Серый ноябрьский котище упрям и смел.
Если не в духе – плаксив, но исполнен мести:
то поцарапает, прячась в промозглой тьме,
то, наследив, первый снег принесёт на шерсти.

Тучи-клубочки гоняет по небесам,
путает нити дождей, подцепив их когтем.
Пьёт молоко из туманов. Ворон беся,
с ветром ершистым листвой шелестит поблёклой.

Гладь, приручай! – бесполезно. Дерзит, нахал.
Любит, идя в меланхолии листопадной,
пофилософствовать: мир – это шумный бал,
а одиночество – тишь для души, награда.

Можно увидеть – как есть – самого себя,
выпустив множество мыслей из нор – наружу.
Мол, такова философия ноября:
вмиг оголить и деревья, и дни, и души –

чтобы скорее прочувствовать бодрость зим,
чтобы острее запомнить лучистость солнца.
Дикий ноябрьский котище наводит сплин.
Вектор раздумьям задав, надо мной смеётся.

Выследит звёздного радужного леща
в медной реке угасающего заката.
И, растянувшись, уснёт в камышах, мурча:
время в себя уходить до зимы, ребята!

Папа стоит на облаке серебристом,
смотрит на свет, улыбаясь безгрешным птицам,
кормит их манной, лунным воздушным рисом.
И говорит на птичьем, как часто снится
маленький сад у дома с двумя ручьями.
Там синеглазая дочка играет с сыном,
розовый куст весенними воробьями
звонко цветёт и пахнет покой жасмином.

Каждую осень можно, покинув небо,
близких обнять на земле, чтоб на миг воскреснуть.
Каждый ноябрь я отправляю требу:
«Ангел, не нужно лестниц твоих небесных.
Пусть на далёком облаке живописном
папа любуется иволговым закатом,
пусть вспоминает мир, тот, что был при жизни:
яблочный, тёплый, цельный, ещё крылатый».

…Как мне сказать, что прежний Эдем разрушен:
вместо синиц быстрокрылых летают пули,
в пепле, как зомби, бродят людские души,
будто заснули.

Кончилось время памяти, песен, сада,
точно по Чехову – вдребезги! – нет в помине.
Вместо деревьев выросли баррикады
между своими:
братом,
женой
и сыном.

_____
Беспредел, картинка

Путь в тысячу ли начинается с первого шага.
Лао-Цзы

Не филонь, собирайся в дорогу, получен знак.
Листопадное солнце над нами и Дракониды.
Первый шаг – это импульс, случайный, как на санскрите
непонятная надпись, но, знаешь, она – маяк.

Голоса в голове пусть гудят, выражая "фи".
Полумеры и страхи заставили жить фальшиво:
ты прирос к безнадёге, обидам, дождям плаксивым,
недоверчивой боли – отчаянный мазохист.

Больше нечего здесь оставлять на семи ветрах,
кроме злых тараканов, бегущих по жизни пыльной.
Забывай вместе с прошлым свой затхлый мирок да имя,
словно сальный халат. Дикий космос зовёт. Пора

уходить налегке сквозь туманов святую муть:
на кудыкину гору, за лунные сны и страны.
К Богу, чёрту? – не знаю. Рискни и шагни за грани –
каждый день умирать и рождаться… не в этом суть?

Сотни радуг незримых в душе разнесут щиты,
заставляя молиться, а после – реветь иудой.
И неважно, что с нами случится в конце маршрута,
всё узнаешь потом, ключевое сейчас – идти.

Будет сумрачный хаос, безудержный Армагеддон!
Без ответов, раскаяний, вышколенных привычек.
И дорога под небом – в ней столько "тебя" различных –
легион.

-----
Беспредел,цитата

С неба падали звёзды – наивные светляки,
разлетались по травам, лесам, по земле бескрайней.
Я кормила их лунной воздушной пыльцой с руки,
ты поил их дождями и солнечной, светлой праной.
Первобытные истины прятались на виду:
в доломитовых скалах, в соцветьях священных лилий,
не змеились туманы, пророчащие беду –
размывали границы меж мёртвыми и живыми.
Многокрылая ночь, открывая свой навий мир,
оживляла безбашенный, древний, тягучий космос,
говорила о тьме (как начале начал) с людьми,
где едины и сумрак, и свет, и душа –
всё просто.

А теперь горизонты седые – не видно птиц,
лабиринты тропинок кривых разрослись повсюду,
обезумевший ветер сбивает с дорог, с пути –
сотни лет длится хаос безлунья, спугнувший чудо.

А теперь с неба падают камни, молчат леса.
Нет! – не вороны звёзды украли в пыли закатной.
Нас с тобой разделили на разные голоса,
города и моря –
Вавилон.
Зиккурат.
Проклятье.

Эта осень – блаженная дурочка, что ли?
Говорит: "Не пиши обо мне вместе с болью,
алкоголем, люголем, тоской и т.д. по списку.
Я другая: не грешница,
не аферистка.
У меня рыжина ярко-сочная, тёплая, лисья,
листопадный ковёр из палевых
мягких листьев
и ответы, в которых есть свет,
но особый,
чистый – золото высшей пробы.
Не для всех он – для выживших, знающих цену
и мгновеньям, и адовой ойкумене.
Он для тех, кто, ползя сквозь кровавый сумрак
дней тягучих, болотных,
до рвоты безумных,
умирал, отчаявшись, в бездне безверья,
был заброшенным, загнанным, жалким зверем
и смотрел, как в небе, дымном от смога,
было пусто без ангелов,
птиц и Бога.
Вот тогда расцветает, как лотос, осеннее солнце,
не июльское, злое, что ранит,
смеётся, жжётся,
а моё, материнское, нежное и святое,
согревая вокруг напоследок живое
перед смертью-зимой,
что крадётся по следу...
лишь такое солнце даёт
ответы".

...Эта осень спокойная, мудрая, что ли.
И теперь я рифмую её с "любовью"
каждым хмурым, въевшимся в душу утром.
Эта осень – светоч,
улыбка Будды.

------
ЛАП-7, неформат

В лабиринтах войн и ожиданий
морок, одержимость…
говорят.
Под крылом у солнца –
свет, хрустальное,
музыка, рассада, листопад.

Зверь, ты вдруг поймёшь сквозь призму лета –
кто ты...
Лишь янтарные костры,
каменный цветок и белый ветер.
Верить:
пробуждение – внутри.

Конкурс названий своих произведений

И снова осень. Зреет тишина,
гнездится сонный дождь в траве безликой,
на небе проступила седина,
а ветер вдруг раскаркался, став диким.
Ну как тут не грустить, мой друг Платон?
Весь мир сейчас в осенней круговерти,
что хочется, испив «Лафит Шато»,
о жизни философствовать, о смерти,
о нравах поколения Зеро;
брюзжать, что честь и совесть в дефиците,
а Лермонтов – непройденный урок,
тринадцатая буква в алфавите.
Где истина, Платон? Кругом слова,
в вине её искать – не та отрада.
Эпоха ныне любит миксовать
и стили, и религии, и правды.
Звучит рефреном «Третье сентября»
из каждого окна в тиши осенней,
берёзы по-ван-гоговски пестрят,
да так, что вдохновился бы Есенин.
Саид сметает листья каждый год,
любуясь на «костры рябин» украдкой,
на охровый жар-птичий небосвод
и слушает, как льётся нежно, гладко
малиновый, щемящий, светлый звон
певучих колоколен на рассвете.
Мне кажется, вот истина, Платон! –
природа с человеком в тет-а-тете.
Пусть осень примирит нас всех, раскрыв
цветной кленовый купол обережный,
где все равны: и праведник, и грешник –
такие разношёрстные миры.

---
ЧХА, "Платон мне друг"(рябина на коньяке).

