Я выполнял любой её каприз,
Хоть был в делах амурных нерешительным;
И взял её в итоге, словно приз
При всём при том весьма неутешительный.

Она была прекраснейшей из фей –
По мелким пустякам меня не мучила;
Я лёг в её копилку, как трофей…
О, только бы не выставила чучелом!

Одно мне не понятно до сих пор -
Какой волшебной силой мы прикованы?
Неужто, как подарочный набор,
В одном кульке мы кем-то упакованы.

АВТОР: Виктор Евстигнеевич Оборнев



В конце 50-х годов, после окончания лесного техникума, я был направлен на работу в Куйбышевскую область, в Подбельское лесничество. И незамедлительно встал на воинский учёт в объединённый Кинель-Черкасский райвоенкомат. Руководил этим военкоматом майор Казаков с пятью своими помощниками и, несмотря на огромную территорию, всех своих призывников знал в лицо.
Как-то в начале зимы приезжает этот майор в наше лесничество выписать дров для отопления своего учреждения. С широкой улыбкой и словами: « А, призывничок! Ты-то мне выпишешь самые лучшие дрова!» - направился к моему рабочему столу. Сначала я даже опешил: « Что за военный?». А потом вспомнил: «Это же наш военком!» И в унисон ему выпалил: « А мне за это – самую короткую службу!». До сих пор не пойму, как это получилось, ведь особой смелостью в ту пору я не отличался.
В общем, выписал я майору билет на вырубку лесной делянки и вскоре забыл о его визите. И вот в конце июня приходит мне повестка. Особой мечты – где служить? – у меня не было. Но не погрешу против истины, если скажу, что служить тогда хотелось всем, особенно сельским парням. И если кого-то по каким-то причинам не призывали на службу, то это считалось чуть ли не позором! А сокровенной мечтой каждого мальчишки была, конечно же, служба на флоте или в авиации.
Так вот, сажусь я в поезд и еду в Кинель-Черкассы. В поездах того времени проводники раздавали газеты и журналы. Листаю я старенький «Огонёк» и вижу статью о буднях пограничников Дальнего Востока. От нечего делать прочитал её внимательно и подумал: « Вот бы попасть в погранвойска!» С этими мыслями и прибыл в военкомат. И как в воду смотрел. Работает призывная комиссия по набору в погранвойска на Дальний Восток. И срок службы всего два года. Вспомнил-таки наш уговор майор Казаков!
Прошёл я комиссию, уволился с работы и поехал на родину. В повестке значилось явиться на призывной пункт 11 июля.
А 10 июля в самый разгар проводов почтальон приносит телеграмму, подписанную Казаковым: «Прибыть 10 июля в 9 утра для отправки в часть».
Родные в растерянности. Попасть из нашей деревни в Кинель-Черкассы можно было только по железной дороге и прибыть в срок я уже не мог. Поэтому, махнув рукой (откуда только решимость взялась), сказал: «Продолжаем проводы, явлюсь в срок указанный в повестке».
Конечно, тонус проводов резко снизился, но закончились они согласно предусмотренному регламенту. Утром следующего дня явился к месту назначения.

- Где же ты, голубь, был вчера? – такими словами встретил военком, - твоя команда уехала в Сызрань на пересыльный пункт. Вот тебе требование. Садись в ближайший поезд и догоняй! Догонишь – твоё счастье!

Схватил я это требование и снова на вокзал. Сел в первый попавшийся пассажирский поезд и поехал. Впереди была ночь дороги, и я, намаявшись за эти сутки в беготне и переездах, лёг на полку и крепко заснул. Проснулся только в Сызрани.
С превеликим трудом нашёл нужное здание и ринулся в дверь призывной комиссии с тайной надеждой, что ещё успею пройти медицинское обследование. Но мой пыл охладил председатель комиссии:
- Твоя команда уже грузится в вагоны!
- Тогда поеду домой! – выпалил я отрешённо и направился к выходу.
- А вот этого ты не сделаешь! Выйди во двор, освежись и жди! Мы тебя вызовем!
И тут я понял, что власть майора Казакова закончилась, и мне остаётся ждать, чего уготовила мне судьба. Я вышел во двор, сел в тени на травку и разложил свои нехитрые пожитки. Правда, со мной была гармошка, которую я купил на первую свою зарплату. Гармонист был из меня не ахти какой, но, как пелось в одной песне, играл и фокстроты, и вальсы. Сижу я грустненько и пиликаю на гармошке. И вдруг, словно свежий ветер колыхнул летнюю тишь. Это на зелёном дворе пересыльного пункта появилась весёлая и шумная бело-голубая ватага моряков с золотыми надписями на ленточках бескозырок «Северный флот».
Я что было мочи рванул свою трёхрядку и как мог заиграл «Раскинулось море широко». Ко мне подбежал матрос с тремя лычками на погонах и сказал:
- Я тебя забираю в свою команду!
- В какую «свою» команду? – говорю, - меня на флот никто не призывал!
А надо сказать, что был я невысокого роста. Моряков же представлял только большими и крепкими ребятами. И тут – на тебе!
Прошёл я досконально медицинскую комиссию и был признан годным для службы на флоте в условиях Заполярья.
Дорога на север

Итак, судьба сделала в моей жизни очередной ход конём и вместо Дальнего Востока уготовила путь на Север. Под вечер погрузили нас в «телятники» и из Сызрани вдоль Волги поезд пополз на Ульяновск, Зеленодольск, Йошкар-Олу…
Перед Кировом, на станции Котельнич, наш поезд резко повернул на запад. Протащившись, другим словом и не скажешь, по самой лесной глухомани почти целые сутки, он вынырнул на оживлённой железнодорожной магистрали у Вологды. И здесь нам открылся прямой путь на Архангельск, который шёл тоже по лесистой местности.
Сопровождающие нас матросы и офицеры почему-то старательно внушали, что мы едем в Североморск. Географию я и тогда знал неплохо, поэтому думал, что здесь скрывается какой-то подвох. Так оно и вышло.
Мы прибыли в город Северодвинск, расположенный на берегу Белого моря. Разместили нас в старых деревянных, построенных ещё до войны, казармах флотского полуэкипажа для подводников. Здесь жили моряки во время формирования новых экипажей и ремонта своих кораблей.
На другой день начала работу медицинская комиссия по распределению призывников по командам. Кого определили для службы в береговые части, кого в морскую авиацию. Меня направили в плавсостав надводного флота со сроком службы четыре года. Вот такая получилась перспектива самой короткой службы! Но разочарования я не испытывал…
И вот началась мандатная комиссия, которая для многих из нас была в диковинку. Призывников вызывали по одному и задавали вопросы: « Есть ли кто в роду за границей и с какой целью? Есть ли в роду репрессированные, заключённые?»… И главное – о целях такого пристрастного допроса мы не знали. Эта волынка длилась около месяца. А служба шла своим чередом. За это время нас переодели во флотскую форму, но занятий никаких не проводили. Правда, перевели в новый учебный городок подводников. Распределили по командам и прикрепили к каждой по старослужащему. Нашу команду возглавил старшина первой статьи Саша Артеменко, кузнец с «Азовстали», почти двухметровый гигант с пудовыми кулаками. Одним словом, моряк моего романтического воображения.
Чтобы хоть чем-то занять личный состав, старшина использовал нас в качестве трудового десанта в порту или ближайших колхозах и совхозах. А по вечерам играли в волейбол во дворе флотского полуэкипажа. Я был завсегдатаем этих игр, так как спорт занимал в моей жизни не последнее место. Вот из-за этого пристрастия я и заработал первое наказание на службе…



