Я добрая. Всем всё даю.
И даже, что не просят.
Не ценят жертвенность мою:
Взяв, потихоньку бросят.

А чтоб добру не пропадать
(А то добра не будет),
Я подбираю и опять
Дарю всё тем же людям.

Несправедливо говорят,
Что всем я надоела,
Мол, доверяй, но проверяй,
Кто я на самом деле.

«Опять идёт, - ворчит народ, -
И морщится с опаской, -
Попробуй откажись: проймёт
Услужливостью вязкой».

А я за справедливость, я
За добрые порывы!
И будьте, щедрость не коря,
Ко мне вы справедливы!

Чтобы мне судьбу улучшить –
Всё на свете я отдам!
Но твердят, счастливый случай
Так и ходит по пятам.

Врут! Кругом одно дурное.
Тяжкий жребий глух и зол.
А счастливый случай ноет,
Так и тянет за подол.

Словно камень, под ногами –
Так и пнула бы ногой!
Сколько ж можно хулиганить,
Вожделенный случай мой?!

Чёрной полночью на крыше
Чёрный кот во мраке рыщет,
Вероятно, ищет пищу,
А быть может, лишь орёт,
Чтоб людской покой нарушить,
И присмотришься получше –
Видишь: слишком остры уши –
Может это и не кот?

Кто тогда? Кто чёрным ходом
Ночью ходит на охоту,
Кто, скажите? Нет, не кот он –
Притворяется котом!
И глаза, глаза сверкают,
Это что за тварь такая,
Что так хищно зубы скалит,
Злобно щёлкает хвостом?

Невзначай приходят мысли,
Но поди-ка суть исчисли –
Сразу тошно, сразу кисло
Сразу пакостно внутри,
И на крышу подниматься
Отвращает отблеск адский
Из щелей кошачьей маски:
Глянет – хоть сама ори!

Ну, не повезло! Не повезло.
Называйте форменным ослом.
Только, обстоятельствам назло
Хоть из кожи лез – не повезло.

Каждый счастья, говоришь, кузнец?
Сам пастух баранов и овец?
Неудача – глупости венец
И ещё чего там, наконец?

А не повезло – бывает так.
И выкидываешь белый стяг.
Силы, что сильнее работяг,
Если не хотят – то не хотят.

Вроде, март – весенний месяц,
И считаем мы упрямо,
Что законно в слякоть месим
Снег промокшими ногами.

Вроде, солнце пригревает,
И зима платочком машет.
Как же! Снег всё так же валит,
И, пожалуй, даже чаще.

Влажных хлопьев сотни сотен
Бьются у оконной рамы,
И несётся, и несётся
Снег, закрученный ветрами.

Ветер – просто сумасшедший,
Пересчитывает кости,
Пуховик как будто сетчат,
Вообще – дырявый просто.

А зима хохочет, верно,
А зиме не жалко снега,
Так и крутит, как и вертит,
Так и сыплет напоследок.

Чтобы летом вспоминали
Средь беспечного цветенья
Снег, и под ногами наледь,
И свистящие метели.

Тихой жизни пожелаю.
Меж диванов и подушек.
Вечер. Верхний свет потушим,
За окном зима седая.

Снег и снег. Как холст белёный.
И на холст ложится гладью,
Что игла проворно ладит –
И резные листья клёна,

И ряды зубчатой хвои
С целой армией снежинок -
Образ столь нерасторжимый,
Что не мыслится иное.

И цветы – цветы повсюду.
Как без них? Душа-то просит,
Через зиму, через осень –
Что же я? Перечить буду?

Давайте про хорошее.
Про синий снежный вечер,
Про дом, где детство прожито,
Чей образ свят и вечен.

Давайте будем милыми,
Не грустными, не хмурыми,
Не с яростными минами
Голодными акулами.

Давайте вспомним старое,
Далёкое сегодня,
Что было нам подарено
Под ёлкой новогодней.

И будем зачаровано
Глядеть на лапник ели,
Да будет похоронено
Всё, что забыть сумели.

Всё горькое и грязное –
С размаху бросим в печку.
Уверенно и празднично
Теперь расправим плечи.

И да пребудет в памяти
Всё, что заветным кажется,
И не впадайте в панику
От лет минувших тяжести.

Ах, зачем высказывать желанья?!
Сколько не высказывайся - тяжко!
Лошади и трепетные лани
Не должны ходить в одной упряжке.

В мире множество противоречий,
И не согласованы законы.
Как абсурден разум человечий,
Разом перезрелый и зелёный!

И желаний странные распады
Часто трогательны, часто дики,
Но бывает, что всего-то надо
Прикоснуться к лепестку гвоздики...

(просьба проговаривать вслух)

Как кремень, хребет Бахрама.
Кряжий крепок стан.
Он, твердя строку Корана,
Водит караван.

От Черчена до Риштана
И до Бухары
Он шагает с караваном
В гору и с горы.

По барханам Каракумов
Тяжкий ход нескор.
Ядом каплют каракурты,
Поджидают корм.

Шаг – и кобры спрячут жало,
Хвост кольцом свернут.
И Бахрама уважает
Головной верблюд.

От колодца до колодца
Каплями вода
В пересохший выдаётся
Рот – и не всегда.

Бубенцы в пыли, без звука.
Грозен солнца жар.
Стерегут башибузуки –
Дети грабежа.

Будь вынослив и уверен,
Головной верблюд,
Ибо есть на свете пери,
Чьи уста влекут.

Эта пери прихотлива
И жива, как ртуть.
Жжёт игриво, жжёт призывом
Дрогнувшая грудь.

Что Бахраму бури-грозы,
Жажда и песок,
Раз Бахрам лагорской розы
Слышит влажный зов!

Пред Аллахом все мы грешны –
Радостью греша.
Вроде, чёрная черешня –
Очи Хорешан.

Умереть черешни ради –
Смерть, как хороша!
Гроздья чёрных виноградин –
Кудри Хорешан.

Та причудливая пери
Ластится, кружа
То ли птицей, то ли зверем –
Зверем Хорешан.

Просит голосом журчащим,
Как в песках родник:
«Мне узор хрустальной чаши
Тонко ограни!

Пряной мирры, бархат рытый,
С серебром парчу
И кораллов подари ты,
Ибо я хочу!

А ещё хочу рубинов
Цвета рваных ран.
Может, после полюбила б
Я тебя, Бахрам».

– Раз парчу, рубин и бархат
Хочет Хорешан,
Караван уходит в Басру
Через Хорасан.

Хочет месяц или звёзды
Хорешан – подам!
Я сложу их рано-поздно
Все к твоим ногам!

Разве не от кос кудрявых
В сердце старый шрам,
И Бахрам верблюдом правит
Не для Хорешан?

