Первоисточник вдохновения:



Чуйский тракт

Дорогу осилит идущий.
Луций Анней Сенека

Море дальнее почуяв,
Убегает с ледника;
По уступам скал кочуя,
Камни струями бичуя,
Между сопками ночуя,
Отражая облака,
Мчится Чуя, мчится Чуя,
Мчится быстрая река.

Чуйский тракт – не фунт изюма
Он суровый и угрюмый.
Попугать людей мастак
Чуйский тракт, Чуйский тракт.
Если ты уперся рогом,
Отшибет его дорога.
Не пройти тебе за так
Чуйский тракт, Чуйский тракт.
А пойде́шь с проводником –
Одолеешь Белый Бом.

Белый Бом – не звон вечерний,
Белый Бом – изгиб неверный,
Над обрывом пыль столбом,
Белый Бом, Белый Бом.
Сверху скалы, снизу пропасть.
Не проявишь прыть и ловкость –
Выйдет встречный караван,
И попался ты в капкан!
Тех, кто горных троп не чует,
Примет Чуя, примет Чуя!
Превратятся в облака
Те, кого возьмёт река.

Он Джунгарский и Мунгальский,
И в истории алтайской
Путнику не враг, но брат
Чуйский тракт, Чуйский тракт.


Душевный отклик:

Шарик сдулся

… из искры возгорится пламя!
А. С. Пушкин

Искру божию учуяв,
Я на рифмы наплевал.
По-весеннему грачуя,
Души песнями врачуя,
В них же грусть-тоску корчуя,
Хряпнув стопочку сперва,
Горным козликом скачу я
Через чуйский перевал.

Чуйский тракт – не фунт изюма
Он суровый и угрюмый.
Попугать людей мастак
Чуйский тракт, Чуйский тракт.
Если ты уперся рогом,
Отшибет его дорога,
Пропадешь не за пятак.
Чуйский тракт, Чуйский тракт.
Сущий дьявол во плоти –
Хочешь жить, так заплати…

Я в стихах умелый фраер,
Только спринтер, а не стайер.
Звучным первый был катрен,
Ну а дальше - дальше хрен.
Как спустился с перевала -
Искра есть, но нет запала.
Хоть об стенку бейся лбом –
Проще «Чуи» «Белый Бом».
Меры тут принять хочу я -
Пережевываю «Чую»…
Но ребром стоит вопрос:
Прорастет ли мой «кокос»?

Нету ягод – лишь цветочки.
Дочитав стишок до точки,
Всяк заметит этот факт:
Сдулся малость «Чуйский тракт».

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Зов

Каждый мечтатель знает, что абсолютно реально скучать по месту,
где ты никогда не был даже больше, чем по тому, где был.
Джудит Турман

Когда ты пишешь мне в Телеграме:
«Я так соскучилась. Как дела?» —
звоню тебе. Говорим часами,
пока закат не сгорит дотла.

У всех свои заморочки в доме:
здоровье, дети, замшелый быт...
В протяжных звуках тревоги тонет
твой голос. Рядом — не гром гремит.
Я слышу сквозь километры связи
и аритмию твою, и страх,
и то, как смерть по воздушной трассе
с гнетущим гулом летит впотьмах.
Ты просишь вновь уезжать скорее
из места, дышащего огнём.

Я закрываю глаза — и веет
цветущей степью и тихим сном.
По белоснежным хребтам Тянь-Шаня
вальяжно бродят отары туч,
и ветры вольные чингисханят,
и зов их сладостен и тягуч...
Сбегают реки с вершин дремотных,
стучат о камни времён Орды.
И седовласый акын охотно
поёт под плеск ледяной воды...
Всё громче песня его и бойче.
Грохочет небо о мой порог.

Я отвечаю тебе: «Не бойся!
В спокойных мыслях ночует Бог».


Душевный отклик:

Связь

Мы всегда в режиме «онлайн» - все чувства проявлены в лайках,..
все мысли в постах... Только память от этого почему-то короче, слова – проще, лица – бледнее,
а люди с каждым днём всё дальше друг от друга.
Олег Рой

Встречают путников по одежке,
А также гаджетам и деньгам.
Вот так и я - продала сережки,
зато айфон есть и Телеграм!

Я о девайсе давно мечтала –
с крутым экраном и картой СИМ.
Но это ж просто кусок металла
без Телеграма и иже с ним.
Теперь все видят, что я не дура,
а виртуальная ипостась.
Спасибо, Паша, который Дуров,
за то, что с миром наладил связь!
Беру айфон и в метро, и в баню,
не расставаясь ни там, ни тут.

Могу погладить хребет Тянь-Шаню,
овец понюхать и степь в цвету.
И поздно ночью, и утром рано,
когда подруга спокойно спит,
вторгаюсь яростным Чингизханом,
чтоб ей поставить себя на вид.
С нее слетает в момент дремота
и больно бьется башкой об пол.
Пощады просит, а пол – ремонта.
Но недосуг мне - на связи, мол.
А мы с подругой – как Киса с Осей,
как два перста – не разлей вода...

И я всегда говорю: «Не бойся!
Айфонам пофигу провода!»

*)

===
Полный разбор полета тут.

Поезд

А поезд на небо уходит все дальше,
по лунной дороге уносится прочь,
а поезд на небо уносит отсюда
всех тех, кому можно хоть как-то помочь.
Наутилус Помпилиус

Давай сыграем в правду или ложь
под грохот дребезжащего вагона –
ты скажешь, что и мухи не убьёшь,
я водки подолью в стакан гранёный.

Ты скажешь, что давно не видишь сны,
где смерть и… смерть. Но жизнь не снится тоже.
По очереди выпьем за родных.
Качнётся лунный маятник тревожно.

Ты скажешь, что не страшно умирать –
расти потом хоть клевером, хоть снытью.
Вдохну с трудом – страшней оставить мать,
не допусти Господь по сыну выть ей.

Вот пуля просвистит – тогда ага,
как тут не спеть для проводниц грудастых?

...Ты молча куришь, пряча в обшлага
сквозные раны на худых запястьях.

Мальчишки спят. Мальчишки ни при чём.
Несётся поезд в призрачное завтра.

Скажи, что мы когда-нибудь поймём,
в чём правда.

Душевный отклик:

Правда или ложь

Верить нельзя никому.
Мюллер

Давай сыграем в правду или ложь.
Но только ты кричи, а то не слышно.
Грохочет что-то так, ядрёна вошь,
что … ни один стакан не будет лишним!

Ты скажешь, что давно не видишь сны.
Соврёшь, конечно - смотришь втихаря ведь.
По очереди выпьем за родных...
Вот только надо очередь расставить.

Потом соврёшь мне что-то про Фому.
А я – тебе в отместку – про Ерёму.
А после перекур – по одному,
пока еще не одолела дрёма.

А пуля просвистит – тогда ага,
разоружать придется проводницу.

...Но нам не страшно будет ни фига -
успеем мы до этого напиться.

Детишки спят, а мы, хоть ночь темна,
не спим – мы проводницу охраняем.

А спросят: правда, что ль? Ответим: на
хрена им?

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Джимми

Не своди глаз с дороги, не убирай руки с баранки...
Да, едем в «Роудхаус»...
The Doors, Roadhouse blues

"Матерь-дорога"1– всё точно совпало.
В ночь одиноко уносит "Импала"2.
В Городе Ангелов3 муторно чёрту.
Прошлое набело, жаль, не затёрто.

Фарами вспорота темень пустыни.
Петлю у ворота чувствуешь, Джимми?
Как монотонно мелькает разметка...
Красная зона: бурбон и таблетка.

Песни глухи, как в пространстве тоннели.
Смоешь грехи в придорожном отеле.
Будешь опять на ментальном распутье
День пропадать в лизергиновой4 мути.

Отзвуки сцены, улыбка Памелы5...
Тень ойкумены очерчена мелом:
Кондоры кружат и лошади скачут,
Мечутся души индейцев-апачей.

Трасса на трипе6 пуста и жестока.
Где эти хиппи с просторов Вудстока7?
Вечности много, а времени мало.
Блюз в безнадёгу наполнит "Импалу".

Творческий кризис недолго продлится.
"Бро, тэйк ит изи". Ты - мира частица.
Пёстрые сны при тяжелом синдроме
Будут слышны в твоём лучшем альбоме.

Солнце предгорья кирпичные лижет.
Всё это вскоре ты вспомнишь в Париже.
В Городе Ангелов муторно чёрту.
Прошлое набело, жаль, не затёрто.
___________________________
1 – старое название знаменитой автодороги «Трасса 66» (Route 66), США
2 – легендарная модель автомобиля марки «Шевроле» 1960-ых годов
3 – Лос-Анжелес, США
4 – основное действующее вещество некоторых психоделиков и галлюциногенов(ЛСД)
5 – Памела Курсон, подруга и муза Джима Моррисона, лидера культовой рок-группы «The Doors»
6 – измененное состояние сознания, нетипичное восприятие реальности или нестандартные для психики переживания
7 – знаменитый рок-фестиваль 1969-ого года в США




Душевный отклик:

Бурбон и таблетка

Что у пьяного на языке, то трезвому и не снилось.
Стадо Коров

Что-то совпало, но что – неизвестно.
Мыслям просторно, аллюзиям тесно.
Ангел, на черта местами похожий,
Громко смеётся в наличную рожу.

Носом распорото брюхо пустыни,
Тут даже трезвый под утро остынет.
Где-то вдали леденеют вершины.
Задраны кверху колеса машины…

В мутном рассудке тоннель на тоннели –
Женского рода, в лосинах и в теле.
Ты же опять на ментальном распутье -
Как бы так сразу и всем подмигнуть им?

Звуки и запахи (жженой резины).
Образ Памелы... а может, и Зины.
Кондоры кружат, и лошади скачут,
Скальпы снимают индейцы-апачи.

Это, товарищи, как-то жестоко.
Дико на Западе парню с Востока.
Он с перепугу поет что попало.
Рядом спокойно дымится «Импала».

Творческий кризис продлится недолго.
"Бро, тэйк ит изи!" – то копы на … «Волге» (!).
Что же, бывает - при тяжком синдроме.
Скажешь спасибо, что жив и не в коме.

Ну а в Париже, в могильном режиме,
Будет ворочаться Моррисон Джимми…
Перлы такие встречаются редко.
Впрочем понятно: бурбон и таблетка.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Ещё раз о маршруте

Следуй своей дорогой, и пусть другие люди говорят что угодно.
Данте Алигьери

Не промеришь на карте всей жизни коварный маршрут,
не охватит его ни такси, ни метро, ни автобус.
Перекаты и мели – они впереди, подождут.
А пока – покрути на удачу эбонитовый глобус

Непогоды, шторма, солнце, ветры на этом пути,
от жары до жары, с перекрёстка и до перекрёстка
Жизнь теряет свой вкус, коль её проведёшь взаперти –
неуютна она, тяжела и особо громоздка.

Нам бы жить, как туристам - все чаще с заплечным мешком,
чтобы дом – не в напряг, чтобы крыша залатана небом,
чтоб мы души учились хранить, не держать под замком,
чтобы - в гости к дождю, не боясь, что живем так свирепо…

Душевный отклик:

Еще раз о туризме

«…но дрожала рука и мотив со стихом не сходился.»
Булат Окуджава

Свой коварный маршрут я промерить однажды решил,
Ибо поднаторел я нехило в туризме и спорте.
Но, такси не найдя, тыкал шилом в полночной тиши,
И поэтому вот эбонитовый глобус испортил.

Что же делать теперь? Впереди неизбежны шторма.
И гроза разразится, как только проснется супруга.
Ждет меня приговор - под домашним арестом тюрьма,
И покажется жизнь навсегда заколдованным кругом.

Но ведь я же турист! Соберу свой заплечный мешок.
Хватит ныть втихаря и чесать озабоченно репу!
Я в рассвет убегу, а потом накропаю стишок -
Про замоченный зной и про дождь, убиенный свирепо…

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Дороги - сны

Дорогу осилит идущий.
Луций Анней Сенека

Дороги — сны, дороги — миражи.
Остановись и расскажи про жизнь,
Где душный город, полный дымных труб.
Ни шорохов стрекозьих, ни запруд,
Ни треньканья вертлявого щегла...
И схемы — от угла и до угла.
Слепые переулки, тупики,
Где снова клином вышибают клин,
Где память стёрта как резной паркет,
Распутиц нет, речных разливов нет,
Нет запаха парного молока...
Всё на́бело, судьба у всех легка,
Сухи́ глаза и голос не дрожит.
Дороги — сны, дороги — миражи.

Но деревенский полдень невесом —
В тени коряги дремлет древний сом,
И детский смех — дрожащий поплавок...
Вторгается в твой городской мирок
Вкус земляники, мяты сладкий дух...
Дороги — сны, дороги...
Я иду!



Душевный отклик:

Сила любви

Любовь зла –
полюбишь и козла.

Жизнь удалась! Люблю такую жизнь!
Мне по душе высоток этажи
И душный город, полный дымных труб,
Трамваев грязных грохот поутру,
Подъездная, с душком застойным мгла
И желтый снег у каждого угла,
И тупики, что задницам под стать,
Где я могу по шее схлопотать
И память отшибается на раз
Под шумный выплеск пары тёплых фраз.
И каждый вдох тут ставится на вид.
Жизнь - как в тюрьме, особенно в Ковид.
Увидят – вздрогнут граждане из сёл.
Но я люблю мой город, вот и всё!

А жизнь в деревне, это мне претит —
Теряю сразу сон и аппетит.
И свежий воздух страшно вреден мне,
Летален даже - с ядом наравне.
Корова – это просто символ зла...
Оставьте ж мне любимого –
Козла!

*)

===
Полный разбор тут.

Первоисточник вдохновения:

Катя + Ляля

Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.

О слезливом и женском, пожалуйста, хватит!
Цацки-пяльцы пускай зарастают быльём.
Поглядите: с утра дальнобойщица Катя
Бодро катит на рыжем КАМАЗе своëм.

