В семь утра я давно уже не бываю женат. В рюмочной «Гай-Гуй» (а у нас, на Юге, «Г» мягкая))) хозяйка ищет мерник. Она отвратительна. Величают её (при полном отсутствии величия) тётей Валей. Она разливает палёную водку по утрам, слишком палёную и слишком противную, но крайне необходимую в такую рань, когда другие тёти в других местах ещё не наливают. Жопой еле вертит, долго сковыривает пробку, степенненько не спешит, сука, хотя видит, что клиенту жутко нехорошо и остограммится ему нужно – ой как побыстрей. Она, видимо, пропахла этим заведением, но кажется, что это вся наливайка пропахла ей. И кажется, что вся «Прима» города курится только здесь, и что это едко пахнет синтетикой пластик стаканчиков, а не плескаемая в них дешёвенькая беленькая. Ну, сейчас будет легче. Ёпть… пустая рука не так трясётся, как со стаканчиком. «Орбит» в кармане. От их грёбаного лимонада или кружочка маринованного кабачка шансов стошниться больше, чем от ядрёной жвачки. А ведь для пьющего вырвать первой сотней – это как ушедшая вена для наркомана. Не дай бог мне сегодня оказаться обладателем санированного таким образом желудка!
– Постучи по деревяшке, – советует мне Саманта Фокс с заляпанно-залапанного плаката.
Она здесь бесстыдничает в одних чулках как бы не с начала девяностых, но никто не смеет снять со стены этот ветхий уже чудо-плакат. Чудо заключается в том, что (не верите мне – Вам хоть дядя Митя подтвердит!) в начале восьмого, граммов сто пятьдесят спустя после открытия заведения, плакат начинает благоухать. У нас считается, что он пахнет мускусом этой фигуристой фифы. Вот и сейчас дядя Митя свою утреннюю соточку не закусывает, не запивает, а занюхивает самантовой промежностью. И если теперь его спросить, как дела, то он от души улыбнётся и ответит: «Писевато!». Ну, или примерно так ответит. Тут у всех улыбчивые души, начиная с половины восьмого. Да сами идите… в свой хлам! А я, если завтра утром снова буду с копейкой и не женат, то снова приду сюда, чтобы поклониться мироточению лика несвятой Саманты.
Кажется, отпускает. Мило! Кажется, что впечатление неопрятности в «Гай-Гуе» теперь исходит только от тёть Валиных подбритых, но отросших уже усов. Кажется, вчера кулаком разбил телевизор. Где бы найти бузинную палочку? Ненавижу Лунтика. Ненавижу девочек Винкс. Ну почему балдеть, закусывать, листать Ахмадулину, воображать спальные сальности в контексте самантовой спелости, трезветь, потеть и труситься в абстинентном отходняке приходится под их тупые мультяшные рассуждалки? Доча не причём. А я при чём?
– Я за Вами, дядя Митя!
– А чё сразу не взял двести?
– А чтоб перед Вами суматохи не создавать!
Теперь я снова в очереди (а три человека отпустить – это не меньше десяти минут для нашей горе-барвуменши). А вот и икеевский карандашик, а вот, ещё лучше, – гелевая ручка made in Greece, и блокнотик, и даже – надвигающееся созидательное настроение, как следствие особой проникновенности принятого первого опохмелочка. Ну, и на что я ещё годен в стихотворном блице? Сесть у окошка и не спеша списывать весну или обратиться за темой к своему обогащённому сотней резких капель внутреннему миру? Ох, настиховытворяю! Окурки от судьбы, надежд и сигарет… В пять стоп никак не вписываюсь, как и ты, моя прошлая нежность, – в старые джинсы… Этюдность эндшпиля. Отстойность натюрморта… Интересно, сколько тут мух и откуда они – не сезон ведь?.. Из первоапрельского яндекса? Паскудно стонет тело и скулит дуэт… Как с натуры, эй-бо… Души и форточки… Сорта?.. Спонтом?.. Спорта?.. Аккорда?.. Какого чёрта! «Наше всё» принимался за октаву, оставляя «мальчикам в забаву» четырёхстопный ямб, а у меня, что ли, и на пятистопник рифм не хватит? Харэ халтурить!
Окурки сигарет, надежд и сил,
обмылки мыслей и судьбы обломки…
Паскудно стонет тело. Заскулил
дуэт души и кончика иголки.
