Королева Алиса
В дальнем городе Хомске
Танцевала на троне
И любила детей.
Ночью паж был в короне,
И царапин полоски
На спине мускулистой
От высоких ногтей.

Дни, как поезд, стучали.
Надоел милый парень.
Захотелось иного.
Полюбила врача.
И хирурга Блинова
Эротической каре
Подвергала ночами,
Как харчо горяча.

Паж повешен на буке -
Ей не нужен свидетель
Вечной слабости женской.
И Блинову конец.
Метранпаж Оболенский
Угодил в ее сети,
Молодец на все руки,
И на всё молодец.

Паж на небе икает.
Сочинила поэму,
Но, любя метранпажа,
Слитно пишет она -
«Про пажа»? Нет, «Пропажа»!...
Спальня стынет, и время,
Как песок, утекает.
Королева - одна.

Уйду в свой дом за тридевять,
В медвежий уголок.
А ты смотри запри меня
Снаружи на замок.

Займусь высоким творчеством,
Пишу про Древний Рим.
Была бы в доме форточка,
Открыл бы, покурил.

Искристым шаром огненным
Закрутится пожар.
Ах, если б дом был с окнами,
То я бы убежал.

Но песню очень грустную
Судьба моя поет,
Ведь в нем вода отсутствует
И даже дымоход.

Единственная комната,
В которой стул и бра.
Замок снаружи кодовый,
И код не подобрать.

А код, уж ты прости меня,
Придуман кое-как:
Вторая буква имени
И дальше твердый знак,

Потом мой год рождения,
Количество стихов
И дата выдвижения
На конкурс дураков.

Такая вот печальная
Настала полоса,
По кнопкам бьют отчаянно
Прибывшие спасать.

Конечно, из спасателей
Не знает ни один,
Что в этом доме с садиком
Творит поэт Балдин.

Остались шансы хилые
На то чтоб уцелеть.
Домой езжайте, милые,
Не надо в пекло лезть.

Я вспомню сказку пыльную,
Кромешный тот кошмар...
А вдруг помашет крыльями
Над пламенем комар?

Снова надувает ветер щеки,
Ржавый клён фонарно освещён.
- Хочете ещё?
- Хотим, ещё бы.
- Хорошо, что хочете ещё.

Вы на тетивы кладите стрелы,
Напрягите меткие глаза -
Белые хотелки и хотелы
Вплыли в голубые небеса.

Чьи они, теперь уже не важно.
Оттяните злую тетиву.
Главное, что все они не ваши,
Значит, и жалеть их ни к чему.

Красными, как раны, журавлями
Бьётся на земле и на воде
Стая неисполненных желаний
Многих замечательных людей.

Рыбу золотую в цветметаллы
Сплавил неначитанный рыбак.
Море волноваться перестало,
Кончился большой морской бардак.
Воды стали мирны и покойны,
Суша не гуляет ходуном.
Маленькая худенькая мойва
Сменит рыбу, сданную на лом.
Что малютка может? Дать конфету,
Новые носки наколдовать,
В день рожденья бабки может деду
Подсказать хорошие слова,
Модные очки подарит бабке,
Деду скажет "дедушка, мой свет....",
Вежливо потребует добавки,
Лопая планктошек на обед.
Если дед подвыпил, скажет: "Тише,
Внучка спит, не рушь в избе уют".
Сказку про такую не напишут,
Песен про такую не споют.
Но по всей земле её прихода
Ждёт народ, и с самого утра
Люди льют в аквариумы воду
И включают в сеть компрессора

Покуда в третьей хирургии
Лечил я лоб в четвертой травме,
Мой дом обчистили другие,
Забрали золото и грабли.

Мне злато, в сущности, до фени,
Я слёз не лил о самоцвете.
Зачем сокровища Орфею...
Но как без грабель жить на свете?

Как накопить богатый опыт,
Дитя ошибок и провалов,
И не тянуть слонов за хобот,
Не трогать когти барибалов?

Как только ноги стали крепки,
Пошел к ближайшему продмагу,
Купил авоську лука-репки
И туалетную бумагу.

В соседней лавке хозтоваров
У бабки с ликом доброй ведьмы
Спросил я новых грабель пару.
"Сынок, закончились намедни".

И тут же, странно хорошея
И от сочувствия мигая,
Коснулась нежным пальцем шеи:
"Но есть коса. Недорогая".

Мне больно Шерлок мылил холку,
Хотя и с долей политеса:
"Мы с вами вместе очень долго,
Но нет в дедукции прогресса.

Учу, учу, учу, а вы вот
Как будто с логикой в разлуке,
Не в силах сделать верный вывод,
Который сам стремится в руки.

Вам, корифею лазарета,
Буквально тычется в ладони,
Но вы, слепое чудо света,
Сечете лишь в пирамидоне.

Я не хотел быть слишком грубым,
Но селяви, куда деваться -
Отныне, с этой вот минуты,
Вы для меня Неадекватсон.

Лишайте страждущих подагры,
Перитонита, геморроя,
А что до тайны клада Агры,
Я и один ее раскрою".

И дальше две ужасных фразы
(И где тут вежливости доля?):
"Все ваши записи - маразм.
Предпочитаю Конан Дойля".

И он ушел, а я остался,
Меня как будто подменили -
Лечу болезни в графстве Сассекс
И побеждаю пандемии.

Люблю наблюдать насекомых,
Вершащих сближенье в траве.
Какой-то пьянчуга носком их
Кроссовочным по голове
Беззлобно ударил, несильно,
Случайно, не мстя за укус,
И жук, распластав свои крылья,
Подставил другую щеку-с.
Жучиха, упав бездыханно,
Любовь отпустила в лазурь.
Задумайся, юноша пьяный,
Кроссовки и очи разуй

Ну, вот и все. Заклюквели болота,
Опята лес берут на абордаж,
Собака Баскервилей на охоту
Спеша пойти, наносит макияж.

А я всю ночь сижу за микроскопом,
Поскольку любознательней, чем ты,
Исследую в отдельности и скопом
Прекрасной моли строгие черты,

Капустницы порхающие мысли
И челюсти стареющих стрекоз.
А на болотах вновь кого-то сгрызли
И с поезда столкнули под откос.

