Комсомольское собрание,
Дела Ленина девиз,
Рассуждающий про главное
Вдохновенный активист.

В белых бантах старшеклассницы,
Разговор смущённый тих,
И сирень к окошку ластится,
Словно вся - одна из них.

Выступают члены партии,
Шефство правящий завод,
Скромный люд, в цехах испачканный,
Слово за слово берёт,

Про реляции победные
Заучить - даёт наказ!
Ничего не знают, бедные!
А уж пробил, пробил час!

В подворотнях дверью лязгая
Знает питерский жиган:
Станет главным не реляция,
А граната да наган,

Дай набраться только опыта -
Так проявит щуплый прыть,
Всех начнёт, кого ни попадя,
По сусалам первым бить!

Там да сям - дядькИ да мальчики,
Тесно дышится кому,
Делят будущность, как пайщики -
Кум за кума да куму!

Властью пьяное не досыта,
На краю далёких сёл
Существо, слегка гундосое,
Окормляет комсомол.

И, комбайном обеспеченный -
Ввысь пока что недолёт -
За штурвалом Мишка меченый
Песню звонкую поёт.

Давай себя переоценивать
Шкалою строгой плиоцена,
На пепел слов себя нацеливать:
Не всё, что пишется, бесценно.

Бесценно только то, что полностью,
Наперекор свинцу и стали,
Живою памятною порослью
В душе вседневно прорастает.

Что ввечеру по ставням стукает
Вишнёвой веткою расцветшей,
Но не докукою, не скукою -
Непобедимой силой вешней.

Что позабудется, да вспомнится,
Как забытьё ни укрывает,
Всё, от чего светлеет горница,
И горечь сладкою бывает.

Не фраза, выловлена ситечком
Из густоты словесных сливок -
Порою хриплое, осипшее,
Порою вовсе молчаливо,

Такое слово не кончается
Витиеватым дымом печки.
Такое слово не прощается,
В котомку брошено за плечи.

Таких даров нельзя отцеживать,
В них живо всё, легко и цельно.
К чему себя переоценивать?
Не всё, что пишется - бесценно.

Писатель пишет просто, чтоб писать?
Но, чтоб пахать, едва ли пашет пахарь -
Возить сохой пласты земного праха,
Межу от злых соседушек спасать.
Чтобы ковать, куют ли кузнецы?
Чтоб просто прясть, прядут ли нити пряхи?
Кузнец, и рукодельница, и пахарь -
Настолько ли простые простецы?
Один творец неслышных прежде слов
За белый лист хватается без цели,
В нём вдохновенье - что-то вроде хмеля,
Он пить и пить до полночи готов.
Выходит стих, и сумрачен, и рыхл,
Что пустоши распаханное чрево,
И звякают, отброшены налево,
Бутылки им опустошённых рифм.
Он дать готов за цель любой залог.
Над ним всю ночь взамен святого неба
Плывёт несообразно и нелепо
Бессонницей размытый потолок.
Вот почему бездельнику дано,
Как некая назначенная фора,
Для связности простого разговора
Откупоривать истины вино.
За чаркой чарка глушится в тиши,
А откупом за радость подношений -
Низвергнутая в бездну прегрешений
Нагая целость алчущей души.

В каждом событии нужно поставить точку.
Сильная рыба чувствуется в поклёвке.
Зрелость плода на смену придёт росточку,
Конус расточенный - литьевой заготовке.
Знаешь, душе, о которой молчит природа,
Только поэты пробуют тщетно перья,
От многоточий и точек дана свобода,
Жалко, что это понял только теперь я.
Ставились прежде, как будто даль грозовая
Капли роняла туда, где всем было пусто,
Точка-рождение, точка-образование
(С точкой-обрезанием просьба её не путать).
Точка-женитьба и точка-постройка дома,
Как многоточие - к дому тому пристройки,
Точка для сбора посуды, металлолома,
Макулатуры, вобравшей бренные строки.
Точка подвеса и точка страстей кипения,
Точка росы и России крайняя точка.
Не было в этом потоке - понял теперь я,
Ни литьевой заготовки и ни росточка.
Татуированно точками загнивая,
Общество шло за точками околично.
Точка торговая, или же огневая -
Часто при этом становится безразлично.
Даже и в творчестве тезис "Ни дня без строчки",
Тот, что в аду поэтов многим икнётся,
В мутном сознании яркие ставил точки,
Словно засиживал мухами край оконца.
Чем же кончалась отравы чернильной трата?
Ставилась - где осторожно, а где навылет,
Точка за точкой - до злой черноты квадрата,
До невозможности слышать, дышать и видеть.
Только душе от такого дана свобода,
Ты сохрани её прежней, живой и светлой.
Есть только точка мгновенного перехода,
Что в словарях именуется просто смертью.

Худшие палачи - не те, что точат топор
И ревностно плаху выскабливают до блеска.
Есть другие, подрубающие с опор
Кропотливо, не резко.
Основы пестуешь, думаешь, что стоит
Незыблемо, многим векам на диво,
И вдруг - обрушится гордостный монолит
И встанет срамно и криво.
Душу щемит тебе? Что ж! Кричи - не кричи,
Ты ведь внизу теперь, не на вершине списка.
Перевороты празднуют палачи.
За щекою у них ириска.

Уезжайте из этой страны
Поскорей и как можно подальше,
Здесь давно никому не нужны
Ни таланты, ни гении даже.
Ни ребёнок, ни старец, ни шут,
Что смешить не желая, пророчит.
Все фатально рождённые тут,
Все бездарно лишённые отчеств
Не нужны, потому что - зачем?
Замыкайтесь в себе, интроверты:
У столпов вертикальных систем
Не растут параллельные ветви.
А коль речи наружу текут,
Закрывайте сомнения краник:
Экстравертам - дубинка и кнут,
Всем, кто выбрал не правильный пряник.

Уезжайте из этой страны,
Замещённой мирком виртуальным.
Не надейтесь достичь тишины
И хозяйством прожить натуральным.
Тишина - не для сказочных скреп,
Уповать на затишье нелепо,
Но вжирающий бездну судеб
Саундтрек для реального склепа.
Здесь - как будто уже и не здесь,
Но за гранью реального мира,
Замутнённая времени взвесь
Проплывает бесчувственно мимо.
Только в редкие дни, иногда,
По расчисленной ложью орбите,
Расступается гниль и вода
Под кругами ненужных событий.

