АВТОР: Виктор Евстигнеевич Оборнев Мечта и реальность
В конце 50-х годов, после окончания лесного техникума, я был направлен на работу в Куйбышевскую область, в Подбельское лесничество. И незамедлительно встал на воинский учёт в объединённый Кинель-Черкасский райвоенкомат. Руководил этим военкоматом майор Казаков с пятью своими помощниками и, несмотря на огромную территорию, всех своих призывников знал в лицо.
Как-то в начале зимы приезжает этот майор в наше лесничество выписать дров для отопления своего учреждения. С широкой улыбкой и словами: « А, призывничок! Ты-то мне выпишешь самые лучшие дрова!» - направился к моему рабочему столу. Сначала я даже опешил: « Что за военный?». А потом вспомнил: «Это же наш военком!» И в унисон ему выпалил: « А мне за это – самую короткую службу!». До сих пор не пойму, как это получилось, ведь особой смелостью в ту пору я не отличался.
В общем, выписал я майору билет на вырубку лесной делянки и вскоре забыл о его визите. И вот в конце июня приходит мне повестка. Особой мечты – где служить? – у меня не было. Но не погрешу против истины, если скажу, что служить тогда хотелось всем, особенно сельским парням. И если кого-то по каким-то причинам не призывали на службу, то это считалось чуть ли не позором! А сокровенной мечтой каждого мальчишки была, конечно же, служба на флоте или в авиации.
Так вот, сажусь я в поезд и еду в Кинель-Черкассы. В поездах того времени проводники раздавали газеты и журналы. Листаю я старенький «Огонёк» и вижу статью о буднях пограничников Дальнего Востока. От нечего делать прочитал её внимательно и подумал: « Вот бы попасть в погранвойска!» С этими мыслями и прибыл в военкомат. И как в воду смотрел. Работает призывная комиссия по набору в погранвойска на Дальний Восток. И срок службы всего два года. Вспомнил-таки наш уговор майор Казаков!
Прошёл я комиссию, уволился с работы и поехал на родину. В повестке значилось явиться на призывной пункт 11 июля.
А 10 июля в самый разгар проводов почтальон приносит телеграмму, подписанную Казаковым: «Прибыть 10 июля в 9 утра для отправки в часть».
Родные в растерянности. Попасть из нашей деревни в Кинель-Черкассы можно было только по железной дороге и прибыть в срок я уже не мог. Поэтому, махнув рукой (откуда только решимость взялась), сказал: «Продолжаем проводы, явлюсь в срок указанный в повестке».
Конечно, тонус проводов резко снизился, но закончились они согласно предусмотренному регламенту. Утром следующего дня явился к месту назначения.
- Где же ты, голубь, был вчера? – такими словами встретил военком, - твоя команда уехала в Сызрань на пересыльный пункт. Вот тебе требование. Садись в ближайший поезд и догоняй! Догонишь – твоё счастье!
Схватил я это требование и снова на вокзал. Сел в первый попавшийся пассажирский поезд и поехал. Впереди была ночь дороги, и я, намаявшись за эти сутки в беготне и переездах, лёг на полку и крепко заснул. Проснулся только в Сызрани.
С превеликим трудом нашёл нужное здание и ринулся в дверь призывной комиссии с тайной надеждой, что ещё успею пройти медицинское обследование. Но мой пыл охладил председатель комиссии:
- Твоя команда уже грузится в вагоны!
- Тогда поеду домой! – выпалил я отрешённо и направился к выходу.
- А вот этого ты не сделаешь! Выйди во двор, освежись и жди! Мы тебя вызовем!
И тут я понял, что власть майора Казакова закончилась, и мне остаётся ждать, чего уготовила мне судьба. Я вышел во двор, сел в тени на травку и разложил свои нехитрые пожитки. Правда, со мной была гармошка, которую я купил на первую свою зарплату. Гармонист был из меня не ахти какой, но, как пелось в одной песне, играл и фокстроты, и вальсы. Сижу я грустненько и пиликаю на гармошке. И вдруг, словно свежий ветер колыхнул летнюю тишь. Это на зелёном дворе пересыльного пункта появилась весёлая и шумная бело-голубая ватага моряков с золотыми надписями на ленточках бескозырок «Северный флот».
