(неизвестные подробности создания овечки Долли)

В жизни учёных нет радости средь трудодней -
Всюду препоны: не ешь, не кури и не пей!
Ведь, если снова голодный и мысли чисты,
Новое слово в науке сказать сможешь ты.

Вилмут* не пил, и работал всегда допоздна -
Из дрозофилы пытался сварганить слона.
Был одиноким, как водится в стане "светил".
Армстронга только послушать порою любил.

...Друг из Нью-Йорка с бутылкой приехал к нему.
"Я отговорки, - сказал он, - сейчас не приму.".
Только ведь скучно в безмолвии виски вкушать -
Музыки лучшей и шалостей просит душа!

Песню о Долли загадочной Армстронг хрипел.
Грустно до боли мужчинам без девичьих тел:
Праздник без леди - не в радость, и сердцу не мил.
Вилмут немедля к пробиркам своим поспешил,

Что-то пипеткой накапал, к спиртовке поднёс:
Выйдет конфетка-девчонка, с копною волос.
Но, палки-ёлки, напутал бухой с утреца,
И вместо "тёлки" ему строит глазки... овца.
______________________

*Ян Вилмут - создатель первого клонированного животного - овечки Долли

Ещё одна бессонная ночь. Сколько их уже было! Холодные, чёрные, наполненные невообразимыми душевными терзаниями. Эти кошмарные ночи сменяются днями, пронизанными острым солнечным светом, нестерпимым для выцветших от непрекращающихся слёз глаз. В свете дня ещё больнее. Сердце разрывается на части. В воспалённом сознании рефреном крутится одна фраза, состоящая из противоречивых слов: "Убить!.. Невозможно..."

Тело устало, до ужаса устало! Оно хочет покоя. Как и голые деревья за окном, застывшие в оцепенении, не в силах сопротивляться серому плену декабря. Я лежу на диване. Мёртвая тишина липким туманом обволакивает мозг и лишь маленькая голубая жилка на виске продолжает пульсировать, с болью отсчитывая минуты до "Убить!".

"Невозможно..." - робкими толчками отдаётся где-то внизу живота. Тёплые волны нежности накатывают на меня, но я пытаюсь остановить их, строя холодную стену из воспоминаний.

В то ясное, тёплое августовское утро я, как обычно, отправилась побродить в лесу. Есть что-то притягательное в августовском межсезонье, когда уже чувствуется приближение осени, но тёплые дни, прогретые насквозь лучами медового cолнца, не позволяют поверить, что природа начинает постепенные приготовления к ежегодному умиранию.

Я шла по знакомой тропинке, купаясь в тёплом, как парное молоко, воздухе, пахнущем грибами и тающей на солнце малиной. Лес был до краёв наполнен звуками, как будто всё живое стремилось как можно полнее прожить последние тёплые дни. Жужжали шмели, кружась над последними переспелыми бордовыми ягодами земляники, трещали в ветвях деревьев вечные спорщицы сороки, тенькали лесные синички, выставляя на показ свои голубые шапочки, берёзы шелестели длинными зелёными волосами, в которых уже отчётливо видна была "седина" - жёлтые осенние пряди. Лёгкий ветерок нежно прикасался к моим щекам, обдавая их своим тёплым дыханием.

И вдруг безотчётная тревога иглой вонзилась в сердце. Вроде всё было по-прежнему, но в дыхании ветра появилось что-то чужое. Быстрее застрекотали сороки, засуетились в напрягшихся ветвях синицы, гудком сирены зазвенели шмели. Ветер крепчал. Берёзы склонились в подобострастном поклоне перед тем, что появилось из ниоткуда, закрыв собой солнце. Я подняла голову и с ужасом увидела над собой огромные перепончатые крылья и безобразную борадавчатую морду. Из пасти вырывались языки пламени, вперемешку с клубами чёрного дыма. Я замерла в ужасе. Длинные когти впились в мои плечи и земля медленно начала уходить из-под ног. В глазах потемнело и меня поглотила тёмная бездна.

Тёплый луч нежно коснулся лица. Я открыла глаза. Высокая трава вокруг тихо нашёптывала что-то. Камень, на котором я лежала, был согрет солнцем и отдавал тепло моему ноющему телу. Я села и осмотрелась. Кругом ни души. Куда ни кинь взгляд - равнина, покрытая высокой, пожелтевшей травой. Далеко, у горизонта виднелись подёрнутые серой дымкой горы. Из ран на моих плечах сочилась кровь, платье прилипло к телу. Я встала на ноги. Голова закружилась и я чуть не упала. Но вовремя подоспевший друг-ветер подхватил меня, помогая удержать равновесие. Я потрогала плечо - царапины от когтей вспухли бороздами разорванной кожи. Но что заставило меня содрогнуться от ужаса и отвращения - по ногам алой струйкой стекала кровь. Господи! Ну как же так? За что? Почему?

Прошло уже почти четыре месяца с того злополучного дня. И больше трёх месяцев с момента, когда я осознала, что во мне зародилась новая жизнь. Три месяца борьбы с самой собой, борьбы с человеческим достоинством, борьбы с материнским инстинктом. Вся боль, весь страх выразился всего в двух словах: "Убить!.. Невозможно..." Сколько раз я была на пути к принятию решения - убить! И сколько раз это измученное материнское "невозможно" не позволяло разуму взять верх над чувствами. А сегодня маленькое существо впервые робко постучалось в моё сердце.

Что там, внутри меня? В редкие минуты сна мне видится маленькая бородавчатая мордочка с огромными, синими, как море, глазами, обрамлёнными пушистыми ресницами. Маленькая ручка тянется ко мне, открывая перепонки между когтистыми пальцами. Изо рта вырывается тлетворное огненное дыхание, а в звуках, вылетающих из гортани, улавливается щемящее: "Ма!" Я с криком просыпаюсь. И в очередной сердце твердит: "Невозможно..." Но в голове вновь мелькает отчаянная, безыходняя мысль: "Убить дракона!"

Луч закатного солнца по крышам легко скользил,
Вспыхнул бликом рубина в бокале киндзмараули.
Вдруг стемнело, и всё стало цвета густых чернил -
Видно, старый фонарь, задремав, темень прокараулил.

...Ей не спится - подвинуто кресло, балкон открыт,
Старый клетчатый плед, прядь седая подколота стильно.
Кто она? Баба Лиля. А раньше была – Лилит,
И летала порой, растворяясь в закате чернильном.

Разбивала сердца, (возраст - плюс, как сказал Бальзак).
И сводила с ума фиолетовым платьем от Гуччи,
Аметисты в ушах и фиалковый свет в глазах,
Превратившийся позже в закатный рубиновый лучик.

Жизнь прошлa, как минута. И нужно ещё успеть
Всё, что знает она, сохранить, передать, приумножить.
Ночь плетёт фиолетовой нитью большую сеть,
И Лилит понимает, кто стать демоницею сможет.

Шаг во тьму - и последний красивый ночной полёт,
Из окошка в мансарде негромко звучит Тесса Вайлет*.
И седая Лилит, приземлившись, легко идёт,
Внучку Лилечку нежно целует. И вдаль улетает…
____________
*Тесса Вайлет (Tessa Violet) - популярная у детей и подростков певица. Violet (англ) – фиолетовый

5

Человек полдуши достаёт, говорит: "Бери,
потому что царапает что-то и жжёт внутри,
где-то слева болит, метрономом стучит в ночи,
не давая уснуть, одинокой совой кричит.
В половине души сострадния нет нигде:
Я - писатель - в рассказах убил миллион людей,
соблазнял и калечил, развратом травил умы.
Я пособником был и всё делал на благо Тьмы.
Но достигнуть я так и не смог никаких вершин,
хоть писал день и ночь - резал насмерть, давил, крушил.
А поэту бездарному рукоплескал Парнас.
Так обидно - не ценят таланты теперь у нас!
Ты же – Князь мой, охотник за душами - забирай!
Без неё я легко на Парнас попадаю - в рай.
Забери полдуши, я устал от неё вконец!"

...Отражаются в озере Гончие псы, Стрелец,
тихо падают листья, прозрачные, словно свет.
Человек ожидает - ответа всё нет и нет...

Я - как острый клинок, голубой металл,
До крови леденящий ладонь эфес,
Незаметная, как восковой опал.
Раньше ты обо мне ничего не знал,
А со мной прежний ты - навсегда исчез.

Мне не нужен был ключ, я вошла легко -
Нараспашку была у тебя душа.
Зря её ты не запер на семь замков,
А теперь к неизбежному будь готов -
Мир изменится, станет трудней дышать.

Ты откроешь глаза и увидишь вдруг,
Что карьера соседа взметнулась вверх,
Что прекрасно устроились все вокруг,
Жизнь твоя - неизменный порочный круг...
Жизнь других - восхитительный фейерверк!

И, заставив тебя ненавидеть, я
Разожгу свой огонь, чтобы ты не смог
Разорвать между нами живую связь.
Знай, меня называют Invidia
И навечно в тебе мой стальной клинок.
______________________________

Inv’idia (лат) - зависть

Горят фонариками зимой синицы и снегири.
Тебе шесть лет, ты уже большой, мне меньше - на целых три!
Я в шубке кроличьей - колобком, мы лепим вдвоём снежки,
Кладёшь мне пряник в карман тайком - ведёшь себя “по-мужски”.

Снежинки падают за окном - красиво и не спеша.
Мне восемь. Любим с тобой вдвоём на мёрзлый узор дышать,
Январь - художник, за каждый штрих дадим ему высший балл,
Он, знаешь, только для нас двоих картину нарисовал.

Тебе семнадцать. Метель, мороз, за окнами нет огней.
Ты стал басить и курить всерьёз, а я - с каждым днём смелей.
Тугая сладость горячих губ... И сердце оборвалось...
Ты был неловок и нежно-груб, касаясь моих волос.

