Я читала у Корнея о козе его рогатой
И о ёлочке мохнатой. Вроде ж, детские стишки.
И никто не предлагал мне самый лучший чай из мяты
И психологов впридачу. Видно, не было таких.

А во сны являлось что-то, что бодалось и кусалось,
Что имело десять ножек, и, возможно, десять спин.
Я ночами просыпалась… И кого такая малость
Волновала , удивляла? Говорила мама: «Спи!»

Мне сегодня часто снится тот рогатый Закаляка.
Непонятное, чудно́е… Что-то страшное… Ой-ой!
Я рисую дом с трубою, а оно идёт из мрака
Страхов детских и недетских, тянет в бездну за собой…

Вишня зреет, а мама твердит: «Наблюдай-ка,
Чтоб скворцы не склевали большой урожай».
Мне шесть лет, я – прелестная мини-хозяйка,
А меня записали ещё в сторожа.

Я нашла старый таз, приготовила палку,
Вижу стаю скворцов – и кричу, и стучу.
Мне неспелую вишню для птичек не жалко,
Я своё охранять от вандалов учусь.

Вишня зреет и зреет, а птицы наглеют,
Никакого нет слада с оравой такой…
На траве собираю остатки трофеев,
Ем, на кроны деревьев взирая с тоской…

Час пришёл! В небо тянется длинная лестница.
Я стою на земле, вишню спелую жду.
С бело-синим бидоном в цветном поднебесье
Мама ягоды рвёт в нашем старом саду…

На варенье хватило, в графины – излишки.
Что осталось для птиц? Залезай да проверь…
Вспоминаю, как сон, вкус поклёванной вишни,
Что рубином казалась в зеленой траве.

Иду по дороге, ищу полосатую зебру.
Деревья глядят на меня и, наверно, не видят.
Лишь птицы-секунды летят в захмелевшее небо,
Чтоб время скатать в бесконечный пергаментный свиток.

А птицы летят, превращаясь в абстрактные точки,
И так получилось, что птицам со мной по дороге.
На мокром асфальте – осеннее солнце в кулёчках,
Вот только его мне приятно и видеть, и трогать.

Давно надоели ненужные старые сплетни,
Тону я в потоке излишних советов-напутствий…
А время спешит, исчезая бесстрастно, бесследно…
Я снова надеюсь, что птицы-секунды спасутся.

Ты – на вишне, я – под нею.
На двоих –одно ведро.
Май был в этот год суров.
Урожай найти сумеем?

Мы стараемся с тобою,
Но мороз, седой прохвост,
Не пришей кобыле хвост,
Всё заледенил «с любовью».

И в посудине чуть слышно
Болтыхаются на дне
С нашим «ох!» наедине
Раз, два, три… четыре вишни…

Оборону держим вместе…
Внуки спросят:
–Как дела?
–Вишня нынче подвела.
Прошлогоднюю доешьте!

Вишнёвую прокалываю кожицу.
Эй, детвора, на вишню налетай!
А ягода – в таз медный шмяк! – кукожится,
Куда её девалась полнота?

Я зверски выколупываю косточки,
А вишня – кровь! Уж больно хороша!
Рубиновыми брызгами исхлёстаны
Моё лицо и руки, и душа.

Я будто бы снимаюсь в фильме ужасов,
И даже страшно стало мне самой.
Над тазом возвышаюсь неуклюже я,
Как злой вампир, как вурдалак смешной…

А через час варенье мирно варится,
В тазу бурлит и что-то шепчет мне.
А я снимаю пену, вся в испарине…
Но творчеством довольная вполне.

Варенье разливается податливо
По банкам, излучая аромат.
Я – дачница азартная, заядлая,
Вампиром буду десять дней подряд.

Раз! – и пропало солнце. Раз! – и оно пропало!
Тучи, седые тучи всё изменили вмиг.
Мир мой перевернулся, сплюснулся до овала,
Хочется стать букашкой, спрятаться в воротник

Маминой старой блузки. Плакать, по-детски плакать
В маминых необъятьях…Мамочки больше нет.
Холодно стало в мире! Боже, какая слякоть…
Раз! – и пропало солнце. В доме потушен свет.

Один мужичонка лишился глаголов,
Какая-то сила его наказала.
А он без глаголов, как будто бы голый
В огромном, наполненном публикой, зале.

Послал бы всех на… на кудыкину гору,
Но слово исчезло. Такая вот штука.
Такая вот хрень. Тут повеситься б впору,
А он открывает свой рот, словно щука.

Зубами лишь щёлкает, выпучив зенки,
Так хочется на… всю толпу матюкнуться.
Знал столько глаголов различных оттенков!
Теперь изъясняется скромно и куце.