Лихо крутит баранку и жмëт на педали,
Что-то там из попсы, чуть фальшивя, поëт.
Катя любит КАМАЗ, говорит ему:
-Ляля…
И за это КАМАЗ обожает еë:

С полпинка заведётся на лютом морозе,
В поворот грациозно заходит опять...
Понимаете, дружба с КАМАЗом – серьёзно,
Это вам не тойоте слезу утирать,

Это вам днëм и ночью – бок о бок и вместе
При раскладе любом. Катя с Лялей на "ты"
И глядят на сидящих в хёндаях и мерсах
свысока... Нет, наверное, всë ж, с высоты.

День ушёл, городами и трассами полный,
Катя с Лялей устали – съезжают с шоссе,
Исполняют им грустные радиоволны
Что-то там о загадочной женской душе.

На стоянке мерцает фонарь одинокий,
Светофоры, как звёзды, мигают в ночи.
Катя спит. И тихонько, под катиным боком
Ляля рыжим котёнком урчит и урчит.




Душевный отклик:

КАМАЗА, или ЛГБТ форева!

О мужском и качковом у нас не прокатит.
Дайте лак для ногтей и щипцы для бровей!
Поглядите: с утра дальнобойщица Катя
Томно едет на рыжей КАМАЗЕ своей.

Нежно гладит баранку, рычаг и педали,
А бывает - приборы целует в ночи.
Катя любит КАМАЗУ, зовёт её Лялей
Ну а Ляля от Кати буквально торчит.

В пику всем ретроградам и жизненной прозе,
Не беря никакие насмешки в расчёт,
Катя Лялю пинает на лютом морозе,
Ну а Ляля хохочет и просит ещё.

Это вам не мужчина угрюмый и пьяный -
Ляля Катю улыбками сводит с ума.
(Кате нравится также трехосная Яна,
Но на Яне директорша ездит сама.)

День умчался, пинками и ласками полный,
Катя с Лялей в обнимку лежат в темноте.
И поют им заморские радиоволны
Что-то там о загадочном ЛГБТе.

На стоянке мерцает фонарь одиноко
И не светит совсем – просто делает вид.
Катя спит. И не слышит, как рядом, под боком,
Ляля, словно биндюжник поддатый, храпит.

*)

Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Время-полдень

1.
В том городе, где жили мы когда-то,
Всё было просто, ясно и понятно –
Ни ночь, ни тени не пугали нас.
Весь город виден был, как на ладони,
Всегда часы показывали полдень,
Не спрашивал никто:
– Который час?

По улицам коты бродили ленно,
Их горожане знали поимённо,
Как и друг друга. Летом и зимой
В одно и то же время воскресенья
Мы заходили в тихую кофейню.
Такой был вкусный кофе, боже мой,
И нежные черничные эклеры!

Уже не вспомню, ты, наверно, первый,
На блюдечко выдавливая крем,
сказал:
– Мы здесь забылись и уснули.
Растаяли в полуденном июле.
Застыли, словно мухи в янтаре.

2.
В тот город наш, каким он стал однажды,
Один и тот же день не входит дважды…
Неумолима времени волна,
И каждый час нам новое приносит:
Метания, сомнения, вопросы.

Крестины, свадьбы, проводы… война.

Мы вдруг узнали, что бывает полночь
Глубокая, в которой тонешь, тонешь,
И сумерки, в которых каждый – сер.

Но иногда с тобой, по воскресеньям,
Идём туда, где в маленькой кофейне
С годами не сменился интерьер.

Над тишиной, кофейным духом полной,
Нам возвестит, что наступает полдень,
Часов настенных радостная медь.

И, значит, время вспоминать о прошлом –
О будничном, незыблемом, хорошем,
И никогда о прошлом не жалеть.


Душевный отклик:

Сладкая жизнь

1.
В том городе, где жили мы когда-то,
Ни разу граждан не было богатых,
Поскольку не работал там никто.
Часы всегда показывали полдень,
Не знали люди, что такое «холдинг» …
Короче, цирк.
Сплошное шапито.

Там только лишь прогуливались с псами,
А те все время щупали носами
Каки друг друга – это ли не жизнь!
И все на свете было всем до фени
Вполне - за исключением кофейни,
Где сразу забывалось про режим.
Про все другое тоже забывалось…

И даже, скажем прямо, забивалось!
С тобой мы ели там - часами – крем.
Зимой в морозы,
каки жарким летом,
Играли мы с огнем и диабетом,
Но побеждали каждый раз в игре.

2.
В тот город наш, каким он стал однажды,
Вползаем мы с трудом, томимы жаждой.
Одышка, лишний вес – ну, хоть кричи!
И каждый час нам новое приносит:
Метания, сомнения, вопросы -

Про стоимость и выделку овчин.

Узнали поздно мы, что сахар вреден.
Не думаем, как прежде, о победе.
Ждем сумерек, в которых все стройны…

Но иногда с тобой, по воскресеньям,
Едим в кофейне булочки с вареньем -
Солдатами невидимой войны.

Наперекор запорам и стихиям
Мы точим крем!.. Потом пишу стихи я -
Небрежно так, по-барски развалясь.

Призывно море теплое синеет.
Хотелось бы фигуры чуть стройнее…
Но с прошлым неразрывна наша связь.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Простыня

День выгорел подобно простыне
из скромного домашнего задела.
Её ты берегла на свадьбу мне,
но, мам, прости меня, не доглядела.
Домой я привела его тайком,
боялась, чтоб не скрипнули перила.
«О господи, и что такого в нём?» –
ты утром говорила-говорила…

…А мне хотелось так его обнять,
укрыть, прижаться.
Старый шкаф – без света –
я распахнула.
Первой простыня
попалась мне – цветастая, вот эта.

Двенадцать лет прошло.
И свадьбы - две.
Постельное менялось ворохами.
И вот сегодня дом наш овдовел,
и я ищу в коморке, в старом хламе,
парадную когда-то простыню,
линялую, застиранную в серость.
И нет пощады выцветшему дню,
в котором мир уменьшился на сердце.

Пустует место. Часто мы втроём
сидели на веранде вечерами.
Вздох старых половиц – горюет дом,
и мелкий дождь подплакивает маме.

Под голову стелю цветной сатин,
земля еще тепла перед закатом.
Прощай,
хороший…
Ты меня прости
за то, что жизнь
собачья
коротка так.




Душевный отклик:


Недоглядела

День выгорел подобно простыне,
в фундамент замурованной намедни.
И мама ни при чем тут – просто мне
Хотелось долг ему отдать последний…
Домой я привела его тайком
(ползли с ним по-пластунски по перилам) …
Как вспомню – вздрогну, в горле – словно ком,
Ведь я сама его надысь зарыла…

… А мне хотелось
просто удивить
читателя
крутым таким сюжетом,
явив свою недюжинную прыть
на слезы разводящего поэта.

Двенадцать лет
за уши притянув,
метафоры рожая ворохами,
недоглядела, блин, деталь одну –
бывают недосмотры со стихами.
Отправила собачку с домом … в ЗАГС,
причем была собачка кобелечком.
В вопросе голубых я как бы «за»,
но только тут сие совсем не в строчку.

Коню понятно, дом наш «овдовел»,
когда собачка позже околела.
История, однако… Даже две -
рядком лежат два бездыханных тела.

На фоне самой грустной из картин,
стиху могилку рою. И собачке.
Прощайте,
детки…
Господи, прости -
за эту вот
двойную
незадачку!

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

А контрамоция обязательно должна быть непрерывной? ©

В истории – контрамоция и нездоровая суета
в полночь перестроившихся мгновений:
по непроверенным сведениям – где-то там
кто-то тычет палочкой в муравейник.

Изнемогая от нетерпения и вселенской любви,
рассчитывает, в прошлое проникая,
сколько бабочек надо ещё убить,
чтобы Авелю не позавидовал Каин.

Если, истончаясь, рвётся памяти нить –
это мы свихнулись или прозрели?
Эй, меня подождите, я тоже готов оценить
геноцид насекомых ради великих целей.

Снова полночь, кто-то выбрался в палеолит:
топчет землю самозабвенно и пылко –
и вот уже то, что помнили и берегли,
вызывает праведный гнев и ухмылки.

Кто-то прихлопнул жука – и рушатся города...
Только привыкнешь, как палочкой снова тычут.
Остановите время, оно поворачивает не туда!
Полночь.
Насекомые вымерли.
Жалко птичек.



Душевный отклик:


Контрамоция? Дайте две!

В истории контрамоция – полезнейшая, скажу вам, вещь.
Полезнее разных рецептов лживых.
Укусил вас, к примеру, энцефалитный клещ.
Часок контрамоции – и вы живы!

Поминая сердечно японского городового мать
от Москвы и до самых, пардон, окраин,
с контрамоцией легче как-то понять,
откуда на Руси взялись Авель и Каин.

«Если, истончаясь, рвётся памяти нить»,
и Альцгеймер уже не за горами,
контрамоция таки может память вам заменить,
не давая навек отчаяться в личной драме.

Снова полночь, контрамоцикл свой завожу -
и до утра на нем давлю тараканов.
Таракан – это вам не какой-то там жук.
Не возьмешь на понт, разве только тараном.

Как-то хлопнул себя по лбу – одного наповал.
И поехал - в астрал, по Дороге Млечной.
Только ветер звёздный тихо-тихо на ухо мне напевал:
«Эх, чудак-человек…
Оставь…
Тараканы вечны!»

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Туфелька

Эта золушка в оранжевой жилетке
очень грустно улыбается… и редко;
держит вахту на одном из переездов —
вдалеке от королевств, балов, оркестров;
капитанский мостик свой не покидая,
дирижирует локомотивной «стаей»;
провожает в путь спешащие составы,
все мечты умчаться вслед — пока оставив.

Только снятся ей не пляжи дивной Ниццы,
не кареты-тыквы и не чудо-принцы.
Им с сынишкой бы найти такого папку,
кто бы мог сгрести их ласково в охапку
и умчать от этой жизни беспросветной
из промозглой комнатушки — в царство лета!..

...Но ночами мимо золушки со свистом
мир несётся многолико-голосистый.
Мир вагонный...
Он «принцессе» лишь подвластен.
И фонарь в её руке всю нoчь не гаснет!*

...B тишине звенящей полночь — с ноткой тайны.
И луна на небе — туфелькой хрустальной...
------------------------------------------
* дежурные по железнодорожным переездам при свободном пути встречают ночью поезда c прозрачно-белым огнем ручного фонаря.



Душевный отклик и незлобивый подмиг:

Неисповедимы пути железные

Нашу Золушку обидел кто-то крепко.
Знать, подружки настучали больно в репку.
До утра намедни что-то отмечали,
А теперь она с фингалом и в печали.
Только правит, переезд не покидая,
Поездами, что бегут сюда с Валдая,
«Фонарем» светя проезжим машинистам
И мечтая о высоком и о чистом.

Прошлым летом быть пришлось ей за границей.
Добралась, сама не знает как, до Ниццы.
Оторвать желая тамошнего «папку»,
Всех мужчин в летах гребла она в охапку.
Только гады вырывались и пищали,
А жениться - не затянешь и клещами.

… И теперь вот мимо кассы и со стуком
Жизнь несется в не туда – такая штука.
Только хочется ей выбиться-пробиться,
И опять поедет этим летом в Ниццу!

...B тишине звенящей полночь — с ноткой тайны.
И луна глядит с небес на Гусь-Хрустальный ...

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Заложники чужой войны

Животным зоопарков, пострадавшим в военных конфликтах, посвящается.

В апреле здесь лениво лампы грели
Вдали от джунглей, пьющих сладкий зной.
Оттуда, сквозь лианы пламенея,
Фантомом небо грезилось порой.
В угольно-ограниченном уюте
Зажатый под всевидящим стеклом,
Хранящий за закрытой дверью утро
Жил мир, где время шаркая текло.
Их было приблизительно двенадцать.
Живую ртуть попробуй сосчитай —
Вихрь обезьянок самой разной масти!
В родной семье им люди — не чета.
Смешалось что-то детское в их лицах,
И что-то стариковское чуть-чуть,
Тоскливое, но доброе таилось
В глазёнках, излучая свет и грусть.
Тот день перечеркнул двенадцать жизней,
Обрушив смерть сквозь крышу и стекло
На жаркий юг, так ласково-капризный,
На крылья пальм, на терпкий флёр кустов,
На брызги мандаринового неба…
Осталась пыль, обугленный пустырь.
В зияющий разлом пустила верба
В пушистых почках тонкие ростки.

Душевный отклик:

Заложник речевой приблизительности

Любителям животных, не дружащим с русским языком, посвящается.

Я в школе с русским дружен был не шибко,
Вдали от джунглей, прерий и лиан.
И по тетрадкам бегали ошибки,
Как будто стаи диких обезьян.
Но зимней ночью снились мне пампасы,
В которых неба абрис пламенел.
И я балдел, не отходя от кассы,
При виде этих экзотичных дел…
Мне было приблизительно двенадцать,
Когда попал впервые в зоопарк.
Зверям не уставая удивляться,
Вольеры представлял рядами парт.
Макаки – это чистая умора.
Как будто бы в квартирах, но без штор.
В них было явно что-то от Егора
И от Оксаны тоже кое-то.
Я видел в них своих друзей по школе,
Что корчили мне рожи день-деньской.
Короче, дал я тем макакам волю.
Теперь они живут в степи донской.
А я с тех пор их опекаю плотно.
Ведь трудно им, понятно и ежу.
Слыву окрест любителем животных…
Вот только с русским так и не дружу.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Морю не важно

Где одинокий баклан на валун присел,
Двенадцать апостолов ловят руками рыб.
Младший так много любил, что от горя сед,
Старший так много бродил, что от солнца рыж.

Шаг – и ступня на песке оставляет след,
Вздох – и волна заполняет следы водой.
Старший апостол от света почти что слеп,
Младший от многих вопросов почти немой.

Рваные джинсы синее самих небес.
Каждый с крестом, но у каждого жребий свой:
Старший не верит, что Бог навсегда исчез.
Младший не знает, что Бог до сих пор живой.

Старший апостол вином запивает смех.
Думает младший, что друга убьёт потом.
Морю не важно: накормит, забудет всех.
Рыба последнее время поймала ртом.