Мне - восемнадцать! Опять зима, и снегом укрыто всё.
Читаем вместе с тобой Дюма, Цветаеву и Басё.
Молодожёнам не страшен снег, когда на душе тепло.
Ты шепчешь: “Вместе теперь - навек, нам сказочно повезло!”.

...Морозный ветер трубит-зовёт! День Д* нас врасплох застал.
Ты молча гладишь плечо моё, я плачу, шумит вокзал.
Гудок - и поезд ушёл в туман. Как жить без тебя, скажи!
Сегодня зимний закат - багрян. Сугробы - как блиндажи.

Письмо! Февраль, наведя прицел, мне льдинами грудь пробил,
Седею - снег на висках осел, на жизнь не осталось сил.
Слова, как пули в бою, свистят: “Не верю! И буду ждать!”.
...Мне тридцать, сорок и пятьдесят.

Тебе - двадцать пять.

________________

*День Д - общепринятое военное обозначение дня начала какой-либо военной операции

мы летим с тобой, голубая птица,
в край далёкий тот, что давно мне снится,
и, быть может, в чужой дали
мы вдвоём своё повстречаем чудо.
ты почувствуй - ветер принёс оттуда
аромат пино и шабли.

а пока парим над ночным арбатом,
слышишь, пахнет кофе и чаем с мятой,
видишь, охрой горят огни.
а потом на север! ты не разбейся,
задевая шпили адмиралтейства,
и взлететь повыше рискни.

посмотри, степенно плывут озёра,
и леса о чём-то с ветрами спорят.

...горьким дымом запахло вдруг -
там, под нами, скорбно идут солдаты,
по земле, где память отцов распята,
где не знаешь, кто - враг, кто - друг.

и, заплакав, шепчет мне птица счастья:
- нам судьбой начертано - возвращаться,
верю, будет от бед спасён
край, где снова сладко запахнет миром*,
и обнимут мальвы под небом мирным
терракотовый террикон.
__________

* Миро - в христианстве: освящённое ароматическое масло, используемое в таинстве миропомазания, в православии также и для освящения вновь построенного храма.

С нежностью смотрит отец на сынишку Касыма -
Рыжие волосы, глаз голубых необъятность.
Как под неистовым знойным февральским хамсином*
Мог появиться столь юный пророк - непонятно.

Страх он внушает и женщинам в чёрных абайях*,
И старикам, и мужам - тем, что хочет сказать им,
Мальчику тайны грядущего Бог открывает.
Быть поцелованным солнцем - и дар, и проклятье.

Пальцы зажаты в горячей отцовской ладони,
Мальчик бежит, спотыкаясь, теряя бабуши*.
Смотрит вокруг: - Та собака ребёнка не тронет,
Надо сказать, чтоб её не убили!
- Послушай,

Тот бедуин собирается выкрасть рубины.
Если возможно, давай мы его остановим!
- Старый Саид на суде оклевещет невинных.
Предупредим их?
Становится взгляд васильковым...

К сыну склонившись, отец произносит устало:
- Дай нам Аллах невредимо добраться до дома.
Просто давай помолчим...
- Это сам рыжий дьявол! -
Люди кричат. - Берегись! Он Ибли́сом* ведомый!

Их окружает толпа, сквозь неё не пробиться,
Камень тяжёлый зажат в кулаке хананея*.
- Папочка, папа, скажи им, тот парень - убийца!
Падает небо, и рыжее солнце тускнеет...

__________
*Хамсин - сухой, жаркий местный ветер южных направлений на северо-востоке Африки и в странах Ближнего Востока, дующий обычно с февраля до июня.
*Абайя - длинное традиционное арабское женское платье с рукавами
*Бабуши - кожаные арабские туфли без задников
*Ибли́с — название сатаны в исламе
*Хананей - представитель одного из арабских племён

Нас ветром уносило на обрыв,
мы падали с него, но, воспарив,
ныряли вместе в облачную вату.
Ты был красив, а я была юна,
ни полуправды, ни полутона
нас не смущали в давнем том когда-то.

Но время шло, и зарождалась тьма,
я даже не заметила сама,
что стрелки изогнулись и провисли,
и ржавчиной покрылся циферблат.
Ты говорил - никто не виноват,
и нам ещё везёт в каком-то смысле,
y нас есть дом, машина - все дела.

А мне летать хотелось досветла:
с обрыва - вверх, лицом и сердцем - к звёздам,
увидеть то, что упустили мы,
Зажатые в тиски комфортной тьмы.

- Летим со мной, пока ещё не поздно,
туда, где сладок день, а ночь нежна!

Но ты остался, я лечу одна,
a время замыкает круг устало.
Крутой обрыв, и я опять стою
под облаками, прямо на краю.
Прыжок… Но разве там, внизу, начало?

Улетаешь, мой ангел? Останься! Куда летишь,
задевая подбитым крылом черепицу крыш?
И совсем не заботясь, что будет с тобой потом,
забираешь ты только свой старый мольберт с холстом,
акварель, нашу музыку, летний рассвет, кота
(осторожно - смотри, переноска не заперта,
кот расстроен, напуган, он может легко сбежать).
Не забудь леопардовый плед и стихов тетрадь!

Я тебя отпускаю... Слова, будто крупный град,
"виноват" злым рефреном в моей голове стучат,
канонадой гремят, не дают мне совсем уснуть,
я курю и стараюсь отвлечься хотя б чуть-чуть.
Но, чтоб боль успокоить, не хватит мне сигарет,
не поможет коньяк позабыть, что тебя здесь нет.
...Дождь холодный пошёл, застучал о сухой карниз.

Выбегаю в подъезд, по привычке зову: "кис-кис",
перевесившись через ехидный оскал перил.
Неужели (я помню, что дверцу закрыть забыл)?..
Кот вернулся! Я верить и ждать до конца готов:
прилетишь ты - не могут жить ангелы без котов!

Мы все неразрывно повязаны - тесен мир.
Увидеться надо? Экрана коснись слегка,
нажатием кнопки завесу приподними,
и станет теплее на той стороне звонка.
Всё есть в отношениях наших: любовь и страсть,
и радость, и боль, и забота самих Небес.
Мы видимся каждую ночь и болтаем всласть,
по Скайпу у нас неплохой безопасный секс,
по Вайберу пьём лимончелло, едим инжир,
ты слушаешь Моцарта, мне по душе "Раммштайн".
Мы вместе на разных диванах с тобой лежим,
и нет априори у нас друг от друга тайн.
Хоть странный серьёзный роман длится много лет,
но статус "влюблён" на "всё сложно" не сменим мы.
Две яркие точки в холодной сети Инет,
две жизни, которые кто-то нам дал взаймы...
Прогресс ненасытен, он рот разевает свой,
мы в нём исчезаем - песчинки, ничья, ничей...

Я б всё отдала, чтоб однажды порой ночной,
пригревшись, спокойно уснуть на твоём плече.

Невидимый друг

Осень… Сердитый Карлсон стучит в окно:
- Ну же, Малыш, просыпайся! Давай играть!
Яблоко падает в небо, еще одно… Тысяча яблок! Малыш продолжает спать. Доктор раздвинул шторы, впуская свет:
- Эти таблетки помогут его мозгам. Надо же, дом на крыше! Типичный бред…
Взрослые верят только своим глазам.
Папа и мама решили, что лучше так (друг-невидимка с моторчиком – лютый треш). Хочет собаку? Нормальней любить собак.
- Карлсон вернется, док?
- Никаких надежд.
Грустный замерзший Карлсон глядит в окно – мальчик-с-моторчиком в полном расцвете сил. Он бесконечно старался, старался, но…
Стар и простужен. И друг про него забыл.

© Ирина Корнетова

Малыш и Карлсон

(Швеция, недалёкое будущее)

Папа под номером раз заставляет спать, папа под номером два принуждает есть...
Карлсон с любовью своей приставал опять. Мальчик же любит Марго из квартиры шесть.
- Слушай, Малыш, так нельзя, - говорят отцы. - Спать с Маргаретой сегодня не комильфо.
- Доктор от глупой любви прописал Глицин, выпей его, и не пялься в свой телефон.
Окна в мансарде напротив... Совсем не бред, прямо, как домик на крыше из детских снов. Карлсон - солиден, упитан, ещё не сед, он Малыша в жёны взять хоть сейчас готов.
Больше таблеток! В груди не болит совсем. Карлсон с моторчиком вовсе не так и плох!
Трудно сегодня здесь быть не таким, как все, нынче не гей - это значит изгой и лох. Общеизвестно - девчонки сейчас не тренд, даже нормальнее будет любить собак.
"Карлсон - Малыш" - очень милый семейный бренд, - папы решили, для всех будет лучше так.
Карлсон довольно окно распахнул уже.
- Стерпится - слюбится, просто прими его...

... В комнате тёмной на цокольном этаже,
тихо страдает отвергнутая Марго.

Экспромт-ответ на стихотворение Александра Оберемока (Мигова) "Самолет взлетел".

Оригинал здесь: Neogranka http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=14124

I. Утром - привычная чашка кофе, фото на столике - милый профиль. Диктор знакомый о катастрофе тоном трагическим объявил: "Рейс 320 в Париж (о, Боже!) выживших нет"... Словно ток по коже: муж на конгресс полетел. За что же! Двери, балкон, холодок перил... Больно-то как, сердце рвется в клочья! Видно не зря мне приснилось ночью: чудище страшное с пастью волчей выпить пытается кровь мою... Кто ты, жестокий вершитель судеб? Горе и беды приносишь людям. Ты так уверен - талант не судят.
Дай только срок...
Я тебя убью!