Однажды после очередной работы в порту, перекусив в местном буфете, я первым пришёл на волейбольную площадку, сел на лавочку и стал ждать, когда соберутся ребята на игру. В это время мимо меня проходил мичман. Вдруг он остановился, окинул своим взором площадку и скомандовал:
- Матросик, ко мне!
Так как рядом никого не было, я понял, что команда касается меня. Подбегаю:
- Слушаю, товарищ мичман!
- Окурки видишь? – гаркнул он.

Тут только я заметил множество окурков, втоптанных в песок, оставшихся от болельщиков с прошлой игры.
- Вижу! – говорю я.
- Собрать и доложить.
И направился было в буфет. А я, надо сказать, никогда не курил, и это приказание вызвало у меня инстинктивное возмущение.
- Товарищ мичман! Окурки собирать не буду! – произнёс я, когда он уже поднимался на крыльцо буфета.
Он даже споткнулся на последней ступеньке, так поразило его моё дерзкое заявление.
- К-а-а-к это так не будешь?!
- А вот так и не буду. Я их не бросал, потому что вообще не курю. Вот кто курит, того и заставляйте, будет воспитательный урок.
- Ты меня ещё учить будешь, салага?! Я тебя гальюн драить заставлю! – вошёл в раж мичман.
- Гальюн чистить пойду, если надо! Я им тоже пользуюсь, а окурки собирать не буду!
- Да я тебя на гауптвахте сгною! – почти взревел мичман.
- Веди! – говорю я ему.
- За мной! – скомандовал мичман.
Пришли мы в караульное помещение, мичман рассвирепел не на шутку:
- Вот этому, - зло сверкая глазами, говорит старшине наряда и показывает на меня, - выдраить трапвинтом на все четыре этажа. Это значит на флотском жаргоне – вымыть маршевые лестницы и площадки в четырёхэтажном здании.
- Разберёмся! – сказал старшина, когда мичман уже уходил.
- Ну, рассказывай, кто ты, откуда и что натворил?
Рассказал я ему всё, как было. Он расхохотался.
- От мичмана можно всего ожидать! Это хорошо, что ты не принял присягу и не из нашей части, а то бы он устроил тебе службу!
Видно попал я на местного держиморду. К счастью с подобными типами за всю свою службу больше не встречался.
- Ну ладно! – говорит старшина, - у нас сейчас ужин. Поужинай с нами, почитай вон на столике газеты, а потом для приличия вымоешь наше помещение.
С аппетитом съел я настоящий флотский ужин. Признаться в полуэкипаже нас кормили не важно, так как ещё не поставили на флотское довольствие. Почитал мои любимые «Советский спорт» и «Комсомолку», вымыл крохотную караулку, поблагодарил за всё ребят и пошёл спать в свою казарму, так и не поиграв в этот вечер. К слову сказать, за всю службу это было единственное моё наказание.
А вот с Сашей Артеменко мы попали в переделку, из которой вышли без существенных последствий только благодаря его решительности и отваге, хотя некоторым это может показаться ребячеством.
В общем, дело было так. Незадолго до отбытия к месту нашей постоянной службы, хотя точной даты этого события из нас, конечно, никто не знал, Саша вёл нас из бани в городок. Наш путь проходил мимо местного Дома культуры, около которого стояла группа парней – человек пятнадцать. Когда наша команда, а шли мы колонной по четыре, поравнялась с крыльцом клуба, эта группа решительно двинулась на нас. У некоторых парней в руках тускло поблескивали кастеты. Мы были в полном недоумении. Саша крикнул:
- Салаги, принимай бой! – и мощным ударом кузнеца свалил первого нападавшего, видимо, главаря, и отпрянул в гущу нашей колонны. Этого мгновения ему хватило, чтобы снять флотский ремень с облуженной бляхой и ловким движением захлестнуть его на запястье правой руки. С криком: «Полундра!» он снова ринулся в бой. Вдохновлённые таким примером, мы, неорганизованные ещё юнцы, рабоче-крестьянским навалом рванули за ним и рассеяли неприятеля!
Потом мы узнали, что в Северодвинске было много «зэков» на свободном поселении, то есть «химиков», и они держали верх над местной молодёжью. Только моряки давали им отпор. В прошедшее флотское увольнение годки (так на флоте называли служивших по последнему четвёртому, а зачастую пятому году) здорово поколотили «химиков», задравшихся на танцах. Вот они и хотели расквитаться с Сашей, воспользовавшись нашей неопытностью. Но «зэки» здорово просчитались. Весь наш отряд отделался синяками и шишками, но серьёзно никто не пострадал.



Наконец, во второй половине августа наступил день нашей отправки в часть. Мы построились во дворе полуэкипажа и походным маршем отправились в порт. На внутреннем рейде Двинской губы стоял огромный военный крейсер под названием «Чапаев». Экипаж корабля уже приготовил трап и импровизированную площадку для принятия на свой борт молодого пополнения.
С благоговением и робостью вступили мы на палубу этой мощной плавучей крепости. Нас расселили по кубрикам и крейсер «Чапаев» взял курс в открытое море. Белое море встретило нас лёгким бризом. Немного освоившись, мы начали изучать корабль. Ровно гудели турбины в машинном отсеке, вращая два мощных гребных винта, оставляющих в свинцово-зелёных волнах пенящиеся буруны. В первые часы похода тело охватывала необъяснимая оторопь. Не верилось, что под нами сотни, а в некоторых местах тысячи метров морской воды. Однако члены экипажа вели себя буднично и непринуждённо, и это успокаивало. Тёплая для северных широт погода и спокойное море настраивали на благодушно—лирический лад. В голове крутилась модная в то время песенка:

Как нежно

море голубое

Волшебен

Солнечный закат….

