Век девятнадцатый, художник неизвестен: «Кирилловская тоня». Соловки.
Рисунок?.. Литография. Как в песне: река и небо, лодки, мужики.
Дома стоят в крюк рубленые – знаю: бывал я, так случилось, в тех краях.
Но, глядя на картинку, вспоминаю не о проворных плотницких руках.
Напуган монастырь стрельбою зычной с британских кораблей, но враг иной
Придёт под флагом алым в горемычный год восемнадцатый, а век – двадцатый. Мой.
История, рассказанная Тоней, а ей - приданым к взрослости дана
прапрадедом, служившим… Нет. Не стоит. Об этом помнит пусть она одна.
Расколотые вдоль на «тех» и «этих», столкнувшиеся лбами ни на жизнь -
Все - русские, все - русских мамок дети, Русь всмерть не поделившие - сошлись.

А впрочем… ближе к сути. К чёрту стоны! Рассказ о Пасхе. Светлой? Точно - нет.
Хотя... огонь пылал. «Они сожжёны!» - кричали дети. – «Заживо! В избе!»

… и выли бабы жалобно за печкой. Вздыхали и курили мужики.
Потом кино показывали: встреча красноармейцев. Пристань. Соловки.
… вот, собственно, и всё. Ах, да: и литер за цифрою, под ним - «Враг побеждён!
Запасы конфискованы. Обитель… прикрыта. Васька Кононов сожжён.

Плоские головы
учат, как чувствовать,
Смотрят двух-дырно в гортань.
А
там у меня тишь да гладь –
пусто-пусто так...
- Брось! Что ни выйдет -
всё дрянь!

У
пуговиц значатся
в подданных ниточки:
белые – шьют им почёт
И
в-хруст кружевные
стипломы-улиточки.
Чёрные – чёрным
шьют рот.

Ах,
как же без них?!
Сочтены в *гроссах "стразные" -
сбились толпой в млечный путь.
Их
мутны глаза –
хор на слух учит фразы, но
в суть не вникает –
блеснуть.

И
всё б до звезды.
Да в подреберье змейкою
метит инсайт полынью.
Глянь -
липким набухла
моя телогрейка, но
пуговиц слуги тугие
шьют шлейки к ней.
И напевают… **

... увы - не пойму.


*Гросс – мера счета мелких предметов, в пачки по 10 гросс, то есть 1440 штук

Ты мой катарсис. Если выживу,
переживу уже любое.
Моё неверие глухое,
Усилив оборону вдвое,
Впредь никого не пустит ближе.
Мне б только выжить.
… только б выжить…

А снег был густым, как молочный кисель.
Старуха-зима - ещё та постряпуха –
варила… варила… чиня канитель…
И спёкшихся дворников смуглых артель
кляла по-узбекски Руси завируху.

Сипели клаксоны, устав пробивать
Китайскую стену белёного «между».
Высотки без шпилей утратили стать
Да что там! Шпиль адмиралтейства под стать
гроссмейстеру в плен сдал кораблик, как пешку.

Февраль лжесоздателем правил пейзаж.
Наперсник зимы - не стеснён в матерьяле -
Творил чёрт-те что «в киселе» - декупаж.
Сравнял, обезличил в нули, в белый пляж
Пальмиры пастель закатал и устало,

Не мудрствуя, вымарал цвет из всего.
Скучал, но белил. Принялся за одежды.
И вот в монохромных и куцых пальто
Качаемся тактно – нигде и никто.

В зрачках - тишина. В хрусталях - молоко.
И будет ли март?.. Нет надежды.

Февраль писал повестки людям:
она изменщица! Забудем!
Весна мне больше не жена!
Распутна, ветрена, грешна!

И с солнцем крутит шуры-муры.
Был болен я – глотал микстуры.
Хирел. Что, спросите, она?!
Да ничего! Цветёт! Юна!

… февраль был стар. Февраль был зол.
… в сердцах рвал брачный договор.

… и падал с неба белый сор.

От пристальности глаз чужих, молю, укрой меня покоем.
Не подходи, не говори. Не то, что слово о любви, но слово вообще любое.
Расхристанности назидать, прошу, не дай малейший повод.
Врываться в спальню, где кровать двоих не помнит... Словно солод,
Добавленный в кувшин воды, через неделю будоражит -
Пытливые хмелит умы нелепая «помолвка» наша.
Пришли мне лучше тёплый плед – ему цена пять роз. Их к чёрту.