Душевный отклик:

Морю пофиг

Где одинокий баклан под скалой присел
(Ибо стесняется птица нескромных глаз),
Ловят апостолы рыбу – и млад, и сед,
Веря в примету – проверена много раз.

Но не в воде (потому что в воде трудней),
А на песке, предварительно разбросав.
Каждый - свою, умиляясь вовсю над ней
И вспоминая библейские чудеса.

Рваные джинсы до пояса закатав,
Каждый с сачком, но у каждого метод свой:
Старший приемы заимствовал у кота,
Младший слегка помогает рукам ногой.

Старший свою наконец-таки отловил.
Младший - ни с чем и товарищу - финкой в бок...
Морю же пофиг поступки двоих чудил,
Да и десятка соратников, видит бог.

*)

====
Полный разбор полета тут.

Двенадцать братьев.

Полночь в гостиной пробьют часы. Искрой стрельнет камин.
Больше не стоит ничьей слезы право не быть людьми.
Лучше отсюда беги, сестра, юную жизнь любя.
Братья сорвутся в вороний грай и заклюют тебя.

Зря ты искала, бредя сквозь лес, рада была, найдя.
Смерть нам готовил маньяк-отец из-за тебя, дитя.
Тьму в наших душах, перу под стать, ночью не побороть.
Когти и клювы, острей, чем сталь, жадно вопьются в плоть.

Клятва двенадцати жжет сердца, лавой ломая льды.
Нежный овал твоего лица не отвратит беды.
Каждый из братьев теперь другой – в ножнах от крови ржав…
Что ты с улыбкой глядишь в огонь, тонкие пальцы сжав?
*
Гулко в гостиной часы пробьют, щелкнет камин щепой,
Но ничего не спасет уют бархата под щекой.
Милые братья, бегите прочь ради всего добра,
Или, как только наступит ночь, вас загрызет сестра.

Кротость сползает с лица, как лак, ласка шелков тесна…
Что мне готовил отец-маньяк, лучше бы вам не знать.
Злу преступить непреклонный путь вы бы могли посметь –
Вот, получается, почему вам присудили смерть.

Желтыми станут мои глаза, плечи покроет мех…
Разве крапивной пеньке связать нас непреклонных всех?
Месть ли, безумство в тринадцать жал – крови важна ли цель?
Сказочник, кажется, ты солгал, счастье суля в конце.

Душевный отклик:

Ужасы нашего городка

Только лишь полночь часы пробьют - сразу стрельнет камин.
Путник, пусть даже ты жутко крут, помни - ду нот кам ин!
Лучше отсюда беги, чудак, с искрами не играй!
Здесь на куски разрывает мрак злобный вороний грай.

Бывшие люди, черней смолы, когти вострят на бой.
Жесть предрекая, скрипят полы яростно в час любой.
В небе крадется луна, как тать, чтоб чемодан спереть.
Даже не думай, приятель, спать. Спящий находит смерть.

Вам, посетители, здесь не тут, быт в городке непрост:
Вороны в ножнах у нас живут вместо вороньих гнезд.
Крыша у всех набекрень, течет - каждый немножко ржав…
Что ж ты, читатель, оскалил рот, дико конем заржав?
*
Звякнут часы - и еще не раз, «щелкнет камин щепой».
(Видит нелепость отдельных фраз даже совсем слепой.)
Гости столицы, «бегите прочь ради всего добра»,
Или костей, как наступит ночь, вам уже не собрать.

Лак на лице у хозяйки злой в лунном луче блестит.
Губы же красит она золой – адский, короче, вид.
Корчится молча отец-маньяк в погребе под пилой -
Вырван язык-то, и это знак: мол, под стрелой рукой не стой.

Желтым отливом сверкнут глаза, жуткий раздастся смех.
Любо крапивной пеньке вязать неосторожных всех.
Мигом собьется любая спесь страхами не из книг…
Курит в сторонке, на нервах весь, Стивен, который Кинг.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Двенадцатый апостол

Гефсиманский сад занесло песком.
Над барханом ветер гудит самхитой.
Всё слизало время — оливы, скот;
и Мессия сгинул в веках, со свитой.
Кто не лгал, кто лгал — в круговерти правд
потерялся библий ветвистый эпос.
В тридесятом царстве текущий Ра
бороздит со змием на лодке небо.
Верный змий шипит: «Хочешь, повторим?
Я спущусь, — трет шею, — вернусь Иудой.
Воскресим Ромула, отстроим Рим.
Перепишем Ветхий Завет под Будду.
Целовать не буду, и не проси!
Толерантность в горле застряла костью.
Хочешь, сыном станет индийский сидх?
Шаманист-язычник? Нет, лучше — гностик!
Переврут всё, шельмы, но в том и суть —
наберем попкорна, поржём в подушки.
Не успеешь глазом опять моргнуть —
всё спалят, затопят, сметут, порушат».
Ра молчит, рукой отгоняя ос.
Поплавок дрожит и блазнит уловом.

Змий от скуки дернул себя за хвост.
На устах у Ра зародилось слово….



Душевный отклик:

Сон с бодуна, или Клин клином

Мне приснился раз Гефсиманский сад,
Занесенный неким зловонным илом.
Я картине той был и сам не рад,
Но сменить сюжет был, увы, не в силах.
И несла меня круговерть неправд
Сквозь пучину лет, аккурат по кругу.
Вдруг смотрю, течет солнцеликий Ра,
И уста его изрыгают ругань.
Задаю вопрос: «Почему ворчим?»
Отирая рот от воды соленой.
Ну а он в ответ: «Видишь, строю Рим?
Но попутал бес, то бишь змий, зеленый.
Он мне стол накрыл, насулил утех.
Хоть и стыдно мне, только врать не буду:
После этих яств и напитков тех
Закосил Ромул с бодуна под Будду.
Не пойму теперь, как мне с этим жить,
По какой из библий давать уроки.
Это сущий бред, это просто жуть.
Голова трещит от такой мороки.»
Мне знаком вопрос, я в карман полез
И достал пивка и сухую рыбку...

И растаял мрак, и пошел процесс -
На устах у Ра расцвела улыбка.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:


Шкатулка
© Царевич Александр

Таине

в мягких стенах панбархатной тьмы,
сквозняках, шелестящих негромко…
мы пробудем до нужного срока
в музыкальной шкатулке зимы.

да, нам здесь не видны облака
и не слышно ни моря, ни птицы.
но зато, ты поверь, не случится
ничего до момента пока,

кто-то в руки шкатулку возьмёт,
повернёт рычажок незаметный…
столько музыки грянет и света,
столько воздуха, бьющего влёт!

ты стряхнёшь с нас дурной полусон
и на волю вспорхнёшь балериной.
я останусь невзрачной пружиной,
на которой и держится всё,
что танцует, смеётся, звенит,
отзывается долго и гулко.

– не разбей, дорогая, шкатулку –
всё, чего я прошу у зимы.[/i]

Душевный отклик:

Ящик

замурованы в стенах из тьмы,
не боясь сквозняков шелестящих,
еле слышно сыграли мы - в ящик
музыкальной шкатулки зимы.

здесь проблемы с кормёжкой, увы -
нет ни мяса, ни рыбы, ни птицы.
не удастся ничем поживиться,
кроме всяких метафор кривых…

кто-то в руки шкатулку возьмёт -
по весне или, может быть, летом -
и достанет из стенок скелеты,
и стряхнет паутины налёт.

забренчу я с тобой в унисон
тазобедренным тощим суставом
и, собой возгордившись по праву,
запою, как когда-то кобзон,
тихо так - про грибные дожди
и созревшие где-то там вишни…

лишь любовь будет третьей и лишней –
от скелета объятий не жди.

*)

=============
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Большая элегия
© Царевич Александр

Одному поэтическому сайту…Но! Все события и персонажи вымышлены. Любое сходство с реальными событиями и людьми случайно.

I.
Туда, в одном унылом декабре,
Доставили меня по первопутку…
Свой срок в филологической тюрьме
Я отбывал за мелкие проступки:
[Стихи утяжелял квадратной скобкой
И как попало рифмы расставлял]

Я в жизни видел много разных тюрем,
Но мне довольно сносно было в этой:
Проветренные камеры пусты,
А в одиночке – чистая постель.
На полках – книги строгими рядами,
В оригинале Кафка и Шекспир.

Кормили, правда, как в любой из них,
Однообразно: пресный Даль на завтрак,
Ефремовой трёхтомник на обед,
Сонет на ужин – твёрдый, как подошва.

II
И каждый день я вздрагивал, когда
Гремел ключами строгий надзиратель.
Нас приводили в полутёмный зал,
По ноутбуку каждому вручали,
Чтоб мы писали длинные стихи.

Формально ничего не возбранялось:
Верлибры, палиндромы, хокку, но,
Едва немного отклонялись строки
От верного классического курса,
Хозяин появлялся сразу. Тем,
Кто ритм и рифму благостные рушил,
Он лил в бокалы тёплую бурду –
Коньяк с одной звездой. Гертруда, пей!
– он говорил. Гертруды, каясь, пили,

И Гамлеты, чего уж там… Вообще,
Он парень – неплохой, наверно, был,
хоть я не понимал его ироний,
да и в глазах – коровьих и бездонных
Не виделось ни радости, ни боли –
Лишь точных рифм блестящее стило.

III
Я ночью, лёжа в камере, смотрел
На трещину, ползущую по стенке,
и засыпал. Увы, не снились мне
Дыханье моря, женские колени,
А только зал огромный, стеллажи
С хрустальными громоздкими гробами,
В них безнадежно, беспробудно спали,
Да-да, стихи хозяина тюрьмы.

Я гладил гроба мертвенный хрусталь,
Как на бокале, оставлял дыханье
Своё, и мне казалось, оживали
Стихи… открыв красивые глаза,
Шептали что-то,
Но звучало грозно: «Нельзя!»

IV
Обычным утром – в шляпе и плаще
Я из тюрьмы таки досрочно вышел,
За поведенье сносное, за то, что
Пообещал вообще не рифмовать.

Весной дышало море. Корабли
По небу мандельштамовскому плыли
На юг, и даже каменные львы –
[которых сроду мясом не кормили],
От солнца жмурясь, выгибали спины,
Натачивали когти о гранит.

Я пиво пил, вгрызался в шаурму,
Смотрел на мир – до одури прекрасный
И жизнь, за всю бессмысленность и праздность,
За рифмы, за безрифмие, за ммуу-
- жание своё, за новый пыл…
И даже за тюрьму – благодарил.[/i]

Душевный отклик:


Ода себе, любимому - соответствующего размера

Одному поэту голубых кровей… Все события и персонажи всамделишные.
Любое сходство с реальными событиями и людьми умышлено.

I.
В одном зело унылом декабре
Я тут явился миру - как мессия!
Явился злым, но сразу подобрел:
Толпа уже автографы просила.
[Пришлось покруче выбрать аватарку -
Не падать же лицом дебелым в грязь!]

Я в жизни видел много разных сайтов,
причем на всех базарил молодецки,
Пытаясь, как и все, существовать,
Рифмуя строки с горем пополам.
Господ и дам нещадно «разводил» я,
Почти как мой предшественник Шекспир.

И с барского царского плеча им раздавал
Намеки на известность и на опыт,
Мол, был практически на небо вхож,
Чем вызывал овации и шепот.
[пардон за рифму, вылезла сама]

II
И каждый раз тащился я, когда,
Раззявив рот, очередной читатель
Меня с благоговением читал,
Записывая в книжечку цитаты,
Чтоб после их в стихах употребить.

Наружно я был скромным и смиренным,
Но мой бунтарский дух внутри кипел,
Поскольку не приемлю вовсе рамок
И прочих всяких разных заморочек,
Покорный лишь Перуну одному!
Верлибром жег я жалким смердам души,
Им лил в бокалы тёплый самогон
И говорил, французский, мол, коньяк!
А те икали, но послушно пили.

Хозяин был парнишкой неплохим,
Хотя царям, конечно, не чета.
Его я даже сделал панибратом
и по плечу похлопывал частенько.
В моих глазах невинно-васильковых
сплошная снисходительность цвела.

III
Я ночью спал и видел дивный сон:
Хозяин, будто клоп, ползет по стенке,
а я его десницей царской хлоп!
И он не пляшет больше летку-енку,
А только лапкой сломанной сучит -
Безрадостно, безмолвно, безнадежно.
А я, не просыпаясь, умираю -
От смеха, вплоть до самого утра.

Признаюсь, хохотал я не всегда -
Случалось, снились ночью и кошмары:
Смеялся кто-то надо мной, любимым,
Да так, что аж закатывал глаза…
Но крики типа «А король-то голый!»
Мне были пофиг, ибо я нудист.

IV
А утром снова я спешил на сайт
[который давеча нещадно хаял,
тюрьмой старорежимной обзывая],
Чтоб всех и вся поэзии учить.

В уме же видел море, корабли…
По небу с Бродским мы на пару плыли,
Нам пели дифирамбы соловьи –
[которых сроду баснями кормили],
Но я и Йося в ус не дули даже,
Поскольку были выше соловьев.

Я цвел и пах на небе нагишом,
Смотрел на мир презрительно и строго,
Себя воображая вровень с Богом.
От этой мысли было хорошо…
А стыдно, стыдно не было – отнюдь -
За эту вот голимую фигню.

*)

Первоисточник вдохновения:

Булгаково
© Царевич Алесандр

Таине Ким

пока братва валила всякого,
с кем было им не по пути,
уехал я в село Булгаково,
на время, дух перевести.

там девяностые замешкались,
увидев тишь да благодать,
там, горькую допив, не вешались
и не дрались – ложились спать.

ни ветер не свистел, ни пули, и
на цыпочках являлся снег.
короче, всё по Ахмадуллиной:
даруй мне тишь библиотек.