И вот к вечеру, на вторые сутки, когда крейсер вошёл уже в довольно высокие широты разыгрался порывистый и пронзительный ветер. По корабельной трансляции передали штормовое предупреждение, и матросы начали закреплять всё, что стояло или лежало на корабле. Потом они натянули штормовые леера, и нам дали приказ опуститься в кубрики. А в ночь загудело, заиграло… Корабль застонал и напрягся, преодолевая сопротивление упругих волн. Скорость его резко упала. Шторм набирал свою силу. Крейсер то как вздыбленный конь взлетал на гребень волны, то стремительно падал вниз. Внутренности организма повторяли эти движения. У многих появились признаки морской болезни – тошнота, рвота, головная боль.
К утру шторм стал затихать, но волнение моря ещё было достаточно серьёзным. И это волнение, или как говорят моряки «зыбь», изматывает людей гораздо хуже, чем сам шторм. Прошло ещё некоторое время, и в промозглой дымке появились очертания неведомой нам суши. И вот уже на траверсе справа, ощетинившись стволами могучих пушек береговой батареи, появился сравнительно пологий мыс Морозова, а слева, на скалистом уступе мыса Лилье , семафор берегового радиомаяка приветствовал наш вход в Белушью губу. А дальше, в глубине залива, через окна низко плывущих облаков проблёскивали снежные вершины суровой и загадочной Новой Земли.



И вот мы ступили на землю, которую от нас так долго и усердно скрывали. Встретила она своих гостей неприветливо. Рваные облака, плывущие низко над землёй, быстро сгустились в промозгло-серую кошму, и посыпал мелкий, нудный дождь. В наших краях такое бывает лишь в октябре.
Мы построились на пирсе, и к нам обратился капитан второго ранга особого отдела. Эта речь навсегда врезалась в мою память: «Товарищи матросы! Вы прибыли на архипелаг Новая Земля для выполнения очень важной государственной задачи – обеспечения жизнедеятельности полярного ядерного полигона ВМФ. И с этого момента на всю оставшуюся жизнь запомните, что все названия и термины, услышанные здесь ни в устной, ни в письменной речи употреблять нельзя. Фотоаппараты, если у кого есть, немедленно сдать. О климатических и природных условиях, а так же о характере службы в письмах не писать. Корреспонденция проверяется военной цензурой, виновные строго наказываются. В своих подразделениях вы получите форменные бланки подписки о неразглашении военной и государственной тайны.»
Всё это свалилось на нас так неожиданно и сурово, что нам, зелёным ещё юнцам, было не по себе. Одно стало ясно, что морская романтика осталась позади, и на наши плечи легла тяжёлая ответственность.
А служба преподносила всё новые, и новые сюрпризы. Полигон работал всего три года и находился в стадии интенсивного освоения и обустройства. Жилья не хватало. И в ожидании демобилизации военнослужащих последнего года, мы ютились в обыкновенных армейских палатках на берегу моря.
Начался ускоренный курс молодого матроса. Быстренько нас научили маршировать, ознакомили с Уставом и в течение двух недель наше обучение закончилось.
Наконец нас распределили по войсковым подразделениям. Я попал в передающий центр связи. Наше жилище представляло собой огромную палатку на пятьдесят человек. И хотя оно отапливалось печкой-буржуйкой, условия для жизни были неважнецкие. Новая Земля с её капризами погоды – постоянной сыростью, шквалистыми ветрами и чувствительными морозами не располагала к праздному времяпровождению. А работать приходилось на открытом воздухе.
Шла ускоренная подготовка к полярной ночи. Кстати, солнца с самого приезда и до 23 февраля мы так и не увидели. Когда же начался полярный день – солнце над землёй появилось всего лишь в полдиска. Радость, которую мы испытали, наблюдая это явление, невозможно объяснить тем, кто не бывал на архипелаге. И как это ни странно, в этих условиях никто не болел простудными заболеваниями. Вируса гриппа на Новой земле за всю мою службу не было.
В таких жёстких условиях притирка коллектива проходит очень быстро. У меня появились друзья-товарищи, или, как у нас на флоте называли – кореша. Толя Гайсаров из Куйбышевской области, Лёша Лебедь из Сумской области, Ваня Мищенко из Донбасса, Зуфар Гибадуллин из Казани и много других ребят.
Помимо основной работы: прокладки кабельных коммуникаций и монтажа всех видов связи на командном пункте, мы строили продовольственные и вещевые склады, готовили котельные для долгой полярной зимы. Между делом, как-то буднично приняли присягу и подписали бланки о сохранении военной и государственной тайны сроком на 25 лет.
Никаких средств защиты, кроме обыкновенного фильтрующего противогаза у нас не было. Да ещё в палатке лежали обыкновенные химкомплекты…
Лекций и бесед о ядерном оружии и защите от него никто ни разу не проводил. А мы - молодые и здоровые ничего не подозревали, делая свою каждодневную работу под руководством офицеров и старшин. Они были для нас высшим авторитетом, потому что трудились в первых рядах, передавая опыт и премудрости военного дела. Им было даже труднее, так как многие из них имели семьи.

А государственные учения были не за горами...