Под утро с надоевших насекомых
Перемещаю очи на окно.
Передо мной в пейзаже заоконном
Такое интересное кино:

Потешно подволакивая ногу,
Держа в руках расследованья нить,
По саду бродит Ватсон одиноко
Не в силах ни понять, ни объяснить

В голове все плывет и качается,
Бьет сосед по ноге каблуком -
Знаменитая Белла Кочанная
Кувыркается под потолком.

Постепенно готовятся зрители
Аплодировать с воплями: "Бис!"
Недолет! И домкратом стремительным
Белла падает вниз.

Настроение зала ухудшилось,
Оборвался страховочный трос.
Беллу на руки ловит рванувшийся
На манеж аргентинский матрос.

Во дворце аргентинского консула
Им устроили дивный обед.
В скором времени Роза Алонсовна
Невзначай появилась на свет.

Начиналось ужасно, трагически.
А закончилось чисто, светло.
Так что сбросьте свой сон летаргический
И бегите спасать в шапито.

Осенний лес затих,
Последний тёплый свет,
Как будто никаких
Событий больше нет.

А нос уже озяб.
Идёт большая стыдь,
которую нельзя
С рассудком совместить.

Рассмотрю отражение в лужице,
Попытаюсь постигнуть причину,
Почему разбегаетесь в ужасе,
А ведь я симпатичный мужчина.

Потому что я с севера, что ли,
Или рук моих больше чем две?
Потому ль что фантомные боли,
Словно пушки, гремят в голове?

Странное время - хоть смейся, хоть плачь, хоть беги,
Пой соловьем, фараоном лежи в полотенце.
Муза является в образе бабы-яги,
Требует стих, пистолет направляя на сердце.

Стих получив, поедает меня на обед,
Или на ужин, когда прилетает под вечер.
Пользуясь случаем, мог бы сказать: "Я поет".
Мог бы сказать. Только незачем больше и нечем.

Уже пропали звуки, лица,
Истаял айсберг на жаре.
Я собирался провалиться,
Но ароматы и амбре

Меня все время возвращали
На этот самый лучший свет.
Котами пахло, пахло щами,
Носками, что стирал сосед.

Потом раздался запах суженой,
Меня пытавшейся будить.
"Не просыпается. Тем хуже," - 
Сказала и ушла блудить.

Потом меня вернул на землю
Горелый запах новостей,
И я почувствовал: шизею,
И громко кашлял на людей.

Вот так. Все время чем-то пахло,
В сети, в реале и во сне.
И я взмолился: "Дайте пахла-
ву за страданья носа мне".

Мне большая стрекоза
С три короба наврала,
Триста врак настрекотала
И умчалась как стрела.
Жду теперь я как дурак
Исполненья этих врак

Сронила бледная царица
Румяну розу на паркет,
И мигом начал материться
Живущий ниже мой сосед.
Вот есть тончайшие натуры,
Им не под силу перенесть
Ни ветра с кроной шуры-муры,
Ни даже слабенькую резь
В желудке после отравленья
Некстати съеденным яйцом,
Ногой испорченной оленьей,
Слегка прогнившим огурцом.
К таким сосед и относился,
Сидел он днями в тишине,
Неразговорчив, вроде сфинкса,
И раздражителен вполне.
Пья валерьяны полстакана,
Не растворялся он во сне -
Вставал от бега таракана
По потолку и по стене.
Во избежание скандала
Я из квартиры гнал цариц,
Поскольку спать ему мешало
Шуршанье перистых ресниц.
Порой безумно одиночу,
Но мне важнее мир в душе -
Пусть крепко спит сегодня ночью
Сосед на нижнем этаже.

Святой Наум - болгарский святой, живший в 9 - 10 веках, ученик Кирилла и Мефодия, литератор, просветитель, один из создателей славянской письменности и литературы, в 903 году основал монастырь на территории нынешней Северной Македонии

Корабль, по-македонски брод, отчалил,
Я сел спиной, цель тура - за плечами,
С утра гуляет солнце по воде.
А для такой жарищи путь неблизкий.
Восьмидесятилетняя туристка
С браслетиком на жилистой ноге

Жизнелюбиво треплется с друзьями,
Мол, позвонить вчера забыла маме,
Которую оставила одну.
В день переходит солнечное утро...
Корабль просто мчался почему-то,
Ах, нет, не мчался, это я заснул.

На пристани поскрипывают доски,
Дают в кафе салат по-македонски
И кушанье из тетовских бобов.
Расплачиваться просят только налом,
И лебеди извилистым каналом
Плывут вокруг заставленных столов.

Затем, как и всегда в подобных турах,
Я с непривычки путаюсь в купюрах,
Дожевывая сладостный бурек.
Денарами отсчитываю сумму,
Теперь пора отправиться к Науму.
Привет, Наум, привет, десятый век!

Подумать: здесь, вдали от всяких фобий,
Гулял Наум - почти Кирилл-Мефодий -
По мирной приозерной красоте.
Смотрел на небо и в окошко кликал
Птенцов славянской буквицы великой,
А после расставлял их на листе.

На всех деревьях в монастырском парке
Павлины восседают и цесарки,
Гуляет белый ангельский павлин,
Но нам сказала гидша Изабелла;
"Цветастые заклевывают белых,
Поэтому остался лишь один".

На фоне мирных охридских пейзажей
Несложно мудрым быть и светлым даже,
Хотя вот лично мне не удалось.
Конечно - где Наум и где Борисов,
Но ничего, я принимаю вызов
От пяток и до кончиков волос.