День «зяблика» в календаре на обмороженной скамье
намечен чёрным...
… и зачёркнут.

Прости, я совсем не хотела
тебя обижать или ранить.
Без спроса моими руками
Врачует Бог глубже тела.

Под пошлым, что жгло, но не грело,
В неведомой близким основе
Из боли, вспелёнанный в белое,
рождается мальчик новый.

А помнишь – качались на маятнике,
как гномы - смешные и маленькие?
Герой с героиней, бог с Тарой-богиней –
в стихах можно всё! Даже имя

Выбрать - и поносить.
Выбрали.
Дальше - жить:

Часы с хворь-отёчными гирями
облюбовали. Счастливые!
Взлёты без продыху, как в парке отдыха:
маятник-лодочка нёс
в высь, где хранилища грёз.

Парочку грех не стащить -
с грёзами славно жить.

И вниз, вновь в момент обладания
как в обморок! Рукокасание!
Всего-то! Не более! Но уже «новые»
вектором - к небесам,
чтоб отдышаться там.

Где слаще? Помнишь ответ?
На небе? Мне тоже - нет.

А как, одурев, куролесили!
Гири будили песнями:
не зная слова, распевали «раз-два»,
Стенам с полом кричали: «Дрова!
Только маятник – космос! Да!»

Мы такие крутили фортели!
Но однажды всё утром испортили.

Ключ силком – и замок раскурочили.
А пружина – мы думали прочная ¬-
распрямилась и жалобно: «Ой!»
тут и маятник мятой фольгой
Вниз повис чумовой головой.

Вытек в пол, точно глаз, циферблат –
- Всё! Конечная! Ниже - ад.

Верно.
Всё.
То вчера - карантин.
А сегодня – уже один.
Письма…
всё ещё пишешь их?!
Не пиши.
Нет её в выживших.

И беги! Не гляди назад.
Ещё будешь сто раз крылат.

Эти сношены имена.
Ниже - росчерком:
. . .
Минус «я».

Я жизнь экспромтом прожила. Куда спешила?!
Слова, мелодии роняла впопыхах.
Но песня, узнаваемая в снах,
Безмолвный нотный стан не оживила.

Стою. В душе - сквозняк. В ладонях - прах.

И мой роман - записок шумных блок -
Младенцем непричёсанным за печкой.
Жмёт палец обручальное колечко,
Надетое творцом. Увы - не впрок.

Ошибок горсть. Не выучен урок.

И черновик без правок.
Срок истёк.

... кажется… я умерла.

Сначала пропали слова,
Потом стали глохнуть звуки.
В хвостах рыбьих Гойи руки
(взглянула проверить – слепну?)
ещё управляли цветом.
Потом пропало и это.

И вот прежде милые «Жмурки» -
С картонки из мануфактурки -
жмурься-не жмурься (без толку) -
не в спальню инфантам! Поскольку
даже за здравым пределом
понятно – быть трудно смелым,
когда мир за тряпкой белой.

А впрочем…
судья ли я Гойе?!
Глаза под повязкой.
Мне доля -
Натурщица в жмурках...
не более.

Но вам…
Вам! Блуждающим в лицах
Франсиска - пророчу не «смниться».

... пойду
… я же только проститься.

… темно...
... где огонь?
... и ветра?

... кажется... я мертва

31.01.17

Я стою в панаме новой
От раздумий налегке,
Как сказал один знакомый -
С облаками в голове!
Рядом пыжится автобус
Заглотить бурлящих дам,
Вот малыш пинает глобус
По морям и по горам.
Мчится пестрая планета
В грязных оттисках сандаль!
Впереди макушка лета,
Позади малыш-бунтарь!
Я стою и улыбаюсь
Солнцу, ветру и траве...
Я себе ужасно нравлюсь
"С облаками в голове"!

2009

Как скверно всё случившееся с нами...
А ведь когда скупали в «Пати» маски,
Куражились...
Неправда.
Мы – мечтали:
как классно быть с лицом - и без лица.
Их стоимость была почти ничтожна:
китайские -
в подтёках-оспах.
Краски
Такие, что и выжить невозможно…

Не выжили:
в шрам лица, вдрызг сердца.

