Смотри, как на закате жёлтый лев
Лакает море, выгибая спину.
А море дарит соль тому, кто кинут
Волной судьбы на берег. Осмелев,
Из лапы солнца выскочив едва,
Тревожный бриз лениво гладит плечи.
На коже дня - загар: ложится вечер,
Не выбирая мысли и слова.
Последние упали, отмерев
В неравной схватке разума с жаровней,
И превратились в гальку, слоем ровным
Собой покрыв блокнотный гладкий зев.
Не переплыть всё море до любви
Ни брассом, ни сажёнками.., и даже
Закатный лев, окрашиваясь сажей,
Не вылакает путь мне (c'est la vie)...
А память... - как расплавленный песок -
Пытается собой отмерить время.
Но падает, сгущаясь, ночи темень
И льёт на губы виноградный сок.

Шумит прибой:
- Всё ты, всё ты, всё ты..., -
Катает гальку, вскользь, туда-сюда.
И посреди шуршащей маеты
Журчит, бежит и пенится вода:
Собой заполоняя пустоту,
Обтачивает мысли острый край.
И сердце принимает волн игру,
Хоть и твердит себе: "не умирай", -
Среди камней становится "своим",
Теряя пульс, качается слегка -
Его сонатой моря ловит Крым
И в гальку превращает жар песка,
Все чувства и желанья испарив.
Приняв простого камня серый вид,
Оно - в ладони солнца (c'est la vie)...
- Всё ты, всё ты, всё ты..., - прибой шумит.

Так нелегко услышать тишину.
Она, случайно загнанная в угол,
Зарывшись между старых книг и кукол,
Клад вечности хранит внутри минут.

Она рождает мысли и слова,
По силе равноценные атланту -
Их память разберёт на бриллианты,
Их сердце станет, как лекарство, звать.

Мелодии - все дети тишины...
Гармонии творя собой из звуков,
Она рождает счастье или муку,
В которых мы друг другу не должны -

Свободны быть, и на краю миров
Сидеть беспечно, свесив ноги в бездну,
Не думая о бренном, бесполезном,
Облекшись в тишины неслышный зов.

Иду, а небо ветром дышит в спину,
Как будто призывает:
- Обернись...

Но я гляжу под ноги, а не в высь:
Мелькают кучевые исполины,
Сверкающими белыми боками
Подсказывая, где укрылось солнце -

Заманивает высь
(она смеётся)
Подёрнутыми рябью зеркалами...

Каждый день без тебя - словно павший на поле сражения.
Каждый день без тебя - ранят сердце то холод, то жжение.
Каждый день без тебя - незаметно отцветший цветок.
Каждый день без тебя - путь к тебе, и дорога в ничто.
Каждый день без тебя - тихой болью в душе догорающий.
Каждый день без тебя - грусть бездонная, айсберг не тающий.
Каждый день без тебя - вырезает на сердце: "люблю".
Каждый день без тебя - словно при смерти на краю...
Каждый день без тебя -
- Дай мне руку - родится Вселенная -
Каждый день обновляя бескрайностью жизнь, вдохновенная,
Каждый день раскрывая по смыслам бутон Бытия,
Каждый день претворяя в реальность мечты для тебя,
Каждый день...
Разве могут слова передать всё молчание?
Каждый день тишина собирает надежды и чаяния.
Каждый день - это шаг, ожидание, пламя во мгле,
Каждый день - помогающий мглу и печаль одолеть.
Каждый день...

Ты в мыслях прорастаешь, как зерно,
Тебя сопровождает запах мяты -
Так в будни проникает выходной,
В котором чувства живы, не распяты
Гвоздями суеты давным-давно.

Я прорасту среди забот твоих,
Припомнившись случайно ненароком -
Как у поэта прорастает стих,
Под кистью живописца - светлый локон.
И ты на миг случайно загрустишь.

А между нами - пусто, ничего -
Ни проводов, ни тайны, ни смятений,
Ни маячков, ни счастий, ни невзгод -
Пространство, где былого нет и тени,
Но только память сердца моего?