Дикий август отбился от рук и уже не ластится,
стонут ветры, сбиваясь грачами в большие стаи,
вырываются с криком из летней привычной матрицы,
где пока мы ещё вместе с августом обитаем,
где пшеничное спелое солнце неспешно падает
зрелым колосом за горизонт, за траву речную.
Если близко подкралось прощанье, как тень, то надо ли
сожалеть о вчерашнем Эдеме? Душа тоскует –
стала твёрдой от боли, от холода зябко съёжившись.
И, с листвой звездопадной в суровую высь взлетая,
мчится с ветром в объятья дождливо-прогорклой осени.
…Так в чужие миры Люцифер уходил из рая.

-------
Люцифер – в римской мифологии утренняя звезда,
в христианстве – падший ангел.

Кто-то ласковый к ветке подвесит луну
для котов и влюблённых, поэтов и сов…
Кот-Неучёный
**********
Так получается – мрачен июльский сплин,
дождь заунывный продрогшую душу мочит.
Взять бы румяное солнце – горячий блин –
съесть с пылу с жару, да с маслицем – хоть кусочек.
В чай подмешать дикий мёд, а ещё закат
рыжий, густой, облепиховый, тёплый-тёплый.
Только печалью горчит одинокий сад,
ветром недружным седой небосклон потрёпан,
солнце украдено тучами-вороньём.
Это ноябрь в беззаботный июль прокрался.
Где же ты, счастье невызревшее моё,
лето, бурлящее в ритме задорной сальсы?
Ныне луна – преогромный чудной светляк –
с ветки свисает, на радость котам и совам.
Бог подарил, или добрый простой чудак
вывесил вдруг вместо солнца в тени сосновой.
Сможет ли свет отражённый хотя б на миг
нам заменить настоящий? – вопрос давнишний.
Значит, так надо… Я выключу свой ночник,
выйду на улицу, буду смотреть на вишни
в каплях прозрачных и, мерно вдыхая стынь,
лунные сказки всю ночь непрерывно слушать.
…Даже земля устаёт от жары пустынь.
Время дождей и луны очищает души.

***
БЛБ-23, паратур

Древний космос в душе у меня много лет:
и квазары, и звёздные дали.
Я рассказывал всем про космический свет,
а в ответ: «Не до сказок в реале!»
Я смотрел на толпу, и казалось, кругом
лишь пришельцы с ТВ-передачи:
вот воинственный – с Марса, а с рыжим котом –
Лирианец (созвездье кошачьих).
Но однажды, внимая промозглой весне,
друг шепнул: «Осторожней с мечтами!
На Земле ипотека важнее планет,
не до вечности нам где-то-тамней.
Ты свалился с Луны!»… И, поверив ему,
я брожу скучной тенью по крыше.
Остаётся завыть от тоски на Луну,
крик души только волки услышат.
Что же делать: лунатить по жизни, не спя,
или стать приземлённым, как люди?..
Нет! Вернусь я на небо, откуда упал –
к светоносной Луне – будь что будет!
От Земли до неё (если сесть, посчитать)
триста тысяч с лихвой километров.
Самолётом нельзя долететь (эх, беда!)
и не сыщешь свободной кометы.
От Луны до Земли – миг лететь с высоты,
с сумасшедшинкой, полной чудачеств.
Мне Ньютóн не помеха, ведь ради мечты
все законы я переиначу.

5ЛАП,юмор

Большое, оно ведь начинается с мелочей.
"Большая перемена"

…всё начинается, знаешь ли, с мелочей:
утро – с восхода, со звона твоих ключей,
пятница – с кофе в четверг, с января – июнь;
снежные ветры, услышав песнь Гамаюн,
робко поют о жар-птичьих густых лугах.
…всё происходит неспешно, издалека:
небо в глазах, а потом в вышине лазурь,
импульс, рождающий время нахальных бурь,
давших дорогу из жёлтого кирпича –
и невозможно вернуться назад, ища
старые смыслы, вчерашнюю жизнь, пускай
белый журавль в небесах, а в руках пока
мятый бумажный кораблик, но мир вокруг,
будто расширившись, начал твою игру:
город, раздвинув проспекты, маршруты дней,
солнечно светит сквозь колкий занудный снег;
звёздные маяки зажигает Бог;
словно невидимый глазу бежит клубок
к дальним кисельным раскинутым берегам –
новая жизнь прорастает не где-то там,
а в настоящем: из комнаты, из окна
с видом на грязную улицу – здесь луна
редкий непрошеный гость, здесь не слышно птиц;
только уже прорастают сквозь мрак пути,
не отпуская, царапая, теребя.
…всё начинается с малого, да –
с тебя.

4 Лап-24, блиц

Кем бы ты ни был, мир тебе и свет,
Кем бы ты ни был, грош тебе цена.
И все равно ведь где-то в вышине
И для тебя горит звезда одна.
......................................."Пикник"

Яблочно зреет жёлтый закат над лесом,
ветер шуршит, в траве-мураве сопя,
смотрит сквозь сосны месяц – ночной повеса.
Всё у природы гладко… что у тебя?

Внутренний ёж ворчит: "Маловато счастья,
нудно июнь хандрит, разнося дожди,
в мире дефолт, раздор и другие страсти,
все разошлись по норам, и я – один".
Внутренний кот расслабился на диване,
будто чеширский: "Счастье всегда с тобой,
если пожара нет, не грозит цунами,
значит, не хнычь – хвостище держи трубой!
Кем бы ты ни был – бабочкой или кошкой –
вечность не спросит, будет качать права.
Выдумай свет, коль света в тебе немножко,
выдумай Бога, только поверь сперва.
Если не сможешь – в небо вглядись однажды:
плещется в звёздном море иная жизнь.
Древняя память – память о высшем, важном –
млечным путём протянется из души.
Если не выйдет, сядем на кухне просто:
вот молоко, сметана и два коржа".

…Так ежедневно внутренний кот-философ
всласть утешает пасмурного ежа.

Большой летний бал, 1

Смотри, как чёртик трудится с утра:
на раны сыпет соль и в чашку с чаем,
ломает выключатель в старом бра.
Смешно ему... работа, мол, такая.
И днём покоя тоже не даёт –
мне грязь кидает в лужи, корча рожи,
раскаркавшись с нахальным вороньём:
"Размеренную жизнь пора итожить!
Что сделала для мира: шла ко дну?
Плыла, дерзя настойчивому ветру?"
А вечером, взобравшись на сосну,
украв зеркальный месяц, ждёт ответа.
Взлохматит душу так – хоть волком вой.
Мне воется совсем не от безлунья
в воскресный долгожданный выходной,
когда семья вокруг галдит безумно,
когда на чисто вымытом полу
следы щенка, грызущего газету.
Найдутся сразу много "почему",
зачем я здесь, на этом "бренном" свете.

...А знаешь, мир счастливых слишком бел,
уныл от мимимишности прекрасной.
Поэтому у чёрта сотни дел –
спасать людей от приторного счастья.

ЛАП3, рабочая лирика

У лета – смотри-ка! – сокровища разноцветные:
ленивые реки, черешня да травы мятные.
Лови ускользающий миг в тишине приветливой,
где солнечный свет прямо в душу, как манна, падает.

Но некогда мне: есть работа и кот некормленый,
теплица на даче (в Твери, не на юге Франции).
Покой подождёт – не сбежит никуда гармония.
И время... оно же резиновое – растянется.

На туче луна медитирует пухлолицая:
«Откладывать жизнь – вот занятие бестолковое.
У времени важная должность, свои амбиции
и, может, свой Бог да законы, людских суровее».

...Июль на носу, но забот полон рот по-прежнему:
не манит айвовый закат над густыми пижмами –
пытаюсь угнаться за днём, что летит как бешеный,
сорвавшись с цепи... эту гонку бы только выдержать.

Ну разве минутам нельзя подустать, задзениться? –
из рук вырываются – синие птицы шустрые.
Луна философствует: «Время уходит, грешница,
задобри его, ускользающий миг прочувствовав».