Но…
Веришь?
Всё, о чём  теперь жалею,
что парность душ, угаданную сразу,
Под масками похерили
робея
по-честному сыграть.

Два мертвеца -
пытаемся на дубль собрать сил крохи

… но праздник отзвучал…
… жгут метастазы –
… и маски проросли.

А в душу - строки
Твоих стихов…
… как память…
… без лица…

Сто одиночеств износив, в кровь истрепав сто крыльев,
Спокоен ныне. И висит колчан мой на стене.
Я больше не хочу их здесь. Пусть, в доме, как в пустыне,
Где только мартовский сквозняк единственный друг мне.

Курю на кухне. Мир - сонм снов. И сладко неучастье:
В рассвет разбуженный скворцом, веду с ним разговор...
И понимаю... что один... влюблён... и тихо счастлив.
Вы - женщина в чужом окне. Я - узник толстых штор.

Когда-нибудь мы так убьём друг друга!
Остановись, прошу, пока не поздно.
Давай дадим гордыням в руки посох
И за порог их выдворим. Подпругу

Ослабим. Выдохнем. И полной грудью
Вздохнём не для того, чтобы отпеть,
Оплакать, вынести и двери запереть,
А для того, чтоб ровно за секунду

Сказать: «Давай попробуем ещё»...

Да или нет?
Ты слышишь?

... нет?
... ушёл.

Не каждое утро, но часто
Она выходила из дома
С браслетом из строк на запястье.
Знакомо?

Ещё он ей слал ожерелья...

... не верь мне.
Здесь правды - ни строчки.
Сегодня мои украшенья
Из точек.

Они нарисованы пастой,
Фломастером в круг обведёны.
Но я не в обиде:
Дай счастья
Влюблённой.

А мне... - память в дар. Даже имя
Не надо. И письма вдогонку
Не шли. Адресат давно выбыл.
Что толку?!

Погорельцы... с обожжёнными гортанями.
Скарб весь цел. И дом почти не тронут пламенем.

Не пылало - занялось. Бежать бы в пору им!
Нет же! Надо наглотаться - непутёвым - «в дым».

Как случилось?.. Жгли роман... листов так сто. (- Пустых?)
Говорят, пролог какой-то... самиздат... мать их.

...без финала.
Испугались и похерили.

Тут ещё стишки... и спички...
Стоит верить им?

Мой гладиатор маленький,
как ты смела отчаянно!
Шпагой своей коротенькой
машешь, закрыв глаза.
Гневна до слов немыслимых
в твёрдой надежде - выстоять,
бой свой ведёшь неистовый.
И не видна слеза
тем,
кто с трибун ареновых
смотрит на деву смелую.
Опытом снова ранена -
мечена алым в грудь.
Машешь ты шпагой крохотной…
Девочка,
сдайся.
Полноте!
АуреУсы* (золото)
мимо пройдут.
Забудь.

Выброси шпагу острую!
Биться - ему!
Всё просто тут.
Тайну открою взрослую -
он уже вышел в путь.

Быть тебе завтра славленой -
чьей-то наградой.
"Маленькой"
звать тебя будет
званный твой.
Сдайся!
Садись к окну.

Косу,
что в узел спрятана,
вызволи.
В счастье сватанной -
хватит быть гладиатором.

... верь мне.
Не обману .

*Ауреус — древнеримска монета из золота.

- Алиса… (взгляд и стан упруги).
- Алиса? Из страны чудес?
- Смешно. Базилио подруга.
- И что с того?
- Хорош, шельмец.

- Язык ваш остр…
- Да: я не дура.
- Расчётливы…
- Как «Центробанк».
- Поклонница литературы?
- Нет - литераторов.
- Вот так?!

А пишете душой?
- Руками. А вы?
- Бог с вами! Не пишу:
редакторше дел хватит с вами -
давно стишками не грешу.

Поставлена смотреть, чтоб бездарь
не просочилась на портал.
И вам у нас, как есть, не место -
Портал в прописке отказал!

---------------------------
Стою, грущу. Сгущаю краски:
Казнюсь, что на язык смела.
Сказала бы, что я из сказки –
Сейчас бы с адресом была.