В чужих глазах танцует вальс весна,
Смеясь над тем, что я грущу одна.

А вот опять и пятничный -
Во всём тоскливый вечер.
Свернуться бы калачиком
И сладко задремать -
Так, чтобы мягкий пледик сам
Укрыл бы нежно плечики,
И укачал бы к небесам
Снов ласковый лиман.

Шум: барабаны уличных музыкантов,
Бьют каблучки апрельский сырой асфальт.
Музыка провожает меня туманно,
Флером летит с рефренов её - печаль.

Грохот резвится буйно-легко джаз-бандно,
Только иная музыка мне слышна.
Город развесил окна домов, как банты,
Чуть приоткрыла тёплый бутон весна.

Музыка разливается по проспектам,
Звуками бесшабашно стремится в высь,
И улетает дальше лихой кометой
Мимо холодной, сбросившей лёд Невы.

Звуками преломляя, творя пространство -
Сеть расстояний скинет весна с души,
Слово по нотам другу отправит: "здравствуй!" -
Слушай его мелодию, не спеши.

Что прошло, отболит, отомрёт, превратившись в почву,
По пустынным местам прогуляется вольный ветер.
Словно зодчий, застывшие мысли вода обточит
И нечаянно новые русла, стремясь, наметит.

Не гляди же назад, не тоскуй. То, что было - было
Неожиданным даром - чудесным и самым лучшим.
Просто верилось в то, что рассказывал мерин сивый,
И не верилось совести... Сердце зашло за тучи -

Тучи ссор и обид собирались плотней молчаньем,
Закрывали всё небо от глаз, утопили в грусти,
Доводя временами до самых краёв отчаянья,
Отнимая мечты и желания... Грусть отпустит.

И на почве былого взойдут молодые травы,
И цветы разольют ароматы весенней были,
И сердца, отогревшись на солнце, поймут, что правы,
Светлой болью отмывшись от горестей и бессилий.

Серые будни - тюрьма для души.
Временами в стенах её нет ни окошечка.
Это усталость, хоть сердце стучит-спешит,
Как поезд - по рельсам колёсами, ложечка -
По стенкам стакана нервничает - биг-бит.
Но вот и окно - душа, случайно
Встреченная где-нибудь ненароком на перепутье -
Сквозь неё проникают отчаянно
Лучики, продираясь сквозь тучи
Недоверия, лени, застарелых обид.

Но бывает, странная, непривычная - распахнёт
Ресницы - ставни, улыбаясь, встречная,
Напоит весной, смажет, как йод,
Ранки души - суетой изувеченной,
Одарит надеждой на перемены, и... ускользнёт.
Потому что жизни текут по руслам, а
Русла сближаются и разбегаются, как рельсы.
И не сойти с рельс - тоже искусство,
Заглядевшись назад - где цветут эдельвейсы
На скалах встреч, а на губах - мёд.

Ни облачка - ясно. Тревожен рассвет.
Звенит тишина, предвещая мой вылет.
Душе от рожденья дарованы крылья -
Поверите?
Нет.
Подняться над бренным желают не все...
Глаза опуская к земле неустанно,
Не выше оценят идей многогранность,
Чем сладкий десерт.
Сурово серьёзны глаза у любви,
Темны - отражается синяя бездна...
Ты веришь! - ах, Марта - ожившая песня!
А сердце кровит.
Не жди, не печалься, верна мне не будь -
Нет в жертве нужды. Полюбуйся на звёзды:
В них тайна - весь мир мой по искоркам роздан.
В остатке - лишь путь.
Взлечу на ядре, пронесутся века,
Порой воскрешая былые тревоги...
Вот факел у Марты. Стою на пороге:
- До встречи. Пока.

Окна многоэтажек в весенних лужах,
Словно яркие лодочки в штиль морской,
Замерли, не качаясь, беззвучно дружно.
Город, в лужи нырнувший, стоит босой,
Сбросив снежные валенки, на пороге
Зелено-голубого шатра весны.
Я плыву сквозь него на мечте-пироге,
А вокруг все немножечко влюблены.
И душа, примостившись на чёрной ветке -
Голой, мокрой, синично звенит: дзинь-дзинь.
О премьере весны в небесах заметкой
Напечатана сумерек ясно-синь.