Уезжайте из этой страны,
Где бесчисленны мёртвые души,
Где от карликов тени длинны,
Словно в полночь ослиные уши,
Арифметикой жжёт шапито
Избира-завирально-воскресной:
Если в списках не вычеркнут кто -
Значит, жив для статистики местной.
А статистика - подлая вещь,
Что царит над работой и бытом:
От неё ты не сможешь убечь,
Даже будучи трижды убитым.
От подсохшей зелёнки пупа
До строки погребального шифра
Ты - в расчерченном списке графа
И в колонках послушная цифра.

Уезжайте из этой страны,
О величии не балаболя.
Широты, высоты, глубины
Не для вас уготована воля.
Кто попал мимо граф - тот и граф,
Тот и гриф, кто летает без грифа.
Разменяв на безнравственность нрав,
Вне игры только пиво игриво.
И под шоу безбашенных звон,
И под звоны старинных соборов
Здесь простой человек погружён
В маяту - укорачивать норов,
Укорачивать, словно петлю,
Прикреплённую к низкому своду,
Опираясь на слово "Люблю",
На последнюю в жизни свободу.

Уезжайте из этой страны,
Где по душным речам пропаганды
Все вы дочери или сыны,
Но едва ли - для правящей банды.
Для чего здесь герой и поэт,
Для чего здесь учёный и пахарь?
Здесь повсюду пахана портрет
Невесёлостью плесени пахнет.
Здесь безлично считают народ
Только цифрами электората.
Здесь каприз малахольных господ
Исполняет на лире Эрата*,
На литсайтах священный обряд -
Отфутболить гражданственность в урны:
"О политике" не говорят
В околичностях литературных.

Уезжайте из этой страны,
Изменить её косность не в силах.
Здесь ударят по вам - со спины,
Всё живое утопят в распилах.
По периметру липких тенёт
Расставляют атлантами катов**.
Если где-то душа и сверкнёт,
Всё святое оценят в откатах.
Посмотри: не случайно, не вдруг
Там, где собраны двое и трое,
Замыкают дубинками круг
"Боевые" эрзацы героя.
Велика ли для нас "благодать":
Подсыхая над ранами коркой,
Ты не можешь тому сострадать,
Кто унижен, раздавлен и попран.

Уезжайте из этой страны,
На колёсах надежд уезжайте.
Бесконечность тюремной стены
По привычке ладонью не жальте.
Налегке, без оглядки назад,
Под собою мосты запалите.
Я лишь старый усталый солдат,
И нисколько, увы, не политик.
Не в пивной утыкаясь ларёк,
Не о птичках поя на литсайте,
Я ведь этой страны не нарёк.
Посмотрите вокруг и узнайте.
Видит Бог, чемодан и вокзал
И осклабленно-наглые каты -
Я об этой стране рассказал
Не вблизи политической карты.

Если ж вам дорога та земля,
Где могилу себе присмотрели,
Где готовы сойти до нуля
И в молитве, и в песне, и в теле,
Где мерзавцев несытая тля -
Горло, чуждое рукопожатий,
Воля ваша - тогда вы, как я,
Ждите лучшего, не уезжайте.
____________________________________
* Эрата - муза лирической поэзии у древних греков.
** Кат - кто не знает, палач.

Не первою не может быть любовь,
Ей первенство предпослано во многом,
Среди родных, в хождении пред Богом,
В прощении поверженных врагов.

Мир без любви пустынен и суров,
Лишь прах холодный веет над порогом
В рассудочно расчисленном и строгом
Паноптикуме чуждых ей богов.

Подумай сам: любовь всегда одна,
Не исчислима множеством она,
И в целости своей не многогранна.

Любовь - источник вечной новизны,
В ней - новизна сияющей весны,
Не ведающей мены и обмана.

Пока в зенит светило не взлетело,
Нас робким утром пестует Господь.
Нас увлекает образ, а не плоть,
Мы вожделеем душу, а не тело.

Влюблённость пишет первую главу.
Здесь есть сюжет, но нет законов жанра.
Мы любим, но без искреннего жара,
Мечтой туманной грезя наяву.

Ещё печаль не трогает ума,
И даль полна прозрачнейших лазурей.
Так на море затишье перед бурей
Запомнит сердце ярче, чем шторма.

У всего есть начало, и даже у первой любви,
Как у ранней весны, золотые бывают предвестья.
Мы ещё не близки, не знакомы, не рядом, не вместе,
Но предчувствия нежности первыми в душу легли.

Мы влюбляемся в голос, подобный напеву ручья,
Мы влюбляемся в локон, пронизанный солнечным светом,
Мы влюбляемся в сон, и становимся лучше при этом,
Не губами к губам, не касаясь дыханьем плеча.

Может быть, это время минует для многих из нас,
И отравная горечь, разбитость души об усмешку
Погрузит невозвратно в бездумную тёмную спешку
От безудержной нежности, сердце пленившей на час.

Так сгибают ветра на лугах мириады цветов,
Приминают к земле неприметно для внешнего взгляда.
Только я не из тех, кто промолвит устало: "Так надо",
Я к признанию силы бездушных ветров не готов.

Пусть годами я стар, от усталости здешней вдали
В эту память вхожу, словно в солнечных истин аллею,
И в душе, помудревшей за долгие годы, лелею
Золотое начало несбывшейся первой любви.