Помнишь, как в детстве: секретиком в землю под стёклышко
Прятали фантики – те, что желанней конфет?
И обладая осколком зелёного горлышка,
Были богаче, чем Волгу купивший сосед?

Приговорённые тайной о кладе к страданию,
Как партизаны молчали, крепясь не сболтнуть.

… ты чемпион: с глаз долой похоронена в тайное -
фантик под стёклышко. Так ли уж мало?!
Ничуть.

Гул шагов. Сердцебиение.
Два звонка. Два вздоха. Двери…
- Проходи…-те…, не одета…

Палантин джерси - на спинку.
Платье кашемир - в новинку -
в тон рассвета

на плечо. Зеркал суровость
Полоснула, хоть не новость:
«Ты не лето -

Осень». Но ряжусь в восходы –
те, что в розовых разводах.
Разодета!

Не фисташковый – цвет мяты
у пальто. Пестрят наряды -
шарф… перчатки…

Но не скрасит грусть одежда…
- Это старость?
- Нет. Надежда.
- А в остатке?

-------------------
Пьём мохито, свечи «тлеем»,
два седых Хемингуэйя -
бредим морем

и курортной круговертью…
- Жаль, что поздно я вас встретил…
И минорен

Голос ваш. И взгляд печален:
- Мы, похоже, опоздали.
- Да… Похоже…

----------------
… Стол. Бокал. Один. Без пары.
Мята высохла в гербарий.
… тишь в прихожей.

Я выйду из поезда якобы...
...якобы...
А впрочем, какая вам разница в том?!
За спелым бабулиным солнечным яблоком,
Иль жёлтой картошкой - с укропом, с парком...

Я выйду на станции. Вы не оглянетесь -
Пойдёте за чаем, накроете стол...
И вздрогнет вагон. И вы в нём закачаетесь,
Едва не облившись крутым кипятком.

Я буду стоять в сарафане, зажмурившись -
И стук пар колёсных считать, как года:
Один... вы сердиты... наверное, хмуритесь...
Два-три... а что, если уже «никогда»?!

Четыре... дурная: опять ты за старое.
Пять-шесть... что-то есть в этой глупой игре.
Семь-восемь... Зачем?! Всё напрасно. Нужна ли я
Тому, кто укрылся в своём сентябре.

А вдруг всё же кинетесь звать опоздавшую?!
И ровно на десять сорвёте стоп-кран!

И кот станционный с башкой полинявшею
Мне скажет: «А твой ничего, хоть и пьян».

Малыш подёргал маму за рукав:
- Смотри! Там в небе шарики целуются!
И люд прохожий, лица вверх задрав,
Застопорил движение на улице.

И глядя на влюблённость глупых сфер,
Несущихся в высокое «всё сбудется»,
Народ забыл свои comme a la guerre.
... и полминуты улыбалась улица.

Все отпущены. В быль развенчана,
в гриме девичьем тужит женщина.
Роли сыграны, замки заперты,
безколечные не спешат персты
жизнь описывать в тридевятии:
были принцами — стали братья ей.
Стали други в суть посвящённые,
на все стороны в путь крещёные -
в кельи дальние, в станы грешные,
в сны венчальные, в связи спешные.
Свят, кто верует — да воздастся им.

В грим-уборной – пыль.
На салфетке – грим.

Все отпущены.
Тужит женщина:
приме новой в снах
роль завещана.

Я образ любимого в разных селила. Без спроса.
Иглой патефонной скребла чью-то мерную жизнь.
Строчила и слала им в судьбы признанья-доносы,
Мол, избран, назначен, люблю, снизошла, примирись.

Мне странной казалась избранников непрозорливость,
Где руки навстречу?! Ослепли Вы все? Не пойму…?

… игла патефонная, круги кружа, затупилась.
Но есть запасные. Вот только пластинку найду...

Отражённая в твоих глазах –
я это я.
Отлучённая от зрачков –
ночи тень.
Округлённая в радиус карий –
я вся земля.
Суженная до зари –
прочерк-день.

Я продам к чертям
зеркала.
И умножу лупой
центр двух миров:
я в твоих зрачках –
это я.
а на целом небе
лишь рана…
…шов.