На границе миров наросла паутина,
и сидит в ней огромный тяжёлый паук,
сверлит взглядом мой лоб:
- Так какая причина
Твоего приближения в замкнутый круг?
Я ему отвечаю, что просто хотелось
чистой влаги испить из того родника,
где однажды губами коснулись несмело
два случайно столкнувшихся, издалека
приближаясь друг к другу по разным орбитам.
- Где твой пропуск? - бормочет сурово паук,
ты забыла, что время прошло, карта бита,
и родник превращается в замкнутый круг... -
и шипит на меня, и глазами сверкает -
этот морок паучий идти не даёт,
выпить душу, как бедную муху, мечтая,
тянет лапу мохнатую - сцапать её.
Он пугает меня. Я хватаю двуручник -
тяжело... Но я всё же пытаюсь взмахнуть.
Ты насмешливо смотришь, и брови, как тучи,
поясняют событий нелепую суть.
Я всё жду - ты поможешь... Но ты беспечален
и не против мохнатых и злых пауков -
допиваешь неспешную чашечку чая,
чтоб отправиться в путь, что ведёт далеко...
- Протяни мне ладонь, отодвинь паутину! -
Ты увидишь, как дождь открывает грозу,
и вдохнёшь свежий воздух, а я не застыну
в паутине застряв на ветру, на весу...
- Но зачем? Нет нужды для геройских поступков.
Снова там, вдалеке, поманила звезда
тонким светлым лучом, полувзглядом минутным -
ты спешишь, оставляя мой мир навсегда...
Улетишь по орбите искать винограда,
отдохнув, обновив неутраченный пыл.
Мой паук будет сыт. Грустно. Так мне и надо -
за наивность мечты (ты меня не любил).

Выйдет луч из-за тучи, сверкнёт, улыбнётся,
не поверит иллюзиям - он не в игре -
и заглянет на самое донце колодца,
где мечта утонула в тоске, замерев.
Доставая мечту, отправляя на небо -
собирать украшение к празднику звёзд -
он подарит мне тайну: паук - это небыль,
и в ладонях надежды мой мир понесёт.

Ты читаешь мой мир, перелистывая страницы,
прикасаешься ласково к буквам живой души.
Остаются следы от касаний - гореть и длиться,
если вдруг ты не рядом - свежи, как зимой самшит.

Ускользая от взгляда, за строчками пряча смыслы,
словно карпы, скрываются темы и вглубь манят...
Я стараюсь следить, чтобы слог был красив, изыскан -
в нём есть камень, вода, чистый воздух, тепло огня.

Строки пишет Творец. Поутру, просыпаясь, слышу:
наполняется нежностью новое русло слов
для тебя одного - эта радость нисходит свыше,
преломляясь в потоках мелодий, как свет - легко...

Проявляются радугой в такт моему дыханью
интонации, танцы эмоций, игра мечты -
я себя познаю, удивляясь - и это тайна
Книги жизни, в которой весь мир мой читаешь ты.

Мурчащее, непременно топчущее
грудную клетку предутренне,
пушисто-когтистое существо,
не тебя ли мой голос внутренний
отыскивает, если грусти невпроворот:
- отогрей-ка мне душу, тёпленькая.

Глазищи, всё понимающие, оливковые,
следят за словами внимательно:
как те взлетают легко
и танцуют то по воздуху, то по скатерти, -
ищут среди них: "молоко"
или "сметана" - вкусно-отзывчивые.

Прыг-скок - под потолком распушающая
хвост победным движением,
а после сигающая вниз
со скоростью болида за мгновение,
хватая верёвочки, как крыс,
устав, мур-сказки бающая.

Тебя, моя киса, зову: Нюшастенькая... -
а ты не идёшь, сидишь -
ты лентяюшка та ещё...