и часто, в сумерки потухшие
я выходил и шёл туда,
где в церковке полуразрушенной
сочилась из камней вода,

где было грязно, оскотинисто:
сквозила темь из всех углов,
где мелом на стене: «Бог милостив»
и «А+Б = ЛЮБОВЬ»

бродил, пинал стекляшки тусклые,
в ладони плавил серый снег...
я ощущал, как заскорузлое
и злое таяло во мне,

и расцветал в душе, как в храмине,
белее белого цветок...
да, времена не выбираем мы,
но, верю я, ты знаешь, кто

меня тогда из мрака выпростал,
своей невидимой рукой,
кто за меня просил и выпросил
не только свет, но и покой.

Душевный отклик:

Нелишьбыкаково

в подлунном мире много всякого,
злодеи всюду портят кровь,
а вот в селе Нелишьбыкаково
все думы только про любовь.

мы, как увидели, опешили –
повсюду тишь да благодать,
ни разу жители не вешались,
не сквернословили про мать.

там даже горькую не пили, и
на цыпочках ходил пастух.
ну разве ж это не идиллия -
на цвет и запах, вкус и слух?

и даже что-нибудь протухшее –
капусту или яйца там -
в компост сейчас же бабы ушлые,
на радость грядкам и кустам.

там было чисто и ухожено,
а в местном клубе был рояль (!),
и умилялись все прохожие,
на эту глядя пастораль.

и мы гуляли там по пастбищам,
лугам тотально заливным,
от сельсовета и до кладбища -
без чувства страха и вины.

когда ж у дома придорожного
устраивали мы привал,
нам из пустого да в порожнее
поэт стишки переливал.

не уставал от откровений и
с апломбом пафосным таким
твердил: «Источник вдохновения
не лишь бы кто – Таина Ким!»

*)

Первоисточник вдохновения:

Свора
© Царевич Алесандр

Время такое, и возраст такой –
К близкой по крови своре людской
Надо уже прибиваться.
Но отдаляюсь всё дальше…вот так:

Вечер. Аллея. Заброшенный парк.
Вечно голодная свора собак:
– Здравствуйте, братцы.

Что-то людское в вас, всё-таки, есть:
Та же грызня за нехитрую снедь,
Стайность, озлобленный норов.
Но никогда не вонзали клыки
В тёплую мякоть дающей руки
И не обидели словом.

Встать бы среди изувеченных клумб,
Выкрикнуть: «Люююддии!!… Я вас люблю!»
Пафосно выкрикнуть, с чувством.
Вздрогнув, оскалится старый вожак:
- Сядь ты уже, успокойся…мудак!
Тоже мне, блин... Заратустра.

Люди, а люди. Я вас не люблю
В радости, горести и во хмелю.
В прошлом вы – зло, в настоящем.

Сумерки. Улица. Море огней.
И… прибиваешься к своре людей –
Кровной, бегущей, рычащей.


Душевный отклик:


Котятки в профиль

Дело такое: пора побеждать -
Светит иначе мне Кузькина мать
В долбаной этой дуэли.
Что же придумать? Попробую так:

Выдам-ка я за червонец пятак,
Выдав стихо про голодных собак -
Средство для цели.

Дешево, зло, да и риск небольшой -
Люди в инете «читают душой»,
Технику текста похерив.
Рифмы вторичны, поскольку пустяк.
Бойко рифмую «вожак» и «мудак»,
Ибо в собачников верю.

Лег в полный рост меж описанных клумб,
Крикнул: «Смотрите - собачек люблю!»
Пафосно выкрикнул, с чувством.
Сразу откликнулся добрый народ.
«Как же, мы тоже! Мы тоже!!» - орет.
Вот вам и сила искусства.

Пофиг, кого я на деле люблю.
Он от стишка – словно кот во хмелю.
Я ж не любитель, а профи.

Лавры. Овации. Море огней.
И невдомек, что в нетленке моей
Те же котятки, но в профиль.

*)

Первоисточник вдохновения:

Свора
© Царевич Алесандр

Время такое, и возраст такой –
К близкой по крови своре людской
Надо уже прибиваться.
Но отдаляюсь всё дальше…вот так:

Вечер. Аллея. Заброшенный парк.
Вечно голодная свора собак:
– Здравствуйте, братцы.

Что-то людское в вас, всё-таки, есть:
Та же грызня за нехитрую снедь,
Стайность, озлобленный норов.
Но никогда не вонзали клыки
В тёплую мякоть дающей руки
И не обидели словом.

Встать бы среди изувеченных клумб,
Выкрикнуть: «Люююддии!!… Я вас люблю!»
Пафосно выкрикнуть, с чувством.
Вздрогнув, оскалится старый вожак:
- Сядь ты уже, успокойся…мудак!
Тоже мне, блин... Заратустра.

Люди, а люди. Я вас не люблю
В радости, горести и во хмелю.
В прошлом вы – зло, в настоящем.

Сумерки. Улица. Море огней.
И… прибиваешься к своре людей –
Кровной, бегущей, рычащей.

Душевный отклик:


Скоты

Время такое, и возраст такой.
Просится муза уже на покой -
Явно устала батрачить.
Я отвечаю: «Мозги мне не парь!

Видишь - аллея, аптека, фонарь?
Нет, не электро – под глазом фонарь!..»
Пячусь по-рачьи.

Мне навставляли какие-то псы
Вечером темным под звуки попсы,
Выдав озлобленный норов.
Долго мутузили, ребра круша -
И ни одна не вступилась душа,
Все разбежались по норам.

Тихо лежу средь истоптанных клумб,
Сделав открытие, хоть не Колумб:
Люди – фактически звери!
Стаи нужны им и нужен вожак.
Я же один, потому что мудак,
сивый стареющий мерин.

«Люди, а люди! Я вас не люблю.
И тем не менее, хоть по рублю
Скиньтесь, скоты, человеку!»

Сумерки. Улица. Гаснет фонарь -
Не по зубам, видно, темень и хмарь.
Я ж уползаю в аптеку.

*)

Первоисточник вдохновения:

Вещное
© Царевич Алесандр

День сурка новогодний был люден и злачен.
Полон стол, да вот мысли – пусты…
Мы забили на всё и рванули на дачу,
Где хозяйствует дикая стынь.

Будто ждали нас здесь: запылённые шторы
Посветлели, качнувшись едва,
И ещё никогда так бездымно и споро
Не трещали в камине дрова.

Бодрым звоном встречали на кухне стаканы,
Млел от счастья натопленный дом,
И ожившие вещи, нам - глупым и пьяным,
Рассказали немного о том,

Что случаются звёзды на небе, и вечер –
Тихий, длинный, как свет на воде.
Разговоры вдвоём, но о вечном – не вещном
В убывающей жизни людей.

А когда уходили от запертой дачи,
Напоследок послышалось ли?
- Не грусти. Это вьюга январская плачет.
Это ветер всего лишь скулит.

Душевный отклик:

Забойное

Новогодний фуршет был запоен и злачен,
Огурцы заменил ананас.
Мы забили на вещи, что жили на даче,
Ну а вещи забили на нас.

Ускользнули из рук запылённые шторы,
Когда мы, покачнувшись едва,
На посадку пошли без обоих моторов,
И легли на ковер, как дрова.

Норовили упасть (и разбиться) стаканы
Со стола, что стоял на попе,
Ну а тот укорял нас, безумных и пьяных,
И молитвы тихонечко пел.

Отвернулись от нас звёзды в небе, и вечер
Томным фраером быть перестал.
К разговору вдвоём о высоком и вечном
Подводил нас паленый «Кристалл».

А когда засыпали на запертой даче,
Напоследок послышалось ли?
- Вот же ж звери! Похоже, не могут иначе,
Как нажраться и дрыхнуть в пыли!

*)

Первоисточник вдохновения:

Ольга

Справив тризну после похорон, прячась от гостей в остроге ночи,
гонит прочь вдова покой и сон. Рдеют щёки, словно от пощёчин,
а внутри томится чёрный змей и шипит то жалобно, то яро.
Кажется, что воздух в мутной тьме знойным стал и душит жгучим жаром.
Сжав до лютой боли кулаки, не по-княжьи, а по-бабьи просто,
застонав, осела у реки.

Видится — вблизи плывёт двухвостый месяц, как широкая ладья,
в ней победно пляшут вражьи тени, но вода уносит их в края,
полные глубокого забвения.
Слышится далёкий треск огня, смертный трепет крыльев птичьей стаи,
что несёт огонь тот, среди дня Искоростень в пепел превращая.
Хочется в могилу к мужу лечь, но летит к ней в грозной колеснице
бог Перун. Протягивая меч, говорит:
— Ступай и мсти убийцам.

Вскинулась вдова во тьме своей, к бедам и мольбам чужим глухая.
Вырвался на волю чёрный змей, головы древлянам рассекая.
Но когда, насытившись сполна кровью, он издох на поле боя,
света не увидела она и не обрела в душе покоя.
Ночь темна. Угрюма пустота. Мглой река неласково объята...
Чудится вдове — зовёт вода плыть под парусами до Царьграда.

И тогда рассвет окутал плёс, и рассыпал свет благословенный.
Руку протянул вдове Христос и сказал:
— Ступай за мной, Елена.




Душевный отклик:


Игорь

Справив, прячась, гнавши и сомлев в этом зарешеченном остроге,
змей во мне томится (или лев?), ибо тут у нас порядок строгий.
Просто так не выйдешь погулять – сам или же с внутренней скотиной.
Так и тянет громко крикнуть «тать!» главврачу в бригаде карантинной.
Он украл свободу у меня, кубки с гадким зельем в харю тычет.
Мне б коня. Полцарства за коня!..

Кажется, не против был бы Ричард. Бедный! У него радикулит,
он от лютой боли высох просто. Врач верхом кататься не велит,
разве что на лошади двухвостой.
А поскольку нет такой нигде, то и риск на нет сведен успешно.
Это все увидел я в воде, в туалете сидя, делом грешным.
Там же мне привиделся Перун, но в противогазе и с гитарой.
С перепугу я - как заору!..
Даже прибежали санитары.

Ольге в пятой больше повезло – там у них смиренные старушки.
Здесь же – Ванька Грозный (дюже злой), Юлий Цезарь, Ричард, Санька Пушкин…
Этот хочет вызвать на дуэль, тот зовет на дыбу (без наркоза).
Тут бы как-то выжить – в этом цель, устранив смертельные угрозы.
Ночь согласно графику течет. Мглой палата накрепко объята.
Снится мне, что я свои мечом фельдшера зарезал, супостата…

А когда рассвет, как старый пес, притащился и дождем заплакал,
Прошептал на ухо мне Христос:
- Классно гонишь ты пургу, однако!

*)

====
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Invidia

Я - холодный клинок, голубой металл,
Без конца леденящий ладонь эфес,
Незаметная, как восковой опал.
Раньше ты обо мне ничего не знал,
А со мной прежний ты - навсегда исчез.

Мне не нужен был ключ, я вошла легко -
Нараспашку была у тебя душа.
Зря её ты не запер на семь замков,
А теперь к неизбежному будь готов -
Мир изменится, станет трудней дышать.

Ты откроешь глаза и увидишь вдруг,
Что карьера соседа взметнулась вверх,
Что прекрасно устроились все вокруг,
Жизнь твоя - неизменный порочный круг...
Жизнь других - восхитительный фейерверк!

И, заставив тебя ненавидеть, я
Разожгу свой огонь, чтобы ты не смог
Разорвать между нами живую связь.
Знай, меня называют Invidia
И навечно в тебе мой стальной клинок.
______________________________
Inv’idia (лат) - зависть


Душевный отклик:

Пафос женского рода

Я – клинка, я металла, эфеса я,
Леденящая путников без конца,
Из брандспойта морозной зимой струя.
Подколодная в стылом лесу змея,
Кто увидит меня, враз сойдет с лица.

Мне ключи не нужны, я вхожу легко,
Хоть тяжел и искусственен результат,
А словесные выстрелы - в молоко,
Восковое, опальное молоко,
А случайный читатель и сам не рад.

Закрывает глаза, раскрывает их –
Тот же пафос, но в юбке, а не в штанах,
По катренам идет на своих двоих
И собой наполняет убойный стих,
Оставляя от оного пух и прах.

Я б и рада запомнить стихо сама,
Только без остановки глаза скользят.
Этот вычурный слог свел меня с ума,
И в итоге, наверное, ждет сума,
Ну а даме с сумой щеголять нельзя.

*)

====
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Иона

Так случилось однажды: Иона, пророк-гордец, ​
​Не желая исполнить то, что велел Отец,
Поведением дерзким устроил на море шторм,
Сброшен был с корабля и отправлен китам на корм.
Мигом тучи рассеялись в небе, и шторм утих,
И приплыл местный кит, что глотает людей плохих.
Наблюдал за Ионой и, глядя, как тонет тот,
Открывал дружелюбно большой, как пещера, рот.
…Заплывает Иона в кита через строй пластин.
Начинается рейс, наш Иона внутри один. ​
Пуст салон, чем заняться - не знает. Вокруг​ темно...​
Хоть бы кто-то сподобился сделать в ките окно! ​
Как ни в чём не бывало, охотится кит да спит, ​
Равнодушный какой, невнимательный индивид! ​
Все три дня водных странствий молитвы в ките звучат. ​
Но никто, даже кит, не включает Иону в чат. ​
Только вдруг разворот! – и прилив центробежных сил ​
С ног сбивает Иону, а тот не притормозил! ​
Мчится кит по приказу, Ионе же невдомёк, ​
Что Творец всепрощение, руки воздев, изрёк!
​
Был доставлен на сушу, увитый морской травой,
Пусть замёрзший и мокрый, но главное, что живой.
Ах, Иона, Иона... А если бы кит чуть-чуть
Проложил бы иначе нелёгкий китовый путь?
Ах, Иона, Иона, всё сделал, как надо, ты.
В плен попал, отдохнул от назойливой суеты;
Ты бы вышел на остров под солнечный небосклон,
И тебя бы мы знали под именем Робинзон!
Ты бы Пятницу встретил, доили бы вы козу,
Вместе пережидали тропическую грозу...
На тебя, гордеца и лентяя, махнув рукой,
Наш Создатель простил бы кита и весь род людской.




