Источник вдохновения ТУТ!

.............................................посвящается Галичу, которого, впрочем, не очень-то и люблю.

Проживала жизни интеллигенция,
Узелки имея в дали недальние.
Там ходила где-то в списках книженция,
Запрещённая к прямому изданию.

Поразмножена в ночи машинистками
На листочках не издательских кальковых,
Над Невою билась книжица истово,
И стояла, не сдавалась, над Калкою.

Все костры, её подруг порешившие,
Обходили стороной, не изранили.
А чтецы её, страну прогрешившие,
Кто в Америке читал, кто в Израиле.

Ни лица, ни письмеца, ни известия
От незнаемого книжицы автора.
Но стояла эта книжица лестницей
Из робеющего сартрова - в завтрово.

До Сарова - от границ арзамасовых,
Где был паломник убит под "колючкою",
К человеку - от движений культмассовых,
Что в отчётах расцвели закорючками.

Нам не верилось, а всё-таки движется!
Растопило солнце льды стародавние,
И раскрылась без стеснения книжица,
Запрещённая к прямому изданию.

Шевелила по-старушечьи калькою,
Все-то буквы по местам, строки горькие.
И стоянье вспоминала над Калкою,
Умирая по листам над помойкою.

......................"Жизнь невозможно повернуть назад" (С)

ЧАСОВЩИК

Ко мне приходили разные люди,
С которыми приключилась беда.
Философ, что зримость времени любит,
С часами песочными забредал.

Просил он просыпать песок обратно,
До первых шагов, аксиом простых,
Где были белее белые пятна,
И сердцу казалось - истина в них.

Входил и механик с тяжёлой ношей,
Пуды шестерёнок в арбе влача.
Просил он: "Не можно ли, мой хороший,
Избавить от времени-палача?

Хочу переставить в часах пружину,
Чтоб стрелки часов обращались вспять,
Чтоб старость, легко удаляясь, в спину
Дышала, не в силах жизни отнять."

С изящными атомными часами
Печальный учёный стучался в дом.
Не выдержав жизни главный экзамен,
Ловил он воздух открытым ртом.

Шептал он: "Военным мои открытья
Машиною смерти стали служить.
Нельзя ли назад отмотать событья,
Чтоб жизнь без открытий этих прожить?"

Да что же вы, граждане, в самом деле?
Один, по прошествии долгих лет,
Быть может, отвлекшийся на дуэли,
Ко мне никогда не входил поэт.

Всегда без поэтов сцена немая
Просящих в былое нырнуть внадсад.
Ведь только поэты здесь понимают,
Что жизнь невозможно вернуть назад.

***
.................................Конкурсная тема "Сон во сне"



Восемнадцатое мгновение во сне

Мне снилось, что я Штирлиц, что я сплю,
Склонив устало голову к рулю.
И снится мне блаженное во сне,
Что Габи Набель улыбнулась мне,
Сто Клаусов спихнул мой "Вальтер" в пруд,
Профессор Плейшнер осторожен, крут,
А в створе лыжной гонки пастор Шлаг
Проносит первым наш советский флаг.
Прервался сон. Проснулся я во сне,
Вдруг Борман справа подкатил ко мне.
Тут слева Мюллер: "Штирлиц, тук-тук-тук!
А вас я попрошу остаться, друг!"
Как хорошо, что я во сне билет
До Магадана взял радистке Кэт,
И рацию отправил вместе с ней!
Теперь меня - поди уразумей,
Поди в подвал гестаповской запри!
Я светел и спокоен изнутри.
С такою мыслью снова я уснул,
Как спит в загоне утомлённый мул,
Сон грудой спичек высыпался в мозг.
Я спички долго разбирал, как мог.
И в результате умственной игры
Сложил четыре рожи... "Школяры"*...

*это название нашей команды. А для посыла на конкурс оно было заменено неопределённым: "Или три..." ))

Не каждый шанс имеет мужество
Одалживать себя у века.
А в зимнем парке зябнет музыка,
Адажио стеклянных веток.

И мы, в напев её влюблённые,
То виртуозный, то невзрачный,
Полу-земные, просветлённые -
Почти что воздуха прозрачней.

Сквозь блёсткий свет друг к другу тянемся,
Морозный отсвет проникая.
Полу-небесная ботаника
Венчает чудными венками.

Как будто мы в забытом поезде
В купе одном куда-то едем,
И в том, что в первый раз знакомимся,
Не объясняемся соседям.

Полу-волшебная механика
Смешные крутит шестерёнки.
И жизнь в тяжёлом подстаканнике
Рождает звук дуэта тонкий.

Спасибо музыке продлившейся
За то, что вечно память нежим
Любви, оставшейся несбывшейся,
Дыханием оледеневшим.

