Я не выдержал и почти закричал: «Пожалуйста! Хватит! Сколько можно?!»
— Друг мой, вы напрасно сердитесь, — сказал мой мучитель. — Поверьте, я пытаюсь вам помочь. Но... я должен услышать главное, а оно опять и не прозвучало.
Он изводил меня уже целую вечность. Мне сорок пять, а я, как школяр у доски, мямлю какую-то ерунду и по заданию «экзаменатора» в который раз безрезультатно блуждаю в лабиринтах сознания и закоулках памяти.
И в очередной раз не понимаю, что ещё должен рассказать ему и себе, какой "правильный" вывод сделать, если параграф жизни от сорока с хвостиком и «до» в сотый раз пересказан, осмыслен и подытожен.
Я с силой сдавил виски, как не однажды в трудных ситуациях делал в жизни, в надежде, что физическая боль заглушит, перебьёт боль иную — гораздо более сильную. И хотя ничего не чувствовал, ещё почти минуту продолжал сжимать голову что было сил. Со стороны могло показаться, что таким — механическим — способом я пытаюсь выдавить мысли и воспоминания, во что бы то ни стало избавиться от них. Впрочем, это было не далеко от истины.
— И всё же, — услышал я голос "экзаменатора" сквозь завесу усталости и тяжёлых мыслей. — «Я не виноват» должно быть озвучено. Иначе мне вам не помочь. Даже зная, как горячо вы страждете покоя.
Он медленно встал из-за стола и потёр лоб, на котором отпечатались четыре едва заметных пятна от пальцев — пятый розовел на виске.
Время, пока я рассказывал эту ерундовую историю, прежде представлявшуюся мне и вовсе сущей нелепицей, экзаменатор сидел неподвижно с закрытыми глазами и подпирал лоб рукой.
— Итак… — едва слышно подтолкнул он меня к завершению разговора и моих мытарств.
— Но… я виноват…
Двери уже распахнулись, когда он обернулся и, чуть качнув головой, устало произнёс:
— Прочтите письмо. Прочтите.
И, вероятно, решив дать мне ещё шанс, добавил:
— Аўдиа́тур эт а́льтэра парс! Пусть будет выслушана и другая сторона.
***
Письмо.
Даже не письмо — обычное сообщение.
Тогда я его лишь пробежал глазами, да ещё один раз прочитал по диагонали. Но перечитывать смысла не было: я его знал и помнил дословно.
За пару-тройку лет дружеского знакомства с ней, мы успели написать друг другу километры ниочёмной ерунды - «неконвертируемых» писем», как она называла ЛС. Сейчас я с трудом вспоминал, о чём мы болтали — так, о всякой окололитературной ерунде. Как привыкают к домашним тапочкам, годами ждущим хозяина в прихожей на одном и том же месте, так и я привык к необязательной болтовне в минуты безделья и "расслабона". Потому, сначала ничуть не удивился, прочитав: «Ты — моя осень». Она любила шутить: делала это едко, порой даже отвязно — когда шутила над собой . Оттого я и хмыкнул в кулак, предвкушая очередной трэш. Хмыкнул и испугался, что сейчас моя бешено ревнивая Юлька не упустит возможности выяснить «с кем шушукаемся?..»
Юлька, как многие молоденькие и хорошенькие жёнушки — мои бывшие и вовсе все без исключения — была на редкость «любознательна».
И ещё совершенно беспардонна - особенно в вопросах вторжения в моё офлажкованное интернет-пространство. И, как я уже упомянул, ревнива. Оттого и комп был передислоцирован ею в нашу спальню ещё до свадьбы, причём, «лицом» к кровати.
«Это твой свадебный подарок!» — сказала она два года назад, деловито подключая колонки к процессору.
И, передразнив мою гримасу, добавила:
— Стопэ, медвежонок! Уточняю: один из подарков. А то сейчас расслабишься, и не видать мне тогда ни Мазерати, ни парада Woodward Dream Cruise... Что ты кривишься?! Ненавижу, когда ты делаешь такое лицо! Что опять не так?!
Юлька присела на край кровати и капризно надула дорогие губки.
— Медвежонок, вот ответь - ты чего такой жадина?! Ну, ладно, ладно... На парад — в следующем году. Бибика пока и старая бегает. Но хотя бы на новенький горный Форвард я могу рассчитывать? Ма-а-а-ленький такой велосипедик… Но прямо сейчас. А свадебное путешествие...
