ЧАСТЬ III
Глава 1.
1.
Весело трещала старая голландская печь, постепенно отогревая промёрзшую комнату и бросая бегучие блики на лица ребят, тесно рассевшихся на диване, старых креслах и собранных по всему дому стульях. Макс сидел на корточках, подкладывая в топку сухие поленья. Даша задумчиво сказала, глядя на огонь:
- А я даже не умею топить печь!
Сидящий в старом кресле Антон усмехнулся:
- Кому это сейчас нужно? Везде – цивилизация: электронагреватели, тэны, отопительные системы калориферы. Таких заповедников, как этот, скоро вообще не останется!
Он обвёл комнату скептическим взглядом:
- Мебель – из жизни неандертальцев, окна – каменный век!
Даша возмутилась:
- Да ладно тебе: дача, как дача! Пластиковые окна смотрелись бы здесь дико. На старых окнах хоть узоры бывают, а на стеклопакетах твоих – никогда!
Один из парней удивлённо сказал:
- А ведь и правда; я раньше не замечал!
Девушка рядом с ним оживилась:
- Мои родители в походе познакомились, когда студентами были. Им нужно было костёр разжечь, и они разожгли – на спор: осенью, в дождь, с первой же спички! С этого всё и началось. Вот ты, Тош: смог бы так?
Антон рассмеялся:
- Легко! С одной спички – после одной канистры бензина!
2.
Макс вышел из натопленного дома. На улице стоял крепкий мороз, но, разгорячённый близким огнём, он в первые минуты не чувствовал холода. Антон выскочил во двор вместе с ним. Вдвоём они вытащили из сугроба тронутый ржавчиной мангал; Макс отпер сарай, где лежали сухие дрова, и вскоре из железного короба мангала уже поднималось высокое хрусткое пламя. Антон вытащил из упаковки привезённые им новые шампуры; приятели стояли, как зачарованные, перед мечущимся в тесном пространстве жадным огнём.
Макс вдруг испытующе посмотрел на Антона, как будто борясь с каким-то искушением. Наконец, он не выдержал:
– Слушай, Тош: хотел у тебя спросить… Мне где-нибудь к апрелю нужны будут две «штуки» баксов взаймы. Сможешь?
Антон с интересом посмотрел на Макса:
- А можно узнать: какова цель сих инвестиций?
Макс слегка смутился:
- У Даши в начале мая – день рождения: сам понимаешь. Я верну тебе - в конце сентября, в крайнем случае - в октябре…
Антон благожелательно кивнул:
- Гуд. Ноу проблем!
Вдруг, как будто о чём-то вспомнив, Макс по нетронутому, глубокому снегу пробрался к крепкой дощатой пристройке с противоположного от входа конца дома и заглянул в окно. Из-за его плеча выглянул пробравшийся следом Антон:
– Ты чего тут забыл?
Не отвечая, Макс, порывшись в висящей на гвозде старой дерматиновой сумке, достал оттуда ключ и отпер протяжно застонавшую дверь. Антон потянул его за рукав:
- Пойдём лучше шашлыками займёмся.
Вместо ответа Макс шире открыл дверь в пристройку и загадочным тоном тихо сказал:
- Пошли!
Оступаясь в полутьме, приятели прошли вглубь пристройки. Макс, покопавшись в старом шкафу, вытащил оттуда какую-то вещь и удовлетворённо выдохнул:
- Вот она! Пошли, на свету рассмотрим…
Антон непонимающе посмотрел на Макса:
– И что это?
Они вышли на улицу. Макс, развернув шинель во всю ширину, гордо сказал:
- Это - последняя шинель, которую носил Сталин. Помнишь, я про деда рассказывал?
Антон взял шинель и стал с интересом разглядывать:
– Да-а-а, вещь!
Вдруг, загоревшись от внезапно пришедшей в голову мысли, он сказал:
- Помнишь, я говорил тебе про Сан Саныча? Ну, знакомого - бывшего кагебешника? Он такими штуками очень интересуется: давай ему покажем?
Макс настороженно взглянул на приятеля:
– Да ну, зачем?
Антон не унимался:
– Просто покажем, а потом повесим обратно. Между прочим, Сан Саныч – человек очень даже влиятельный: такое знакомство, если что, всегда пригодится. Я ему сейчас позвоню!
Не слушая возражений, Антон вынул из кармана мобильный телефон и отошёл в сторону.
Макс наблюдал, как тот что-то рассказывает, машинально кивает, улыбается. В душе у Макса ворочалась смутная тревога: затея Антона ему очень не нравилась. Но ему так хотелось подарить Даше на день рождения какую-нибудь дорогую вещицу, а без помощи Антона это было едва ли возможно. Поэтому он мысленно выругал себя за малодушие и постарался успокоиться.
Тем временем Антон закончил разговор и вернулся к приятелю:
- Порядок! Завтра утром сюда «тачка» подъедет, а потом тебя сюда же и привезут. Потом, если нужно, и домой доставят. Я же говорил, что он захочет посмотреть!
Макс осторожно поинтересовался:
- Ты сказал, что шинель не продаётся?
Антон возмущённо пожал плечами:
- Само собой: обижаешь!
Приятели вернулись к мангалу. Даша принесла пластиковое ведёрко с купленной вскладчину и замаринованной по всем правилам бараниной, и вскоре над раскалёнными углями заволновался горьковатый, ароматный дымок.
3.
Первое утро нового года занималось медленно, словно нехотя. Ещё ночью небо стало затягиваться облаками, посыпался мелкий снежок, усилившийся к утру, и почти полностью укрывший следы только что отшумевшего торжества: обгоревшие ошмётки большого салюта, вытоптанную и усыпанную мелким мусором площадку перед крыльцом, выставленные на террасу бутылки из-под шампанского.
Макс и Даша, поеживаясь и позёвывая, вышли из дома. Макс огляделся по сторонам, сказал озадаченно:
- Да: хорошо повеселились! Если бы не этот снег… Нужно будет потом приехать – убраться.