Ага, про себя пусть пишут восемнадцатилетние восторженно влюблённые дурочки, а я, старый дурень, давно влюбляющийся невнятно и неуклюже, тоже, может быть, про себя напишу, но… а пусть там в стишке за меня наркоман парится! Ну ладно, и себя, может, дорисую, сбоку и ненавязчиво, – как великий Рязанов мелькает в своих фильмах. Тётя Валентина тем временем активно начала поиск мелочи на сдачу. Это надолго. Строфа – остограммленный гражданин? А к обеду, если знать меру, – поэма? Только кто ж её познает, эту меру, до самого обеда... Так, работаем: игла – яйцо – утка – заяц. По слову в строфе. А дальше кто там был, в сказке? Не помните? Вот и у меня из головы вылетело, ну, или вспомним ещё, или люди добрые подскажут.
Всю жизнь там смерть! Фашист-дезоморфин
убийственней, чем хват Иван-царевич.
Потеть, повыть, чуть-чуть ещё погнить,
чесать яйцо… Час от часу не легче.
Напрасное усилье над собой −
посрать на утку. Всё несовершенней
всплывают дежавюшки – быль и боль, –
как окна неразумных приложений.
– Да вот писатель следующий!
– Проходите, пропускаю! И Вас пропускаю!
– Спасибо, братское сердце, то нам бы по-быстрому.
– Дя чё она так долго-то…
Нахальней, ниочёмней, но слышней,
неслыханней абсцесс – как свист из зала.
На плюшевого зайца на окне
весна-приблуда осенью зевала,
Ох уж эти законы метрики! Хочется написать «подрамник окна», «подстрочник весны», но тогда это уже не ямб. Поберегу в блокноте до будущего трёхсложника. Ого, сколько захомяченных реплик уже накопилось! Давно уже ничего не хочется, а вот весну вдохнуть хочется после унылой рэ-минорной южной зимы. Три месяца – скорее пусто, чем грустно, не новелла, а какой-то позавчерашний репортаж, ни мороза, ни снега, – только ветер над городской суетой и мутное небо, которое как будто накачали мочегонным. Но – весна! И уже не душат ни дождь, ни дословности, на небе больше голубого, всё чаще просветно, и женщины сменили шубки на пальтишки, деловую хмурость – на открыточность улыбок, и, кажется, вот-вот начнут подбрасывать в воздух чепчики в честь гвардии полковника, готового забросать всё и вся шапками. Как-то пару лет назад, когда мы с тобой, госпожа моя Боженька, уже не жили, но ещё изредка поживали, весна в нашем городе… как будто встала в такую позу… как бы это… как бывшая моя сверхсексуальная ты встала после вставившего тебя крэка и после того, как я на коленях выпрашивал у тебя сексуальную милостыню. Было красиво, незабываемо красиво, Саманта на плакате отдыхает, но у меня не вставало и не вставлялось, и осталось только эстетическое наслаждение. Надеюсь, что нынешняя весна – не сильно заразная, и авитаминоз помешает чувствам метаться туда-сюда, как мечется ветер на Ефремовском мосту в Армавире. И если в моём организме всё ещё есть любовь, то пусть она там и сидит потихонечку, догнивает себе и не рыпается. А если есть ненависть – то чтобы не дальше плевков в лицо и ответных получений по морде без тяжких телесных. Это когда любишь безумно – тогда обычно не до ненависти. А умная любовь – это, люди добрые, как? Вот то-то ж. Кстати, по-моему, любовь, как и история, не терпит сослагательного наклонения. Даже если она ещё любовь, ещё не история.
…А тем временем за гай-гуевским окном весна седлает город с расчетливостью женщины, которая даёт и соседу, который говорит, что любит, и коллеге, который уверяет, что «со временем обязательно поженимся», но последнему отдаётся с заметно большей самоотдачей. Думаю, город в этом году что-то необычное весне посулил, навряд ли так пленительна его пыльная взъерошенная брутальность… В начале весны мне хронически, бля-бемоль, душно: душе надоела зимняя спячка, а проснуться «нет ни слов, ни музыки, ни сил». В конце марта всегда хочется этим мартом надышаться так, как будто он последний. А к апрелю душу, вдохнувшую влажного, как будто забродившего городского воздуха, тянет бродяжить. А организм – бодяжить.