Уходит брод к родному побережью,
А я не тот, а я уже не прежний,
Хотя не изменившийся на вид.
Я стану человеком и поэтом
А эта тетя с тоненьким браслетом,
Пускай сегодня маме позвонит

В солнечном Египте - или где? -
Спит фламинга на одной ноге,
А вторую сунуть в пух-перо
Для фламинги вовсе не хитро.
Так стоит, качаясь на ветру,
Подходящих слов не подберу
Описать стоящую в воде
Розовость на тоненькой ноге.
Было время, папа Моисей
Уводил домой своих детей,
Но завидев розовый туман,
Выдохнул: "Нам точно в Ханаан?
Это ж можно сдохнуть от тоски -
От такой красы уйти в пески".
Он разбил у Нила бивуак,
Там уже была толпа зевак.
Только птица, вытаращив глаз,
Выдала ему такой наказ:
"Хватит протирать на мне дыру,
Уводи евреев подобру,
Маршируй до дому, старикан,
Буду навещать твой Ханаан.
Посетишь Эйлат или Атлит
И увидишь: птица там шалит.
А еще в киббуце Нахшолим
Мы с другими видами шалим".
Моисей ответствовал: "Шалом'
И исчез с народом за углом.
Понял Авербах Вениамин:
Пахнет мир, как розовый жасмин,
Восхищали Лору Дизенгоф
Розовые пони облаков,
Видел вставший рано Глюк Абрам
Розовые горы по утрам.
Под покровом розовой звезды
Шли они без пищи и воды,
Только та невиданная фла
Путь им освещала как могла.
Наконец, на входе в дивный сад
Показалось дерево гранат,
Где на ветках, в зелени листвы,
Птица танцевала о любви.
Капало с гранатовых суков
Розовое птичье молоко.
Из дупла в подставленный судок
Изливался розовый медок,
И жужжали сорок тысяч пчел
Кто о чем - точнее, ни о чем.
Моисей поставил чемодан
И сказал: "Слезаем. Ханаан".

Я чувствую шевеление,
Шумят, где остались, волосы.
Глобальное потепление,
А холодно, как на полюсе.
А впрочем, и там, на Севере,
Становятся льды паттайями.
Вот только б медведи серые
Не вымерли от растаянья.

Я спать не мог. Сплошные стрессы.
Пошел к врачу просить совета.
Он посмотрел без интереса,
Как терапевт на логопеда.
Мне врач свои представил мысли,
Превозмогая боль в суставах:
"Вы на стене считайте гризли,
На потолке - гиппопотамов".
Не позабуду в этой жизни,
Как я считал в большой печали,
Как по стене шагали гризли
И оглушительно рычали.
Кричали филины и совы,
Шагали мишки по Аляске
К месторожденью лососевых,
К своей медвежьей вкусной сказке.
А я мечтал не стать добычей,
Мне было страшно и непросто.
Медведи шли во всем величье,
Их было триста девяносто.
Затем, дрожа в бессонной яви,
Казалось, слышал бой тамтамов:
Неспешно к озеру Малави
Шагал отряд гиппопотамов.
Папаши, мамы и детишки
С прогулки дальней шли устало,
И смачно шлепались лепешки
На расписное одеяло.
Метаясь резво по кровати,
Не понимал, куда деваться,
Но точность счета не утратил -
Животных было триста двадцать.
С утра, с трудом раздвинув вежды,
Поплёлся с помощью соседа.
И снова врач смотрел небрежно,
Как терапевт на логопеда.
На чьём-то свеженьком рентгене
Я видел пять коньячных пятен.
"Ведь вы поэт. И даже гений.
Добавь фантазии, приятель!"
С тех самых пор, на канапе ли,
На печке, полке, на диване,
Считаю в Замбии газелей
И снежных барсов на Тянь-Шане,
И носорогов в Калахари,
И панд в загадочном Тибете,
И где-то там же, в Гималаях,
Архаров, вепрей, даже йети,
И говорящих ягуаров
На живописной Ориноко,
Философических кальмаров
И нелюдимых осьминогов.
Все хорошо, все по фэншую.
Плыву на белом пароходе.
Пускай не сплю, но провожу я
Теперь все ночи на природе

Ветки деревьев по крыше стучали. 
Погода была - крутизна и жесть. 
Стемнело. Очень хотелось чаю. 
Он попытался спичку зажечь. 

Два первых чирка́ неудачно вышли.
Стать Прометеем и пламя украсть?
Но третий вышел не третьим лишним: 
Вспыхнул огонь - конфорка зажглась. 

На табуретку уселся печально:
Объёмный чайник - попробуй нагрей. 
Вдруг вспомнил: есть же электрочайник,
С ним все будет гораздо быстрей.

Вскочил, преисполнен новой надежды. 
Конфорку выключил, тумблер на on. 
Теперь-то дело пойдет успешно,
Самое время резать лимон. 

Достал стакан антрацитово-чёрный 
С изящным профилем Говоруна, 
Хумусом старым намазал чёрствый 
Хлеб, хоть в доме была ветчина.

Ленилась вода, не вскипала долго. 
Спокойно сидеть он больше не мог.
Чайник - об стол, на тыщу осколков!
Хумус на хлебе - в шкаф, под замок! 

Высказал громко не лучшее слово, 
Набрал чей-то номер, прыгнул в метро...
Все уже было давно готово:
Чай, печенье, пергамент, перо.

Друзья, прошу вас, сохраните
Мой славный образ, мощь стиха
Не в бронзе, стали и граните -
Желаю снега и песка.

Моя песочная фигура 
Собой украсит платный пляж,
Пусть отдыхающая дура
Небрежно рядом ест беляш.

Пускай капель мясного сока,
Прожжет песочную ступню,
Я в небесах парю высоко
И эту тетю извиню.

Прекрасна статуя из снега -
Поэт блистает в серебре -
Без уваженья будут бегать
С ней рядом дети в январе.

Забудут дерзкие подростки
Заветы мамы и отца,
Собьют ведро с моей прически,
Морковку вырвут из лица.

Я всё прощу и всех прощаю,
Орда читателей моих,
Которых раньше восхищали
Рассказ борисовский и стих.

Волна слизнет песочный облик,
Растает снежный человек.
Увы, таков природный отклик
На жизнь, прожитую для всех.

Как корифей литературы,
Стихосложенья генерал
Рекомендую для скульптуры 
Недолговечный матерьял.

Он позволяет безупречно
И подытожить, и предречь
Поэцких жизней быстротечность
И преходящесть слав и мечт

Куда бы я ни шел
И кто бы ни манил,
Всегда со мной большой
Манул Эммануил.

Волшебно с ним вдвоем
По утренней заре
Шагать на водоем
На ловлю пескарей.

И просто так, без дел,
С бутылочкой воды
Бульвары целый день
Дозором обходить.

Без Эмы я бы сдох.
Идет на поводке,
Но этот поводок
Не у меня в руке.

И черные очки.
И свитер шерстяной.
Манул моей мечты,
Молчащий ангел мой.

И тут не важно, блин,
Кто нищий, кто король.
С манулом я - один,
А без манула - ноль.