А мальчик соседский не знает про дзен ни капельки.
Любуется солнцем, рисует пчелу глазастую.
Но время застыло над ним, замерев как паинька,
и, корча мне рожицы глупые,
нагло дразнится.

ЛАП-23 - весна

Мне море дарило не соль, не надежды –
крылья,
порой мотыльковые, лёгкие, а порою
огромные, часто спасающие от бессилья,
чтоб дерзко, по-чаячьи, сладить с любой волною.

Шли годы… в разлуке немногое удавалось:
штормило по жизни и с курса ветра сбивали,
а в штиль даже солнца зенитного было мало.
От моря осталась лишь память –
такая малость.

…Но море явилось само, поселилось рядом –
на улице, в доме – повсюду: зимою, летом.
Июльское – тёплое, с отблеском лимонада,
осеннее – с грустью туманно-стального цвета.
Барашками пенными, радужными, морскими,
текут облака по небесным просторам сонно.
Высотки – хребты малахитовых гор, за ними
айвовое солнце как будто ныряет в волны.
В душе разливается море и до мурашек,
светясь, отражается радостно или с горя
в глазах бирюзово-зелёных, родных.

…Однажды
я стану бескрайним
лазоревым
тёплым морем.

-----
Эра Водолея, таро Лизы Хант

Ты молча грустишь, почему? Расскажи мне, Элли!
Ведь всё получилось, свершилось давно – game over.
В груди Дровосека стучит и поёт живое,
горячее сердце, способное снова верить.
Страшила – мудрец самой доброй страны, в которой,
расправив свои белоснежные стены-плечи,
изящно алмазными радугами расцвечен,
сияет обитель надежд – изумрудный город.
Ты дома, в Канзасе, где небо уходит в вечность
полями волнистыми, пахнущими пшеницей.
Скажи, почему в изумрудных глазах искрится
тоска без конца и без края – нечеловечья?

…А просто закончена сказка: пусты туманы,
в пыли лунный компас и звёздные наши карты.
Не надо спешить и спасать никого не надо –
так странно.
Мой Гудвин, мы живы, пока существуют бури
и злая Гингема, несущая чёрный ветер,
сметающий шаткое прошлое на рассвете.
Мы живы, мой Гудвин, пока в ледяной лазури
уводит, светясь, к незнакомым мирам дорога
из жёлтого кирпича – не простого грунта.
Она говорит: без преград не бывает чуда,
без тьмы невозможно познать ни себя, ни Бога.
Но кончился путь, happy end. И ничто не держит.
Для новых желаний душе не хватает крыльев.

…Не плачь, ненаглядная Элли,
пройдёт унынье.
А новые будут –
взрослее и ярче прежних.

-----
Хит сезона-18, мечты сбываются.

Немного о поэзии, шумерах, личном и вечном
«...А вечер над районом – вырви глаз:
малиново-горчичный, мёд с вареньем», –
пытаюсь сочинить стихотворенье,
не вяжется сюжет в который раз.
Поэзия вторична, это факт:
давно её придумали шумеры.
Выходит, «Илиада» у Гомера
(коль позже появилась) – плагиат.
Луна взошла, сияет, точно бра,
ей тоже невдомёк, что хочет автор:
– Пиши свою, малюсенькую, правду.
На свете миллионы личных правд.

Шуршу пером: «Зарплата – с гулькин нос,
на сайтах врут, несётся жизнь по рельсам,
куда ни глянь – "война миров" Уэллса.
Так хочется, чтоб ризою Христос
укрыл меня и старый светлый дом,
где пол скрипит уютно, утром рано
шушукаются тётушки-герани
и мама пахнет сдобным пирогом».

Зевает лунный критик в вышине
от строк, совсем не новых и вторичных.
Не хит сезона – просто и обычно.
Но сколько повторений на Земле:
и солнечное коло, и закат,
разбрызганный по небу. Век за веком,
дразня богов, поэты-человеки
о смерти и любви нам говорят.
Сансару не отменишь – вечный ком.
Но каждое мгновение святое,
взаправдашнее, личное, живое.
…И я пишу о главном –
о живом.

----
Хит-18, финал,
Тема: что хочет автор

Люди уходят – у каждого свой итог.
Помню, отец на прощанье промолвил тихо:
«Солнце с тобой остаётся, не плачь, сынок,
пусть бережёт от тоски и другого лиха».

Солнце в наследство – глазастое, в завитках,
радостно светит, когда не хватает чуда:
если небес одичавших мутна река
или нет сладу с плаксивым дождём-занудой.

Ночью оно, примостившись ко мне под бок,
лечит простывшую душу, сопя по-детски.
Даже далёкий и призрачный лунный Бог
смотрит с высот умилённо, как дед соседский.

Было немало распутий, тревожных лет,
ветер ершистый изматывал то и дело.
Солнце за мною катилось клубком вослед –
гладил по шёрстке, и сразу внутри теплело.

Летом пришлось переехать за сотни вёрст
(старит разлука, обузой вися на шее).
Только я верил, что Хатико-Солнце ждёт,
нет ничего этой преданности важнее.

Будет при встрече блохастым хвостом вилять
Солнце мохнатое – счастье унылых будней.
…Знаешь, чему рыжий пёс научил меня?
Жизнь – будто свет, он не гаснет, пока мы любим

----
Хит-18, наследство

Зимою небо жуткое вдали.
Оно, как море в шторм, совсем смурное:
бурлит, ворчит, ломая всё живое,
скрывая свет и тучи-корабли.
Мне очень зябко, боязно зимою.

Тревожат мысли, колются слова,
когда я вижу пасмурную бездну,
где сбиты маяки цветных созвездий,
а что на дне – сам чёрт поймёт едва ль,
пока в чумной пучине не исчезнет.

А небо здесь, вблизи, совсем не то:
садится на плечо продрогшей птицей,
которой в одиночестве грустится.
Без солнца и полётности святой
ей в дикий шторм так сложно не разбиться.

Я глажу крылья неба – облака,
оно синицей льнёт к моим ладоням,
берёт из рук с доверчивостью вольной
крупу и мякоть лунного цветка,
невольно отучаясь быть бездомным.

Внутри него невыплаканный дождь,
туман лепной, удушливый, незрячий,
мольбы людей, обидчивость ребячья.
Ты выслушаешь душу и поймёшь,
что вечность тоже любит, тоже плачет.

Держу в объятьях небо, как дитё,
шепчу: ну тише, ч-ч-ч – зима не вечна,
бывает так, что ангелы беспечны,
а Бог молчит – он тоже устаёт.
…И небо верит мне по-человечьи.

-----
Хит-18
Издали и вблизи, пятистишие,
21.01.2023

Серебрится луна – новогодний блестящий шар,
смотрит сверху на город в сиреневой полутьме.
А на праздничной ёлке, доверившейся зиме,
оживают игрушки, и с ними – моя душа.
Встрепенулась Стеклянная Птица, махнув крылом,
васильковым, как море, тихонько поёт в ночи:

– Я устала быть синей, узнав, что мечта горчит,
если много желаний и каждое – о пустом.
Жаль, что люди, привыкнув к обыденным чудесам,
перестали искать невозможное и летать.
Как же хочется в небо – в пшенично-льняной закат,
обнимающий травы, оливковые леса.
Стать бы снегом и просто забыть о тоске чумной,
прижимающей крылья к земле в суматохе дней.

– Мы похожи! – Снежинка-из-бисера шепчет ей. –
Сотни лет я бок о бок с отчаянной белизной:
нет спасенья от колких метелей, настырных стуж,
побелевших от злости, от сумрачной тишины,
приносящей совсем не цветные – немые сны
и немыслимо вязкую, серую пустоту.
Полетели вдвоём за малиновый горизонт!
К серебристой звезде-ворожее, за лунный шар.

…Я смотрю в вышину – и теплеет моя душа.
Там, где звёзды-гирлянды усыпали небосклон,
превращается в птицу индиго белёсый снег.
Рассыпая снежинки-мечты, он легко парит,
словно дарит надежду на новую жизнь – бери!
Загадай синептичьего счастья
себе и мне.

