Марина Славина написала замечательное стихотворение "Письмо Кассия". Я подумал, что и Кассию было бы приятно получить от кого-либо письмо. Пусть не от Луция, которому он написал, так от Люси.
Письмо Кассия

Сижу весь день на кассе я
И пальцем бью по клавишам,
А мысли все - про Кассия.
Ах, Кассий, ты мне нравишься.

Работаю, тружуся я
В обычном магазине я,
Метут метели жуткие,.
Стоят морозы зимние.

Навалом нынче снега, и
Мечтаю о лавстори я,
А где-то Кассий бегает
На том конце истории.

Там галлы, гуси, цезари,
Плантации лимонные,
Победные процессии
Когортно-легионные.

Какие лица гордые
С ужасными оскалами -
Как раз с такими мордами
Воюют с ганнибалами.

Пришли суда с туристами -
Вандалами, вандалками,
Забиты храмы римские
Валютными весталками.

Матроны древнеримские
С чертами грубоватыми
В постелях громко тискают
Валютных гладиаторов.

Сгореть бы в пестром месиве
В нероновском пожарище.
Ах, Кассий, будем вместе мы
Клубком кататься жалящим.

Конец мечтам. Проснулась я,
Понять не в силах, где же я.
Метет метель на улице,
И снега - тьма кромешная.

Люблю природу-мачеху.
А ведь почти весна уже.
Пробью тому красавчику
Кило спагетти на уши.

За окнами грохает где-то,
Пульсирует эхо в горах,
Летают по белому свету
Слова, потерявшие страх.

А раньше лишь только ночами
Являлись на божеский свет,
По самый конец окончаний
Закутаны в плащ или плед.

Спасаясь от слабых свечений,
Засев по кустам, по углам,
Своих же стеснялись значений,
Завидуя прочим словам.

Сплошное расстройство беднягам,
Но взвыли иные ветра -
Выходят веселой ватагой
Слова на пробежку с утра.

Уже не стыдятся прохожих
И в зеркало смотрят гордясь.
И чувствуют даже, похоже,
Со всем окружающим связь.

Все громче ведут разговоры,
Все чаще глядят свысока.
Покорно подэхнули горы,
И город поддакнул слегка.

Над миром сгустилась тревога,
Гуляет лихая братва.
И вроде бы слов-то немного,
Но это такие слова...

А время шуршит январями.
А ветер шумит в словарях.
И новое слово теряет
Стеснение, совесть и страх.

Сочиню легко и прытко
Стих охотно я.
Покажи рога, улитка
Тихоходная.
Проползи четыре метра
До ушей моих,
Докажи, что ты творенье
Совершенное.
Дам тебе кусочек хлеба
И пирожное,
Полежим, посмотрим в небо,
Вспомним прошлое.
Проползает в синем небе
Туча черная.
Эта местность была непе-
ресеченная.
До всего, казалось, близко,
Хоть и длительно,
Жизнь была настолько склизко-
Удивительна.
А теперь по каждой яме
С промежутками
Продвигаешься с боями,
Сука, сутками.
Не боишься ни препятствий,
Ни врага того -
В сером мехе, с красной пастью
И рогатого.
"У меня самой рога есть,
Дай бог каждому.
Забодаю эту гадость.
Я отважная!
Посвятил бы мне, прозаик,
Два стиха еще",
И, меня переползая,
Чертыхаешься.

"Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые".
Блаженны, стало быть, и мы.
Скажу точней: блаженны мы и
Тот автор, что шептал: "шэ", "дэ",
Бессмертно жмя на тетю Клаву,
А те, кто скрипнут: "Не шедевр",
Конечно, полностью неправы.
Ползет из принтера листок,
Согретый теплым механизмом,
И нам на свете еще скок-
о можно будет находиться?
Проход в ворота Фермопил
Забит недвижными телами.
Харон оболов подкопил,
В аренду взял круизный лайнер.

По степени ужаса это за гранью -
Ко мне подплыла молодая пиранья,
В улыбке оскалила чувственный рот
И взглядом сказала: "Возлюбленный брат,
Не бойся меня, уважаемый, ибо
Я стайная рыба, я стадная рыба.
Когда я в компании верных друзей,
Не сыщешь на свете отважней и злей.
Когда ж в Амазонке плыву одиноко,
Когда одиноко плыву в Ориноко,
От страха дрожу и шарахаюсь в грот
При виде каких-нибудь крохотных шпрот.
Во мне открываются вежливость с тактом,
Ночами пою я матросам на вахтах.
Не надо бояться, возлюбленный брат".
Я плыл и смотрел на бразильский закат,
Свой жизненный путь разбирал на частички,
Но руки устали грести с непривычки,
Я на спину лег и лежал на спине,
И мысли, как рыбы, сплывались ко мне.
Послушный бразильскому легкому бризу,
Лежал, предавая себя анализу,
А мысли метали слова, как икру.
И вот нежной ранью
Я обнял пиранью,
Поскольку пиранью
Признал за сестру.

На золотом крыльце сидели,
На золотой тахте лежали,
А в остальные дни недели
Мы баловались грабежами.

В чаще на дорожках,
В поле на меже
Крали у прохожих
Яйца Фаберже.
Если кто их не имел,
Компенсировал пробел.
Крали у заезжих,
Супу недоевших,
Крали у своих,
Даже у сових
И других пернатых,
И у лис мохнатых.
Крибле крали,
Крали вали,
Что еще мы не украли?
Обокрались. Перебор.
Кто не пойман, тот не вор.

Мы промышляли грабежами,
А в выходные дни недели
На золотой тахте лежали,
На золотом крыльце сидели.