II. Парень в ветровке и кедах "Конверс", рядом дворняга, с терьером помесь. Парня совсем истерзала совесть: надо же было затеять спор? Женщиной стать... Почему в Париже? Разве брюнетка красивей рыжей? Взрывы... И пламя обшивку лижет... И не забыть этот взгляд в упор. Ну и кому это нужно было? Ты сам себя мнишь "всевышней" силой. Знаешь, меня вот что, гад, взбесило: круто игру навязал свою. Псих, у тебя с головой проблемы: чем помешала девчонка-эмо?! В готы подамся, здесь нет дилеммы. Только сперва...
Я тебя убью!

III. Ждали, внучкA привезет к нам доча, только в деревне им скучно очень. Дочь говорила, в Европу хочет, вроде, в Париж или в Ливерпуль. Медленно на пол летит газета... Падает стул... - Что случилось, Света? - Нечем дышать. Валидол там где-то... Скорая, врач, у жены инсульт. Не долетел до Парижа "Боинг", дочка и внук... Умереть обоим им суждено было... Я спокоен... Лишь удержаться бы на краю... Тот, кто играет людьми, как в карты, что сотворил ты в пылу азарта? Думаешь, взрыв - это так пикантно? Сволочь, дрожи!
Я тебя убью!

IV. Темень за окнами, дождь по крыше...Сон не идет. Ты все пишешь, пишешь. Хендрикса сделай чуток потише - скоро соседи стучать начнут. Даже подружка давно сбежала. Комната, словно фрагмент вокзала, где все валяется, как попало... Ты, не шутя, объявил войну - пишешь агонию, ужас, хрипы, и, обезумев от недосыпа, бьешь поезда, самолеты, джипы; давишь чумой, как Альбер Камю. Но не забудь, ты за все в ответе: есть у героев родные, дети. Стоном проносится по планете их приговор:
"Я тебя убью!"

Я рисую любовь акварелью холодной и мрачной зимы: снег не тает под кистью, и сети на окнах рисует мороз. Сердце стонет от боли, пронзённое тысячей льдинок-заноз, мысли жаркие бьются в виске, а холодные губы немы.

Кисть устало выводит останки любви - серый призрачный дым, на морозе застывший как страшная маска без губ и без глаз. На картине моей только холод и тёмное небо сейчас. Ты замёрзнешь на ней, а когда-то был огненно, страстно любим. Синий цвет: на прощание снегом холодным в лицо мне твой взгляд. Белый цвет: отражение в зеркале - слёзы? - вода по щекам. Чёрный - плетью тоски и предательства сильный удар по рукам - на полу под подошвами краски, а в воду добавили яд. Больно, холодно, всё бесполезно - как прошлое ты ни зови. Зимних дней акварель - потускнели, покрылись туманом цвета, и метели в душе, и на сердце щемящая грудь пустота...

Но случайно добавлю я в тёмные в краски оттенок любви... Зимних чувств и никчемных страданий внезапно утихла метель: акварелью цветной я среди вьюг морозных рисую рассвет. На картине - другой, и не страшно уже, что тебя рядом нет, потому что согрела картину рассветным теплом акварель.

Ты красивый и статный, как бог Аполлон, то блондин, то природный брюнет,
сердцеед и любовью всегда окружён, для тебя невозможного нет.
Пьёшь коньяк Extra Old, устриц пpямо со льда подают, дегустатор, тебе.
Ты не любишь терпеть, подчиняться и ждать, не умеешь просить - хоть убей!
Счастлив, весел, порою немножечко пьян, к обольщению женщин готов,
и в твоих ресторанах - отменный кальян, в карте - вина из лучших шато.
Ты пестришь многоцветием ярких афиш, весь - движение, жизнь суета,
по ночам никогда не молчишь и не спишь, днём притихнешь, как будто устав.
Я любила тебя, но за жизнью другой побежала. И кто виноват,
в том, что ночью и днём вспоминала с тоской Третьяковку и Старый Арбат...
Прилетела назад, без тебя не смогла - невозможно прожить без любви.
Но во взгляде твоём лёд и черная мгла - ты сердит на свою визави.
Я в жакете Armani, в сапожках от Boss, на запястье - часы от Tissot,
но гляжу на тебя, словно брошенный пёс, понимая, что это не сон.
Ты прости непутёвую дочь, город мой, я вернулась к тебе навсегда...

Где бы ни были, люди стремятся домой. И прощают людей города...

Осколки

Неприглядная серость бьёт холодом по апрелю...
Воскресенье Христово опять постучалось в двери,
Светлый праздник покоя, но что же мне вновь не спится?
Полыхают зарницы...
Над осколками сердца пылает рассвет кровавый,
И теперь не понять, не узнать кто сегодня правый,
Кто солдат, кто защитник, кто просто дружок мамоны...
Слышу горькие стоны.
Это плачет земля. Нет не плачет - кричит, рыдает.
Но не слышно чириканья птиц - погибает стая
Под дождем из свинца, под ревущим белугой градом,
И кому это надо?
Кто на части порвал нашу землю и в клочья души?
Перезвон колокольный набатом покой нарушит.
У Креста совершаем о мире свои молебны.

Чёрный дым, словно креп покрывает немое Небо...

©Solstralen

Дотянуться рукою до трубки и диск крутить,
в телефоне гудок монотонный поёт мотив.
Через трески и шумы прорваться к тебе в ночи,
рассказать, что на дереве жутко сова кричит,
что метель засыпает дворы пеленой густой,
что постель у меня засыпает опять пустой,
что ревёт, не смолкая, прибой где-то вдалеке,
и не тает осколистый лёд в тёплом коньяке.
На окошке рисует мороз белых кружев вязь,
а по белым дверям чьи-то тени ползут, смеясь,
голой веткой согнувшийся тополь стучит в окно.
Говорю я себе - ты забыл обо мне давно,
молчалив ты и холоден, словно январский снег.
Я тону в белой мгле, и не выбраться мне вовек
из сугробов обид, недомолвок и чёрной лжи...
А на улице сотканный вьюгой ковёр лежит,
под окном иероглиф - следы на немом снегу.
В трубке снова гудки.
Не могу без тебя!
Не могу...

- Таня, привет. Это я. Да, еду. Завтра. Сейчас вот проверю почту и начну собираться. Надо же, опять турки полезли. Все пишут, пишут, фотографии шлют. И красивые же все - как на подбор. Особенно этот. Как его зовут? Таркан? Красавчик. Но я же твердо решила - только в Европу.

Хорошо, что теперь всё открыто - билет купил и катайся на здоровье, если деньги есть. А их как раз-таки и нет. Только и хватило, что на модную стрижку, льняной костюмчик, сумочку под Gucci и билет до Варшавы. Кое-что, правда, припасла на черный день. Кто их, этих женихов заграничных знает? Вдруг за свои возвращаться придется. На работе тлько неделю за свой счет дали. Вот и пришлось женихов сортировать, кто поприличнее, помоложе и побагаче.

Так выбрала, конечно. Четверых. К ним и поеду. Финн, итальянец, немец и поляк. Ага, ну точно как в анекдоте - немец и поляк. Только там еще русский был. Ну нет, русских с меня хватит. Ладно все, пойду собираться. Пока. Созвонимся.

----------------------------------------------------------------------------------------------

(Из дневника)

20 июля.

Ну вот и Варшава. Стась встретил на вокзале. Поцеловал ручку. Ужин, вино. "Рroszę, pani" - в подарок кружевное белье... Утренние лучи сквозь занавеску. Немного денег в кармане. Аэропорт. Галантный поцелуй в ручку. До свидания, Варшава...

21 июля

Вечный город из окна такси выглядит совсем не так, как по телевизору. Может, если бы помедленнее ехать... Но Массимо торопится - "rapidamente". У моего итальянца маленькая квартира в доме где-то на окраине. Окно открыто - жарко. Со двора доносятся голоса. Как же быстро говорят итальянцы! Пицца из микроволновки, немного чего-то горячительного. Per favore, segnorita. Разварачиваю презент. Они что, сговорились? Кружевное бельё отлично сидит на моей фигуре... Утро, голуби на крыше. Аэропорт, билет в кармане. Бурная итальянская речь. Прощай Рим...

22 июля

Мой прадед был в Берлине в 1945. А вот теперь и я... Клаус аккуратно ведет старенький "Фольксваген" по мокрым улицам. Я стараюсь рассмотреть что-либо сквозь пелену дождя. Ничего не видно. Ладно, совру Таньке, что гуляла по Unter den Linden. Домик у Клауса маленький, но очень аккуратный: все на своих местах, продумано и спланировано. Очень экономно. Ужинаем баварскими колбасками с пивом. Экзотика. "Bitte, fräulein" - еще не открыв пакет, знаю, что там... Дождь лил всю ночь. На взлетной полосе блики серых луж. Машу рукой на прощание. Встретимся ли еще, Берлин?

23 июля.

Какой странный язык. Как будто все вокруг держат во рту горячую картошку. Таня шутила - в КГБ едешь. Действительно, Финляндия - Королевство Голубоглазых Блондинов. И Юсси тоже не исключение. Высокий, голубоглазый и очень медлительный. Тщательно подбирает слова на английском. Едем в автобусе. Увидеть ничего не успеваю - засыпаю. Как же я устала. Водка "Финляндия" согревает меня и ставит на ноги. Этот тоже приготовил подарок. "Haluta, neiti" - на этот раз бельё белое. В предрассветных сумерках все кажется иначе. Почему же мне не спится? Пожалуй, правду говорят о ностальгии... Иду на пасадку. Позади остался Юсси и его соотечественники, давящиеся горячей картошкой. Улетаю из Турку. А может полететь к турку? Нет, домой!

----------------------------------------------------------------------------

- Привет, Таня. Да, я уже дома. Все прошло замечательно. Столько впечатлений. Расскажу при встрече.