Он сразу напился, но стало лишь хуже.
Тогда он нырнул в безглагольность покоя.
И стал, как ни странно, мужчиной-милушей,
А не безобразно брутальным героем.

Какая-то сила скрутила верзилу.
Массовке смешно, интересно, прикольно.
А сердце застыло, оно не простило
Таких издевательств над сильным глаголом.

Он – понятен и красив. Я всю жизнь его учу.
В языке так много таинств и загадочных глубин.
Если сильно постараться, знаю: он мне по плечу,
Потому что безъязыкой тяжело, куда ни кинь…

Недостаточный глагол недостаточно хорош.
Но не для меня, признаюсь к своему (увы!) стыду.
В умных книгах ты такого про победу не найдёшь,
Я же говорю спокойно: победю всех... побежду!

В слове «вынуть» (только в нём!), как ни странно, корня нет.
Это даже не по-русски, я сама возмущена.
Есть приставка «ко» – вот чудо, уникум и раритет.
Слову «закоулок» только эта невидаль дана.

Односложное (одно!) прилагательное «злой»,
Все другие многосложны, проверяй – не проверяй!..
Открываю я секреты в языке за слоем слой.
Изучать язык, выходит, просто – супер, просто – драйв!

Четыре всадника, четыре мстителя
Навстречу солнцу по степи спешат…
Успех «Неуловимых» оглушителен,
В кино билеты просто нарасхват…

И я в плену у странных мёртвых с косами,
У этой непонятной тишины…
А песня, как набат, многоголосая
Зовёт в горнило праведной войны.

Свирепствует повсюду банда Лютого.
Валерка-Ксанка-Яшка-Данька здесь.
Пропитанная смелостью да удалью,
Осваиваю той поры ликбез…

Неуловимые уже для времени,
Герои продолжают воевать.
И никакая о войне полемика
Не отменяет юношеских клятв.

Я – против демонстраций, шествий, митингов.
Иду туда, куда ведёт душа…
Четыре всадника, четыре мстителя
Навстречу солнцу по степи спешат…

Двенадцать томов есть отборного русского мата!
Двенадцать томов есть того, что нельзя повторять
Ни мне, ни министру, ни дворнику, ни акробату!
На эти слова наложить бы навечно печать.

Но кто матерщину считает коровой священной,
Им по сердцу, видимо, эта словесная хрень.
Их мат-перемат – это пьяных бесед украшение.
Уверены в том. И мозги-то у них набекрень.

А маты въедаются в память, в сознание, в гены.
Детей от заразы такой ничего не спасёт.
Звучит неформатное слово спокойно со сцены
И в книгах вспахало немаленький свой огород.

И вот собираем двенадцать томов урожая.
Народ наш к такому фольклору издревле привык.
Поэтому гордо похабщину он защищает:
«А маты есть тоже «великий, могучий язык!»

А я к поэзии иду,
Как будто к свету и блаженству.
Жизнь тихо собирает мзду
И мстит исподтишка по-женски.

Она торопит: «Успевай!»
Запыханная, мчу на красный.
В последний прыгаю трамвай,
Вчерашний вспоминаю праздник,

Когда я с Музой, как с сестрой,
Стихи напополам делила.
Литературный мой герой
Не ведал ни стыда, ни стиля.

Он не был сам с собой в ладу
И вёл себя, как сумасшедший…
А я к поэзии иду,
Как будто к свету и блаженству.

В зоопарк пригласил ты меня в воскресенье
Покормить обезьян, подразнить какаду…
«Я медведей боюсь!» - ты сказал откровенно.
Ты мне только шепни, я на помощь приду.

А сегодня в кино, мы, как два дуролея,
Скромно-мирно уселись в последнем ряду…
Если ты целоваться пока не умеешь,
Ты мне только шепни, я на помощь приду.

В гости ты пригласил, мы уткнулись в альбомы.
Смотрим фото весь вечер… Имей-ка ввиду,
Если не уведёшь маму с папой из дома,
Ты мне только шепни, я на помощь приду.

Пригласила к себе, подготовила спальню.
Диким тигром набросился ты на еду.
Если хочется пищи тебе сексуальной,
Ты мне только шепни, я на помощь приду.

Ты, наверное, держишь меня за глупышку,
Всё слова да слова, сам же спишь на ходу…
Если хочешь расстаться, но очень боишься,
Ты мне только шепни, я на помощь приду.

Я рисую восторженно кукольный дом,
Я ныряю в свою нереальность…
О принцессе мне в детстве мечталось тайком,
Кукле Машеньке в платьице алом.

И летела мечта далеко, высоко,
Но игрушками были цыплята,
Настоящий колхозный доверчивый конь
И секрет, что в коробочке спрятан.