Хотя я и дальтоник
(Притом еще косой),
Не спутаю джин-тоник
С копченой колбасой.

Пускай в носу детали
Сломались - хоть кричи -
Но розу от эмали
Сумею отличить.

Рецепторы гурмана
"Замылились" во рту,
Но вряд ли графомана
За гения сочту.

И пусть со слухом плохо,
Тактильность кожи - ноль,
Веселую эпоху
Я чувствую спиной!

Где на троне сидит королева Спокуха,
Никогда не теряют присутствия духа.
Там дремотно и пыльно, без лишних эмоций,
Не волнуют жильцов Достоевский и Моцарт,
Не волнует беда, не волнует разлука,
Там все звуки доносятся мерно и глухо.
Королева Спокуха уставилась в угол,
Возле трона коллекция чучел и пугал.
Мы бродили с Урсулой средь черного леса,
Мы искали пути из ее королевства.
Навивались нам на ноги дикие травы,
Жабы горестно квакали, квак мы неправы.
С осуждением встречные громко зевали,
Перед взглядом летали без басен морали.
Мы ходили кругами, не спали, не ели,
Мимо нас ковыляли больные недели.
И когда показалось, что надо сдаваться,
Раздались крики счастья и всплески оваций,
Безутешного плача далекие звуки
И отчаянный вопль: "Что вы сделали, суки!"...

- Где ты, Урсула?
- Где-то уснула.

-

Скажет грубость сломанная ветка,
Ухнет хор кикимор на болоте,
Осень золотая незаметно
В зиму золотую переходит.
Численник с природой разошелся,
Зайцы улыбаются прощально,
Ловят постноябрьское солнце
Длинными прохладными ушами.
Дедушка кряхтя на пень уселся,
Варит на опушке макароны.
После операции на сердце
Денег не хватает на патроны.
К дереву приставивши оружье,
Сушки запивает сладким чаем.
Зайчикам, сидящим полукружьем,
На ночь "Коробейников" читает.

В тридевятой земле, в тридесятом нигде,
В царстве серого попугая
Не успеешь привыкнуть к одной беде,
А уже подошла другая.

Машинально сжимаются пальцы в кулак,
Злой мороз пробежит по коже.
К этим бедам привыкнуть нельзя никак.
Не привыкнуть нельзя к ним тоже.

Однажды по весне
Мой кот пришел ко мне
В предельном раздражении -
Был хвост его в движении -
И нервно заорал:
"Кошмар! Бардак! Аврал!"
Я выслушал животную,
Погладил спину плотную,
За ухом почесал,
Спел "Чио-чио-сан".
Он стал чуть-чуть спокойнее.
Вдруг снова: "Беззаконие!
Позор! Не потерплю!"
Я дал ему дорблю.
Душа его смягчилася,
Спросил я: "Что случилося?"
Ответил кот ворча:
"Не смог поймать грача".
В глубинах желтых глаз его
Застыл шедевр Саврасова.

Когда пробьют часы, рак двинется вперед,
Потянет в небеса порхающая щука,
Тяжелым камнем лебедь под воду уйдет,
Все новое вокруг, а воз ни с места, сука.

Огромный инфузор, похожий на башмак,
Вещает свысока космические тайны,
Хоть воз давно не ждут на дальних берегах
И все, что на возу, уже неактуально.

Сдает свои дела последний эскулап,
Зайдется кашлем лес на два тысячелетья,
И с воза упадет толпа плакучих баб,
Сгоревших от любви и безыммунитетья.

Qгромный инфузор, похожий на башмак,
В сиреневых лугах съедает желтый мак.

Королева Алиса
В дальнем городе Хомске
Танцевала на троне
И любила детей.
Ночью паж был в короне,
И царапин полоски
На спине мускулистой
От высоких ногтей.

Дни, как поезд, стучали.
Надоел милый парень.
Захотелось иного.
Полюбила врача.
И хирурга Блинова
Эротической каре
Подвергала ночами,
Как харчо горяча.

Паж повешен на буке -
Ей не нужен свидетель
Вечной слабости женской.
И Блинову конец.
Метранпаж Оболенский
Угодил в ее сети,
Молодец на все руки,
И на всё молодец.

Паж на небе икает.
Сочинила поэму,
Но, любя метранпажа,
Слитно пишет она -
«Про пажа»? Нет, «Пропажа»!...
Спальня стынет, и время,
Как песок, утекает.
Королева - одна.

Уйду в свой дом за тридевять,
В медвежий уголок.
А ты смотри запри меня
Снаружи на замок.

Займусь высоким творчеством,
Пишу про Древний Рим.
Была бы в доме форточка,
Открыл бы, покурил.

Искристым шаром огненным
Закрутится пожар.
Ах, если б дом был с окнами,
То я бы убежал.

Но песню очень грустную
Судьба моя поет,
Ведь в нем вода отсутствует
И даже дымоход.

Единственная комната,
В которой стул и бра.
Замок снаружи кодовый,
И код не подобрать.

А код, уж ты прости меня,
Придуман кое-как:
Вторая буква имени
И дальше твердый знак,

Потом мой год рождения,
Количество стихов
И дата выдвижения
На конкурс дураков.

Такая вот печальная
Настала полоса,
По кнопкам бьют отчаянно
Прибывшие спасать.

Конечно, из спасателей
Не знает ни один,
Что в этом доме с садиком
Творит поэт Балдин.

Остались шансы хилые
На то чтоб уцелеть.
Домой езжайте, милые,
Не надо в пекло лезть.

Я вспомню сказку пыльную,
Кромешный тот кошмар...
А вдруг помашет крыльями
Над пламенем комар?