Я что было мочи рванул свою трёхрядку и как мог заиграл «Раскинулось море широко». Ко мне подбежал матрос с тремя лычками на погонах и сказал:
- Я тебя забираю в свою команду!
- В какую «свою» команду? – говорю, - меня на флот никто не призывал!
А надо сказать, что был я невысокого роста. Моряков же представлял только большими и крепкими ребятами. И тут – на тебе!
Прошёл я досконально медицинскую комиссию и был признан годным для службы на флоте в условиях Заполярья.
Дорога на север
Итак, судьба сделала в моей жизни очередной ход конём и вместо Дальнего Востока уготовила путь на Север. Под вечер погрузили нас в «телятники» и из Сызрани вдоль Волги поезд пополз на Ульяновск, Зеленодольск, Йошкар-Олу…
Перед Кировом, на станции Котельнич, наш поезд резко повернул на запад. Протащившись, другим словом и не скажешь, по самой лесной глухомани почти целые сутки, он вынырнул на оживлённой железнодорожной магистрали у Вологды. И здесь нам открылся прямой путь на Архангельск, который шёл тоже по лесистой местности.
Сопровождающие нас матросы и офицеры почему-то старательно внушали, что мы едем в Североморск. Географию я и тогда знал неплохо, поэтому думал, что здесь скрывается какой-то подвох. Так оно и вышло.
Мы прибыли в город Северодвинск, расположенный на берегу Белого моря. Разместили нас в старых деревянных, построенных ещё до войны, казармах флотского полуэкипажа для подводников. Здесь жили моряки во время формирования новых экипажей и ремонта своих кораблей.
На другой день начала работу медицинская комиссия по распределению призывников по командам. Кого определили для службы в береговые части, кого в морскую авиацию. Меня направили в плавсостав надводного флота со сроком службы четыре года. Вот такая получилась перспектива самой короткой службы! Но разочарования я не испытывал…
И вот началась мандатная комиссия, которая для многих из нас была в диковинку. Призывников вызывали по одному и задавали вопросы: « Есть ли кто в роду за границей и с какой целью? Есть ли в роду репрессированные, заключённые?»… И главное – о целях такого пристрастного допроса мы не знали. Эта волынка длилась около месяца. А служба шла своим чередом. За это время нас переодели во флотскую форму, но занятий никаких не проводили. Правда, перевели в новый учебный городок подводников. Распределили по командам и прикрепили к каждой по старослужащему. Нашу команду возглавил старшина первой статьи Саша Артеменко, кузнец с «Азовстали», почти двухметровый гигант с пудовыми кулаками. Одним словом, моряк моего романтического воображения.
Чтобы хоть чем-то занять личный состав, старшина использовал нас в качестве трудового десанта в порту или ближайших колхозах и совхозах. А по вечерам играли в волейбол во дворе флотского полуэкипажа. Я был завсегдатаем этих игр, так как спорт занимал в моей жизни не последнее место. Вот из-за этого пристрастия я и заработал первое наказание на службе…
Флотские «университеты»
Однажды после очередной работы в порту, перекусив в местном буфете, я первым пришёл на волейбольную площадку, сел на лавочку и стал ждать, когда соберутся ребята на игру. В это время мимо меня проходил мичман. Вдруг он остановился, окинул своим взором площадку и скомандовал:
- Матросик, ко мне!
Так как рядом никого не было, я понял, что команда касается меня. Подбегаю:
- Слушаю, товарищ мичман!
- Окурки видишь? – гаркнул он.
Тут только я заметил множество окурков, втоптанных в песок, оставшихся от болельщиков с прошлой игры.
- Вижу! – говорю я.
- Собрать и доложить.
И направился было в буфет. А я, надо сказать, никогда не курил, и это приказание вызвало у меня инстинктивное возмущение.
- Товарищ мичман! Окурки собирать не буду! – произнёс я, когда он уже поднимался на крыльцо буфета.
Он даже споткнулся на последней ступеньке, так поразило его моё дерзкое заявление.
- К-а-а-к это так не будешь?!
- А вот так и не буду. Я их не бросал, потому что вообще не курю. Вот кто курит, того и заставляйте, будет воспитательный урок.
- Ты меня ещё учить будешь, салага?! Я тебя гальюн драить заставлю! – вошёл в раж мичман.