Случайно оказался на банкете:
икра горчит, просрочено вино.
Ноябрь с хандрой онегинской в дуэте
скулят на сером фоне за окном.

Вдруг чудо – первый снег, махровый, белый,
нежданный... И пришла, искрясь, она:
осанка гордой снежной королевы,
а взгляд – стальное озеро без дна.

В молочно-светлом платье с ожерельем
из хрупких паутинок серебра,
как сон, как "мимолётное виденье",
плыла она, сияя сотней бра.

И я застыл, забыв про торт фруктовый,
дар речи потеряв от волшебства.
Лишь бабочкой одно порхало слово,
поймать бы, только кругом голова.

Но вырвалось из сердца: "Афродита!"
Да вслух произнеслось, а не в уме.
– Простите, вы о даме в фианитах?
А я, смутясь, промямлил:
– О зиме...

---
Хит-18, визитка

aledo
Мрачный странник

Бледная луна печальным светом
Сквозь унынья пыльное стекло,
Говоря с тобою тет-а-тетом,
Шепчет, что всё лучшее прошло.

И, луне зачем-то глупо вторя,
Шепелявит полуночный бес.
Мысль бросая, будто лодку в море
Или головёшку в тёмный лес.

Будь уверен, что лесное эхо,
Также как морская синева -
Для любви и смерти не помеха,
Лодка с головёшкой - лишь дрова.

Трудно в бой вступить с самим собою.
Мрачный странник в сереньком плаще -
Это ты в сомненьях под луною,
С вороном, кричащим на плече.

Хватит ныть, топчи врага ногами,
Пусть небесный ангел за спиной
Добрыми растапливает снами
Бесовы слова в тиши ночной.

---------
Пародия

Бледная луна нахальным светом
нагло дразнит, спать мне не даёт.
Шторы прохудились этим летом.
Ладно, шторы – мучает нытьё.

Мысли в полнолунье все не к месту:
хнычется о том, что не сбылось.
Трудно в бой вступить с бессонным бесом –
тянет философствовать всерьёз.

Вдруг, луне зачем-то глупо вторя,
дрель жужжит, плевав на поздний час.
Вынув из борща половник, с горя
бью по батарее двадцать раз.

Снова тихо – ветер только воет,
лунный мяч за тучу шмыг… Но кто,
кто же матерится под луною? –
пьяный странник в сереньком пальто.

Гул стоит – дома-коробки эхом
звонко отражают пышность фраз.
Два часа на стрелках (не помеха!).
Дал бы поварёшкой между глаз.

«Хватит ныть – топчи врага ногами!» –
каркает ворона за окном.
Я взбешён! Ведь мой хранитель ангел
ныне богатырским дрыхнет сном.

Выйду, настучу врагам. Но диво!
Стихло всё. Дождался! Наконец!
Только бах! – о Боже! Что там, взрывы?
Нет, Рамштайн включил сосед-подлец.

---
Конкурс пародий)

Зима-беспредельщица мается за окном,
а ветер, рассерженный Зевс, негодует жёстко.
Прикольно из кухни вдвоём с шерстяным котом
смотреть, как снежище куражится на дорожке.

Зачем суетиться? Не нажил добра, хором,
с женой гименейские узы мы сняли сами.
У нового мужа мотели да автодром.
Моё состояние – Мурзик и дом в Рязани.

Ещё есть сосед – одинокий старик Ильич,
приходит порой погундеть за бутылкой водки:
«Тарифы взлетели, а в телеке – срам и дичь,
хиреет эпоха со скоростью чемпионской».

Он прав, потому что реальность – хоть волком вой,
прессует порой, словно женщина-феминистка.
Я плюнул… живу по-спартански, без шумных войн:
не спорю о власти, о Боге и прочих в списке.

Гляжу на закатных малиновых снегирей,
читаю газеты, смакую в уютном кресле
вино из антоновки, собранной в сентябре.
Зачем бунтовать? Канем в Лету – навек исчезнем.

В деревне раздолье – леса до небес, поля.
Олимп по сравнению с ними – лишь холмик низкий.
А здесь я счастливейший Бахус! – и все дела.
Взираю на мир со спокойствием олимпийским.

Ершится метель. И опять, матерясь, сосед
лопатой гремит, ну а Мурзик ворует вискас.
Пускай! – это значит, что держится белый свет...
совсем не на шее Атланта –
на близких.

----
Олимпийское спокойствие,
Беспредел-6

Она приходит утром в первый раз.
Спросонья хороша на удивленье
в атласном пеньюаре в тон костра.
Венера – кисти Рубенса творенье.
Чуть позже, через час, во всей красе
напудрена, надушена, румяна,
подмигивает: «Глянь! Я лучше всех!»
И юбкой синей взмахивает рьяно.
Бросая напоследок властный взгляд,
как пава, исчезает – мягко, тихо.
Такому взгляду точно был бы рад
Кустодиев, рисующий купчиху.
И ждёшь её весь нудный, долгий день –
луч света в мрачном царстве, луч надежды.
Но дзынькнула ключами в темноте,
вплыла на миг сменить свои одежды.
Стыдливо светит бра, смущён паркет,
а мне от волшебства не оторваться:
зелёное манто и декольте
нескромного, кокетливого платья
влекут грешить… Она уходит прочь,
воздушный поцелуй даря в задоре,
встречая лунный шар в седую ночь
походкой Донны Розы Д’Альвадорец.
Порою на заре я слышу плач
да нервное конфетное шуршанье.
Душа болит – опять жених-трюкач
испортил долгожданное свиданье.
Под утро вновь бодра и весела.
С улыбкой Моны Лизы варит кофе.
«Прорвёмся! – говорит. – И все дела!
Живём лишь раз и словно на Голгофе».

Но в чём секрет? В судьбе ведь чёрти чё,
и мир глядит вослед ей с укоризной.
…В ней веры больше многих, а ещё
сто десять килограммов оптимизма.

-----
Монолог зеркала.

У осени много малюсеньких осенят.
Один – словно рыжий лисёнок, смешной, игривый,
шуршит желтопёрой листвой под плакучей ивой
и верит, что жизнь – это праздничный листопад.

Другой – бука-букой, он любит фокстрот дождя,
мохнатый туман с темнотой депрессивной ночи,
которая в мысли вольётся и не захочет
обратно уйти восвояси – хандрит, зудя.

А третий – обманщик, пронырливый вечный шут,
меняющий лица и маски, не очень милый.
Он знает дорогу в опасное междумирье,
в котором ушедшие души уставших ждут.

Четвёртый, как соня, ленив. Не тревожьте! Тсс!
Ни солнце, ни ливень ему нипочём. Философ
лежит на боку и не мучает жизнь вопросом:
зачем? Только слушает песни затейниц-птиц.

Какого ты видишь в своих очумелых снах?
Не спят осенята, пока не хрипят морозы.
Я раньше их видела часто, но в эту осень –
ни звука, ни шороха,
тишь…
пустота…
война.

-------
Беспредел-6,
картинка

Говорил мне один: вот богатства земли –
для тебя эти горные дали,
быстроходные сказочные корабли,
уплывающие за мечтами;
небосвода густеющий ультрамарин,
рек бурлящих живые сапфиры.
И любовь, не задумываясь, подарил –
растранжирил.

А другой лишь молчал, по субботам носил
гиацинты да пачку печенья.
Раз в неделю в театр возил на такси,
покупал цитрамон от мигрени.
Провожал до дверей, не звонил по ночам,
изнывая от страсти бездонной.
соглашался, не ссорившись по мелочам –
был тихоней.

Но однажды под вечер явился с котом,
рыжеухим, с пушистою шёрсткой.
Попросил, чуть смутясь: позаботься о нём,
не давай только много селёдки.
А в глазах – все богатства блаженной земли
и бескрайний безбашенный космос.
Так, прощаясь навек, говорят о любви…
очень просто.