Ты веришь снегу и скупому льду,
Лелеешь холод, остудивший сердце,
Слагаешь "ВЕЧНОСТЬ", не стремясь согреться,
Как бедный Кай, за призрачную мзду.
Ты - зеркало слепой от слёз души,
Глядящейся в тебя, как будто в бездну,
Не помнящей, что горе бесполезно
Для тех, кому мечты не хороши.
Но лёд растает, утекут снега,
Открыв глазам теплеющую землю.
Проснётся даже спящая царевна,
А Герда снова сможет не солгать -
Тогда весной распустятся цветы,
И просветлеет взгляд, внимая чуду:
Живое смело прорастёт повсюду,
Растопит радость призрачную стынь.
Ты улыбнёшься, став самим собой,
Забыв обиды, зло, печали, боль.

На слякоть, вчера отразившую небо,
ложится тяжёлый по-мартовски снег,
рисуя "равно" между "ясность" и "небыль",
в весенней реальности, словно во сне.
Привычная глазу подмена иллюзий -
крошится, ссыпаясь в бесформенный ком,
стирая пространство в намёк без аллюзий
на всё, что прошло, и что канет потом.
И кажется, крошится самая вечность,
рождая ничто, отрицанием слов -
под хаосом снега хоронятся речи,
а дряхлый Харон упускает весло.
Не будет апреля, тем более мая -
ничто возрождения их не желает.

Ты погружаешь мой сон на самое дно грусти.
Лёжа, смотрю на рыб, плавающих молчаливо:
они синеваты и холодны до ужаса - до бесчувствия,
на спинах их расщетинились плавниковые гривы.
Они думают, грусть меня никогда не отпустит,
и застыну навеки, со стеклянным взглядом, как мумия.

Но хватаясь за скользкие плавники, возношусь к поверхности -
где можно дышать, воздух в лёгкие набирая,
где игрой ветерка пробегает рябь остроумия,
до края бескрайнего горизонта - до призрака рая,
лежащего беспечно на тонкой ладони вечности.

Когда-нибудь ты переселишься в рай и будешь смеяться
над всем, что осталось в океане с несчётной рыбой,
не понимающей смеха, лишённой чувства юмора,
а мне волны подарят музыку и улыбку
и мудрый, спасающий от огорчений, черепаховый панцирь.

Выставил бок светящийся апельсин
и ползёт, выдавливаясь из-под земли -
от края, за которым - бездна,
слоны и черепаха.
Тревожно без страха -
начало, взведённое трезво
невидимым режиссёром, не щёлкает, как курок,
но таит осознание того, что грядёт итог.
Что видится там в конце,
где апельсин упадёт в цель?

Серебрится снежок, убегает лыжня,
светит солнце по-мартовски ярко,
приукрасилась ива, синицей звеня -
раздаёт на весну контрамарки.

Ты удираешь от меня - ко мне,
Поскольку нет тебе иной дороги.
Как ни старайся резво "сделать ноги" -
Придёшь ко мне, тоскуя по весне.

Хоть вилами напишет по воде
Зима о невозможности остаться,
Накрыв пути последним снежным танцем,
Она не обретёт тебя нигде.

Придёт весна, капелями звеня,
А ты своё потерянное сердце
Отыщешь вдруг, мечтая отогреться,
Всё там же, где оставил - у меня.

Когда нет слов, куда ни взглянешь - грусть -
Безбрежен океан, недосягаем
Тот остров, где проснувшись поутру,
Звенела радость ложкой в чашке с чаем,
То музыка способна приютить
Споткнувшейся души неокрылённость,
И крылья ей по пёрышкам чинить,
И раны успокоить, затаённо
Надежды робкой сращивая нить.
И отнести туда, где воздух свеж,
Где нет запретов, сроков и регалий,
Где лучик солнца в светлой синеве
Рисует сны о радостном Начале.

