Собрались мы как-то с семьей на пикник.
У дедушки взяли мангал и машину.
В багажник палатку сложив и балык,
Еще всякой всячины вкусной корзину,

Мы двинулись в ночь. Я же села за руль,
Включив навигатор, чтоб точно доехать.
Какая жара! Разгулялся июль.
Сейчас свежий ветер совсем не помеха.

Пытаясь прогнать от себя полусон,
Вдруг вижу: на наш поворот нет проезда.
Свернула. Прохлада проникла в салон.
Дорога вела в незнакомое место.

Там было пустынно и тихую глушь
Теперь растревожили звуки мотора.
Мне в голову лезла какая-то чушь
О том, что здесь место мистичного флёра.

Включенные фары наткнулись на них:
На связанных крепко какой-то веревкой
Двух спутников («ангелов», что ли, ночных?).
В конверте мужчина держал сторублевку.

Я знала об этом? Но, право, зачем
Он шел за котом и к нему был привязан?
В награду? А, может, наказан он кем
И словно мартышка ходить так обязан:

С удавкой на шее, в пальто по жаре…
Лишь радует то, что веревка провисла.
Давно ли он ел,ну хотя б сухарей?
Хватает ли силы, терпения, смысла?

Вопросы мелькнули. Я сбросила газ.
На тормоз нажав, вышла прочь из машины.
Но словно боясь человеческих глаз,
Ушли в никуда черный кот и мужчина.

Художник Павел Кучинский

На столбе-скоморохе сидела ручная ворона.
Ей хотелось закаркать, но в клюве торчало письмо
Для знакомого путника. Вот он: идёт обречённо,
А его незатейливый мир посерел и примолк.
Без костюма идёт, башмаки проиграл бестолково,
Он поддался азарту и вот неслучайный итог.
Дурно прожитый день… Счас бы каши с грибами, перловой!
Пирогов-расстегаев и чаю, и сладкого. Впрок.
Но вокруг только поле неубранной толком пшеницы,
Для лошадки его злополучной,-- бесплатный обед.
Он идёт и надеется: всё это бредится, снится,
И не видит ворону. Такой невесёлый сюжет…

картина Александра Круглова

Дома до звёзд, а небо ближе, (с)
Достанешь, руку протянув.
Мы наслаждаемся и дышим,
Былые чувства отомкнув,
Смотря с улыбкой друг на друга,
Мизинцы, вновь, соединив.
На ветках яблони упругих
Хлопочет птичек коллектив.
Кружится запах свежих булок.
В кафе пьёт кофе морячок.
Часами башня усмехнулась.
А мы с тобою ни о чём
Болтаем, радостно и громко;
Что люди скажут, -- всё равно,
Едим солёную соломку,
Бросаем пятаки на дно
Позеленевшего фонтана,
Хранит он призраки надежд.
Скрипач выводит филигранно
Свой мелодический падеж
От нас совсем неподалёку.
Мы подойдём к нему потом,
Когда на небе синеоком
Махнёт нам облако пером.

(с)--М. Цветаева. "В Париже"

Она совсем не радовалась лужам,
Скрывающим неровность под ногами.
Тихонько шла, спокойно, безоружно,
Усталыми, но легкими шагами.
И туфельки дешевые сырели.
А дождь писал изящно акварели
На лицах молодых, чудных, не очень;
На зонтиках, на трубах водосточных.
Он прятался в прическах и корзинах,
Разглаживал у девочек оборки
На платьицах. А чьей-то новой шторке
Менял цвета с мышиного на синий.
И если на щеках он видел слезы,
Грустнел и плакал вместе безголосо...

На ушко ей он напевал про страны,
Где был таким же слабым, утомленным,
Но гостем долгожданным и желанным.
Она же улыбалась удивлённо
Как будто легче нежной становилось,--
В глазах прохожих появлялась милость
И даже непривычная весёлость…
Ах, милый дождь, случайно ты не холост?
Отряхивая ласковые капли
С волос и намокающей одежды
Она, о чем-то думая, неспешно,
Ушла в район цветущих белых яблонь,
Где дождь, всё так же, пишет акварели
Макая кисти в волшебство Апреля…

Мерцал ночник. Играли тихо тени
И от меня бежал сегодня сон.
В окно дышала ночь теплом осенним.
Резвилась штора. Милое “динь–дон“,
Выстукивали ходики на стенке.
Поникли на обоях все оттенки,
Потух забытый мною монитор.
…Пытаюсь спать, всему наперекор.
Поднадоела неотступность мыслей,
Что впору слоников начать считать.
Была бы неудобная кровать,
Иль комары, как давеча бы грызли,
Так нет, всё славно. Впрочем, как всегда.
А скоро подкрадутся холода,
Накроет ливень непослушный город,
Да птицы устремятся на юга.
Припомнится, что мне уже не сорок,
И, может быть, осталось полшага...
Сознание, что к небу не готова,
Не удивит, но обожжет. И снова
Я стану слушать песни сквозняка,
Который прилетел издалека.
Вот, как сейчас, считать часы, минуты
В таинственно-спокойной темноте.
Потом кефирчик кушать, пить хотеть,
Ходить в ночной пижаме, необутой.
И думая: «какая суета!»,
Дремать под колыбельную кота.