– Сплаваю-ка да проверю-ка,
Нет ли на свете Америки! –
Вступит же в голову блажь,
Что занеможется аж!

Между фонтанов и клумб
Долго просил королеву
Жаждущий Индий Колумб
В путь снарядить каравеллы.

Та, наконец, отнеслась
К замыслу – в Индию власть
Распространить – благосклонно,
Вслед помахала с балкона.

Ветер попутный моля,
Двинули те за моря,
Кто убегал от петли –
Ясно, других не нашли.

Да и приспичит беда –
Тронуться чёрт-те куда,
Мыслью подхлестнуты странной
Чокнутого капитана.

Средь неотёсанных рож,
Вырвавшихся на простор,
Пикни – и сразу поймёшь,
Кто капитан Христофор.

Буйной командой руля,
Как-то справлялся он с нею.
Не затянула петля
Крепкой Колумбовой шеи.

Петли сплетались легко.
Головорезы на реях
Средь кучевых облаков
Очень недурно смотрелись.

Так что ряды их редели,
Но проходили недели,
А за недели и месяцы
И бандюки перебесятся.

Долго, вольна-зелена,
В борт им плескала волна.
И до земли доплескала -
Ткнулась в прибрежные скалы.

Вот и неведомый берег
В дрожи тревожной притих.
Ох, повидали Америк!
Да и Америка – их…

Что ж удивляемся ныне,
Через полтысячи лет
На изничтоженный ими
Старый оставшийся свет?

Из старого

https://stihi.ru/editor/2021/11/10/995

Пастух Ла

Мы мельтешим, стараемся, стрекочим,
От немоты избавиться спешим,
Из клеток одиночеств, рифм и строчек
Мы рвёмся, из мычанья многоточий,
Быть может, не великой, но души.

Как часто наша фраза кривобока,
Банальна и пуста, как небеса,
Как часто мы у самого порога
Вымаливаем ветерка у Бога,
А гений раздувает паруса!

И смысла нет вослед его кормы
Бежать гурьбою с невесёлым гамом.
Ползти в пыли… Пускай о том же самом
Он скажет лучше,
Но не так, как мы.


Корова

Рёв из лугов. Мы нервенно хохочем,
Его услышав – этот рёв отчаянный,
Рёв одиночеств, рифм и многоточий
(Быть может, список несколько неточен)
Мучительно-надрывного мычания!

Не смейтесь над несчастною скотиной!
Недоенной души звучит страдание!
Не этой ли дорогою идти нам,
Имея неопровержимый стимул
Платить на нас возложенные дани?!

Доярки! Где вы бродите, бездельницы,
Подойники в кусты закинув гордо?!
Прислушайтесь: душа мычит и телится,
Из клеток одиночества мицелия
Готовая создать иные формы!

Доите же божественную влагу
Животного, способного слагать
Души, быть может, не великой, сагу –
А не оцените, так приналягу
И в гневе подцеплю вас на рога!

"Из старого"

https://stihi.ru/editor/2021/11/10/995

Пастух Ла

Мы мельтешим, стараемся, стрекочим,
От немоты избавиться спешим,
Из клеток одиночеств, рифм и строчек
Мы рвёмся, из мычанья многоточий,
Быть может, не великой, но души.

Как часто наша фраза кривобока,
Банальна и пуста, как небеса,
Как часто мы у самого порога
Вымаливаем ветерка у Бога,
А гений раздувает паруса!

И смысла нет вослед его кормы
Бежать гурьбою с невесёлым гамом.
Ползти в пыли… Пускай о том же самом
Он скажет лучше,
Но не так, как мы.

Гений

Средь бурелома и сухих растений
Рифм, одиночеств, многоточий строчек
Ползёт в пыли изнеможжённый гений,
Талантлив, продуктивен офигенно,
Но обстоятельствами укорочен.

Ну, выжат. До последней капли выжат.
Вымаливает ветерка у Бога.
И пальцем Бог ему грозит: «Смотри же!
Не урони дарёного престижа,
Иначе спросим въедливо и строго!

А ветерка – ну, так и быть, щепотку
Вдохни – и тут же снова за работу,
И чтоб с тебя сходили пот за потом
Семь штук, гляди, не ошибись в подсчётах,
Не то назначим из других кого-то!»

Что делать? Если гением родился,
То – кровь из носу, не снижая планки,
Твори, оттачивай блестящий стиль ты
Воздушности и лёгкости идиллий –
При этом сам до срока не завянь-ка!

Из старого
Пастух Ла
https://stihi.ru/editor/2021/11/10/995

Мы мельтешим, стараемся, стрекочим,
От немоты избавиться спешим,
Из клеток одиночеств, рифм и строчек
Мы рвёмся, из мычанья многоточий,
Быть может, не великой, но души.

Как часто наша фраза кривобока,
Банальна и пуста, как небеса,
Как часто мы у самого порога
Вымаливаем ветерка у Бога,
А гений раздувает паруса!

И смысла нет вослед его кормы
Бежать гурьбою с невесёлым гамом.
Ползти в пыли… Пускай о том же самом
Он скажет лучше,
Но не так, как мы.

На тему кораблекрушений

Мы мельтешим, стараемся, стрекочем,
А гений раздувает паруса,
И нам гримасы корчит, между прочим,
И дразнится, мол, случай твой просрочен,
И ты стишки пописывать бросай!

Как часто тянет фразой кривобокой
Вслед со свирепой страстью запустить,
Чтоб понял гений: накипело столько,
Что мощи всей кормы его широкой
Не хватит судно на плаву спасти.

Пойдёт ко дну от кривобокой фразы.
Она запутается в парусах
В приливе поэтических экстазов.
Удар! Удар! – и мачты набок сразу,
Всё в плот «Медуза» обратить грозя.

Ужасные трагедии на море!
Сидел бы дома, попивая чай!
Нет! пополнять собою трупов горы
Он так и рвётся, свой конец ускорив,
По рации крича и «sоs» стуча.

И смысла нет вослед его кормы
Бежать гурьбою с невесёлым гамом.
На ней повиснув, судно накренить,
В итоге - кормовых акул кормить,
А лучше радовать собою маму.

Колокольчик – белла-белла,
Белла-белла-белый стих.
Лепестками зазвенело –
Всплеск эмоции настиг.

Белла-белла-колокольчик
Бол-болтает язычком.
Не болтай, побудь-ка молча –
Нет, болтает ни о чём!

Всё на свете было-было.
Было – да перевелось.
Белый стих изящным стилем
Задаёт один вопрос:

А куда всё это делось,
Белла-белла-белла-звон!
В колокольчиковый шелест
Ты по-прежнему влюблён.

Боли-боли – к прежней боли
Новой боли не добавь.
Поле-поле пропололи,
В землю замертво упав.

Пали-пали – в поле пали –
Только в дали взор раскинь –
Пробиваются, как память,
Колокольчиков ростки.