Снова надувает ветер щеки,
Ржавый клён фонарно освещён.
- Хочете ещё?
- Хотим, ещё бы.
- Хорошо, что хочете ещё.

Вы на тетивы кладите стрелы,
Напрягите меткие глаза -
Белые хотелки и хотелы
Вплыли в голубые небеса.

Чьи они, теперь уже не важно.
Оттяните злую тетиву.
Главное, что все они не ваши,
Значит, и жалеть их ни к чему.

Красными, как раны, журавлями
Бьётся на земле и на воде
Стая неисполненных желаний
Многих замечательных людей.

Рыбу золотую в цветметаллы
Сплавил неначитанный рыбак.
Море волноваться перестало,
Кончился большой морской бардак.
Воды стали мирны и покойны,
Суша не гуляет ходуном.
Маленькая худенькая мойва
Сменит рыбу, сданную на лом.
Что малютка может? Дать конфету,
Новые носки наколдовать,
В день рожденья бабки может деду
Подсказать хорошие слова,
Модные очки подарит бабке,
Деду скажет "дедушка, мой свет....",
Вежливо потребует добавки,
Лопая планктошек на обед.
Если дед подвыпил, скажет: "Тише,
Внучка спит, не рушь в избе уют".
Сказку про такую не напишут,
Песен про такую не споют.
Но по всей земле её прихода
Ждёт народ, и с самого утра
Люди льют в аквариумы воду
И включают в сеть компрессора

Покуда в третьей хирургии
Лечил я лоб в четвертой травме,
Мой дом обчистили другие,
Забрали золото и грабли.

Мне злато, в сущности, до фени,
Я слёз не лил о самоцвете.
Зачем сокровища Орфею...
Но как без грабель жить на свете?

Как накопить богатый опыт,
Дитя ошибок и провалов,
И не тянуть слонов за хобот,
Не трогать когти барибалов?

Как только ноги стали крепки,
Пошел к ближайшему продмагу,
Купил авоську лука-репки
И туалетную бумагу.

В соседней лавке хозтоваров
У бабки с ликом доброй ведьмы
Спросил я новых грабель пару.
"Сынок, закончились намедни".

И тут же, странно хорошея
И от сочувствия мигая,
Коснулась нежным пальцем шеи:
"Но есть коса. Недорогая".

Мне больно Шерлок мылил холку,
Хотя и с долей политеса:
"Мы с вами вместе очень долго,
Но нет в дедукции прогресса.

Учу, учу, учу, а вы вот
Как будто с логикой в разлуке,
Не в силах сделать верный вывод,
Который сам стремится в руки.

Вам, корифею лазарета,
Буквально тычется в ладони,
Но вы, слепое чудо света,
Сечете лишь в пирамидоне.

Я не хотел быть слишком грубым,
Но селяви, куда деваться -
Отныне, с этой вот минуты,
Вы для меня Неадекватсон.

Лишайте страждущих подагры,
Перитонита, геморроя,
А что до тайны клада Агры,
Я и один ее раскрою".

И дальше две ужасных фразы
(И где тут вежливости доля?):
"Все ваши записи - маразм.
Предпочитаю Конан Дойля".

И он ушел, а я остался,
Меня как будто подменили -
Лечу болезни в графстве Сассекс
И побеждаю пандемии.

Люблю наблюдать насекомых,
Вершащих сближенье в траве.
Какой-то пьянчуга носком их
Кроссовочным по голове
Беззлобно ударил, несильно,
Случайно, не мстя за укус,
И жук, распластав свои крылья,
Подставил другую щеку-с.
Жучиха, упав бездыханно,
Любовь отпустила в лазурь.
Задумайся, юноша пьяный,
Кроссовки и очи разуй

Ну, вот и все. Заклюквели болота,
Опята лес берут на абордаж,
Собака Баскервилей на охоту
Спеша пойти, наносит макияж.

А я всю ночь сижу за микроскопом,
Поскольку любознательней, чем ты,
Исследую в отдельности и скопом
Прекрасной моли строгие черты,

Капустницы порхающие мысли
И челюсти стареющих стрекоз.
А на болотах вновь кого-то сгрызли
И с поезда столкнули под откос.

Под утро с надоевших насекомых
Перемещаю очи на окно.
Передо мной в пейзаже заоконном
Такое интересное кино:

Потешно подволакивая ногу,
Держа в руках расследованья нить,
По саду бродит Ватсон одиноко
Не в силах ни понять, ни объяснить

В голове все плывет и качается,
Бьет сосед по ноге каблуком -
Знаменитая Белла Кочанная
Кувыркается под потолком.

Постепенно готовятся зрители
Аплодировать с воплями: "Бис!"
Недолет! И домкратом стремительным
Белла падает вниз.

Настроение зала ухудшилось,
Оборвался страховочный трос.
Беллу на руки ловит рванувшийся
На манеж аргентинский матрос.

Во дворце аргентинского консула
Им устроили дивный обед.
В скором времени Роза Алонсовна
Невзначай появилась на свет.

Начиналось ужасно, трагически.
А закончилось чисто, светло.
Так что сбросьте свой сон летаргический
И бегите спасать в шапито.

Осенний лес затих,
Последний тёплый свет,
Как будто никаких
Событий больше нет.

А нос уже озяб.
Идёт большая стыдь,
которую нельзя
С рассудком совместить.

Рассмотрю отражение в лужице,
Попытаюсь постигнуть причину,
Почему разбегаетесь в ужасе,
А ведь я симпатичный мужчина.

Потому что я с севера, что ли,
Или рук моих больше чем две?
Потому ль что фантомные боли,
Словно пушки, гремят в голове?