Место под новоземельский полигон было выбрано в 1954 году в губе Чёрной. А уже в 1955 году было проведено первое ядерное испытание. И пошло-поехало… Темпы испытаний наращивались каждый год. Вскоре дело дошло и до подводных взрывов.
1957 год ознаменовался первым в мире торпедным залпом с подводной лодки по надводным кораблям. По иронии судьбы залп этой торпедной атаки принял на себя и легендарный эсминец Северного флота «Гремящий». Кстати, после этого корпус гвардейского судна был использован для пирса в Белушьей губе, на который мы вышли, прибыв на Новую Землю. Конечно же, его сначала дезактивировали. Но в самом этом факте, по моему мнению, есть элемент варварства, какими бы благородными помыслами оно не прикрывалось.
Наше пребывание на Новой земле ознаменовалось затяжной серией взрывов атомных и водородных бомб мощностью от 5 до 35 мегатонн во всех сферах природной среды. Взрыв атомной бомбы на войсковых учениях в Тоцких лагерях, а я этот взрыв наблюдал в юности, показался бы мне теперь хлопком новогодней игрушки!
Великий «миротворец» Хрущёв на словах ратовал за прекращение открытых испытаний ядерного оружия, а на самом деле вынашивал идею о производстве на нашем полигоне взрывов колоссальной мощности в 50 и 100 мегатонн. И в октябре 1961 года эта бредовая идея была всё-таки осуществлена, правда значительно севернее, у Маточкина Шара. На большой высоте, в атмосфере Земли взорвали 50-мегатонную атомную бомбу. Этот взрыв вызвал обильное выпадение снега в базовом посёлке Белушка, который находился на 400 километров южнее от места взрыва. Пришлось проводить экстренные работы по дезактивации и вывозке снега.
В эпоху «холодной войны» этот взрыв являлся актом устрашения для западного мира. И только настойчивые убеждения советских учёных не позволили нашим горе-руководителям докатиться до дичайшего абсурда – испытания 100-мегатонной бомбы.
Если обратиться немного к истории, в то время совершалась Кубинская революция. Мир стоял на пороге новой мировой войны. Один неосторожный шаг любой из сверхдержав мог обернуться ядерной катастрофой. Слава Богу, нашлись благоразумные люди, остановившие конфликт у роковой черты.
А мы исправно несли свою службу, не особенно задумываясь над этими судьбоносными вопросами. О конкретных днях и времени взрывов большинство личного состава не знало и, естественно, никаких профилактической работы по защите не проводилось. Учения проходили в сентябре – октябре, когда на Новой Земле устанавливалась более-менее стабильная погода и ветер дул в основном в сторону Ледовитого океана. Однако все капризы погоды предвидеть было нельзя. Дело в том, что Новая Земля с запада омывается незамерзающим Баренцевым морем, а с востока Карским, которое называют «мешок со льдом», где льды не тают даже летом. И вот противоборство двух противоположных атмосферных фронтов и своеобразие рельефа земли формируют так называемую новоземельскую бору. К тому же ядерные взрывы, особенно большой мощности, создавали свою микроциркуляцию атмосферы…
А ещё я заметил, что взрывы приурочивались к «адмиральскому часу». Это у моряков время отдыха после обеда с двенадцати до двух часов. И, естественно, перемещение личного состава ограничивалось.
И вот однажды, ещё в начале службы на Новой Земле, в такой «адмиральский час» мы срочно докрывали крышу продовольственного склада. И вдруг я услышал мощные раскаты, инстинктивно повернулся в сторону грохота. И через несколько секунд почувствовал упругий удар в грудь, как будто в темноте натолкнулся на туго натянутую проволоку. Через мгновение открытые участки тела обдало теплом, словно от каменки в русской бане. Вспышку, ввиду плотной облачности, я не увидел, хотя до точки Чёрной было меньше 40 километров.
К большой радости мичмана Калинина, нашего завскладом, мы закончили работу и спокойно пошли обедать на камбуз. Вот так буднично всё это происходило.
В общем, русской безалаберности хватало! Уже после первой серии испытаний комиссовали Володю Чернышёва с диагнозом: «Острая суставная боль и незаживающие язвы лица» Потом комиссовали Витю Бушнева, парня занимавшегося на «гражданке» борьбой. Его фигурой мы когда-то восхищались. Через три месяца он так высох, что стал похож на нескладного 13-летнего подростка. Диагноз: «Неправильный обмен веществ».
Ровно через два года службы на Новой земле мне, наконец, дали отпуск. Отдохнув положенное время, я вернулся в «морские пенаты», а там меня ждала отправка в другую часть. Я отбыл, даже не успев обменяться адресами с друзьями. К моему великому сожалению, об их судьбе я ничего не знаю. Для прохождения дальнейшей службы меня направили в Североморск. Вызвано это было тем, что полигон переходил на подземные взрывы, и контингент военных частей резко сократили.
Нас разбросали по всему Северному флоту и сделали так, чтобы мы друг с другом не встретились. И здесь секретная служба сработала профессионально.
Я попал на эскадренный миноносец «Безукоризненный». Ребята приняли меня за моряка с аварийной подводной лодки. Я молчаливо согласился с их мнением, так как в моей ситуации это было оптимальным вариантом – меньше всяких расспросов. И началась служба, о которой я так долго мечтал. Но длилась она не долго. Через полгода меня комиссовали с «общим медицинским заболеванием» И после, уже дома, я переболел целой дюжиной таких же «общих заболеваний». Все они хронологически зафиксированы в медицинской карте, которая находится в районной больнице.



Почему я написал об этом именно сейчас? Я никогда, ни с кем о своей службе не говорил. И вот эта невыговоренность тяжёлым моральным грузом лежала на душе. Мой отец так и умер, не узнав, где и как служил его сын, а мой двадцатилетний сын узнает об этом из моего очерка.

По статистике, приведённой депутатом Верховного Совета РСФСР из всех людей, находившихся в зоне риска во время Тоцких и новоземельских ядерных испытаний, в живых осталось всего лишь 40 процентов. А нам ведь ещё не так много лет. Но не это страшно! Прожитого уже не вернёшь!
У каждого поколения в России своя судьба, свои тяготы и лишения. Уж в такой стране мы живём. И обидно то, что люди этих поколений в трудные моменты жизни не находят нужной поддержки у своего государства. И не важно, в какие времена мы живём – при капитализме, социализме или «демократизме», чиновничий аппарат глух к нуждам людей, отдавших свой долг Родине. Нет справки или печати в документе – катись ты со своими болячками на все четыре стороны.
Но я уже, кажется, начал брюзжать на свою судьбу. А зря. Она не так уж и плоха. Есть, что вспомнить и рассказать другим.





Виктор Евстигнеевич Оборнев, несмотря на утраченное во время прохождения службы здоровье, благодаря своей несгибаемой воле, прожил полноценную жизнь. Он продолжал заниматься спортом, охотой, рыбалкой. Работая учителем в сельской школе, воспитал не одно поколение молодёжи. Затем, сменив род деятельности, внёс большой вклад в добычу нефти. Всегда и везде занимался общественной работой. Был человеком твёрдой гражданской позиции. После выхода на пенсию его здоровье резко пошатнулось. Диагноз – рак. Перенеся страшную операцию, был отправлен домой доживать оставшиеся дни.
Светлая память тебе, Крёстный Отец!

Ты для меня была до сей поры
Женой, любовницей и лучшею подругой;
Давай изменим правила игры -
Допустим, что не любим мы друг друга.

Мне кажется, наш тихий водоём
Давно уже зарос зелёной ряской;
Давай же мы, любимая, вдвоём
Для сердца и ума устроим встряску.

Давай закатим бешеный скандал,
Желательно в ночное время суток,
Чтоб дочь ревела, младший сын рыдал,
И мерк в порыве ревности рассудок.

И пусть из нас никто не будет прав,
Свою любовь докажем мы научно,
А вместо ч. т. д. уроним шкаф,
Чтоб не было соседям нашим скучно.