Юлька поморщилась, как будто разжевала таблетку анальгина.
- Медвежонок, я тебя умоляю, только не речной круиз на теплоходе «Волга Дрим».
И она притворно перекрестилась со словами: «Не приведи, господи».
***
Ещё про Юльку.
За первый год нашей совместной жизни желаний в Юльке заметно убавилось.
Случилось это потому, что я в очередной раз отъелся, успокоился и — сытый и ленивый — прибавил веса и выходных дней, благо, к тому времени начальников надо мной давно уже не было — «моя контора» не сказать, что процветала, но работала стабильно и с прибылью, а потребность что-либо доказывать себе и другим осталась в прошлом. В кои-то веки я стал осваивать и довольно успешно науку «жить в своё удовольствие». Как следствие, материальные вливания в хотелки юной жёнушки убавились. Значительно.
Юлька, понятно, пару раз взбрыкнула и даже прорепетировала «бунт на корабле». Однако, наткнувшись на моё жёсткое «тебя что-то не устраивает?», смекнула, чем это чревато, и... притихла. Лишь однажды, примерно через полгода «воздержания», случайно проговорилась: «Ничего-ничего! Сейчас перетерплю твоё «у меня всё и так хорошо», а потом засучу рукава и «справлюсь» и с твоей апатией, и с финансовыми трудностями, и с моим нынешним незавидным положением. И тогда всё вернётся обратно». «Всё вернётся обратно» для Юльки, как я понял, означало путешествия, разорённые после её демаршей дьютики, шубки, серёжки, кабаки и прочие «забавы», прежде мною щедро обеспечиваемые.
К слову, не по годам рассудительная Юлька в тот год так затихарилась , что даже с наследником доставать перестала.
Хотелок у жёнушки убавилось, а вот подозрительности... Небезосновательно — грешён. Горбатого, как говорится… Только полиняли мои грешки к тому времени. Стали… «пастэльными» — через «э», хоть правильно, как помню из школьной программы, через «е». Случались они, скорее, по-привычке. Запивались — тоже по-привычке. Но уже не отмаливались. Я себе в ту пору даже оправдалку придумал: память не будоражат — не грехи и были. Скука сплошная.
Так и не понял, как с неизменным коньячным бокалом в руке из рестиков «переехал» в спальню... К монитору. За спиной — читающая жена, в чате — умная душевная беседа с приятной женщиной, на столе — хороший коньяк… Что ещё нужно?! Ну, пожурила Юлька пару раз, мол, спиртяшка «нам» вредна... Она-то и раньше выпивала не больше пары бокалов вина в неделю, а теперь и вовсе «завязала» — молча берегла здоровье для будущего потомства. Всё чаще — в кровати. С книжкой в руке.
Вот в один из таких уютных домашних вечеров и пришло письмо от Теры. Письмо с прикольным началом «Ты — моя осень».
Не к месту хихикнув, я на всякий случай, с деланной улыбкой и фразой «прикинь, Лёха очередную бредятину выложил» обернулся к жене. И тут же снял непригодившуюся гримасу: Юлька явно отсутствовала в реале и в этот раз даже не думала за мной подсекать. Редкий случай — она обоими глазами уткнулась в Бегбедера и на мой смешок никак не отреагировала. Я повернулся к монитору и — так, на всякий случай — приподнял плечи, закрывая большую часть экрана.
«Ты — моя осень», — пробежал я глазами первую строчку и последовавшие за нею …
«Бл…ть, что это?»
По диагонали дочитал довольно длинное сообщение. Это были признания. Любовные.
«Тера! Какого... ?!» - мысленно ругнулся я.
То, над чем мы в чужих историях смеялись и столько раз — теперь в её письме! Да ещё написанном так непотребно-банально.
Я снова ругнулся, разозлившись на то, как легко и буднично Тера умудрилась опошлить нашу дружбу. Да что там дружбу?! Сам её образ, когда-то давно мною придуманный и выкроенный по правильным лекалам из десятка виденных в жизни и журнально-образцовых образов.
Я был… огорошен. Да, именно «огорошен» — стрёмное, старомодное выражение, слышанное давным-давно от одного сотрудника теперь вот пригодилось.
И не скажу, что получил подобное ЛС впервые, но… почему-то именно в этот раз в потрохах за рёбрами противно заскребло.