Странное время - хоть смейся, хоть плачь, хоть беги,
Пой соловьем, фараоном лежи в полотенце.
Муза является в образе бабы-яги,
Требует стих, пистолет направляя на сердце.

Стих получив, поедает меня на обед,
Или на ужин, когда прилетает под вечер.
Пользуясь случаем, мог бы сказать: "Я поет".
Мог бы сказать. Только незачем больше и нечем.

Уже пропали звуки, лица,
Истаял айсберг на жаре.
Я собирался провалиться,
Но ароматы и амбре

Меня все время возвращали
На этот самый лучший свет.
Котами пахло, пахло щами,
Носками, что стирал сосед.

Потом раздался запах суженой,
Меня пытавшейся будить.
"Не просыпается. Тем хуже," - 
Сказала и ушла блудить.

Потом меня вернул на землю
Горелый запах новостей,
И я почувствовал: шизею,
И громко кашлял на людей.

Вот так. Все время чем-то пахло,
В сети, в реале и во сне.
И я взмолился: "Дайте пахла-
ву за страданья носа мне".

Мне большая стрекоза
С три короба наврала,
Триста врак настрекотала
И умчалась как стрела.
Жду теперь я как дурак
Исполненья этих врак

Сронила бледная царица
Румяну розу на паркет,
И мигом начал материться
Живущий ниже мой сосед.
Вот есть тончайшие натуры,
Им не под силу перенесть
Ни ветра с кроной шуры-муры,
Ни даже слабенькую резь
В желудке после отравленья
Некстати съеденным яйцом,
Ногой испорченной оленьей,
Слегка прогнившим огурцом.
К таким сосед и относился,
Сидел он днями в тишине,
Неразговорчив, вроде сфинкса,
И раздражителен вполне.
Пья валерьяны полстакана,
Не растворялся он во сне -
Вставал от бега таракана
По потолку и по стене.
Во избежание скандала
Я из квартиры гнал цариц,
Поскольку спать ему мешало
Шуршанье перистых ресниц.
Порой безумно одиночу,
Но мне важнее мир в душе -
Пусть крепко спит сегодня ночью
Сосед на нижнем этаже.

Святой Наум - болгарский святой, живший в 9 - 10 веках, ученик Кирилла и Мефодия, литератор, просветитель, один из создателей славянской письменности и литературы, в 903 году основал монастырь на территории нынешней Северной Македонии

Корабль, по-македонски брод, отчалил,
Я сел спиной, цель тура - за плечами,
С утра гуляет солнце по воде.
А для такой жарищи путь неблизкий.
Восьмидесятилетняя туристка
С браслетиком на жилистой ноге

Жизнелюбиво треплется с друзьями,
Мол, позвонить вчера забыла маме,
Которую оставила одну.
В день переходит солнечное утро...
Корабль просто мчался почему-то,
Ах, нет, не мчался, это я заснул.

На пристани поскрипывают доски,
Дают в кафе салат по-македонски
И кушанье из тетовских бобов.
Расплачиваться просят только налом,
И лебеди извилистым каналом
Плывут вокруг заставленных столов.

Затем, как и всегда в подобных турах,
Я с непривычки путаюсь в купюрах,
Дожевывая сладостный бурек.
Денарами отсчитываю сумму,
Теперь пора отправиться к Науму.
Привет, Наум, привет, десятый век!

Подумать: здесь, вдали от всяких фобий,
Гулял Наум - почти Кирилл-Мефодий -
По мирной приозерной красоте.
Смотрел на небо и в окошко кликал
Птенцов славянской буквицы великой,
А после расставлял их на листе.

На всех деревьях в монастырском парке
Павлины восседают и цесарки,
Гуляет белый ангельский павлин,
Но нам сказала гидша Изабелла;
"Цветастые заклевывают белых,
Поэтому остался лишь один".

На фоне мирных охридских пейзажей
Несложно мудрым быть и светлым даже,
Хотя вот лично мне не удалось.
Конечно - где Наум и где Борисов,
Но ничего, я принимаю вызов
От пяток и до кончиков волос.

Уходит брод к родному побережью,
А я не тот, а я уже не прежний,
Хотя не изменившийся на вид.
Я стану человеком и поэтом
А эта тетя с тоненьким браслетом,
Пускай сегодня маме позвонит

В солнечном Египте - или где? -
Спит фламинга на одной ноге,
А вторую сунуть в пух-перо
Для фламинги вовсе не хитро.
Так стоит, качаясь на ветру,
Подходящих слов не подберу
Описать стоящую в воде
Розовость на тоненькой ноге.
Было время, папа Моисей
Уводил домой своих детей,
Но завидев розовый туман,
Выдохнул: "Нам точно в Ханаан?
Это ж можно сдохнуть от тоски -
От такой красы уйти в пески".
Он разбил у Нила бивуак,
Там уже была толпа зевак.
Только птица, вытаращив глаз,
Выдала ему такой наказ:
"Хватит протирать на мне дыру,
Уводи евреев подобру,
Маршируй до дому, старикан,
Буду навещать твой Ханаан.
Посетишь Эйлат или Атлит
И увидишь: птица там шалит.
А еще в киббуце Нахшолим
Мы с другими видами шалим".
Моисей ответствовал: "Шалом'
И исчез с народом за углом.
Понял Авербах Вениамин:
Пахнет мир, как розовый жасмин,
Восхищали Лору Дизенгоф
Розовые пони облаков,
Видел вставший рано Глюк Абрам
Розовые горы по утрам.
Под покровом розовой звезды
Шли они без пищи и воды,
Только та невиданная фла
Путь им освещала как могла.
Наконец, на входе в дивный сад
Показалось дерево гранат,
Где на ветках, в зелени листвы,
Птица танцевала о любви.
Капало с гранатовых суков
Розовое птичье молоко.
Из дупла в подставленный судок
Изливался розовый медок,
И жужжали сорок тысяч пчел
Кто о чем - точнее, ни о чем.
Моисей поставил чемодан
И сказал: "Слезаем. Ханаан".