Кто-то летает, а кто-то живёт слизняком.
Жизнь продолжается уличным верхом и низом.
Заячье сердце надуло в меня сквозняком -
Всюду я встречен коварным и сумрачным лисом.
С тощего трона, с амвона являя азарт
И на базарных рядах за прилавком торговым
Всюду являются хитрые лисьи глаза,
Светятся хищно за розовым девьим альковом.
Я у алхимиков средство от дрожи искал,
У каббалистов вычерчивал дуги и хорды,
Чтобы не снился ночами точёный оскал
Узкой, седыми усами украшенной морды.
Только не лечит пронзённой души колдовство,
Ведьмины корни и взвары шаманящих леших.
Вижу я лиса, и более нет ничего
В толпах спешащих, судьбу оседлавших и пеших.
В гиблых болотах и ветром продутых горах,
Как я ни кутаюсь в плащ и под полами шляпы
Как ни витийствую, сердце преследует страх,
Всюду мерещатся лис плотоядные всхрапы.
Впавшим в прострацию, так и дожить до седин,
Каждому шагу навешивать гири опаски?
Может быть, лис в нашем городе только один,
Ну, а иные - всего лишь носящие маски?
Вот приближается кто-то, печален и тих,
Чую и в нём напряжённую дрожь иноверца.
Как распознать это: может быть, в каждом из них
Бьётся такое же слабое заячье сердце?
Страх не позволит мне вывесить дерзкий девиз,
Смелость в потухших сердцах не имеет эрзацев.
Пусть нас мильоны, но всё-таки лис это лис
Даже в огромном краю с миллионами зайцев!

Прихожу с аудитом
Этаким саудитом,
В арафатке под чёрным кольцом,
В бороде и хламиде,
Во вполне убеждающем виде,
Вознамерившись взламывать код -
Не везёт...

Тут во мне всё кипит.
Золотой фараона прикид,
Сфинксонепроницаем лицом,
Примеряю, и бесцереМОнно,
С прямотой фараона,
Говорю: покажите мне вход!
Не везёт...

Раз, и два... Остаётся внтури
Золотая попытка за номером три.
Пахнет всё трендецом...
Чем же их напугаю?
Говорю: время быть Уругваю!
Вот, я в пончо крадусь вдоль ворот.
Повезёт?

Путник, грустящий за кружкою эля,
Сказок не слышавший здесь до поры
Про обиталища и подземелья
Странных созданий минувшей поры,

Я расскажу тебе сущую правду:
Нечего дива искать за горой.
Веришь ли? Самое странное - рядом.
Мимо пройдёшь - не заметишь порой.

Пусть мы даров не имеем особых,
Пусть чудеса оскудели на треть,
Есть и поныне в угрюмых чащобах
Что оценить и на что посмотреть.

Главное диво в лесу - муравейник;
Низенький, за пеленою дождя,
Ты ведь его не заметил, наверно,
В эту таверну в ночи проходя?

Но для набравшихся эля, послушай! -
Сам он к себе направляет пути.
Только шагнёшь в его сторону - тут же
Он начинает расти и расти!

Иглы от сосен топорщатся страшно,
Травы окрестные падают ниц,
И поднимаются серые башни
В узеньких щёлках суровых бойниц.

Станет пригорок скалою огромной,
Стаею воронов - рой комаров.
Есть там и мост поржавевший подъёмный,
Что опускается с лязгом на ров.

Лапы паучьи раскинуло эхо:
В липких тенётах озябнет душа.
Резвые всадники в чёрных доспехах
К замку лесному повсюду спешат.

Пламя свивается в яркие кольца,
Там, в глубине, в середине тенёт.
Больше никто не увидит пропойцы,
Что на тропу от таверны свернёт.

Впрочем, стращать тебя больше не буду,
Путник печальный из дальних земель!
Веря едва в муравейное чудо,
Пей до конца обжигающий эль!

Head of Medusa, Benvenuto Cellini, 1545

В моей прихожей зеркало-портал,
Воронка жизни сумрачного цикла,
Вылавливать пришедших, словно трал,
Исподтишка уверенно навыкло.

Потухшее, куда оно ведёт,
С надтреснутой потёкшей амальгамой?
Похоже, время перейти сквозь брод
Оно зовёт размытой панорамой.

По краю, словно стёртый генный код,
Натёк модифицированной ртути.
Паучьи сети зеркало плетёт,
Седые паутинные распутья.

Повадка отражения кругла,
Жеманится, подкрашивая губки,
Но на багетной рамке у угла
Царапины - охотничьи зарубки.

И стоит отвернуться - со спины
Подобно спруту обовьют минуты
Давно минувшей в мире тишины,
Власы Горгоны в стиле Бенвенуто.

Я был генетик, физик, программист,
Отчасти сведущ в колдовстве треклятом,
На многое смотрел я сверху вниз
В пентхаусе на этаже сто пятом.

В век золотой желая заглянуть,
Качал я время зеркалом-насосом.
Там, в амальгаме, содержащей ртуть,
Наделал трещин камень философский.

Себя сочтя светилом из светил,
Не менее продвинутым, чем Тесла,
Я зеркало уверенно скрестил
С прилипчивою цепкостию кресла,

И вот теперь, в свою ловушку впав,
Храня вино безвременья в бокале,
На смерть земную не имея прав,
За вами сам слежу из зазеркалья.

Во мне огня сочувственного нет,
А те, кто страстно к Лете входит в пойму,
Меня зовут зачем-то Интернет.
Пусть так! Своё я имя не упомню...

Просьба не искать в данном стихотворении религиозную подоплёку!

Неважно, пробьёт ли пенальти Салах,
Возьмёт ли его Акинфеев.
Египет, должно быть, поддержит Аллах
Футбольных твоих корифеев.

А нам по-любому пора прекращать
Слагать анекдоты о "Раше".
Ребята на поле с мячом, без мяча -
Какие бы ни были - наши.

Идти на посадку, а может - на взлёт,
Трибунам-болельщикам любо:
Должно быть, соперников вновь проведёт
За яйца держащийся Дзюба,*

Быть может, кручёным - Египет, лови! -
До сердца далёкого Нила,
Соперников вновь обведёт Головин,
Что будет уместно и мило!

Но если грядёт череда неудач,
Мы сердцем не примем за горе,
Коль, выбит из строя, на будущий матч
Не выйдет не только Дзагоев.

Не главное это, а главное в том,
Что всюду, себя пересилив,
Мы, трижды себя осеняя крестом,**
Как можем, стоим за Россию.

Беда ли, что там, в мундиальной дали,
Не нашими будут медали!
Свисток от арбитра, и - наши пошли!
Россия - Египет, и далее!