Огромный оверкот,
Совсем не андердог.
Но кто-то уведет
Его за поводок.

Исчез, и - счастье с плеч,
Пропала пара крыл.
Осталось в койку лечь,
Твердя: "Эммануил".

Повлёкшись ночью в туалет,
Сожителей не встретил.
Темно и страшно было мне
В огромном туалете,

Где трубы, водами рыча,
Змеёй свивались в петли.
В ушах звучало: "Вот сейчвс
Ты сгинешь в адском пекле".

Казалось, жирных крыс хвосты
Скользят по голым пальцам,
И чёрный студень темноты
Волос моих касался.

Все было дикое кругом,
Как будто я не местный,
Рулон парил под потолком,
Красивый, как невеста.

Я свет упорно не включал,
Лелея шанс последний,
Что этот ужас не реал,
А сказочные бредни.

Что было дальше? Темнота.
И вспышки перламутра.
Как будто с чистого листа
Я начал жить наутро.

Но вижу вновь, глаза смежа,
- И мне не излечиться - 
Как в туалете я дрожал, 
Боялся обмочиться.

Блестящий способ я нашел
Избегнуть этой пытки:
Не пейте на ночь чай, крюшон
И прочие напитки.

Шостакович был великий! -
Утверждаю как эксперт.
Но недавно в Коста-Рике
Мы устроили концерт:
Исполнялся "Вальс-легато",
Восхищался полный зал.
Вдруг ворвался аллигатор,
Всех на части растерзал,
Целиком сожрал пюпитр,
Словно тот - окорочок,
И с огромным аппетитом
На закуску съел смычок.
Объяснил он виновато
Эту выходку свою:
"Просто я люблю стаккато,
А легато не терплю".

Сколько раз обижал меня лучший дружок Помидорофф!
Я терпел, но когда он меня обозвал гусаком,
Пригласил его выпить душистого "Асти Мондоро",
Прогулявшись до нужного места безлюдным леском.

Помидороффа с детства манили игристые вина,
Колокольный удар, что наносит в мозги алкоголь.
Я поведал ему, что вино подарила кузина,
У которой супруг благородный тосканский король.

Я дружка проводил прямо к двери семейного склепа
Убедил, что вино в самом темном и страшном углу.
Помидорофф поверил, поскольку - хоть это нелепо -
Верил в дружбу до гроба, а я ее видел в гробу.

Ключ в замке повернул и ушел горделивой походкой,
От изысканной мести в улыбке оскалился рот.
"Извини, Помидорофф, что жизнь твою сделал короткой,
Так случится с любым, кто меня гусаком назовет".

Я работал на ферме, открыл ресторан "Чахохбили",
Стоматологом был и на почте служил ямщиком.
Унижали меня, оскорбляли и всячески били,
Но по счастью никто никогда не назвал гусаком.

Это правда! С тех пор пролетело почти что полвека.
Пропахав долгий путь, возвращаюсь условно живой
К бронированной двери родного семейного склепа,
Где мой друг Помидорофф к свободе лежит головой

Она ушла, оставив лишь надежду
И ощущенье пальцев на спине,
И пламенные чувства вперемешку
С бесстрастностью безумствуют во мне.

Еще вчера под теплым одеялом
Друг другу в вечной верности клялись.
И вот ушла, точнее убежала
В осеннюю цветную грязь и слизь.

На кухне мерно капает из крана.
Пора идти куда-то по делам.
В моей квартире без ее сопрано
Повис покой с печалью пополам.

Прижавшись лбом к озябшему оконцу,
Я сколько надо ждать ее готов,
Как ждет Мари какой-нибудь Алонсо
В бразильском сериале "La Lyubov"

Таких мужчин надолго не бросают,
Услышу скоро нежное: "Родной".
Коты умеют ждать своих хозяев,
Когда они ушли за ветчиной

.

Меня стихами задолбали.
Везде стихи - куда ни чтни:
Во рту с жемчужными зубами,
В колясках с малыми детьми,

В слепой любви, в неравном браке,
В листве плодового куста,
В кормушке комнатной собаки, 
В лотке домашнего кота.

Сплошные образы и рифмы
Сплошные выверты мозгов.
Стихов божественные лифты
Уносят мысли из голов.

Что нам поэт сказать пытался?
В чем суть метафор, антитез?
Зачем прибегнул к ассонансам?
Зачем в аллюзии полез?

Кошмар! Спасите наши души!
А нет бы просто написать:
Олег с Марией хочут кушать,
А после - лечь в одну кровать.

Когда окрестности в огне
И страх стекает по спине,
И за окном не слишком людно,
Бросайся к берегу, баран,
Ныряй в ближайший океан,
Он так велик - промазать трудно.

Все корабли давно ушли
Как можно дальше от земли,
Как можно дальше и куда-то,
Но если громко крикнуть: "SOS!",
Нам скинет лестницу матрос
С кормы последнего фрегата.

Вот мы уже на корабле,
Сухие, сытые, в тепле,
А на земле темно и дико.
В волнах танцует наш фрегат,
И пусть гвинеется Багдад
И мавританит Коста-Рика.

Какой резон спешить назад,
Коль на земле пекинит Чад,
И занзибарствуют Мальдивы.
В каюте слон и шелкопряд
О чем-то важном говорят,
И слава богу, все мы живы.

У капитана строгий взгляд,
Бежит веселый наш фрегат
Как можно дальше и куда-то,
А штурман шепчет на ушко,
Что плыть уже недалеко
Нам до вершины Арарата.