Помню куклу сестры. Немигающий взгляд
Проникал в беспокойное сердце.
Почему губы бантиком жёстко молчат?
Я серьёзной стаю по инерции.

Наклоняюсь над белым шершавым листом,
Добавляю штрихи и детали…
Я рисую по-взрослому кукольный дом
И от счастья смеюсь запоздало.

Смотрите: в луже светится звезда…
Кому, скажите, свет безумный нужен?..
Достать бы, просушить, но вот беда:
Черна и неприглядна эта лужа.

Ну, кто решится опуститься в грязь?
Кто на презренье променяет скуку?
Чудачка всё же среди нас нашлась
И смело опустила в лужу руку…

Все звёзды в небе создавал фантаст:
Они видны, попробуй их потрогать.
Но кто чудачке руку-то подаст,
Когда она испачкана по локоть?..

Молитвы вылились в стихи, и, скромно изменив наружность,
Как будто стали не моими. Не узнаю их целиком…
Как часто чувствую в себе стихов гнетущую ненужность
И я на время умираю над ненаписанной строкой.

А за окном – осенний дождь вбивает гвозди в день июньский.
И жаль строки́, как жалко неба, что стало серым и больным.
Я перечитываю всё, что написала накануне,
Поспешно нанося на строфы обильный неумелый грим.

И посылаю в никуда, и жду оттуда подтверждений,
Что понята, и на поэта мир абсолютно не сердит.
И полнится душа дождём, теплом и верою бесценной,
И мне даётся вдохновенье. По умолчанию. В кредит.

За стенкой псина лает мне в розетку,
Там с мальчиком она играет в мячик.
Их, видно, взрослые воспитывают редко.
Вот вырастут друзья – мы все заплачем.

И стук, и крик, и визг сольются вместе,
Футбол поселится в соседней двушке.
Итог такого действия известен:
Окажемся мы в дьявольской ловушке.

У них – веселье, рядышком – разруха,
Здоровья нет, и сон меня покинул…
Ну, как сказать мне псине лопоухой,
Что у неё хозяин – животи́на?

На ромашке опять гадаю,
Вспоминая худую зиму:
Лето тоже пошлют в нокаут,
Или, словно весну, отнимут?

Лето есть, но оно – не лето:
Помесь ветра, дождя и мая.
В сонме облачных силуэтов
Солнце жаркое обнимаю.

Я надеюсь, что отогреюсь,
Что успею сгореть на солнце.
И, в плену не смешной затеи,
Позитивных ищу эмоций.

Карантинное длится вето,
Мы под масками все безлики.
Я прощаю нелетность лета
И невызревшую клубнику.

На серой тучке ангелы сидят
И ножки, словно человечки, свесили.
Они за нами пристально следят,
Хотят, чтоб жили мы легко и весело.

Я своему рукою помашу,
Скажу: «Привет! Спускайся! Хватит пялиться.
Смени все понедельники, прошу,
На длинные и солнечные пятницы».

Мне улыбнулся ангел с высоты,
И дождь закапал по кустам нестриженым:
«На понедельники всегда в обиде ты,
Но вспомни: возят воду на обиженных …

Тебе самой должно бы надоесть
Складировать на плечи неприятности.
Отбрось иллюзию, что ангел есть,
Сама себе устрой сплошные пятницы».

Он считал себя внебрачным сыном
Короля. Всегда настаивал на этом.
Не любил ходить по магазинам,
Вырезал к рассказам силуэты.

Он считал: стипендия есть довод
Королевской крови. Только кто оценит?
Кто же фантазёра остановит
Гордо тешиться происхожденьем?

Жил в иллюзиях. И что тут делать?
Дом купить? И заикнуться бесполезно…
Становился от царапин белым,
В ужас приходил от всех болезней.

Думал, что когда артистом станет,
Купит новые и плащ, и даже шляпу,
А пока по миру ездил в старых,
Веря в Бога и чужого папу.

Он всю жизнь имел характер скверный,
Часто в страхах погрязал и в мелких дрязгах.
Сам себе товарищ и соперник,
Весь в своих историях и сказках.

Я не струсила, и ты не струсил,
Мы с тобою молодцы сегодня.
Вот он, наш музей фотоиллюзий, –
Необычный, интересный, модный…

Ты стоишь над раскалённой бездной,
Там внизу – огнями дышит лава…
Мне же безопасней и полезней
С хищным немигающим удавом.

Ты забрался в полотно Ван Гога,
Башмаки художника примерил.
С пандой на бамбуке диалоги
Я веду, сама себе не веря.

Долларовый дождь на плечи льётся…
Это фото мы прибьём на стену.
Счастливы с тобой по-идиотски
В нашей виртуальной ойкумене.