Юрка начал женихаться чуть ли не с пятого класса. Среди других мальчишек он всегда выделялся опрятным видом, а с годами стал заправским модником. Слегка осветлённый гидроперитом чуб придавал его причёске фирменный шик. Идеально отглаженные рубашка и брюки, а также начищенные до блеска туфли делали Юрку щегольски неотразимым. Запах китайского парфюма довершал образ молодого человека, желающего понравиться девочке. Да-да, одной единственной девочке по имени Лена. Юрка, как говорили пацаны, «втюрился» в Ленку сразу и бесповоротно. Она же сначала не обращала на него никакого внимания. Потом, заметив пристальный интерес мальчика, надменно задрала нос – мол, не по Сеньке шапка. И всё же Юркина настойчивость сделала своё дело. Через некоторое время Лена снисходительно стала принимать его ухаживания. Юра был несказанно рад даже этому снисхождению и готов был смиренно выслушивать едкую критику из уст возлюбленной в присутствии своих приятелей.
Шло время, болезненные отношения юноши и девушки к немалому удивлению друзей не прекращались. Мама Лены тоже не была в восторге от кавалера. И вот однажды, изрядно приняв на грудь, Юрка решил выяснить отношения раз и навсегда. Он поднялся на третий этаж и позвонил в дверь. Увидев невменяемое состояние жениха, Лена возмущённо отпрянула назад, но Юрка пригрозил:
- Если не выйдешь, я прыгну вниз!
- Эх ты! Балабол!.. Только и делаешь, что рисуешься! – съязвила Лена и, сделав шаг в квартиру, тут же услышала громкий хлопок! Лена выбежала на лестничную площадку и увидела внизу распластанное тело. Она хотела броситься к Юрке на помощь, а он, как ни в чём не бывало, поднялся и, скривившись всем телом на бок, вышел из подъезда. Как Юра добрался до дома, одному богу известно. Впрочем, учитывая, что ему удалось совершить удачную посадку, падая с третьего этажа - это не так уж и удивительно… На следующий день Юра оказался в больнице. У него определили смещение позвоночника. Но это всё не в счёт, потому что к нему приехала любимая Лена.
История повторяется дважды… И Юра, словно по мановению чьей-то руки, вновь очутился на том же самом этаже. В тот день компания родственников праздновала день рождения мамы. Юрка позвонил в дверь. На этот раз вышел Ленкин дядя. Он сказал, что племянница не хочет его видеть. Юра постоял несколько минут на площадке и вновь позвонил… Дальше всё произошло молниеносно. Здоровый мужик накинулся на Юрку с кулаками. Силы были не равны. Юрка выхватил из кармана складной ножик и ударил нападавшего в живот… Потом была милиция, скорая помощь… Юрку отвезли в КПЗ, а пострадавшего в больницу. Мужчину уже через неделю выписали – рана была не серьёзной. А Юре влепили три года колонии общего режима. И в этом не последнюю роль сыграла бескомпромиссная позиция мамы.
Юрка оттрубил свой срок от звонка до звонка. Лена в это время пыталась устроить свою личную жизнь, но безрезультатно. И она сдалась.
Бог любит троицу… Юра в идеально скроенном костюме жениха поднялся по лестнице на третий этаж и, шагнув через порог, двинулся навстречу своей судьбе.

http://litset.ru/publ/1-1-0-2726

Если ты худой и слабый, и тебя качает ветром, и к тому же не хватает подготовки волевой, испытай себя, мечтатель, ну, хотя б динамометром, попытайся сдвинуть стрелку ты с отметки нулевой. Ведь нельзя же плыть всё время, словно щепка, по теченью... есть, по сути, и в реале параллельные миры; человек, на самом деле – точка их пересеченья, жаль, что часто в этой точке много всяческой муры. Жажда власти, славы, денег, хлеба, зрелищ и комфорта,- не о том ли втихомолку по ночам мечтаешь ты? Если нет – то ты, наверно, существо иного сорта, потому и эфемерен, как и все твои мечты. Ты порхаешь, словно ангел, со страницы на страницу, от тебя давно б в реале не осталось и следа, но проклятый понедельник бесконечно длится, длится... а за ним придёт и вторник, а за вторником среда... Вот поэтому, мечтатель, если парень ты толковый, брось дурить, и для настроя сосчитав до десяти, вылезай скорей наружу из норы своей кротовой, выползай на свежий воздух из компьютерной сети.

Почти в каждой деревне на огромных просторах России-матушки есть свой дурачок. Как правило, это человек огромной физической силы и благодушно-доверчивого расположения духа, в силу наследственных или приобретённых болезней утративший умственную опору. Жил такой дурачок и в нашем посёлке. Звали его Вовка Гоголь (по фамилии Гоголев) В детстве он переболел менингитом, и проклятая болезнь наложила свой отпечаток на всю оставшуюся жизнь. Вовка был высокого роста и могучего телосложения. Да и лицом бог его не обидел. Лишь при ближайшем рассмотрении физиогномическая бессмысленность разрушала природную красоту. Подростки пугали Гоголем мелкую детвору, сочиняя про него разные истории. Хотя некоторые из них имели под собой реальную почву. Детвора обходила Вовку за километр. Дело в том, что он имел повышенную сексуальную возбудимость, свойственную умственно отсталым индивидам. А местное население всячески забавлялось над этой его чертой, тем самым стимулируя болезненную гиперсексуальность. То карты ему с обнажённой натурой подсунут, то щелку в перегородке между женским и мужским отделением в бане покажут, то местную дурочку Файку к нему приведут… Естественно, что хорошим такие шутки не заканчиваются. Говорят, что его не раз заставали на скотном дворе за неблаговидными попытками удовлетворить своё естество. А однажды он так напугал своим появлением мальчишек, рыбачивших на берегу реки, что один из них прыгнул в холодную весеннюю воду и утонул…
Работал Вовка на току. В советские времена всем людям находили применение. Он рубил дрова, таскал воду, грузил мешки с зерном. Зарплату, впрочем, как и сдачу в магазине, ему всегда выдавали мелочью, потому как своим внушительным объёмом лишь она внушала ему доверие. Обедал Вовка в совхозной столовой, куда съезжались все механизаторы. Вот тут и начиналась потеха. Вовка обладал недюжинным аппетитом, поэтому у него была своя огромная железная чашка, в которую под самую завязку сначала наливали первое, а потом накладывали второе. Он крошил в свою посудину куски хлеба, так называемые мочёнки, и, смачно чавкая, словно поросёнок из корыта, поглощал заработанный обед. Недоеденные остатки пищи с других столов шли ему вместо добавки. На третье (это святое) Володя любил компот. Однажды мужики намазали огромный ломоть хлеба солидолом:
- На, Вовк, хлеб с повидлом!
Он откусил и начал дико реветь:
- У-у-у , бля, ду-ра-ки! Это не повидло!!!
Мужики, поржав над бедолагой, решили отдохнуть. Трое из них расселись на крыльце столовой. Четвёртый прилёг в тени своего грузовика, прислонив голову к колесу. Вовка, нагнувшись, стал собирать поленья… Один мужик бросил в него камешек и попал прямо по выпяченному заду. Вовка возмутился:
- Ду-ра-ки! Кто кидается!!!
- Вон он, гад, за колесом прячется.
Вовка схватил полено и сделал точный бросок в голову мирно дремлющего водителя. Поднялся шум, гам!.. В общем, отделался мужик сотрясением мозга.