беспечно прикрывая ларингит
ладошкой-форточкой. Демисезонность
кошмарных снов постельно упростит
кумарную бессовестность бессонниц.
Закаркали грачи (что те врачи),
а небо пожелтело (как облезло).
Пришёл сосед. Сварил, отщелочил.
Две дозы дезы… лучше гемодеза.
А вот и мой выход, моя очередь! К барьеру!
– Сто пятьдесят и сырок. И стакан томатного!
Не, ну заслужил же! Один глоточек и не спешить дальше, и вчитаться, вмечтаться, может быть, вмазаться ещё… Не быть не может? Но, – и понемножечку, и со вкусом! Клянусь, там, в блокнотике, – не шняга, там есть что посмаковать! Авторская гордость за свежеиспечённое – заслуженное, всегда приятное, но зачастую лживое чувство, которому лучше бы и не верить, как вдатым шмарам в таких вот заведениях за час до закрытия. Но я-то сделаю ещё глоточек… и… разберусь! Блин, как же ж здорово читать себя свежезаписанного под беленькую и плавленый сырок! Нужно только не иссопливиться и подольше подержать равновесие. Равновесие – это когда уже не трусит и ещё не пьяно. Это когда вспоминаешь и число (7 апреля, Благовещение, да что-то там ещё у меня помечено в календарике на стене), и день недели, и мысленно перебираешь всю неделю. Равновесие – это когда в голове гудит Бенни Гудмен, и ты, припразднившись, вдруг начинаешь собираться на базар, чтобы купить детям гуся, по дороге соображая, с чего это так похожи друг на друга Шрек и Иосиф Пригожин. Когда начинаешь думать, как бы в этот пейзаж за окном вписал свою Покинутую поздний Боттичелли, или не Покинутую, а Саманту Фокс в одних чулках, не сильно бы перешарпил? Что значит пьяный бред? Сходите в Третьяковку, и Вы со мной согласитесь: и Unsharp, и HDR были в моде у изобразителей ещё… хрен знает когда. А заодно поломайте голову над тем, каким инструментом выделения фотошопа Шишкин сосен в свою знаменитую «Рожь» наклонировал.
Равновесие – это когда прихлопываешь (как яндекс-мух неделю назад, первоапрельский прикол помните?) таранящие голову дурацкие умности, и когда начинает хотеться чего-нибудь ещё, не связанного с наркологией-физиологией.
В окно сморкался смазанный пейзаж,
весна смеркалась (не по Боттичелли).
Сосед (он – не убийца, а алкаш
и жрец симптоматических лечений)
– Спасибо, прелестница! – Это я Саманте. Кажется, эта британская бестия мне подмигнула!
изрёк: «Пожрал бы что…», и, взяв трёх «кать»,
ушёл за лжетокайским и пломбиром.
Бомбила боль, но стала отпускать,
как пассажира жадного – бомбила.
Мол, никогда, о, девственный мужик,
не прикоснусь едала и анала –
ни помыслом, ни пальцем. Будем жить!
...Σъεβάλασь боль – как будто πωδъεβάλα,
И откуда у меня в блокнотике это жирное пятно? Греческие гелевые чернила расплылись в каких-то пифагорейских кракозяблинах.
как будто понимала: из-за штор
сюжет картинней, там и так всё гнило:
абсцесс, плюс абстинюга, да запор,
депрессия, на женщин – аллергия.