Он долго изучал любимой логику,
Хотя бы раз хотел ей угодить.
Он применял волшбу и технологию,
Но пониманья ускользала нить.

Он говорил с ней смело о возвышенном,
Она смеялась: «Это просто чушь!»
Без повода вручал ей тортик с вишенкой,
Лишь хмурилась: «Я шоколад хочу!»

Он предугадывать её желания
Никак не научился.
Ну, никак!
Она такая странно-ураганная,
И длится сорок лет удачный брак.

Ну как понять, что хочет эта женщина?..
Молчит, кроша огурчики в салат…
Вот на таких, загадочных, и женятся,
Желая и боясь их разгадать.

Травку майскую смело нашарив,
Под окном загудела косилка
И бубнила про жуть и кошмары,
Стрекотала мне в уши страшилки.

Трескотня захватила квартиру.
Ей здесь нравится. Это заметно.
Говорит: «Я пришла к тебе с миром.
Буду жить, соблюдая секретность».

Я терпению только учусь, а
Заорать бы… Никто не услышит.
Голова – как бочонок, а чувства?..
Словно тысяча солнечных вспышек.

Как бульдозером, день мой раскатан,
И сама я сжимаюсь в комочек.
Да, косилка – страшенный оратор.
Всё гудит, всё трещит, всё стрекочет!

Мама хотела, чтоб дочка росла самой-самой:
Умной, красивой, воспитанной и остроумной.
Чтобы учила стихи, пусть сквозь слёзы, на память,
От Маяковского разве хоть кто-нибудь умер?

Лучшей судьбы для ребёнка хотелось ей точно,
Ведь для самой жизнь – редакция, тексты сплошные…
Надо писа́ть и вычитывать. Хватит ли ночи?
Кто ей поможет расставить везде запятые?

Дочку будила, просила себя же проверить.
Так получала девчонка и знанья, и опыт.
Спать ей хотелось и не было сил для истерик.
Мамино сердце капризами разве растопишь?

Как же она не любила всю ту писанину,
Как же хотелось избавиться ей от ошибок…
Стала филологом. Гнуть над тетрадками спину –
Был, как ни странно, её самый правильный выбор…

Старенькой маме не нравятся стопки тетрадей,
Хочется больше общаться с единственной дочкой.
Доченька вечер огромный на школьников тратит,
Зрение портит в чужих нескончаемых строчках.

Жизнь пролетела огромной и яркой кометой…
Жизнь пролетела, но в памяти чётко остались
Красная паста, утраты, удачи, победы,
Школа, работа, семейного счастья детали.

Самою лучшей, как мама хотела, не стала.
Быть образцом – вообще непосильная ноша…
Мамочка в снах появляется гостьей усталой,
Чтобы проверить: а дочка осталась хорошей?

Как хорошо, что я не толстая,
Не затопчу всё кардинально…
На корточках по грядкам ползаю,
Сезон клубничный проклинаю.

Я два часа в клубничных хлопотах,
Я два часа в сплошном «восторге» …
Не надо никакого опыта,
Чтоб ягод три ведра надёргать.

Теперь сижу и думу думаю,
Куда девать всю эту прорву.
Тут станешь злою и угрюмою,
Коль урожай на грядках сорван,

А все родные и знакомые
К моей огромнейшей досаде
Набили ягодой оскомину,
Мне заявив: «Не надо! Хватит!»

Давала – брали и не хаяли,
А тут внезапно взбунтовались.
Эх, стану дачницей нахальною
Наделаю вина навалом

И спаивать начну намеренно
Тех, кто не ел клубнику летом,
Ведь у меня вина – немеряно,
А память долгая при этом!

Сессия. Июнь. Сезон клубничный.
От конспектов пухнет голова.
Что на улице? Мне – безразлично.
Что в стране? Мне тоже трын-трава.

Впереди ещё один экзамен,
Все мои желанья – под замко́м.
И воздушных я не строю за́мков,
Не витаю в мыслях высоко.

Стала я ценить в себе практичность,
Но чертой такой не тягощусь.
Пропущу опять сезон клубничный,
Будущее я не пропущу.

Всё – потом, теперь – учёба, книжки
И усталость, и немножко – страх…
Ах, какою я была глупышкой
В розовых, на пол-лица, очках.

Клубничный сезон начинается в мае,
Но первая ягода зреет тайком…
Восторженно пробу на грядке снимает
Внучок и причмокивает языком.

Находит вторую клубнику и третью,
Сияет, как солнышко. Дело пошло!
А вот и четвёртую в гуще заметил…
Как вкусно, как сладко и как хорошо!..