Я чувствую шевеление,
Шумят, где остались, волосы.
Глобальное потепление,
А холодно, как на полюсе.
А впрочем, и там, на Севере,
Становятся льды паттайями.
Вот только б медведи серые
Не вымерли от растаянья.

Я спать не мог. Сплошные стрессы.
Пошел к врачу просить совета.
Он посмотрел без интереса,
Как терапевт на логопеда.
Мне врач свои представил мысли,
Превозмогая боль в суставах:
"Вы на стене считайте гризли,
На потолке - гиппопотамов".
Не позабуду в этой жизни,
Как я считал в большой печали,
Как по стене шагали гризли
И оглушительно рычали.
Кричали филины и совы,
Шагали мишки по Аляске
К месторожденью лососевых,
К своей медвежьей вкусной сказке.
А я мечтал не стать добычей,
Мне было страшно и непросто.
Медведи шли во всем величье,
Их было триста девяносто.
Затем, дрожа в бессонной яви,
Казалось, слышал бой тамтамов:
Неспешно к озеру Малави
Шагал отряд гиппопотамов.
Папаши, мамы и детишки
С прогулки дальней шли устало,
И смачно шлепались лепешки
На расписное одеяло.
Метаясь резво по кровати,
Не понимал, куда деваться,
Но точность счета не утратил -
Животных было триста двадцать.
С утра, с трудом раздвинув вежды,
Поплёлся с помощью соседа.
И снова врач смотрел небрежно,
Как терапевт на логопеда.
На чьём-то свеженьком рентгене
Я видел пять коньячных пятен.
"Ведь вы поэт. И даже гений.
Добавь фантазии, приятель!"
С тех самых пор, на канапе ли,
На печке, полке, на диване,
Считаю в Замбии газелей
И снежных барсов на Тянь-Шане,
И носорогов в Калахари,
И панд в загадочном Тибете,
И где-то там же, в Гималаях,
Архаров, вепрей, даже йети,
И говорящих ягуаров
На живописной Ориноко,
Философических кальмаров
И нелюдимых осьминогов.
Все хорошо, все по фэншую.
Плыву на белом пароходе.
Пускай не сплю, но провожу я
Теперь все ночи на природе

Ветки деревьев по крыше стучали. 
Погода была - крутизна и жесть. 
Стемнело. Очень хотелось чаю. 
Он попытался спичку зажечь. 

Два первых чирка́ неудачно вышли.
Стать Прометеем и пламя украсть?
Но третий вышел не третьим лишним: 
Вспыхнул огонь - конфорка зажглась. 

На табуретку уселся печально:
Объёмный чайник - попробуй нагрей. 
Вдруг вспомнил: есть же электрочайник,
С ним все будет гораздо быстрей.

Вскочил, преисполнен новой надежды. 
Конфорку выключил, тумблер на on. 
Теперь-то дело пойдет успешно,
Самое время резать лимон. 

Достал стакан антрацитово-чёрный 
С изящным профилем Говоруна, 
Хумусом старым намазал чёрствый 
Хлеб, хоть в доме была ветчина.

Ленилась вода, не вскипала долго. 
Спокойно сидеть он больше не мог.
Чайник - об стол, на тыщу осколков!
Хумус на хлебе - в шкаф, под замок! 

Высказал громко не лучшее слово, 
Набрал чей-то номер, прыгнул в метро...
Все уже было давно готово:
Чай, печенье, пергамент, перо.

Друзья, прошу вас, сохраните
Мой славный образ, мощь стиха
Не в бронзе, стали и граните -
Желаю снега и песка.

Моя песочная фигура 
Собой украсит платный пляж,
Пусть отдыхающая дура
Небрежно рядом ест беляш.

Пускай капель мясного сока,
Прожжет песочную ступню,
Я в небесах парю высоко
И эту тетю извиню.

Прекрасна статуя из снега -
Поэт блистает в серебре -
Без уваженья будут бегать
С ней рядом дети в январе.

Забудут дерзкие подростки
Заветы мамы и отца,
Собьют ведро с моей прически,
Морковку вырвут из лица.

Я всё прощу и всех прощаю,
Орда читателей моих,
Которых раньше восхищали
Рассказ борисовский и стих.

Волна слизнет песочный облик,
Растает снежный человек.
Увы, таков природный отклик
На жизнь, прожитую для всех.

Как корифей литературы,
Стихосложенья генерал
Рекомендую для скульптуры 
Недолговечный матерьял.

Он позволяет безупречно
И подытожить, и предречь
Поэцких жизней быстротечность
И преходящесть слав и мечт

Куда бы я ни шел
И кто бы ни манил,
Всегда со мной большой
Манул Эммануил.

Волшебно с ним вдвоем
По утренней заре
Шагать на водоем
На ловлю пескарей.

И просто так, без дел,
С бутылочкой воды
Бульвары целый день
Дозором обходить.

Без Эмы я бы сдох.
Идет на поводке,
Но этот поводок
Не у меня в руке.

И черные очки.
И свитер шерстяной.
Манул моей мечты,
Молчащий ангел мой.

И тут не важно, блин,
Кто нищий, кто король.
С манулом я - один,
А без манула - ноль.