Культурная жизнь посёлка держалась на мощных Володиных плечах. Во-первых, он испытывал тягу к коллекционированию различных предметов. Так его пиджак и даже плавки были облеплены всевозможными значками, которые он выпрашивал или выменивал у односельчан… А на шее и руках болтались толстенные цепочки весьма сомнительного вида. И тут люди всё время над ним подшучивали...
- Вовка, приходи завтра ко мне домой, натаскаешь воды, я тебе цепочку подарю…
Он ни свет ни заря стучал в дверь шутника:
- Давай вёдра!
Привозил хозяину флягу воды. А тот ему:
- Иди, Вовка, цепочку забирай! Я бычка продал, теперь привязывать некого…
На заборе висела огромная ржавая цепь. Володя разочарованно отвечал:
- У-у-у, бля, такую мне не надо!!!
Однажды Володе кто-то подарил гитару. Он ходил по посёлку и самозабвенно бренчал на расстроенном инструменте. По особой просьбе мог исполнить собственную лирическую импровизацию. Одну такую композицию я хорошо запомнил:
Тамара!!!!! Синяя комната….. Тамара!!!!!!
(дальше следовали многообразные нецензурные эпитеты, менявшиеся в зависимости от фонтанирующего настроения исполнителя)
Обещала три разА, а дала ШЕСТЬ раз!!!!!!!
Не выдержав неистового напора, струны на Вовкиной гитаре в скором времени полопались. Кто-то изобразил ему новые… из тюковой проволоки. Володя мгновенно сбил пальцы в кровь. И отказался от дальнейшей бардовской карьеры.
Ни одна сельская дискотека не обходилась без Володи. В клуб он всегда приходил опрятно одетым. И к концу мероприятия оставался, пожалуй, единственным трезвым человеком, поскольку спиртного не употреблял. Его пускали в центр танцующего круга, и он, под общие ободряющие аплодисменты, исполнял что-то вроде моргуновского твиста. Позже его научили танцевать нижний брейк. Он упирался одной рукой в пол и, перебирая ногами по кругу, совершал полный оборот, представляя собой живую секундную стрелку. Потом вскакивал и продолжал отплясывать свой старый добрый твист. Дискотека заканчивалась затемно. Но молодёжь сразу не расходилась. Всех ждало ещё одно развлечение – своеобразное русское энсьерро . Кто-нибудь из толпы выкрикивал:
- Шарапов, к стенке!!!
Дело в том, что Володя просто зверел, когда его обзывали «Шараповым». Он хватал первый попавшийся под руки предмет и бросался, словно разъярённый бык, на убегающих врассыпную пацанов. Отовсюду слышались дурные голоса:
- Шарапов!!! Шарапов!!!! Шарапов, к стенке!!! Гы-гы-гы!!!
Володя был спринтером, поэтому быстро выдыхался. И если в течение десяти минут никому не успевал проломить голову – успокаивался и шёл домой.

С возрастом Володя остепенился. Потеряв интерес к суетной светской жизни, прекратил ходить на танцы. И постепенно его стали забывать. В последние годы занимался сбором стеклотары, хоть как-то помогая своей престарелой матери. Умер он, слава богу, раньше своей мамы. Ходили слухи, что кто-то ради шутки дал ему хлебнуть электролита. Он несколько дней помаялся животом и ушёл в мир иной. А вскоре и мама за ним подалась.

Иногда Жизнь дарит удивительные сцены. Так и хочется крикнуть: «Мотор!!!» и запечатлеть неповторимое мгновение в кадре...
Я живу в сельской местности. Однажды жарким летним днём мне захотелось искупаться в местной речушке. Проходя мимо несанкционированной свалки, я увидел трёх голопузых деревенских мальчишек. Одному из них было лет шесть, а двум другим – годика по четыре. Их чумазые рожицы были сосредоточены на поиске чего-нибудь ценного среди залежей мусора. Вдруг старший мальчуган присел на корточки, схватил какой-то предмет, выпрямившись, взметнул его на вытянутых руках вверх и прокричал радостно и звонко: "Ту-тух:))) Ту-тух:)))" В лучах яркого солнца я увидел большой пластмассовый паровоз!.. Повисла секундная пауза, и уже каким-то неестественно низким грудным голосом, выпятив нижнюю губу, как-бы передразнивая паровоз, повторил: "Ту-тух:((( Ту-тух:(((" И тут я заметил, что один бок у паровоза оплавлен, да и весь он скукожен и никуда не годится.
Вот так и жизнь наша - только подумаешь: "Ту-тух:))) Ту-тух:)))", а через мгновение уже: "Ту-тух:((( Ту-тух:((("

Многие люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе.
Козьма Прутков

Придя однажды вечером с работы,
Сняв у порога (не пришёл же я босой?)
Свои изрядно стоптанные боты,
Решил поужинать дешёвой колбасой.

И сам с собой бубня о чём-то басом,
Я вспомнил гения по имени Козьма:
«Подобны люди многие колбасам…»
И мыслью этою доволен был весьма!..

Но в колбасе сегодня вместо мяса,
Такая гадость, что кусок не лезет в рот!
Изобразив брезгливую гримасу,
К ней не притронулся и мой голодный кот.

Не проведёшь Матроскина на сое -
Печёнку свежую он любит, чёрт возьми!
А я давлюсь дерьмовой колбасою -
Такой не знали современники Козьмы!

И со словами: «Как же ты достала!»
Остатки трапезы я выбросил в ведро!
Уж лучше съесть один кусочек сала -
Чем всякой дрянью набивать своё нутро!

http://litset.ru/publ/29-1-0-8850

Моя любимая вампирша
Прекрасней всех на свете мисс,
Она терпеть не может вирши
И не идёт на компромисс.

Преодолев самцовый гонор,
Любому плешь она проест...
Я заслужил себе, как донор,
Бесплатный в транспорте проезд.

Но только льготных документов
Не станет спрашивать Харон,
И в царство жмуриков моментом
Доставит после похорон.

Выходит, пользы мне реальной
От кровосдачи никакой!
Солью стакан артериальной
Ещё разок и на покой.