Я прислушался к ощущениям, и к чувству разочарования примешалось ещё одно чувство — ещё более неприятное. Предательство? Точно. Словно друг, слывший «своим в доску», ни с того ни с сего взял и ударил. Неожиданно. Только что стояли, зубоскалили, смеялись… А он раз — и под-дых. И одним ударом всё ценное, общее, на двоих построенное — в месиво.
Я больше не хотел ни думать об этом, ни видеть чересчур реалистичные картинки, резво подсовываемые раздражённым воображением. Даже закрыл глаза и сильно сжал виски руками - в надежде, что когда физическая боль отпустит, неприятная ситуация само собой рассосётся вместе с нею. И всё неприятное исчезнет вместе с дурацким письмом. Но, стоило мне откинуться на спинку стула и открыть глазами, как воображение явило мне ещё один кадр - статичный, но ещё более неприглядный. На официальном листе бумаги — с шапкой заголовка и печатями — протокольно чернела строчка: "Осквернила отношения проявленным интересом, выходящим за рамки дружеского".
От казённой формулировки - как в протоколе с места преступления - я передёрнул плечами. «Привидится же такое... А, собственно, что произошло?! И что это я «растревожился» из-за ерунды, как пацан малолетний?!"
Я плеснул в бокал коньяка и, заглотив не мудрствуя, через минуту уже читал новостную ленту в ФБ.
«Как она могла?!» — думалось мне спустя час «вслушивания» в собственные разочарование и раздражение. «И главное — зачем?! Всё же хорошо было. И так долго — года два… Или три? Сколько мы знакомы — дай, бог, памяти? Ещё до Юльки «писались»... И до Евы... Когда же Тера появилась? Блин, не помню.
Интересно, а как её зовут в жизни? Тера — ник, понятно. А настоящее имя? Таня? Тина? Нет, точно не Тина. Надо в профиле посмотреть. Но… завтра. Всё завтра. К чёрту эту дуру. Надоела. И башка раскалывается.
— Юляха, а не пора ли нам баиньки?
Ответа я не услышал — было далеко за полночь, и Юлька крепко спала.
***
Я не написал Тере ни завтра, ни послезавтра. Даже её профиль больше не открыл. Я её вообще вычеркнул из жизни — не простил предательства.
С подружками у меня проблем не было никогда; с друзьями, как я неожиданно понял, были. Точнее, теперь и этих проблем не осталось, потому как к утру я осознал, что друг у меня был один — и это была Тера. Вот это «была» я ей и не простил.
Больше туда, где мы с ней пересекались словами и мыслями, я не вернулся. Ни через неделю, ни через месяц. Но с каждой ночью я ненавидел Теру всё больше. К утру и вовсе проклинал. Мало того, что подставила, так ещё там — теперь уже только на её территории — остались любимые стихи, незакрытые знакомства и беззаботные приятные вечерне-ночные трёпы.
Чёртово «ты — моя осень»! И почему именно «осень»? Обычно её обожают и потчуют бальзаковские экзальтированные дамочки, но Тера… Тера! Умная, проницательная, молодая…
Я тут я понял, что не знаю её возраст.
Странно. Я же когда-то — в самом начале знакомства — смотрел в профиле, сколько ей лет. Помню, что младше. Или ровесница? Если даже ровесница — я бы не стал ей писать первым, а ведь написал... Или она первая написала? Не могу вспомнить. И возраст тоже. А может, она и не указывала, а я сам додумал, что моложе? Чёрт, чёрт, чёрт! Я ничего про неё реальную не знаю! Буквально — ничего.
— Так сколько же ей было? — произнёс я вслух.
И тут озвученное «сколько ей было?» меня буквально вспороло снизу вверх; и на слове «было» мгновенно распахнувшийся разрез закончился чётко под кадыком.
Чёрт, как больно…
Надо отвлечься. Надо подумать о чём-то приятном. А это - это всё ерунда. Подумать о приятном... Не страшном и приятном...
Но «ей было» уже вырвалось наружу, стало очевидным, отчётливым и... непоправимым.
Я повторил эти два слова и прислушался. Именно так. «Ей было». Я и раньше — спустя примерно месяц после того злополучного письма — стал ловить себя на мысли, что думаю о Тере, как… Как… Словом, я вдруг отчётливо понял, что её больше нет. И думаю я о ней, как о покойнике. И при этом продолжаю разговаривать с ней. Каждый вечер. Сумасшествие...