Душевный отклик:


Бес попутал

Бес попутал однажды поэта и гордеца,
И задумал поэт написать про дела Отца.
Дабы Ветхий Завет переделать на новый лад,
На дремучую древность направив свой свежий взгляд.
Мол, Иона устроил известную бурю сам,
Дабы лично пройтись по китовым большим усам,
И проверить наощупь, что ест этот самый кит.
Посмотреть, не грозит ли скотине аппендицит.
Потому, что Иона, которому черт не брат,
Никакой не пророк, а зоолог тире юннат.
Мол, в желудок залез, но разумно, не на рожон -
Инфракрасным прибором военным вооружен.
Разглядел в темноте, что в желудке он там один
и что нету окон – соответственно, нет гардин.
Три дня квасил в салоне он ром, что с собой принес,
спровоцировав этим внутри у кита понос.
Да и рвоту - во всей красоте центробежных сил:
сбило с ног бедолагу, хоть вроде бы тормозил.
А Отцу невдомек, как и всем его небесам,
потому что Иона все это устроил сам.

Был извергнут на сушу, обляпан былой жратвой,
пусть и пахнущий дурно, но главное, что живой!
Оклемался, отмылся, обсох… только в пятке зуд.
Стал по острову рыскать и вскоре нашел … козу.
А при ней - загорелый не в меру абориген
С костью в правой ноздре и с браслетами на ноге.
Открываться такому, естественно, не резон,
и Иона сказал, что зовут его Робинзон.
Ну а паспорт утерян бесследно, пиши пропал.
Нелегал, мол, по факту, хотя и не нелегал…
Видя это, Создатель с досады махнул рукой.
Неужели такой поголовно весь род людской?!

*)

====
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Покаянное

Зима опять подкралась незаметно.
Разлёгся по-хозяйски снег на ветках,
прозрачной тишиной окутав двор,
где в шесть утра ни шороха, ни звука,
где кошка вдруг забыла как мяукать –
она зимы не знала до сих пор.

Но вот за новым солнцем бледнолицым
слетаются во двор шальные птицы –
доклёвывать забытый виноград.
Под птичий разговор, привычно-бойкий,
ты объясняешь кошке – это сойки.
Ты веришь в то, что птицы нас хранят.

Смотреть в окно – бездумная забава,
когда плевать, что там творит держава,
а с ней весь остальной безумный мир.
Когда рассвет, как лучший лекарь, лечит,
и божий снег идёт тебе навстречу,
выбеливая землю вглубь и вширь...

...Ты каждый день звонишь мне – поделиться,
как снег растёт, как прорастают птицы
в твоём саду и склёвывают грусть.
И тихим эхом давняя тревога –
в чужих столицах нет ни птиц, ни бога.

Простишь ли, мам?..
Однажды я вернусь.



Душевный отклик:


Чистосердечное

Опять подкралась муза незаметно,
на ухо прошептала мне: «Привет». Но
идеи четкой не было в башке.
Лишь тишь да гладь – ни шороха, ни звука.
Но в шесть утра любой начнет мяукать
котенком заблудившимся в мешке.

И вот – достал чернил, сижу и плачу,
решая надоевшую задачу –
забытый натюрморт пережевать.
Во двор ко мне летят шальные птицы.
Пишу об их судьбе, на полстраницы -
о чем-то ж надо мне переживать.

Смотрю в окно – в заборе гвоздик ржавый.
И мне чуток обидно за державу,
в которой свой забор не берегут.
А злой рассвет не лечит, а калечит,
радикулит неся со мной на встречу
у старости седой на берегу…

… Однако надо как-то закругляться.
Пожалуй, вставлю про враждебность наций,
которые загнили за бугром.
Живут в своих высотках, как в берлогах,
а во дворах у них - ни птиц, ни бога...

Мороз достал.
Скорей бы майский гром!

*)

====
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

притча о трёх городах и одной гордыне

1
в одном бумажном книга-городке,
ютились тихо горожане-Буквы.
ходили в гости, жили налегке,
не знали горя, правок, склоки, скуки.
не знали боли вырванных страниц,
не нарушали правил, исключений.
любили из себя слова творить,
творить из слов любили предложения.
однажды Буквам опостылел мир, –
не поделили суффиксы, основы,
приставки, окончания и др.,
гордыня захватила город-слово.
и началось…
соседки Е и Ё
ругаются, одна из них в ударе, –
«давай уже чуть-чуть передохнём»,
«мы передохнем», – вторит ей вторая.
друг друга мочат буквы Ж и М
в общественном бесплатном туалете,
расстройство биполярНое у -НН.
звереют молча прописные дети, –
забуллили подростка, букву Р,
за то, что деда порешил лопатой.
толпа эскизно эмигрантку Э
на эшафот в экстазе тащит с матом…
собрали власти городской совет
из лучших депутатов местной знати,
элита-сливки – ЁПРСТ,
решают, что им делать дальше, значит.
придумали законы, за окном
орали строчные: «Долой Заглавных!».
полиция-backspace, delete-омон
культурно разгоняли своенравных.
не помогло, тогда сказала Т,
«возможно, нам сосед протянет руки…».
2
в одном фонемном гулком городке,
ютились тихо горожане-Звуки.
ходили в гости, пили чёрный [ч’ай’],
шипящие шипели понарошку,
сонорные любили громкий май,
губные фанатели от гармошки.
*
с депешей опоздали Буквы, там
по городу гулять уже опасно –
глухие звонких бьют по головам,
согласные расстреливают гласных…
когда висело всё на волоске,
позвали Звуки тех, кто их рассудит…
3
в одном старинном гордом городке
ещё ютились горожане-Люди…


Душевный отклик:


притча-триптих о гордом подпольщике

1
один прикольный автор, возгордясь,
задумал как-то сделать финт ушами,
навешав нам на них приколов вязь,
слова и смыслы каверзно мешая.
а те в испуге разом пали ниц,
они такого в жизни не видали -
как их казнят на улицах страниц,
в гробу видав беднягу Розенталя.
не мудрено, что мир им стал постыл,
ведь в нем трещат грамматики основы,
приставок лес и суффиксов мосты
горят огнем, зажженным пустословом.
все кончено!
сестрички Е и Ё
дрожат в углу, завидев супостата,
а тот орет истошно: «Ё – моё!
и Е – моё! без них же нету мата!»
замочены намедни Мэ и Жо,
без колебаний, в платном туалете,
хоть и не лезли вовсе на рожон
и за дела клиентов - не в ответе.
теперь безлик тот самый туалет,
ошибки дверью множатся без счета.
официально - виноватых нет,
хоть ФСБ проводится работа…
но в underground поэт уйти успел.
теперь ищи-свищи его в подполье.
и на себе писатели в СП
рвут волосы, ревя от жуткой боли.
решают, что им делать, как им быть:
стал гений нарушителем закона.
его отнюдь не творческая прыть
теперь предмет протестов заоконных.
галдят: «теперь на всех на нас пятно.
час не ровён, протянем скоро ноги…»
2
… и было на совете решено
на «Беспредел» идти искать подмоги.
гостям налили чарки, поднесли.
те выпили - и сразу подобрели.
решили, что планируемый слив
они чуток отсрочат – до апреля.
*
а там, глядишь, устанет Розенталь
ворочаться в гробу, чихая громко.
что есть дефис, к примеру? лишь деталь.
а где детали, там же и поломки.
и не такое терпит интернет.
поэтому грустить не стоит больше…
3
в одной инетной конкурсной стране
кошмарил Даля творческий подпольщик…

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Цвет надежды

Сдвигается залпом рассветная рань,
Тревожная и молодая.
Ей только не знать бы, как пахнет герань*
И как лепестки* опадают.

К чему запрягать деревянных коней?
Всё лемех войны перероет.
Поди разбери, что сподвигло парней
Сражаться под стенами Трои?

На пашне истории вздыбился пласт
Перпендикуляром нехило.
Тебя уверяют, что жизнь удалась.
Подумаешь, пятка Ахилла!

В ворота влетает пропущенный гол
От правнуков сорокопяток.
А ты среди поля наивен и гол —
Чудак, состоящий из пяток.

Со всем беспристрастием, без торжества
Военную песню пою я.
Военная правда диктует слова:
«Подумай, за что ты воюешь».

Слетаются дроны, как пчёлы в леток,
И бьёт артиллерия долго.
Приходится верить лишь в белый платок
И слово волшебное «Волга».*

*Здесь:
Герань — барражирующий боеприпас.
Лепестки — противопехотные мины.
Без кавычек, т.к. стали нарицательными.
«Волга» — радиочастота для военных ВСУ, облегчающая сдачу в плен.



Душевный отклик:


Вкус отчаяния

Я как-то задумал состряпать «отвал
башки» - кулинарным макаром.
И ссылок, как специй, в стихо напихал -
Слыву эрудитом недаром.

На рынке купил (деревянных) коней -
Сойдут за баранину клячи.
Бараны, конечно, намного жирней,
Но кони прикольнее скачут.

Я грядки истории все перерыл,
Надев на штиблеты бахилы.
Аллюзий набрал на полдюжины рыл -
Улов получился нехилым.

Я тыквой играл в кулинарный футбол,
Пока не сползли панталоны.
Стоял в огороде, наивен и гол,
От злости (на тыкву) зеленый.

Но после с пристрастием и торжеством
Смешал все в огромную кучу,
Добавив горчично-чесночный раствор
На всякий поваренный случай.

Когда же попробовал адскую смесь,
Глаза повылазили, оба.
На кухне сидел, опечаленный весь…
Спасли только пиво и вобла.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Цвет жизни

Там, где сон рассветный ласков
И не кружит вороньё,
Без тревоги, без опаски
Солнце красное встаёт.

Там, где степь в цветущих маках
Алой кровью растеклась,
Искалечен и оплакан,
Возрождается Донбасс.

Там, где быль совсем не сказка
И война берёт своё,
Мать багряную повязку
Под молитву сыну шьёт.

Чёрной свастикой нацистской
Запад нас пугает зря:
Непокорные фашизму,
Как завет — во имя жизни —
На солдатских обелисках
Звёзды красные горят.



Душевный отклик:

Василий Перетёркин

Я всегда с друзьями ласков,
А с врагами – лютый враг.
И штампую в ярких красках
Стихагитки на ура.

Там, где луг, от крови красен,
Ловко косит под зарю,
Мы «нацистов» так «донбассим»,
Что, маманя, не горюй!

Там, где быт пока не сказка,
А сплошной кошмарный сон,
Соловьевым без опаски
Подпеваю в унисон.

Мол, отпетые фашисты
Сплошь и рядом – пруд пруди!
Тока валко или шатко
Закидаем гадов шапкой!
И появится лучистый
Красный орден на груди.

*)

Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Город Марии

Море лодки бережно качает.
Ветер волны тронул и исчез.
В город под нестройный гомон чаек
сумерки спускаются с небес.
А Мария смотрит, как свирепо
пляшут пули. Но, отринув страх,
человек бежит с нелёгким хлебом
и пьянящей радостью в глазах;
как в нутре пустой многоэтажки,
выжженной от крыши до дверей,
человек в засаленной рубашке
жадно воду пьёт из батарей.
У Марии опустились веки,
углубились складки возле губ...
Человек хоронит человека,
на кресты растаскивая сруб.
Небо озарилось яркой медью.
Тучи налились и грянул гром.
Со стены на доме надпись «дети»
слизывает ливень языком.



Душевный отклик:

Нерусская женщина

Лодки в море к черту посносило,
ветер волны треплет, словно пес.
Чайки стонут: «Где ты, божья сила?!..»
Жалко тех и этих - аж до слез.
А Марии - пофиг, ей не жалко.
Всюду пули пляшут и поют,
в «жигулей» добитых катафалках
обретают жители приют.
А Мария в отпуске бессрочном,
хоть на небе нет ее добрей.
Беспризорен явно круг порочный:
суп - с котом, вода - из батарей.
А Мария курит – не взатяжку,
и глаза невинны и чисты,
хоть народ уже многоэтажку
растащил на бревна (и кресты).
Гром гремит над этой мизансценой,
поминая бога-душу-мать.
А на доме встали дыбом стены,
их уже ничем не прилизать.

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Льдинки

Ясный день, красота, открыточная картинка:
белый зимний город готовится к Рождеству.
Ноты пошлых шлягеров долетают с рынка.
Снежная королева выбирает из двух
бледных парней, пришедших по доброй воле,
из двух подарков, равно недорогих.
Оружейный мастер льдину на льдинки колет.
Льдинки остры: кто поранился, тот погиб.

Но это потом, а сейчас – веселье и песни,
женский стендап и гадания по снежкам.
Столько глинтвейна, что кажется – кто-то треснет.
Плюшки такие, что радуется кишка.
Королева мрачна, говорит: приведите Герду.
Стража тащит девку в татушках и синяках.
– Это ты явилась за пленным, за братом, верно?
Предлагала и то, и это, да всё никак?

Вот смотри: эти двое хотят заселиться в вечность.
Но обычай известен: дуэль, и один умрёт.
Победителю – всё, и победу приносит меч, но
знаешь, вечность… Нельзя уйти из неё.
Белое время настанет и будет длиться.
Белый мороз пересилит твои костры.
Белая мгла заклубится в сердцах и лицах.

Я верну тебе брата, но льдинки… Они остры.



Душевный отклик:


Синяки, или Третьего не будет

Зимний день - красота, открыточная картинка!
Гул паяльных ламп доносится от гаражей.
Местных кретинов к Рождеству готовят кретинки:
мол, в магазинах шубы залежались уже.
Снежной же королеве шуба поднадоела.
Не подходит ни разу к ней супермодный кий.
Но она таки классно закрывает тело,
на котором одни сплошные синяки.

А под белой шубой-то их как раз и не видно -
женские тайны скрывает царский наряд.
Синяки чуть саднят, но зато не обидно –
у поэтов всю жизнь была нарасхват.
Королева не в духе. Грит, приведите эту.
Стража тащит Герду - естественно, в синяках.
«Дать ей шубу, что ли? Чет слишком раздета.
У меня ж в кладовке валяются наверняка…»

«Че уставилась? - говорит, - Заходи да присядь-ка,
поешь да выпей, набираясь по ходу сил.
В огороде - бузина, а в Киеве - как бы дядька…
(А к чему это я, автор не объяснил.)»
Пьет и сама, вытирает уста, икая -
Классен эффект, хоть, конечно, отнюдь не нов.
Обращается к страже: «Тащите сюда и Кая!..