А дождик шёл-шёл-шёл,
Буквально лил.
Ни зонт, ни капюшон
Не помогли.

Гремел по крышам дождь,
Тонул в траве,
Что людям непригож,
Рыдал-ревел.

А что поделать мог?
И рад бы он,
Чтоб не прохожий мок,
А юный клён.

Хотел бы стадо туч
Угнать в луга,
Быть к месту, на посту,
Земле слуга,

Чтоб к листьям-лепесткам
Струился сок,
И воздух трепетал,
И жар не сёк.

Но ветер гнал-гнал-гнал
Его стада
Сюда, на город к нам,
А не туда.

Луга просили пить,
Их мучил зной,
Но рвался псом с цепи –
Дул ветер злой.

Серый волк выходит на охоту –
Завели скотину для чего-то.
Нежные овечки и коровки
Так и жмутся к человеку робко,

Что от человека толку только:
В буднях дней мы ходим без двустволки.
То ли дело волки: каждый миг
Зубы волк оскаливать привык.

Для него не писаны законы:
Хвать кого-нибудь – и в лес зелёный!
И не обязательно овечку –
Волк и человеку враг извечный.

В древние поры нас гибла масса:
Ценит волк не интеллект, а мясо.
Так что на пленере, живописцы,
Осторожней увлекайтесь кистью.

Но в валежниках, меж дёрнов-тёрнов
Волк – он не рождается матёрым,
И волчатам, озорным-игривым
Ведомы и добрые порывы.

Нос поранишь о торчащий сук –
Будет опыт выживать в лесу,
Но щенку, с каким бок-о-бок в ночь
Грелся – не ударишь лапой в нос.

Ты, природа, чУдна и чуднА!
И царишь над миром ты одна,
Над землёй, над нами, над волками,
Что решишь – незыблемо, как камень,

И загадки сыплешь, как из сита –
Темы разболтавшимся пиитам.
Просто нынче, на дороге долгой
Пёс попался – так похож на волка!

Лёгкий лист сорвался с дерева
И летит.
Он для дерева потерянный,
С ветром слит,

Свит со струями холодными
И несом
Завихрёнными полётами –
Колесом.

Ветер мастер мир закручивать,
Как спираль,
В вышину круги колючие
Набирал,

Зажигал свирепо листьями
Рок-н-ролл,
Небо твистами неистово
Пропорол.

Ничего не хочу. Ничего.
Опустила прискорбно чело.
Твёрдый дух и размяк, и просел,
И безвольно теку, как кисель.

А ведь крепкая девка была
И жила, закусив удила.
Перегрызла, похоже, узду,
А считала – духовно расту.

Нет узды – значит, нечего грызть.
Не моё – возбуждающий риск.
Мир летит, и расколот, и пуст.
Под откос без удил и без узд.

Красивое имя – Владимир.
Как дымчато-влажный кристалл.
Из нашего века глядим мы
В тот век, что на десять отстал.

На тысячу лет. И всё так же
Над нами клубят облака.
Сухая земля так же жаждет
Дождей, как в былые века.

Всё будет. И Дикое поле.
И страшное иго татар.
Наш край не впервой обездолен,
Прия за ударом удар.

Но будет звезда в поднебесье
Над Русью и ныне, и впредь
Благою Евангельской вестью
В призывной надежде гореть.

Будь Богом народ наш отмечен,
И будь православною, Русь!
И князь принимает на плечи
Решения мощного груз.

Полосатый-полосатый
Плат простёрся в небесах.
Это радуга, девчата –
Ах!

Ах, как ярко, ах, как жарко
Ленты радуги горят!
Отвести от плата жалко
Взгляд.

Ветер-ветер! Он игриво
Плат раздёргал вкривь и вкось.
Ветер-ветер! Нам обрывок
Брось!

Брось на ленты – до чего же
Вьются радостно в косе!
Мы на радугу похожи
Все!

https://stihi.ru/editor/2021/06/01/2657

А море только пенилось и ржало,
Как сотня одичалых скакунов,
И камни перекатывало шало,
От берега отбрасывая вновь.

Мутило рябь вблизи скалистых рифов,
Фонтаны брызг выкидывая ввысь,
И чудилось, что тысячи сизифов
Отчаянно из недр его рвались –

Карабкались по обводнённым склонам,
Упрямо вверх толкая валуны,
Но море наступало разъярённо
Всей силой обезумевшей волны.

И руки их, что прежде были крепки,
Бессильно разжимали пятерни,
А море превращало камни в щепки
И множило бессмысленные дни,

И снова дно переминало нервно.
Потом смолкало враз – и ни гу-гу.
И полный штиль. И тишина безмерна –
А женщина ждала на берегу.

Сизиф

А женщина ждала на берегу,
Где, камни перекатывая шало,
Сизиф три короба наобещал ей,
И полный штиль. И больше ни гу-гу.

Но ждёт она. Не верит, что Сизиф
Известный лжец. И даже сам не помнит,
Чем прогневил божественные сонмы
И что наврал, серьёзно разозлив.

И что с того? Ну, катит он валун,
Прекрасно понимает: не докатит.
Сорвётся камень. И с какой же стати
Расстраиваться? Повздыхай и плюнь.

Спускайся вниз, расслабившись попутно,
Бессильно разжимая пятерни,
И снова камень нА гору тяни,
Аттические вдохновляя лютни.

Туда-сюда. А женщина стоит!
Стоит и ждёт, переминаясь нервно .
И мучается от душевных терний,
И тяжкий камень нА сердце таит!

И мнится ей: по обводнённым склонам
Сизиф вскарабкается к ней вот-вот,
И с ним она среди бурлящих вод
Найдёт блаженство в сердце опалённом.

А море только пенилось и ржало,
Как сотня одичалых скакунов –
Смешно ему. Однако вновь и вновь
Ей выражало искреннюю жалость.

О жизни

Морское дно переминалось нервно,
Земные дни бессмысленно текли –
Куда? Зачем? Имеет смысл, наверно,
А может, не имеет для Земли.

И бегают по суше человечки,
А море только пенится и ржёт,
И, разъярённо разевая рот,
Внушает назидательно-зловеще:

«Бессмысленно земное бытиё.
Вон. Гляньте, как стараются сизифы,
Как лезут на скалистый бастион
Без крепежа, без лестниц и без лифта!

А как залезут – к чёрту смою их!
И смою вас. Давайте добровольно.
И со скалы под общий визг и крик
Бросайтесь вниз. Ко мне, в морские волны.

Да! Руки ваши прежде были крепки,
Но нынче разжимайте пятерни!»
И люди от отчаянья ослепли.
И им никто не крикнул вслед: «Вернись!»