С развитием средств массовой коммуникации общественно-культурная жизнь в провинции почти заглохла. Старики заняты просмотром бесконечных сериалов и шоу со звёздами. Молодёжь дни и ночи напролёт пребывает в киберпространстве. Среднее поколение вслед за своими чадами примкнуло к интернет-сообществу. Однако остались ещё энтузиасты, жаждущие возрождения былых традиций на ниве культурного просвещения.
Звонит мне на днях местный автор Валерий Маркелович Жилин - член союза писателей, 1939 года рождения. Последний раз я с ним пересекался лет двадцать назад - печатался в поэтическом сборнике.
- В общем, - говорит, - приглашаю тебя на творческий вечер и презентацию новой книги, можешь взять с собой отца... Думаю - надо уважить старика. Приезжаем на следующий день с отцом в библиотеку, он, как всегда, с баяном (нам известно, как проводятся подобные мероприятия). В читальном зале нас ждёт Маркелыч.
- О, говорит, - вы с баяном?!!
- Ну да, пару песен отец споёт...
Собрался народ. Сплошь пенсионеры и две молодящиеся чиновницы с культотдела (тоже некрасивые). Нас посадили за круглый стол, чую - дело пахнет неладным. Одна экзальтированная дама взяла на себя роль председателя и объявила:
- Сегодня у нас собрание по поводу организации литобъединения в городе Бузулук. Кто будет вести протокол?!!
Все молчат... Тут вызвалась одна бабка с усами как у Будённого, ей дали ручку и она начала писать. Сначала составили список присутствующих. Я сижу, и просто обалдеваю - куда мы с отцом попали, да ещё с баяном?!! Толкаю его локтем, он понимающе шепчет мне:
- Терпи!
Короче, сначала закатила речь председательша - кандидат в члены союза писателей:
- Я готова возглавить литобъединение, если меня примут в «члены», но поскольку меня не принимают, то и говорить о его создании рано!!!
Потом выступил Жилин и сказал, что он руководит общественной организацией литераторов, в которой изначально состояло 17 человек, но трое из них умерли, один уехал в Орск и ещё один пропал хрен знает куда… Оказалось, что и мы с отцом состоим у него в обществе. Только нам негде собираться. И во всём виноват отдел культуры...
Затем взяли слово представители отдела культуры. Сказали, что помещений у них нет, но они обязуются "мониторить" наличие таковых... В общем, у меня закипели мозги от нереальности происходящего, я улучил момент и тихо слинял, оставив батю с баяном на произвол судьбы. Ждал я его в коридоре почти час. Всё думал: «То ли он оттуда председателем объединения имени Фурманова выйдет, в котором в юности состоял и даже однажды премию десять рублей получал, или всё-таки сыграет им на баяне и споёт свои новые песни». Произошло второе. Надо знать моего отца... Хоть не зря баян с собой тащили... Напоследок Маркелыч подарил нам свою новую книжку, половину стихов из которой я уже читал в прежнем издании, и спросил:
- Ну что, стоит мне дальше бороться?!!
Отец ответил:
- Нам с тобой уже по 75, завязывай с этим делом...

По дороге домой батя делился:
- Будто в семидесятые годы на партийное собрание попал. Только тогда была чёткая идеологическая линия, а тут полный абсурд.

Юрию Борисову

Как начну я играть на своей балалайке -
На земле умолкают Сайга и АК…
В заполярном краю пляшут барыню лайки,
В Каракумах верблюды дают трепака.

В буйной пляске шаман сотрясает ярангу,
Словно Шива заходится в танце гуру́…
И летит мой мотив над землёй бумерангом,
Заставляя вприсядку плясать кенгуру.

Всюду топот копыт и счастливые морды…
В кабинетах царит несусветный раздрай,
Будто их разорили монгольские орды,
И со всем барахлом ускакали в Сарай.

И летит бумеранг к той единственной цели,
На которой всегда замыкается круг…
Ну и пусть, лишь бы все на земле были целы,
И у каждого был понимающий друг!

Наверняка - вначале было слово, Бог никогда не лез за ним в карман, но было как-то всё не очень клёво, и появился первый наркоман. Всё началось с простой марихуаны - с растущей повсеместно конопли... И вот прибило к Матусу Хуану забитые травою корабли. Не доверяя слову ни на йоту (Не знаю, глуп он был, или умён) но целый мир, при помощи пейота, он погрузил в безмолвие времён. И размягчив фундаментные плиты, казалось бы незыблемых основ, он многих познакомил с Мескалито, и с тем, что может быть за гранью слов!.. Со смертью научил вступать он в схватку, и принимать безмолвно дар Орла...
И всё же жить без слов на свете гадко!!! И пусть от наркоты кому-то сладко, я лучше выпью водки... из горлА!!!
:)))

Мы в эпицентре зоны,
Внезапно ставшей тиром;
И запахом озона
Наполнена квартира.

Удары молний вески!
И ярок миг в отсвете!
Вздымая занавески,
Гуляет свежий ветер!

И мы стоим у окон,
И тянем к небу шеи,
Притянутые током,
Удобные мишени.

А небо мечет стрелы,
И попадает близко…
Нить времени истлела -
Мы в эпицентре риска!

http://grafomanam.net/works/247853
Вот так всегда, лишь стоит «крибле – крабле» произнести с наивной верой в сказку, как тут же из-под ног взлетают грабли, и горе, если ты не носишь каску. Как говорится, в этом вся и фишка, что толку нет от праздного хотенья, Ньютон и тот набил большую шишку, под действием земного тяготенья. Он мог бы просто выругаться матом, мол, сыт законом подлости по горло, и посему увлечься не трактатом, а, например, лихой английской гёрлой... Но он не опустился и не спятил, и, главное, избавился от лени и прояснил немало тёмных пятен для будущих научных поколений!..

Учёных – тьма!.. но я гляжу печально, на наше молодое поколенье. Любой из них мечтает изначально построить жизнь по щучьему веленью: срубить бабла, смотаться за границу и жить там припеваючи на ренту... Но им пока приходится крутиться, чтоб развести созревшего клиента... Им наплевать, что свято, а что лживо, им лишь бы было выгодно и баста... Досадно быть источником наживы, как говорится, фраером ушастым. Ещё досадней жить в бессильном страхе за тех, кто тащит воз со мной в упряжке, для них не жаль последней мне рубахи, хоть сам на свет родился не в рубашке!

Милый друг, говори о прекрасном! -
Ни к чему о плохом вспоминать!
Нам ли грешных людей осуждать,
Если мы над собою не властны?

Нет, не нам кубок с ядом достался,-
Вспомни, друг, как Сократ умирал:
В смертный час он над горем смеялся,
И счастливцем себя называл!

http://grafomanam.net/works/193750

Больно - это когда ногами влёт, наотмашь по голове... Ты скулишь и скрипишь зубами. Сгустки крови на рукаве - лишь прелюдия страшной прозы.Оболочка твоей души замерла в эмбрионной позе.Ты не умер - дыши...дыши...

Страшно - это когда из комы вновь вернули тебя врачи: чей-то голос, едва знакомый, повторяет - молчи...молчи...Ты таращишь глаза, как филин, на мельканье чужих теней. В лабиринтах твоих извилин с каждым вздохом темней...темней...

Поздно - это когда нет смысла ждать, бороться, терпеть, дышать. Молоко на плите прокисло, не надеясь уже сбежать. И пристав к островку надежды, для введения новых доз, ты прощаешься с жизнью прежде, чем впадаешь в анабиоз...

Если жизнь без водки не мила - тяжело писать в любом формате, а по пьянке, или с похмела в голове и вовсе мат на мате. И какой, скажите, интерес браться алкоголику за тему: «Пьянство и обЧественный прогресс», обличать прогнившую систему, где царит естественный отбор, а народ причислен к люмпен-классу, и не застрахован до сих пор от сумы, тюрьмы и теплотрассы?..
Есть ещё пока и свет, и газ, и вода в моей деревне дальней, а Пегас и в Африке Пегас – трижды клятый мерин мой педальный. А вокруг берёзки и дубки – мы с Пегасом вышли на полянку, он и рад бы взвиться на дыбки, только я держу его за лямку. Из моих стихов не выйдет прок, чем коня убогого не пичкай...
Лучше сжечь весь разом коробок, чем впустую чиркать каждой спичкой.