---
Лап-10, блиц

Не утверждай ничего… может, осенью
мир поменяет настройки и полюсы:
чёрные земли покроются проседью
и размагнитятся стрелки у компасов.

Что же ты, девочка, с глупостью детскою
строишь иллюзии о милосердии?
Мальчикам – смелость, открытия дерзкие,
сложные тропы судьбой предначертаны.
Кая спасать? А хотел он спасения?
С вечностью снежной тягаться рискованно.
Стал бы он грозным правителем севера
и утешеньем для той, что прикована
к белому замку под стылыми звёздами,
столь нелюдимому, столь бесприютному.
Ты же, как дурочка, с верой несносною
мчишься в края ледяные разутая.
Только, сбежав далеко, не подумала,
с кем нынче бабушка дома останется:
плачет без внуков ночами угрюмыми,
варит простую похлёбку безрадостно,
утром с рассветом удушливо-бежевым
варежки вяжет в немом ожидании.
Ты же несёшься по берегу снежному,
жизни других изменяя, а вправе ли?

Не возвеличивай… шатки мгновения,
мир поменяет настройки и стороны:
дьяволу – Богово, слабым – смирение,
лишь отболевшее –
воронам.

---
Белый Кролик, сказкотерапия

Каждый вечер она улыбается с хитрецой,
долго машет рукой, предлагает мне кофе лунный,
иногда с карамельками. Морщит смешно лицо,
протирая от пыли небо и звёздные дюны.

— Прогуляйся со мной! – говорит. – Ты грустней, чем день,
монотонный, дождливый, попавший случайно в лапы
одичавших, рассерженных туч. У меня сирень
на Луне, золотые озёра и баобабы.
Водопады из света (купайся, не жмурься, пей),
через край – чтобы сердце заёкало сладко-сладко,
потеплело (а то колючее, как репей,
да ершистое).

— Нет, не хочу! – отвечаю кратко. –
Это глупости. Слишком несносен твой лунный шар!
Невозможно холодный свет весь пропитан фальшью,
чужеродной, неоновой, с вкрадчивостью мыша.
Так рождаются войны, безумие, страх. А дальше? –
лицемерие: ныне Луна для поэта – друг,
вдохновитель, а завтра – злодей (не из сказки), жёстче –
из реальности, ночью миражной начнёт игру:
растревожит больное, зажившее вновь растопчет.
Что, не так ли?..

Притихла девчоночка-егоза,
просто взглядом упрямым и дерзким занозит душу:
— Потому что у взрослых обманываются глаза,
настоящность – она между строчек: не жжёт, не душит.
А когда вдруг устанешь от страхов и темноты,
вечно скользкой да нагло шныряющей по соседству,
приходи, будем гладить лунных котов. И ты
вспомнишь девочку Лёлю, себя,
из дальнего детства.

----
Беспредел

Пришла на днях в малиновом пальто
и рыжей шляпке осень к нам в деревню.
Капризничает дама – всё не то:
все птицы улетели, а деревья
поскидывали листья прямо в грязь,
дома, скривившись, вдруг лишились веры.

– Поэт! – велит мне осень. – Приукрась
приход мой и воспой в своих шедеврах!
Пиши: златые локоны берёз
блестят в хрустальных каплях-бриллиантах.
Шутливо отвечаю:
– Ты всерьёз?
Я вижу только паданцы на грядках.
Они повсюду преют от дождя.
– Не спорь, добавь: янтарные закаты
встречали диву-осень не шутя,
сам ветер-воздыхатель пел кантату.
– Ну где ж ты увидала сей пейзаж?
Здесь небо – бомж в лохмотьях, и без красок.
Забор прогнивший рухнул на гараж,
а ветер нынче крышу сбил, зараза.
Нахмурилась:
– Есть польза от клише,
коль в жизни не хватает доброй сказки.
– Поэзия о том, что на душе...
Стихи не сочиняют по указке.
Стихи пугливы, зайцы-русаки,
слезливы, как царевна Несмеяна,
воздушны (мотыльки), порой резки:
придуманы в аффекте, будто спьяну.
Душа сегодня кутается в сплин,
мечтая о рябиновой настойке
(без томных взглядов вычурных рябин),
ей надо человечности, и только.

...Не стала осень спорить, приняла
на грудь, присев со мною на крылечке.
А я от чувств увидел (вот дела!)
берёзовые локоны в колечках.

---
ЛАП 6, стихи о стихах

...ну, здравствуй, плакса, охровая птица:
то ластишься, с руки клюя зерно,
то с ветром бестолковым заодно
поёшь о горьком счастье (впору спиться);
под гонг дождя и танец ритуальный
кровавых ягод ведьминских рябин
ты любишь мрачно-дикий древний сплин,
а мне дороже сны о странах дальних,
где мирный воздух в рощах изумрудных
и шёпот непоседливой реки;
ярки домов знакомых маяки,
как в детстве (огоньки любые – чудо);
там спеют абрикосы на деревьях
и пчёлки солнца дремлют на окне.
…я слишком долго пробыл на войне
и больше, осень, в слёзы я не верю.

…это в детстве мечтается так, что жар-цвет – луна,
сине море – бескрайняя сказочная страна,
и болтают леса на чудно́м языке разлаписто,
а на небе мурлычут вовсю облака-коты,
ращлеглись на горах и макают свои хвосты
в разноцветные реки, в которых зимуют августы;

но тебе повторяют: фантазии – сущий бред,
есть луна (это спутник), есть дождь, и кота в нём нет,
если кот, то зверюга, ну максимум у Булгакова
был котище, Матроскин – в мультфильмах и прочий вздор,
потому что у жизни несказочный приговор:
точит когти реальность – она изувечит всякого.

…а потом ты взрослеешь, черствея насквозь, и вот
появляется вдруг на пороге нежданный кот,
уверяет, что он для тепла и уюта послан был
духом счастья, а может быть, Богом котов; в ночи
серенады орёт под балконом – красноречив,
умилённо с работы встречает под лунным золотом;

и, улыбкой чеширской сияя, мурлычет, гад:
«…я могу вышивать и готовить борщи, салат;
кроток нравом, коль грустно – согрею своей пушистостью».
«...не бывает таких!» – закрываешь под носом дверь,
беспокойно на кухне заваривая пуэр,
только звёзды сверкают настойчиво аметистово.

…дни, как мыши, снуют – сумасшедшие грызуны,
вечера чёрно-белые нагло воруют сны,
вроде всё как всегда, лишь вселенское одиночество,
потому что уныло, бескотно и нет борща,
накричать! – на кого? – в пустоту тяжело кричать,
да не хочется (даже пуэра совсем не хочется);

и опять появляется он, будто новость в СМИ,
ангелочек с глазами бесёнка, но в них – весь мир,
обнимает, Баюн, а соседи пускай судачат и
моют кости; мы вместе нескучных пятнадцать лет,
смотрим в небо, где тучи-коты говорят «привет».
…я-то знаю: у каждого счастья душа кошачья.

-----
Белый кролик, укротитель духов, картинка

Мы всего лишь фрагмент, эпизод, кадр на кинопленке — в этом вечно длящемся, древнем кино. Лишь тени чего-то более глобального.
Птицелов

Мы тени и пыль – да, с таким не поспоришь:
рождаемся вновь, чтобы вновь умирать.
Как замкнутый круг... погляди, и над морем
текут облака, подчиняясь ветрам;
закат за рассветом, приливы, цунами,
спиральное время – так хочет Земля.

А где-то за выдуманными мирами,
за отблеском звёздного хрусталя
есть что-то иное в безвременье вечном,
там свет многомерен и души не спят.
Легко в невесомости нечеловечьей
парить над системами координат,
быть солнечным ветром, осколком кометы
в космическом радужном море, где Ом,
Ньютон, Архимед или Гук – не помеха;
понять, что мы дети Вселенной. Наш дом –
повсюду: когда ни конца и ни края
пространств и пределов – вселенская ширь.
Горит, извиваясь, сверкает, сияя,
квазарное пламя межзвёздной души.