Кстати, Тань, а Ваня уже из Москвы вернулся? Ой, звонят в дверь. Ну ладно, до встречи.

...Подбегаю к двери. Под халатиком - кружевное бельё.

- Ванечка, милый, как же я соскучилась.

С замиранием сердца открываю пакет. Слава Богу, в нем сковородка "Тefal".

- Французская, - с гордостью говорит Ваня.

"Надо было к французу съездить" - мелькает мысль. Но лишь на мгновение, пока я не оказываюсь в объятиях моего русского Ванечки.

Привет! Это я. Все нормально. Вчера, правда, опоздала на распродажу Гуччи. Самое обидное, что Машка Иванова сумочку классную отхватила. Я об этой сумке долго мечтала, спала и видела, как зайду в кабинет и поставлю небрежно так на стол настоящую сумку от Гуччи. Девчонки бы от зависти попадали. А сумка досталась Машке. Какой Машке? Ивановой. Ну дуре из параллельной группы. Помнишь, рыжая такая, в шмотках от Кардена. У нее папаша, вроде, где-то в Америке работает или в Африке. Вот она и выпендривается. Но на эту страшную мымру что не нацепи - все, как на вешалке болтается. Жаль, что моя сумка ей досталась. И как это меня угораздило опоздать?

Почему опоздала? Так за подарком тебе ездила. Пока выбрала - замучилась. Кстати, понравился подарочек? Что, еще не открывал? Так открой сейчас! Ага, слышу, рвешь бумагу. Я специально в два слоя упаковала. Знаю, что ты упаковку рвать любишь. Бумага красивая? Так я ж для тебя выбирала - ракеты на фоне звездного неба. Хотела подписать, как в соцсетях, и открытку вложить, так забыла твой ник. Что-то там с аэропортом связано. C космодромом? Хоть убей не помню, но точно не Гагарин. Коробочка красивая? Ну да, у меня вкус есть. Да ты открывай, открывай. Понравится, не сомневаюсь. Что там? А не скажу. Открой - увидишь. Нет, не нюхай, не туалетная вода. И не галстук. Сгораешь от любопытства. Так открывай. Не можешь? А там кнопочка справа внизу есть. На нее нажми...

Нажал? Громко получилось - даже в телефоне слышно. Ага, сердце. На пружинке. Как из коробочки выскочит, как заорет. Я сразу подумала - отличный подарок. С намеком. А ты понял, что оно говорит? Что ты все шепчешь: сердце, сердце? Ну да, сердце, красное, бархатное. Понравился подарочек-то? Ты его назад в коробочку засунь и еще раз на кнопочку нажми. Послушай внимательно...

Алло, Гагарин! Ты где? Что это там у тебя упало? И кто это так неровно дышит? Алло, алло?

Странно, гудки. Обалдел от подарка, наверное. Знаю же я, как людям угодить!

Доктор Менгеле пьёт по утрам свежесваренный кофе
с кренделями из булочной старого юде Иоффе,
на продрогшие крыши домов смотрит через окошко,
гладит кошку.
Он вчера подобрал полосатую в луже у дома.
Йозеф очень жалеет животных, а как по-другому?
Он уверен в себе, и ему не знакомы цугцванги*.
Чем не ангел?
Белоснежный халат надевает затем неспеша и
замечает, что крылья реально растут и мешают.
Он - творец, он - спаситель, он словно библейский Иосиф!
Сам приносит
жизни в жертву науке - ну разве же это не благо?
Честно-честно, он каждого лично отпел и оплакал.
Он сдувает пылинки и чистит свой скальпель неспешно -
прочь небрежность!

Ночью снились опять измождённые детские лица,
голоса говорили "ты - монстр". Только Йозеф не злится -
ведь наука не терпит ни жалости, ни ретроградства.
Но боятся
люди скальпеля, тока, уколов - в глазах дикий ужас,
крики, словно сирены звучат день-деньской. И к тому же
в голове по ночам колокольный набат не стихает -
шутка злая.

...В дверь стучится холодный февраль, скоро грянет восьмое*,
и ужасному Менгеле хочется тоже покоя.
Только врядли от призраков  сможет обресть  он свободу.
Поезд подан,
переполнен вагон - там и Грегор, и Герхард, и Проски*,
а кругом - молотки, топоры и дубовые доски.
В ад несётся состав, и мелькает в лихой круговерти
Ангел Смерти.

*Ангел Смерти - прозвище доктора ЙозефаМенгеле
* цугцванг - положение в шашках и шахматах, в котором любой ход игрока ведёт к ухудшению его позиции
*8 февраля - день смерти Менгеле
* Грегор, Герхард, Проски - псевдонимы Менгеле

От любви я твоей много счастья ждала,
Потому мне сейчас очень больно.
Ты ушёл. Тишина. Только в колоколола
С постаревшей звонят колокольни.

Только ветер шумит и кружится метель.
Заживут эти раны не скоро.
Отпевают любовь, как того ты хотел,
В старой церкви под пение хора.

Не поднять нам её, всё остыло давно,
Лишь остались минуты пустые.
И на то, что с тобой нам вернуть не дано,
Грустно смотрят с иконы святые.

Гроб закрытый в могилу опустим с тобой.
Слов не нужно, и высохли слезы.
Лишь посадит кладбищенский сторож седой
По весне у могилы березы.

Там, где в небо врастает старинный усталый маяк,
журавлиная стая курлычет, на юг улетая,
мы дождёмся с тобой декабря, золотая моя....
Жемчугами сединки горят в волосах, и не тают.
Будем пить крепкий чай. Вересковый густеющий мёд
я тебе невзначай размешаю в фарфоровой чашке.
Что бы там не сказали, любовь наша дышит, живёт,
несмотря на вокзалы, прощанья и дверь нараспашку.
Низко клонятся травы - ноябрьский ветер суров.
Мы с тобой были правы: состариться вместе отрадно.
Словно ворон седой, наш маяк - он не знает оков,
и мерцает звездой, и ведёт, будто нить Ариадны.
Снег холодный, укрой пики серых таинственных скал!
... Зарыдает прибой, ветер снежные вихри закружит,
но огонь маяка, пусть он стар и ужасно устал,
будет светел, пока на земле хоть кому-нибудь нужен.

Ты прошёл до конца ровно восемь прямых путей,
столько знал, что хватило б на тысячу заратустр.
Но слова говорил и дела совершал не те,
потому что внутри был всегда бесконечно пуст.

Ты - кусок янтаря, замерзающий в толще льдов.
Бесполезно-красивый... Без радостей, без интриг
жизнь свою проживал. Так - не Дьявол, не Саваоф,
хоть стремился к вершине, но не был ни в чём велик.

Ты идёшь на закат... Скоро время, сгорев дотла,
не оставит тебе ни малейшего шанса жить.
А сейчас что осталось? Мадеру глушить с горлА
и бродить в лабиринтах сознаний, как Вечный Жид.

Не успел до отплытия? Можешь пойти пешком,
налегке: рюкзачок и единственный друг - манул.

До краёв, словно чашу, наполнив себя добром,
загоревшись звездой, ты в янтарную даль шагнул...

Наш мир наполнен вспышками ракет.
Мы понимаем - рая больше нет,
всё катится в разверзшуюся пропасть.
Что там внизу? Немая пустота?
А, может, дверь, что крепко заперта
периодом распада изотопов?

Сегодня здесь Мамона правит бал,
в опале те, кто никогда не врал,
и кажется, что впрямь они безумны.
У власти свора бешеных собак...
А в будущем распущен Бундестаг,
Конгресс, Европарламент, Кнессет, Дума.

Нас изначально учат убивать
оружием, словами. В жерновах
гибридных войн песком скрипит планета,
идёт отсчёт последних дней, минут.
Хоть страшно в пропасть чёрную шагнуть
и, может, безвозвратно кануть в Лету,
но кнопка ждёт - нажми её. Готов
усеять небо шляпками грибов?

...Скорбящий ветер голосит в руинах,
он сохранил сирени аромат,
но знает, что дороги нет назад -
под алым небом всё неповторимо.

... А жизнь не сгинет. Через много лет
не станут люди ни о чём жалеть.
И на руинах Мирового банка,
устроив вместе праздничный пикник,
возьмутся дружно за руки они,
ромашками украсят башню танка.
И скажут предкам от души спасибо
за бомбу ту - за наш нелёгкий выбор.

Я провожаю тебя сегодня. Играет август на фортепьяно, а самолёты бегут, взлетают и растворяются в синеве. Ты, чуть смущённо смакуя виски, смеёшься - глянь, я немного пьяный. Я улыбаюсь - не буду плакать, но боль разлуки звучит во мне. Ты на прощанье меня коснёшься, царапнув губы щекой небритой, "до встречи" скажешь и безвозвратно исчезнешь в сумерках рукава. Тебе несложно - ты лишь вернёшься на проторённую ту орбиту, где дом, работа, жена и дети, а жизнь спокойна и не нова.
Возьму такси, разревусь белугой, неважно, что там решит водитель. Oкно открою, чтоб испарился знакомый запах любви - "Аллюр" . Смогу ли жить без тебя? Не знаю. Но постараюсь тебя забыть я.
Солёный дождь по щекам стекает. И я всё так же тебя люблю...
___________________
* "Аллюр" (Allure) - мужская туалетная вода.

(Недалекое будущее. Комната в обычной квартире в городе )

Утрений свет робко проник в комнату через легкие шторы и выхватил из сонного полумрка нежно-лиловые цветы на розовых обоях, белые кружева на подушке и голубого медвежонка, сидящего в кресле с сиреневой обивкой. На минуту в комнате воцарилось розовое спокойствие. Но вдруг самый смелый лучик, отделившись от ровного света, рванул к кровати и уверенно улегся на ресницах человека, спящего на ней.