Потом цивилизация другая
Пришла на смену прежней, и цвели
Для новой жизни рощи и луга, и
Все радужные радости земли.

А море – подобрело море, что ли? –
Но не прельщало утопиться в море.
А может, догадалось: и без смысла
На радужной земле пожить не кисло.

Ирида в Ирии живёт,
А Ырка – в чёрной чаще.
Ириды многоцветный свод
Сияющий, блестящий.

А Ырка юркает в кустах,
Как урка, глазом зыркает,
Мигнёт – парализует страх,
Согласно козням ыркиным.

Кто в чернобыльник забредёт,
Наскоком Ырка – пырь-ка!
Сучок-дрючок из кочки дёрг! –
И с ним в атаку пылко.

Ирины юные цветут
Среди лиловых ирисов.
Пока не видно Ырки тут,
Они спокойно выросли.

Иринам-девам прелесть лент
Ирида подсказала:
Взметнула разноцветный шлейф,
Зелёный-жёлтый-алый.

Ирины бродят по лугам,
Все, как одна, красавицы,
А злобный Ырка-хулиган
Пускай в болото свалится.

Грех «Ирка» называть Ирин
И поминать вампира.
В ответ, Ирина, говори:
«Не Ырка я, а Ира».

Блажен в златом кругу вельмож
Пиит, внимаемый царями.
Владея смехом и слезами,
Приправя горькой правдой ложь,
Он вкус притупленный щекотит
И к славе спесь бояр охотит,
Он украшает их пиры,
И внемлет умные хвалы.
Меж тем, за тяжкими дверями,
Теснясь у черного крыльца,
Народ, гоняемый слугами,
Поодаль слушает певца.

А. С. Пушкин

Призыв к ненасилию

Блажен в златом кругу вельмож,
Кто на вельможу не похож.
А то вельможи да вельможи!
И день, и ночь одно и то же!
Всё их «веление» и «может»
Кого из нас не покорёжит?!
Командуют в златом кругу!
Дай, золото с них состригу!
Я одного на днях постриг –
Какой же тут поднялся крик?!
«Я, - говорит, - вельми можаху!»
Я с горяча его и жахнул.
И вот теперь в тюряге стыну.
Не спорь с вельможами златыми!

Народ

Теснясь у черного крыльца,
Народ, пиитом вдохновлённый,
К тому души порывы клонит,
Что лирою он набряцал,

За двери тяжкие быв вхож,
Блажен в златом кругу вельмож
И в поэтических речах
Вкус притуплённый щекоча.

Народ, гоняемый слугами,
Привык, что он тут нелегально,
Но звуки голоса пиита
В такие свитки были свиты,

В такие пышные гирлянды,
Что разбудили элефанта.
А может, русского медведя.
Медведь-шатун ужасно вреден.

Нацелились в вельможный круг
Коса, топор, верёвка, крюк.
Коса на камень, камень точит
Топор, и сам тяжёл и прочен.

А если вспомнить про кистень –
От «круга» не осталось стен.
Ну, было дело! А пииты
В дуэлях, говорят, убиты…

Пииты

Приправим горькой правдой ложь,
И – ложку в рот. Терпи, вельможа,
Жуй, что пиит тебе положит,
А после горло прополощь.

Всё, что пиит тебе засунет
В восторженно открытый рот,
Глотай не глядя, ибо всуе
Высокий слог не подведёт.

Пиитам ведомо, что можно
Глотать, а что не стоит есть.
Пиитам верь и опорожни
Ты в ложке поданную смесь.

Смех и слёзы

И внемлет умные хвалы.
А больше расточает сам их.
Пиитам Боже повели
Владеть и смехом, и слезами.

И исторгать потоки слёз.
Смеша, смешать их с остроумным.
А тот, кому не удалось –
Тот с голоду давно уж умер.

Неисчислим запас острот –
Их тысячи и миллионы.
Он мажет их на бутерброд
И с лёгким подаёт поклоном.

И щедр на угощенье он,
Пиит, внимаемый царями.
Убьют – цари немедля в стон:
«Какого гения теряем!»

Аллитерация

Он украшает их пиры,
Он пишет оперетты.
Перо поэту в те поры –
Пырнуть и опереться.

Пираты, перлы, где порок
С прекрасным вкусом писан!
Писать и про пираний мог,
И про предмет Париса.

Приправы правды, перец лжи
И пряность слёз и смеха!
Пари, поэт! Поэт, пиши,
Пока главой не съехал.

Куда-нибудь дорога приведёт…
О трудностях пути скорбеть не стоит.
О дискомфорте сожалеет тот,
Кто не влеком призывною звездою,
Кто не знаком с привычкою простою
Шагать беспечно, голоден ли, наг,
С закатными лучами сухостоя
Набрать – и прогорит в костре сушняк,
И снизойдёт покой блаженный – лишь приляг!

И крепкий сон, и чуткий – встанешь бодрым
И лёгким, словно в облака взнесён,
В глаза восходу радостно посмотришь,
И хочется опять за горизонт,
Узнать, что там. Где столько видеть солнц
Ещё грядёт, рассветных и закатных,
И столько раз проваливаться в сон,
И столько раз выныривать обратно,
Чтоб мир прекрасный обойти пешком стократно.

Выглядывает между листьев ландыш,
Такой неброский,
Такой бубенчатый, такой приглядный,
Таким горошком!

Туда, в зелёный мир приоткрывает
Лесные тайны
О всякой, населявшей дебри твари.
И в дебри тянет.

Туда, в зелёный мир, древесно-древний,
Где дремлет леший.
Глаз приоткрыв, подкидывает ребус –
Себя потешить.

И ландыш знает! Все отгадки знает.
Как колокольчик,
Звенит – и серебрится трель лесная
Средь мхов и кочек.

И он подсказывает – только тише!
Не то лесные звоны не услышать.
Он сквозь прозрачность мая
Всё видит-понимает.

От сердцевины по спирали
Цветок закручен, как педали
Велосипеда. Конструктивен
И крепок, что слоновий бивень.
О розе я. Меня Гафиз
Низринет с минарета вниз.

Зато, без вздыбленных конструкций,
Клематис прост. Открыт, как блюдце.
Простёрты, как объятья друга
Шесть лепестков его упруго.
Меж них - наивный круглый глаз,
Смеясь, таращится на нас.

Ну, а соцветия сирени -
Прибой, бурлящий в белой пене.
Всё - в беспорядке, всё - вразброс.
Куда до конструктивных роз!
В прибой сирени, в глубину
Восторженной душой нырну.