- Гальюн чистить пойду, если надо! Я им тоже пользуюсь, а окурки собирать не буду!
- Да я тебя на гауптвахте сгною! – почти взревел мичман.
- Веди! – говорю я ему.
- За мной! – скомандовал мичман.
Пришли мы в караульное помещение, мичман рассвирепел не на шутку:
- Вот этому, - зло сверкая глазами, говорит старшине наряда и показывает на меня, - выдраить трапвинтом на все четыре этажа. Это значит на флотском жаргоне – вымыть маршевые лестницы и площадки в четырёхэтажном здании.
- Разберёмся! – сказал старшина, когда мичман уже уходил.
- Ну, рассказывай, кто ты, откуда и что натворил?
Рассказал я ему всё, как было. Он расхохотался.
- От мичмана можно всего ожидать! Это хорошо, что ты не принял присягу и не из нашей части, а то бы он устроил тебе службу!
Видно попал я на местного держиморду. К счастью с подобными типами за всю свою службу больше не встречался.
- Ну ладно! – говорит старшина, - у нас сейчас ужин. Поужинай с нами, почитай вон на столике газеты, а потом для приличия вымоешь наше помещение.
С аппетитом съел я настоящий флотский ужин. Признаться в полуэкипаже нас кормили не важно, так как ещё не поставили на флотское довольствие. Почитал мои любимые «Советский спорт» и «Комсомолку», вымыл крохотную караулку, поблагодарил за всё ребят и пошёл спать в свою казарму, так и не поиграв в этот вечер. К слову сказать, за всю службу это было единственное моё наказание.
А вот с Сашей Артеменко мы попали в переделку, из которой вышли без существенных последствий только благодаря его решительности и отваге, хотя некоторым это может показаться ребячеством.
В общем, дело было так. Незадолго до отбытия к месту нашей постоянной службы, хотя точной даты этого события из нас, конечно, никто не знал, Саша вёл нас из бани в городок. Наш путь проходил мимо местного Дома культуры, около которого стояла группа парней – человек пятнадцать. Когда наша команда, а шли мы колонной по четыре, поравнялась с крыльцом клуба, эта группа решительно двинулась на нас. У некоторых парней в руках тускло поблескивали кастеты. Мы были в полном недоумении. Саша крикнул:
- Салаги, принимай бой! – и мощным ударом кузнеца свалил первого нападавшего, видимо, главаря, и отпрянул в гущу нашей колонны. Этого мгновения ему хватило, чтобы снять флотский ремень с облуженной бляхой и ловким движением захлестнуть его на запястье правой руки. С криком: «Полундра!» он снова ринулся в бой. Вдохновлённые таким примером, мы, неорганизованные ещё юнцы, рабоче-крестьянским навалом рванули за ним и рассеяли неприятеля!
Потом мы узнали, что в Северодвинске было много «зэков» на свободном поселении, то есть «химиков», и они держали верх над местной молодёжью. Только моряки давали им отпор. В прошедшее флотское увольнение годки (так на флоте называли служивших по последнему четвёртому, а зачастую пятому году) здорово поколотили «химиков», задравшихся на танцах. Вот они и хотели расквитаться с Сашей, воспользовавшись нашей неопытностью. Но «зэки» здорово просчитались. Весь наш отряд отделался синяками и шишками, но серьёзно никто не пострадал.
Первый раз в море
Наконец, во второй половине августа наступил день нашей отправки в часть. Мы построились во дворе полуэкипажа и походным маршем отправились в порт. На внутреннем рейде Двинской губы стоял огромный военный крейсер под названием «Чапаев». Экипаж корабля уже приготовил трап и импровизированную площадку для принятия на свой борт молодого пополнения.
С благоговением и робостью вступили мы на палубу этой мощной плавучей крепости. Нас расселили по кубрикам и крейсер «Чапаев» взял курс в открытое море. Белое море встретило нас лёгким бризом. Немного освоившись, мы начали изучать корабль. Ровно гудели турбины в машинном отсеке, вращая два мощных гребных винта, оставляющих в свинцово-зелёных волнах пенящиеся буруны. В первые часы похода тело охватывала необъяснимая оторопь. Не верилось, что под нами сотни, а в некоторых местах тысячи метров морской воды. Однако члены экипажа вели себя буднично и непринуждённо, и это успокаивало. Тёплая для северных широт погода и спокойное море настраивали на благодушно—лирический лад. В голове крутилась модная в то время песенка:
Как нежно
море голубое
Волшебен
Солнечный закат….