Но видишь пшеничный закат над рекою,
леса, уходящие за небосклон,
лиловое поле, до боли родное.
…И чувствуешь: прав был великий Ньютон.

------

Блиц-квест, цитата

…Наполняйся жизнью, когда ты пуст.
Помнишь, в звёздном море созвездье Рыб?
И молочно-белой реки изгиб,
и ветра туда пролагали путь.
По плечу далёкие города,
лабиринты гор под хребтом небес,
нам казалось, времени дерзкий бес
приручён, а главное – навсегда.

…А теперь в окне горизонт в пыли,
корабли, ржавея, кряхтят в порту,
на уставших улицах там и тут
бродят псы, потухший закат безлик.
Пахнет всюду кислым грибным рагу
да мечтой прогорклой в плену жары.
Здесь глотает воздух созвездье Рыб
на покрытом ржавчиной берегу.

----
Антиподы-22

Читаешь про Зевса, про сумрак Аида
и «гнев Ахиллеса, Пелеева сына»? –
роскошна богов олимпийских элита,
воинственны греки, красавцы-мужчины.
Но ты оглянись – васильковое небо,
творенье Сварога. Он Зевса не хуже,
роднее и ближе, совсем не свирепый.
Похож на соседского деда Илюшу.
А солнце в медовом закате жар-птичьем
лучи рассыпает – жемчужные капли.
Дажьбог – это свет, не титан в колеснице,
не Гелиос, вечный любовник-искатель.
У Геи циклопов полно и чудовищ
(Тифоны, Ехидны), но так далеко ей
до матушки нашей Земли, что с любовью
рождает, лелея, вокруг всё живое.
Текут под горами в творожистой дымке
молочные реки с кисель-берегами.
Леса-великаны с чертинкой-лешинкой
искрятся купальничными огоньками.
Моё Беловодье – ветров перезвоны
под шутки русалок с луной круглолицей,
бескрайние степи и в росах студёных
руно золотисто-усатой пшеницы.
…Когда ты устанешь от гидр пресноводных,
кентавров и битв кровожадных героев,
тогда приходи. Здесь моё Беловодье –
душа нараспашку да чудь с ворожбою.

****
ЛАП-22 (мифологическая поэзия)

Я молчу, смотрю спокойно и молчу,
Понимаю, ужасаюсь и молчу.
Неуёмность и проказы чересчур –
Море света, дерзкий ветер и лазурь.
Задыхаюсь в круговерти будних дней...
Неужели всё сойдёт безумцам с рук?

Автор surra

"Молчу"____________________________

– Тань, алло! Ты слышишь? Нынче поутру
пёс-барбос ваш подавил всю алычу,
снёс две клумбы, неуёмный кенгуру.

…Да, я слышу, ужасаюсь и молчу.

– А вчера твой «паганини» пал без чувств.
Музыкант на грядках – хуже саранчи,
перепутал с сорняками он бахчу.

…Я молчу (хотя и жалко той бахчи).

– Сашка тоже отличился, сорванец,
в цветнике играл в пиратов – прятал клад.
Нет петуний больше… лилий тоже нет.

…Я молчу, смеясь (сыночек – ну, пират!).

– Лишь Алёнка не доставила хлопот.
Только скатерть, куклы, простыни и плед
в пятнах вишни. А ребёнку третий год.

…Я молчу (ведь в соке лучше, чем в золе).

– Неужели всё сойдёт безумцам с рук?
Городские… но имущество при чём?
Робинзонам всё же уши надеру.

…Я молчу и умиляюсь (вот дурдом).
Это милые проказы, что шуметь?
Философски зрю на шум житейских бурь
на свободе, вдалеке от сельских мест.
Здесь лишь море, дерзкий ветер и лазурь.

------
К 11-летию "Конкурсов Пародий"

...потому что деревья здесь – древние духи скал,
а в опаловых омутах тайны времён иных:
первобытные дикость и святость, луны оскал –
окунуться не страшно, но страшно остаться в них;

здесь камлает потомственный ветер – лесной шаман –
и змеятся туманы межмирья – они не спят.
...потому что душа – это озеро Мичиган
у тебя.

-----
Топонимы

Солнце моё, мы на пасмурном берегу,
там, где обломки созвездий да навьи сети
лунной тоски, только сбросить нельзя тоску,
в ней все ключи – в запылённых, немых рассветах.

Сколько любви у небесного маяка,
ныне он скуп на дары, молчалив. Ну что же:
время затишья – лишь в дымчатых облаках
вороны с мёртвой водой тишину тревожат.

Если поблёкшие звёзды ещё не лгут –
можно увидеть их свет и со дна колодца.
...Робко восходит на сумрачном берегу,
крылья расправив, жар-птичье, живое солнце.

Юное солнце, бисквитные облака,
хрупкие птенчики-почки да птичья трель –
в нашем дворе верховодит чудак-апрель.
Робко теплеет проснувшаяся река.
Скоро покажутся бархатцы, а пока
Анна Михайловна (ей девяносто лет)
их поливает. Мне машет рукой: «Привет!»

"Мурзик, кис-кис! Вот тарелочка молока", –
кличу кота. Приблудился дней пять назад.
Знаю, что кто-то возьмёт его всё равно.
Голуби важно клюют из руки пшено.
Шарику тоже достанутся колбаса,
кости и каша (доволен дворовый пёс,
видевший много на свете недобрых душ).

— Здравствуйте, Нина Петровна! Ну как ваш муж?
— Память подводит... провалы, ещё фиброз.
Помнишь, когда-то он яблони мог сажать,
ныне скворечник берёзовый смастерил
(вместе с внучатами) – еле хватило сил.
Он говорит: «Поскрипим, коль жива душа».
Шутит, бодрится и с нежностью по утрам
кормит у нас на балконе смешных синиц.

…Многоэтажки зажгли маяки-огни,
лишь не торопится к ужину детвора.
Дочь на асфальте рисует колосья ржи,
я помогаю: вношу бирюзу небес.
Господи, если повсюду война, но здесь,
в нашем районном мирке, пусть не смолкнет жизнь.

…Беззащитный, болезненный, мартовский, нудный снег,
было время его, но отныне вся жизнь – весне.
И дожди чёрт-те как, и ветра, и резва капель –
у весенней язычницы блажь в голове да хмель.
Нет покоя и ленной, размеренной полутьмы
(между бредом и явью), привычной для снов зимы.
Снег не знает, что солнечный гонг для него не враг,
потому что всегда, раскисая, спешил во мрак,
ненавидел упрямые травы и птичий гам,
то, что молодо, то, что перечит покорным дням.

…Наливаются соком деревья, земля. Смотри:
будто огненный дух пробуждается изнутри.
Лунный ветер зовёт, переменчивый и шальной.
Снег не помнит, когда был водой, а потом – рекой,
плавным облаком, лёгким, как белые мотыльки.
Не кончаются реки и звёздные огоньки.

…Ты не веришь мне, да? Не гляди на прогорклый лёд,
на сгустившийся север. Теперь он безмолвен, мёртв.
У замёрзшего неба нет прав во владеньях вьюг,
захлебнувшихся холодом. Просто иди на юг,
чтобы, выиграв битву с собой, победить в войне.
А ещё не жалей неуютный вчерашний снег.

Седьмая пятница, мартовский снег

Я всегда мечтал увидеть в её глазах ту любовь, которая есть в моих.
И сегодня, наконец, я ее увидел. Но она – не для меня…

Драгоценная Ли, – нет! – булатная, смелая Ли.
Здесь не лунный, другой – непонятный, безликий лимб,
это мир между бредом и явью, лишённый прочности.
Время – Бог, но поскольку обидел его – не жди
ни прощенья, ни жалости. Ветер болотный дик.
Я застрял без тебя в безысходных тисках пророчества.