Огромный оверкот,
Совсем не андердог.
Но кто-то уведет
Его за поводок.

Исчез, и - счастье с плеч,
Пропала пара крыл.
Осталось в койку лечь,
Твердя: "Эммануил".

Повлёкшись ночью в туалет,
Сожителей не встретил.
Темно и страшно было мне
В огромном туалете,

Где трубы, водами рыча,
Змеёй свивались в петли.
В ушах звучало: "Вот сейчвс
Ты сгинешь в адском пекле".

Казалось, жирных крыс хвосты
Скользят по голым пальцам,
И чёрный студень темноты
Волос моих касался.

Все было дикое кругом,
Как будто я не местный,
Рулон парил под потолком,
Красивый, как невеста.

Я свет упорно не включал,
Лелея шанс последний,
Что этот ужас не реал,
А сказочные бредни.

Что было дальше? Темнота.
И вспышки перламутра.
Как будто с чистого листа
Я начал жить наутро.

Но вижу вновь, глаза смежа,
- И мне не излечиться - 
Как в туалете я дрожал, 
Боялся обмочиться.

Блестящий способ я нашел
Избегнуть этой пытки:
Не пейте на ночь чай, крюшон
И прочие напитки.

Шостакович был великий! -
Утверждаю как эксперт.
Но недавно в Коста-Рике
Мы устроили концерт:
Исполнялся "Вальс-легато",
Восхищался полный зал.
Вдруг ворвался аллигатор,
Всех на части растерзал,
Целиком сожрал пюпитр,
Словно тот - окорочок,
И с огромным аппетитом
На закуску съел смычок.
Объяснил он виновато
Эту выходку свою:
"Просто я люблю стаккато,
А легато не терплю".

Сколько раз обижал меня лучший дружок Помидорофф!
Я терпел, но когда он меня обозвал гусаком,
Пригласил его выпить душистого "Асти Мондоро",
Прогулявшись до нужного места безлюдным леском.

Помидороффа с детства манили игристые вина,
Колокольный удар, что наносит в мозги алкоголь.
Я поведал ему, что вино подарила кузина,
У которой супруг благородный тосканский король.

Я дружка проводил прямо к двери семейного склепа
Убедил, что вино в самом темном и страшном углу.
Помидорофф поверил, поскольку - хоть это нелепо -
Верил в дружбу до гроба, а я ее видел в гробу.

Ключ в замке повернул и ушел горделивой походкой,
От изысканной мести в улыбке оскалился рот.
"Извини, Помидорофф, что жизнь твою сделал короткой,
Так случится с любым, кто меня гусаком назовет".

Я работал на ферме, открыл ресторан "Чахохбили",
Стоматологом был и на почте служил ямщиком.
Унижали меня, оскорбляли и всячески били,
Но по счастью никто никогда не назвал гусаком.

Это правда! С тех пор пролетело почти что полвека.
Пропахав долгий путь, возвращаюсь условно живой
К бронированной двери родного семейного склепа,
Где мой друг Помидорофф к свободе лежит головой

Она ушла, оставив лишь надежду
И ощущенье пальцев на спине,
И пламенные чувства вперемешку
С бесстрастностью безумствуют во мне.

Еще вчера под теплым одеялом
Друг другу в вечной верности клялись.
И вот ушла, точнее убежала
В осеннюю цветную грязь и слизь.

На кухне мерно капает из крана.
Пора идти куда-то по делам.
В моей квартире без ее сопрано
Повис покой с печалью пополам.

Прижавшись лбом к озябшему оконцу,
Я сколько надо ждать ее готов,
Как ждет Мари какой-нибудь Алонсо
В бразильском сериале "La Lyubov"

Таких мужчин надолго не бросают,
Услышу скоро нежное: "Родной".
Коты умеют ждать своих хозяев,
Когда они ушли за ветчиной

.

Меня стихами задолбали.
Везде стихи - куда ни чтни:
Во рту с жемчужными зубами,
В колясках с малыми детьми,

В слепой любви, в неравном браке,
В листве плодового куста,
В кормушке комнатной собаки, 
В лотке домашнего кота.

Сплошные образы и рифмы
Сплошные выверты мозгов.
Стихов божественные лифты
Уносят мысли из голов.

Что нам поэт сказать пытался?
В чем суть метафор, антитез?
Зачем прибегнул к ассонансам?
Зачем в аллюзии полез?

Кошмар! Спасите наши души!
А нет бы просто написать:
Олег с Марией хочут кушать,
А после - лечь в одну кровать.

Когда окрестности в огне
И страх стекает по спине,
И за окном не слишком людно,
Бросайся к берегу, баран,
Ныряй в ближайший океан,
Он так велик - промазать трудно.

Все корабли давно ушли
Как можно дальше от земли,
Как можно дальше и куда-то,
Но если громко крикнуть: "SOS!",
Нам скинет лестницу матрос
С кормы последнего фрегата.

Вот мы уже на корабле,
Сухие, сытые, в тепле,
А на земле темно и дико.
В волнах танцует наш фрегат,
И пусть гвинеется Багдад
И мавританит Коста-Рика.

Какой резон спешить назад,
Коль на земле пекинит Чад,
И занзибарствуют Мальдивы.
В каюте слон и шелкопряд
О чем-то важном говорят,
И слава богу, все мы живы.

У капитана строгий взгляд,
Бежит веселый наш фрегат
Как можно дальше и куда-то,
А штурман шепчет на ушко,
Что плыть уже недалеко
Нам до вершины Арарата.