Бессонница похожа на ежа:
иголки - в мозг, и мне не улежать -
ну что за подлость!
Встаю, иду нащупывать буфет -
хотя бы чай, а лучше интернет,
словоохотлив...
Блуждает мысль в чугунной голове,
ища уютный стог или кювет -
куда упасть бы.
Бессонница проходит колесом
и колесует мозг. Сон или сом
и головастик
плывут, усами медленно водя,
семиколечный змей шипит:
- Вот я.., -
глотая память,
и мутная спускается стена,
пытаясь мозг в себя запеленать.
Луна, как камедь
желта, и виснет в звёздчатой коре
ночного неба. Хочется скорей,
нет, лучше тише,
по небу плыть и трогать серебро,
глаза закрыв, увидеть свет миров
всё ближе, ближе...

У кошки глаз изумрудный
и мудрый в уютных буднях.
Я ж двигаюсь безрассудно
по спинам снующих дней...
Но всё же, я тоже кошка:
прильнуть бы к тебе немножко...
Но, нет, не решаюсь - сложно
коснуться души твоей.

На ломаном уссурийском
рычат полосато киски,
британцы молчат английски,
топорща вразлёт усы.
Однажды я стану зверем
(хоть слабо, но в это верю)
и съем глупых дней потери,
как мышку от Лао-цзы.

Вчера весь день валил пушистый снег.
Я на канате мысли спотыкалась,
идя к тебе, но мысли было мало.
Слепцом на ощупь, в странном полусне...
Следы, ведя, роптали о былом,
но утопали в пышной круговерти,
она стирала мир до самой смерти,
как саваном, укрыв белым-бело.
А между нами выросло стекло:
твой мир и мой разделены прозрачно -
тот переход, что был, теперь утрачен,
и не хватает самых нужных слов...

Как ни казнись, у грусти есть предел.
У неба нет конца - оно бескрайне.
Стучат колёса. Хмари серый мел.
Летят снежинки. Сковывает тайна
Ход мыслей, утопающих в былом.
Ты только не подумай понарошку
О том, что снова вместе, что вдвоём...
Что было, обернулось снежной крошкой
И затерялось на земном ковре
До вешних дней - в потухшем серебре...

Спустился вечер городу на плечи а ля манто.
Внутри меня романтик стал конечен - почти никто: давным-давно не выходил наружу бродить-гулять, заботами повязан крепче...
- Ну же, начни с нуля - не исчезай! Давай пройдём, как прежде - через мосты, по тротуарам, под руку с надеждой, с мечтой "на ты". И ничего, что молодость мелькнула и отцвела... У города асфальтовые скулы, промокший фрак, и, словно верный пёс, он снова рядом - зовёт вперёд, мечтой освобождая мысль от яда любых невзгод.

Как земля на слонах так и город стоит на котах
(Еж Лиру)

Сквозь щёлочку пара зелёных глаз
и требовательное мяу примагничивают на раз
руки и взгляд, размещаются на коленях,
замыкая мурчанием пространство и время -
это домашний уют.

А снаружи подобные им снуют,
лежат, обитают. Их вид худ,
но город без них был бы пустым,
и выгнувшие спины стальные мосты
с кого бы брали пример?

Как наукой город не мерь,
он урчит и потягивается - чисто зверь
по утрам - в этом его дыхание -
так же, как всё бесконечное мироздание
опирается на спины слонов:

Этот факт забыт, но не нов,
Один из великих слонов - любовь...
Но вернёмся к себе, к городу снова,
к его теплу, лизнувшему Слово
изначальное по-кошачьи. Пусть

планеты, вращаясь, внушают грусть
неизбежностью мысли, что все умрут,
у города есть девять жизней -
они пушисты, когтисты, капризны -
они нас берегут

на невском взволнованном берегу.

Каждое утро, как день на подходе,
два дога огромных по улицам бродят,
чернея, как ночи
клочья.

Уши взмахивают в такт подскокам,
фонари, отражаемы чёрным боком,
очерчивают силуэты
светом.

Каждое утро молчаливые исполины,
мечты хозяйки носят на спинах -
любопытно, но мы
незнакомы.

Не грусти. Неизбежным разлукам не выставишь счёт.
В перестуках колёс разлетятся обиженно боги
И растают, как дым, пустоту оставляя тревоге,
Полноводье печали мечту до стремнин повлечёт.