Он замолчал, как будто вдруг вспомнил что-то важное, потом сказал:
- Ты поезжай со всеми. А мне с Антоном нужно тащиться – шинелью, которую я тебе показывал, какой-то его знакомый интересуется…
Даша смахнула перчаткой снег с деревянных перил, сказала встревоженно:
- Может, тебе отказаться?
- Неудобно как-то: вчера пообещал сдуру. Ты же знаешь Антона: если он чего задумал, дешевле согласиться, чем отказать.
Макс поёжился от поднявшегося ветерка, взглянул на небо:
- Вроде и времени много, а всё никак не рассветёт.
Даша кивнула:
Да. Это, как у Пастернака: «Светало, но не рассвело»?
Макс неопределённо повёл плечами, посмотрел на безмолвные окна:
- Наверное... Но хватит уже: пора народ будить!
Он открыл входную дверь, протяжно и громко крикнул:
- По-о-о-дъём!
Внутри дома зашевелились; кто-то крикнул недовольным сонным голосом:
- Эй ты, Максимилиан: дверь закрой, а?
Макс оглянулся на Дашу. Она уже стояла возле забора по колено в снегу, фотографируя каких-то мелких пташек, с тонким попискиванием сновавших в заснеженных зарослях облепихи. Макс окликнул её, и Даша, разрумянившись и еле переводя дух, начала пробираться обратно. Выйдя из глубокого снега и отряхивая варежкой налипший снег, она сказала: корольки – красивые птички, правда?
4.
Макс с Антоном сидели возле погасшей печки. Ребята уже уехали; усталый дом как будто приходил в себя после шумного многоголосья, громкой музыки, хлопков петард и салюта. Макс проверил задвижки на окнах, плотнее задвинул заслонку печи, положил рядом с собой большой пластиковый пакет с шинелью. У Антона зазвонил телефон:
– Да! Да, готовы: уже идём!
Ребята вышли из калитки к сверкающему чёрным лаком «Субару». Антон за руку поздоровался с водителем, представил их с Максом друг другу:
- Макс, Андрей.
Он привычно сел на переднее сиденье рядом с водителем. Макс с пухлым пакетом в руках сел сзади, и «Субару» резво рванул с места, сбивая снег с обочин.
Макс сидел, держа шинель на коленях. Впереди негромко разговаривали и о чём-то смеялись водитель и Антон. Макс чувствовал смутное беспокойство и тщетно пытался его отогнать.
Минут через сорок он начал клевать носом – сказывалась беспокойная и бессонная новогодняя ночь, а потом и вовсе уснул, крепко ухватив пакет обеими руками.
Разбудил его голос водителя:
- Просыпайся, приятель: приехали!
Глава 2.
1.
Машина стояла у кованых ворот трёхэтажного особняка. Было видно, что Антон чувствует себя здесь совершенно свободно. Он жестом позвал Макса ближе к двери и уверенным движением нажал кнопку видеозвонка. На сигнал неторопливо откликнулся низкий, ленивый голос: «Да, слушаю вас!»
Антон подвинулся к центру двери:
– Здравствуйте, Михал Иваныч; это Антон!
Спустя несколько секунд замок щёлкнул, и они вошли в дом.
Антон провёл Макса в просторную, богато обставленную комнату, где их приветливо встретила стройная, улыбчивая девушка:
– Александр Александрович будет через десять минут. Что-нибудь желаете? Кофе, коньяк, коктейль…
Антон сел в кресло, и жестом пригласив Макса сделать то же самое, лениво сказал:
- Спасибо, Марина; с праздником! Нам бы кофе покрепче: а, Макс?
Макс молча кивнул.
Марина принесла две чашки крепкого кофе и куда-то ушла. Макс наклонился к Антону и спросил почему-то шёпотом:
- Где мы сейчас?
Антон, подавив зевоту, сказал будничным тоном:
- Рублёвское шоссе…
2.
Макс от нечего делать стал рассматривать обстановку. Комната, где они оказались, производила впечатление кабинета какого-нибудь академика из прошлых времён: дубовый паркет, массивный стол с мраморной столешницей, широкие кожаные кресла. Макс попытался представить, что теперь он здесь живёт, но от этого ему почему-то стало неуютно и зябко.
Дверь открылась, и в комнату, мягко ступая, вошёл подтянутый мужчина лет шестидесяти, благожелательный и вальяжный. Несомненно, это и был хозяин, - тот самый, мифический Сан Саныч.
Ребята вскочили на ноги, вразнобой поздоровались. Сан Саныч по очереди пожал им руки. Макс удивился его манере здороваться, не сжимая пальцев, словно бы обволакивать ладонь визави, и потом не отпускать её несколько секунд.
Сан Саныч неторопливо сел в одно из кресел и жестом пригласил ребят сделать то же самое.
- Ну, что же, – сказал он мягким, сдержанным голосом, - Покажите-ка мне эту вашу шинель!
Макс достал из пакета шинель и развернул её во всю длину. Сан Саныч взял её и стал внимательно изучать. Он гладил ладонью сукно, трогал пуговицы, долго рассматривал воротник и рукава. По его лицу было видно, что осмотром он остался доволен.
Наконец, он положил шинель себе на колени и поднял на Макса добродушный, с плавающими в нём льдинками, взгляд:
- Так как вы говорите, зовут вашего деда?
- Куликов Николай Иванович, - ответил Макс с неприятной самому себе готовностью.
Сан Саныч удовлетворённо кивнул:
– Да, верно: в списке сотрудников МГБ, дежуривших на даче в Кунцево, такой человек значится.
Он ещё раз развернул шинель перед собой.
- Сукно довоенного образца: рисунок ткани очень характерный. К сожалению, нет никаких надписей или ярлычков, но, думаю, вещь подлинная.
Он посмотрел на приятелей строгим взглядом учителя:
- Вот: посмотрите-ка на рукава! Видите разницу? На правом сукно по кромке заметно потёрто, а вот на левом - как у только что пошитой вещи. Знаете, почему?