*имеется в виду удар Головина в добавленное время, когда Дзюба картинно вертелся в "стенке" ))
** это уже о Черышеве после второго его гола (с боковой камеры вблизи углового флажка это прекрасно видно)

В стране у нас большие перемены,
Нагрянули все флаги в гости к нам.
От пенсии далёкие спортсмены
Собой заполонили Instagramm.

Чемпионат - не выдуман, в реале!
А между тем, среди бюджетных дыр
Что делают за ширмой Мундиаля
Шальной законодатель и банкир?

Да то же, что в проходах после матча,
Где страсти о футболе горячи,
Под кепками глаза постыдно пряча,
Карманники, иначе - "щипачи"!

Ты думал, кошелёк твой будет полон?
Ан нет! Для пенсий выписан аборт!
Задумайся: зачем же в эту пору
Нас посещает всепланетный спорт?

Затем, чтоб без рассерженного гула
На митингах бесчисленных обид,
Изящно государство провернуло
В твоей вратарской гениальный финт,

Чтоб все его финансовые риски
Под рёв фанатов отодвинуть вдаль...
Запрещено - болеть душой за близких,
Разрешено - болеть за Мундиаль!

Это вендетта.
Осень листвою стреляет в лето.
Осень на лезвия трав принимает право
клёнами кожу дорог поливать кроваво.
Птичьи стилеты
царапают небо больно.
Это не битва,
скорее - бойня.
В пряной таверне,
от времени поседевшей,
пьяный старик
клинок наготове держит.
Холод на час
уступает былому зною.
Как ни бунтарствуй,
кончится всё - зимою.

Все мы дышим землёй,
все мы, братцы, в могиле.
Не по росту для нас
уготовали склеп,
многознанием истин
любовь подменили
и гадательным сном -
благородство судеб.

Все мы дышим землёй,
но не тою, что прежде -
нераспаханным полем,
поросшим травой,
вспоминаем о Боге
притворней и реже,
поминаем про чёрта
с ухмылкой кривой.

Смерть стреляет метко
и в мужей, и в жён.
Русская рулетка
пуль не бережёт.

От звенящих кадил
разлетается наспех
не Отечества дым,
но какой-то чужой.
Наше время снимает
посмертную маску,
ничего не оставив
у нас за душой.

Эту маску берём
в закосневшие руки
и вступаем душой
в неживой карнавал,
чтобы в нашей земле
больше не было русских
среди многих, кто русским
себя называл.

Смерть стреляет метко
и в мужей, и в жён -
Русская рулетка
пуль не бережёт.

Говорят, что не встают на полпути,
Эту жизнь прожить - не поле перейти,
Картой битою мечты не повернуть,
Острой бритвою души не полоснуть.
Но стою, щекой прижавшись, у окна,
А за стёклами ночная тишина,
Как проехало-промчалось-пронеслось -
Не приметилось и не отозвалось.

Полно душу бередить,
Время быстротечное.
Впору в поле выходить,
Вот уже конечная.

Утро раннее манило новизной,
В поле радуга - как мостик навесной,
Но зачем-то я у жизни попрошу
Этот правильный направленный маршрут.
Двери заперты, и заперты давно.
Словно зарево дороги полотно,
Ни направо, ни налево не свернёшь,
Ни обрадуешь судьбу, ни проклянёшь.

Полно душу бередить,
Время быстротечное.
Впору в поле выходить,
Вот уже конечная.

А казалось - бесконечен этот путь,
Ожиданием взволнованная грудь,
Будто там, за поворотом, будет та,
Кем оправдана дороги маята.
Но смеркалось, вечерело на глазах,
Тёмной ночью очи трогала слеза.
Руки зябли, хоть и кутались в тепле.
Вот и старость отразилась на стекле.

Полно душу бередить,
Время быстротечное.
Впору в поле выходить,
Вот уже конечная.

Считая центром точку зрения,
Но не считая дней крылатых,
Всё чаще зябну от безвременья
На облетевших циферблатах.

Считая, считывая росчерки
Теней на сколах балюстрады,
Шагнуть за грань - как было проще бы,
Но люди замкнутости рады.

Канат от нежности до нервности
Навит в пружинистую фугу.
Пленённый мир прямолинейности
Скользит по замкнутому кругу.

Кем заведён порядок следственный
Моей уклончивости праздной?
Душа стекает каплей с лезвия,
Слезой рубиновою, красной.

Тюремный дворик полон шёпота
Эрзацев славы и успеха,
И с каждым шагом приглушённее
Гремит шагреневое эхо.

"...как опыт борьбы с удушьем"

Иосиф Бродский

Язык пленён повесами и жёстко
Зажат зубами моды и вранья.
Под именем поэзии пижонство
Играет парусами инь и ян.
Есть пестрота бесформия и формы,
Есть острота притирок и приправ,
Повсюду новизна на грани фола,
Но кто оригинален, тот и прав.
Нищает речь, в красивостях хирея,
Теряясь в неисхоженных мирах.
Всё зримее в словесных эмпиреях
Простая грань - реальность и мираж.
Так над Землёй, с которой труд расстаться
Предпринимают он или она,
Есть бездна безвоздушного пространства
И тонкой атмосферы пелена.
Всё лучшее прозрачнее и проще
Удушливой возвышенности фраз.
Суть творчества есть слово, а не росчерк.
Прекрасное не требует прикрас.

Мы без быстрых сетей - никуда,
Отягчённые "дружбою" многих,
А вокруг - провода, провода,
Словно проводов скорых залоги.

Чёрных списков клубящийся мрак
Заглушает обиды отчасти.
Но не вымолвить сердцу никак
Заповедное слово "Прощайте!"

Заповедное, горькое слово,
Исцеление боли души.
Мы навеки к тебе не готовы,
Но влечём себя снова и снова
Расставаньем безмолвным грешить.

Разучились от жизни вдали
Узнавать по традиции старой
Воспалённые взоры любви
За кривляньем пустой аватары.

Выжег смайликов краткий объём
Заповедное слово "Прощайте!"
Мы на форумах фору даём
И бываем несчастливы в чате.

Заповедное, горькое слово,
Исцеление боли души.
Мы навеки к тебе не готовы,
Но влечём себя снова и снова
Расставаньем безбожным грешить.