.............................................Это какая улица?
.............................................Улица Мандельштама.
........................................................О.М.
Сколь душно нежен Мандельштам!
А Пастернак свежо инаков.
На них не напасёшься тайн,
на Осипов и Пастернаков.
На них не напасёшься нар,
речей, пропитанных карболкой,
они - неходовой товар
карбункулов в оправе колкой.
Они - как чаши на весах
ростовщика в ладони потной,
как песах, тонущий во псах,
побег грошовой подворотней.
Они затменья не ясней
для тех людей, что всех счастливей,
где молот-серп, не Моисей -
водитель посуху и в ливень.
Они - минувший тучный век,
соединяющий в пролётке
не пролетарский плач и смех,
и взор, то огненный, то кроткий.
За гордый взгляд, за скорбный стих,
за всё, что лишь пророкам снится,
чермной поток смывает их, -
не фараона колесницы.
Их жизни вычитал с листа
червеобразными перстами
вне Моисея, вне Христа
любимый вождь, учитель сталин.
Песок отмеренных минут
течёт. Гудит рабочий улей.
Их именем не назовут
ни школ, ни кораблей, ни улиц.
И лет, должно быть, через сто,
роняя в смерть осадок тощий,
Эратосфена решето
просеет их из пыльной толщи.

В старый рюкзак уложу ботфорты.
В термос налью под завязку рома.
Соль соскребу со стенок реторты,
Что с заповедной силой знакома.
Соль, что уводит в лианы леса,
Спутанной корнем воздушным чащи,
В сумрак, где папоротника завеса,
Пажитник и молочай горчащий.
Всё здесь смешалось странною флорой,
Запад с востоком, тропики с тундрой.
Пряные травы помнят историй
Больше, чем старец древний и мудрый.
Дольше, чем веянье колокольцев,
Свист барабанов в пагоде древней, -
Память хранят древесные кольца,
Дом баобабов тысячедверный.
Вот и выводит к морю тропинка -
Свойственно соли стремиться к соли.
Взморья взъерошив дюнами спинку,
Море своё запевает соло.
Под заунывный чаячий гомон
Глухо гремят прибоя тамтамы.
Ветхий маяк, как солнечный гномон,
Час отмечает элементарный.
Час расставания, час надежды,
Час пробуждения, час истомы,
Час пребывания где-то между
"Я не вернусь" и "Я буду дома".
Волны литые взмыленной давкой
Грубо теснятся о камни мола.
Море влечёт антикварной лавкой
В радуге влажного ореола.
Эй, ростовщик! Говори, что дальше?
Там, в глубине, в запасниках душных,
Чёрной жемчужиной, сном тридакны,
Я оставлял в залог свою душу.

Склонный творить иную реальность,
Где плутовато душа блукает,
Скромный поэт презирать банальность
От инкубатора навыкает.

Призрачных мыслей чёрные дыры
Строчка за строчкой, мало-помалу,
Новой поэзии командиры
Неукротимо вносят в анналы.

С ними и мы, побоясь остаться
Где-то в тени, вдалеке от света,
Непререкаемою константой
Воспринимаем века приметы.

Смело вплетая в вещие кудри
Ветви оливковые эпохи,
Препобеждаем ежесекундно
Лица и лики, ахи и вздохи.

Пишем взахлёб, не щадя чернильниц,
Лишь бы земной похвалы хватило,
Воспламеняем в нишах курильниц
Новые сумрачные светила,

Рифмами суетными несёмся,
Квохчем поэзами киловаттно...

Нет ничего банальнее Солнца,
Но без него, увы, темновато.

Как говорил конфузливо Конфуций,
коль речь его переиначить в стих,
добросердечья ключ не в Божьей руце,
а в нас самих.

Коль отрок ты добросердечный самый,
не прогоняй от ложа комаров,
чтоб им не потревожить папу с мамой,
и будь здоров!

Когда же добредёшь ты до могилы,
всегда носи с собой вязанку дров,
чтоб путников согреть имело силы
тепло костров.

Вдвое моложе и втрое напыщенней,
Чем состоятельный Глумова мэр,
Малотиражки главред Карапыщенко,
Литературе служенья пример.
Между редакции снулыми тётками
Он обличает с утра неспроста
Рифмы избитые, тропы потёртые,
Дактиль, лишившийся слога-хвоста.
С кресел, лоснящихся сальными спинками,
Кресел навроде колов для голов,
Спугнута им поэтесса Былинкина
И начинающий критик Хамлов.
Низко унижен прозаик Петровичев,
Вздёрнут за лыч эссеист Плешунов.
Каждый чудак, Карапыщенко троллящий,
Будет назавтра ходить без штанов!
Вечер. Бледны электричеств дрожания
В ровной шеренге столбов-фонарей.
Некий влюблённый свои подражания
Нежно читает подруге своей.
Мост у аптеки не раз это слыхивал,
Вспыхивал ярким румянцем фонарь.
Но Карапыщенко здесь не попихивал
Тех, кто пописывал томно, как встарь.
Сектор, влияньем его не охваченный,
Хочет подмять поученьем главред,
И, подбираючись к паре означенной,
Точит он критики злобный стилет...
Нет! Крестоносцу приходится спешиться.
Не дописал я про это листа.
Пусть продолжают влюблённые тешиться,
А Карапыщенко рухнет с моста.

На бору клинописные прориси
Хороводили нас дотемна.
Ближе к полночи вышла на промысел
Кистепёрая рыба Луна.
Неразгаданно-тайное, древнее,
В иероглифах дальних светил,
Стыло небо над нашей деревнею.
Разливался туман, словно Нил,
Обещая обильными росами
Украшать пробуждение трав,
Где зари малахитово-розовый
Выползает неспешный удав
Из трепещуще-млечного зарева.
Воздух был настороженно-тих.
Разбредались стога динозаврово
По отаве лугов заливных.
Светляками вздыхали растения.
Не кромешной была темнота.
И молитва о рае потерянном
Неотмирно просилась в уста.