Помнишь, было касание неба случайным - на миг
Наши антимиры, узнавая друг друга, раскрылись,
И рассыпались. Боль подняла их осколки на крыльях
И упала в закатный кровавый земной воротник.

Перелески чернеют и тают. Молчу невпопад.
Повороты хранят чьи-то тайны, но это не важно.
Пересохшее нёбо, томящая странная жажда...
Всё пройдёт. Даже то, что похоже на вечность и ад.

Оказаться бы посреди Амазонки
и,
лежа на круглом плоском листе виктории регии,
плыть и плыть,
замечая парящие далеко наверху лёгкие облака,
изредка
заглядывая в пасти огромных чёрных кайманов,
пожирающих мои страхи,
отдав мысли
на обед миленьким пираньям,
погрузив чувства
в тушу семиметровой анаконды,
а тело отпустив
сгорать под лучами полуденного солнца:
когда оно прогорит до кости,
оставив миру один скелет,
я закопаю этот скелет в пласт почвы,
где лежат останки динозавров,
чтобы переместиться во времени
и увидеть завропосейдона
во всей его величавой первобытной дикой красоте.

Когда от меня не останется даже любопытства,
наверное,
я наконец-то смогу стать солнечным зайчиком:
невесомо перескакивать с одной детской ладошки на другую
и любоваться искорками радости,
мимолётно
вспыхивающими в глазах.

Капризный нрав когда-нибудь сотрётся
о маяту,
и я прозрею, в зеркалах уродца
вдруг не найду -
найду снежинку, тающую - нежность
в твоей руке,
и счастье, безусловно-безмятежно -
Небес саке...

Лыжнёй сквозь ельник просочился день,
Засеребрились искорки на ветках,
Готовы нас собой осыпать метко -
Ты только палкой в шутку их задень.

Лыжня нырнёт, подставит бок сугроб -
Смешно и колко снег вопьётся в кожу -
Вот так вот лес порой неосторожен,
Как кошка, выгнув спинки шустрых троп.

Темнея, ели молча манят взгляд
В шатёрный полумрак огромных лапищ.
Те, что упали, тянут корни - как бы
Лешонка подсадить в карман хотят.

Но мимо них проносится лыжня,
Задав загадку: "что за поворотом?"
Тебя влечёт январская суббота
Скорее, дальше... Подожди меня!

Скупая дева лепит серебро
на белизну холодного наряда.
В зубах её змеиных столько яда,
что хватит на откормленных коров,
бредущих по небесному двору:
ужаленные, падают на землю,
крошась на мелких мошек. Город дремлет
и ждёт, что с ними вместе я умру,
покусанная белою змеёй,
теряя образ, форму и дыханье -
оно скользнёт в ветвях прозрачной ланью,
сливаясь с беспредельностью её
величества, став пуговицей на
богатом, белом, словно саван, платье...
Но я иду, живая - странноватей
прогулки нет, раз далека весна.
А дева это видит и молчит,
как будто знает трепетную тайну,
хранящую от яда хрупкий рай мой,
к которому потеряны ключи.

Рассвет. Идёт снежок. Исаакий спит.
Припудрен купол. Рыжие огни .
Надмирно ангел шепчет: "Аллилуйя!"
И тихо откликается душа.
И хочется вдохнуть и не дышать,
И вспомнить обо всех, кого люблю я.

У яслей: вол с огромными глазами
собрал в свой тучный стан мою печаль,
осёл молчит - все мысли отказали.
Пещерный свод от взора спрятал даль.

Лежит Младенец в яслях - он сияет,
чудесным светом оживляя мир.
Те ясли - сердце, полное до края,
готовое делиться Им с людьми...

Рассвет, мирская жизнь подходит ближе,
как пёс, Младенцу нежно ручку лижет -
уходит ночь, прекрасна и свята,
оставив в яслях отсвет от Христа.

Первый день после праздника - никакой:
в новогодье нашаривая рукой,
вылезает на улицу слепо в слякоть.
Был бы дождик, но тучам лениво плакать -
скучно дремлют над крышами их бока,
помещая весь город в пушистый шкаф.