Три раза обследовал грядку, взволнован.
Исчезло веселье, умерилась прыть …
– Бабуля! Ты знаешь печальную новость?..
Мне нечем сегодня тебя угостить!

Я не хожу по потолку. Ходила б – только не умею.
А научиться? Я – не прочь. Наверно, в этом что-то есть.
Я не люблю считать года. Не отмечаю юбилеи.
И этих распрекрасных «не» уже давно не перечесть.

Я к ним привыкла, это факт, как будто к чаю и печенью,
И разучилась утверждать, и говорить простое «да».
Я изменюсь и стану злой. А ты меня такой оценишь?
Ведь я пойду по потолку. Без совести и без стыда.

Ты будешь злиться, будешь злить. И будешь «не» свои лелеять.
А я скажу тебе, что да, я понимаю, но прости,
Не улыбаться и не жить – вполне хорошая идея,
Но мне с твоим бессмертным «не», уже давно не по пути.

Да, у меня есть вредная привычка:
Стихи и день, и ночь везде писать.
Да, для хозяйки это не логично:
Держать на кухне для стихов тетрадь.

И в спальне – тоже. Даже – в туалете…
Ты укоряешь. Соглашаюсь я.
Зачем мне быть каким-то там поэтом,
Важней всего для женщины – семья.

Да, понимаю: надо избавляться
От этой непонятной чепухи…
Но начинаю с нового абзаца
Писать в тетрадку свежие стихи.

А ты играешь снова в лотерею,
Билеты покупаешь, как всегда.
Я вредною привычкою твоею
По горло тоже, милый мой, сыта.

Не сетую, не жалуюсь, не ною,
И даже иногда куплю билет.
Сама давлюсь вселенскою виною
И размышляю: прав ты или нет?

Так избавляться иль не избавляться?
Тебе ли, мне? Обоим? И не спорь!
Давай с тобой поступим по-дурацки:
Закончим этот длинный разговор.

Ты с ума сошёл, подстригся налысо,
А теперь печально смотришь вниз.
То, что отличает мир от хаоса,
Нет, не действие, а просто мысль.

Катится бильярдный шар по улице,
Он такой среди толпы один…
Почему б сначала не задуматься,
А потом под ножницы идти?

– Я не краса́вец, Галя, – красаве́ц!
Мне одному не пьётся и не спится.
Наплюй разочек на подруг-овец,
Пускай в общаге ждут крутого принца.

А ты бери такси и приезжай,
Устрою ночь любви тебе я, Галя!
Всё оплачу, лети, как на пожар…
- Ну как мне объяснить, что я - другая?!

- И я другой. Правдиво говорю
Без лишних «ля-ля-ля» и выкрутасов:
Не поведу тебя я к алтарю,
Но доведу до бурного экстаза.

А у других в кармане ни шиша,
Лишь комплименты – мощными цунами…
– Мне нравится бесплатная лапша, –
Сказала Галя, – Я люблю ушами.

Подружки вышли замуж как-то разом,
По миру разлетелись кто куда.
Ей от знакомых сыплются заказы:
«Найди кого-нибудь. Идут года!»

И приводили рыцарей под окна,
(Эх, кони белые, цветы в руках!)
И каждый милой дамою был прогнан.
Она сердилась и была строга.

«Что белый конь? – твердила всем знакомым, –
Банальность! Пусть примчится красный конь.
Вот это, понимаю, будет бомба.
Но рыцари такие далеко!..»

Сама смеялась, потому что знала,
Что красный конь и рыцарь – в голове…
Есть друг хороший, только виртуальный,
Никнейм вот только странный: BMW.

И вот он едет, целый день в дороге.
Какой он, этот рыцарь? Сколько лет?
На аватарке – фото козерога.
В фейсбуке – переписка с километр…

Ждёт встречи с принцем в джемпере бордовом…
Вдруг мотоцикл под окнами взревел.
Она увидела коня стального,
Такого красного. Вот это зверь!

Снимает шлем её прекрасный рыцарь,
Знакомые в восторге и родня.
И хочется ей с облака спуститься
И под уздцы взять красного коня.

Всё случилось со мной во сне…
Мы тропинкою, в небо протоптанной,
Оказались с тобой на Луне.
На Луне! Понимаешь? Вот она!

Я в восторге, что красный конь,
На Луне, серо-буро-коричневой,
Мне в подарок тобою вручён
Так торжественно, необычно так!

На красивом лечу коне
Прямо в космос и – это ль мне кажется? –
Крылья выросли вдруг на спине.
Мне восторженно ими машется.

Я под утро к тебе вернусь
Усмирённою, смелою, сильною.
«Посмотри!» – я душой потянусь
И взмахну золотыми крыльями.