Лазури небесной в фиал кинь!
Лей взор – хладный пламень фиалки…

Звучала, дрожала, текла душа
Мерцающим жемчугом ландыша…

Так звуки летящие вылили
Стремительность линии в лилии…

Так выточен мрамор Паросса
Живою и трепетной розой…

Свет солнечный в скалах гор сгинул –
Из скал расцвели георгины…

Кашмир-город через гор тень зиял –
Наш мир возгордился гортензией…

С резным оперением ястреба
Сравнить нам осмелиться астры бы…

Похоже, росою, как сахаром,
Прохожих осыпала сакура …

В печальной и чистой Сюрени
Печать аметистов сирени…

А раньше – вояж у нас в Турцию,
Оранжевую, как настурция.

В одной семье жили папа, мама и дочка. Папа и мама хотели, чтобы дочка играла на пианино. Они пошли в магазин, а там только чёрные пианины. Продавщица говорит: «Не покупайте!», а они всё равно купили. На следующий день дочка стала играть. Играла-играла, мама говорит: «Хватит играть на чёрном пианино!», а она не может остановиться. Потом остановилась, а мама лежит на полу мёртвая. «Скорая» приехала, говорит: «А у неё крови больше нет!». На следующий день дочка снова села играть. Играла-играла, папа говорит: «Хватит играть на чёрном пианино!», а она опять не может остановиться. Потом остановилась, а папа лежит на полу мёртвый. «Скорая» приехала, говорит: «У него тоже крови нет!». Дочка побежала в магазин, говорит там продавщице: «Заберите пианину!» А продавщица говорит: «Купи топор!» Дочка купила топор, пришла домой и стала рубить пианину, а оттуда ручей крови потёк! Дочка разрубила пианину до конца, а там мертвец лежит! Это он всю кровь пил!

"Пищеблок", Алексей Иванов

Жила-была одна другая дочка. И папа-мама купили ей чёрный рояль. Хотели розовый, но розовых не было. Но дочка всё равно обрадовалась и думает: «Вот как хорошо, что рояль, а не пианина: подниму на рояле крышку, и будут струны всем на обозрение, а музыка на весь дом». Поднимает она крышку, а в рояле-то никаких струн – а чёрная яма во весь корпус, глубокая-преглубокая, и ведёт она в чёрную неизвестность. Хотела дочка крышку захлопнуть, а та не опускается, а сам рояль вдруг задвигался на своих колёсиках-то, заездил по полу, клавиши оскалил – и давай за дочкой гоняться по всей комнате и клавишами клацать. Дочка – туда-сюда, за маму, за папу, а рояль подъезжает, и ам! – маму в яму. Потом – ам! – и папу в яму. «Скорая» приезжает, а рояль – ам! – и «Скорую» в яму. Дочка выбежала из дома, бежит в магазин: «Дайте топор!». А продавщица говорит: «Топоров нет, купи молоток!»
Дочка думает: «Молоток топора меньше – оно и лучше: на оставшиеся деньги гвозди куплю, крышку к роялю приколочу, чтоб не открывалась!»
Куда там! Рояль затрещал, заскрежетал - вырвал гвозди, и опять за дочкой!
Дочка опять в магазин: «Заберите у меня рояль!» А продавщица говорит: «Рояль, раз купила, нельзя забрать. Его только на пианину можно поменять». И повесила дочка объявление: «Меняю рояль на пианину».
И увидела объявление та ещё дочка, пианина у которой. И думает: «Как хорошо! Сменяю свою пианину с мертвецом на рояль, рояль же лучше!» А топора у той дочки не было: в магазине же нет. Вот пианина у неё и осталась. И покатила она пианину к другой дочке. За роялем. А та дочка уже рояль катит. И встретились они на улице. А мертвец высунулся из пианины и думает: «Вот как хорошо: рояль же лучше. Перелезу в рояль и буду тогда ещё больше крови пить!» Открыл у рояля крышку, а там яма. Он в неё как провалится – тут ему и крышка!
А рояль оглянулся, увидел народ на улице – завертел колёсиками и поехал. А все от него разбегаются, а он едет, клавишами стучит: «Ам! Ам!»
Всё попрятались, а из репродуктора слышится: «Внимание-внимание! Закрывайте окна и двери! Чёрный рояль едет по вашей улице!», а потом: «Внимание-внимание! Закрывайте окна и двери! Чёрный рояль приближается к вашему дому!» А рояль всё едет, едет. И сейчас ещё едет. И хоть сейчас может приехать. И, может, уже приехал.

Забор уже не дерево.
Был деревом – но слажен
Теперь в решётку, сделанный
Из деревянных плашек,

И вертикально полосат,
И квадрату предан,
Он разделил собою сад
Соседа от соседа.

Он застолбил владения,
Стал стражем на границе.
Теперь он с каждым деревом
Ругается-бранится:

«Велик мой труд, граница тут,
Куда же проросли вы?!»
А только сквозь него растут
Побеги тернослива.

И тянут ветки яблони
Над крашенной зубчатой
Поверхностью – ослаблена
Защита у солдата:

«Я не пущу!» - поди прищучь
Ты корни у малины.
Те под забор ползут, аж жуть! –
И в этом не повинны.

И дуб кидает жёлуди
Соседу между грядок,
И озорно, и молодо
Дубки растут – и рады.

Сныть, одуванчик и осот–
Забор им не помеха –
В соседский лезут огород
С беспечным юным смехом.

Как оборону ни держи,
Природе не прикажешь:
Через забор прорвётся жизнь,
И зря не стой на страже!

Про сосну, про кедр и можжевельник
Сочиняется легко, наверно,
Погрузившись в мир душистой хвои,
Выбрав ель царицею лесною.

Это царство тёмно и глубоко,
Наше проницательное око
Не пронзит его – а лишь утонет,
Не заметив, как, в его ладони.

Там ступать по кочкам осторожно
Надо, тихо – разбудить же можно,
Скажем, лешего – но ель-царица
За тебя должна же заступиться!

Невозможно, чтоб не заступилась!
Вся надежда на лесную милость
И на лапник ласковый еловый,
Что порой цепляет, словно ловит.

Гладит, утешает заплутавших,
Мол, по чащам осторожней шастай,
Уважай дремучие законы!
Добрый лес, хороший твой знакомый.

Ах, воля-воля-волюшка,
Ничто меня не держит!
Я по родимой волости
Хожу, как в море стерлядь!

Как заблагорассудится –
Налево да направо –
Я по родимой улице
Топчу шуршащий гравий!

Шуршите да скрипите вы,
Дома, деревья, гравий!
Таращьте зенки, зрители,
Собравшись всей оравой!

Ах, сорвалась – мне что до вас?
А вам я по плечу ли?
От мира ни пинков, ни ласк.
Ни замка, ни лачуги!

Не слажена, не сглажена
Любовь и – дунь! – погасла!
Эй, расступитесь, граждане –
Я, вольная, опасна!

Счастье не любовью ли измерим?
Я была супругой ненаглядной.
Но настигло чёрное заклятье,
Обратило Арысь-поле-зверем.