Мы легенды свои создаём,
Не заботясь о тонкости лика.
И друг друга едва узнаём,
Разделённые ложью великой.

Мимо выхода бродим впотьмах,
Позабыв о горячности входа,
Словно крыльев изломанных взмах -
Отношений пустая свобода.

Золотое прощальное слово,
Исцеление боли души.
Мы навеки к тебе не готовы,
Но влечём себя снова и снова
Расставаньем бескрайним грешить.

на конкурс Седьмая пятница-258 http://litset.ru/publ/15-1-0-44252

До будущего, бывшего потом,
До всякого завета и закона
Вселенная натянута холстом,
Упругая и тихая до звона.

Холстинная нетронутая суть,
Которой нет глубиннее и ближе.
За яркость красок сложно заглянуть,
Закрыв глаза и сердце обездвижив.

Мы заняты хорошим и плохим,
Добро и зло так смутно различая,
Наш ум берёт то кисть, то мастихин,
На свет и тень пространство размечая.

То мягкость трав, то острие меча,
Палитры шаг меж золотым и белым -
Во всём сквозит натурщица-душа,
На краткость жизни связанная с телом.

http://litset.ru/publ/15-1-0-36336

Он плотен изнутри, никто в нём не живёт,
Ни короли, ни принцы, ни принцессы,
Не лает пёс, аббат не служит мессы,
Не грезит о драконах Ланселот.

В нём жизнь — песок, сплочённым и сырым
До времени он башни образует,
Но, высыхая, он благоразумен —
Он сыплется, он тает, словно дым.

Никчёмный дом, он сам идёт на слом —
Сперва на треть, потом наполовину,
Через часов песочных горловину
Проходит, не страдая о былом.

Он снова с побережьем растворён
Для будущих песочных инкарнаций
Без бурных битв, без месс, без коронаций —
Лишь видимость забрал, тиар, корон...

Спешим у времени по следу,
Вдохнув и выдохнув едва.
Поспешно комкает Победу
Корреспондентская братва.
А память - не в словах спешащих,
Когда у тех, кто прошлым горд,
Воспоминания не чаще,
Чем раз в полгода или год.
Не в форме воинской винтажной,
С военной схожею почти.
Она в готовности вот так же
Без рассуждений в бой пойти,
Свои проблемы забывая,
Стоять две смены у станка.
Такая память в нас живая
Ужель по-прежнему крепка?
Без дум: а вспомнят ли потомки,
Найдёт ли монументов медь,
Одной страной в одном потоке
Одно на памяти иметь:
Готовность выполнить работу,
Пройти и воду, и огонь.
Для сердца, по большому счёту,
И нету памяти другой.

О войне который год не говорят.
Осыпь сгладила окопы, в чём резон -
Отыскать тела неприбранных солдат?
Омывается закатом горизонт.

Окариною седого камыша
Опевает ветер вывернутый дзот.
Осекается дыханием душа.
Омывается закатом горизонт.

Острой бритвой в сердце память полоснёт.
Опростил округу дачников музон.
О войне поля молчат который год.
Омывается закатом горизонт.

Давно уж там, где рыли окопы,
стоят душистого сена копны.
Гуляет там молодёжь иная,
войны прошедшей не вспоминая.
Там ухает не партизан, а филин
натуральный, и если фильмы
приедут снимать, год от года лживей
выводят героев, что прежде жили.
Расписывают лихую годину
как комедию, и не дивно,
коль консультанты там генералы,
что в сорок первом видели шпалы
где-нибудь при далёком штабе,
а вовсе не там, где штабель на штабель
ложились трупы, где у железки
взрыв громыхал, могучий и резкий,
и где от крови слипались веки
у юного окруженца-калеки.

Долгий век агиток гоношистых,
Братских неухоженных могил.
- Дед, а дед! А ты убил фашиста?
- Может статься, внучек, что убил.
Что сказать? Хотя бывало страшно,
Шли гуртом за Родину вперёд.
А убил ли - даже в рукопашной
Кто его, фашиста, разберёт?
Может он, рукой зажавши рану,
Жизнь свою от смерти уберёг
И назад к своей вернулся фрау
В сказочный фахтверковый мирок,
Может статься. А война не сказка,
Убивали, внучек, и меня.
"Мосинка" в руках, шинель да каска -
Вот и вся нехитрая броня.
А снаружи - ужас артобстрела,
Да под танком узенький окоп.
Пуля, что пропела - мимо тела.
Молчалива та, что целит в лоб.
Убивать нетрудно там решиться,
Враг в прицеле - он не человек.
Если снайпер - доведи фашиста
До последней дырки в голове.
Ну, а мы - обычная пехота,
Та царица-матушка полей,
Что убитым не имела счёта,
Хоть жалей о том, хоть не жалей.
Смерть на фронте мелет шибче мельниц.
Человек, что мною ранен был,
Может быть, фашиста этот немец
Через годы сам в себе убил.
Лишь бы жить от той напасти чисто,
Лишь бы людям, что ни говори,
Не пришлось бы убивать фашиста
Ни снаружи, внучек, ни внутри.

Дремлют мечты на тарелочке с комплексным ужином.
Тонут в помоях пучки гениальных идей.

Не потому ли ты, Господи, держишь нас впроголодь

Ира Сон "Философское" http://litset.ru/publ/1-1-0-33142

Обеденный перерыв

Мне надоело мечты в огороде выращивать,
чтобы философов чистым продуктом кормить.
Мне надоело в газетку пучки заворачивать
свежих идей (их не так уж и много, поймите!)

Ну, неужели повсюду дары эти бросовы?
Хвать - и в помои! Какой нелюбезный итог!
Я перестал вас кормить, философские особи!
Лучше идите-ка в бизнес!
_______________________Вас любящий Бог.

Овдовевший король, улыбаясь нечищеной гнилью,
Поспешил на банкет. Там проводится кастинг принцесс.

Мрачный шут избивает впустую ворота конюшни...
…Он вернётся на бал, пряча тонкий стилет в рукаве…

Ира Сон "Королева мертва!" http://litset.ru/publ/66-1-0-21132

Королю пятьдесят!