Ребята дружно отрицательно замотали головами, Сан Саныч покровительственно улыбнулся:
– Дело в том, что Сталин был сухорукий – левая рука у него была слабой и плохо слушалась. Поэтому и левый рукав нисколько не вытерся, хотя шинель – а это хорошо видно – уже не новая!
Он вновь положил шинель себе на колени; его речь звучала, как манифест:
– Времена меняются очень быстро. Что-то совершенно обыденное для одной эпохи становится раритетом, страшной редкостью - для другой. Если же это изначально редкие, штучные вещи, они просто обречены на то, чтобы стать ценностью Одни вещи ценны сами по себе, другие – своей историей: вот, как эта шинель. Таких шинелей было –десятки, может быть - сотни тысяч! Но история этой конкретной вещи сделала её уникальной.
Он строго посмотрел на Макса и продолжал, глядя уже только на него:
- Жизнь безжалостна ко всему, что остаётся за границей сегодняшнего дня. Сохраняется ничтожная часть предметов истории, и то – только там, где их сохраняют! Если бы не музеи и частные коллекции, с таким вещами была бы настоящая катастрофа!
Он не договорил; выражение лица у него сделалось почти молитвенным. Сан Саныч продолжал:
- В детстве я ездил под Рязань к своей бабушке. Так вот: комбикорм для кур она замешивала в старинном медном самоваре. Помню, на нём были гравировки красивые: царский герб, медали каких-то выставок, имя мастера… Потом самовар потёк, и бабушка выбросила его на помойку. Я спрашиваю: «зачем?» А она: «На что мне эта рухлядь сдалась?» И этой шинели очень повезло, что из неё не наделали каких-нибудь портянок!
Он посмотрел на приятелей назидательно:
- В годы революции европейские и американские частные коллекции спасли значительную часть культурного достояния России. Значительную! Пусть эти вещи теперь принадлежал не нам, но они остались целы, и это – самое главное!
Он снова внимательно посмотрел на Макса; взгляд его стал колючим:
- Как вы сами видите, на этой вещи нет никаких оригинальных признаков, однозначно свидетельствующих о том, что её носил именно Сталин. Поймите меня правильно: лично я не сомневаюсь в подлинности и ценности этой вещи. Но у вас нет ни единого шанса доказать это ни одному коллекционеру. Ни единого! Другими словами, эта ценнейшая вещь для вас совершенно неликвидна. Вы согласны со мной?
Макс молча кивнул. Сан Саныч посмотрел ему прямо в глаза и сказал внушительно и твёрдо:
- Я могу предложить вам за эту вещь три тысячи долларов. Это ровно в три тысячи раз больше того, что предложил бы вам кто-либо ещё!
У Макса застучало в висках. Он с трудом разлепил пересохшие губы:
- Нет-нет. Нет! Вы, наверное, не поняли – шинель не продаётся!
- Ну, хорошо, - терпеливо сказал Сан Саныч, – Тогда давайте считать, что вы оставляете мне её за ту же сумму на ответственное хранение…
Макс попытался что-то сказать, но Сан Саныч его опередил.
Он посмотрел на часы и, бросив на ходу «Сорри!», быстро вышел из комнаты с шинелью в руках.
Во взгляде Макса всплеснулась тревога:
– Куда это он?!
Антон отстранённо посмотрел на Макса:
- Не знаю. Наверное, сейчас вернётся!
Встревоженный Макс подошёл к двери и едва не столкнулся с Мариной. Она приветливо улыбнулась:
- Александр Александрович просил передать его извинения за то, что он вынужден прервать общение: дела есть дела! Ещё он просил сказать, чтобы вы не беспокоились: он всё, что нужно, сделает через своего водителя.
Макс напрягся:
- А что нам делать?
Марина обворожительно улыбнулась:
- Машина вас ждёт! Я же сказала: у аодителя вы всё узнаете. До свидания!
С этими словами она открыла дверь и жестом показала, что они должны идти.
3.
Молодые люди вышли из особняка а ожидавшей их «Субару».
– Мне это не нравится! – напряжённо сказал приятелю Макс. - Слушай: дай-ка мне его телефон!
Антон бешено округлил глаза:
– С ума сошёл?! Без его разрешения я его телефон никому давать не могу! Пошли: сейчас всё узнаем!
– Ну, сам позвони! – настаивал Макс. - Пусть отдаст обратно шинель: дед меня за неё убьёт!
Макс крепко взял Антона за рукав, во взгляде вспыхнуло бешенство. Антон, поколебавшись, достал свой мобильник:
– Александр Александрович! Да… Тут Макс просит сказать, что он хочет получить обратно шинель. Да… Да, понял. Хорошо, Александр Александрович; да, до связи!
Антон выключил телефон:
- Он сказал, что ему сейчас некогда, но, как передавала Марина, мы всё получим у водителя. Пошли!
Приятели подошли к машине. Лицо Макса выражало смятение, злость и надежду на то, что всё как-нибудь обойдётся. На переднем сиденье к своему удивлению они увидели какого-то человека средних лет.
Открыв дверь, Андрей весело сказал:
- Поехали! Садитесь сзади – нужно ещё человека в Москву подбросить!
Ребята сели в машину, и она резво взяла с места.
Макс наклонился к Андрею:
- Александр Александрович сказал, что оставил у вас, у тебя…
- Да, сейчас всё отдам! – откликнулся Андрей. Повернувшись к Максу вполоборота, он коротко сказал: «Держи!», и сунул ему в руки какой-то пакет. Макс в недоумении его взял: в пакете лежала плотная пачка долларовых купюр. Антон, наклонившись к примятелю, коротко сказал:
- Понятно…
Макс, выйдя из оцепенения, забарабанил по спинке сиденья водителя:
- Андрей, нужно скорее обратно; мы так не договаривались!
Он должен был пакет с шинелью оставить, поворачивай!
Андрей, не снижая скорости, резонно ответил:
– Не знаю, не знаю; что поручили, то я и делаю!
Он взял мобильник:
- Да, Сан Саныч, я… Да парень вот говорит, что ему нужно вернуться, что какая-то ошибка… Да, хорошо. Понял!