Женщины и алкоголь прекрасно сочетаются у всех любителей выпить. Только я давно уже не любитель, а профессионал. И, если я сухой, то мне довольно быстро удаётся растолковать барышне, насколько я кайфовый чувак, но для того, чтобы полезть целоваться, мне, трезвому, не хватает раскованности (или наглости?). Что это – лезть целоваться – раскованность, распущенность или наглость? Если трезвый, то скорее похоже на наглость, поскольку трезвому мне нравятся только самые удивительные женщины. А если, выпив для куражу двести ровно, идти по улице и предлагать встречным прохожим женщинам потрахаться, то, можно, конечно, и отгрести по полной от невесть откуда взявшегося кузнеца, но, думаю, что это маловероятно: если не пятая, то уж десятая согласится, и конец социологическому опросу. (Добавить в стишок словосочетание «согласных писек»!). И вывод очевиден: предлагать потрахаться случайным прохожим – это не наглость, а раскованность. А вот если в организме уже не двести, – то тут уж, извиняйте, лично мне – не до женщин – вот это и есть распущенность. Тогда только и остаётся добрать «норму», добраться хоть до двуспальной кроватки, хоть до односпального прикроватного коврика, и спать, во сне подставляя для поцелуев эрогенные зоны самым ласковым женщинам мира – тебе, моя бывшая увеличительно-ласкательная чародейка, и тебе, напрочь лишённая английской чопорности леди Саманта. Но это – если сон не страшный. А если страшный… то тогда несвятой Саманте ездит по ушам квартет «И» в полном составе, а рядышком Денис Мацуев ласкает твой, моя святая, клитор, работая пальчиками ещё шустрее, чем в «Полёте шмеля», а потом кто-то из квартетчиков берёт Саманту в лизинг, а кто-то – тебя, но не в лизинг, а со всеми потрáхами-потрохáми, сзади и энергично, и от всей души. И мне не жалко, что вам с ними хорошо, но мне больно от понимания того, как я, должно быть, стрёмен и жалок в ваших глазах на их фоне.
На женщин – то осечка, то не фарт.
Когда любовь сырела в снегопаде,
в окне витал такой же кислый март,
в дверях – плохие новости и βλάδи,
Наша наливайка – не икеевский ресторан: зацепить ботинком могут, словом матерным – ещё как могут, но здесь никто никого не станет рассматривать. Кроме меня. Мужчину, у которого нет женщины, всегда нетрудно узнать. А если женщина есть, то одна или не одна, – определить уже сложнее, я предлагаю для этого оценивать степень слащавости и удовлетворённости в его взгляде. Вот интересно, много ли и что именно написано на лице человека, которому не до женщин? А если безнадёжно любит одну, женат на другой, занимается сексом с третьей, живёт с мамой, ждёт эсэмэсок от дочки и ничего хорошего – от женщин вообще? А почему в женатом состоянии я чувствую себя более холостым, нежели в неженатом?
залипшие на деньги и стихи,
на блудный пот, понты кабацких шиков.
Дочурка позвонит – не позвонит?
Сосед, шит лыком, – где он вяжет лыко?!
Что?! Кто-то спросил здесь коньяк? Да что ж это происходит в нашем городе, босяки мажорят или мажоры разбосячились?.. Ой, а это кто у нас в гостях, что за мамзелька перепутала «Гай-Гуй» и кондитерскую? Симпатяшка в джинсах Levi’s взяла кофе и пирожное. Не только взяла, но и поставила на соседний столик. И так поставила, что мне приходится теперь всё бросить и думать только о том, что эту попу я бы стал выцеловавать для начала прямо в джинсах, и о том, что моделировать мужчину лучше не просто по взгляду, а по взгляду на женскую попу и по жестикуляции, а женщину – по её попе и по манере говорить. Вот за эту джинсовую попу можно и выпить! Практически, за попу моей мечты! За то, чтобы ещё и дальше мечталось! Удачи по жизни, здоровых (не к столу будет сказано, а только подумано) дефекаций и исключительно благих приключений тебе – элегантная, упругая, нестарая добрая женская задница!
Когда-то я считал, что мечты – это удел убогих идеалистов. А если ты сильный и реалист, – то рассчитывай силы, бейся и добейся, мечтать при этом вовсе не обязательно. Потом мечталось, потом отмечталось. Кризис среднего возраста – это когда прекращаешь мечтать и начинаешь сам себя уценивать. Жалко, больно, но уцениваешь, – как уценивают лежалую колбасу в супермаркете. Нет… как уценивали мой чехословацкий костюм в комиссионке на Станиславского после того, как в ЦУМе «выбросили» югославский импорт.
Курить! За шесть ночных часов ушла почти полная пачка «Бонда», упаковка глицина… То в похмельи не курят, а в абстинюге – ещё как… А у меня сейчас – ни того, ни другого. Кстати, баблосостояние человека проще определить по тому, что и где он курит, чем по тому, где и что он пьёт. Дома курит гадость, а на работу берёт пачку поприличней – денег нет. Дома курит подороже, а на работе – подешевле, чтобы не так жалко было угощать «стрелков», – с баблом получше. Ну, а порядочный гражданин курит не задумываясь, что и где. Порядочный – это у кого «всё в порядке». Сейчас докурю, и пора напрячься клеткам головного мозга для создания нескольких вкривь и вкось постанывающих силлабо-тонических строчек в блокнотике.