Коль я проживу сто лет,
Вы вряд ли меня поймёте.
Пока ещё мой скелет
Живой подчиняется плоти.
Танцует в руках страстей
Послушной марионеткой.
А смерть - она без затей,
Положит в ящик с пометкой,
Что этот-то вот такой,
Что жил тогда-то-тогда-то,
И - стопка за упокой,
Накрыта хлебом под датой.
К чему мне вино и хлеб,
Когда я повязан тленом,
Когда я положен в склеп
Отвергнутым и смиренным,
Иль жизни остаток-тля,
В глазницах зрачок не меток,
Пособием станет для
Оболтусов и нимфеток?
Пока твой не склёван след
Железною птицей века,
Танцуй, мой живой скелет!
Don't worry, марионетка!

Я поверил во сне, и уверенность эта крепла,
В то, что сердцу под силу, когда бы его биенье
Раскачало во мне, разломало грудную клетку,
Стать вольнее орла и стремительнее оленя.

Я поверил, что мир, перевязан тонкою нитью
В пуповине надежд, не навечно Богом отторгнут,
Он ещё позовёт, и случатся ещё событья,
До которых никто не укажет дороги торной.

Словно сноп на серпе, словно жернов, что зёрна мелет,
Словно прах на гумне, возметаемый дланью ветра,
Я поверил в себе, но в себя я ещё не верю,
Да и кто подтвердит, что оправдана эта вера?

Поезда приходят на вокзал,
Веяньем времён напоминая,
Будто я родиться опоздал,
Будто жизнь ждала меня иная:
Будто я хотел явиться там,
Где восхода розовая глыба
Приближалась к древним городам
Шпалами и рельсами Транссиба,
Будто проступала тень моя
В кожушке, а рядом - тень подружки,
На перронах, в дальние края
Провожавших с музыкой теплушки.
Будто тепловоз, боками бур,
Вязнущий во времени нескором,
Увозил отряд на Байконур,
Где я в списках числился дублёром.
Будто вместе, добрые друзья,
Простенькой чужой гитаре рады,
Ехали - и с ними ехал я -
Стройки века строить стройотряды.
Духовых торжественная стать,
Точкою поставлены литавры.
Мы не опоздаем подрастать
Под шинели, робы и гитары.
Что фанфары? Только звук и медь.
Что нам слава? Только лыко в строку.
Мы не опоздаем умереть,
Значит, рождены мы тоже к сроку.

....................................Ревёт сынок. Побит за двойку с плюсом.
.............................................................Саша Чёрный

Опоздал ребёнок в школу,
Был он ростом очень мал,
Ну, а ранец нёс тяжёлый,
И, в итоге, опоздал.
Дальше, слышишь, новостёнка
С сайта shkola/точка/com:
Сердобольная вахтёрша
Обозвала дурачком,
Завуч пнул его указкой,
Дылда злой щелбан припас,
И оконную замазку
Подложил на стульчик класс.
Был зачёт. Не знал билета,
Без причины хохотал.
На ковре его директор
В сладкий блинчик раскатал,
Наложил начинки чутко,
Добрым словом, напрямик...
Шёл по улице малютка,
Нёс родителям дневник.
Чтоб потом, в конце недели,
Злыдни все до одного
На собрани-и-и ели
Папу с мамою его.
Вот таковский лоск и глянец!
Эй, родитель! Будь умней!
Собирать тяжёлый ранец
Первокласснику не смей!
Пусть забудет про излишки
Вес, зависящий от нас,
Чтобы бедные детишки
Не опаздывали в класс!

Койку здесь не заправляет
Симпатичный пионер,
КГБ не заставляет
Прославлять СССР,
Не потешат нас пирушкой
Пролетарии всех стран,
Где выходит с деньгокружкой
Грязный нищий Овсепян,
Чтобы к гражданам унылым
Обращать немой вопрос,
Чтоб, бацилла за бациллой,
Рассыпать туберкулёз!
Нам и так довольно плохо
В долгий кризиса излёт,
Так ещё бацилла Коха
Экономику грызёт!
Прописался к нам нелепо,
Никогда не сыт, не пьян,
Грязный плут, агент Госдепа,
Вечный нищий Овсепян!
Не сидится дурню дома,
С ним столкнуться - будь здоров!
Умер булочник Пахомов,
Умер стрелочник Петров.
Этак, поздно или рано,
Вымрут все до одного!
Я из нашего романа
Скоро вычеркну его...

Ты знаешь, куда уколоть булавкой,
Чтоб боль была коротка.
Так солнце, росы золотая влага
И белые облака
Во имя коллекции пополненья
Уходят в небытие.
Не тронутой тленом твои коллеги
Увидят меня в стекле.
Пыльца моих крыльев, не угасая -
Где крапинка, где овал,
Напомнит и скрасит вечер тот самый,
Когда ты меня поймал.
Я больше не буду мечтать о лете,
Всю душу оставив - там.
Но пусть не обтреплются сто столетий,
Сияя на радость вам
Средь пыльных дорог бесконечных полок
Крыльев моих края,
В коробочке, милый мой энтомолог,
Буду уже не я.