Андрей повернулся к Максу:
- Он сказал, что всё нормально. Едем!
Незнакомец на переднем сидении , кажется, задремал; машина вышла на трассу и резко прибавила скорость. Макс сидел в каком-то оцепенении.Антон тихо сказал ему на ухо:
- Я потом позвоню и всё выясню. Давай лучше посмотрим, сколько в конверте!
Не дожидаясь ответа, он вытянул из рук у Макса пакет и пересчитал деньги:
- Ого: пять тысяч баксов! Держи!
Он сунул в бесчувственную руку приятеля злополучный конверт и пожал плечами.
«Субару» въехал в непривычно пустынную Москву. Новогодние праздники как будто вернули город в семидесятые годы, знакомые Максу лишь по чужим воспоминаниям и кадрам хроники. Машин на припорошенных снегом московских улицах было непривычно мало. Незнакомец вышел где-то в районе Остоженки.
Макс, испытующе посмотрев на дремлющего Антона, незаметно взял его мобильный телефон, нашёл нужный контакт, и, запомнив его, осторожно вложил аппарат в руку приятеля.
Антон вышел у метро «Сокольники».
– Тебе куда? – устало спросил Андрей.
- Савёловский вокзал, а там – я покажу!
«Субару» остановился во дворе массивного кирпичного дома, где жил Макс.
Вылезая из машины, Макс, поколебавшись, сказал:
- Послушай, Андрей! Мне …
Он не успел закончить – у водителя зазвонил телефон. Он торопливо махнул Максу рукой и, бросив: «Всё, бывай!», нажал на газ. «Субару», круто развернувшись, скрылся из виду. Постояв немного, Макс зло сплюнул и вошёл в подъезд.
Глава 3.
1.
Макс проснулся с ощущением, что он проспал что-то очень важное. За окном было темно, часы на стене показывали восемь часов. Но чего – утра или вечера – этого Макс определить не мог.
Отшумевшие новогодние торжества смешали утро и вечер в одно неразличимое нечто, взболтав время так, что не только часы, но и время суток сделалось совершенно неразличимым.
Макс прислушался: где-то работал телевизор: в бесчисленный раз показывали знакомую наизусть «Иронию судьбы». Наверное, подумал Макс, это всё-таки вечер!
Он окончательно проснулся, и его вдруг пронзило ощущение состоявшейся катастрофы. Вспомнилось сразу всё: новогодняя ночь, Антон, Сан Саныч, чувство беспомощности и унижения, вызванные бесцеремонностью того, как с ним обошлись. Вслед за этим пришла мысль о том, что теперь нужно что-то делать – немедленно и срочно! Необходимость объяснять деду то, что объяснить невозможно, повергала его в ужас.
Он кое-как привёл себя в порядок и вышел из комнаты. Звук телевизора стал отчётливее: теперь уже не было сомнений, что сейчас – именно вечер.
Макс прошёл в кухню, где он нашёл свой мобильник с целым ворохом неотвеченных вызовов, и деда, пьющего крепкий чай с сухариками.
Николай Иванович приветливо встретил внука:
– Проснулся? А я уж думал, так до утра и проспишь. Садись, чайку попьём!
Позёвывая, Макс сел за стол:
– Привет! А где маман?
– На работе; сказала, будет поздно. И чего им в праздники дома не сидится?
Дед посмотрел на внука с ласковым прищуром:
- Вчера из газеты «Русский Коммунист» звонили. Поздравили с праздником – всё, как полагается. Сказали, хотят статью обо мне написать; скоро корреспондент должен приехать. «Уважаемый Николай Иванович, когда Вам будет удобно принять нашего сотрудника?» А? Во, как! Это я им ещё про шинель ничего не рассказывал!
По лицу Макса пробежала тревожная тень. Николай Иванович посмотрел на внука:
– Максимка, а ты чего такой кислый?
Мкс отвёл глаза, ответил уклончиво:
– Да так… Голова болит!
– Потому, что по ночам нужно спать, а не колобродничать! – добродушно проворчал Николай Иванович, прихлёбывая чай.
Макс беспокойно заёрзал:
– Мне нужно позвонить. Подожди, я сейчас!
Он торопливо вошёл в свою комнату, на ходу набирая номер Антона. Тот не поднимал трубку: то ли не слышал, то ли не хотел говорить.
Макс повторил попытку – с тем же результатом. Поколебавшись, он вновь взял в руки мобильник.
– Алло! Александр Александрович? - севшим от волнения голосом сказал он в трубку. - Здравствуйте! Это Максим – я Вам вчера шинель привозил! Да…
Голос в трубке ошеломил его отмтранённой холодностью:
– А почему ты мне звонишь, откуда у тебя этот номер?
От неожиданности и волнения Макс сказал сбивчиво:
– Ну, так…Вы понимаете… Я взял у Антона!
Голос сделался каменным:
– Антон дал тебе этот номер?
Макс совсем растерялся:
– Ну, как Вам сказать… Честно говоря, я сам у него взял…
Голос жёстко приказал: «Сотри немедленно. Чтобы никто не видел, понял?»
- Понял. – сказал Макс упавшим голосом, и добавил, от волнения вдруг пустив «петуха»:
–Извините, но я насчёт шинели. Я же говорил, что не хочу её продавать!
Голос усмехнулся:
– Ты хочешь вернуть деньги и забрать шинель?
– Да! – обрадованно воскликнул Макс.
Голос вдруг обрёл алмазную твёрдость:
– А вот я - не хочу! Я и так заплатил за эту вещь во много раз больше, чем мог бы заплатить кто угодно другой. Всё, коней связи; больше мне не звони!
Макс сидел с окаменевшим лицом, тупо слушая гудки отбоя.
2.
Николай Иванович проснулся по обыкновению рано. Он заварил крепкого чаю и включил телевизор. Показывали старый фильм – «Верные друзья»; старик досмотрел картину до конца, а ни дочь, ни внук ещё ек просыпались. Впрочем, он и не ожидал видеть Ольгу слишком рано: вчера она вернулась домой сильно заполночь по случаю новогоднего сабантуя в редакции.