Невидима натянутая нить -
От сердца к сердцу, тонкая, не рвётся.
Привязанное нитью странно бьётся,
Так неумело пробуя любить.

А на дворе - кончина декабря
В агонии предновогодней масти:
На дальний план задвинутое, счастье,
Незримо дремлет, память теребя,

Подводится очередной итог,
Скупаются к веселью мандарины,
Бог пишет нами чудные картины -
Кто б в суете их разглядеть помог...

Как выразить Вселенную в словах?
Кусочки пазла выглядят нелепо:
В них вся реальность - странный грубый слепок
С чудесного иного Существа.

Слова кромсают мысли поперёк
И вдоль, и как угодно - всё им мало,
И выкупая смыслы по безналу,
Меняют их на суетный паёк.

А за пределом мысли - Пустота,
И Тайна, и Великое в Былинке...
Я завтра справлю по словам поминки
И пропаду неведомо куда.

У тебя чувствительные пальцы,
У меня - мечтательная кожа...
Если прикоснешься осторожно -
Жар вопьётся в кожу, словно жальца.

Хлопьями летит громоздкий снег,
Пышными ресницами смыкаясь
На бедре асфальта, влипши, тает,
Словно моль на черной простыне.

Словно отставные херувимы,
Устилая перьями бездонность,
Падают с небес мечты так томно
На земное ложе - пантомима...

Не подумай, это не любовь,
Просто крепко сжат капкан объятья -
Крепко так, что силы нет для снятия -
Только таять, таять без следов...

Я не устану думать о тебе,
Когда январь на землю снегом ляжет,
Накрыв её, похожую на сажу,
Самим собой, немного ошалев
От пылкой страсти неба и земли -
Далёких, руки тянущих друг к другу
Навстречу: та - деревья, небо - вьюгу,
Сплетая пальцы в муке о любви.

Я вспомню нас, упавших с простыни
В пучину ощущений так глубоко...
Январь закрутит в пальцах чёрный локон,
И томно ветер в ветках зазвенит.
Земля застынет (в сне или мольбе?).
А если ты окажешься вдруг близко?
Ты - мой январь, я, словно одалиска,
Забывшись, вдруг найду тебя... в себе.

Тараканы, бегущие по канату
последней мысли, множатся,
шевелятся всё быстрее:
- шнеля,шнеля...
- Ахтунг! -
Понимаю: не смогу удержать -
они упадут в пропасть.

Падая с ними, чувствую,
что лечу, скорость растёт.
- Тараканы капут! А-а-а... -
И тут моск, разбившись,
как сырое куриное яйцо,
растекается по асфальту реальности,
которую можно описать
очень просто:
скучаю.

Построю для тараканов клетку
из прутьев несгибаемой воли,
спаянную великой ответственностью
за общее дело продвижения
по пути к светлому будущему.
Тараканы будут ходить
строем точно по периметру
и считать секунды: раз,
два, три - вальс -
Ура! Победа близка:
- шнеля,шнеля...
- Ахтунг! -
Буйная энергия тараканов
вливается в нужное коллективу
правильное русло движения
нетворческой мысли о труде.

Яйцо лежит на асфальте,
забытое мной во имя
победы над толпой тараканов.
Оно морщится, плавится
и скоро испарится в пустоту,
из которой вышло всё -
я перестану
думать
о тебе.

Когда на небе много-много звёзд,
Так хочется плечом к тебе прижаться,
И долго-долго вместе их считать...
И все снежинки, что летят, кружась...
Ты помнишь их причудливые танцы,
Когда мы повстречались не всерьёз?

А нынче рядом - только пустота,
Промозглый холод, мёрзнущий ноябрь,
И много-много молчаливых дум.
Я жду-ищу падучую звезду,
Чтоб загадать желание... Огня бы -
На дне надежды искру отыскать,
Что путеводно выведет к тебе:
Из мрака "никогда" - на свет улыбки,
К теплу души и ласке милых глаз,
К вплетеньям пальцев в музыкальность фраз -
Пространственных, чарующих и зыбких,
Изящно стойких с тишиной в борьбе -

Там, в музыкальном небе - столько звёзд -
Что хочется душой к душе прижаться
И долго-долго вместе их считать...