И вот к вечеру, на вторые сутки, когда крейсер вошёл уже в довольно высокие широты разыгрался порывистый и пронзительный ветер. По корабельной трансляции передали штормовое предупреждение, и матросы начали закреплять всё, что стояло или лежало на корабле. Потом они натянули штормовые леера, и нам дали приказ опуститься в кубрики. А в ночь загудело, заиграло… Корабль застонал и напрягся, преодолевая сопротивление упругих волн. Скорость его резко упала. Шторм набирал свою силу. Крейсер то как вздыбленный конь взлетал на гребень волны, то стремительно падал вниз. Внутренности организма повторяли эти движения. У многих появились признаки морской болезни – тошнота, рвота, головная боль.
К утру шторм стал затихать, но волнение моря ещё было достаточно серьёзным. И это волнение, или как говорят моряки «зыбь», изматывает людей гораздо хуже, чем сам шторм. Прошло ещё некоторое время, и в промозглой дымке появились очертания неведомой нам суши. И вот уже на траверсе справа, ощетинившись стволами могучих пушек береговой батареи, появился сравнительно пологий мыс Морозова, а слева, на скалистом уступе мыса Лилье , семафор берегового радиомаяка приветствовал наш вход в Белушью губу. А дальше, в глубине залива, через окна низко плывущих облаков проблёскивали снежные вершины суровой и загадочной Новой Земли.
Новая Земля
И вот мы ступили на землю, которую от нас так долго и усердно скрывали. Встретила она своих гостей неприветливо. Рваные облака, плывущие низко над землёй, быстро сгустились в промозгло-серую кошму, и посыпал мелкий, нудный дождь. В наших краях такое бывает лишь в октябре.
Мы построились на пирсе, и к нам обратился капитан второго ранга особого отдела. Эта речь навсегда врезалась в мою память: «Товарищи матросы! Вы прибыли на архипелаг Новая Земля для выполнения очень важной государственной задачи – обеспечения жизнедеятельности полярного ядерного полигона ВМФ. И с этого момента на всю оставшуюся жизнь запомните, что все названия и термины, услышанные здесь ни в устной, ни в письменной речи употреблять нельзя. Фотоаппараты, если у кого есть, немедленно сдать. О климатических и природных условиях, а так же о характере службы в письмах не писать. Корреспонденция проверяется военной цензурой, виновные строго наказываются. В своих подразделениях вы получите форменные бланки подписки о неразглашении военной и государственной тайны.»
Всё это свалилось на нас так неожиданно и сурово, что нам, зелёным ещё юнцам, было не по себе. Одно стало ясно, что морская романтика осталась позади, и на наши плечи легла тяжёлая ответственность.
А служба преподносила всё новые, и новые сюрпризы. Полигон работал всего три года и находился в стадии интенсивного освоения и обустройства. Жилья не хватало. И в ожидании демобилизации военнослужащих последнего года, мы ютились в обыкновенных армейских палатках на берегу моря.
Начался ускоренный курс молодого матроса. Быстренько нас научили маршировать, ознакомили с Уставом и в течение двух недель наше обучение закончилось.
Наконец нас распределили по войсковым подразделениям. Я попал в передающий центр связи. Наше жилище представляло собой огромную палатку на пятьдесят человек. И хотя оно отапливалось печкой-буржуйкой, условия для жизни были неважнецкие. Новая Земля с её капризами погоды – постоянной сыростью, шквалистыми ветрами и чувствительными морозами не располагала к праздному времяпровождению. А работать приходилось на открытом воздухе.
Шла ускоренная подготовка к полярной ночи. Кстати, солнца с самого приезда и до 23 февраля мы так и не увидели. Когда же начался полярный день – солнце над землёй появилось всего лишь в полдиска. Радость, которую мы испытали, наблюдая это явление, невозможно объяснить тем, кто не бывал на архипелаге. И как это ни странно, в этих условиях никто не болел простудными заболеваниями. Вируса гриппа на Новой земле за всю мою службу не было.