Цветаева оттаяла
от крио-сна эпохи.
Не чудо ли, не тайна ли,
не диво ли в итоге!
Пока эпоха льдинами
пригорки затирала,
холмы неисследимыми
душила одеялом,
пуховыми подушками
на горы налегала, -
живою, не придушенной
под чуждое лекало,
фонтановыми брызгами,
кометою искрящей,
для всех, кто были близкими -
живой и настоящей:
вкусить губами влагу бы,
и - в рост, цветами к Солнцу! -
елабуга, елабуга,
твой благовест несётся;
не змейкой сердобольною,
что свёрнута петлёю,
а песней колокольною
над родиной-ветлою
плывёт она обеднею
осеннею Москвою
с запискою последнею:
не хоронить живою.

Есенин в розовых берёзках -
хрестоматийный наш лубок,
когда в делах и рифмах хлёстких
поэт был более глубок.
Затем и глаз поэту выбит,
что слово поперёк легло,
что во главе никчёмных выгод
стоит безгласие его.
Кумач качается над гробом,
по нём общественность скорбит
в невопрошании удобном:
зачем, и кем, и где убит?
Больную речь толкает троцкий
биндюжный танец танцевать,
и люд с покорностию скотской
идёт поэту целовать
холодный лоб в сусальных блёстках,
и разбредается молва,
теряя в розовых берёзках
поэта резкие слова.

Маяковский садится в бричку,
зажигая на присных блики -
у него такая привычка,
чтобы рядом сновали брики.
У поэта такая шалость,
чтобы подле, за стенкой тонкой,
гомонили, пили, сношались
и бросали бы души в топку,
чтоб летали ножи не мимо,
чтоб в душе зацветали раны.
Так привычно для мещанина,
что на кухоньке тараканы,
так привычен кошель богатым,
шансонье - канкана синкопы,
так привычны к своим лопатам
молчаливые землекопы,
так стальной струе одиноко:
вырываясь из злого горна,
этой лаве нужна опока,
чтоб в деталях застыть покорно.
Оттого-то холодно-плоской
запылённой обложкой книги
имя жаркое - Маяковский -
оттеняют и гасят брики.
Словно месседж, посланный в личку,
в двадцать первый век окаянный,
Маяковский садится в бричку,
злой окалиной обуянный,
а в опоке соседних комнат,
в мелкотравчато шумном гуле
пролетарская непреклонность
отливает шальную пулю.

+16. Смотреть по прочтении стиха!

Профессор Гнидич съел таблетку,
Потом штук пять, как я люблю.
Потом он встал на табуретку
И прикрутил к крюку петлю.
Покуда наполнялась ванна,
Он бритву нежно поправлял
На коже старого дивана,
И представлял, как в лоб стрелял
Из дедушкина револьвера,
А может - в грудь, или в висок.
"С балкона сверзнуться - химера!" -
Вещал рассудка голосок:
"Вот лучше, сразу - много газу,
И сам - в духовку головой..."
Включилось радио, зараза,
И в нём "Спасибо, что живой!" -
Запел Высоцкий вдохновенно.
И - дверь закрыта на балкон,
И - резать расхотелось вены,
И - выплюнул таблетки он,
Жуир, капризник и повеса...
Главе последней дан отбой!
Так мной придуманный профессор
Покончить не сумел с собой.

Скрежещет век серпом по молоту,
О крест скребётся полумесяцем.
Когорты строятся по-новому,
Но их вожди всё так же бесятся.

Писать в альбомы аккуратными
Стихи - никак не получается.
Придавлен воздух зиккуратами,
Большая жертва намечается.

Едва ли можно выжить книжником
На лестничном уступе башенном,
Где жрец верховный машет клинышком,
В живую плоть надсадно всаженным.

Едва ли можно выжить пчельником,
Землянкой тайною таёжною.
Война, склонившись над учебником,
Сверяет роль свою несложную.

Мир отрешённый и отвергнутый,
Лишившись жизни, не спохватится,
А солнце головой отрезанной
В глухую полночь мягко катится.

Пусть мне скоро исполнится пятьдесят,
Я женюсь на молоденькой Афродите.
Афродита родит мне афро-дитят,
Да таких, что палец в рот не кладите!

Будет Пушкиных пять средь них или шесть,
Тех, что дядями требуют уваженья!
Я размножусь в потомках! А значит, есть,
У поэзии русской есть продолженье!

Под вечер над тучами звёзд понатыкано.
Выходит навстречу старушка Зворыкина.
Навстречу беде неминучей, опасности.
На встречу с маньяками, скажем для ясности.
В руках её лучик фонарика серенький
И гаечный ключик сто двадцать на семьдесят.
По стенам пятно от фонарика мечется:
Кому там захочется увековечиться?
Кто, окриком грозным в ночи остановленный,
Забудет о встрече желанной, условленной,
Букет растеряет, конфеты, печение
И прочее радости обеспечение?
Стоит под часами старушка Зворыкина,
Где много обидного ею накрикано,
Где много влюблённых бежали без памяти,
Точнее сказать - в состоянии паники,
Точнее сказать - в состояньи аффектовом,
Проулками, улицами и проспектами.
Стоит она молодо, вся напружинена,
Огреет вернее любого дружинника!
Но служба её - не такая, особая,
Она себя мнит сексуальной особою,
Она себя мнит не старушкой - Минервою,
Премудро всегда обнажается первою:
Появится кто-то на траверзе-синапсе,
Кричит она громко: "Меня изнасилуйте!" -
И долго икание, пяток сверкание
Преследует истово в городе каменном...
Вчера капитан Сырожуев докладывал,
Что споймана утром преступница адова,
И ключ её отнят уликой вещественной,
И что с нею делать, с несчастною женщиной?
"Сидела в кутузке и жалилась до ночи,
Огревши Гринёва Андрея Петровича
Вот этим вот гаечным, из-за угла,
Что честь свою смолоду зря берегла."