На холмах Грузии она
Читала дивную поэму,
Смотрела грустная Луна
На золотую диадему.
Реваз, задумавшись, молчал
И слезы лил из глаз печальных,
И к молодым припав плечам,
Распространял он запах чайный.
За камнем прятался Тенгиз,
Шурша в ночи контрактом брачным,
И весь окрестный верх и низ
Он осенял дыханьем чачным.
Какой напиток предпочтешь?
Как поделить тебя мингрелам?
В руке Реваза блещет нож,
В руке Тенгиза - парабеллум.
Я доказать вам не смогу,
Что над ущельем выли бури,
Что поскользнувшись на бегу,
Мужчины падали в Ингури,
Что снова лезли на холмы,
Неслись стрелой по серпантинам.
Когда мингрелы влюблены,
Все в мире выглядит красивым.
Что на двоих распив боржом,
От газа дивно хорошея,
Реваз ударил в грудь ножом,
Тенгиз отправил пулю в шею,
Что мяч скакал, качалась тьма,
Бараны жалобно ревели
И что с соседнего холма
Смотрел на это Руставели,
Что на рассвете пастухи
Нашли тела в тигровой шкуре.
Молчит Луна. Молчат стихи.
Молчит гора Киндзмалаури.
Все это точно было так!
Но я предвижу возраженья:
Где хоть один реальный факт,
А не игра воображенья?
Да, я романтик-детектив,
Светило сыска в полной силе,
Стихи, фантазия, архив
Меня пока не подводили.
Осыпан звездами с небес,
Проникнусь новыми делами:
Невдалеке от этих мест
Гарун бежал быстрее лани...

Давай отправимся в Макау,
Где всюду кофе и какау,
Везде какау - слеу, спрау,
Там королева Кора Ляу
Читает вслух "Женьминь Жибау",
И горький привкус на губау,
И дождь, и ливень из какау,
И напрочь брюки промокау,
И в карем взгляде морякау
Такая дикая тоскау
По каравелле Магеллау,
Избороздившей океау,
А эхо старопортугау
Пронзает годы и векау,
И как младенец молокау,
Его алкает Кора Ляу,
Сиамский кот стенает: "Мяу",
И незнакомые словау
Бормочет Кора засыпау.
Конечно, сложно жить на стыке
Морей, миров, эпох, народов,
Враждуют нравы, и языки,
И громы разных небосводов.
И потому жалеем Кору:
"Спи, засыпай, моя родная"
А в Коре бьют потоки крови,
Один другого вытесняя.
А Кора мечется в кровати
В плену своих противоречий,
И взгляд ее не то собачий,
Не то устало человечий.
И рвется в небо пеликау,
И тянет в море камбалау,
И цвета темного какау
Блестят глаза у морякау.
Возможно, кто-то крикнет: "Брау!",
А кто-то тихо скажет: "Вау".
Пустое, милые, я слау
Возьму и всю отдау Фернау.

В углу плакал Паниковский.
- Отдайте мне мои деньги, - шепелявил он, - я совсем бедный. Я год не был в бане. Я старый. Меня девушки не любят.

Я выйду утром к фонарю,
В руках стакан кефиру,
Себя сегодня подарю
И городу и миру.

Я приготовил для людей
Трехдневную щетину
И так хочу хотя бы с ней
Напоминать мужчину.

Но все потуги, видно, зря.
Прохожий типа грека
Проходит мимо фонаря,
Не видя человека.

Всё мимо: рябчики, супы
И признанные бренды.
За то, что раньше был слепым
Отплатят мне клиенты.

Да я и сам который день
Себя в упор не вижу.
Ориентируясь на тень,
Иду с трудом на биржу.

И там немедля расколюсь
Какой-нибудь джоконде,
Как безнадежно я стремлюсь
Работать в генофонде

Я смотрю на отраженье,
Вижу бревнышко в глазу,
Застываю без движенья
И хватаюсь за "Грозу".
Вспоминаю Катерину,
Что залезла на утес - 
Свежий ветер дует в спину,
Развевает шелк волос.
Дело плохо, надо в пропасть,
Но надеется она
Небо пальцами потрогать,
Но не трогать ужас дна.
Дело, в сущности, за малым -
Взмах руками, и - привет!
Лошадиных сил навалом,
Но подъемной силы нет.
Начинается сниженье,
Парашют забыт в избе.
Я смотрю на отраженье,
Не завидую тебе -
Роет землю пятаками
Стая диких кабанов,
Не потонешь, словно камень,
Так погибнешь от клыков.
На соседнем на утесе,
А точнее на горе,
В непокорной гордой позе 
Возвышается Каре...
Злое солнце светит низко,
Свежий ветер дует в грудь,
И мечтает феминистка
Мощно крыльями взмахнуть.
Начинается движенье,
Муж зажилил парашют.
Я смотрю на отраженье,
Стих о женщине пишу.
Там внизу с кабаньей стаей
Ходит злобный паровоз -
Кто на клык не попадает,
Погибает от колес.
Чуть поодаль Лизавета
Хочет прыгнуть со скалы,
Подметает безответно,
Беззаветно трет полы,
Без вопросов постирает,
Обметает край ковра,
Но все деньги отбирает
Кровожадная сестра.
И за это униженье 
Лиза хочет в небеса,
Я смотрю на отраженье,
До отлета полчаса.
Там внизу, где с поездами 
Промышляют кабаны,
Ходят дядьки с топорами -
Просветленные умы.
Парашют закрыт в чулане,
Ключ в Аленином пальто.
Я играю на баяне
И с ротвейлером в лото.
Звук баяна валом катит,
Пьеса вышла на финал.
Лизавета, Аня, Катя...
Лучше б я не начинал.
Булькотят боржомы в почках,
Боль в натруженном горбе.
Получи, ротвейлер, то что
Напроигрывал тебе...
А в Перми, где жить не можно,
Погруженные в уют,
Три лошадки безнадежно
Сено свежее жуют.

Я путаю натиск и оттиск,
Но помню, как в вечных трудах
Летал птицерог Археотикс
В античных фруктовых садах

Втыкал он рога повсеместно,
Бежали дворяне и плебс,
Когда Археотикс чудесный
Пикировал с древних небес.

Бежали со стоном и воем,
Руками скрывая зады,
И пахарь, и повар, и воин.
Куда? Кто куда. От балды.

Но вы прочитайте Гомера,
Уж если не верите мне,
Его мемуар про шумера
По имени Не-Алармэ.

Он тихо сказал: "Археотикс,
Вы только кивните башкой,
И я почешу Вам животик-с
Хоть правой, хоть левой рукой".

Все прочее - это детали,
Но истина нам дорога:
У птицы великой отпали 
От нежного чеса рога,

Ее габариты ужались,
В душе поселилось добро,
Любовь, сострадание, жалость
Пролезли под пух и перо.

И кто за рога был ругаем,
Освоил пятьсот языков
И стал озорным попугаем
По имени Гоша Свистков.