Что со мной происходит, не знаю, мой искренний друг.
Словно что-то мешает, и вырваться некуда птице.
Я устал отчего-то, я стал, может быть, близорук.
Мне все чаще в глаза попадает как будто ресница.

Видно, возраст пришел: нахожу объясненье всему;
Извини, я тебя с днем рожденья опять не поздравил;
В чем-то немощен стал и, возможно, теперь потому
Философствую часто, порой отступаю от правил...

Мой испытанный друг, мы с тобою тряхнем стариной,
Вопреки заведенным некстати влеченьям, привычкам.
В добрый час мы пройдемся по улице нашей родной.
Очень жду... Это ты? Заходи, там скрипит половичка.

Обращался мужчина с речами к девице бездушной:
«Мне приснился сегодня такой увлекательный сон,-
Мы всю ночь танцевали, была ты игривой болтушкой,
Я почти был повержен, и даже немного смешон.

Очень нравилось мне состояние. Пыл, окрылённость!
Пробуждения холод действительность снова вернул.
Разреши прикоснуться к тебе…»,-- он шептал вдохновлённо.
Но ответом ему был лишь моря задумчивый гул.

Никуда не бегу, обгонять никого не пытаюсь:
Ни людей, ни судьбу. У всего свой размеренный ход.
Очень просто живу, многих истин, возможно, не зная,
Веря в то, что сейчас для меня это солнце встаёт.

Для меня чудный мир весь пропитан прохладным дыханьем
Первых утренних рос, горько-пряной пахучей травы,
А ручной мотылек, прилетающий гостем желанным,
Даже к мыслям моим обращается только на «Вы».

Легковесным дымком прикасается ангел небесный,
И мгновения, словно, душе говорят: «Задержись».
А на вишне щеглы распевают забытую песню
Для того, чтоб у всех заиграла оттенками жизнь…

Как первый снег растает незаметно,
Так растворится мой неслышный вздох
В дыханье осени. Дым сигаретный
Подхватит ветер. Я почти оглох

От шума городского, суматохи,
Устал от навалившихся забот.
Нет, я не жалуюсь, дела неплохи,
Внутри меня нечаянный разброд.

И слышать мне сейчас всего приятней
Летящий от церквушки перезвон,
Смотреть на птиц у старой голубятни,
Понять, быть может, то, в чем не силён

И прикоснуться к истине глубокой,
Забыть дела, в которых корнем ложь...
Туман покроет землю поволокой,
А ты ко мне с улыбкою шагнешь.

на строки Гумилёва:
“Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.“


* * *
Сброшенная кожа не поможет
Там, где помогают два крыла.
Мне бы их: летать без помела,
Да не думать о блинах, галошах,
О дожде, о лужице в прихожей,
Невзначай натёкшей от зонта.
Что опять купить забыла дрожжи,
Дверь закрыть, толкнешь,-- не заперта.
Что могу кого-то потревожить,
Что не стану с возрастом моложе...

Вот бы милой, доброй и пригожей,
Наконец-то, умудрившись, стать.
Позабыв, опять начать читать?
Быть к себе внимательнее, строже?
Я смотрю на призраки прохожих,
Сквозь туман оконного стекла,
Меж собой различных, но похожих:
Ищут все душевного тепла,
Нежных глаз и греющих ладошек,
Испечённых к ужину лепёшек…

Акварелью на белом листе нарисую я синее небо,
Чуть намечу на нем облака, их таинственный, бархатный пух.
Протяну между ними шнурок вместо мостика. ( Правда, нелепо?)
Прилетит, чтоб на нем отдохнуть тройка милых, смешных щебетух.

На минутку оставлю я кисть,-- пусть просохнут послушные краски,
Отойду, чтобы кофе сварить, съесть, быть может, ещё бутерброд.
Но услышав фальцет за спиной : «А вы верите, девушка, в сказки?»,
Оглянусь с удивленьем на дверь, посмотрю на диван, даже под...

И не сразу замечу его: на рисунке нашел он местечко,
Примостился на тонкий шнурок и поёт мне считалочки вслух.
Босиком и в пижаме сидит, ножки свесил. Почти человечек.
Только крылья парят за спиной. А в глазах безмятежности дух...

Я не стану его прогонять.