У меня нет потребности в алкоголе,
Ни в ликёре, ни в рислинге, ни в кагоре.
И креплёным, и пресным винам вдогон
Отрицаю тем более самогон.
Страшновато упиться вином столетним,
Если стал уж давно винодел скелетом.
О незрелом решение таково:
Никогда я не пью божоле нуво.
Но токай, что в таверне я пил когда-то
Под тоскански уверенную токкату,
Я в любом полушарии, так и быть,
Иногда соглашаюсь употребить.

***

Ни за что не напьюсь я, муза, не ври!
Только ради искусства... Бутылки три...

Сумели вороги коварные
Ослабить нашу мощь опасную,
И нет давно Советской Армии,
Но день её зачем-то праздную.
Зачем-то до подруги добренькой
Свой марш-бросок рисую поскору,
Зачем-то наливаю доверху,
Зачем-то выпиваю поскору,
Зачем-то вспоминаю лишнее,
Зачем-то говорю нескромное,
Зачем-то занятою нишею
Хочу приладить ношу кровную.
Зачем-то принимаю в дар себе
Носки и бритвы безопасные,
Пусть посещение стрип-дансинга
Друзья предпочитают классные,
Пусть все давно прошиты бизнесом,
Запрограммированы лендингом,
Прокомпостированы бивнями
Толпы богатенькой, но реденькой.
Толпы, сурово озабоченной,
Да так, что "паркеры" изгрызены:
Тех бортануть, что на обочине
Страшатся грязью быть забрызганы.
Страшатся вляпаться в политику,
Страшатся пресса экономики.
Солдаты века-паралитика,
Эльфийской рати злые гномики,
Мы отступаем перед ужасом
Большой продажности и бедности,
Мы отвыкаем вместе с ужином
Интеллигентских споров бред нести.
Мы уступаем доли лучшие,
Лишь только гладили б по шерсти нас.
Не возбраняется при случае
Открыть ворота для нашествия.
Не возбраняется увиливать,
Не возбраняется закашивать,
Ввиду войны здоровье львиное
Чахоткой ложною закашливать.
Не возбраняется попахивать
Аутентичностью инаковой.
Не возбраняется по паспорту
Быть тем и этим одинаково.
Не возбраняется, а всё-таки
Здесь все мы рождены подранками,
Все подсознанья нити сотканы
Окопом тёртыми портянками.
Довольны тёплыми постелями,
Лежим, в смятение укутаны,
Нам если правда - то по телеку,
А если танки - то в компьютере.
Служа себе, не служим обществу:
На кой сдалось оно, пархатое?
И всё же, всё-таки, час от часу,
Над злой молвою языкатою,
Над безымянной нашей бездною,
С минувшим веком солидарнее
Звездою павшей неизвестною
Горит огонь Советской Армии.

Мой ник - Гриб-ник, прошу не ошибаться!
Бестактно шутит с именем судьба...
Я ратую за полный ник, и баста!
Не откликаюсь больше на "Гриба"!

И шишак его крепок, и глаз остёр,
И души на испуг не брать:
Шелкопёр берётся за шестопёр,
Сокрушать приблудную рать!

Сколь замахи у молодца велики!
Размахнись, раззудись, рука!
И бегут от удалого грибники,
Распознав в нём не-грибника...

Есть по лучшей доле голоданье
В резано-разрозненном народе,
Значит, будут наново гаданья
Любы - по старинке и по моде.
И куда от этой доли деться? -
До томленья печени и мозга
В зеркала со свечкою глядеться,
Разливать над чашей слёзы воска,
Сапожок бросать через ограду,
Имена выпытывать грядущи,
Выпив кофий, две недели кряду
Счастье улучать в кофейной гуще,
Плоских дам с валетами смятенье
Прилагать к своей житейской драме,
Злой колоды липкое сплетенье
Щедрыми задобривать дарами...

Знаю, девки, я одно гаданье,
Лучшую крестьянскую интригу:
В полнолунье, как гласит преданье,
Надо на гумне собраться в ригу,
Там, по пояс заголив подолы,
Сунуть место мягкое в оконце,
Чтоб сияло тело молодое,
Аки разрумяненное солнце.
Коль лешак мохнатой рукавицей
Проведёт - быть замужем богатой!
Только стерегись острекивиться!
Стрекива не кажется мохнатой!
Ну, а коли голою ладонью
Проведёт по заднице судьбина,
Будешь бедной счастлива любовью,
Выйдешь замуж за простолюдина.

Вот такое древнее гаданье!
Девки ходют в риге суетливо,
А под стенкой - парни судят тайно:
Варежка, рука или крапива.