Зомбоящик протух. От экрана повеяло гнилью.
Раскроил бы его, если только имел бы кастет!
Всей семье ввечеру показали какого-то Филю,
тот Филипп закатил на экране тошнотный банкет.

Я смотрел на экран, и в бессильной и яростной злобе
размышлял о подложных, повсюду гнилых королях.
Этот кастинг принцесс - просто писк поколения зомби!
А какая вонища царит на чудесных полях!

То миазмят "Аншлаги", то ядами трупа отравлен,
разлагаемый зал Петросяну гундосит: "Виват!",
то Жирков забивает впустую в конюшню "Макларен",
а в ворота продолжит косить, не сумев забивать!

Сколько кастингов в жизнь и банкетов ненужных впустили!
Словно Авгий в конюшню - дерьма до скончания лет...
"Королю пятьдесят!" "Он икона эстрадного стиля!"...
Всё! Куплю пистолет! Ну, как минимум - тонкий стилет!

Буду мрачных шутов вырезать из программ в настоящем,
демонических личностей, злых шуткарей и мазил!
Я на всех их забью! Чтобы гнилостный тот зомбоящик
королевским банкетом под вечер меня не грузил!

Так получилось, что в этом семействе
больше в ходу ножи.

Ира_Сон "Бытовушка" http://litset.ru/publ/66-1-0-29731

Лишние подарки

Свадьба Сицилию перетрясала
пару недель подряд!
Выпито водки и съедено сала -
не сосчитать, камрад!
Бабушка скромной невесте и внуку
дарит налёт на банк.
Тётушка Роза вручает базуку,
дядюшка Тони - танк!
Рыжий кузен из Неаполя, Гвидо -
станковый пулемёт.
Братец Джакомо (вот жмодится, гнида!)
"шмайсер" им отдаёт.
Пару гранат и фугасов сестричка
сверху кладёт, смеясь.
У сицилийцев такая привычка,
кровью скрепляют связь!
Вот довели новобрачных до банка,
чтобы наверняка!
Но из приличных и нужных подарков
Джулия и Лука
жаль, ничего не берут после мессы,
чтоб наскрести на жизнь:
Так получилось, что в этом семействе
больше в ходу ножи.

Кто-то завтрашний, кто-то сегодняшний.
Непросты лабиринты судьбы.
А узнаешь меня, не прогонишь ли?
Я и сам о себе позабыл.
Я ищу тебя в завтра нечаянном,
Не пекусь о сегодняшнем дне.
Я приду к тебе в завтра отчаянно,
Оказавшись вчерашним вполне.
Скрипнут двери и звякнут щеколдою.
К косяку прислонившись щекой,
Я скажу, что ты выглядишь молодо,
Верно, сердцу пора на покой.
Ранит сердце догадка внезапная,
Остужает вчерашний накал,
Что напрасно искал тебя завтрашней,
А сегодня совсем не искал.

А назавтра тебе я скажу,
что сказать не решалось сегодня.
Будет свет. Будет день новогодний.
Будет кружева льдинок ажур
заслонять голубое окно,
и берёзы под инеем гнуться.
И желания нет оглянуться
на ушедшего года кино.
Будет значимой мелочь забот -
мыть посуду, болтать о погоде,
находить в неизменной природе
новогодьем завещанный год.
На наряженной ёлке шары
будут утром тусклее и мельче.
Волшебство удалится от женщин,
и мужчины не будут щедры.
Через праздничный блеклый уют
прорастёт ожидание будней,
будет новая жизнь многотрудней
той, что в тостах к столу подают.
Разбирать серпантины судьбы
нам ничто уже не помешает.
И душа, словно ёлочный шарик,
не казаться сумеет, а быть.
Это завтра настало почти.
Но пока, оглушительней пушки,
будет выстрел вчерашней хлопушки
по плечам рассыпать конфетти.

Видишь - заката стоит на холмах
розовый замок?
В окнах его огнецветный алмаз -
отблески завтра.
Мирно отходит былое ко сну,
просто поверив
в то, что назавтра тебя я коснусь,
прошлым повеяв.
В чистом сегодня душе не принять
горькую мету:
знаешь, быть может, тебя ли, меня -
в завтрашнем нету.
Будто бы Вечности равен сполна,
просто и мудро,
сказочный свет, обещающий нам
солнце наутро.
Тонкие лучики сквозь облака
брезжат внезапно.
Счастье живёт, не угасли пока
отблески завтра.

В темницу он попал по оговору.
Упрямо отрицая приговор,
о действе, что в вину вменялось вору,
свидетельствовал небу: "Я не вор!"
Другой твердил в углу: "Я не убийца!",
А третий с нар шептал: "Я не блудник!"
И вдруг Ефрем наитием провидца
в небесный справедливый суд проник.
У каждого, по долгим их рассказам,
был тайный ненаказанный грешок,
что ими не осознан был ни разу,
когда идти в темницу выпал срок.
И вот они в узилище суровом
к сознанию забывшейся вины
перед судьёй неотвратимым - Словом,
покаяться в грехах приведены.
И с тем открылась истина Ефрему:
нет наказаний выше наших зол.
Свободны мы - и совестью мы немы.
В затворе мы - и Ангел к нам пришёл.
Перебери в себе свои деяния,
бездействием темницы иссушён.
Найди в себе истоки покаяния,
когда твой дух обидой искушён.
Заслуженность обид твоих рефреном
прояснится, когда, войдя в уста,
звучит молитва Сирина Ефрема
в святые дни Великого Поста.

Здесь спрессовано будущее и прошлое,
уплотнившийся воздух тревожит грудь.
Из глубин небес инструктором сброшенный,
о кольце спасительном не забудь.

Под тобою события в мире кукольном -
не каприз кукловода тому виной, -
на лету затормаживаются куполом,
словно лента стрекочущая кино.

Из пятна в степи вырастает дерево
в магистраль превращается вдруг тропа.
Успеваешь лишь осознать падение,
не успеешь понять, что уже упал.