Одурачены сны, обезглавлены скукой дни –
то ли март, то ли мартоноябрь шумит: «Махни,
не вернётся она. Вы мирами да горизонтами
не сойдётесь». Я письма пустые кладу в конверт
и рисую твой профиль чаинками на столе.
Из таких мелочей паутины-минуты сотканы.

День сурка или сони – какая мне разница, Ли,
если длится он вечность, тревожит, першит, болит,
журавли не летают на юг, маргаритки блёклые.
Здесь само ожидание ожило, стало тем,
кто ревёт по-драконьи в разлапистой темноте,
говорит за тебя, заполняет смолою лёгкие.

Белый кролик давно потерял неприметный след,
и Чешир говорил, что ваш город сошёл на нет:
почерневшее солнце, беззвучие, апокалипсис,
только пепел опавший, как мёртвые мотыльки.
Я не верю: надежда – маяк для моей тоски
в нереальной, застывшей на месте больной реальности.

Но вчера Брандашмыг, прибежав, растрезвонил весть.
Он увидел тебя на поляне в стране чудес,
в жутком замке, где розы острее мечей со стрелами.
Окружённая стражей, в накидке из соболей,
улыбалась, когда беззаботно шутил валет.

…А сегодня ты стала червонною королевою.

*****
Зимний бал-маскарад Кто ты?
Письмо Шляпника Алисе

И опять собирает осень всех в городах:
мерно – капля за каплей –
дождём,
расписными закатами.
Снова толпы народа в метро и машины гудят,
бедолаги-ребята мучаются
за партами.

Я иду по району, ложатся на плечи мне
бело-сизым туманом небо с листвой
взъерошенной.
Счастье – падать и падать в безвременье сонных дней
вне миражного завтра и вязко-терпкого
прошлого.

Всюду шумно маячит будничная кутерьма –
вон старушка с писклявой собачкой,
детишки кучами.
А с «Пятёрочкой» рядом сочная шаурма –
кайфучая.

Перемешаны запахи мяса, фруктовых лотков,
терпко-сладких каштанов, –
дыши, наслаждаясь минутами.
Мой сосед (он индус) к храму Кришны несёт молоко,
говорит, что сегодня праздник
Ганеши мудрого.

Только дворник Саид продолжает мести да мести,
но улыбка не сходит с лица:
– Как дела, красавица?
Ничего, что заутреня будит его с пяти
колокольными звонами –
где-то внутри отзывается.

Отзываются и у меня купола церквей,
отливающих золотом в тон желтолапых клёнов и
ярко-русых берёз.
Эта нежность веков древней,
легкокрылая,
хрупкая,
светлая,
вознесённая.

И без разницы, кто нас всех вместе сейчас собрал:
Будда, Брахма, Мухаммед, Христос
или осень-язычница?

… А над городом нимб из космического серебра
светит каждому и как будто бы
увеличивается.

Свершилось! Бренный мир сошёл с ума:
одни читают мантры, славят Будду,
другие ждут Христа, молясь о чуде,
сектанты запираются в домах,
не веря никому. Но жизнь течёт –
кипит, бурлит, рекой впадая в вечность.
Ей дела нет до страхов человечьих.
Мне тоже… Я сегодня сонный кот.
Гляжу в окно, там вечер – танзанит,
а ты мне борщ наваристый готовишь.
Как сладок запах жареной моркови –
закат пускает слюнки и дрожит.
Присядь со мной. Не скиснет – подождёт,
подольше настоится сытный ужин.
Лиловый небосвод ленив, завьюжен,
зима – Обломов, дремлет без забот.
Замрём на миг, смакуя колорит
и танец тишины снегопаденья.
Вот так бы век сидеть, смотря бесцельно
на зимний пух, на свечки-фонари.
Весь город в спячке, сник да побледнел,
ноябрь собрал в котомку дни и смыслы,
январь-баюн укачивает мысли.
Мы – снег, пока в берлоге спит апрель.
Пусть спорят оккультисты: жизнь – момент,
играй, твори великие сюжеты.
Зачем? Всё суета… пройдёт и это.
И снегу фиолетово, и мне.
Был прав Экклесиаст, когда вещал:
циклична жизнь в ловушке у Вселенной.
…Что делать? – дегустировать мгновенья
и кайф ловить от вкусного борща.

Жизнь – это то, что с тобой происходит, пока ты строишь планы.
..........................Джон Леннон

Мальчишка строит песчаный замок,
находит камешки и ракушки.
Он рад вихрастому солнцу, маме…
Мой замок легче – цветной, воздушный:
хочу свой дом и, конечно, сына
(но отчим пьющий да мать в больнице).
А жизнь – чужак, проходящий мимо,
не различает людские лица.
Родятся дети – познаю счастье,
ещё чуть-чуть потерпеть мне нужно
(но врач сказал, что рожать опасно,
когда за сорок, когда без мужа).
Судьба кривится в больной гримасе:
поведай Богу о планах чётко,
он будет век над тобой смеяться…
Да ну их в пекло к шальному чёрту!

Не трогай «завтра» – ты рыба в море:
плыви, течению доверяя.
Я ныне буду плотвы покорней,
возможно, так доберусь до рая,
земного, с солнечным пульсом жизни,
где неба синь в золотых прожилках,
где свет без грязно-свинцовых ливней.
Пускай считают меня с чудинкой.
Вчера домой принесла котёнка,
кормлю пшеном голубей несносных.
По будням дочку друзей Алёнку
вожу на танцы. Врастаю в осень,
смакуя жизнь, как горячий пончик,
покрытый сахарной свежей пудрой.
Бывает хмарь и дела не очень –
«по шерсти» глажу любое утро.

Когда-то мальчик, смешной и мудрый,
построив замок, раскрыл секреты:
для счастья надо крупинку чуда –
листать мгновенья
и слушать ветер.

___________
Беспредел-5, эпиграф

Я не хотел, не желал его приручать…
Здания-горы средь моря бетонных плит
были суровы. Лишь солнечная свеча
чуть согревала просторы чужой земли.
Он мне подмигивал тысячами огней
лампочек-звёзд, приглашая в безумный мир:
«Думаешь, в городе время бежит быстрей?
Это иллюзия, созданная людьми.
Если вглядишься в спокойные вечера –
улицы ленно растают в закатной мгле.
В искрах фонарных, похожих на свет костра,
многоэтажки – как спящий еловый лес».
Часто я видел над крышами лунный шар,
(словно айва золотая в родных краях).
Город учил, что у неба одна душа –
соединяет равнины, луга, моря.
Значит, неважно, где дом – он всегда внутри,
нет расстояний, когда существует связь.
…Я начинал понимать непрерывный ритм
жизни другой, незнакомой, бурлящей всласть,
и привыкал не спеша к пестроте реклам,
многоголосью проспектов, порханью дней.
Чувствовал волны приветливого тепла
в каждом светящемся ярко чужом окне.
…Время дорог, ты невовремя всякий раз!
Он на прощанье не стал говорить, как Лис
(коль приручил, то в ответе) – молчал с утра.
«Небо – одно на двоих», – прошептал. Вдали
в сумраке вспыхнула солнечная свеча.
Город, откуда, скажи, эта боль-змея?
Я не хотел, чтобы кто-то по мне скучал,
но получилось, что ты приручил меня.