Хотя нет, постойте!.. Хватает тут синяков.»

*)

===
Полный разбор полета тут.

Светло-серый

Он учился неважно. Пел фальшиво дискантом,
математика — тройки, плюс — ошибки в диктантах,
в Житиях и Канонах путал время и место…
В списке Ангелов светлых был помечен как бездарь.
А когда раздавали выпускные доспехи,
получил Светло-серый специальность — сантехник.
Был отправлен на Землю, с глаз долой и навечно,
наблюдать, как мельчает прыткий род человечий,
и писать ежедневно эсэмэски с отчётом:
«Врут, воруют, не верят и бухают без счёта...»
В суперважных заботах про него позабыли —
пусть внизу Светло-серый сам печётся о тыле,
а у нас-то Деянья и Глобальные темы,
и Потоп будет новый для апгрейда системы.
На собрании Рая принят единогласно
вариант «...воду включим — да и смоем всех разом.
Не пошло с населеньем, будем новое делать!»
Дуй назад, Светло-серый, топим через неделю!
Он просил об отсрочке, падал в ноги и плакал,
говорил: «Есть надежда! Рано скручивать клапан!»,
но совали бедняге протоколы с печатью,
типа — хватит, достали, беспредельщики, мать их…
***
Он порвал свои крылья и заткнул ими сливы.
Светло-серый поверил — есть у нас перспективы.



Душевный отклик:

Тот самый Потапов

Не давались мальчонке ни письмо, ни расчеты,
ни фигуры, ни числа и ни доски почета -
ни в начальных, ни в старших. Всякий раз, поэтапно
был помечен в журналах как «тот самый Потапов».
А когда раздавали выпускные дипломы,
изрекли, что пригоден для лопаты и лома.
Только он был настроен на иные успехи –
в ПТУ окопался, ну а вышел - сантехник!
Нарасхват стал в округе – Пугачевой не снилось,
и сидеть по конторам не заставишь и силой.
До балды рассужденья на Глобальные темы
для звезды и кумира коммунальной системы.
Престарелые девы и замужние жены -
график личных визитов был весьма напряженным.
Завлекали и чаем, и интимными фото,
и тащился Потапов от такой вот работы.
Но однажды случился непредвиденный казус:
одуванчик-старушка пригласила на хазу.
Не учел он, однако, всей интриги момента
и на вызов явился вовсе без инструментов.
А как прибыл на место, даже чуть не заплакал,
видя кухонный гейзер и проржавленный клапан…
***
Он сорвал свои плавки и заткнул точку слива,
и тем самым старушку сделал дважды счастливой.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Шток-розовое

… а мальвы никак не хотели расти —
то ветер, то дождь, то набеги улиток,
то строгие взгляды заморских астильб,
стоящих на страже садовой калитки.
Качался китаец-физалис, шурша.
Гортензии кутались в пышные шубы.
Цветов амаранта цветная лапша
багровым ковром расползалась по клумбам.
А мальвы пугливо сидели в траве,
дрожа от помпезных имён на латыни,
и скромно косились на шёлк и вельвет
стерлиций, вистерий, армерий, глоксиний.

А я всё ждала и ждала день за днём,
когда их бордовые рюши взметнутся…
Как там, у крыльца, перед домом с плетнем,
где в юбки из мальв разнаряжены пупсы,
где в шляпах соцветий игрушек отряд
заслушался старыми сказками на ночь,
где мальвой пунцовой стекает заря
по пальцам, в набитые вишней карманы…

Подкормки мешала, рубила мульчу,
рыхлила… И вот, зацвели наконец-то.
Калачик, отправь меня хоть на чуть-чуть
к махрово-карминным гигантам из детства.
Шершавый в руках поверчу узелок
и будто бы бабушкин голос заокал.
Деревня.
Густой палисадник.
Тепло.
И розовый свет из затюленных окон.


Душевный отклик:

На вкус и цвет…

Коровы никак не хотели пастись -
поскольку боялись астильб зарубежных.
И не помогали абсент и пастис
от страха и действия сил центробежных.
Качались рога убегающих вдаль,
чужих и гонимых в родимой сторонке.
Мичурин бы выдал поэту медаль,
но не до наград было бедным буренкам.
И зубы точила стерлиций толпа,
и когти вострили когорты вистерий,
цветов амаранта багровый напалм
несчастных коров доводил до истерик.

А я выжидала удобный момент,
когда эмигрантки вернутся с повинной,
а их оштрафует разгневанный мент
за скорость и запах ликерный и винный.
Скотину «отмажу», потом подою…
Очнутся в загоне они утром рано
и больше не станут стремиться на юг
упрямо и тупо - как стадо баранов.

Я в сено подмешивала комбикорм,
который рубила, мельчила, рыхлила -
согласно реестру питательных норм,
по 5 килограммов на каждое рыло.
На каждом хвосте завяжу узелок,
чтоб их никогда не тянуло налево.
Деревня.
Густой палисадник.
Тепло.
И ласковый свет из коровьего хлева.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первристочник влохновения:

Осень жёлтая, лето красное.

Остывает крепкий чай в небе над полями.
Сыро, слякоть. По ночам пьём, а не гуляем.
Солнца медно-красный круг уползает в клевер.
Где-то там весёлый юг, здесь унылый север.
Барабанит дятел-дрель. Дует ветер-злюка.
В огороде свиристель. На болоте клюква.
На деревьях и кустах золото для нищих.
Леший, старый холостяк, ходит, деньги ищет,
Собираясь за моря – там кокос и кактус,
В середине ноября голоногий август.
Обгоревшая спина, мирные гранаты,
Много женщин и вина, если неженатый.
На прилавках виноград, персики, колбасы;
Мясо, перец и томат – красное на красном.
Днём ленивый южный мёд, ночью млечный пояс.
И от нас туда пойдёт самый скорый поезд.

Побегут вагончики, догоняя солнце –
Лето не закончится. Осень не начнётся.



Душевный отклик:


Каникулы Бонифация лешего

Мой чифирь давно остыл - как-то не до чаю.
Даже если лес постыл, на трезвяк скучаю.
В красных пятнах солнца круг, сесть на юге силясь.
Только ветер мне и друг, все другие спились.
Барабанит, как баран, дятел утром рано.
Только этот барабан мне по барабану.
Даже милая Яга не прельщает больше...
Мне бы тоже на юга (на худой край, в Польшу)!
Там и кактус, и кокос, женщины в бикини.
Ну а тут мне красит нос синим синий иней.
Все! Я больше не могу! Завтра же "по коням"!
К черту стужу и пургу (что поэты гонят).
У Ивана одолжу шапку-невидимку
И с феминой на пляжУ буду спать в обнимку.
Буду тырить в лавках мёд, персики, колбасы,
А никто и не поймёт ходок мимо кассы…

Уведут амбиции строго прочь от солнца.
Взят за зад полицией, леший не вернется.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Ностальгия наизнанку

Уронить бы Мишку на пол,
оторвать бы Мишке лапы...
Может быть, тогда бы с носом
не осталась вся страна?
Если б чуть покрепче дышло,
может быть, чего и вышло б?
Нет ответов на вопросы,
и неясно - ни хрена.

Сказку делали из были…
и теперь в нее приплыли.
Лодки в бухте, дело в шляпе,
невзирая на Ковид.
На столе, под старой фоткой
патефон, графинчик с водкой
и невидимый Шаляпин
чем-то ухнуть норовит.

Раз пошла такая пьянка,
- Эй, рабочий!
- Эй, крестьянка!
На зарплату ниже средней
режь огурчики с лучком!
Хлопцы в коме, кони в мыле,
вечный выбор «или-или» -
не испортят нам обедни,
потому что все пучком!

Нет причин для ностальгии -
не посажен за долги я!
Все имеется в продаже
для движения вперед:
Нефть и газ, и атом мирный,
по рогам-копытам фирма,
та, что веников не вяжет
и секрет не выдает.


Душевный отклик:

Изнанка вопроса

Не ронял я Мишку на пол,
просто Мишка лишку хапнул
и естественным макаром
оказался на полу.
Если б чуть поменьше градус,
все бы было в кайф да в радость,
грустно не звенела б тара
под похмельный, явно, флуд.

Сказку делая из были,
мы часа четыре пили.
Помню, начали на лоне,
а потом пошли ко мне.
За столом, под старой фоткой
раздавив графинчик с водкой,
отражались в патефоне
оба-двое - на коне!

И пошла такая пьянка,
что рабочий и крестьянка
побросали серп и молот,
изойдя на нет слюной.
Наши пушки заряжёны
(и к тому ж на даче жёны)
и до фени мгла и холод,
что сгустились над страной!

На распутье путник пеший –
воют ведьмы, водит леший…
Только мы не лыком шиты,
а как раз наоборот.
Я ж не зря заначил стольник,
и Бермудский треугольник
из разбитого корыта
был успешно выпит…
вот!

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Клара

А у Клары есть комната с окнами на закат,
с невесомыми шторами, сшитыми на заказ.
Есть вечернее платье – нежнейшая бирюза...
И немая тоска в глазах.

Был и муж - непутёвый и вечно нетрезвый Карл.
Были бусы из редких кораллов. Да Карл украл.
Заложил их в ломбарде, а деньги пропил давно.
Вот такое, увы, кино.

Город Клару не любит. Он холоден и жесток,
скалит желтые зубы, как старый соседский дог.
И поэтому Клара с работы спешит домой -
коротать вечера одной.

Зажигает свечу, наполняет вином бокал,
достаёт из комода кларнет, на котором Карл
так чудесно играл, вдохновенно и нежно так…
Да забыл про него, чудак.

А за окнами крыши всю ночь укрывает снег.
Иногда Карл приходит - является ей во сне.
Он приносит кораллы, чтоб их на кларнет сменять.
Говорит ей: "Прости меня…"

Удивительно, сколько мелодий в его вещах...
И она бы простила, да некого ей прощать.
Вот приходится думать, как жить, не сходя с ума.
Есть у Клары внутри зима.


Душевный отклик:

Карл

И, не веря глазам, эти строчки читает Карл -
Он ни разу у Клары кораллы ее не крал.
Так зачем же она про кораллы (и бирюзу)?
У народа выжать слезу?

Мол, такая несчастная жертва семейных драм.
Муж – пьянчужка и вор, обокрал, а потом удрал.
Хоть ее благоверный - ни духом ваще, ни сном.
Насмотрелась, видать, кино.

Клара Карла не любит, поэтому холодна.
Выставляет за дверь и злорадствует у окна.
Карл уходит в кабак и сидит допоздна один -
чтоб хоть как-то согреться, блин.

Зажигает бычок, наполняет вином бокал.
Он бы с горя завыл запел, да вокала кой-кто не дал.
И терзает кларнет, что от Клары коварной спас…
Одиноко, в полночный час.

А за окнами крыши всю ночь засыпает снег.
Засыпает и Карл, обнимая кларнет во сне.
Видит сон про кораллы, что якобы он украл...
Абсолютно невинный Карл.

Удивительно, сколько коварства у милых дам!
И чем старше, тем больше – по дням, а не по годам.
И приходится думать, как жить, не сходя с ума...
ведь у Карла внутри - зима.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

совесть как звук

Навуходоно́сор – царь Вавилонии, правил приблизительно в 1125 – 1104 годах до н. э.
В юности активно постигал искусство ведения войны.
Абсолютно не имеющая никакого отношения к стихотворению информация.
---
совесть теряет буквы – тлеют страницы книг.
вместо обложек – хоругви, вместо заглавий – крик.
время сейчас такое, выжить – значит, молчать.
совест теряет буквы, сына теряет мать
после семейной склоки, рвущей последний нерв,
заперты настежь окна, плотно открыта дверь.
совес теряет буквы, снова советский тренд,
правда – гнилая клюква, жёлтый газетный бред,
снова в ходу доносы, путает карты бес;
Навуходоно́сор –
а не Иисус воскрес.
буквы роняет сове… – зло превратилось в злость,
терпит убытки слово, в горле не рыбья кость –
комом застряли маты, хрупкое чувство вины.
в каждом родительском чате - войны из-за войны.
время сейчас такое, совесть теряет весть,
ангел-хранитель в запое, падшие ангелы – здесь.
вера роняет волю,
совесть – всего лишь звук.

Душевный отклик:


чехарда как размер и сумбур как мысли

«В огороде бузина, а в Киеве дядька.
Что ж ты, милый, наковеркал?
Не забудь мои страданья!»
Устное народное творчество, имеющее самое прямое отношение к первоисточнику
-------
строчки теряют слоги – благо, слогов не счесть.
ритм - словно медведь в берлоге: нету, а после есть.
строчки хватают лишку, но не могу я молчать!
как настрочу на книжку – сразу отдам в печать.
странные строчки эти треплют последний нерв,
буквы в отключку метят с видом отпетых стерв.
строчки теряют слоги – это какой-то бред!
делают слоги ноги – ночью, с утра, в обед.
строчки оставив с носом, ищут иной приют.
Навуходоно́сор –
явно не в строчку тут.
строчки роняют буквы – словно волосья скальп.
скоро покроет клюква склоны французских Альп.
комом застряло в горле хрупкое чувство вины -
хоть из СП не поперли б, строгие там пацаны.
время сейчас такое, совести нет вообще.
ангелы все в запое, и это в порядке вещей.
люба роняет веру,
надя – ни в зуб ногой
и по безлюдным скверам
любит
ходить
нагой.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоистоник вдохновения:

Убежать

Покидая страну искажённых чудес,
Где не раз доводилось приюта искать,
Я сажусь в захламлённый убитый экспресс.
Силуэты чудовищ кишат в облаках —
Догоняя меня, прогоняя меня?
А туманный рассвет неуютен и ржав:
То ли это начало осеннего дня,
То ли рыжие молнии, то ли пожар...
Убежать, убежать, убежать!