Там, в наливайке, капает пломбир
на липкий пол (в плевках и хлебной крошке).
Здесь – тело догрызает крокодил,
а душу рвут, вышкрёбывают кошки.
Вы не замечали, что если долго тупить, то потом – мыслеизвержение? Доктора уверяют, что алкаши клетками мозга ссут после пьянки. А регенерацию нейронов они учитывают? А то, что молодая клетка соображает в пять раз лучше старой? Сырок съел уже, видимо. А, теперь и так пойдёт. Понемножечку только.
– Ну, бывай!
– С добром, дядя Митя!
На прошлой неделе на прошлой работе привёл в порядок гирогоризонт и два гировертиканта. Мастерство не пропьёшь. Бόльшую часть калыма донёс и тебе же вручил, моя бывшая радость... Доча со школы приходит – и с порога: «А папа пьяный?». В стаканчике – пятьдесят, значит внутри – двести, значит – слеза щас покатится… Скотина… Ну чё я за пьяная скотина?.. Папа любит вас, детки! И маму любит! Только муторно всё в этом мире бушующем, и удержаться не за что. Повело. Слабый стал. Сколько в меня за день влазило в позапрошлом году, когда я в электричке Мин-Воды – Кисловодск студентам контрольные за две сотни по молекулярке щёлкал? А ведь под два литра! Точнее не скажу, бухучёт у меня тогда не был налажен. Это сейчас я стараюсь строго учитывать – и насколько крепкое бухло бухал, и сколько, и во сколько. В районе ж-д вокзалов торговля алкоголем запрещена! Ага)) Мин-Воды – будка у стоянки электрички, и до Пятигорска – работаю, Лермонтовская – аж три наливайки, Пятигорск – выйти из вокзала и направо, Ессентуки – на перроне прямо, Кисловодск – аналогично и по ту же сторону, плюс чанашки там недорого. Если под закусь, то хорош местного разлива «Стрижамент», если под конфету или жвачку – то лучше «Старку». С утра три стакана тёплых семнадцатых ессентуков из бювета усосёшь – и жив! Обожаю курорты в межсезонье. Как хороша, как трогательна Анапа зимой! Если летом Анапа – дорогая, но вульгарная продлябь, то зимой она напоминает печальную разведёнку, её даже хочется пожалеть, хотя понятно, что сама и виновата: нефик было летом давать всё и всем – и круглосуточно, и посуточно, и за немалые деньги.
Понимаю, что хватит, но я – чтобы сожрать чего-нибудь. Где – целебная вода в бювете, а у нас тут на разлив только левый лимонад какой-то.
– Тётя Валя, соточку мне ещё, и ещё бутерброд горячий, и стакан чёрного чая.
– Огурец с зеленью ложить? Сто сорок с тебя.
Ложить – так ложить. Когда же я тебя потерял, любовь моя бывшая? Не-а, бывших любовей не бывает. Да и не терял я тебя. Сам потерялся, вот и ты у меня вся потерянная. И жить мне у матушки, чтобы не мешать жить тебе и не травить детей перегаром. Если это жизнь. И если жить. Ревность тает раньше любви. Во всяком случае, у меня. C этого момента и начинается душевное оттаивание. Остатки ревности (а, возможно, и менее романтического чувства собственности) уже не заставят забить на твою просьбу не писать тебе смс. Вместо этого : (оцени перемены: ) читаю твой гороскоп. Твой ведь всегда сбывался? И я вроде как подглядываю в замочную скважину: ну что там у тебя с ним сегодня? Как же противно и сложно начинать жизнь по-новой – с оглядкой на без-тебя. Тьфу, ну нельзя уже в моём возрасте прогибаться под любовью, как под гнётом татаро-монгольского ига!
Уже пришёл? Прогуляться бы подольше, проветриться – да наверняка затянуло бы с верного пути в очередное не слишком путёвое место. У мамули дверь железная, как логика. Эта ключей не потеряет. Даже я от нашей теперь на двоих квартиры ключи не теряю, боясь огорчить её сверх всякой меры. Паспорт, кошелёк, телефон, кредитка, – да, терял, всяко было, но ключи – это для мамули святое, это нельзя терять, ключи у меня всегда в кармане, вне зависимости от моего состояния. Мамуля по врачам, видимо, пошла, а телек не выключила. Без её бесполезной ругани налить и откушать рюмку из купленной по дороге чекухи всё же и проще, и приятней. Но сначала – на горшок, и стишок на посошок, там он к концу, вроде, вьётся.