-----
Записки Белого кролика, Литгвардс, 3 тур, ассоциация

Когда-то жил да был... нет-нет, не так.
Он просто был. У старого сельмага.
В деревне жизнь пресна, порою – в тягость.
Философ местный, эдакий чудак,
ценил лесные песни бойких птах,
беседовал с хромой дворнягой Лушей
о хлебе ароматном и насущном,
терпел фальцет несносного кота.
Под вечер он, галантный кавалер,
старушек сердобольно провожая,
ухабы освещал, где грязь густая.
В такую темень мир чертовски сер –
так сложно не споткнуться, не брюзжать...
Его любили дети-фантазёры
за сказки о чудовищах и море –
распахивалась ржавая душа,
мигающая лунным маяком.
А ночью превращался он в маньяка:
жёг бедных мотыльков и мушек всяких
и снежных пчёл приманивал легко,
его считавших Богом. Чья вина,
что свет не панацея, а привычка?
Но все округе знали, он – обычный
годами искорёженный фонарь,
покрытый пылью, – только и всего,
да пьяницам служивший местом встречи
(ну где поговорить по-человечьи?).
…Как много правд и сплетен – целый воз.
А истина? А истину луне
доверил тайно, что рождён на небе
в созвездии с чудным названьем "Лебедь"
звездой Денеб.

******
Беспредел-5

Звёздное небо – загадочный космопарк.
Мишка сегодня счастливый, узнал случайно
самую-самую главную в мире тайну.
Мама сказала: «Однако, известный факт,
папка твой – первопроходец и космонавт».
Как же уснуть! Целый день был длиннее лета,
ёкало где-то внутри. Но во тьме конфетной
к вечеру, будто фонарик, зажглась Луна.
Смотрит – выводит мальчишка слова рукой:
«Здравствуй, я – Мишка! Твой сын, Михаил Синицын.
Знаю, ты в космосе дальнем, паришь, как птица,
мчишь на ракете серебряно-голубой.
Может, Земля для тебя – что для нас Луна.
Видишь, вон дом деревянный, где слева груша,
а на заборе рисунок мой – шар воздушный.
Мамка ругалась, хотела задать ремня.
Знаешь, я плавать умею, как Ромкин пёс.
Помню, крутились на озере рядом с дедом,
щуку поймали, мальков покормили хлебом.
Рыбы светились – подвижные стайки звёзд.
Вот бы к тебе! Где сто тысяч горящих солнц.
Инопланетный язык – он такой смешливый.
Завтра слеплю динозавра из пластилина,
чтобы на Марсе сидел, охранял твой сон.
Ты возвращайся скорее! Придёт зима,
снег захрустит, и тогда мы поедем к Лене –
будем играть со щенками и есть варенье.
Крепко целую. Пока».
…За окном туман,
полночь воркует над городом в белой мгле,
Мишку баюкая. Спят вдалеке Плеяды.
Снится ему: в разноцветье квазарных радуг
папка летит на космическом корабле.

_____
Белый кролик,Литгвардс, 2 тур, картинка

Эризн
Чудовище
Тень Белого Кролика - "Знаток Душ-3"

Твой рухнувший мир утопает в зыбучем песке,
И дымом горящей надежды твой страх пропитан,
Ведь ангел сейчас опечален: сидит в уголке,
Опущены крылья, в бездонных глазах - обида.
Опять, виновато потупясь, сидишь перед ним
И, слушая отповедь, давишься крепким чаем,
А он говорит, поправляя сияющий нимб:
"Ты снова мне делаешь больно, но я прощаю."
Он знает, что ты не нарочно, что ты не хотел:
Природа чудовищ дика и несовершенна.
Терпению ангелов не установлен предел,
Он верит в тебя: ты изменишься непременно.
А ты соглашаешься с ним (или делаешь вид),
Растерян, унижен и всё-таки благодарен...
Но прежде, чем рьяно меняться во имя любви,
Подумай: а ты ли чудовище в вашей паре?
----------------------
Пародия
Кто чудовище?

Наш рухнувший мир утопает в золе и песке,
и дымом тяжёлым пропитан весь дом кирпичный.
Небритый мой ангел печально сидит в уголке,
весь в саже да мокрый (но всё-таки эротичный).
Оставила только на час – приготовить обед,
и здрасте: обуглена лучшая сковородка,
на скатерти дырка и восемь засохших котлет
с картошечкой чёрненькой – смотрятся по-сиротски.
«Я очень старался, но так получилось, прости», –
глаза голубые – как райские незабудки.
Ты давишься чаем чифирным (забыл развести)
и знаешь, что он не нарочно, а руки-крюки.
Лишь демоны скачут внутри от бесстыжих нулей,
считают убытки. Квартиры соседей целы.
Да ну их!.. Растерян, но жив мой заботливый Фей.
Я верю: научится делать ещё эклеры.
В семейном союзе всегда разношёрстным двоим
живётся труднее, ведь ангел и чёрт скандалят.
Я, видимо, ангел: прощаю (не ярок ли нимб?).
…А кто же чудовище в нашей безгрешной паре?

----
Доп. задание для капитанов, "Школа магических искусств Литгвардс"

Всё обман, всё мечта, всё не то, чем кажется.
Н. Гоголь[/i]

Говорят: никогда не оглядывайся назад,
потому что вчерашнее – сон… но не в этой сказке.
Ты не помнишь? Здесь пахнет конфетами, перцем, ряской,
на деревьях висят разноцветные чудеса.
Помагичим, зайдя в междумирье? Заварим чай,
поболтаем о всякой бессмыслице между делом:
нет конца у мгновений, у времени нет предела,
можно тратить как хочешь и вовсе не замечать.
Всё как прежде – у Сони растерянно сонный вид,
по-чеширски смеётся луна и толкает звёзды.
Волшебство здесь всегда настоящее, без гипноза.
Улыбаясь, чарует, шаманит, миры творит.

…Скользко-синий туман – к непогоде да забытью,
обескрыленный ветер расфыркался – «кто ты, кто ты»?
Словно лапы чудовищ – деревья в глуши болотной.
Я смотрю: никого, ничего тут не узнаю.
Одичавшие звери забытой страны чудес –
свет из детства поблёк. Одному научили сказки:
уходить по-английски, менять, как перчатки, маски,
притворяться нормальной, чтоб в душу никто не лез.
Вязок морок астрала, абсурдна игра с судьбой.
Время – пёс, что сорвался с цепи, он кусает, воет.
Перепутано белое с чёрным, с больным – пустое
в перевёрнутом мире людском. Есть ли кто живой?
Этот взрослый обман заставляет рубить с плеча,
и чеширский оскал снится ночью уже давно мне.

Я не помню ту девочку больше… а Шляпник помнит.
Он по-прежнему в пять разливает по чашкам чай.

---
Осенний бал-маскарад 2, Алиса, цитата

Слишком часто мне стал отзываться осенний лес:
уходящее солнце, попавшее в когти лип,
предпоследние бабочки – белые журавли.
Это рыжая ведьма колдует в смолистой мгле.
«Посмотри, – говорит, – изменяется всё и вся:
небо старше на лето, осунулось дно реки.
Осень – время искать неприметные уголки,
замечать, как желтеют разлапистые леса;
смаковать золотистых мгновений тепло, пока
суетливые дни-паучки не зарылись в снег».

…Снова снится мне дом с сухоцветами на стене,
колдовская тропа, затерявшаяся в веках.
Смотрит ведьма враждебно, ершисты слова ветров,
говорящих: «Пора опасаться смертельных зим.
Ныне время – секунды, как бусины из калин,
научиться на нитку нанизывать до снегов
да искать предрассветный огонь, что давно остыл».
И опять водит осень по кругу, где чёртов дом,
воронёные ночи и в горле застрявший ком
заставляют бояться минут, словно тёмных сил.

Я попала в ловушку предательской темноты
и спешащих часов – затянулся безумный сон.
Но однажды тот проклятый дом на краю времён
оказался заброшенным, выцветшим и пустым.
Никого. Только луч, зацепившийся за ветлу,
будто всё – колдовство да иллюзия. Посмотри:
мрачный замкнутый круг размыкается изнутри,
распадаясь на мелкие страхи, песок, золу.
Больше нет рыжей ведьмы и времени тоже нет,
я придумала их, погрузившись в осенний сплин.
…Желтоглазое солнце подмигивает вдали
и лукаво смеётся, зовя за собой
на свет.

--------
Картинка-ассоциация (замкнутый круг, колдовство)
Белый кролик