Зыбко человеческое счастье -
Заколдована я злобной ведьмой.
Мне в окно к супругу постучаться,
Колыбельную бы сыну петь мне!

Постучусь заветной ночью поздней
Я в окно любимому супругу.
Пусть он голову наотмашь срубит
Злобной ведьме – и развеет козни.

Только муж глядит в окно кручинно,
Где блазнится Арысь-поля шкурка,
И не понимает, в чём причина,
Почему так сердце бьётся гулко.

Муж не верит осторожной мамке,
Той, что носит мне кормить младенца,
А меня леса всё дальше манят,
Тянут остывающее сердце.

И бродить мне в тридевятом царстве,
И взирать мне из небесной сини,
И, не в силах ведьмино коварство
Одолеть, с тоской смотреть на сына.

Ах, гусельки яровчаты
Таинственно рокочут да
Играют да играют:
У гуслей жизнь такая!

Как ни печально-грустно –
Забыты нынче гусли.
Сегодня где вы, где вы,
Гуслярные напевы

И стройные былины,
Что гусляры плели нам?!
А ведь когда-то Русь
Их знала наизусть!

Но гусельки яровчаты
На времена не ропщут, нет,
Играют вон как, вон как –
Затейливо да звонко!

Жил в Новгороде молодец,
Садко-купец, певец, игрец
Горазд он был на гуслях
Задорно да искусно!

Так весело играл Садко,
Что расплясался царь морской,
А морю эта пляска
Грозила бурей тяжкой.

А гусельки яровчаты
Звенели пальцев росчерком,
А струнами служили
Тогда тугие жилы.

А на морях ладьи гребли,
Шли с парусами корабли,
Беда-беда на море,
Спасенья люди молят.

И раз! – на самый страшный шквал
Садко все струны оборвал,
Уняв царя морского,
И буря стихла скоро.

А гусельки яровчаты
На гусляра не ропщут-то:
Он после, честно слово,
Натянет струны снова!

Хотя сильна морская рать,
А будет снова он играть,
Звончей, искристей, веселей,
Подальше от морских царей,

А не забудем мы былин,
И сказы в сердце сохраним
Пускай проходит время,
И сотни поколений.

А гусельки яровчаты,
Чего, казалось, проще-то? –
Играют да играют
Над нашим русским краем!

Он орёт на всю деревню!
Это он зарю зажёг,
На огонь похожий гребнем,
Краснопёрый петушок.

КукарЕку-кукареку!
Знайте, что порой ночной
У курятника прореху
Подглядели лис с лисой.

Из лесов крадутся волки,
В темноте глаза горят.
Чутким носом только-только
Обнаружили ягнят.

Что-то филину не спится,
Раскрывает хищный глаз.
И проворная куница
Между веток пробралась.

Но ещё восток сиренев,
Лишь предутренний туман –
А кричит на всю деревню
Храбрый петька-горлопан!

И смущённо волки в чащи
Лезут, позабыв ягнят,
И, не солоно хлебавши,
Лисы в норы норовят.

Филин в панике: «Неужто
Утро?!» - и скорей в дупло,
И махнул кунице шустрой:
«Удираем! Рассвело!»

Отступают злые силы,
Просыпается народ,
По дворам заголосило –
Звонко петушок поёт.

Он поёт! Поёт, не дремлет,
Спозаранку будит всех.
Потому петух в деревне
Самый первый человек!

Наша жизнь – одно мгновенье,
Лёгким взлётом дорога.
Мы покроем белой пеной
Наших зонтиков луга.

Мы рождаемся от солнца,
Ореолу сферы чьей
Мы подобны: Бог нас создал
Вроде солнечных лучей.

Мы рождаемся от ветра,
С ветром схожи: он летуч,
Словно пухом, застит светлый
Солнца лик завесой туч.

Мы рождаемся от ливня,
Побуждающего нас
Расцветать неприхотливо
Там, где только случай даст,

Где ромашки и левкои
Полевые не цвели -
Мы питаемся любовью
И усердием земли.

А любовь – она без края,
Из огня земных глубин
Прорываясь, не сгорает
В тех, кто любит и любим.

И подхвачены любовью,
Мы отринем тяжесть дум,
Взмоем в небо голубое –
Только дунь!

Мне ёлка перегородила путь.
Упавший ствол ногой не отпихнуть
Не обойти: кругом еловый лес.
Нет, что, скажите, я забыла здесь!

Какого чёрта забралась сюда,
Где много шансов сгинуть без следа,
Где волки и медведи, все твердят,
По запаху отыщут и съедят!

Где звуки странные приводят в дрожь,
Где то и дело льёт за шкирку дождь,
И даже если в лес привычно вхож –
Когда-нибудь не выйдешь: пропадёшь.

Сидеть бы дома, попивая чай,
Стишки пописывая невзначай,
Оттачивая благородный слог:
Отточится у тех, кто приналёг!

Но нет. Сквозь ёлку лезу напролом
Не страшен мне ни дождь, ни град, ни гром,
Ни шаровые молнии в грозу –
Я по стволу еловому ползу,

Проваливаюсь меж упругих лап,
Меж веток – и в меня одна впилась,
И у земли, в еловой глубине,
Зубастый сук порезал ногу мне.

Домой! Домой, немедленно, скорей,
От ёлок, от волков и медведЕй!
Проваливаться с мягким звуком «плюх!»
Не в колкий лапник, а в перинный пух,

И мокнуть, не упав в болотный плен,
А лёжа в ванне, в неге мыльных пен.
Ах, я уже молчу про унитаз,
Любым кустам который фору даст!

Смолистый дух и леса аромат
Невзгодами пути, конечно, смят,
Но, знаете ли, с некоторых пор
Я, отправляясь в лес, беру топор.

И топором спокойно – тюк да тюк –
Я за одним другой срубаю сук,
За веткой ветку, тех, что подлинней –
И глядь, сквозь лапник тянется туннель.

Под елью пробираюсь, не спеша,
И снова полнозвучна, хороша
И увлекательна лесная жизнь,
А ветки с сучьями – костёр сложить.

Пусть полыхает в мареве ночи,
Бросает искры и, как пёс, урчит,
А вздумает полакомиться волк,
Отпрыгнет от огня: «Ну, нет, уволь!»

В лабиринт осинника-березника
Загляни-ка,
Где таится жарая да резвая
Земляника.

Нам с тобой подмигивать украдкою
Дерзко станет.
Нам с тобой её, такую сладкую,
Пить устами.

И уста в уста! И как впечатались -
Чтобы насмерть,
Чтоб до дней последних, чтобы счастливо,
Чтоб для нас мир!

Чтоб для нас одних поляны ягодой
Рдели зрелой -
Щёки земляничной красить яркостью,
Чтоб горели!