Оттепель. Промокли ботильоны.
В городе не чище, чем в хлеву.
Новостроек спальные районы
Грунтом свежевынутым плывут.
Струйками дождя стекая в ямы,
Отступает царствие зимы,
И никто сейчас не ходит прямо,
У природы нет путей прямых.
Дождь несносен, как себяжаленье
За бокалом тонким божоле.
Не вини зимы обожествленье,
О весне грядущей пожалей.
Это ведь она идёт, нагая,
Плётками бичуема ветров,
Грубо попираема ногами
Всех, спешащих под надёжный кров,
Греющих за будущей метелью
Думы потаённые свои:
Свет, благоухание, цветенье,
Ландыши, рассветы, соловьи...

Не бывает счастье публичным,
Ни домашним, ни заграничным.
Счастье, в общем-то, неприметно,
Как дыханье наше, примерно;
Не включают счастье, как свет.
Вот тогда, когда его нет,
Просыпаясь от сна отчасти,
Мы задумываемся о счастье.

И ничто не вернётся, ни молодость, ни благоденствие.
Океаны любви стали морем закрытым и внутренним.
Изменяет эпоха свои фотографии детские:
Ввечеру улыбалась детьми, а к полуночи - внуками.
Будут правнуки за полночь. Их не застанешь цветение.
Только мягкость ладоней ладонью прочтёшь заскорузлою.
Нынче кожу ветров исцарапали звёздные тернии,
И не в моде семья, и слышнее призывы к оружию.
Нынче кружится мир патефонной пластинкой заезженной,
В простоватой бороздке храня какофонию адову,
И не поле пройти перебежкой простой между межами,
Пережить нашу жизнь - перейти полосу автострадову,
Где от шалых огней бесконечно светлицы и горницы
Далеки с их покоем, неспешною песнею, супрядкой.
Где в моторах машин бесенята пленённые гонятся
За потерянным счастьем глухими бессонными сутками.

Займёмся любовью по срочному займу.
Так в тесной кафешке готовят лазанью,
Так в кухоньке скромной готовят глазунью.
Раздев донага, я тебя не разую.
Легко в поцелуях не думать про цены,
Про центы, растущие быстро в проценты,
Про то, как в пространство, где пили и ели,
Букмекером опытным входит похмелье,
Кивая приветливо: делайте ставки
С последним напасом прикуренной травки,
Прикупленной страсти при кухоньке тесной
С прокисшей закваской греховного теста,
С запасом из спичек, верёвок и мыла,
Того, что не будет, того, что не было,
Того, что сейчас проступает меж нами
На воздухе пишемыми письменами:
Решайте, и срочно, не думая долго,
В уплату опарой растущего долга,
Пусть в личном пространстве и так пустовато -
Кому уходить, а кому оставаться!
Квашнёю текущего на пол замеса,
Ещё не жена и уже не невеста,
Надев независимо драные джинсы,
Во внешнюю сырость выходишь из жизни,
И мысль, словно спичка во тьме этой ночи,
Опасно сгорая, мерцает вонюче,*
О том, что на свете не сыщется правды,
Что веком развенчаны вечные вклады,
Что нужно назавтра сыскать себе зайку
Для нежности затхлой по срочному займу.

___________________________________
* для строгих любителей точной рифмы предлагается вариант "вещает воочию"

Поистлела одежонка,
Ставить не на чем заплат.
Убежала в Питер жёнка,
Будто вовсе не женат.
Круг мой жизненный накатан,
Словно мялкой на гумне.
От прошедших лет устаток
Ощущаю не вполне.
Позвонят, бывает, детки -
Что купили, говорят,
Как воробушки на ветке
Про чужое гомонят.
Что ж тут в радость?
Гриб в лукошко,
Перламутровый восход,
Гул пчелиный под окошком,
Полный рыбы перемёт,
Туесок заветных ягод,
Сказки чудное словцо,
С тем по-солнечному лягут
Все морщины на лицо,
С тем, приблизясь к кущам рая,
Будет дед лежать в гробу,
Ни кивком не намекая
На минувшую судьбу.

Они грустят о многом на бегу,
А мне грустить об этом слишком рано:
Вполне я зарабатывать могу
Себе на хлеб и воду из-под крана.

Несчастные с цепями мужики!
Редиска-жизнь хреновины не слаще!
Их разоряют всюду бутики,
Когда по бутикам их дамы тащат.

А мне плевать на тех прекрасных дам!
Мне недосуг якшаться с бутиками,
Дань отдавать и кольцам, и цепям,
И обсуждать Харуки Мураками.

Что-то сердце моё разболелось,
Что-то сердце моё распалилось.
Вижу голеней серых големность,
Их движения неумолимость.

От шагающих вспять поколений
Остаются бесследные тропы.
Чем мы дальше идём, тем големней,
Тем голимее наши синкопы.

На вбивание внешнего клина
Отзываемся сеткою трещин.
Слишком сухо замешана глина,
О которой мы все рукоплещем,

Увлекаемы дружным парадом
И доверчивы до нострадамья:
Ни к чужим, ни к шагающим рядом
Нет ни капельки в ней состраданья...