Как шагается легко, когда чувства склянкой наземь.
Не умею быть «никто». Твой не прекращался праздник:
В карусельности хмельной, как принцессы на лошадках
Мы кружили вкруг того, кто включал мотор. Ни шатко

и ни валко, что ни день, заводил ты круг свой звёздный.
Здесь, что месяц - то апрель, что ни час - отбит у прозы
и срифмован в ритм любви, и подарен девам верным.
... карусельный бог, прости. Я умею быть лишь первой.

Пишу нечётко. Ответ немыслим.
Сложились в чётки обрубки писем.
Перебираю – жить чем-то надо;
в глазах нет рая. В руках отрада:
напоминаньем - не всю жизнь пусто.

У дев - на шее.
Мои же бусы -
меж пальцев.
Кем в плен
уговорёна?

Пишите письма –
для чёток зёрна.

Стишат плюсованные минусы -
Старательную рук халтуру -
Квадратом чёрным в люди вынесу.

Срифмую с солнцем Сингапура
(дойдя в трудах до каламбура)
Микстуры дух в регистратуре;
Фигуры след в мануфактуре;
Натуры плен в Прокуратуре;
И к ним шесть строк о сигнатуре.

Блин!
Захлебнусь от «чуйств» -
Как крылисто!

И что ни строчка - красота!

Но на запрос о публикации
Моей а-ля аллитерации
Ответил гугл:
«Гоните дуру!
Храни, господь, литературу!
А эту - в БАН!
И навсегда».

Так мне писать или на..ать?!

Вот в чём вопрос!
А где узнать?

... и в недописанных стихах горизонтальны вертикали -
они от тяжести упали, низвергнуты молчаньем в прах.
Былых иллюзий жаркий лёд не обожжёт покой ваш. Стали
Безликими иконы: Палех на темпере не женит лак.

Строк не родятся образа.
Паломницей бреду далече.

Пыль правит чистопись листа.
Остыли от стихов уста.

Излечит?

Были платья навязчивы! Липли сандали к мозолям.
Взмах... и ситцы упали на берег: «Трезор, стереги!»
И забились в стотысячных брызгах нелепым брасс-кролем
Протоптавшие векторы в вечности - ноги наги.

Мы мальками барахтались, зная, что выплывем точно.
На «слабо» доставали до дна - нам и лужа река.
Голытьба деревенская - времени блёклый подстрочник,
Мы ещё зазвучим - те, кто выживут - ну, а пока...

Ненавидя приехавших к бабкам внучат из столицы,
Строим планы и козни. И звёзды рисуем в отчёт.
Конопаты, лохматы и все, как один, круглолицы...

... високосное лето. И есть до войны ещё год.

Я пойду на турник, упаду и сломаю все пальцы.
Я сегодня читала такие... такие стихи,
Что пять раз умерла. И два раза пыталась сорваться
С перекладины в школьном дворе.
А теперь пью стрихнин -

Возбуждаю сердечную мякоть, побитую в ситец,
И пытаюсь найти в нете ссыль, как лечить паралич...

Не звоните ноль три -
Вы всего лишь, друг мой, очевидец,
Как непрочны фаланги,
когда opponere* кирпич.

*гл. opponere «противопоставлять»

Я молчу мелким шрифтом, ты пишешь капс локом - рolaris*.
Я дышу через раз. Ты пятнаешь мир брызгами фраз.
Я со строчкой, как с торбой: нелепая - всё примеряюсь.
Ты ж в стихах ремюер* - мастер метода Champenoise*.

Одного не умеем: в стовёрстной колейности строчек
Рассказать без оглядки, без оксиморонов снов суть.
И вершим дегоржаж* - выбиваем осадок порочный,
без которого строчки - лишь брызги Шампанского «Вrut».

*polaris - «полярный»;
*Ремюер - мастер: в день ему нужно повернуть тысячи бутылок Шампанского.
*Champenoise - шампенуаз, метод производства шампанского;
*Дегоржаж - выбивание осадка из перевёрнутой бутылки Шампанского.

Всё снится, всё мнится - всё сбудется. Птицей
уносятся мысли в грядущие вёсны.
Мы в мартах моложе и неосторожны:
хмельны безнадёжно. И, значит, случится!