Ты, любовь, лесная, потаённая -
Не иначе
В камышах за чёрными затонами,
Счастье прячет!

Где сыскать её, такую шалую?
Сыпь в лукошко
Землянику алую-шершавую
Понемножку!

Ах, к лицу ей стрижечка короткая -
Зое с бирюзовыми глазами,
Что своею лёгкою походкою
Утром на последний шла экзамен.

Я смотрел, пошаливая нервами.
Зоин профиль отражался в окнах.
А экзамен – был он двадцать первого.
А назавтра мир померк и грохнул.

У военкомата мама плакала,
И звучал в оркестре хор небесный.
И пришла вдруг Зоя в белом платьице.
И стояла рядом, как невеста.

А потом состав гремел колёсами,
И сшибались лбами лёд и пламень,
И прожекторАми исполОсаны,
Небеса секли аэропланы.

Где-то Зоя, мама – были, не были.
И дрожит в побитой кружке ландыш
В нашей комнате со старой мебелью…
Вы меня не забывайте, ладно?!

Я вернусь! Вернусь – но сила вышняя
Сталинградское кольцо сжимает.
Зоя, мама! Я зарыт под вишнею.
Как она цветёт в победном мае!

Сколько лет с тобой мы вместе,
Спотыкаемся-бредём.
Осознай, подумай, взвесь ты:
Год за годом, день за днём!

Ты подслеповато жмуришь
Глаз орлиный – перестань,
Витязь мой в тигровой шкуре,
Ты, мой доблестный Тристан!

Леопарды, львы и барсы
Отступали пред тобой,
Мой достойный славы Спарты
Древнегреческий герой!

Ты всегда мигал задорно:
Мол, на подвиг подстрекни!
Неужели мхом и дёрном
Заросли мы, старики?

Нет, инсульт пока не шваркнул
И не доконал инфаркт,
И не съел из зоопарка
Убежавший леопард.

Мы немного впали в детство.
Что же? Груз ушедших лет -
Непреодолимый деспот
И поэзией воспет.

Так споём, мой рыцарь нежный,
Благородный Ланселот,
Как с тобой певали прежде,
Ну, а жизнь – пускай идёт!

Звон –
Звон разбитого бокала.
Вон –
Вон поди, не приглашала.
Плеск –
Плеск вина на белом шёлке.
Лесть –
Лесть, словами зря не щёлкай.
Брось –
Брось твердить пустые речи.
Грёз –
Грёз не надо, не отвечу.
Свет –
Свет на мне сошёлся клином.
Век –
Век для чувства слишком длинный.
Сон –
Сон пройдёт, увидишь, мальчик.
Сор –
Сор долой, нельзя иначе.
Ал –
Ал-прозрачен отблеск винный.
Жаль –
Жаль, неверно карту вынул.

О доблестях, о подвигах, о славе
Не надо – ах, не надо, господа!
Пою о ней, о женщине кудрявой
С глазами цвета колотого льда.

Да, можно покорить и Рим, и Трою
И ко стопам повергнуть белый свет,
Но сердце этой женщины не тронут
Фанфары знаменательных побед.

Она в цветенье яблоневой ветки
И плеск волны морской не влюблена.
Чего ты хочешь, женщина, ответь-ка!
Лишь поглядит загадочно она.

Лишь поглядит бесстрастно и туманно,
Улыбка полумесяцем блеснёт.
Она улыбкой манит и не манит,
С губ не обронит полнозвучных нот.

И холод взгляда слабо и спокойно
Скользнёт, минуя ваш ловящий взгляд.
Как недоступный снег высокогорный,
Как глубоко в земле сокрытый клад.

Ах, женщины, причудливые звери,
Крадущиеся в девственных лесах,
Чью сущность не постичь и не измерить,
Чей вечный образ в сердце не иссяк!

Ах, женщины, вы тайною остались,
И только воспевать нам довелось
Лагуны глаз в мерцании хрустальном
И непокорный завиток волос.

Осторожно ступая, уходит февраль
По намётанным вьюгами снежным коврам –
Век от века он зиму собой затворял
И летел за леса, за поля, за моря.

Там за морем сверкает хрустальный дворец,
Там за морем полярным сияньям гореть,
Там за морем зима в ожидании встреч
Поживает всегда: и доныне, и впредь.

И воротится в мир – зимний жребий такой,
Приласкает мальчонку холодной рукой,
Посулит ледяной и бездонный покой,
А в ответ – взгляд восторженный, полный мольбой.

«Вы служите мне месяцы, рыцари снов!
Вы служите мне преданно – ибо не нов
Круг времён – невозможен порядок иной,
И зиме не бывать легкокрылой весной».

Раз-два-три! Раз-два-три!
Трое нас, посмотри:
Мальчик, девочка, кот,
Снег идёт, снег идёт!

Снег ступает по следам,
Засыпает санки нам,
А кругом дремучий лес –
Как мы оказались здесь?

И без папы, и без мамы?
Рыжий кот нас в сказку манит!
Рыжий кот, как огонёк,
За собою в лес повлёк:

На прогулку спозаранку
Покатился в красных санках,
И за ним, за огоньком –
Мы бегом-бегом-бегом!

Прибежали – вот он, лес,
И полозьев след исчез.
Вечереет. Лес кругом.
Мы в плену его хором.

Тишина – и только снег
На берёзе, на сосне,
Мы нахохлились в клубок,
Каждый чуточку продрог.

Кот мурлычет, трётся носом,
Кот урчит, как будто просит:
Снег пушистый, мягко спать,
Раз-два-три-четыре-пять.

За трубой дымовой
Поживал домовой,
Без особенных дел
Свесив ножки сидел,
С головы и до пят
Бородат и мохнат.
Как построили дом –
Так освоился в нём:
Присмотреть за избой
Кто готов? Домовой!
От пожаров берёг
И чужих на порог
Не пускал: поглядит,
Если вор и бандит –
То с крыльца да взашей!
И хозяева щей
Наливали: ешь, друг,
Без тебя, как без рук.
С маслом испечены
Домовому блины,
И когда завывал
По утрам самовар,
Он уж был тут как тут:
Знал – и чаю дадут.
Ну, а как же не дать?
И порой «бать, а, бать!»
Звали: стал, как родной,
Раз в избе-то одной.
Впрочем, нрав озорной:
Подмывало покой
Потревожить в избе:
Хоть горшок – да разбей!
И пошучивал дед,
Хулиганил нет-нет.
А хозяева: «Что ж
С домового возьмёшь?»
Так и жили семьёй,
Шла весна за весной
Средь хлопот и работ
С колыбель до гробов.
И когда на гроба
Разбиралась изба,
Вместе с этой избой
Умирал домовой.

Февраль – это лыжи
И снежные горы,
Где сердце пронижет
Предельная скорость!