Вальс, вальс,
Кролики танцуют вальс,
Кролики, любви королики,
Смешно поют романс -
С листа.
Занимаются места -
Сядьте, кролики, за столики,
Откройте паспорта.

Вальс, вальс,
На столах морковь и квас,
Нехватание питания
В такой веселый час.
Вальс, вальс,
Грандиозный целовальс,
Слышно чоканье и чмоканье
И шепот "ем тиб альс"*.

В паспорте нескольких лиц
Видим запись "лисица" и "рысь",
Как прокрались зверюги на бал,
Кто бы знал.
Кролики, в норы бегом,
Жизнь важнее, чем этот содом,
Уносите подруг, пусть с трудом,
В отчий дом!

Вальс, вальс,
Нам играет сам Касальс,
Нас, пушистых, страстно пишет
Гениальный Хальс.
Бал! Но
Хищник прыгает в окно -
И с любовью поголовье
Резко снижено.

Гаснут десятки свечей,
Торт капустный отныне ничей,
Улетел свежесваренных щей
Аромат.
Но кто сохранился живой
Не забудет тот бал под Москвой -
Он останется вечной мечтой
Для крольчат.

*ем тиб альс - я люблю тебя (кролич.)

Убегают Надя с Верой,
Удаляется Любовь,
Даже рыбы уплывают 
От знакомых берегов
Наземление на свете,
Жадно дышит океан,
И бросают SOS на ветер
Каракатицы всех стран.

Наземление, наземление,
Вот такое у нас население.
Все, кто может - вдаль,
Все, кто может - вглубь.
Голубь мира, нас 
Под водой голубь.

Много дней пылает суша,
Приближается конец.
"Скоро жить мы будем в луже, -
Ужасается тунец. -
Кто еще хоть как-то может,
Уплывайте в глубь морей,
Не изменится, похоже,
Говорящий Лук-порей.

Наземление, наземление,
Вот такое у нас население.
Прочь от суши хек,
Осьминог и морж,
Пусть горит огнем
Этот черствый корж".

На прожаренной планете
Есть оазис голубой.
Прибегают в избу дети
И отца зовут с собой:
- Тятя, тятя, наши бредни
Притащили мертвецов.
 - Положите их в передней
И нарвите огурцов!

Наземление, наземление,
Вот такое у нас население.
Говорит с тоской 
Академик Витт:
"А ведь был такой
Перспективный вид".

Заболел Оскар Латино,
Все сочувствуют ему -
У Оскара скарлатина
Непонятно почему.

Боли в горле у Оскара,
Просит грог и алычу.
Обаятельная Сара
Прижимается к плечу.

Ртутный столбик серебристый
Норовит пробить стекло...
"Ты бы, солнышко, побрился,
Полегчало б и прошло".

Входит падре в дом Оскара,
Говорит: "Бодрись, сынок!
Даже если это кара,
Это значит с нами бог".

Взгляд Оскара неподвижен,
Дума очень высока.
Вермут просит он и вишен,
Крутит пальцем у виска

А за тыном карантина
Под мелодию тангО
Горько плачет Аргентина
Над грядущим "итого"

Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Н. Заболоцкий

Я так люблю читать свои стихи,
Взапой, поштучно, чохом и рандомно,
На стуле, в кресле, рухнув в лопухи,
На даче, на работе и надомно.

В огне трепещут и душа, и плоть,
Внимая строк высотам и глубинам.
Но как же милой в голову пришло
Назвать мой стих помётом голубиным?

«Я в критике с тобой всегда честна,
А значит, я честна и в личной жизни», -
Сказала и обиделась она,
Утопленная мною в остракизме.

Поверив в эти честные слова,
И нехотя признав их справедливость,
Теорию я вызубрил сперва
И стал писать технично и красиво,

Повысил содержание души
Как минимум на двадцать два процента.
Но снова слышу: «Лучше не пиши».
Какая неприятная оценка.

Зачем бесстыже лжешь, пустой сосуд?
Я сам неидеальный и скандальный -
Мои секреты в клочья разнесут
Резной дубовый шкаф исповедальни,

Но лгать, как ты, не ведая стыда,
Приканчивая самое святое?!
До этого не дожил я пока
И вряд ли доживу теперь с тобою.

Я понял все. Отныне ты одна
Не выйдешь даже в ближний продуктовый.
Дрожит моя подзорная труба,
И рвется с губ талантливое слово.

Ночь. Дрожу, опутан страхом,
Чувствуя, что снится мне
Прибалтийка с прибамбахом
С длинными ресницами.
Заглянула прямо в душу,
Стала строго спрашивать:
«Испугался? Занедужил
Вследствие вчерашнего?»
Отвечаю: «Сложный случай,
Что-то впрямь недужится -
Прибамбах твой неразлучный
Страшен, как фильм ужасов.
Глянь: ресницы! Веки Вия!
С щупальцами-пальцами!
На лице его не видно
Света медитации»,
Ноги-крюки, руки в брюки,
Третий глаз на копчике,
Взять такого на поруки
Вряд ли вы захочете.
Я на волю в мир реалий
Рвался, словно пес с цепи,
Бесполезно. Мне в металле
Вечно спать без просыпи.
Даже если под побудку
Вырваться получится,
Притащу я, словно будку,
За собой голубчика.
А зачем нам в Подмосковье
Данная экзотика?
Вот и жертвую здоровьем -
Сплю без сна и отдыха.
Ты - с улыбкой на губах и
С тщанием священника -
Переделай прибамбаха
В доброго волшебника.
Прибалтийка, помоги мне,
Сны совсем затрахали,..
Ох, боюсь, что скоро сгинем
Вместе с прибамбахами.

Дождик капает и капает,
Заливая мой лорнет.
Мог бы стать я римским папою,
Да желания что-то нет.

Я бы миру (да и городу)
Объяснил бы на ура:
«Вы бы знали, как мне дороги
Подмосковные вечера».

Итальянки зарыдали бы,
Опуская очи вниз.
Хороша страна Италия,
Но прекраснее - Пессимисск.

Кстати, видели? Как хоботы,
Строки вытянул на слог!
Так бы жизнь продлить попробовать.
Но не папа я и не бог.

Скромен ли? Ленив? Не ведаю.
Но качаюсь в гамаке
Вместе с радостями, бедами
И думаю о том, что мог бы жить в Ватикане, а не в подмосковном городке.