В таких жёстких условиях притирка коллектива проходит очень быстро. У меня появились друзья-товарищи, или, как у нас на флоте называли – кореша. Толя Гайсаров из Куйбышевской области, Лёша Лебедь из Сумской области, Ваня Мищенко из Донбасса, Зуфар Гибадуллин из Казани и много других ребят.
Помимо основной работы: прокладки кабельных коммуникаций и монтажа всех видов связи на командном пункте, мы строили продовольственные и вещевые склады, готовили котельные для долгой полярной зимы. Между делом, как-то буднично приняли присягу и подписали бланки о сохранении военной и государственной тайны сроком на 25 лет.
Никаких средств защиты, кроме обыкновенного фильтрующего противогаза у нас не было. Да ещё в палатке лежали обыкновенные химкомплекты…
Лекций и бесед о ядерном оружии и защите от него никто ни разу не проводил. А мы - молодые и здоровые ничего не подозревали, делая свою каждодневную работу под руководством офицеров и старшин. Они были для нас высшим авторитетом, потому что трудились в первых рядах, передавая опыт и премудрости военного дела. Им было даже труднее, так как многие из них имели семьи.
А государственные учения были не за горами...
Государственные учения
Место под новоземельский полигон было выбрано в 1954 году в губе Чёрной. А уже в 1955 году было проведено первое ядерное испытание. И пошло-поехало… Темпы испытаний наращивались каждый год. Вскоре дело дошло и до подводных взрывов.
1957 год ознаменовался первым в мире торпедным залпом с подводной лодки по надводным кораблям. По иронии судьбы залп этой торпедной атаки принял на себя и легендарный эсминец Северного флота «Гремящий». Кстати, после этого корпус гвардейского судна был использован для пирса в Белушьей губе, на который мы вышли, прибыв на Новую Землю. Конечно же, его сначала дезактивировали. Но в самом этом факте, по моему мнению, есть элемент варварства, какими бы благородными помыслами оно не прикрывалось.
Наше пребывание на Новой земле ознаменовалось затяжной серией взрывов атомных и водородных бомб мощностью от 5 до 35 мегатонн во всех сферах природной среды. Взрыв атомной бомбы на войсковых учениях в Тоцких лагерях, а я этот взрыв наблюдал в юности, показался бы мне теперь хлопком новогодней игрушки!
Великий «миротворец» Хрущёв на словах ратовал за прекращение открытых испытаний ядерного оружия, а на самом деле вынашивал идею о производстве на нашем полигоне взрывов колоссальной мощности в 50 и 100 мегатонн. И в октябре 1961 года эта бредовая идея была всё-таки осуществлена, правда значительно севернее, у Маточкина Шара. На большой высоте, в атмосфере Земли взорвали 50-мегатонную атомную бомбу. Этот взрыв вызвал обильное выпадение снега в базовом посёлке Белушка, который находился на 400 километров южнее от места взрыва. Пришлось проводить экстренные работы по дезактивации и вывозке снега.
В эпоху «холодной войны» этот взрыв являлся актом устрашения для западного мира. И только настойчивые убеждения советских учёных не позволили нашим горе-руководителям докатиться до дичайшего абсурда – испытания 100-мегатонной бомбы.
Если обратиться немного к истории, в то время совершалась Кубинская революция. Мир стоял на пороге новой мировой войны. Один неосторожный шаг любой из сверхдержав мог обернуться ядерной катастрофой. Слава Богу, нашлись благоразумные люди, остановившие конфликт у роковой черты.
А мы исправно несли свою службу, не особенно задумываясь над этими судьбоносными вопросами. О конкретных днях и времени взрывов большинство личного состава не знало и, естественно, никаких профилактической работы по защите не проводилось. Учения проходили в сентябре – октябре, когда на Новой Земле устанавливалась более-менее стабильная погода и ветер дул в основном в сторону Ледовитого океана. Однако все капризы погоды предвидеть было нельзя. Дело в том, что Новая Земля с запада омывается незамерзающим Баренцевым морем, а с востока Карским, которое называют «мешок со льдом», где льды не тают даже летом. И вот противоборство двух противоположных атмосферных фронтов и своеобразие рельефа земли формируют так называемую новоземельскую бору. К тому же ядерные взрывы, особенно большой мощности, создавали свою микроциркуляцию атмосферы…
А ещё я заметил, что взрывы приурочивались к «адмиральскому часу». Это у моряков время отдыха после обеда с двенадцати до двух часов. И, естественно, перемещение личного состава ограничивалось.