на юбилейный конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-34612

Yesterday

Помнишь побег с уроков - как чёрт от ладана?
Ангельский амулет - лёгкое чьё-то пёрышко.
Дать дописать диктант время не может набело,
Если терпеть тогда нам недостало пороха.
Нониусом страстей чаши уравновешены,
Извлечены на свет горе-уроки прошлого.
"Естедей" - не "вчера", вера диктует вешняя;
Спорит о том душа, осенью огорошена:
Нынче черства листва и огрубело нежное.
"Естедей" - лишь напев, юности век тревожащий,
"Битлз" - всего лишь сон, изгнанный пробуждением,
"Естедей" - парапет, горное эхо множащий
Странных вчерашних слов, сказанных мудрым гением.

Карикатура "Ходжа Насреддин", Махмуд Эшонкулов.

— Что грустить о потерях напрасно?
Без потерь не дожить до седин!
— утешал современную паству
стародавний Ходжа Насреддин.

— Наше время на радости скудно,
но уж так повелось на веку:
разоряться богатому трудно,
веселее беднеть бедняку.

Об утратах не станет ругаться
удостоенный малых утрат,
ведь богатый теряет богатство,
не теряет — кто не был богат!

Насреддину сказал: — Да иди ты!
— современнейший нам человек,
— Ты едва ли слыхал про кредиты
и от века не знал ипотек!

И пошли, Насреддину не веря,
вдоль по руслу житейской реки,
за потерей считая потерю,
современные нам бедняки.

Расскажи, как свести воедино,
ведь в софистике я не силён,
разговоры Ходжи Насреддина
и реалии наших времён?

из давно написанного, на конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-34397

Бумажкой с котёнком играла Лариса.
Как рыбка, котёнок на бантик ловился.
Как вдруг он увидел пушистый клубок,
И - лапкою - цап! - это чудо за бок.

Клубок покатился лениво и сонно,
Так, будто котёнку промолвил весомо:
- Я важен, и нужен, и очень тяжёл...
Но тут же быстрей покатился под стол!

Котята всегда удивительно прытки
Скакать на клубки и разматывать нитки!
Клубок наш и глазом ещё не моргнул,
Как нитка надёжно опутала стул.

За ножки стола и за ножки кровати
Пошёл наш котёнок клубок обвивати.
Вот катится лишь половина клубка...
Вот треть... И не стало клубка-толстяка!

Но всюду следами недавних событий
Протянуты в доме пушистые нити.

А мама сказала, войдя: - Ай-яй-яй!
Котёнку клубок на зубок не давай! -
И тут же со вздохом - забота большая! -
Взялась за работу, клубок воскрешая.

На старом заводе фабричная тара.
В той таре умученный дремлет котяра.
Когда-то он был приручённым и нужным,
известным до колик мышатам окружным.

Завод разорили, забили дощато
все окна, чтоб ветер гулял без пощады,
но не было доступа людям прохожим
туда, где высокий процент не умножим,
туда, где веселье побед не разделим,
где сложено в кучу тряпьё и безделье,
где вычеркнут вычетом грохот станочный
в забытой и сумрачной зале заочной.

А кот по привычке всё служит и служит,
он видно с умом не практическим дружит,
всё смотрит из тары на Доску Почёта,
где мастер Михалыч мечтает о чём-то.

Коту по душе, ту мечту воплощая,
служить крысоловом от края до края
умершим Михалычем вверенной залы.
Коту невдомёк пятилеток провалы,
ему нипочём заводские распилы,
он тратит, он тратит последние силы,
и верит в грядущее, старый и лысый,
и в штабель складирует крысу за крысой.

Верили когда-то египтяне,
всем богам давая смысл и вес,
в то, что кошки - инопланетяне,
грация неведомых небес.

Чёрный пёс, ярящийся у Стикса,
чудище афинских эмпирей,
уступал слепому взгляду Сфинкса
в древнем мире магии зверей.

На гербах, щитах армян и басков
символами царственной мечты
изгибались грозно львы и барсы,
охраняя копья и мечи.

В поединках частых, не иначе,
где броня доспехов тяжела,
жажда грациозности кошачьей
долго душу рыцарскую жгла.

Но явились новые успехи
в сфере человеческих побед.
По музеям розданы доспехи,
позабыт и к Сфинксам пиитет.

Мир не так, как в древности, размечен.
Стикс по руслу новому течёт.
Выше всех чудес природных - вещи,
им теперь камлания почёт.

Что же вам осталось, чудо-кошки
в мире титулованных вещей?
Рифмоваться с ленью на окошке,
да ловить пичужек и мышей.

Ты всё тот же, так со Сфинксом схожий,
но кому-то месяца за два
до того наскучивший в прихожей,
что лишён блаженства божества,

жмущийся к простенку у подъезда,
где приют апашу-алкашу.
Инопланетянин мой облезлый,
дай тебе колбаски покрошу.

Маняще-свеж и звонко-светел месяц,
Аквамарином и шафраном пьян.
Развесились серёжки перелесиц,
Таких прозрачно-ветреных прелестниц,
У коих красен лик и тонок стан.

Вода уже поспорила со снегом,
Едва лежит на тёплых кручах наст.
Смиряя холод солнечным разбегом,
Наш мир соединён с небесным тегом.
Есть смысл в жизни, о Екклесиаст!

Фотографичен чёрно-белый сад,
Его метель продула реактивом
Ветров, преображающих леса,
Реки простор, дорогу, небеса,
Аллель весны в закате сиротливом.
Любить ли этот хмурый краткий день,
Юстировать ли душу набекрень?

На глобусах алели параллели
и кто был бел, тот становился ал,
как будто гена близкие аллели
тот алый цвет собрал к себе на бал.

Лилейно-алый свет из поднебесья,
какой едва ли вы смешать могли б
расцвечивал нейроны чернолесья,
аксоны сосен и дендриты лип,

и солнца кисть у неба на палитре,
всю чувственность пейзажа оголив,
роняла капли в алостью залитый,
так схожий с алым парусом залив.

Но всё имеет свой предел на свете.
Цветным виденьям тьмы не превозмочь.
Усталых век чуть алым послецветьем
коснулась сердца бархатная ночь.