Казалось бы, что сложного в том, чтобы анонсировать свое или чужое произведение…
Марина Славина

Давайте восклицать, друг другом восхищаться…
Б. Ш. Окуджава

…И кто-то камень положил
В его протянутую руку
М. Ю. Лермонтов


На свете жить несносно,
Струной душа дрожит,
Я жаждаю анонса,
Как смерти - Вечный жид.

Как метка Билли Бонса,
В руке засохший лист.
Мне хочется анонса,
А ну, богач, делись!

Убей в себе кассира,
Отставь на время стих,
Усердно анонсируй
И счастье приноси.

Пошла на коду осень.
Прошу вас, мастера,
Хоть малость поанонсьте,
Порадуйте с утра.

Так много дней до солнца,
До света и тепла,
Давайте же анонсить,
Глядишь – весна пришла!

«Титаник утонул в бокале виски…»
Nikolaich
litset.ru/publ/66-1-0-69145

Двухкоешный нумер, отель «Atlantique»,
Фантомная боль в переломе,
И дразнят тебя в изголовье ночник
И Анна Сергевна в законе.

Сжимая в руке мармелад-шоколад,
Ты скрипнешь чужим баритоном:
«А где же обещанный мне маскхалат,
Оклеенный мехом зеленым?».

Под звуки танго́ подающая квас,
Сергевна сегодня в ударе:
«С халатом – попозже, его через час
Должна принести Мата Хари.

Так выпьем, красавчик, пока ее нет,
Бездельник, кто пьет, но не с нами!
Пошлем эту Мату на тот полусвет,
А в этом останемся сами!

Халат мой не хуже для бешеных ласк
И против озноба в простуду,
Его покрывал поцелуями Маск
И Уиллис срывал безрассудно.

За нежность твоей драгоценной руки
Поднимем же кружку с напитком,
И с легкой щекоткой пойдут пузырьки
В своем окружении жидком».

Не бойся, Семеныч, не надо дрожать,
Как здание ветхой постройки,
В бессменном дозоре стоят сторожа
У каждой гостиничной койки.

Без лишних сомнений вступая в альков,
Почувствуй спокойствие духа.
Пошли ему, боже, Коньков-Горбунков
И сладкий горшок Винни-Пуха.

Пускай ему снятся туман над рукой
И в синей оправе Карибы.
Когда еще выпадет случай такой
На долю спеца «Гипрорыбы».

Январь. Хорватский городок.
На взгорье крепость. У подножья -
Зеленый парк, кафе, каток,
Затем дворцы и храмы божьи.

Хожу-брожу по городку,
Играю мелочью в карманах,
Но от церквей опять к катку
Я возвращаюсь постоянно.

Мне снова видеть невтерпеж
Совсем не то, что антикварно,
А этот парк и молодежь,
Что на скамьях сидит попарно.

Пускай вокруг война миров
И соловьями свищет твиттер,
Сольются пятна свитеров
В один двухцветный яркий свитер.

Дворцы забылись, господа,
Забылись крепости и церкви,
Но не забуду никогда,
Как целовались эти черти.

В прекрасном сне я встретил даму,
Способность мыслить потерял,
И, нежно спев “Гаудеамус”,
Ее позвал из сна в реал.

«Там хорошо, там есть музеи,
Театров тоже полон рот,
Библиотеки мудрость сеют,
Там жили Скрябин и Серов».

Она, включив гипоталамус,
Проговорила «C’est charmant,
Но почему “Гаудеамус”,
Ведь Вы давно не аспирант?»

Я искушать ее продолжил
И предложил еду и кров,
И повторил немного позже:
«Там жили Скрябин и Серов».

Узнав культурную программу,
Она почти сказала: «Yes».
Но «Почему “Гаудеамус”?» -
Опять вопрос в нее залез.

Я вновь завел: «Музей, культура,
Без Вас мине придет трындец,
Ведь я же вижу, Вы не дура,
Так искушайтесь, наконец!

Я буду Вас кормить борщами
И чистить пастой “Фтородент”».
Она ушла. И на прощанье
Небрежно бросила: «Студент».

Напрасно вы меня винили,
От гнева розово-свежи,
За то что мало я ванили
В шарлотку вашу положил.

Просить прощенья не устану,
Но почему, зайдя в кровать,
Меня упорно шарлотаном
Вы продолжали называть?

Гребём в одной и той же лодке,
Один и тот же пишем стих.
Я - на двоих пеку шарлотки,
А вы - едите за двоих.

Увы, увы, мой дядя Павел
Упал с кровати на ковер
И потерял здоровье, память,
Но ничего не приобрел.
И я, племяш, с того в убытке –
В мозгу - сплошное шапито,
Стою обобранный до нитки
И повторяю: «А за что?»
Соприкоснувшись с твердым полом,
Переменился мой старик -
Он перестал носить парик,
Он грустным стал, а был веселым.
Но все же главная беда,
Что память, птицей белокрылой
Взлетев, исчезла без следа
И двери наглухо закрыла.
Хотя давно его уста
Клялись оставить мне богатство,
Он перевел свои средства́
На счет Фобурского аббатства.
(Я знаю много разных дур,
Что вмиг застонут: «Ах, Фобур,
Лямур, тужур, Пари и Сена»,
И разомлеют постепенно,
Как на припеке конфитюр.
Но только мне не до припека.
Судьба, о как же ты жестока,
Какой удар исподтишка,
И что за тема для стишка!)
Когда спросил его юрист –
Мой лучший друг и парень славный,
При чем же тут католицизм,
Когда мой дядя православный,
Тот, шамкнув нижнею губой,
Ему ответил: «Милый мой,
Зови скорее эскулапа
И дай мне лист и карандаш.
Пойми, аббатством правит папа,
А папа ближе, чем племяш».
Короче, вы судите сами,
Где разум тут и где тут память,
Но не поможет этот суд
Тому, кому с пустым карманом
Осталось ехать за туманом,
Кого и боги не спасут.
Вот так гуляете, живете,
А горе рядом, за углом.
Приносят беды дяди, тети,
Хотя… О женщинах потом.