И ещё — ругаю… Ругаю её, ругаю… Не могу простить. Неужели она не понимала, что делает?! Неужели не чувствовала, как мне будет плохо без человека, который меня понимает?! Понимает и принимает безоговорочно, безоглядно, с потрохами! Мне нужен друг! Любой, но друг!
Нет.
Мне нужна она…
***
— Вы по-прежнему полагаете, что убили её?
— Нет. То есть, да. Точнее — не её. Я думаю, что убил её отражение. Теру, которая приходила и жила по ту сторону экрана. Или... А что, если и настоящую... тоже я... тоже убил?!
— Вы так и не разобрались в себе...
Мой "экзаменатор" как и в прошлые встречи сидел, подперев голову рукой.
— Я всё пытаюсь помочь вам, но... Позвольте напомнить: это вас — не её, а вас — убила трагическая случайность. Действительно убила! А вы не можете обрести покой, потому что приписываете себе придуманное убийство.
— Я всё понимаю. Звучит глупо. Но я постоянно об этом думаю.
— Зачем?! Простите себя и тогда сможете забыть то, что вас мучает.
Я молчал.
Он посмотрел на меня каким-то обречённым взглядом, и, вероятно, окончательно решив для себя что-то важное, властно произнёс:
— И прочтите, наконец, второе письмо.
— «Второе»?
— Больше их не было. Вы зря боялись, что Тера станет докучать посланиями. Она написала только два письма.
Он поднялся из-за стола.
Я даже обрадовался, когда, привычным жестом растерев лоб, "экзаменатор" направился к выходу. Я так устал от воспоминаний одиночества — только здесь осознал, что всю жизнь был по-сути очень одинок — что единственной мыслью было «пусть он уйдёт и больше не заставляет меня рассказывать мою историю».
Но он, как и в прошлый раз, задержался у двери.
— И вы правы: Теры нет. Но это не вы её убили. Она сама.
***
«Здравствуй.
Зашла попрощаться и попросить прощения.
Ты как? Ноябрь — не самое солнечное время. Но ты не грусти — выпадет снег и станет светлее. Даже без солнца. А пока, береги себя от простуд — носи шарф, пожалуйста. И Юлю береги — ей ещё за наследниками «ходить».
У нас сегодня холодно. В подъезде на вторую дверь поставили пружину, и теперь она, когда кто-то входит или выходит, отчитывается перед жильцами громким «и-бух». Только что «отчиталась» подряд десять раз. Я даже выглянула посмотреть. А там соседский Тёмка из сто четвёртой квартиры… Помнишь, я про него стишок писала «Карапуз из сто четвёртой очень любит букву «р-р-ры»»… Так вот: этот самый Тёмка впервые в жизни увидел «дверь на пружине» и, похоже, очень удивился. Теперь вот проверяет обеих — и дверь, и пружину — на прочность. Бабушка его ругает, а оттащить не может.
Но я не про дверь на пружине. Представляешь, на Тёмке зимняя шапка. Меховая. Настоящая. Это значит, что осени — конец.
Моей осени — тоже.
Ты не сердись, что оставляю тебя без преданного слушателя. На последнее письмо не ответил, но это и к лучшему. Давай считать, что его вовсе не было. Зря я написала то, что написала. Зачем тебя мучила?! Достаточно было просто написать, что пришло время прощаться.
И ещё… что я тебе очень благодарна. Очень. За всё.
Моя последняя осень неожиданно выдалась самой яркой в жизни и растянулась на несколько лет. Я бы написала, что в моём — взрослом — возрасте время движется иначе, но как-то не случилось: ты про года никогда не спрашивал, а я не писала, хотя была готова это сделать в любой момент.
В моей жизни не случилось ничего большого — были «оформленные» серьёзные отношения, были обещающие, были тёплые… А вот романов — надо же, как пошло выглядит это слово — так вот, романов никогда не было. Даже здесь — в заэкраньи — ничего выдающегося со мной не случалось.
Вот и с тобой «бурного и красивого» романа — увы — не произошло. Но случилось что-то большее.
Шесть букв по горизонтали — чуть длиннее, чем жизнь…
Раньше бы я не решила этот кроссворд. Теперь я в нём знаю все слова. И уже нет смысла их вписывать в пустые квадратики — память не только буквы, даже точки расставила по местам.
Ты — лучшее, что случилось со мной. Спасибо тебе за это.
Пора прощаться. Будь счастлив.
ПС: Тера — моё настоящее имя. Но я его уже износила. Впрочем, как и жизнь. Больше ничего не хочу — всё уже было».