На холмах Грузии она
Читала дивную поэму,
Смотрела грустная Луна
На золотую диадему.
Реваз, задумавшись, молчал
И слезы лил из глаз печальных,
И к молодым припав плечам,
Распространял он запах чайный.
За камнем прятался Тенгиз,
Шурша в ночи контрактом брачным,
И весь окрестный верх и низ
Он осенял дыханьем чачным.
Какой напиток предпочтешь?
Как поделить тебя мингрелам?
В руке Реваза блещет нож,
В руке Тенгиза - парабеллум.
Я доказать вам не смогу,
Что над ущельем выли бури,
Что поскользнувшись на бегу,
Мужчины падали в Ингури,
Что снова лезли на холмы,
Неслись стрелой по серпантинам.
Когда мингрелы влюблены,
Все в мире выглядит красивым.
Что на двоих распив боржом,
От газа дивно хорошея,
Реваз ударил в грудь ножом,
Тенгиз отправил пулю в шею,
Что мяч скакал, качалась тьма,
Бараны жалобно ревели
И что с соседнего холма
Смотрел на это Руставели,
Что на рассвете пастухи
Нашли тела в тигровой шкуре.
Молчит Луна. Молчат стихи.
Молчит гора Киндзмалаури.
Все это точно было так!
Но я предвижу возраженья:
Где хоть один реальный факт,
А не игра воображенья?
Да, я романтик-детектив,
Светило сыска в полной силе,
Стихи, фантазия, архив
Меня пока не подводили.
Осыпан звездами с небес,
Проникнусь новыми делами:
Невдалеке от этих мест
Гарун бежал быстрее лани...

Давай отправимся в Макау,
Где всюду кофе и какау,
Везде какау - слеу, спрау,
Там королева Кора Ляу
Читает вслух "Женьминь Жибау",
И горький привкус на губау,
И дождь, и ливень из какау,
И напрочь брюки промокау,
И в карем взгляде морякау
Такая дикая тоскау
По каравелле Магеллау,
Избороздившей океау,
А эхо старопортугау
Пронзает годы и векау,
И как младенец молокау,
Его алкает Кора Ляу,
Сиамский кот стенает: "Мяу",
И незнакомые словау
Бормочет Кора засыпау.
Конечно, сложно жить на стыке
Морей, миров, эпох, народов,
Враждуют нравы, и языки,
И громы разных небосводов.
И потому жалеем Кору:
"Спи, засыпай, моя родная"
А в Коре бьют потоки крови,
Один другого вытесняя.
А Кора мечется в кровати
В плену своих противоречий,
И взгляд ее не то собачий,
Не то устало человечий.
И рвется в небо пеликау,
И тянет в море камбалау,
И цвета темного какау
Блестят глаза у морякау.
Возможно, кто-то крикнет: "Брау!",
А кто-то тихо скажет: "Вау".
Пустое, милые, я слау
Возьму и всю отдау Фернау.

В углу плакал Паниковский.
- Отдайте мне мои деньги, - шепелявил он, - я совсем бедный. Я год не был в бане. Я старый. Меня девушки не любят.

Я выйду утром к фонарю,
В руках стакан кефиру,
Себя сегодня подарю
И городу и миру.

Я приготовил для людей
Трехдневную щетину
И так хочу хотя бы с ней
Напоминать мужчину.

Но все потуги, видно, зря.
Прохожий типа грека
Проходит мимо фонаря,
Не видя человека.

Всё мимо: рябчики, супы
И признанные бренды.
За то, что раньше был слепым
Отплатят мне клиенты.

Да я и сам который день
Себя в упор не вижу.
Ориентируясь на тень,
Иду с трудом на биржу.

И там немедля расколюсь
Какой-нибудь джоконде,
Как безнадежно я стремлюсь
Работать в генофонде

Я смотрю на отраженье,
Вижу бревнышко в глазу,
Застываю без движенья
И хватаюсь за "Грозу".
Вспоминаю Катерину,
Что залезла на утес - 
Свежий ветер дует в спину,
Развевает шелк волос.
Дело плохо, надо в пропасть,
Но надеется она
Небо пальцами потрогать,
Но не трогать ужас дна.
Дело, в сущности, за малым -
Взмах руками, и - привет!
Лошадиных сил навалом,
Но подъемной силы нет.
Начинается сниженье,
Парашют забыт в избе.
Я смотрю на отраженье,
Не завидую тебе -
Роет землю пятаками
Стая диких кабанов,
Не потонешь, словно камень,
Так погибнешь от клыков.
На соседнем на утесе,
А точнее на горе,
В непокорной гордой позе 
Возвышается Каре...
Злое солнце светит низко,
Свежий ветер дует в грудь,
И мечтает феминистка
Мощно крыльями взмахнуть.
Начинается движенье,
Муж зажилил парашют.
Я смотрю на отраженье,
Стих о женщине пишу.
Там внизу с кабаньей стаей
Ходит злобный паровоз -
Кто на клык не попадает,
Погибает от колес.
Чуть поодаль Лизавета
Хочет прыгнуть со скалы,
Подметает безответно,
Беззаветно трет полы,
Без вопросов постирает,
Обметает край ковра,
Но все деньги отбирает
Кровожадная сестра.
И за это униженье 
Лиза хочет в небеса,
Я смотрю на отраженье,
До отлета полчаса.
Там внизу, где с поездами 
Промышляют кабаны,
Ходят дядьки с топорами -
Просветленные умы.
Парашют закрыт в чулане,
Ключ в Аленином пальто.
Я играю на баяне
И с ротвейлером в лото.
Звук баяна валом катит,
Пьеса вышла на финал.
Лизавета, Аня, Катя...
Лучше б я не начинал.
Булькотят боржомы в почках,
Боль в натруженном горбе.
Получи, ротвейлер, то что
Напроигрывал тебе...
А в Перми, где жить не можно,
Погруженные в уют,
Три лошадки безнадежно
Сено свежее жуют.