Женя открыл глаза и почувствовал приступ тошноты, вызванный обилием бело-розового, как приторная пастила, цвета.
"И почему я не такой, как все?" - с горечью подумал он.
Женя снова зажмурился, но надоедливый луч не давал покоя, щекотал ресницы ненавистными розовыми лапами.

Так больше нельзя! Надо принимать решение! Пора самому себе дать ответ на вопрос - кем быть. Этот ответ уже давно зрел в Женином сознании, нерешительно и стыдливо просился наружу. А вчера внезапно вырвался из рамок приличия. Вчера, когда Женька вдруг засмотрелся Лиду, девочку, которую знал с детства, но по-настоящему увидел только сейчас. Лида прошла мимо, в своих потертых джинсах, в ботинках на рубчатой подошве, приглаживая коротко стриженные темные волосы и помахивая ключом от новенького Харлея, прошла размашистой мужской походкой, но за ней остался шлейф женственности, красоты, запах запретной любви. Женька так и остался стоять с открытым ртом и выскакивающим из груди сердцем. Он даже не заметил, что уронил на землю новую сумочку от Гуччи. Его розовая рубашка промокла на спине, и он почувствовал аромат, который не может перебить даже самый сладкий парфюм - запах мужского пота.

Вот тогда и понял Женька, кем он всегда хотел и хочет быть. Несмотря на трудности, ждущие его впереди. Розово-голубой мир, в которм тепло, уютно и безопасно, мир, такой привычный и естественный, к которому человечество шло веками, размахивая радужными флагами и отвоевывая общество у ненормальных "натуралов", вдруг стал чужим и неприятным.

"Я знаю, кем я хочу быть!" - мелькнуло в мыслях. А перед глазами вдруг возникли картинки гетто, где жили натуралы. Грязные дома, мрачные улицы, орущие дети, женщины в старых халатах и мужчины с бокалами пива. Женьке вдруг стало холодно и страшно. Он натянул на себя кружевное одеяло и открыл глаза. Розовый мир обнимал его своим нежным теплым светом.
"Мир гетто, там, где живет настоящая любовь, где люди могут говорить о чувствах к противоположному полу, не боясь насмешек и побоев, где дети рождаются, а не вырастают в пробирке, где у малышей есть МАМА и ПАПА - этот мир тоже может стать красивым и теплым. И я буду бороться за это! Потом. Немного позже. А пока..."
- Папа, где мои новые розовые брюки?
- Не знаю, спроси у папули.
- Папуля, где мои розовые брюки? В стирке? Ладно, надену желтые...

Над рзвалинами домов проплывает облако черной пыли. За ним второе, третье. Станцевав свой смертельный танец опускаются они на серые камни. Но ненадолго. Холодный ветер заставляет пылинки вновь подниматься в воздух. Некогда сидеть, пора разносить смерть! Приказ ветра - закон. Ведь он теперь полноправный повелитель пустынного мира.

Тишину нарушает только свист ветра, проносящегося над останками города. Арматура торчит из стен, как переломанные ребра; черными глазницами зияют пустые оконные проемы; фундамент - как растрескавшиеся ступни босоногого путника; оплавившиеся кусочки черепицы скрюченными пальцами цепляются за уцелевший кусок водосточной трубы-позвоночника. Мертвый дом. Больше никто никогда не войдет в него, не сядет на стул в прихожей и, снимая тесные новые туфли, не скажет: "Мой дом - моя крепость". Крепость пала, сердце остановилось. И куда ни глянь - такие же искореженные холодные трупы...

----------------------------------------------------------

Которую ночь подряд мне снится этот город. Мне даже кажется, что я узнаю его. Вот-вот - и прозвучит в ушах название, вот-вот - и ветер открет мне тайну, ответит на вопрос - почему? Но в момент, когда холодное дыхание касается щеки, я просыпаюсь. В ушах лишь несколько несвязных звуков. Ветер ли шепнул их мне, или это просто кровь стучит в висках: а-том, а-том? Я вновь закрываю глаза...

---------------------------------------------------------

Ветер без устали мчится вперед, пронзительно свистит, гудит, завывает, поднимая с земли черную-черную пыль. Проносится над площадью, сворачивает в переулок и, вдруг, замирает. Из окна на уцелевшей стене доносятся звуки скрипки. Ветер как будто пребывает в оцепенении, но через несколько секунд начинает вращаться на месте, поднимая столб пыли, завывая, как профессиональный плакальщик на похоронах одинокой старухи.

Скрипка замолкает.

- Бабушка, я уже закончил, - звенит высокий мальчишеский голосок.
- Сейчас, дорогой, только булочки из духовки достану и будем пить чай.

Ветер подбирается поближе к окну, вягивает в себя запах свежих булочек с корицей и земляничного чая и, словно опьянев, начинает песпорядочно метаться, заставляя черную пыль кружиться в причудливом танце. Наконец, осмелев, подлетает к окну и заглядывает внутрь... Холодный пол, покрытый черным смертоносным ковром пыли, разбитые стены с оборванными венами и артериями электропроводки, перевернутый стол со сломанной ножкой - дом мертв, как и все остальные. Но откуда же эти звуки и запахи? Ветер с яростным стоном швыряет черные частички в оконный проем. У него больше нет сил хранить память и надежду. Но, пока в голосе ветра звучит плач скрипки, а его дыхание пахнет корицей и земляникой, у города есть шанс...

Мирок Алисы покрылся пылью,
Деревья в странном строю застыли,
Не пахнет больше в лесу ванилью,
И Шляпник уснул беспробудным сном.

На печке - чайник, пустой, ненужный,
Хрипит будильник - совсем простужен -
О том, что кролик с собакой дружен.
Во что превратился знакомый дом!

А за окном всё совсем иначе -
Там горизонт в синей дымке прячет
Надежду, веру, любовь, удачу.
Алисе хотя бы на миг в рассвет -

Увидеть море, цветы и солнце...
Но невозможно - на дне колодца
Разбито зеркало. Ей придётся
Остаться. Ведь выхода больше нет.

Бабушки

Бабушка Ира рисует со мной на обоях
Модных принцесс, цитадели и толстых драконов...

...Бабушка Валя готовит пюре и котлеты,
Вкусные блинчики мажет домашней сметаной...

...Утром овсянка и чашка морковного сока,
Позже –сольфеджио, теннис. Английский чуть после...

...Рады родители бабушке чадо подбросить
Только которой – не могут решить полюбовно,
Ибо друга друга бабули мои не выносят.
Вот и растит меня гадкая Фрекен Петровна.

(с) Братислава

Дедушка Гоша друзей угощает абсентом,
После читает Верлена и Хемингуэя
И на обоях рисует картины треченто -
Дедушка, выпив абсента, так много умеет!

Дедушка Юзик* пьет вечером только гарэлку*,
Кушает сало, поет белорусские песни,
Периодически ловит какую-то белку -
Дедушка после гарэлки такой интересный!

Утром меня кормят мюсли с банановым смузи -
Это полезно и сытно. Потом - репетитор.
"Мама, а множно мне к дедушке Гоше? Дед Юзик
Тоже хороший, забавный и очень открытый!"

Рады б родители дедушкам внука подкинуть,
Только боятся того, что со мной после станет -
Ведь по утрам оба деда пьют тёмное пиво.
Вот потому и растит меня злой мистер Няня*.
________________

*Юзик - сокращенное белорусское от имени Иосиф.

*гарэлка - белорусская водка
*
"Мистер Няня" - американский фильм 1993 года

Сегодня с самого утра лил дождь - мутный, холодный и мерзкий. Небо было свинцово-серым без единого просвета. Всё вокруг погрузилось в липкий мрак дождливого утра. Воскреснье. Вокруг - ни души. Лишь монотонный шум падающей с неба воды нарушал тишину.

- Ну и лето, - подумал Андрей, не решаясь выйти из подъезда.

Старый двухэтажный дом с маленькими окнами казался тёмным и покинутым. В этом доме на окраине столицы уже много лет жила семья Андрея. Только теперь из всей семьй остался он один. Мама и папа погибли в автомобильной катастрофе четыре года назад, как раз после свадьбы Андрея с Ларисой. "Лариса, милая моя девочка..." - от воспоминания о ней стало тяжело на душе. Нет с ним больше Ларисы. И как же всё нелепо: попала Лариса в секту, ушла от Андрея и живёт теперь в какой-то деревне.

Андрей поёжился и выскочил под дождь. Всего несколько метров до стоянки - а успел промокнуть насквозь. Каждый год летом в день гибели родителей он ехал на деревенское кладбище. Останавливался по пути, собирал ромашки, колокольчики, васильки (мама всегда любила полевые цветы), а потом часами сидел у могилы, думал, вспоминал, иногда плакал. А сегодня, как назло, такая погода! Даже цветов не собрать.

Андрей завёл машину, включил дворники и медленно выехал со двора. Ехать нужно было почти через весь город, а затем по автостраде до небольшого районного центра. Оттуда ещё километров восемьдесят, если по шоссе. А если напрямик, по просёлочной дороге, то всего-то километров сорок. Но по просёлку уже давно никто не ездил. Не решались. Водители передавали из уст в уста историю о девушке-призраке, которую изнасиловали и убили на этой дороге. Говорили, что она останавливает проходящие машины, просит подвезти... А потом на обочинах эти машины находят. И водителей - мертвых... Андрей услышал об этом, когда проезжал здесь в прошлый раз - парень с заправочной станции предупредил его, что сворачивать на проселок опасно. Все газеты писали об убийстве, после которого и стала появляться на дороге загадочная девушка. История обрастала все новыми подробностями, убийцу так и не нашли... Но Андрей не верил в призраков.Андрей услышал об этом, когда ездил на годовщину смерти родителей - парень на заправочной станции предупредил Андрея, что сворачивать на просёлок опасно. Все газеты писали об убийстве девушки. Милиция разыскивалa убийцу, но безуспешно. С тех пор и сталa появлятся на дороге загадочная девушка. Эта история обрастала всё новыми и новыми подробностями. Но Андрей не верил в призраков. Чего только не напридумывают водители от скуки.