Отступает муть, открывает путь,
И вода кругом, но нельзя нырнуть.
Колдовской огонь не несёт тепла —
Иллюзорный блик от разбитых ламп.
Позади тупик, но его родней
Почему-то нет; из густых теней
Простирает вслед миллионы рук,
Поглощает звук, замыкает круг...

Тишина разлинована стуком колёс —
Или это мой собственный пульс?
А с небес ухмыляется облачный монстр,
Он-то знает: я точно вернусь.



Душевный отклик:


Дорожное

Покидаю страну искаженных чудес –
С некондицией я никогда не мирюсь.
И толкают меня на посадку в экспресс
И небритый Китай, и немытая Русь.
Я с решительным видом залажу в вагон,
Даже если экспресс неуютен и ржав.
На кудыкину гору, к чертям на рожон –
Будь там даже потоп или, скажем, пожар -
Убежать, убежать, убежать!

Самогонки муть да железный путь…
За окном вода, я хочу нырнуть!
Перепил, кажись. Перебор тепла.
А в купе темно от разбитых ламп.
Проводница вот, нет ее родней.
Мы вчера всю ночь кувыркались с ней.
Я лобзал ее с головы до ног…
А сегодня, блин, ничего не смог.

Ну, а треск в котелке все сильней и сильней,
Сквозь него пробивается пульс.
Из бутылки глядит патентованный змей,
Он-то знает: я точно сопьюсь.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Небесные трамваи

Там, где облаками закрывают
Окна сонмы ангелов во сне,
Бегают небесные трамваи,
Тучки вышивая по весне.

Вне привязки к метеопрогнозам,
Рельсов параллель соединив,
Грудью разгоняют райский воздух
В светлые и в пасмурные дни.

Без кондукторов и бездорожья
Возят только ангельские сны
Милые трамвайчики без рожек –
Рожки им в раю запрещены.

А когда на станции конечной
Гаснет солнца уличный фонарь,
Встанут и грустят по-человечьи
О беспутных ангелах – о нас.

В это ли нечаянное время
(краткое мгновенье на часах)
Ты меня так бережно жалеешь –
Вот такие в небе чудеса.




Душевный отклик:


Разгадка, или Возврат к природе

В рай, где ангелочков милых сонмы
Бродят, как сомнамбулы, во сне -
В светлый час небесный или в темный,
Лучше не соваться без пенсне.

Хоть и это вряд ли вам поможет -
С оптикой придете или без.
Видимо, с ухмылочкой на роже,
Ангелов попутал-таки бес.

Вне привязки к логике обычной,
Сон и явь в одно соединив,
Облачность - я это видел лично -
Всем на окна вешают они.

Смотришь, ни фига не понимая,
Хоть глаза до самых дыр протри:
Бегают безрогие трамваи,
Только их не видно изнутри…

Все же суть, усилия умножив,
Я постиг, как сам Жан-Жак Руссо:
У трамваев нет не только рожек,
Но и, извиняемся, трусов.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:


Проводник Василий

За кружкой пива в мерзкий вечер нет-нет задумаешься над
Проблемой вынужденной встречи с проводником до неких врат,
Где всем по совести и чести кнуты и плюшки раздают,
Помнут грехи, заслуги взвесят, и в нужном высадят краю.
Но прежде – долгая дорога, мужик и мёртвая вода,
Однако стиксов и харонов никто не видел никогда.
Жаль, высших смыслов не осилить – не мастер мыслить, как пророк,
Зато трамвайный бог Василий предначертание предрёк.
Мол, попадёшь в эдем, родимый, в аду нема свободных мест,
Там чужаки и побратимы крутой устроили замес,
Такой, что бесы рвут и мечут, и тайно думают о том,
Как лучше выскочить из печи, и к людям в ноги прямиком.
А что? Приветим, обогреем, накормим салом и борщом,
Пусть обживутся, подобреют – глядишь, исправятся ещё.
Штаны наденут (чай, не звери), беречь привыкнут новый дом –
И обезьяну, если верить, облагородили трудом.
Освоят множество профессий, пойдут добро нести в народ,
А мы им – пенсии отвесим, страховки, полисы и МРОТ.

Дождём по носу щёлкнет вечер, ты не готов, как ни крути,
Всерьёз задуматься о вечном, зело пугающем пути.
Причмокнешь, пиво допивая, а следом мысль – аж в горле ком,
С чего б водителю трамвая не стать твоим проводником?
Придёшь к нему, накатишь сотку, и смерть – не смерть, а тихий пляж,
Вокруг ни вышек, ни высоток, и воздух – хоть на булку мажь.
Затянешь песню на потеху – и всё на месте, всё, как встарь:
Ночная улица, аптека, убитый молнией фонарь.




Душевный отклик:


Закадычный пророк

Василий не был коневодом (проводником Василий был),
Но часто предвещал народу невест, похожих на кобыл.
И предрекал он честь по чести – кому кнуты, кому кнутом,
Благие и дурные вести – сначала блажь, а дурь потом.
Вещал про стиксы и харонов, про мертвых вод девятый вал -
Под звуки маршей похоронных, что сам же всем и напевал.
Заумных правил не осилив, поскольку пиво – не кумыс,
Порой перевирал Василий и формы слов, и ихний смысл.
Нема, однако, тут проблемы – важней гораздо эпатаж.
В гробах стругацкие и лемы от зависти вертелись аж.
А бесы рвали и метали в им напророченном аду,
На сковородочном металле имея грешников в виду.
На этой каторжной работе им полагалось молоко,
Что дяди добрые и тети спускали на веревках в ко-
Колодец адского подъезда, куда не ходят поезда,
Поскольку это все же бездна – не то, что рельсы в два ряда.
От этих сумрачных прогнозов кидался в панику народ
И горьким плачем плакал слезы, переживая, что уМРОТ.

И я к Василию однажды зашел кой с чем на огонек,
Чтоб он, по утоленью жажды, и мне чего-нибудь предрек.
Он чмокал, пиво попивая, а у меня – аж в горле ком:
Пророк! И - проводник трамвая?! (Пусть даже оный с ветерком)
В ответ, скрутив косяк фугасный, пророчество он выдал мне:
Мол, для него предельно ясно, что в рай я въеду … на коне.
Мы с ним по сотке накатили, потом добавили еще -
И «трали-вали, тили-тили!» всю ночь орали под плющом.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

А поезд спешил

А поезд спешил сквозь густые туманы
к вокзалу Родной мимо станций различных.
Распух чемодан от сюжетов диванных,
заброшенных наспех в него, хаотично.

Но времени нет, чтоб в пути задержаться.
В минутных порывах запутаться легче,
чем просто простить. Разве мне восемнадцать?
Не греют уже ни мечтанья, ни свечи.

И кажется, руку протянешь навстречу –
тревоги уйдут, улыбнётся планета.
А жизнь – это миг перед выходом в вечность...
Навряд ли бывает безоблачной где-то.

Сгущаются тучи с годами, и тает
уверенность в том, что обиды проходят.
Ты бросил в сердцах недовольное “занят”,
и я поняла - всё закончилось. Вроде

уютнее “мы”… Но к нему нет возврата.
Жалеть неразумно и жить по привычке.
Сжигаю страницы последней утраты…
Не трогает больше, что всем безразлична:

коллегам, соседям, сантехнику, сыну...
На станции Выбор сошла рано утром,
напрасных иллюзий стряхнув паутину.
Умчался состав неизменным маршрутом.



Душевный отклик:

А я торопилась

А я торопилась – писать про туманы,
которые бродят по станциям хмурым,
поэтов бухих находя на диванах,
чтоб их заразить стихотворным сумбуром.

Но времени не было что-то обдумать -
хотелось туманом скорей пропитаться
и в диком азарте туманного бума
забыть, что самой далеко не семнадцать.

Я кукиш крутила различным тревогам,
а те убегали, и ржала планета.
А жизнь – это миг и подачка от Бога.
(Я тщетно старалась не думать от этом.)

Но тучи сгущались - с туманом на пару,
и солнце за оные спать уходило,
прикинувшись наспех усталым и старым,
поскольку являлось ленивым светилом.

И я, разгоняя туманную вату,
Сжигала страницы своих публикаций,
решив, что тумана на них многовато
и с ним мне пора бы уже разобраться.

Коллеги, соседи и все домочадцы
мне что-то кричали про «курица лапой»...
И тайно желал поскорее умчаться
зашедший на кофе сантехник Потапов.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Потоп

Вода заходит в города. Неведомо откуда.
Ещё уходят поезда. Неведомо куда.
А что неведомо – всегда немыслимое чудо
И появляется легко, как первая звезда.
Кому видения в ночи, знамения и знаки,
Кому разведчик отстучит шифровкой заказной.
Соседям не расскажет Ной – и местные гуляки
Решат, что это не потоп, а дождик проливной.
Уже потом девятый вал обрушивает башни,
Куда же деться на бревне, с младенцем на руках –
А всё тому, кто прозевал свой страшный день вчерашний
И все видения во сне о чёрных облаках.
Историк высмотрит прогноз в новейшем хроноскопе:
Кто тонет в океане слёз, а главное – зачем.
Мешаются пласты эпох, и поровну в потопе
Нам Стеньки Разина челны, Титаник и ковчег.
Давай уедем в Китеж-град последней электричкой,
Туда, где прадед молодой, и бабка как была.
А город будет очень рад – и вечером привычно
Звенят тихонько под водой его колокола.



Душевный отклик:


Пертурбация, или Единой мысли ради

Пришла ко мне однажды мысль. Неведомо откуда.
И дальше по стиху пошла. Неведомо куда.
А я на эти все дела смотрела, как на чудо.
Мол, привалило счастье вдруг. А может быть, беда?
Кошмары видела в ночи, знамения и знаки,
Пыталась мысль пересказать шифровкой заказной -
Самой себе, тайком от всех, но местные гуляки
Меня перебивали вслух, горланя у пивной.
Но я, как та радистка Кэт, стучала и стучала,
Пока меня не захлестнул эмоций сотый вал.
И мне потом пришлось начать буквально все сначала,
Хотя уже мой бедный мозг тихонько подвывал.
Откуда ни возьмись бревно промчалось на младенце…
Хотя, кажись, наоборот – младенец на бревне.
И был он с ног до головы замотан в полотенце,
Как та персидская княжна у Стеньки на челне.
Но я узнала все ж его – то был мой личный прадед!
А бабки не было еще, что ясно и коню...
Измучилась, короче, я - единой мысли ради.
Зачем послали боги мне такую вот фигню?

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Поезд

Закат растекался по небу пугливо.
Я видел зелёные волны залива.
В тумане тонул мой простуженный голос,
И шёл по волнам заблудившийся поезд.

Не стоит ходить по морям без причины,
Где рельсы фатально уходят в пучину,
Где призрачно зыбко порою безлунной
Блеснёт парусами безлюдная шхуна!

Но ставя, как будто, всё разом на карту,
Сияли азартно окошки плацкарта,
И с твёрдой основой в судьбе фаталиста,
Пронзали пространство глаза машиниста.

Российских просторов задумчивый житель,
Я ведал, что поезд — земная обитель,
И знал достоверно: покуда мы живы,
Мы все — пассажиры, мы все — пассажиры.





Душевный отклик:


А вдоль дороги …

Пугался закат, растекаясь по небу,
И капал слезами волнам на потребу.
И арию явно заморского гостя
Простуженный бас голосил на погосте.

Бродил по волнам неприкаянно поезд
И кланялся рельсам оторванным в пояс.
Но рельсы надменно ныряли в пучину
Без всякой на то очевидной причины.

И поезд без них продолжал авантюру
И ставил на кон за купюрой купюру.
Ну а впереди, метров этак за триста …
Пронзали пространство глаза машиниста!

Российских просторов задумчивый житель,
Я трясся от страха над пропастью в жите.
Ведь тут - быть бы живу, отнюдь не до жиру.
С таким машинистом хана пассажирам!

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

ШТОРМ

"Гром прoгнал за тучи сoлнце. Блещет молний нить.
И грозе уже неймётся небо кесарить.

Слoвнo сотни ocтрых лезвий вспарывают высь!
Миг — и струи ливня резво в бездну пoнеслись.

Бездна грудь вздымает тяжко, как бoльнoй нарвал.
Ветер мокрую тельняшку на груди порвал.

Кoрчась в диких схватках, cтoнах, чайками крича,
Море, расшвыряв пoнтoны, бьётся o причал!

И, ворочаясь во чреве, грузны, нo чисты,
B небеса хвoстами гневнo бьют валы-киты.

Из утробы в мир — непросто... И ни зги окрест...
Насмерть бьются за отцовство Посейдон и Зевс!

Руки волн вздевая к небу, вoет oкеан!
Ночь пройдёт в мoлитвах Фебу. Где ж oн, oкаян?!. ...
. . .
И Заря — дитя пучины, горних высей дочь —
Расцветёт в небесной сини, завершая дoждь.

И, прекраcнoгo ценитель, симвoлoм начал
На маяк Смотритель выйдет — радугу включать!"



Душевный отклик:


Бездна на сносях

Гром грохочет, толпы молний выстроились в нить.
Если кто не вскроет Бездну, Бездна будет гнить.

Выси легче, распороли брюхо ей ветра.
И оттуда струи ливня льют - как из ведра.

Бездна грудь свою в тельняшке кажет всем подряд.
А тельняшка-то в обтяжку – атомный наряд.

«Боже! Как не к месту схватки! Кто бы только знал!
Вон как раз нырнуть собрался внутрь ко мне нарвал.

Но ворочается в чреве всякое не то –
А хотелось бы нормальных синеньких китов.

Из утробы в море вышли б, хороши собой.
И гарпун сменял на дышло б грозный китобой.

Только что это?! О, горе! Доктор, видно, пьян!
Я к нему легла как море, нынче ж – океан!..»
. . .
А Заря - дитя пучины от толпы отцов -
Как ни в чем себе румянит синее лицо.

С маяка на Бездну зенки пялят сторожа…
Не ходите, девки, в море, если вам рожать!