Февраль – это росчерк
Стремительных линий,
Длинней и короче,
Цвет ультрамарина,

Холодные тени
И яркое солнце!
Исчерпана тема –
И пусть унесётся –

О сумраке раннем,
О позднем рассвете,
О том, что за рамой
Хронический вечер,

А утро – да как бы
Всегда в полусне…
Февраль – не декабрь:
Он рвётся к весне!

Февраль – он энергия
Солнца и света,
Февраль – зиму свергнувший,
К лету воздетый:

Протянуты руки,
Распахнуты крылья,
И ветры упругие
Заговорили,

Снега зашуршали –
И лыжником март,
Весёлый и шалый,
Нацелен на старт.

По теории Клёсова
Гаплогруппами игрек
Шар земной исполосанный
Наподобие тигра.

Чёрно-бело-полосицей
Человечество пегое
Так по миру и носится,
Суетится да бегает.

Поползли жизни хрупкие
То южней, то восточнее,
Расселились то группами,
То отдельными точками.

И, как мыслилось автором,
ДНК изучавшим,
Все когда-то из Африки
Вышли в поисках счастья,

Лучшей доли, спокойствия
И защиты от голода.
Их истлевшие кости и
Разбирают биологи:

Что за игрек заигрывал
С беспощадной природой,
Был ли он жизнью избранный,
Или тщетная проба.

Мы пока что везучие:
Наши батюшки выжили,
Пусть их пробами мучили,
Дожимали до ижицы.

Мы пока уцелевшие,
Продолжение праотцов,
По такому же лезвию
Ходим, хоть и не нравится.

Ищем доли и сытости,
Бьёмся-рвёмся-торопимся,
А напасти всё сыплются,
Разверзаются пропасти.

Но случается изредка,
Что подмажет колёса нам
Гаплогруппами игрека
По теории Клёсова.

Цыпы-цыпы-цыпы-цыпы,
Сыплет-сыплет-сыплет-сыплет
Снег сухой, колючий, хрусткий,
В мире пусто-пусто-пусто.

Куры снежные, те самые,
Что украли Кая с санками,
Ожидая крошек хлеба
В замке снежной Королевы.

Королева кормит пташек,
Сыплет снег из рукава.
Вон они мальчишку тащат –
На престол короновать.

И она за счастьем гонится –
Одиноко ей, покойнице,
Без души родной и преданной:
Счастье! Счастье ей неведомо.

Милый мальчик, не печалься –
Подарю тебе я царство
Из торосов и заносов –
Ледяных кристаллов россыпь!

Видишь, грани как отточены –
Дни и ночи, дни и ночи не
Замирала – море черпала,
Долила до блеска зеркала!

Я корону украшала
Для тебя, усталый мой,
Хризолиты и опалы
Под хрустальной бахромой.

Я тебя венчаю, нежный мой,
Погляди – снега безбрежные,
Погляди – искристым пологом
Скрою всё, что было дорого!

Всё далёко, только снится,
Станем вечно отдыхать!
Опустите Кая, птицы,
Тихо в снежные меха!

Чтобы тихо-тихо спали мы,
Снег укроет одеялами,
Снегом сыплет-сыплет-сыплет,
Цыпы-цыпы-цыпы-цыпы…

Навалило снег за зиму –
Просто невообразимо!
Так и тонешь в белой вате –
Экскаваторов не хватит!

Маша-Даша-Гаша – трое
Ледяную крепость строят,
А концерн из двух Марин –
Замышляет лабиринт!

И подмога подоспела:
Кто, в снегу обледенелом,
Накатавшись по горам,
Подвалил на помощь нам,

Нос рукой от снега вытер?
Вася-Ваня-Веня-Витя!
Лепят замок – лёд литой
Не растает и весной!

Нарастая постепенно,
Высоко взлетают стены,
Друг на друга пять рядов –
И дворец почти готов,

И зубцы, и купола,
Сверху башня, как стрела,
А внизу заледенели
По-хрустальному туннели:

Две Марины под стеною
Лабиринты дружно роют,
Лишь видны в снегу глубоком
Ярко-розовые щёки.

Не узнали бы случайно
Роковую нашу тайну:
Из норы в нору ведёт
Очень хитрый переход.

Кто не сведущий, раз тридцать
Может страшно заблудиться!
Эй, не выдай, кто смешлив –
Чтоб раз тридцать не нашли!

Мы в волшебном королевстве –
К нам пожалуйста не лезьте!
___

Только дворник дядя Саша
Вдалеке лопатой машет
И во рту гоняет хмуро
Замусоленный окурок:

«Мне, ребята, как на грех,
Надлежит расчистить снег.
Извините, но – работа!»
И раскидан снег в два счёта.

Стены-башни-купола –
Крепость будто не была…

Белоснежными вихрями
Завезена,
Налетела и выкрала
Время зима,

И над миром трепещущим
Зимняя власть –
Знай, метелями плещется –
Тешится всласть!

И декабрь – самый первый
Из преданных слуг,
Выступает – и меркнет
Рассеянный луч.

Было, не было солнце –
Забыла давно,
Морок синий и сонный
Навис надо мной.

Охватил тяжкой дрёмой,
Сознание смял.
День творения ровно:
Лишь стылая хмарь!

А декабрь нескончаем –
И не превозмочь!
А декабрь – он печален
И прячется в ночь!

Волчьи жуткие ночи,
Конец декабря!
Лёд по рекам не прочен –
Лишь бег ускоряй,

Забивайся в каморку –
Встречай новый год.
Рухнет прежний в осколки –
Зима соберёт.

Разбредались люди по равнинам,
Обходили пустоши и горы,
Думали победно и ревниво:
«Эту землю мы заселим скоро!»

Нет, не думали, а просто жили,
Приспосабливались к жизни бренной,
И охотились по мере силы,
Собирали травы и коренья.

Род людской, как древо, разрастался,
Ветви простирал на юг, на север,
На восток, на запад – дальше, дальше
Семена своих потомков сеял.

Потому что зеленели листья,
Распускались алые соцветья,
Радовало то, что было близко –
Не былые корни человечьи.

Кто там помнит их, в земных глубинах,
Давших ток живительный природе?
Изначально бывшее единым
Разделяется и прочь отходит.

Вот и разделились. Брат от брата.
Брат на брата в сердце злобу копит.
Все из корня общего когда-то
Выросли – и выставили копья.

И пошло! Захват, грабёж и рабство –
И бахвальство на стенах гробницы.
И Господь, добру учивший, распят,
И от жарких битв земля дымится.

И ничто разлад не успокоит
А ведь было древо – и какое! –
Простирало над землёю ветви,
Прославляемо Заветом ветхим.

Мир исхлёстан и перекорёжен,
Злые страсти не преодолимы.
Позабыв о заповеди Божьей,
Мы ступаем по тропе звериной.