Здесь – жёсткий аномальный натюрморт
теснит портрет и тень анимализма:
прижухли рядом блюдо, пульт и ствол.
На блюде – груша (не дюшес, а клизма),
в стволе – патрон, но руку повело
по кнопкам пульта. Раз – реклама «Натса».
Два – Путин хмурит мудрое чело.
Три – Бузова разруливает βλάδство.
И покурить на балконе. Шестой этаж. На третьем тётя Эля постиранные простынки развешивает. А вот если щас вниз сигануть, много ей по дороге успеть рассказать можно? Же – девять целых и восемь десятых, сопротивлением воздуха и архимедовой силой атмосферы пренебречь, этаж – два семьдесят, перекрытие – сорок сантиметров… «Знаешь, тётя Эля, твои простыни – самые чистые в округе, прости засранца, что пачкаю ненароком, и тебе их всё же придётся перестирывать. Мне тоже не очень-то кстати путаться тут в твоих стропах. Ребёнком меня ещё помнишь? Да и я ж к тебе всегда с уважением! Ну, а ежели для меня не жалко, вон той с лилиями накроешь?» – подумать успел, сказать – нет. И ты только долго по дураку не плачь, моя лучшая бывшая ты. И где прощальный воздушный поцелуй, леди Саманта?..
…А на «Культуре» бард хрипит в усы:
«Но, господа, как хочется стреляться
среди берёзок средней полосы...»
Ну и что это было? Да что ж за день такой сегодня, что скелетистая сука с косой мерещится? С каким влажным апрельским сквозняком заносятся в ноздри мысли о смерти? Можно подумать, что найдутся алкоголики, гораздые сигануть с шестого этажа, если на этом шестом ещё сто семьдесят граммов имеется. Или существуют на свете поэты, которые перед Этим не наклавают что-нибудь в жанре «До свиданья, друг мой, до свиданья» и не отправят в сеть, предвкушая посмертные восторги и лайки? Седьмое апреля… Благовещение. И какая-то отметка в календаре. Ах, вот оно что: сегодня годовщина Игоря Геннадьевича Алексеева (16.01.59 – 7.04.08). Светлая память! Вы читали его стихи? А «Как умирают слоны»? Эта книжечка у меня на полочке, бумажная! Слушайте:
«Я выживу. Да, калекой полуубитым, но выживу. Буду идти по всем ступеням этой муки, буду терпеть... Но лучше открыться. Жаловаться, плакать, выть от боли и страха. Двигаться как-то. Обязательно писать.
Я и буду это делать, понимая, что это уже не литература, а записки, которые писали потерпевшие кораблекрушение. Засовывали в бутылку, которую, может быть, опустошили накануне вечером. До урагана или до посадки тела корабля на клыки рифа. Запечатывали и бросали в море. Почта такая. Почта отчаяния.
…Может быть (скорее всего), не выдержит почка. Тогда кирдык. Гемодиализ. Гемодиализ не позволит назначать курсы химии. Окажусь в больнице. Но и там буду писать что-нибудь. Куплю бэушный ноутбук и буду шлепать по клаве дурь какую-нибудь. Назло всему. Это будет единственной дорогой человеческой. А жена будет вешать эти опусы на сайтах. Как инструкции, блин. Страшнее всего, когда почечная недостаточность и эта клешнятая дрянь объединятся и полностью отшибут мозги.
Не отшибут. Я буду соображать до конца. И писать записки. И заталкивать их в бутылки. И бросать в море. Почему в море? А потому, что там, где сейчас мой город, было море. А категории «было», «есть», «будет» – условны».
(с) И. Алексеев, «Как умирают слоны».
Ну, семьдесят граммов – за Игоря! Светлая добрая память! И – спать! А как просплюсь – хлопнуть последнюю припрятанную от мамули соточку – и чаю! И стишок запостить, только препинаки расставить нужно. Нацеплю мамины очки, Розеналя в руки, и расставлю.
А Вы не читали «Как умирают слоны» Игоря Алексеева? Почитаем вместе сегодня вечером? Присоединяйтесь!
Hosted on Fotki 