*)


===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

SOS

«Спасите наши души» -
протягивали руки
к заоблачным высотам
идущие ко дну.
Одна шестая суши
в хождении по мукам
наматывала сотни
дорог средь серых дюн.
А воды наступали
на хвост Левиафана,
затягивая в омут
последний материк,
и огненная Кали
достигнувших нирваны
опаивала сомой,
не слыша грешных крик.
Оплакивали боги
творение земное
и, руки потирая,
всходил по трупам враг.
На суднышке убогом
потомки Неоноя
гребли к истокам рая,
где теплился маяк.

Душевный отклик:


СНУ

«Спасите наши уши!» -
протягивали ноги,
от смеха умирая,
читатели стиха.
Шагающая ж суша
в намотанной дороге
стремилась в лоно рая,
подальше от греха.
А воды наступали
на хвост всему живому -
и даже тем, кто сроду
хвостами не владел.
Назло прекрасной Кали
мутили черти омут,
готовили народу
безрадостный удел.
И плакал с Буддой вместе
Христос, косясь на фатум,
на пару с Магомедом
крестился Моисей.
Неслись галопом вести:
враги спалили хату,
маяк спалили следом…
Капец Рассеи всей!

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Маяк.

Держи меня за руку, будь мне огнем в ночи,
Где мгла расползается, слышатся рык и выстрелы.
Сжимая запястье, вытягивай из пучин
Пустой суеты и каких-то страстей бессмысленных.

А я удержу тебя за руку на земле,
Пока не сорвало и по ветру не развеяло
Потрепанным шелком с флагштока на корабле…
Пространство трепещет от стылых порывов с севера.

Расцепятся пальцы, бессильно скользнут по льду –
И скроешься в тучах пушинкою невесомою.
А я, рассыпаясь, камнями на дно паду,
Туда, где зубастые рыбы, темно и солоно.

Строптивое время нам лица сечет песком.
В подвыцветшем взоре крупинки усталой нежности.
Аллеей по парку и улицей городской
Идем и по-детски ладошками крепко держимся.

Угрюмый подросток по лужам, по голубям
Шагает, не глядя, в плену нарочитой грубости.
Он бродит во мраке, ведь нет у него тебя –
Такой же прекрасной и мудрой, но только в юности.

Вольно мне судить о том, будучи стариком –
Давно испарилась мальчишечья злая блажь-то вся –
Должно быть, подростку мы кажемся маяком…
А может и нет. Только мне-то уж точно кажемся.



Душевный отклик:


Детство взыграло

Держи меня за ногу - или за две ноги,
А то побегу, как подросток, на рык и выстрелы.
Взыгравшее детство – начальница ностальгий,
О чем и спешу я поведать строкою выспренной.

А я ухвачу тебя за уши, притяну -
Как кое-какие из образов и эпитетов.
И так, носом к носу, увижу тебя одну…
А нити в стихе не увижу – в стихе-то, нити-то!

Расцепятся пальцы, и, уши освободив,
Ты скроешься вмиг, как пушинка, под синим куполом.
Я ж в обморок грохнусь - с зубастой тоской в груди,
А также с чуток поврежденным о камни кумполом.

Песок из Сахары засыплет меня собой,
Подвыцветший взор мой покроется пылью Африки.
Тебе ж над полями придется летать одной
В глубокой печали и в шелковом легком шарфике.

Тебя из рогатки угрюмый пацан собьет,
Поскольку ему, пацану, надоели голуби.
И так оборвется прекрасной души полет,
Закончится путь твой на льдине, а может, в проруби.

Мораль этой повести – просто душевный крик.
В конечном итоге чтоб слезы не лить горючие,
Уж если старик ты, веди себя как старик
И резких движений не делай - ни в коем случае.

*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

На корабле дела идут

«…не все ли равно, в канаве ли, в океане ли начинать новое плавание, если весна зовет, если ветер повсюду один?»
Татьяна Толстая

На корабле дела идут как надо.
Под острым килем не увидишь дна.
Игривых волн оранжевое стадо
Пасёт Луна.

Наш капитан попыхивает трубкой.
Грохочет боцман, как июльский гром,
А пухлый кок поёт «Моя голубка»
И глушит ром.

На всех сошла вечерняя истома,
А я — за то, что бестолков и юн,
За то, что сукой обозвал старпома,
Скребу гальюн.

Приятель Боб добрее бегемота,
Но в буйной драке грозен, как нарвал,
Он так сказал: «С утра в костях ломота.
Я чую шквал».

Волна в корму ударила с размаху.
Нырнул в пучину бедолага Джек.
Луна в бега отправилась от страха,
И мир померк.

Свистел норд-ост над головами люто:
«Никто не выйдет из беды сухим!»
Наш капитан сушил штаны в каюте,
И боцман с ним.

Сойди, удача, к нам небесной манной,
Коль небо людям не спешит помочь!
Косые рифы — зубы океана —
Вгрызались в ночь.

Корабль скрипел, как старое корыто.
Старпом стенал, по-заячьи дрожа.
«Держи штурвал!» — велел мне Боб сердито,
И я держал.

Держать штурвал — не буквы ставить в рифму.
Приятель Боб ругался от души:
«Мы обойдём, карамба, эти рифы!»
И обошли.

Дарила штиль рассветная прохлада,
Все наши страхи вышвырнув за борт.

На корабле дела идут как надо.
По курсу — порт.




Душевный отклик:


Дела идут, контора пишет

Дела идут, контора наша пишет
Стишки на конкурс - вдоль и поперек.
Луна ж их нянчит - как своих детишек.
Мол, дайте срок!..

Мне капитан сказал: «Пиши, не дрейфя -
Потом решим, который посылать -
Про жажду бури и про скуку дрейфа,
И «вашу мать!».

На всех сошла, чуток качаясь, муза,
Вселяя в души кайф и юный пыл.
И я в струе предлогов и союзов
Слегка поплыл.

Растекся, в общем, мыслями по древу,
Верней по мачте (и по парусам).
Бутылку рома - бульк! - для разогрева,
Я выпил сам.

И ром в башку ударил мне с размаху.
И я в пучину строк нырнул стремглав.
Луна икнула - видимо, со страху -
И спать легла.

Свистел норд-ост, но я его не слышал,
Поскольку был в стихию погружен.
В азарте был готов я лезть на крышу
И на рожон.

Размазывал я строчки кашей манной
И множил их без видимых причин.
Косые рифмы в рожу океану
Кидал в ночи.

Скрипела мачта - Лермонтову внемля,
Стенали стены рубки корабля.
И тщился я в стихе «увидеть землю» ...
Полундра, мля!

Отборным матом крыл я все на свете,
Грозил веслом угрюмым небесам.
«Я допишу, карамба, строчки эти!..»
И дописал.

Светлее небо, свист норд-оста тише.
Как страшный сон, забыт стихийный шторм.

Дела идут, контора наша пишет –
Сверх всяких норм.

*)

====
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

"To be or not to be?"

«Придет время, когда ты решишь, что все кончено.
Это и будет начало»
Луис Ламур

Однажды ты проснёшься молодым,
цветущим, обязательно красивым.
Рассвет ударит свежестью под дых,
забрызгав щедро цедрой апельсина.
И ты пойдёшь пружинисто, легко,
теряя на глазах постылый возраст,
насмешливо смотря на стариков —
вчерашних, лишних, неамбициозных,
крадущих время...
Только все равно,
где старт, где финиш — путь давно накатан.
И как бы ни хотелось верить, но
мы безнадежно смертны, Бенджи Баттон*.
Блуждая в лабиринтах бытия,
к закату повернёшь посередине
и, забывая день за днем себя,
закончишь там, где начал.
Лав ю,
Квини*

****
«Я умер в семь утра. Надо же с чего-то начинать день.»
Франко Арминио
… а Новый Орлеан такой, как раньше —
от бесконечных дублей тянет спать.
И чёртов апельсин-рассвет оранжев.
И время обреченно катит вспять.
Я умирал, рождался снова, вырос —
из юнги капитаном стал. Устал
терять на каждом рейсе пассажиров
и посещать знакомые места.
Хочу сойти. Бессрочно выйти в осень,
где у вещей иная сторона —
лежи себе у корабельных сосен,
кроши с ладоней лунный рафинад,
вдыхай смолу, лепи мучных барашков,
болтай ногами, плюй на бренный мир.
Я ненавижу вечность, но на башне
стоят часы...
С любовью,
Бенджамин*

* Benjamin Button и Queeny - герои "Загадочной истории Бенджамина Баттона" - рассказа Ф.С.Фицжеральда и одноименного фильма Д.Финчера.




Душевный отклик:

“Much ado about nothing”

Мой милый Кен! Проснулась я уже.
Цвету и пахну – вкусно и красиво.
И грудь моя в ажурном неглиже
напоминает пару апельсинов.
Как мотылек, воздушно и легко
(и без разбега) впархиваю в плавки,
насмешливо смотря на стариков,
там, за окном в унынии и давке
крадущих время...
Мне же - все равно,
ведь кукла я и вечно молодая.
Живу мечтой и съемками в кино,
беспечно дни, как камушки, кидая.
Часы увижу – лишь пожму плечом.
Плывет вперед мой кукольный кораблик…
Ты думаешь, о чем я? Ни о чем,
а просто так, от скуки.
Лав ю,
Барби

***

Приветик, Барби! Мне б твои заботы!
Устал - как черт, безбожно тянет спать.
Наелся «апельсинов» – до икоты,
и съеденное прет отныне вспять.
Я их любил. Любовь еще, быть может…
Хотя навряд ли – все-таки устал.
Утратил пыл. Либидо как бы тоже:
не манят ни ланиты, ни уста.
Хочу оставить с... спорт и выйти в осень,
где у вещей иная сторона.
Вид голых тел мучительно несносен -
прости мой French, их было до хрена.
А сколько страсти было в каждой сцене!
Сиффреди - отдыхает, в гамаке!..
Так вот, пускай теперь меня заменит,
а я так притомился.
Лав ю,
Кен.


*)

===
Полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Осенняя хандра

«Придет время, когда ты решишь, что все кончено.
Это и будет начало»
Луис Ламур

Из осени вырваться мне не дано:
Шуршит под ногами золото нищих,
И Бог не звонит и не пишет давно.
Тревожусь. Надеюсь, не умер, как Ницше.

Туман в голове, не поможет глицин.
Бессонница – музы храпят ночами.
И вот незадача, секутся концы,
Как могут они превратиться в начала?

Покончить со всем или с мыслью хотя б,
Что дурочка с возрастом стала дурой.
Смириться, обняв молчаливый октябрь,
И что-то прочесть из Луиса Ламура.




Душевный отклик:


Осенняя амнезия

Я вырвался как-то по осени на
Прогулку пешком по «золоту нищих».
И - вымок до нитки, изведав сполна,
Насколько "не держит" небесное днище.

Но - сам виноват, потому что звоню
Обычно всегда Всевышнему лично.
Мол, так-то и так-то, желаю в меню
Денек беспроблемный с погодой отличной.

А нынче забыл вот - наверно, глицин
В ночи перепутал с чем-нибудь прочим…
А местные куры - как есть наглецы:
Они надо мной до упаду хохочут.

*)

===
полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:

Бывает

«Стихотворение начинается как комок в горле.»
Роберт Фрост

Бывает – ребёнок,
бывает – выкидыш.
Это, как сможешь,
это, как напишешь.
Бывает, выплеснешь литр-другой
мутных околоплодных вод,
а бывает...
А что бывает?
Чем-то неведомым накрывает,
несёт по чему-то, несёт куда-то
тебя. Поэта? Неадеквата?

Очнёшься в тиши,
и за эту тишь
нормальности
небо благодаришь.

Душевный отклик:

Что это было? или Неведома зверюшка

Бывает, шмякнет –
и что-то выкинешь.
А что это было,
и сам не знаешь.
Сидишь в ночи и час, и другой -
нет ответа, ни в зуб ногой.
И думаешь:
- А что если это
стихийный выброс таланта поэта?
Может, для впечатлительных дам
это - типа Бродского, по следам?..

Очнешься к утру,
и всю эту чушь
смоет обычный
холодный душ.

*)

===
полный разбор полета тут.

Первоисточник вдохновения:



глоток зимы

«Стихотворение начинается как комок в горле.»
Роберт Фрост
«Хрустальной ягодкой во рту моём зима.»
Александр Генис

Хрустальной капелькой во рту моём зима
заледенела и глотнуть боишься;
и терпишь. Терпкая висит луна-хурма
над горизонтом, нет, – уже на крыше,
на чердаке уже, там вековую пыль
накрыл собой такой же квёлый иней.
Так много снега, что любой автомобиль
похож на шляпу Маленького принца.
Удавы-улицы не дремлют по ночам,
слоны-сугробы дрыхнут в переулках.
Окостенели и пристроились к домам
надменные заборчики-сосульки.
Веснушчато глядит в моё окно
последний лист у клёна в межреберье.
Истлела осень, никого… Испещрено
снежинками изнеженное небо.
Такое время, что пора сходить с ума,
от холода, который бьёт бесстыже.
Но тает ягодкой во рту моём зима –
так хрупко, что глотнуть…
дышать боишься…




Душевный отклик:

кусок зимы

Кусок сосульки я однажды откусил,
но не глотал его, боясь простуды.
Когда простужен, на нетленки нету сил.
И пьешь не то, и не из той посуды.
Зачем тогда его, вы спросите, кусал?
Вполне возможно, что пошел на принцип -
чтоб стать похожим гордой линией сусал
на форму шляпы Маленького принца.
Сидел так час, потом пошел и взял такси.
Таксист глядит и говорит: «К удавам».
А мне к врачу бы, я к удавам не просил,
так как во рту образовалась вава.
Но делать нечего, и, так тому и быть –
к удавам мчим среди слонов-сугробов.
Дома на улицах похожи на гробы,
и мы с таксистом приуныли оба.
Тоска такая, что пора сходить с ума -
тут не до рифм и прочих финтифлюшек.
К тому ж во рту уже растаяла зима
и стала нудно капать…
прямо в душу…

*)

===
полный разбор полета тут.