Тем временем, в кухне появился заспанный Макс. Быстро выпив кофе с бутербродами, он исчез у себя в комнате. Вскоре он вновь появился уже одетый.
Крикнув из прихожей: «Дед, я пошёл!», юноша скрылся за дверью.
Через несколько минут Макс уже стоял на обочине с поднятой рукой, ловя машину. Почти сразу рядом с ним затормозила видавшая виды «Лада».
- Рублёвское шоссе! – сказал водителю Макс. Тот согласно кивнул: «Садитесь!», и нажал на газ.
3.
Водитель тронул сенсорную панель радиоприёмника; салон наполнили звуки музыкальной заставки, потом послышался голос диктора:
- В эфире – радиостанция «Московское Время». Предлагаем вашему вниманию повтор передачи «Личины и Лики», эфир от 21-го декабря 2009-го года.
После короткой «отбивки» Макс услышал голос матери:
- Добрый вечер, уважаемые радиослушатели! В эфире радио «Московское Время» передача «Личины и Лики»; в студии прямого эфира Ольга Куликова и наш сегодняшний гость, - писатель и общественный деятель, бывший многолетний узник сталинских лагерей, Алексей Иванович Иванов. Здравствуйте!
Иванов:
– Добрый вечер!
Ольга:
– Алексей Иванович! Мы в очередной раз обращаемся к фигуре Сталина, у которого сегодня юбилей – сто тридцать лет. Как Вы считаете: поросло ли «быльём» это наше прошлое, или оно по-прежнему остаётся актуальным?
Иванов:
– Вопрос очень болезненный. В том-то и дело, что «быльём» ничего не поросло: фигура Сталина по-прежнему зловеще актуальна, она продолжает дамокловым мечом нависает над нашей страной. Народ, общество, нынешнее государство, ставшее правопреемником почившего в бозе СССР, так и не покаялись за чудовищные злодеяния и самого Сталина, и всего коммунистического режима. К сожалению, мы пока так и не дошли до своего Нюрнберга, и в немалом количестве умов и сердец Сталин до сих пор жив. И это – не безобидное явление, потому, что этот зловещий образ ещё способен принети и России, и другим странам очень много бед. Но я бы чётко разделил проблему на две: собственно «Сталин», и – «сталинское наследие». Сталина нужно похоронить окончательно, предварительно осудив и оценив его злодеяния и злодеяния всего коммунистического режима по самому суровому счёту. А «наследие», - никуда не денешься, - придётся принять! И придётся расхлёбывать, потому что мы все причастны к этой проблеме, хотя бы - по факту своего рождения. Придётся покаяться, - и перед собой и своими детьми, и перед всем миром, и перед будущим, и перед историей, в конце концов!
Ольга:
- Но, позвольте – резонно скажут вам многие люди: при чём здесь те, кто родился уже после его смерти, при чём здесь нынешняя Россия?
Иванов:
- В том-то и дело, что – очень даже причём! К сожалению или к счастью, но сын за отца – отвечает. Приняв наследство, мы принимаем на себя не только собственность и другие активы, но и - долги. Они обязательно должны быть оплачены, и, если этого не сделаем мы, втридорога заплатят внуки, правнуки и праправнуки.
Кроме того, наследие сталинизма – в наших собственных головах: в презрительном чванстве по отношению ко всему чужому, в ощущении, что мы – лучше всех, что нам все должны. Зубы дракона до сих пор саднят в душах людей, и их всходы могут наделать ещё много бед!.
Ольга:
- Апологеты Сталина в качестве весомого аргумента используют идею, что он сделал СССР могучей мировой державой…
Иванов:
- Ну, во-первых, Россия и до большевиков была великой страной. А во-вторых: сталинские достижения - какой ценой они нам достались?! В топку этого величия были брошены миллионы - одних, во имя его искалечены души – других, принесено в жертву будущее страны на десятилетия вперёд. Цена оказалась чудовищной! Так, принимая допинг, спортсмен может показать феноменальный результат. Но он заплатит за это здоровьем, честью, своей жизнью, своим будущим и будущим собственных детей. Сталин заплатил за свои «достижения» всей страной – при молчаливом, или даже – гласном, одобрении большинства её жителей, При этом настоящих граждан у нас было ничтожно мало, а вот подданных – подавляющее большинство. Это хорошо показали последующие годы, оттепель времён Хрущёва, и брежневское «вегетарианское время». Граждане шли в диссиденты, с протестом выходили на Красную площадь, хранили и передавали другим запрещённые книги, создавали свободную литературу. А подданные с удовольствием этих граждан топтали, распинали, с возмущением кричали, что романа не читали, но – осуждают, и требуют для автора показательной «порки». Как ни чудовищны были сами палачи, не менее ужасны были те, кто писал доносы, высшими целями оправдывал низости, жестокость и казни, кто кричал на собраниях: «расстрелять, как бешеных собак!» Нельзя забывать, что это были наши с вами соотечественники – ровесники, родители, у кого-то – деды и прадеды…
После такого чистилища у народа, на мой взгляд, есть только два пути: или подняться на какую-то невероятную цивилизационную ступень, или – деградировать, и со временем - постепенно исчезнуть. Но подняться без покаяния, осознания и искреннего осуждения будет, на мой взгляд, невозможно.
Ольга:
- Некоторые из «бывших» - не только сталинского, но и более поздних времён, до сих пор живы. Они выращивают огурцы, ходят в магазин, получают пенсию. Как с ними быть?
Иванов:
- Среди следователей и тюремщиков мне попадались патологические садисты. Будь тогда моя воля, я, конечно, требовал бы для них самого сурового наказания. Но сейчас... Сейчас я против их преследования. В конце концов, платя злом за зло, добра мы на выходе не получим и прошлого не изменим. Теперь это стало вопросом их совести и нашего общего покаяния.
Ольга:
– Правильно ли я поняла, что вы выступаете за то, чтобы оставить в покое всех, кто служил в системе ГУЛАГа, на, так сказать, «Суд Божий»?