Набит стихами старенький блокнот
http://litset.ru/publ/25-1-0-15511

Тень Ветра. Забытые семь нот

***

Курильщик ксанти* трубочку набьёт,
Набьют физиономию в подъезде.
Я набиваю рифмами блокнот.
Ах, только бы не высыпались, влезли!

Я уезжаю к морю и пескам,
Неделю проваляюсь там на пляже.
Что чемодан? Он соберётся сам,
Набьётся без моих усилий даже!

Совсем иное - старенький блокнот,
С которым я не вынесу разлуку!
Беру его решительно! И вот
В набивке рифм я набиваю руку!

Поди, без них не выпишу сонет:
Забуду дома - не найду у моря.
Вот высыпалась парочка. О нет!
Коль не найду - сойду с ума от горя!

Как музыканту, в общем-то, везёт!
Не нужен к багажу авианосец!
Ему вполне достаточно семь нот
Набить себе в тщедушный нотоносец!

А коль забудет - сможет одолжить
Семь нот у педантичного коллеги.
А нам, поэтам, очень трудно жить!
Блокнот забыли - и, считай, калеки...

*сорт табака для трубки

За красоту кривых зеркал,
что часто снятся мне ночами.

http://litset.ru/publ/16-1-0-16678
Тень Ветра. За всё тебя благодарю...

***

Мне часто снится кривизна.
В ней красота неоспорима!
Смотри: скривлённая весна
Над смятым миром воспарила!

Кривое лето - суперхит!
Кривая осень - то, что надо!
Под дугами снегов скрипит
Криволинейная веранда.

К чему художника прищур,
Что выверяет перспективу?
Усну - и зазеркально мчу
В реальность гнутую ретиво.

Люблю движенье по кривой,
Оно мне очень часто снится.
Той траекторией живой
Изумлены все очевидцы!

Кривая вывезет всегда.
Кривой посмотрит, как попляшет
Хромой. И кривда - не беда,
Она - багаж, что честно нажит.

Кривое зеркало - восторг!
Оно так много разрешает!
Оно мне выправляет горб,
Тот самый горб, что спать мешает...

Мелкими станут и кроны и крыши

Белая бабочка капельку крови
Выпьет из раны моей.

http://litset.ru/publ/16-1-0-16340
Тень Ветра. Белая бабочка.



МЕЛКИ

на конкурс пародий http://litset.ru/publ/15-1-0-29751

Выну мелки, и почти без усилья
Стану раскрашивать - Ах!
Станут глубокими башни и шпили,
Мелкими - пики в горах.

Станет вместительной веточка ивы,
Тесными - все валуны.
Станут мохнатыми речки извивы,
Гладкими - звоны струны.

Станет пирог и возвышен, и статен.
Станет просторным порог.
Ёмкими станут кубы виноградин.
Славный выходит мирок!

Жаль, никого в нём не вижу живого.
В кожи своей глубину
Из словаря извлечённое слово
Острой булавкой воткну!

Ноги посыпав, как водится, пеплом,
Ранен просторным мирком,
Кровососущую бабочку белым
Я нарисую мелком!

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.

Ф.И.Тютчев

Ты сетуешь, ты ропщешь, и забыться
пытаешься в рубиновом вине.
Пророчества, события и лица
роятся в стороне.

Как жить, скажи, и радостно, и просто,
когда от жажды гулкой и слепой
в точиле века праздничные гроздья
истоптаны толпой,

когда от канители теплохладной
наш вертоград бурьянами заглох,
и сок живой струился виноградный
по лезвиям эпох.

Сколь зримо явлен образ святотатства -
засохшие объятья частых лоз,
и кажется, о будущем шептаться
возможно ли без слёз?

Но не спеши вверять себя безвольно
отчаянным и сумрачным речам.
Ты сердцем жив, пока темно и больно
былым твоим мечтам.

Зачем судить отчасти опьянённым
мерцающим полу́ночным умом,
там, поутру, багряным иль зелёным
окрасится наш дом.

Отравен дольний день или отраден,
его приходом явлена любовь.
Земля - одна из спелых виноградин
на пиршестве богов.

День без молитвы рассыпался мелкою крошкой,
Словно от ветви смолистой хрустальный сосуд.
Только вчера появляешься слабою крошкой -
Завтра тебя, неподвижного, вон изнесут.

Трижды качнут по обычаю возле подъезда,
Не поглядят, не прищурятся: где там душа?
Вяло могильщики курят в фуфайках облезлых,
К мёрзлым лопатам вернуться не слишком спеша.

Комья земли ударяют в холодную крышку
Дома, в котором не будет ни ссор, ни обид.
Ангелы тихо поют панихиду - я слышу,
И снегопадом чахоточным небо скорбит.

Умер поэт - не погиб, как тогда, на дуэли,
Не застрелился, не бросился в петлю тоски.
И оттого, что его православно отпели -
Легче ли будет? Грешки - это те же грехи.

Тянет на дно и песка неживое узношье,
Равно как камень, что так и не сброшен с души.
Что же ты жил, отродясь не молясь, мой хороший,
Данный от Бога талант разменял на гроши.

Томик стихов - неказистый реаниматолог.
Может, коснётся умершей души благодать,
Если в костре у бомжей догорит этот томик.
Коль не продать - так хоть нищим в растопку отдать.

Жил и творил... - В биографии краткой не скажут.
Времени нет, чтоб добраться до школьных программ
Классикам века. И только над гробом развяжут
Для поминаний уста фронтовые "сто грамм".

Рамка в газете - для Вечности не мартиролог,
Только тому, кто твою подноготную знал,
Больно вопьётся в уста твой хрустальный осколок,
Слёзно упавший на книжный Вселенский развал.

На окнах солнышка листва весёлая, живая.
Ты даришь чудные слова, тихонько напевая.
Жива доселе, не черства
в весенней памяти листва.

Война сплетает сутаж времён
в чётки безумных дней.
Имбирь, корица и кардамон
уже не нужны на ней.

Походной ложкою ешь, и пей
из ржави дорожных вод.
Перловой крупы сухая шрапнель
до самых печёнок жжёт.

Никто и не вспомнит - под сытый смех
сказать пасторальный тост,
а звёдное небо дороже всех
пустых ресторанных звёзд.