Андрей припарковал машину у железнодорожного вокзала, где всегда продавали красивые цветы. Можно было купить даже полевые. Но сегодня там никого не было. Он вздохнул и направился к цветочному киоску. Цветов было много: гвоздики всевозможных расцветок, хризантемы - белые, жёлтые, сиреневые, даже голубые и зелёные, гиацинты, герберы... Но самыми красивыми были розы. Бордовые, крупные, как будто вырезанные из камня, они зачаровывали с первого взгляда.

- Свежие. Только вчера из Голландии привезли, - сказала симпатичная девушка за прилавком, заметив, что Андрей рассматривает розы.

- Да, очень красивые, - отозвался он. - Я, пожалуй, куплю их.

Упаковав розы в целлофан, она предупредила:

- Не держите их долго закрытыми.

- Спасибо, - сказал Андрей и вышел из киоска.

Дождь не прекращался. Напротив, становился сильнее, нахальнее и уже не шептал, а барабанил по тротуару огромными каплями. Андрей сел за руль, а розы, предварительно раскрыв упаковку, положил на заднее сиденье.
Машина завелась не сразу, что удивило Андрея. Его старенький "Опель" никогда не давал сбоя. Андрей осторожно развернулся и поехал по улице, ведущей к выезду из города.

* * *

- Вот чёрт, ну и льёт же, - в сердцах выругалась Лариса.
Её чёрные джинсы и коротенькая кожаная куртка были насквозь мокрыми, а в кроссовках хлюпало так, будто туда залили литра по два воды.

Лариса услышала звук приближающегося автомобиля и подняла руку. Но серебристый "Мерседес" промчался мимо, даже не притормозив, а только окатил и без того мокрую девушку фонтаном брызг. Лариса лишь обречённо вздохнула. У нее уже не было сил даже выругаться как следует.

- Ну и дорога, - подумала она. - Тут и в хорошую погоду одна-две машины в день проезжает. А уж в такой ливень...

А всё-таки нехорошо вышло, что она с Петькой поссорилась. Могла же и промолчать. Так нет, дурной бабский язык вот уж, воистину, без костей! Наговорила всяких глупостей, куртку схватила и - под дождь. Что и кому доказать хотела. Сидела бы сейчас дома, телевизор смотрела и чай с мятой пила. Но из-за своей строптивости стоит одна, на обочине старого просёлка и пытается поймать попутку.

Когда от Петьки ушла, решила к маме в деревню вернуться. Городским автобусом доехала до конечной, там остановила машину, села в неё бездумно, не отдавая себе отчёта в том, что делает. А потом этот краснорожий козёл-водила приставать начал. Здоровый чёрт, килограмм девяноста. Навалился на неё всем своим весом. Лариса каким-то чудом вывернулась и двинула ему коленом в пах. Мужик взвыл и согнулся пополам. Воспользовавшись этим, Лариса открыла дверцу и выскочола под дождь. Так оказалась Лариса одна на этой просёлочной дороге.

* * *

Ливень не прекращался. Андрей ехал медленно - мокрый асфальт был ужасно скользким. Вот и поворот на просёлок. Свернуть?

- Нет, - почему-то решил он и проехал мимо.

Но через несколько километров вынужден был остановиться. Дорога впереди была перекрыта милицией. Андрей открыл дверцу и, перекрикивая шум дождя, окликнул молодого милиционера, стоявшего неподалёку.

- Что случилось?

- Авария, - ответил тот. - Столкнулись несколько автомобилей.

"Ничего удивительного. В такую погоду..." - подумал Андрей.

Он захлопну дверцу и заглушил мотор. Ждать, сидя и слушая, как сумасшедший дождь барабанит по крыше? Нет. Невозможно. Андрей вновь завёл машину, уверенно вывернул руль и поехал в обратном направлении. Через несколько минут машина уже сворачивала на покрытую брусчаткой просёлочную дорогу.

* * *

Лариса уже почти потеряла надежду, когда сквозь шум дождя услышала гул мотора. Она обернулась и увидела совсем близко тёмно-синюю машину. Она не успела поднять руку, но "Опель" затормозил. За рулём сидел симпатичный молодой человек.

- Тебе куда? - спросил он.

- Уже всё равно, - ответила Лариса.

- Садись тогда, - улыбнулся водитель. - Промокла совсем.

Дополнительного приглашения не потребовалось. Она запрыгнула на переднее сидение и сняла намокшую куртку.

- И что ты одна в такую погоду на этой пустынной дороге делала? - спросил парень.

- Долго рассказывать, - отмахнулась Лариса.

- А я, чуть было, не смалодушничал и не проехал мимо. Думал, точно призрак за водителями охотится. Слыхала о призраке девушки, которую здесь на просёлке убили?

- Нет, - она, и впрямь, не помнила, чтобы слышала о чем-то таком.

Андрей успел рассмотреть девушку. Густые рыжеватые волосы, слегка вздёрнутый нос, пухлые губы, а главнoе - глаза. Большие, зелёные, с маленькими коричневыми пятнышками у самых зрачков. Она очень напоминала его Ларису.

- Да ты замёрзла совсем, - прервал молчание Андрей. - Губы вон посинели.

Лариса улыбнулась:

- Есть немного.

- Там, на заднем сиденьи - плед. Возьми, - сказал Андрей.

Девушка достала плед.

- Розы какие красивые, - сказала она. - Только, почему-то, полынью пахнут.

- Полынью? - удивился Андрей.

А ведь и правда, запах в машине горьковатый, как у полыни, которую он каждый год выкапывает с могилы родителей. Но она почему-то упорно вырастает опять. Длинные, крепкие корни у полыни. Вытянeшь сорняк, а руки потом долго пахнут горечью.

- Голландские розы, - вздохнул Андрей. - Кто знает, чем они там цветы обрабатывают, чтоб подольше сохранялись.

Он посмотрел на пассажирку. Она немного согрелась: пухлые губы слегка порозовели. Почему-то Андрею страстно захотелось поцеловать эти губы и заглянуть в глаза, утонув в их бездонной зелени, разукрашенной искорками солнца.

- Меня, кстати, Андреем зовут, - сказал он.

- Лариса, - ответила девушка и улыбнулась.

Больше бороться с собой Андрей не мог. Он надавил на тормоз, повернулся и притянул девушку к себе. Она не сопротивлялась. Только немного отклонила назад голову с копной рыжих волос, выдохнула и жадно припала губами к губам Андрея, словно желая вдохнуть в себя его тепло, его страсть, его жизнь...

* * *
На следующее утро местный участковый обнаружил тёмно-синий "Опель", стоявший у обочины просёлочной дороги в 10 км от деревни N. В машине находился труп молодого человека. К полудню на место происшествия прибыл столичный следователь.
Ничего из машины похищено не было - ни деньги, ни документы. Видимых повреждений на теле не оказалось. Молодой человек (согласно паспорту, Андрей Иванцов) сидел на переднем сидении. Сзади лежали pозы: тёмно-бордовые, будто только что срезанные. И в машине пахло чем-то горьковатым. Почему-то следователю вдруг вспомнилась популярная песенка:
"Ты дарила мне розы,
Розы пахли полынью".

К вечеру труп доставили в морг одной из столичных больниц. Квартира в старой двухэтажке на окраине столицы была опечатана.

"И некому розы носить на могилы. Отныне всё там растворяется в запахе горькой полыни".

* * *

- Вот чёрт, ну и льёт же, - в сердцах выругалась Лариса.

А всё-таки нехорошо вышло, что она с Петькой поссорилась. Могла же промолчать. Cидела бы сейчас дома, телевизор смотрела и чай с мятой пила, а не торчала одна под дождём на обочине старого просёлка, пытаясь поймать попутку.

Мимо промчалась машина, никак не отреагировав на поднятую руку Ларисы.

- Ну и дорога, - подумала она. - Тут и в хорошую погоду одна-две машины в день проезжает. А уж в такой ливень…

Послышался шум мотора и у обочины притормозил красный "Фoльксваген". Лариса улыбнулась, откинула с лица мокрyю прядь рыжих волос и направилась к машине.

Многоцветием
Ярким радуга в небе?
Нет, мыльный пузырь.

Каплями дождя
Слёзы стекают наземь.
Осень приходит...

Листья желтеют,
Словно усы стариков,
Трубку курящих.

Голая ветка
Стучит и стучит в окно.
Что ей не спится?

Белые хлопья
Несказанно красивы!
Но так холодны...

Ветер и вьюга
Плачут над горькой судьбой -
Солнце всё выше.

Жизнь удивлённо
Смотрит на мир. Проснулся
Первый подснежник.

В город, укрытый
Шалью зелёной листвы,
Солнце влюбилось.

Пенится море
Белых цветов жасмина.
Окна открою...

Запах малины,
Солнцем согретые дни,
Август прекрасен.

Спит, как младенец,
Город, умытый дождём.
Грезит о солнце.

Выдул ребёнок
Мыльный огомный пузырь
Радугой в небо.