Иванов:
– Да. От того, что кто-то из них понесёт справедливое наказание, справедливости на земле не прибавится. Я думаю, нужно бороться не с людьми, а с идеями, когда-то сделавшими их преступниками. Обратите внимание: освобождение Германии от нацизма опиралось не на возмездие в отношении отдельных людей, а на ниспровержение нацистской идеи в целом, в принципе. Конечно, нацистских преступников судили, и это было правильно. Но не наказаниями были опровергнуты идеи нацизма, а – другими идеями. Если сталинских подручных и нужно было судить, то – ещё тогда, в конце пятидесятых, сразу после Двадцатого Съезда. Тогда, наверное, это имело бы и основания, и смысл. Но сейчас? Разыскивать и уничтожать стариков?...
В этот момент водитель переключил приёмник на какую-то музыкальную волну, и Макс почему-то вздохнул с облегчением.
4.
Попетляв по узкому Рублёвскому шоссе, машина понеслась вдоль бесконечных, высотой метра в четыре, заборов. Макс не знал ни номера дома Сан Саныча, ни даже приблизительного адреса. Но зрительная память не подвела его, и вскоре он очутился перед входом в знакомый особняк. Расплатившись с водителем и попросив его подождать, Макс подошёл к двери и нажал кнопку видеозвонка.
,Домофон безмолвствовал, словно по ту сторону двери никого не было. Макс позвонил ещё раз, и снова долго стоял в ожидании ответа. Тогда он достал из кармана мобильный телефон, и, набравшись решимости, нажал вызов. Сан Саныч взял трубку не сразу, в его голосе вибрировало раздражение:
- Да, слушаю!
- Здравствуйте, Александр Александрович! – как можно более вежливым тоном сказал Макс. – Я стою у входа в Ваш в дом, у меня с собой Ваши деньги. Я…
Не дослушав, Сан Саныч сбросил звонок. Постояв перед безмолвной дверью, Макс решил, было, позвонить снова. Но в этот момент бронированная дверь мягко открылась: на пороге стоял Андрей. Он дружески улыбнулся Максу:
- Привет! Ты что тут делаешь?
Он подошёл к Максу вплотную, миролюбиво сказал:
- Не волнуйся, сейчас всё решим! Дай-ка на минутку свой телефон!
Вынув из руки опешившего Макса его мобильник, Андрей нашёл в списке контактов номер Сан Саныча, удалил его, и, возвращая аппарат Максу, спокойно сказал:
- Этот номер тебе не нужен, ясно? Серьёзные люди заняты серьёзными делами, а ты звонишь – отвлекаешь! С тобой встретились, тебе денег дали. Чего тебе ещё надо?
- Я хотел… - начал растерянно Макс, но Андрей его бесцеремонно перебил:
- Больше здесь появляться не советую: могут возникнуть серьёзные проблемы: уясни себе, что шутки кончились.Всё, бывай!
Андрей, круто повернувшись, исчез за дверью. Макс, ещё немного помедлив, позвонил Антону. На этот раз трубку взяли почти сразу. Антон, очевидно, после разговора с Сан Санычем, пребывал в бешенстве. Оскорблённый до глубины души тем, что Макс без спросу взял у него номер, Антон не хотел разговаривать с ним ни о пропавшей шинели, ни о чём-либо другом. Прошипев всё это в трубку, он яростно сбросил звонок.
Макс вернулся к ожидавшей его машине и снова набрал на мобильнике ещё один номер:
- Даш, привет! Ты что сейчас делаешь? Может, встретимся сегодня? Да так; потом расскажу…
Макс сел в машину и опустошённым голосом сказал водителю:
- ,До ближайшей станции метро…
Глава 4.
1.
Николай Иванович сидел в своей комнате перед телеыизором. Зазвонил домашний телефон, Николай Иванович взял трубку:
- Алло, слушаю вас!
- Добрый день! – приятным баритоном сказала трубка. – Могу я поговорить с Николаем Ивановичем Куликовым?
- Да, это я! – осторожным голосом ответил старик. – Что вам угодно?
- Очень хорошо. – обрадовался баритон, – Вас беспокоят из газеты «Русский Коммунист». Я – специальный корреспондент газеты Владимир Леонов. Когда бы мы могли с вами встретиться и побеседовать?
- Да когда хотите! – обрадовался старик. – Приезжайте ко мне, я сейчас дома!
Корреспондент записал адрес, и минут через сорок он уже звонил в домофон.
Это был улыбчивый и энергичный мужчина лет пятидесяти. Он с удовольствием принял приглашение выпить чайку, и расположился за кухонным столом, положив на него цифровой диктофон и фотоаппарат.
Чувствовавший себя поначалу скованно, Николай Иванович постепенно оттаял и разговорился. Корреспондент живо интересовался его жизнью и службой, задал множество вопросов, несколько раз повторив: «Николай Иванович, вы - настоящая находка!»
Польщённый Николай Иванович, окончательно растаяв, поведал ему историю о сталинской шинели.
Глаза у Леонова загорелись предчувствием сенсации. Тем не менее, он стал осторожно расспрашивать старика, уточняя и сопоставляя факты и мелкие детали. Николай Иванович охотно отвечал, и в конце концов предложил прость съездить на дачу и увидеть всё собственными глазами.
- Поехали! – тут же сказал Леонов. – Я на машине! А даллеко ли дача?
- Дмитров, а там – рукой подать!
Николай Иванович нашёл нужную связку ключей, быстро собрался, и через десять минут уже ехали по Дмитровскому шоссе.
2.
Николай Иванович отпер калитку и неодобрительно осмотрел растерзанный недавним пикником участок: выпавший снег лишь немного припорошил оставленное здесь безобразие.
Старик смущённо посмотрел на журналиста:
– Я извиняюсь за беспорядок: внук с друзьями здесь Новый год отмечали…
- Не волнуйтесь; ничего страшного! – успокоительно сказал журналист. – Дело молодое. Да: а где же шинель?