Взмахи эти развеселят,
Ты на ушко мне скажешь заученно:
«Просыпайся! На даче земля
Ждёт. Картошку пора окучивать».

Просыпаюсь… Рукою тронь:
Что там чешется так под лопатками?
Может, крылья?.. А где же мой конь,
Красной масти и с шерстью гладкою?

Ты приходишь под утро (чуть скрипнула дверь),
Отпахав на карачках шахтёрскую смену.
За окном небосвод неприветливо сер,
Лишь рассвет горизонт светлой охрою вспенил.

Ты крадёшься на кухню, боясь разбудить
Всю семью. Я не сплю. Но волнуюсь немножко.
И в кровати я чувствую твой аппетит,
Ты кастрюлей гремишь и скребёшь кашу ложкой.

Кормишь кошку, и, видимо, гладишь её…
И приходишь ко мне почему-то голодным.
И холодным влезаешь в пространство моё…
И рассвет наступает, такой сумасбродный.

Что ты шепчешь, что шепчешь, что шепчешь, скажи?..
Но слова взяты в плен нежной сладкой дремотой.
А за окнами с криками чертят стрижи
Иероглифы дня.
Мне пора на работу.

Ты меня будто с лупой читаешь…
Похвалил бы! Хотя б разок!..
Как ты въедлив в штрихах и деталях
И умело сбиваешь с ног:

«Что ты прячешься, что же ты прячешь
Эти, как их назвать?.. Стишки.
Что ты плачешься, что же ты плачешь?
Наконец-то сними очки».

Непрочитанное покараешь,
А прочитанное казнишь.
Всё серьёзно! Ведь ты не играешь,
Просто злобно слова бубнишь.

Балансирую между тобою
И поэзией в сини дня.
Что ж ты въелся? Ну что же такое?
Ну, не любишь стихи. А меня?

Что ж ты смотришь из-под бровей,
Словно дождь, что болеет громом?
Если хочешь убить – убей,
Но не будь мне таким незнакомым.

Недоволен ты всем с утра
И самим собой недоволен.
Эта утренняя хандра –
Просто форменное своеволие.

Ты стараешься всё успеть:
Нагрубить, поперхнуться чаем…
Это надо перетерпеть,
Но терпения мне не хватает.

А потом через час иль два
Ты вполне себе адекватен.
Но болит моя голова
От жестоких твоих отсебятин.

Утром лучше расстаться нам,
На Луне б переждать причуды…
Только как без тебя я там
Без вины виноватою буду?

Сижу и слушаю весенний день
Без торопливости, без лицемерья.
Сдаюсь я добровольно птицам в плен,
Что остаётся-то пенсионеру?

Лишь дачный домик. Небо. Облака...
А ветер иероглифы на коже
Выводит и шаманит у виска,
Целует даже в губы осторожно.

И чарами наполнен этот миг,
А птицы – я не знаю всех названий –
Поют о счастье. Воробей-шутник
Вдруг чик-чирикнул и отважно замер.

И скрипнул что-то важное фазан,
А, может, о себе хотел напомнить…
Мне день секреты счастья рассказал,
Он смог меня поэзией наполнить.

Лишь птицы, небо, май и облака
И я на дачной нежилой окраине…
А в глубине клубничного цветка
Пчела пыльцу неспешно собирает.

Война – это боль, это вонь, это грязь,
Предательство и геройство…
Победа живыми не всех дождалась,
Хотя и ждала с упорством.

С войны невозможно вернуться домой,
К победе возможно привыкнуть.
И кто побеждённый, и кто тут герой,
Кому тут носить вериги?

В войне есть начало, но нет в ней конца,
Коль памятью вытерты лица.
«Мир есть!» – хоть сто раз каждый день восклицай,
Но флаг полинял и выцвел.

Как много парадных прошло годовщин,
Где славили доблестных дедов.
А что День Победы? Пока он один.
А будет ли он последним?..

Шаг, шажочек…И дочка стоит у могилы,
Где отец с той войны в серых плитах лежит.
Надпись с именем папы целует Людмила,
Гладит тёплой рукою холодный гранит.

Понимает: надолго она опоздала…
В парке, в центре деревни, – цветы и венки.
Птицы громко поют здесь, у мемориала,
Высоки здесь деревья, слова коротки.

Дочь стоит у плиты, слёзы падают в вечность:
«Я по фото, по письмам сумела пройти
Боевой славный путь, и хочу я сберечь всё.
На коленях прошу: «За разлуку прости!»

Память облаком стынет на небе высоком,
Треугольные письма давно не идут…
Приезжайте к могилам родных издалёка.
Приезжайте!
Любимые люди вас ждут.