Что видимо едва ль в сияньи властных сфер,
то плебсу дорого и мило:
как будут их делить Марат и Робеспьер,
когда дорвутся до кормила?
В борении стихий чей одолеет флаг?
Наденет ли тиару флагман,
иль робу кузнеца, иль франтоватый фрак,
иль срамоту прикроет флагом?
Чей ласковый прононс пленит изящных дам,
кому доверится кухарка?
Ну, а пока анонс: все флаги в гости к нам!
В народе завтра будет жарко!

Что сохлой мухою висеть?
Протри экран, протри очки:
На то и создана Литсеть,
Чтоб в ней водились... паучки.

букет гвоздик, «Коркунов» бессменный, а кони – разве что между ног.
.....
Глаза разуй-ка – былинный камень давно лежит у тебя в груди;
.....
с крыльца облуплена позолота от частых ёрзаний мокасин

http://litset.ru/publ/27-1-0-338 Анастасия Гурман. На золотом крыльце седела.

Кричит бессвязно Глазаразуйка:
Старинный камень пузырит желчь.
Крыльцо трухляво, дымит буржуйка...
Вот золотуха! Ни встать, ни лечь...

Шаг в мокасинах, в руке гвоздика,
В устах - бессовестный «Каркунов»,
Пришла незванно Свойротзаткника,
И кони двинула между ног...

С неба соскоблен, на улиц сырой поднос
Сохлою лепрою сыплется снегопад.
Всё изменилось, и город слегка подрос,
Но котлованы свои продолжал копать.
Строит и строит... А всё же, чего он ждёт:
Волны миграции, иль автохтонный всплеск,
Город мечтателей, неженка, идиот,
Движимый временем под многотонный пресс?
Змейкой конвейера тихо ползёт во мрак
Синематографа лентопротяжный кнут;
Ливия, Сербия, Сирия и Ирак,
Далее - многое (нужное - зачеркнут).
Пламя большой страны, горящий анклав,
Мёртвых диктаторов страшный калейдоскоп.
Переключаюсь - и снова Comedy club,
Шут лепрозория, мелкий экранный клоп.
Дверь у меня крепка, не пропустит пуль,
Разве что это окно поколеблет взрыв.
Как хорошо на диване нащупать пульт,
Волосы на голове пятернёю взрыв!
Славно расти тебе, сладких приятных снов;
Нет непростительных сцен в забытом кино.
Город, покрывшийся лепрою до основ,
Цедит забвения сумрачное вино.

Грубый юнец совершает поджог,
Рвёт от полиции шустро...
- Кто же внушил тебе это, дружок?
- Так говорил Заратустро!

Бабка на грядки соседки своей
Всыпала злобного дуста.
- Моська, почто обижаешь слоней?
- Так пидказал Зарадуста!

Рухнул строительный башенный кран,
Стены ломая до хруста.
- Что ж закрепил ты хреново, баран?
- Так предсказал Зарахруста!

Нищим Министров шальной кабинет
Выверил ложе Прокруста.
- Будут вам денежки, а коли нет,
Так измерял Заракруста!

В жмых в новобрачную ночь до утра
Выжата вся Камасутра.
- Милый, закончить тебе не пора?
- Так не кончал Заратутра!

Что происходит сейчас на TV?
Сны генерального курса...
Сколько людей без царя в голове!
- Выбор для нас - Заратурса!

Познер Владимир и Донахью Фил
И Михаил Таратута,
После какой-нибудь лёгонький фильм,
Ночью - опять Заратута...

Ржевский во сне ангажирует вальс,
Дам отрывая от устриц:
- Аустерлицы не новость для нас,
В моде опять Заратустриц!

На папильотки прелестных голов
Рухнула бальная люстра.
Тут же нашёлся шутник-острослов:
- Так завещал Заратустра!

Что б ни случилось, сначала понос,
Или сперва золотуха -
Всюду ответят на главный вопрос:
- Так говорил Заратуха!

Пусть мозг от границ неолита
Не слишком далёко подвинут,
Бубните святые молитвы,
И ангелы вас не покинут.

Пусть день перечёркнут отчасти
Привычной ужимкой паяца,
Молитвами вечер встречайте,
И демоны вас убоятся.

Пусть ваши масштабы не мелки,
Изящны плетения мысли,
Часов обращаются стрелки,
От мелочи каждой завися,

Стесненная данность и вещность
Не знает надёжней калитки:
Открытою дверцею в Вечность
Даны нам простые молитвы.

Грубая поступь войны, или мира тайна -
Что там услышишь, на скрипочке попиликав?
Мир оскудел лабиринтами Минотавров,
Все Минотавры гуляют вне лабиринтов.
Все саламандры давно не танцуют в тесных
Жарких каминах бюргеров и апашей.
Календари облетают, ложась на рельсах
Небезопасною ношей, листвой опавшей.
В треск инквизиторских факелов ввергли лозы,
Грубо истоптаны фатумом века гроздья.
Не колобком - булгаковским Берлиозом
Катит Луна, созвездий вбивая гвозди.
Где нам укрыться от веянья Немезиды?
Нет, не молитвы нас повергают наземь!
В тесном корытце Европы страшные виды
Отражены ухмылками смуглых Азий.
Хочется штоллена, снов рождественской хвои,
Сладких сюрпризов и танцев в стиле латина,
Но не ахейцы приходят под стены Трои,
Троя разграблена полчищами Атиллы.
Полно играть! Поправь же дрова в камине,
Хартий горящий мир, что грубо разорван.
Эту мелодию разве что Паганини
Мог довести на последней струне позора.