И вот однажды, ещё в начале службы на Новой Земле, в такой «адмиральский час» мы срочно докрывали крышу продовольственного склада. И вдруг я услышал мощные раскаты, инстинктивно повернулся в сторону грохота. И через несколько секунд почувствовал упругий удар в грудь, как будто в темноте натолкнулся на туго натянутую проволоку. Через мгновение открытые участки тела обдало теплом, словно от каменки в русской бане. Вспышку, ввиду плотной облачности, я не увидел, хотя до точки Чёрной было меньше 40 километров.
К большой радости мичмана Калинина, нашего завскладом, мы закончили работу и спокойно пошли обедать на камбуз. Вот так буднично всё это происходило.
В общем, русской безалаберности хватало! Уже после первой серии испытаний комиссовали Володю Чернышёва с диагнозом: «Острая суставная боль и незаживающие язвы лица» Потом комиссовали Витю Бушнева, парня занимавшегося на «гражданке» борьбой. Его фигурой мы когда-то восхищались. Через три месяца он так высох, что стал похож на нескладного 13-летнего подростка. Диагноз: «Неправильный обмен веществ».
Ровно через два года службы на Новой земле мне, наконец, дали отпуск. Отдохнув положенное время, я вернулся в «морские пенаты», а там меня ждала отправка в другую часть. Я отбыл, даже не успев обменяться адресами с друзьями. К моему великому сожалению, об их судьбе я ничего не знаю. Для прохождения дальнейшей службы меня направили в Североморск. Вызвано это было тем, что полигон переходил на подземные взрывы, и контингент военных частей резко сократили.
Нас разбросали по всему Северному флоту и сделали так, чтобы мы друг с другом не встретились. И здесь секретная служба сработала профессионально.
Я попал на эскадренный миноносец «Безукоризненный». Ребята приняли меня за моряка с аварийной подводной лодки. Я молчаливо согласился с их мнением, так как в моей ситуации это было оптимальным вариантом – меньше всяких расспросов. И началась служба, о которой я так долго мечтал. Но длилась она не долго. Через полгода меня комиссовали с «общим медицинским заболеванием» И после, уже дома, я переболел целой дюжиной таких же «общих заболеваний». Все они хронологически зафиксированы в медицинской карте, которая находится в районной больнице.
Вместо эпилога
Почему я написал об этом именно сейчас? Я никогда, ни с кем о своей службе не говорил. И вот эта невыговоренность тяжёлым моральным грузом лежала на душе. Мой отец так и умер, не узнав, где и как служил его сын, а мой двадцатилетний сын узнает об этом из моего очерка.
По статистике, приведённой депутатом Верховного Совета РСФСР из всех людей, находившихся в зоне риска во время Тоцких и новоземельских ядерных испытаний, в живых осталось всего лишь 40 процентов. А нам ведь ещё не так много лет. Но не это страшно! Прожитого уже не вернёшь!
У каждого поколения в России своя судьба, свои тяготы и лишения. Уж в такой стране мы живём. И обидно то, что люди этих поколений в трудные моменты жизни не находят нужной поддержки у своего государства. И не важно, в какие времена мы живём – при капитализме, социализме или «демократизме», чиновничий аппарат глух к нуждам людей, отдавших свой долг Родине. Нет справки или печати в документе – катись ты со своими болячками на все четыре стороны.
Но я уже, кажется, начал брюзжать на свою судьбу. А зря. Она не так уж и плоха. Есть, что вспомнить и рассказать другим.
1993 год
Заключение
Виктор Евстигнеевич Оборнев, несмотря на утраченное во время прохождения службы здоровье, благодаря своей несгибаемой воле, прожил полноценную жизнь. Он продолжал заниматься спортом, охотой, рыбалкой. Работая учителем в сельской школе, воспитал не одно поколение молодёжи. Затем, сменив род деятельности, внёс большой вклад в добычу нефти. Всегда и везде занимался общественной работой. Был человеком твёрдой гражданской позиции. После выхода на пенсию его здоровье резко пошатнулось. Диагноз – рак. Перенеся страшную операцию, был отправлен домой доживать оставшиеся дни.
Светлая память тебе, Крёстный Отец!