…А Лиза Бричкина спешит за подкреплением.
Идти мешают сапожищи тяжеленные…
Тиха, застенчива, юна, трудолюбива
Дочь лесника. Ей лес, как чистый лист альбомный.
Живёт без пафоса, без страсти, без надрыва,
Учиться хочется ей в городе огромном,
Но на пути стоит проклятая трясина.
Болотный дух в объятья Лизу глухо принял.

… С кисетом, позабытым старшиною, Соня,
Воробушек, скромняга и тихоня,
Бежит, торопится. Два колющих удара
Сбивают с ног. И зори тихо в небе плачут…
У Гали Четвертак – совсем другой сценарий.
Война – не место для детдомовских соплячек,
Что за романтикой летят беспечным ветром…
Врага увидела и пала глупой смертью.

…Шалит, озорничает Женька Комелькова.
Красивая, весёлая, рисковая,
Она собою заслоняет сослуживцев.
И, даже раненая, в смерть свою не верит,
И потому выходит Женька победившей
Из боя с немцами. Она ж – дочь офицера!
А ей бы песни петь, читать стихи, смеяться
И бегать с кавалерами в кино, на танцы.

…У Риты – сын такой чудной голубоглазый,
А муж убит. Немчура прёт, зараза.
От горя Рита очерствела, онемела
И на войну пошла не ради любопытства…
И вот воюет честно, смело и умело
И смерти за своих любимых не боится.
Помочь сынишке просит старшину Васкова,
Он, хоть и строгий командир, – мужик толковый.

Война слепа, война глуха, война жестока.
Она легко даёт бесплатные уроки…
А лес гудит, а лес шумит, омытый кровью
Девчат-зенитчиц и почти вчерашних школьниц
На том разъезде, самом крайнем, тупиковом,
Где мужики сдались без боя алкоголю,
Где зори светят тихо в небе тёмно-синем,
Федот Евграфович стоит с приёмным сыном…

Расстояние метр с половиною – это так себе расстояние,
Но усердно они карантинили, превратившись в два изваяния.
Чувства, что ли, на метр отодвинули? Он – красавец, она – красавица.
Да и ссориться, вроде, причины нет. Да и вряд ли она появится.

Кто умнее сегодня окажется, кто из них зачеркнёт давнишнее
И впритык подобраться отважится, и дотронется предумышленно
И до плеч, и до губ неподатливых? И простит всё, чего и не было?
Что, слабо? На «прощенье» таланта нет? Но молчать-то ещё нелепее.

Ведь само по себе не приложится ни плохое и ни хорошее,
А молчание множится, множится, чёрной мглой легло у подножия
Изваяний. Повесить бы вывеску: «Так погибла любовь горячая
Двух болванов с одною пропискою, что не справились с неудачами!»

Ты курируешь то, что она говорит и думает.
Если что-то не так, то слова удивленья наружу
Вырываются с грохотом – бух! – и глазами угрюмыми
Смотришь, шепчешь ей зло: «Говорить так не нужно!»

Почему же не так, если так вот она сказала?
Почему вновь упрёки летят, словно острые камни?
Затаила дыханье и взгляд безысходно замер.
Как привыкнуть?.. Она до сих пор привыкает.

Всё не так, всё не то… Ты доводишь её до ступора,
А ведь любишь, ведь любишь. Мучительно и безумно так!
И она это знает, потому и прощает, глупая…
Как тебе объяснить, что она говорит, как думает?..

Очень странен весной карантинною праздник труда,
Он какой-то совсем экзотический и незнакомый.
Все мы дома сидим. Безработные. Да!
И сам праздник сегодня находится в коме.

Демонстраций и митингов нет. Непорядок, облом.
Вирус враз отменил и гулянья, и парк, и веселья.
С Первомаем, друзья! Пандемии назло
Скажем: «Слава труду!» и вздохнём от безделья.

Солнышко утром врывается в комнату,
Будто вернулось домой.
Снова проснулась я с пушкинским томиком,
Даже неловко самой.

Эх, проявить бы с утра своеволие,
В небушко птицей взлететь.
Шепчешь ты мне: «А тебе не позволено,
Птица ты только на треть».

Как же мне хочется переиначить всё,
Я не люблю тишь да гладь.
Только пока я сидяче-ходячая
Птица, что любит мечтать.

Хочешь – не хочешь, останусь такою вот!
Не удержать взаперти.
Крылья во сне обрезать мне не стоило,
Я же могу и уйти.

Ты не бросайся колючими фразами,
День пополам не ломай!
И ничего обо мне не рассказывай
Мне.
Я всё знаю сама.