Я вам кричу: «Чего же боле?
Какого вам еще письма?»
А вы всё искоса на Олю…
Предатель вы. Ваш дом тюрьма.
Неубранной картошкой в поле
В усадьбе я грущу одна,
Лишь вам по-прежнему верна.
Сначала я молчать хотела.
Потом решила не молчать.
Потом решила прокричать
Все то, что в сердце накипело.
Да, я ревную, как Отелло,
Когда едите вы с сестрой
На пару бутерброд с икрой,
Еще когда для рисованья
Ей подаете карандаш.
Когда ж к соседу на гулянье
Вас умыкает экипаж,
Лежу, как агнец на закланье,
И горько бродит возле сна
Овец несчитанных страна.
Поймите, Женя, я такая,
Ни то ни се, комси комса.
Надулись ветром паруса,
И мне пора. Но с кем - не знаю.
Охотно выбрала бы вас,
Но вас зовет другой баркас,
И рыба-меч зовет иная.
Я в этой родилась глуши,
Наш род не то что старый – древний,
Князь Игорь предкам дал деревню
За благочестие души
И боевое чувство долга.
Потом пришла покняжить Ольга
И захватила наш удел,
Уж видно Бог так захотел.
Но Святослав, явившись следом,
Деревню снова воротил,
За то, что пращур - печенегов
Без сожаленья молотил.
При нем взошли мы, словно злаки,
Наш род расцвел под небеси,
Как восклицательные знаки
Стояли Ларины в Руси.
Мы стали чуть не вровень с князем -
Богатств несметно в кладовых,
К тому ж, нашли в деревне грязи –
Из мертвых делали живых.
Вот так с тех пор и говорили:
«Из грязи в князи» – то про нас.
Улучшив жизнь народных масс,
И про себя мы не забыли.
Беда явилась в одночасье:
В бою за честь родной земли
Князь Святослав погиб, к несчастью,
И даже грязи не спасли.
И в результате – вот те здрасьте! -
За это мудрый Ярослав
У нас отнял немало прав.
Он за плохое управленье
Забрал деревню всю как есть,
И сам наладил там леченье,
А плохо, хорошо – Бог весть!
Вот так с тех пор и происходит -
То заберут, то отдадут.
При Грозном Лариных - под корень,
Как будто яблони в саду,
Остался только Федор Ларин,
Что был жестоко разбоярен
И беспощадно бит кнутом,
И сослан в Швецию потом.
Он там устроился бароном,
Служил исправно трем коронам,
Но все же чувствовал спиной
Могучий зов земли родной.
Он детям чувство то оставил,
Успел и внукам передать,
И вот, уже перед Полтавой,
К Петру является солдат.
Передает царю приветы
И говорит: «Я Ларин. Вот».
И все варяжские секреты
На генеральский стол кладет.
С тех пор деревня родовая
Опять в награду нам дана.
На сколько? Я сама не знаю.
На час. На день. На век. На два.
И эта неопределенность
На мне сказалась с детских лет,
Вы мне простите – да иль нет? –
Мою неловкую влюбленность?
Я не уверена ни в чем,
Колеблюсь, как ромашка в поле,
То чуть не сплю, то бью ключом,
То отбиваю такт стопою.
И если я вам безразлична,
Скажите прямо: «Уходи»,
Я к бедам жизненным привычна.
А что там будет впереди…
За мной ухаживает некто –
Отважный старец, хлебосол,
Не то завхоз, не то проректор,
Не то в Испании посол.
Ну, что ж. Поженимся. Уеду.
Предатель вы. Ваш дом тюрьма.
Прощайте. Встретимся в Толедо -
Я буду в красной panama.
Где проведете это лето?
В Алупке? Что ж, храни вас Бог.
Не убивайте лишь поэта,
Что написал мне монолог.

Есть люди, с которыми
Обмениваешься фразами,
Обмениваешься историями
Самыми разными,
Спокойно и вдумчиво
Сидишь и общаешься,
А если обиделся,
То быстро прощаешь все.
Есть люди, с которыми
Обмениваешься взглядами –
Сладкими тортами
И шоколадами,
Горькими цедрами,
Грозными тучами,
И это тебя веселит или мучает.
Есть люди, с которыми
Обмениваешься штормами,
В едином потоке
Кружишься по комнате,
А что в вышину
Не летишь сквозь стекло,
То лишь потому,
Что нет ступы с метлой
И белые крылья покуда в починке
И продал Гермес тебе с браком ботинки.

В пору весеннего обострения
Она печатает на ноутбуке:
“Министр авианастроения,
Приди ко мне и спаси от скуки!
Хочу парить над лысинами мира,
Легкая, как чаячье перо».
И вот является этот проныра,
Строящий из себя Пьеро:
«Ты ела курицу в желе
И запивала божоле,
А я, заламывая руки
И закатив глаза за мозг,
Ел только яблоки в разлуке
И пил прокисший кальвадос.
Пока ты с тем, другим, мутила,
А я в отставке проживал,
В душе не стало ни мотива -
Одни лишь горькие слова.
Приди, любимая, приди же,
Я воспою, как зингер встарь,
И ног прекрасных пассатижи,
И прочий чудо-инвентарь».
В ее глазах заблистали искры -
Ну до чего талантлив, мерзавец!
Круто иметь такого министра.
Но что-то все же ее терзает.
Крик заглушает порывы ветра,
Что переходят в порывы страсти:
«Ты никакой не министр, Пьетро,
Ты настоящий слесарных дел мастер!»

Летели вниз Адам и Ева,
Мечтая про валокордин.
«Как мало фиговых деревьев
Я на планете насадил», -
Подумал Тот, кто с неба сбросил
Их любопытные тела,
И затянулся папиросой.
Идея в голову не шла.
Не шли удачные идеи,
Ведь если так, начистоту:
Как в этом будущем борделе
Ты всем прикроешь наготу?
Колючи ели, жжет крапива
Ажурен клена крупный лист,
А лист кувшинки горделивый
Закроет все, не только низ.
Лист ивы узок, мал – березы,
Бывают липки листья лип,
А в лепестки прекрасной розы
Вдруг попадет случайно шип.
Молодожены все спускались,
Видны букашки на траве,
И Он сказал: «Ребята, каюсь…»,
Как вдруг сверкнуло в голове!

И вот пока внизу под вишнями
Они калечили кровать,
Господь текстильную промышленность
Успел в Иваново создать.