- Сейчас-сейчас, подождите одну минуту! – сказал Николай Иванович и отпер пристройку.
Они зашли в пахнувшее застоявшимся холодом помещение.
Николай Иванович тихо сказал:
– Идите сюда: здесь…
Он прошёл к стоящему в глубине комнаты старому шкафу и, порывшись в нём несколько минут, стал встревожено снимать с вешалок какие-то пальто, плащи и старые куртки.
Из-за его плеча нетерпеливо выглянул журналист:
– Ну что, Николай Иванович?
Ничего не ответив, старик ещё раз тревожно перебрал снятые вещи. Наконец, он повернул к журналисту серое от волнения лицо и сказал страшным, потерянным голосом:
– Шинель пропала!
Леонов сказал ободряющим голосом:
– Не волнуйтесь, Николай Иванович! Сейчас наверняка найдётся. Где она была?
– Вот здесь, здесь она висела! – почти заплакал старик, и без сил опустился на стоящий здесь же старый сундук.
Комната перед ним начала медленно вращаться и затягиваться красноватой дымкой. Медленно проплыло испуганное лицо журналиста: тот что-то взволнованно говорил, о чём-то спрашивал, но слов слышно не было, лишь дымка перед глазами становилась всё темнее и гуще.
3.
У распахнутых ворот дачи стояла машина «скорой помощи». Два фельдшера поставили в неё потяжелевшие носилки и захлопнули дверцы. К растерянному корреспонденту «Русского Коммуниста» подошла усталая женщина-врач:
– Вы – сын?
Журналист испуганно замахал руками:
- Нет-нет, что вы! Я - не родственник, просто так получилось…
Врач строго посмотрела на него:
– Нужно срочно – срочно! - связаться с близкими. Обширный инсульт, состояние нестабильное. Мы сейчас поедем в районную больницу, пусть позвонит кто-нибудь из родственников. Вот телефон приёмного покоя. Всё, до свидания! Она сунула в руки растерянного журналиста карточку с номером и села в машину. «Скорая» включила сирену, распугивая сидевших на ветвях галок. Разбрасывая протектором рыхлый снег, машина с усилием тронулась с места.
4.
Ольга сидела на оклеенном белым дерматином больничном стуле в изголовье высокой кровати и как-то по особому смотрела на отца. У него была парализована половина тела, нарушена речь, Полчаса назад она с болью смотрела, как он пытается приподняться и силится что-то сказать. Ольга пыталась успокоить его, делая вид, что понимает всё, что он ей говорит. Она повторяла: «Да-да, пап!» и «Не волнуйся, всё будет хорошо!» В ответ Николай Иванович пытался изобразить улыбку, но взгляд его был бесцветен и пуст. Сквозь слабость и беспомощность сквозило тихое отчаяние и равнодушие ко всему происходящему. Ольга, как могла, старалась расшевелить отца, но всё было тщетно.
Молодая усталая медсестра поставила ему капельницу, и Николай Иванович задремал.
Лечащий врач Зоя Михайловна, строгая женщина лет шестидесяти пяти в безукоризненно отглаженном белом халате, жестом пригласила Ольгу к себе. Ольга осторожно поднялась и почти на цыпочках прошла в ординаторскую.
Зоя Михайловна предложила ей присесть, и сама села напротив.
- Вчера, при поступлении, состояние вашего отца было критическим, - сказала она. - Сегодня оно несколько стабилизировалось. Но, сами понимаете: обширный инсульт…
Ольга напряжённо смотрела на Зою Михайловну:
– Но он не умрёт?
– Вчера было нельзя сказать ничего утешительного. Сейчас я оцениваю ситуацию, как достаточно сложную, но – не критическую. Опасность для жизни по-прежнему сохраняется, но есть реальные шансы на то, чтобы ваш отец остался жив.
– Может быть, нужны какие-нибудь лекарства, или необходимо оплатить какие-то процедуры, консультации? – взволнованно спросила Ольга.
Зоя Михайловна покачала головой:
- Спасибо, с этим у нас всё в порядке. Если понадобится, мы вам обязательно скажем.
Ольга подняла на Зою Михайловну тревожный взгляд:
- Скажите, а вот эта вялость, равнодушие, отрешённость какая-то – это следствие инсульта?
Зоя Михайловна вздохнула:
- Как раз это к области медицины относится мало. Вы поймите: помимо наших усилий и в дополнение к ним, сам человек должен хотеть жить. У него должно быть нечто, ради чего имеет смысл бороться. Это абсолютно бессознательные вещи: их трудно корректировать, но от них многое зависит. Это может быть всё, что угодно – от заботы о любимой кошке, до стремления сказать новое слово в науке или в искусстве, понимаете? Даже то, что на наш взгляд - сущий пустяк, может стать той соломинкой, которая поможет не утонуть…
Ольга слегка оживилась:
- Я была знакома с одним филателистом, который оправился от тяжелейшего инфаркта после того, как ему подарили марку, о которой он мечтал всю свою жизнь. Он сказал, что эта марка – гвоздик, на котором висит авоська с его смыслом жизни!
- Вот-вот! – обрадовалась Зоя Михайловна. – Отлично сказано! Подумайте, постарайтесь увидеть, понять, где он у вашего отца - этот «гвоздик»…
Глава 5.
1.
Вернувшись после больницы, Ольга застала дома не только сына, но и его подружку – Дашу.
Макс отстранённо посмотрел на мать. Вчера у них состоялся тяжёлый разговор, касавшийся пропавшей шинели. Увидев Ольгу, Даша, смущённо сказав: «Извините, я, наверное, мешаю?», заторопилась домой.
- Ну, что ты, Дашенька, – мягко сказала Ольга. – Не уходи: ты никому не мешаешь!
Она налила себе кофе из кофе-машины и устало опустилась на стул.
- Ну, как там дед, что говорят врачи? – миролюбиво спросил её сын.