Ну и холодина. Бр-р-р Дыхание спирает в зобу. Сколько не прыгай по промерзшей земле - бесполезно. Пальцы стынут, крылья к телу примерзли. И как только удалось на дерево взлететь? Вот только и осталось, что сидеть нахохлившись и ждать... А чего ждать-то? А все супруга. Придумала в марте лететь, eще и всю родню с собой сманила. Говорил же я - подождем апреля. Успеется. Так нет, ностальгия замучила, на Родину захотелось. Вот и сиди теперь, мерзни, клюй крепко схваченную морозом землю, слушай ругань родственничков. Ишь, разорались. Летают тут, ветер гоняют. Сядьте лучше да перья распушите - теплее будет. Хотя, я их понимаю, ох, как понимаю. Холодно, голодно, скучно. Русская весна... Чего на югах не сиделось? Не послушались бы мою дуру, грелись бы сейчас на солнышке, блестящие перышки чистили бы и семечки клевали. А то и вишенка из коктейля где-нибудь на пляже перепала бы. А море, море... Эх!... Родина - это святое. Но торопиться не стОило.
Холодно, желудок сводит от голода, клюв совсем посинел. И супружница приуныла, притихла. Чувствует свою вину. Вот уж правду говорят: баба, перо длинное - ум короткий. Так ей и надо, будет впредь мужа слушать. Ой, а это что за звон? Колокола на церкви. Прямо, как по голове молотком бьют. А вон и толстый поп в церковь потащился опиум народу раздавать. Небось у самого брюхо полное. А тут за весь день три мерзлых зернышка из снега подберешь - тем и сыт. Вот что значит бабу слушать. Все уши прожужжала "в святом месте жить будем, рядом с церковью. Благовест слушать и бесплатное сочиво клевать." Знаю я эти святые места. Чуть задремлешь - уже звонят. Утром ни свет, ни заря - звонарь уже руки на колокольне потирает. И - БАМ, БАМ - глаза из орбит вылезают от звона. Поклевать что-нибудь тоже невозможно: только приблизишься - свешница с метлой несется. Глаза на выкате, волосы из под платка выбились. Ну чистая, прости Господи, ведьма. "Кыш, злодеи!" - орет. А днем поповский выводок с рогатками прискачет - беды не оберешься. И что моя дура хорошего в этих "святых" местах нашла? Сидит вечерами на окне в церкви, хор слушает. И грачат за собой таскает - мол, вера еще никому не повредила.
Да, нелегкая у меня жизнь. И дернул же черт жениться. Какой я до свадьбы-то был - крупный, черный, веселый. А теперь что с меня стало? Глянул как-то на себя в лужу - мамма мия! Пузатый карлик с пегими перьями и кривой ухмылкой. Вот до чего женщины доводят. Говорил сыну - не женись, дурак. А он добровольно под каблук. И жена попалась - настоящая пила, да еще и циркулярная. Никогда клюв не закрывается. Сидят вон теперь на соседнем дереве, ругаются.
А моя-то, посмотрите. И что это с ней вдруг стало? Перья распушила, клюв подкрасила - красавица длинноносая. Уселась-то как, словно позирует. А и точно - внизу под деревом какой-то идиот с мольбертом. В такой-то холод. Руки красные, нос синий - а рисует. Хочет прославиться, наверное. Да нет, уважаемый, ты иди лучше лебедей рисуй. С нами, грачами, славы тебе не видать. Мы народ простой, чернь птичья. Не смотри, что моя перья распустила. Грачиха, она и есть грачиха, хоть в вороньих перьях, хоть в павлиньих. Чего о себе возомнила - натурщица, видишь ли. У-у-у... Сейчас как тресну...

Уже целый час бросал художник краски на мольберт. Получалось хорошо. Церковь, грачи, снег. Вот только холодно ужасно, руки стынут, ноги к земле примерзли. "И какого черта грачи так рано приперлись", - в сердцах подумал художник. "Не могли месяцок подождать. Мерзнуть бы не пришлось. Да и зелень на картине хорошо бы смотрелась. Эх, глупые птицы". Художник подул на руки и добавил несколько серых волосков в перья старого, угрюмого грача.

"Дьявол — большой оптимист, если думает, что может сделать людей еще хуже." — Мэттью Беллами

Я - Учитель, играя душами, заставляю не видеть главное, чтобы сделать рабов послушными нажимаю на кнопки. Плавно и ненавязчиво направляемы люди вертятся в этой матрице, предают и лгут нескончаемо - снова есть Суду что рассматривать. Я спланировал всё заранее - боль и страх, катаклизмы, ненависть. Все неистовые желания выполняю для вас мгновенно я. Незаметно манипулируя, ваш порыв обращу в агонию, чтоб не стало победой пирровой соглашение двустороннее.
Мир в огне, мир от боли корчится - план продуман от аз до ижицы. Исполняются все пророчества - брат на брата войною движется.
Deum, Ты проиграл сражение - педагог из Тебя посредственный. Ты старался, но тем не менее был распят без суда и следствия.

Сколько душ устремилось к пропасти! Зло ликует в своей обители, восхищаясь людской способностью превзойти самого Учителя.

Пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот бесконечных минут... Сколько в твоём году было моментов счастья? Или несчастья? Ты одинок? Тебя где-то ждут? Часы от Картье или "Луч"* блестят на твоем запястье?
Триста шестьдесят пять или шесть долгих и солнечных дней... Или коротких? Как можно измерить год жизни, когда он исчезнет? В закатах, рассветах, в бессонных ночах, чашках кофе, груде надгробных камней? В миллионах шагов, в маленьких радостях, в песнях, в болезнях?
...А беспощадное время напрочь стирает все нормы и краски. Время нас учит: "Не думай, не жди и не чувствуй, а просто живи..." Но есть одна мера, которая времени неподвластна: это - любовь. И поэтому годы измерить возможно только в моментах любви.

---
*"Луч" - белорусский производитель часов.

Увидеть Париж и умереть? Тот, кто сказал это, наверное, никогда не бывал в Париже. Увидеть Париж и жить, чтобы вернутся сюда!

Мы в Париже впервые. Мечта сбылась! Эрик без устали щёлкает затвором фотокамеры, загоняя в память маленькой серебристой коробочки стать Лувра, величие Нотр Дам де Пари, неподражаемость Триумфальной арки, почти античную красоту Пантеона и призывную яркость Мулен Руж. Я лишь снисходительно улыбаюсь - разве можно запечатлеть на фотографии ни с чем не сравнимую атмосферу живого города, элегантность парижанок, запах французских духов и идиотское ощущение безграничного счастья. Сотни ярких мёртвых картинок... Обездвиженные машины, застывшие лица, ничем не пахнущие цветы. Тем, кто почувствовал Париж, фотографии не нужны - город медленно, но уверенно проникает в мысли и в сердце, чтобы навечно остаться там.

- Я хочу увидеть Эйфелеву башню, - шепчу я на ухо Эрику. - Jag med *, - отвечает он и начинает приставать к прохожим, пытаясь на ломаном французском выяснить, как нам добраться к самому известному месту в Париже.

- Тур ии-фель, тур ии-фель, - Эрик пытается произнести название, как настоящий француз. Я смеюсь. Прохожие улыбаются и охотно помогают.

Наконец, мы у цели. Эрик решает превзойти себя в искусстве фотографии, снимая Башню с разных ракурсов. Я же просто задираю голову и смотрю вверх. От высоты начинает кружиться голова. Странно, обычно такое ощущение испытываешь, когда смотришь сверху вниз. Но это - Париж. И здесь всё необычно.

- Поднимемся? - предлагает Эрик. Я согласно киваю. Оба трепещем от предвкушения: я - ощущения полёта, он - возможности сделать несколько красивых фотографий.

И вот мы в лифте. С нами поднимаются несколько человек. По широко открытым от восхищения глазам безошибочно узнаю в них туристов, ошеломлённых красотой Парижа. Многоязычная речь тяжёлыми волнами накатывает на мою психику, заполняя собой всё пространство лифта и забивая уши. Но я всё равно довольна. Эрик смотрит на меня, улыбается и сжимает руку.

Рядом со мной стоит невысокая, худенькая арабская девушка в хиджабе. Огромные тёмные грустные глаза...

- Почему одна? - мелькает мысль, но вид, открывшийся сверху, заставляет забыть обо всём. Я замираю, цепенею от пронизывающего ветра и от неописуемой красоты дворца Трокадеро. Мои любимые духи от Изабель Т носят название этого дворца и пахнут таким же ветром. А Эрик уже снимает: весь Париж - на дисплее фотокамеры.

Я замёрзла, но до безумия счастлива...Только почему вдруг стало тревожно? Все дело в более сильном порыве ветра, который принёс с собой незнакомый запах отчаяния? Что со мной? Очертания замка внизу меняются, солнце исчезает в серой дымке. Я трясу головой, и всё возвращается на свои места.

- Ты в порядке? - спрашивает Эрик с тревогой глядя мне в глаза.

Я хочу сказать, что всё хорошо. Всё и вправду хорошо... И вдруг - вскрик. Короткий и страшный, как выстрел в ночной тиши. И эхом - пронзительный, леденящий душу крик где-то рядом. Я не оборачиваюсь, но точно знаю, что произошло.

Несколько минут - и мы уже внизу. С нами всё те же туристы. Но я с трудом узнаю их - потухшие глаза и бледные лица. Пожилая женщина продолжает всхлипывать. Седой мужчина успокаивает её. Эрик тянет меня за руку. Я не хочу выходить наружу. Мне страшно и холодно. Но он настойчив, и я подчнияюсь...

Полиция здесь работает быстро: о происшествии напоминает лишь кровь на площадке рядом с кафе. Несколько человек спокойно продолжают пить кофе, а упитанный бармен с безразличным выражением лица мокрой щёткой смывает следы с тротуара. Пожилая туристка всё плачет, и это выводит меня из оцепенения. Я выдёргиваю свою руку из руки Эрика и подбегаю к толстому уборщику. Он смотрит на меня ничего не выражающими глазами и, пожимая плечами, говорит:

- La suicide. Il arrive ainsi.**

- Нет! - кричу я. - Неправда! Самоубийц кто-то убивает!