Ржавые слова

Побольнее и поглубже,
В душу гвозди ржавых слов.
Как иголки в куклу вуду,
В сердце, где живет любовь.

Не стесняйся!
Рви на части! Говори! Кричи! Дерзи!
То, что я считаю счастьем,
Ты топчи!!!
Топчи!!! В грязи!!!

Я конечно же отмоюсь.
Раны эти исцелю.
Но ведь сердце будет в шрамах!!!!!
Сердце, что кричит люблю!!!

Какой То Василий (есть такой автор на Стихире)

Какой-то Вася, или Ваня,
Три года квасил от тоски,
И потому не мылся в бане,
И не стирал свои носки.

Жена его лупила больно:
«Пошёл отседа, не топчи!»
А он с высокой колокольни
Чихал на это всё: «Апчи!!!»

То утюгом, то кочергою
Она на нём срывала злость…
И он, со сломанной ногою,
Стал походить на ржавый гвоздь.

Но продолжал безбожно квасить,
Упёршись в стену, как баран…
И вскоре Ваня, или Вася
Свалился замертво от ран.

Вот тут она его отмыла,
Как и мечтала много лет…
Не знаю, всё ж таки любила
Она супруга, или нет?!!

:)))

Ни стихи, ни даже проза, не идут в мою башку: я вчера превысил дозу - хапнул водочки лишку; Год не пил!!! И вот те номер: взял стакан и залудил, а сегодня чуть не помер - злой хожу, как крокодил. Раньше с фельдшером Алёшкой соблюдали мы режим: каждый вечер – понемножку... выпьем шкалик и бежим за вторым к Маруське. (Маня в самогонке знала толк). Денег не было в кармане, но она давала в долг... Вот, что значит тренировка... жаль, что форма уж не та: помню, «съели» поллитровку, ну а дальше - темнота... Хорошо соседский кочет на работу разбудил... чую - всё внутри клокочет... будто жабу проглотил! Растрясти хотел Алёшку: "Ты же врач, давай лечи", ну а он бедняга - в лёжку ... только выпали ключи, да рублёвая монета покатилась под кровать... Ни бухла, ни денег нету, ни ума, чего скрывать... Вот такая злая доля у поэта на селе... В общем, жизнь прожить - не поле пробежать навеселе...

Шальная осень замутила
Коктейль из снега и воды,
И грусть минорного мотива
Звучит вокруг на все лады.
В ушах свистит промозглый ветер,
И пробирает до костей;
О, где ты, лучшая на свете -
Моя уютная постель.
Плыву, как будто под гипнозом -
Всё происходит, как во сне...
А мир застыл в анабиозе,
Забыв о лете и весне.
И вместе с ним, хоть плачь, хоть смейся,
Я слышу музыку одну;
И нахлебавшись стылой смеси,
Иду беспомощно ко дну...

Оставь в покое Мастера, Марго!
А.Платт

Оставь, Хозяйка, Мастера в покое -
Не ворожи о том, что впереди;
И сердце малахитовой тоскою
Осенней ночью ты не береди.

И в сказке самой грустной и правдивой -
Его тяжёлой правдой не души,
Он огранит её тебе на диво,
Ведь правда - словно камень для души!

Побудь хотя бы чуточку покорной,
Как под резцом тончайший завиток -
И в чёрной бездне - горней, или горной -
Вдруг засверкает каменный цветок!

Я ждал свой борщ, и в уголке
Сидел под мухой-
Она на белом потолке
Чесала брюхо!

Порой осенней мухи злей
Моя Наташка-
И я рискнул, спросив: « Налей
Ещё рюмашку?!!»

Но обошла жена вопрос
Путём окольным,
И, молча, сунула под нос
Мне борщ свекольный.

Подумал я: «Не повезло-
Опять непруха...»
И тут же в борщ мой, как назло,
Упала муха!

И богу душу отдала
В борще горячем;
И я на все свои дела
Взглянул иначе.

Не так уж жизнь моя плоха...
И жаль Наташку,
Что терпит пьяного лоха,
Как муху в чашке.

И вынув муху, был готов
Я к перемене...
Но как не выпить мне под плов,
И под пельмени?!!

Скрипка! Старая, милая скрипка!
Горьких слёз надо мною не лей!
Для меня ты была слишком хлипкой,-
Я играю теперь на пиле!

Ты, как прежде, чиста и наивна-
Возвращайся в свой камерный зал!
Слышишь, плачет пила заунывно?-
Так же грубо тебя я терзал!

Звонко лопались нервы стальные
От неистовых стонов в ночи!
Не жалел и последней струны я…
Ах, зачем я тебя приручил?..

А с пилой у меня всё иначе:
Гну её калачом я в дугу,
А она надрывается, плачет!..
Но сломать я её не могу!..

На "Летящая медь листопада", автор: Ксенон

http://litset.ru/publ/3-1-0-3477

Я снял пергидрольную леди
По сходной цене на Тверской.
На горстку протянутой меди
Она посмотрела с тоской.

И видя, что дама не рада
Грошам, что сумел наскрести
Я вымолвил: «Сдачи не надо...
Здесь трёха с полтиной...
прости!»

И в Пушкинском сквере, у липки,
Она одарила меня
Гримасой фальшивой улыбки,
И жалким подобьем огня.

В нашей, покинутой богом каморке,
Непроницаемо тихо, как в морге.
Лица мутны, словно серые пятна,
Жесты скупы и предельно понятны.

Сами не зная того, по привычке,
Мы пустоту заключили в кавычки…
Видишь, её заполняет усталость?
Больше у нас ничего не осталось.

Я был пленён твоими узами,
Поддавшись бурному течению,
Не как поэт небесной Музою,
А по прямому назначению.
С тех пор живут в груди поэтовой
Не только тонкие вибрации;
И вместо Музы мне поэтому
Нужна вполне земная Грация.
И пусть порою ты, как Фурия,
Мне шлёшь эпитеты нелестные;
Ещё сильнее после бури я
Люблю красу твою телесную.
Покуда головы змеиные
Ещё шипят, но не кусаются,
Мы дышим нежностью взаимною…
Но Музы это не касается!

Было время - я гадал на кофейной гуще,
И дыханье затая, ждал благих вестей,
Но меня не замечал Боже всемогущий,
И пришлось мне застолбить очередь в хвосте.
Я не лез по головам в суету и давку,
И не тырил у лохов мелочь под шумок,
Но, продвинувшись на шаг к божьему прилавку -
Тягот долгого пути выдержать не смог.
Знать бы - кто скроил мою душу не по ГОСТу,
И заранее решил, что она годна? -
Уступил бы я ему очередь к погосту,
Ведь, по сути, на земле очередь одна...
Ну, а если это так, значит мне не к спеху -
Лучше я рвану в тайгу, к чёрту на рудник...
-Кто за счастьем, сзади там, или за успехом?..
Подходи за порцией, внеочередник!..