Чернеет перепачканный ноябрь.
Он гол, ему не скрыться от простуд.
Последние взамен цветов цветут
И радуются, что ноябрь озяб.

А он - в мечтах о нежной белизне,
О снежной мелькотне безмолвных мух.
Пускай нет света - день совсем потух,
Но тлеет грёза о морозном сне.

В тревожную печаль с собой маня,
Ноябрь молчит, надеется и ждёт -
Войдёт зима, и тёплый плед её
Укроет плечи мёрзнущего дня.

Засмотрелся многоглазо
исподлобья темный вечер.
Завалилась в сумрак фраза.
Путь сквозь дождь едва намечен
размышленьем о дороге,
о заботах и утратах.
Стук трамваев - будто слоги бьются в рельсах резко, сжато.

Увези меня, трамвайчик,
в край мечты, где нет печалей!
Еду, еду на удачу.
Многоглазый мрак отчаян.
А удача - может, рядом,
может, канула и нету...
Ждёшь ли, чтобы теплым взглядом отворить на вечер лето?

Я задохнусь в зудящей суете,
В крикливых буднях, в ворохах теорий,
Уйду в бега: впаду в ноябрь, как в горе,
Где всё не то, и все, увы, не те.

Среди промозглых каменных оков,
Зарывшихся в осенних непогодах,
Найду тебя,
В твой мир шагну, как в воду
Невы слетают листики легко.

Сорвёт порывом ветра сон с души,
Твой голос воскресит меня: "дыши"

Мой мозг просверлен в десяти местах!
Ты делал это с пеной на губах:
сверлил сверлом, потом пилил пилой...
И все твердил: "не пой! Не пой! Не пой!"

Но я почти не слышала слова!
Вздыхала, и была едва жива...
И думала: "к чему весь этот сон?
Быть может, ты в меня слегка влюблен?"

А сон разлился в утренний туман.
Я умерла от тех кровавых ран
В тот миг, когда будильник зазвенел.
Ты был жесток в моем последнем сне!

Теперь не говори: "Не виноват!" -
Во сне ты создавал кромешный ад!
Всю жизнь мою испортил ты один -
И не вали вину на бигуди!

Выносимый с работы моск -
горькая,
тщательно выжатая корочка лимона;
нервы - обугленные оголённые проводочки;
душа,
погружённая в формалин -
почивает, отмахиваясь от мыслей,
нарезающих жжжуткие круги,
подобно оводам,
чтобы впиваться
и впиваться,
и впиваться
в обескровленный интеллект.
Мир вокруг - чёрно-бел.

Но на фоне лилового лоскутка неба
появляется
жёлтая ветка клёна,
подсвеченная снизу оранжевым фонарем -
мир обретает цвет.

Остаётся около получаса:
окуклившись,
гусеница смысла
отрастит живые крылья -
и (о чудо!) взлетит
над обыденностью
в пространство Пегасов
и прекрасно далёких звёзд -
в безграничную
глубину
реальности...

Все то, что затевалось, снова зря,
День вывернут изнанкой серых туч
Наружу - тихо бредит, морося.
Я снова - странник, я к тебе бреду.

Ты близко. Только путь к тебе далек...
Тропинка извивается впотьмах.
Жжет сердце неуёмный уголек.
А счастье тихо тает на словах.

Но разгорится день - прогонит сон,
И шестерёнки мыслей застучат,
Закрутит белка злое колесо,
Слова вольются в выверенный чат.

А путь к тебе туманом скрыт от глаз.
Я б босиком бежала по росе,
Когда б лет двадцать скинуть про запас,
И с ними все заботы - все-все-все...

Но что-то есть в печали серых дней -
Глубинный свет, прозрачный и простой.
Он есть, я знаю, и в твоём окне,
Что так чудесно названо душой.

Мерцает путеводная звезда,
Ведя слепых по свету в "навсегда".