Я путаю натиск и оттиск,
Но помню, как в вечных трудах
Летал птицерог Археотикс
В античных фруктовых садах

Втыкал он рога повсеместно,
Бежали дворяне и плебс,
Когда Археотикс чудесный
Пикировал с древних небес.

Бежали со стоном и воем,
Руками скрывая зады,
И пахарь, и повар, и воин.
Куда? Кто куда. От балды.

Но вы прочитайте Гомера,
Уж если не верите мне,
Его мемуар про шумера
По имени Не-Алармэ.

Он тихо сказал: "Археотикс,
Вы только кивните башкой,
И я почешу Вам животик-с
Хоть правой, хоть левой рукой".

Все прочее - это детали,
Но истина нам дорога:
У птицы великой отпали 
От нежного чеса рога,

Ее габариты ужались,
В душе поселилось добро,
Любовь, сострадание, жалость
Пролезли под пух и перо.

И кто за рога был ругаем,
Освоил пятьсот языков
И стал озорным попугаем
По имени Гоша Свистков.

Вальс, вальс,
Кролики танцуют вальс,
Кролики, любви королики,
Смешно поют романс -
С листа.
Занимаются места -
Сядьте, кролики, за столики,
Откройте паспорта.

Вальс, вальс,
На столах морковь и квас,
Нехватание питания
В такой веселый час.
Вальс, вальс,
Грандиозный целовальс,
Слышно чоканье и чмоканье
И шепот "ем тиб альс"*.

В паспорте нескольких лиц
Видим запись "лисица" и "рысь",
Как прокрались зверюги на бал,
Кто бы знал.
Кролики, в норы бегом,
Жизнь важнее, чем этот содом,
Уносите подруг, пусть с трудом,
В отчий дом!

Вальс, вальс,
Нам играет сам Касальс,
Нас, пушистых, страстно пишет
Гениальный Хальс.
Бал! Но
Хищник прыгает в окно -
И с любовью поголовье
Резко снижено.

Гаснут десятки свечей,
Торт капустный отныне ничей,
Улетел свежесваренных щей
Аромат.
Но кто сохранился живой
Не забудет тот бал под Москвой -
Он останется вечной мечтой
Для крольчат.

*ем тиб альс - я люблю тебя (кролич.)

Убегают Надя с Верой,
Удаляется Любовь,
Даже рыбы уплывают 
От знакомых берегов
Наземление на свете,
Жадно дышит океан,
И бросают SOS на ветер
Каракатицы всех стран.

Наземление, наземление,
Вот такое у нас население.
Все, кто может - вдаль,
Все, кто может - вглубь.
Голубь мира, нас 
Под водой голубь.

Много дней пылает суша,
Приближается конец.
"Скоро жить мы будем в луже, -
Ужасается тунец. -
Кто еще хоть как-то может,
Уплывайте в глубь морей,
Не изменится, похоже,
Говорящий Лук-порей.

Наземление, наземление,
Вот такое у нас население.
Прочь от суши хек,
Осьминог и морж,
Пусть горит огнем
Этот черствый корж".

На прожаренной планете
Есть оазис голубой.
Прибегают в избу дети
И отца зовут с собой:
- Тятя, тятя, наши бредни
Притащили мертвецов.
 - Положите их в передней
И нарвите огурцов!

Наземление, наземление,
Вот такое у нас население.
Говорит с тоской 
Академик Витт:
"А ведь был такой
Перспективный вид".

Заболел Оскар Латино,
Все сочувствуют ему -
У Оскара скарлатина
Непонятно почему.

Боли в горле у Оскара,
Просит грог и алычу.
Обаятельная Сара
Прижимается к плечу.

Ртутный столбик серебристый
Норовит пробить стекло...
"Ты бы, солнышко, побрился,
Полегчало б и прошло".

Входит падре в дом Оскара,
Говорит: "Бодрись, сынок!
Даже если это кара,
Это значит с нами бог".

Взгляд Оскара неподвижен,
Дума очень высока.
Вермут просит он и вишен,
Крутит пальцем у виска

А за тыном карантина
Под мелодию тангО
Горько плачет Аргентина
Над грядущим "итого"

Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Н. Заболоцкий

Я так люблю читать свои стихи,
Взапой, поштучно, чохом и рандомно,
На стуле, в кресле, рухнув в лопухи,
На даче, на работе и надомно.

В огне трепещут и душа, и плоть,
Внимая строк высотам и глубинам.
Но как же милой в голову пришло
Назвать мой стих помётом голубиным?

«Я в критике с тобой всегда честна,
А значит, я честна и в личной жизни», -
Сказала и обиделась она,
Утопленная мною в остракизме.

Поверив в эти честные слова,
И нехотя признав их справедливость,
Теорию я вызубрил сперва
И стал писать технично и красиво,

Повысил содержание души
Как минимум на двадцать два процента.
Но снова слышу: «Лучше не пиши».
Какая неприятная оценка.

Зачем бесстыже лжешь, пустой сосуд?
Я сам неидеальный и скандальный -
Мои секреты в клочья разнесут
Резной дубовый шкаф исповедальни,

Но лгать, как ты, не ведая стыда,
Приканчивая самое святое?!
До этого не дожил я пока
И вряд ли доживу теперь с тобою.

Я понял все. Отныне ты одна
Не выйдешь даже в ближний продуктовый.
Дрожит моя подзорная труба,
И рвется с губ талантливое слово.