- Сегодня уже гораздо лучше. - ответила Ольга. – Лечащий врач сказала, что всё идёт в целом неплохо. Но я-то вижу, что отец просто убит всей этой историей…
Макс нахмурился и понурил голову, спросил с робкой надеждой:
- Ты говорила, ваш «Главный» обещал выяснить, что можно сделать?
Ольга устало вздохнула:
- Он по своим каналам всё разузнал про твоего Сан Саныча. Но на этом наше везение и заканчивается. Нет никаких возможностей подступиться к этому человеку, да и не станет он ни с кем разговаривать по поводу такой «мелочи».
Она помолчала и добавила с болью:
- Просто не знаю, как тут быть. Зоя Михайловна, лечащий врач, говорит, что он не знает, зачем ему жить. Я и сама это вижу. Но что теперь с этим делать?
Ольга ненадолго задумалась, и тихо закончила:
- Мне теперь совершенно всё равно, чья это шинель, как отец относится к этому упырю! Нужно что-то сделать, но я никак не могу понять – что именно…
Макс робко предложил:
- А может, найти другую шинель: как он догадается, что это – не та?
Ольга подняла на сына встревоженный взгляд:
- А если он догадается? Если поймёт, что его обманули, это убёт его окончательно! Он ту шинель наощупь помнит. А сейчас и покрой не такой, и ткань - другая. Даже пахнет – и то по-другому!
Ольга устало замолчала. Макс тоже молчал.
Даша, тихо сидевшая за столом, вдруг сказала:
- Ольга Николаевна! Один мой родственник работает помощником режиссёра в театре. У них там есть старые гимнастёрки, пилотки, шинели – я сама видела! Давайте я у него спрошу? Мы съездим с Максом, и он посмотрит, какая шинель похожа!
Макс оживился:
- А что, давайте попробуем! Мам, это же выход!
Ольга устало вздохнула:
- А что нам ещё остаётся? Давайте!
2.
Ольга подъехала к уже хорошо знакомому входу в больницу, где лежал Николай Иванович. До официально установленного времени посещения больных оставалось ещё больше часа, но у неё был пропуск, выданный ей Зоей Михайловной ввиду тяжёлого состояния отца. С пропуском в одной руке и с большой сумкой – в другой, Ольга открыла тяжёлую больничную дверь. Гардероб был ещё пуст, в холле первого этажа тихо переговаривались несколько человек: хмурые мужчины, и заплаканные женщины с траурными наколками в волосах.
Ольга быстро прошла мимо них, стараясь не оглядываться, показала какой-то сестричке пропуск, и быстро поднялась на третий этаж.
Она вошла в палату, куда Николая Ивановича перевели из реанимации. Двое пожилых мужчин в спортивных костюмах, увидев Ольгу, поздоровавшись и деликатно вышли за дверь. Кровать Николая Ивановича стояла у стены, слева от входа. Ольга подумала, что, попади она сюда, при первой возможности перебралась бы ближе к окну, чтобы читать при дневном свете. Впрочем, её отцу сейчас было не до чтения, а царящий в палате мягкий полумрак соответствовал его состоянию гораздо больше. Ольга села на стул, стоящий в изголовье кровати, и тихонько сказала: «Здравствуй, папа!»
Николай Иванович медленно открыл глаза и поднял на дочь бесцветный, словно распахнутый внутрь себя, взгляд. А она вынимала из сумки какие-то свёртки, пакеты с соком, и что-то быстро и сбивчиво ему говорила, словно боясь наступления тишины. Николай Иванович не понимал почти ничего из сказанного: всё происходящее как будто пролетало мимо его сознания. Он плохо видел, не чувствовал ни жажды, ни голода, и даже уколы и прочие процедуры, казалось, не имели к нему никакого отношения.
Он безучастно смотрел, как Ольга ставит в холодильник продукты, кладёт в тумбочку шоколад и какие-то салфетки. Наконец, она снова села перед ним и сказала:
– Максим передаёт тебе огромный привет; он скоро тоже к тебе придёт!
Николай Иванович отрешённо смотрел на дочь – словно не понимая или не слыша её слов.
Ольга посмотрела на отца, как будто о чём-то напряжённо размышляя. Наконец, она решилась: вытащила из сумки длинный тёмный свёрток и, на секунду замерев, решительно его развернула. В её руках оказалась старая офицерская шинель, увидев которую, Николай Иванович вдруг замер.
Он потянулся к шинели здоровой рукой, словно просил поднести её ближе, ближе, ещё ближе!. Ольга, пересев на краешек кровати, положила шинель прямо перед ним, торопливо говоря:
– Видишь, всё хорошо, хорошо! Она нашлась!
Мгновенно ожившие, полные боли глаза старика как будто кричали: «Правда, правда, правда?!»
– Представляешь: она никуда и не пропадала, - сбивчиво говорила Ольга, - Просто упала за твой сундук, и спокойно лежала!
Она чувствовала, что говорит странным голосом, каким говорят с маленькими детьми, и непослушные слёзы были готовы покатиться из её глаз.
Николай Иванович провел ладонью по шершавому сукну; лицо его сделалось напряжённым и жёстким; Ольгу окатило внезапным холодом, от ужаса она даже перестала дышать. Старик вновь поднёс шинель к лицу, на секунду замер, как будто спрашивая: «Она? Она?! Неужели и вправду – она?»
Ольга изо всех своих сил стараясь не выдать своих чувств, она твердила про себя, как заклинание:
– Не догадайся, не догадайся, только не догадайся!
Николай Иванович ещё раз провёл ладонью по сукну и поднял на дочь пронзительный, всё понявший взгляд. Несколько секунд Ольга ничего не чувствовала, только слышала, как бешено колотится её сердце. Лицо старика вдруг смягчилось, в глазах заблестели слёзы. Он положил на руку дочери шершавую ладонь и посмотрел ей в глаза. Минуту они молчали.
Наконец, Николай Иванович, улыбнувшись одним краешком губ, благодарно погладил дочь по руке, и, облегчённо вздохнув, устало закрыл глаза.
Ольга в точности не знала, догадался ли, понял ли он, что пропавшую шинель подменили?
Но это, кажется, было уже неважно.