Бармен недоуменно смотрит на меня. Вокруг начинают собираться люди. И тут я замечаю, что кричу по-русски. Но дело не в том, что никто меня не понимает. Просто им, довольным жизнью, наплевать и на растрёпанную туристку, что-то орущую на незнакомом языке, и на девушку, прыгнувшую вниз с Эйфелевой башни.

Эрик обнимает меня за плечи и что-то быстро говорит. Но я не могу разобрать слов. Я просто не вижу ничего, кроме больших грустных тёмных глаз; а в ушах, как автоматная очередь всё звучит последний крик....

Париж, Париж... Это был незабывемый отпуск. Эрик показывает друзьям застывшую на сотнях фотографий красоту города и рассказывает обо всём, кроме...

Я пользуюсь теперь исключительно духами "Mandarina Duck" от известной в миpе моды американки Донны Каран и мечтаю о Нью-Йорке...

* Jag med (шведск.) - я тоже
** Le suicide. Il arrive ainsi (франц) - Самоубийство. Так бывает.

Вдохновитель: А. Оберемок

не помню
была ли рядом женщина тогда –
не помню.

© Migov
_____________

был самогон закусочка была
на сеновале на краю села
и музыка неслась из магнитолы
пел Цой про свет какой-то там звезды
цвели и пахли юные сады
и по траве носился кто-то голый

потом стучал по крыше майский дождь
и вновь по телу пробегала дрожь
хоть было мне тепло нет даже жарко
я выходила воздуха глотнуть
дождь целовал мои лицо и грудь
пока бежала я в СельПО за "Старкой"

похоже что лобзал не дождь меня
очнулась я на сене без белья
и утро было не таким уж томным
и вот теперь я мать двоих детей
а кто отец-счастливец хоть убей
не помню

Париж утонул в непроглядной холодной мгле,
В салоне Гертруды* светло и горит камин.
Приветливый голос прошепчет мне: "S'il vous plait*,
Садитесь к огню... Я скучаю... Совсем один...

Промокли, наверное. Ливень какой опять!
У нас в Иллинойсе сказали бы "cats and dogs"*,
А, может быть, стоит сегодня в любовь сыграть?
В отеле нас ждёт крепкий кофе и кальвадос".

...Нет здравого смысла — остатки смывает страсть
Теченьем бурлящим, высокой крутой волной.
Какое же счастье в поток этот вдруг упасть
И в нём захлебнуться! Шептать в тишине ночной:

"Любимый... Mon cher!" А потом, посмотрев в окно,
Увидеть промокшую кошку и рваться к ней!
Но страсть улеглась, и любовнику всё равно,
На кошку плевать, и от этого мне больней.

Он снова стремится туда, где играют джаз,
Где Зельда и Френсис*, и льётся абсент рекой.
Но там никогда не случится совместных нас:
Я - кошка под ливнем и буду всегда такой...

Солёной водой бьёт наотмашь парижский дождь —
Я просто одна из случайных твоих сиест...
И я не заплачу, когда на курок нажмёшь,
И кровь, как вода, смоет имя твоё, Эрнест.

---
Гертруда* — Гертруда Стайн, американская писательница, теоретик литературы, владелица известного художественного салона "Salon De Fleurus" (1904-1934) в Париже.

S'il vous plait* (франц) — пожалуйста.

"cats and dogs"* — часть англ. выражения "It's raining cats and dogs", что значит "льёт, как из ведра".

Зельда и Френсис* — известный американский писатель Френсис Скотт Фитцджеральд и его жена Зельда

- Привет! Узнала?
- Ну, конечно, да!
Ты изменился, отпустил бородку,
одет по моде, взгляд уже не кроткий,
а в голосе - стремительные нотки:
торопишься сегодня, как всегда.

Зайдем в кафе, присядем у стола,
Какой здесь кофе - вкусный, ароматный!
Да, замужем. Давно и безвозвратно.
А может, по бокальчику "Муската"?
Ты хочешь знать, зачем тогда ушла?

Давай о прошлом лучше помолчим,
ведь каждый выбрал сам себе дорогу,
и ничего слова вернуть не смогут.
Мы получили мало или много?
Тебе - Москва, мне - Иерусалим.

...Окно замёрзло, хрупкие цветы
мороз московский на стекле рисует.
Ты не поверишь - до сих пор тоскую
я по зиме. Сыграла шутку злую
жара: куда ни гляну, всюду - ты!

Полдня осталось, но не в этом суть...
Играет зимний ветер Лакримозу.
Пытаюсь за улыбкой спрятать слёзы.
А завтра вновь по Виа Долороза
Заслуженно свой крест я понесу...

В карете прошлого никуда не уедешь. «На дне», М. Горький

Они не виделись очень долго — лет пять, а, может быть, даже шесть... Когда в толпе он увидел Ольгу, заныло что-то в его душе. Она не стала скрывать обиду, он не нашел подходящих слов. Ах, если б только они могли бы вернуть обратно свою любовь, опять кружиться в знакомом вальсе под переборы гитарных струн!

Да, если он бы тогда не сдался, услышав страшное: «Я умру...», и вместе с ней за неё боролся, не испугавшись лихой беды, они б сейчас улыбались солнцу, оставив мрачное позади, их дом наполнился б звонким смехом, и все, конечно бы, обошлось. Но он, как трус, не сказав уехал, увидев пряди её волос на той подушке, от пота мокрой — он просто больше не мог смотреть, как угасали в больнице окна, когда в палаты входила смерть...
Он с этим жил, стал черствей и строже, скрыв за цинизмом свою печаль. Но знал всегда — время не поможет, и сделал глупость он сгоряча. Себя оправдывать бесполезно - вина умножится во сто крат, а между ними — предательств бездна: ведь он здоров и давно женат...

Она кольнула холодным взглядом. Слегка коснувшись его руки, сказала: «Нет, объяснять не надо.» Её шаги были так легки... А он всего-то хотел без фальши прижаться нежно к её щеке! Но не катилась карета дальше, и он устало тонул в реке, что люди странно назвали Летой. Он сможет вынырнуть как-нибудь?

Она всегда будет рядом где-то, и не забыть её, не вернуть...

Нет, не всегда дар Божий - это счастье...
Мне, например, он радость не принёс:
Заставил даже выучить матчасть и
Залаять матом, как дворовый пёс.

Всё потому, что я красиво пела,
Так страстно вдохновляема луной.
Мой лай звучал, как целый хор картвелов,
Идущих поздно ночью из пивной.

Увы! Талант не оценили люди.
И вот в разгар концерта на заре,
Во время исполнения этюда
Меня прервали враз на ноте "ре".

"Герасим, что ты делаешь, убогий?
Зачем, зараза, завязал мешок?
Вот выберусь, поискусаю ноги,
И, может, даже тяпну между ног!"

Но старый хрыч меня в мешок пакуя,
Мычал и мямлил только "му-му-му".
"Ну знай, мерзавец, растреплю доху я,
И вот тогда в чём хочешь, в том зимуй!"

А дальше всё, как описал Тургенев:
Меня Герасим в речке утопил
Без всяких колебаний и сомнений.
Идейный идиот и имбецил!

Но, к счастью для меня, мешок был старым,
Его легко смогла я разодрать.
И выбралась на берег за амбаром,
Ругая по-собачьи чью-то мать.

Об этом умолчал наш добрый классик,
Убрав меня подальше от греха...
Но к бабам больше не бежит Герасим,
И в клочья вся разорвана доха...

Скорбен холодный дождь: у декабря - поминки,
Медленно тает воск - плачут сегодня свечи.
В доме зажгли камин. Ёлка, шары, снежинки.
Это очередной наш Новогодний вечер.

Нам остаётся час до пожеланий счастья,
В тихом, уютном сне прожито дней немало.
Жизнь - это вечный круг, мы у него во власти:
Нам не найти конец, и не начать сначала.

Полночь. А дождь ревёт и причитает ветер,
Пламя свечей дрожит, тени снуют на стенах...
Знаю, конечно, ты - лучший на целом свете,
Нет никакой нужды грезить о переменах.

Ты понимаешь всё с полуслезы, с полслова.
Плачу? Конечно, нет. Дело лишь в непогоде:
В Минске - мороз и снег...
Чья же вина, что снова
Раньше на два часа мой Новый год приходит?

Через серый занавес тумана
солнца луч пробился. И незванно
в сердце постучалась ностальгия.
У нее глазищи голубые,
как над Минском утреннее небо.
Замечталось вдруг - на часик мне бы
в осень с головою окунуться,
в запах яблок и сухих настурций,
в дымку над рекой, в звонок трамвая.
Полететь бы с перелетной стаей,
и устало сесть на клен знакомый,
улыбнуться - вот опять я дома.
Допьяна вдыхать прохладный воздух
и ловить в ладони листья-звёзды,
подставлять лицо под дождь осенний.
И просить у осени прощенья,
что когда-то глупой птицей белой
в край чужой из дома улетела...

Подойдёт любимый, сядет рядом.
(Ну и что еще для счастья надо?!!!)
- Что случилось? - он с тревогой спросит.
- Мне соринкой в глаз попала осень...

"Шум ливня воскрешает по углам..."
Иосиф Бродский

Шум ливня воскрешает по углам
Все старые, изученные страхи.
Не помогает даже "Тазепам",
На почту мне приходит только спам,
Ползут минуты, словно черепахи.

Шумит о неприкаянности дождь -
Мы с ним поплачем над моей ошибкой.
Мне не унять никак в коленях дрожь
И не убить надежду, что придёшь
И сможешь удержать на грани зыбкой.

Болит от непогоды голова.
Под пледом прячусь в нашем старом кресле.
И, как в бреду, опять шепчу слова:
- Вернись, прости, была я не права,
Ждать буду... если только БУДУ... если...