились,
а я и дед шагаем до небес,
развалинами дома, путь извилист.
На пол-лица седая борода,
шершавая рука, хэбэ, награды:
- Не нам, внучок, стрелять по городам,
нам надо жить, и нам прощаться с мамой.

жалобно комарью в волосах ныть
под струйками утреннего дождя
тебе же терпеть и глядеть на нить
прицельной мушки и зверя ждать
сидеть над тропинкой держа ружьё
на утлой седёлке среди высот
деревьев а дальше что он пошлёт
охотничий бог что украл твой сон
а если задремлешь то ты упал
свалился и умер среди берёз
и ребра твои теребит кабан
зубами кривыми тебя дерёт

ультрамарина скромный амулет
по серофиолетовому мелом
что может быть тревожней журавлей
царапающих крыльями по небу
ну здравствуйте
осенний юбилей

спасибо
проходите по ручью
хрустя водой оставив сзади блестки
умерьте ход остановитесь
чу
морозной лапой цокая по звездам
проходит быстрый век свечу
свечу
задуйте право это ваша власть
среди красавиц в чувственном полете
из губ раскрытых отпивая сласть
вы не уйдете нет вы не уйдете
я презирая покидаю вас

на выходе накину лёгкий плащ
с улыбкой вверх шагну в седую осень
прочь
рассекая тучи
мой палач мой друг
пишите
мол сегодня в восемь
летела стая журавлей
бела

2010-12 г.г.

День ото дня мне тревожней, жальче:
его не спрятать и не отдать;
мне часто снится отпетый мальчик,
он словно сын мой, он в никогда.

И от того мне намного горше,
не ради денег, не для себя
он замолчал, он в меня был - спорщик.
Там не поспоришь, - молчи, сияй.

На зимнем небе ни зла ни горя,
ни чувств, ни долга: тишь, гладь, покой.
Мне нынче снилось - военный орден,
не слишком пьяный, принёс домой

военкоматский: - Храни и помни.
Тут я проснулся, меня позвал
не мной рождённый: ночь, подоконник,
а чуть повыше была звезда.

Плацкарт, согласно купленным местам
расселись в дымом пахнущем вагоне,
а на перроне в зимнем заоконье
остался тот, который опоздал:
утробно вскрикнув дёрнулся вагон,
был подан чай, запахло сытной снедью,
на полке рядом, тут, он мог сидеть бы,
сняв куртку без различий и погон.

На мой вопрос ответил бы:
- Домой, -
смотрел в окно, где свет вагонный кружит
январский снег, в итоге тяжкой службы
он здесь, он рядом, руки?, - мой не мой, -
привыкшие к излому кирпичей
и острой хватке мëрзлого металла
черны, горят, им мыла не хватало
и прочих позабывшихся вещей.
Дорога, ночь, трясёт, тепло, плацкарт,
я придремал на жёсткой верхней полке:
и мнится взрыв, в меня летят осколки,
а рвут в клочки его, о нём - рассказ.

Иван Иванычу — жить до ста,
никак не менее, дед Степаныч
топтал войну, к ста годам устал,
ушёл по тихому. Нынче, за ночь,

Иван Иванычу двадцать раз,
а может более, кто считал бы?
по телевизору дан приказ:
терпеть, стоять, шёл разбор детальный,

мол чёрный кролик несёт добро,
войне — конец, всё идёт к победе;
запас продуктов готовить впрок,
излишки выслать мальчишкам бедным.

Там, на ладонях раскисших зим,
устало ловят — что прилетает
и рвёт в окопах в огне, в грязи;
кого и сколько не важно, — тайна.

Иван Иванычу жить до ста,
по показаниям по врачебным,
а вышло иначе, он устал.
От огорчения, ополченцем, —

выходит в сумерки за порог.
Туда. Где бродит карга слепая.
Под смех. Под крики. Под новый год.
Уходит тихо, как дед Степаныч.

Палатка. Берег. В небе серп висит.
На углях ждёт уха, распахнуты
глаза монгольских звёзд (мёртв Чингизид,
могила - тут, где Волгу полнит Ахтуба).

Короткий сон хватает серп луны,
и режет явь полуночной материи,
мир рыбаков внезапно стал иным:
затоптанный кобылами, затерянный,

из тёмных вод шагает хан Батый,
оставленный доверчивыми слугами,
халат парчовый в капельках воды
венком от всех болезней - обруч луковый.

Жив властелин, и жил бы - лет до ста,
когда - затопчут юрту кобылицами?! Но чу!
Сверчков базластый курултай
развеял сон. Уха тепла. Присниться же?!

Мне нынче видится простым
то, что казалось сложным давеча.
Наверно я слегка простыл.
Словами искренними кашляю.

От жарких чувств мой нос опух,
а лоб горит вскипевшим чайником
и, как тебя ни назову:
любимой, милой; частый маятник

моих шагов сужает круг;
трюмо, кровать без опасения
беру лекарством слабость рук,
и сухость губ, что в цвет осеннего

немого выкрика рябин.
Потушен свет, качает комнату.
Ты врачеватель, - я любим.
Чудесная, шальная, скромная.

Любимая, всё - на потом.
Лишь ты и я. Постель разобрана.
В душе мурлыканье котов,
и кошек с плюшевыми мордами

он длился до и после "их там нет",
военный год больной, голодный, нервный.
на линию окопов выпал снег,
не первый год война, а снег был первый.
что год? замаскированный, он был,
беда заставит - можно научиться.
год наблюдал: серебряная пыль
прикрыла трупы белым, бело, чисто;
не дремлет ворон, словно часовой
по бугоркам вприпрыжку ковыляет,
под снегом в хламе взорванных домов
ни кукарек, ни мыканья, ни лая,
ни скрипа санок, ни вытья пилы,
ни мëрзлых лесом пахнущих полешек,
нет ничего, убитые белы.
белым-бело и снег летит как прежде.
год спрятал механизм под бывший дом
и был доволен тем, дела закончив.
готовый издырявить "в решето",
ждал пулемëт в декабрьской тихой толще,
атака встала дыбом, в полный рост,
и понеслась навстречу первым снегом,
над местом где когда-то дед мороз
спешил на тройке к малым деткам с неба.

О юности непознанный размер,
дающий право птичьего полета,
в коротком, неподсудном лёгком сне
от чувства всемогущего поётся.

Ковёр из детской сказки, что корабль,
хватает, мчит, несёт над облаками.
Хотим ли, не хотим - увы - пора,
упасть с небес, а как мы полагали?

Просить, мол время-времечко уймись,
не соответствуй скорости паденья,
в декабрьский скоротечный зимний низ
не торопись вернуться, не надейся?
что наяву возможно, делай, грабь?
без толку то, мгновений детских стая
дарует сон, в нём сказочный корабль
способствует полётом вырастанью.

Есть мнение нам молодость даёт
последний шанс: есть вы и я, и время,
Ковёр уносит вдаль, как самолёт,
а что оно? Оно устало дремлет.