Врасплох, неожиданно... Щит заржавевший
достать из чулана зимы не успеем.
Рассмотрим друг друга - без лат, безодежных,
рукой - безоружных. И даже поверим:

что снилось - весна всё исполнит дотошно,
ноябрьские хвори в хронь, правда, залечит.
Не будем грустить... Здесь живут понарошку.
Я буду не с вами. Но рядом. До встречи.

О, как вы, право, наследили, бывший друг,
В чужом дому - пусть в дребедень безвкусном.
Роняли вазочки, чертили мелом круг,
Сорили словом скверным.
Гадко.
Грустно.
Не то, что мстили -
То, что так искусно.

Раскачались висельники в ночь -
тьмы
сын,
тьмы
дочь.

Тужился их ветер с петель снять –
Спа-
сти.
Об-
нять.

Фонари просились на постой
в мой
дом
пус-
той.

Заливали охрой окон дно.
А
мне
тем-
но.

Свет фонарный - солнце сверху с дном -
на
шёл
аль-
бом.

Наши фото - сад, скамья, семья:
вот
ты,
вот
я.

Те же в занавесках кружева-
о-
клад
о-
кна.

Сосчитал мне маятник года
До
дна.
Од-
на.

На ипподроме букв волненье -
скачки.
гарцуют пальцы, задевая край:

«Я вам пишу»...
стираю.

Правлю прачкой -
служанкой чистоты
и взрослых тайн.

До скрипа с терпких слов счищаю ретушь,
окачиваю,
вглядываюсь в суть.

«Я вам пишу»...
стираю.
В угол ветошь.

Я не пишу.
всё ложно.
позабудь.

взрослые игры, жестокие игры -
«верю – не верю»

плетью измен исполосаны фибры.
спрятаны нервы -

в шнур изолентой вспелёнаны. скованы.
трогай.

слов электричество... только тебя не бьёт
током.

приговоришь - «то не мне». Свет, тепло – транзит,
мимо.

миг позавидовав, сухо отпишешься –
«мило».

взрослые игры. как ты – не надеюсь
не верю

что для кого-то способна быть важной…
потерей

Не носи ты пальто нараспашку. Петергофскому ветру-мажору
Зря таскала охапками взятки в сто червонцев кленовых. Прохвост…
Он не помнит, что кашляешь утром, что осипший, и надо бы к лору.
А вчера… Ну зачем ты сорвался и кутил с ним до тьмы средь берёз?!

Не носи ты пальто нараспашку. Кашемировый шарф... - слева полка.
Как не можешь найти? Ну, да ладно. Вот тебе мой пуховый. Надень.
И не пей… на ветру. Где твой термос? И, пожалуйста… слышишь? Недолго.
…завалился полтак за подкладку. Закатился за занавес день.

Неприкаянный ребёнок.
Не причёсанный рукою
доброй нежной материнской -
чем ты выжил?

В час рожденья в грусть одетый,
как в коросту. Чепчик где-то
ветром сорванный
на крыше.

Весь в подпалинах и бликах
от костров чужих. Пусть тихо -
всё же
слышу

голос твой как в колыбельных
матерей кормящих пенье.
Гладью
вышит

Строчек строй - след «шелкопряда».
Мне тебя не надо рядом -
будь.
Что будет?

В зазеркалье жизнь без отчеств,
паутина-вязь пророчеств -
скрестье
судеб.

Отвергая причастность, чужих отгоняя от сердца,
Он сминал свои строчки обёрткой конфетной фольги.
И топтал скорлупу нежных чувств обезумевшим берцем,
Запрещая участвовать в пляске столистной пурги.

Он хрипел, он стонал, в стол вгоняя слова точно в лузу.
Распиная и раня их кием вчерашней мечты.
И с утра прогонял обнажённую пьяную музу,
Запивая Агдамом ещё одну ночь тишины.

В глазурь ноябрь оплавил остановку -
аквариума плен для серой гуппи.
От холода движения неловки
и варежки , увы , не греют руки.

Прохожий скажет: «В парке все трамваи».
а я отвечу: «Мне трамвай не нужен:
я то окно от бед оберегаю,
я часовой – пусть и насквозь простужен».

Спят рыбки золотые в донных замках,
уже и свет в твоём окне погашен…

А я стою.
вчера... сегодня... завтра.
Я гуппи –
блик озябший,
всплеск вчерашний.