Женщин иных, блистающих интеллектом,
Не сторонюсь, но близости не алкаю.
Страстью нагруженным, трудно въезжать телегам
По переулочкам в солнечный их Аркаим.
В город таинственный, где заводной улиткой
Смыслы кружат, образуя спираль в спирали.
Эти фрактальные энциклопедий слитки
Радости близости благоволят едва ли.
Так, начиная от первой страницы тома,
Нудно листать до спрятанной в нём закладки;
Лгать ли себе, что особая в них истома,
Что поцелуи их особенно сладки,
И говорить ли порою: "Доброе утро!" -
В нежном обвитьи рук вакханки, весталки?
Что за корысть в любовнице многомудрой?
Хватит с меня жены-интеллектуалки!

Пять золотых не очень-то волатильны,
Окружены землёю вроде плаценты.
Как ни пыхтят богатые Буратины,
Только в стране дураков не растут проценты.
В нужных местах капитал закопать не тщась я,
Мелко заначить в дырявых карманах серых,
Сердцем и разумом не измеряю счастья
Брексами, пексами, факсами фирмы Xerox.
Счастье билетиков не в совпаденьи суммы
Справа и слева - в простом довезеньи тела
В пункт назначения целым и неподсудным
Крику "Аллах акбар!" высокому, в тенор.
Зуммер звонка раздвоенным жалом змея
Рвёт тишину глубоких сумерек дома.
Смерклось, а роза упала, не разумея
Всей глубины трагичности палиндрома.
Как в сохранении лучшего ни участвуй,
В просто хорошем счастлив ты, отдыхая:
Счастье - в нелепой возможности слышать: "Здравствуй!" -
Вместо прерывистых нот чужого дыханья.

На конкурс Седьмая пятница-146. Оттепель.

______________Сольвейг! Ты прибежала на лыжах ко мне,
______________Улыбнулась пришедшей весне!
=========================Александр Блок
______________Смотри, смотри! Все ярче и страшнее
______________Горит восток.
=========================Александр Островский. Снегурочка
______________Мысль о тебе удаляется, как разжалованная прислуга,
______________нет! как платформа с вывеской "Вырица" или "Тарту"
=========================Иосиф Бродский

Обнищала зима, до дырявых карманов оттепель,
Все дары раздала, до худого грошика медного.
И не время теперь отправляться с лыжами в Отепя*,
Не прокатишься там ни стремительно вниз, ни меееедленннооо.
На холмистое нечто с низин напирает плоское,
Половодьем грозя то ли в шутку, то ли взаправдашно.
Здесь навстречу тебе не пройдёшься, как прежде, поскору,
Словно в книге - для памяти нет дороги закладочной.
Так мусолишь страницы, как будто впервые читано
Всё, что часто листал, узнавал с глазами закрытыми,
Словно в сень пирамид, где песок веками не вытоптан,
Одиноко спустился, склоняясь над манускриптами.
Мне знаком этот путь, все его абзацы и отступы,
Только буквы не те, и иными играют смыслами.
Равновесье снегов растопила шальная оттепель.
Как персоны нон грата, о нас наши мысли высланы.
Белолицая дева, твой образ, что прежде выласкан,
Перечёркнутый Солнцем, истаял, как наваждение.
Вот и имя твоё жестяною грохочет вывеской,
Подтвердив МЧС штормовое предупреждение.

*горнолыжный эстонский курорт

На конкурс Седьмая пятница-146. Оттепель.

Хочу в такую жизнь – нет мочи! –
Где ядерный не нужен щит,
В сортирах никого не мочат,
Хрущов ботинком не стучит.

Где помидор в меня не кинут,
К таланту Гамлета глухи,
И где бульдозером не сдвинут
Мои картины и стихи.

Где всем соседушкам на зависть
Играешь соло на трубе,
Ни капельки не опасаясь
Ни Кей-Джи-Би, ни Фе-эС-Бе.

Где шастать с видом попрошайки
Никто не должен до седин,
Где в бане всем доступны шайки,
И веник тоже не один.

Где быт не гнётся от поклажи,
Поскольку дефицита нет.
Хочу в такую жизнь! Пока же
На протяженье долгих лет

Над миром сумрачно-гаражным
Весной, входящею во вкус,
Лишь на термометре вальяжном
Застыл с утра февральский «плюс»…

На конкурс Седьмая пятница-146. Оттепель.

Был мороз, и вот теперь -
Оттепель.

Не прогулка - парафраз
Стилем брасс.

Нам казалось - наст осел
Насовсем.

Как природа, выйду в "плюс",
И напьюсь.

Выпью водки налегке,
Иль сакэ.

Но наутро на дворе
В январе

Гололедицы и льда
Череда:

После ходок стилем брасс -
Снова мраз...

Оно безропотно готово
Слагать и гимны, и пыхтелки.
Благословенный опыт - слово,
Подходит для любой поделки.

На свете нет воды текучей,
На свете нет потопа праздней,
И оттого молчанье лучше
Хитрословесных безобразий.

Ведь если б многие молчали,
Шуты, глашатаи и судьи,
То Слово, бывшее в начале,
Животворило наши судьбы.