Люблю я Первомай за то, что
Мы едем жарить шашлыки.
Всё собирается дотошно:
Салатик, мячик, гамаки…
И вот одни мы во вселенной.
Костёр неистов и высок.
Жар обжигает мне колени,
С меня снимает свитерок.

На шампуры шашлык натянут
И ждёт горячих угольков.
Коты какими-то путями
Узнали в нас своих дружков.
Я этих помню и вон тех, а
Вот эти не из наших мест.
Но «кис-кис-кис!» и вот потеха:
Один с руки спокойно ест.

Шашлычный дух дурманит воздух!
Он – нынче главный витамин.
Котам остаток мяса роздан,
Все убежали, а один
Остался и мурчит нахально
И больше всех мясца умял.
Возьмём к себе. Он – гениальный.
И кличка есть: кот Первомай!

С юности я помню транспаранты.
С ними было весело идти
В том потоке, ярком и гигантском,
И кричать речёвки по пути,

И тащить советские плакаты –
Настоящий нынче раритет…
Шар воздушный, яркий и крылатый,
Смог из «мир, труд, мая» улететь.

Он – свободен, я ж плакат таскаю,
Будто бы привязана к нему.
Палка, краски и кусочек ткани –
Будто бы на лошади хомут.

Город многолюден, суматошен.
Он готов к штыку, к станку, к рывку!..
Мой плакат в училище заброшен,
Возвращаюсь к своему мирку.

Еду на денёк к себе в деревню.
К «мир, труд, маю» здесь другой подход.
Вот и потружусь я задушевно:
Воздух, грабли, солнце, огород!

На фоне школьных перемен-уроков
Стихотворенье вызрело до срока.
Душа, как птица, в синем небе мается.
Наружу буйно строчки прорываются.
Неровные, совсем шероховатые
Ложатся звонко на листы измятые
И вдоль, и поперёк, и сяк, и так,
Теряются в бессмыслице бумаг…
И голос мой звучит в неразберихе:
«Ну, хватит перемен! Пусть будет тихо».
Новорождённые люблю я строчки:
Без запятых, без чётких рифм, без точки.

У детства свой особый шарм…
Я помню тот мирок огромный,
Где улетала вдаль душа
В недосягаемое Гродно.

Плела из васильков венок
И босиком за счастьем мчалась…
На грязных пятках детских ног
Моя деревня помещалась.

Я понимала: всё вокруг
Так далеко до совершенства.
Лишь книга – мой надёжный друг -
Дарила щедро миг блаженства.

Была я странною чуть-чуть…
Откуда умным мыслям взяться?
У той девчонки я учусь
Наивно миру улыбаться.

Магнитом тянет окон свет,
В родимом доме сладко спится…
Жаль: в детство не купить билет
И в васильках не заблудиться…

Не говорил он: ты мне мешаешь,
А просто злился, а просто дулся,
И раздражённость его сплошная
Ложилась в сердце тяжёлым грузом.

Она взрывалась и уходила,
Чтоб не заплакать.
Пустое ж дело!..
Она в себе эту боль таила,
Слова обиды в зубах вертела,

Но улыбалась и хохотала.
Не замечал он, что ей обидно.
И улетала, как белый лайнер,
Куда-то в небо. Её не видно.

По небу долго она слонялась
В тиши безлюдной, в тиши стерильной.
И молчаливою приземлялась.
И снова – сильной.

Он метеором улетел с утра на дачу,
Её не взял с собой. Зачем? Она чудачит.
То – тяпкой по цветам, то – ой! – ногой наступит.
И вот за что – такую вот! – он сильно любит?

Посадит лилии, а ей они "воняют",
Она ворчит, а вот глаза её сияют.
Он помидоров насажал четыре сорта.
И как ей в банки поместить его рекорды?

Бесшумно падают-летят на землю вишни,
Скворцы их весело клюют, людей не слыша.
Она старается собрать, а он смеётся.
Никак уменьшить урожай не удаётся.

И снизить градус их любви никак не может
Ни тяпка с лейкой, ни густой загар на коже,
Ни ею повреждённые цветы под корень,
Ни бесконечно глупые смешные споры.

Люблю гулять под ливневым дождём,
Под струями, похожими на цапель.
Талдычит дождь сердито о своём,
И бесполезно втиснуться меж капель.

Сова сидит под проливным дождём,
Сидит и пёрышки перебирает.
Мы в этом городе живём вдвоём –
И любим дождь, и в прятки с ним играем.

Перебирает пёрышки свои,
Не смотрит наземь, занятая делом.
А дождь меня, наверно, раздвоил,
Не чувствую ни холода, ни тела.

Я – человек и – будто бы сова,
Стою, молчу, обиды-перья чищу,
И льётся дождь в пустые рукава,
И мир насквозь сверлят мои глазищи…