Ну и холодина. Бр-р-р Дыхание спирает в зобу. Сколько не прыгай по промерзшей земле - бесполезно. Пальцы стынут, крылья к телу примерзли. И как только удалось на дерево взлететь? Вот только и осталось, что сидеть нахохлившись и ждать... А чего ждать-то? А все супруга. Придумала в марте лететь, eще и всю родню с собой сманила. Говорил же я - подождем апреля. Успеется. Так нет, ностальгия замучила, на Родину захотелось. Вот и сиди теперь, мерзни, клюй крепко схваченную морозом землю, слушай ругань родственничков. Ишь, разорались. Летают тут, ветер гоняют. Сядьте лучше да перья распушите - теплее будет. Хотя, я их понимаю, ох, как понимаю. Холодно, голодно, скучно. Русская весна... Чего на югах не сиделось? Не послушались бы мою дуру, грелись бы сейчас на солнышке, блестящие перышки чистили бы и семечки клевали. А то и вишенка из коктейля где-нибудь на пляже перепала бы. А море, море... Эх!... Родина - это святое. Но торопиться не стОило.
Холодно, желудок сводит от голода, клюв совсем посинел. И супружница приуныла, притихла. Чувствует свою вину. Вот уж правду говорят: баба, перо длинное - ум короткий. Так ей и надо, будет впредь мужа слушать. Ой, а это что за звон? Колокола на церкви. Прямо, как по голове молотком бьют. А вон и толстый поп в церковь потащился опиум народу раздавать. Небось у самого брюхо полное. А тут за весь день три мерзлых зернышка из снега подберешь - тем и сыт. Вот что значит бабу слушать. Все уши прожужжала "в святом месте жить будем, рядом с церковью. Благовест слушать и бесплатное сочиво клевать." Знаю я эти святые места. Чуть задремлешь - уже звонят. Утром ни свет, ни заря - звонарь уже руки на колокольне потирает. И - БАМ, БАМ - глаза из орбит вылезают от звона. Поклевать что-нибудь тоже невозможно: только приблизишься - свешница с метлой несется. Глаза на выкате, волосы из под платка выбились. Ну чистая, прости Господи, ведьма. "Кыш, злодеи!" - орет. А днем поповский выводок с рогатками прискачет - беды не оберешься. И что моя дура хорошего в этих "святых" местах нашла? Сидит вечерами на окне в церкви, хор слушает. И грачат за собой таскает - мол, вера еще никому не повредила.
Да, нелегкая у меня жизнь. И дернул же черт жениться. Какой я до свадьбы-то был - крупный, черный, веселый. А теперь что с меня стало? Глянул как-то на себя в лужу - мамма мия! Пузатый карлик с пегими перьями и кривой ухмылкой. Вот до чего женщины доводят. Говорил сыну - не женись, дурак. А он добровольно под каблук. И жена попалась - настоящая пила, да еще и циркулярная. Никогда клюв не закрывается. Сидят вон теперь на соседнем дереве, ругаются.
А моя-то, посмотрите. И что это с ней вдруг стало? Перья распушила, клюв подкрасила - красавица длинноносая. Уселась-то как, словно позирует. А и точно - внизу под деревом какой-то идиот с мольбертом. В такой-то холод. Руки красные, нос синий - а рисует. Хочет прославиться, наверное. Да нет, уважаемый, ты иди лучше лебедей рисуй. С нами, грачами, славы тебе не видать. Мы народ простой, чернь птичья. Не смотри, что моя перья распустила. Грачиха, она и есть грачиха, хоть в вороньих перьях, хоть в павлиньих. Чего о себе возомнила - натурщица, видишь ли. У-у-у... Сейчас как тресну...

Уже целый час бросал художник краски на мольберт. Получалось хорошо. Церковь, грачи, снег. Вот только холодно ужасно, руки стынут, ноги к земле примерзли. "И какого черта грачи так рано приперлись", - в сердцах подумал художник. "Не могли месяцок подождать. Мерзнуть бы не пришлось. Да и зелень на картине хорошо бы смотрелась. Эх, глупые птицы". Художник подул на руки и добавил несколько серых волосков в перья старого, угрюмого грача.

"Дьявол — большой оптимист, если думает, что может сделать людей еще хуже." — Мэттью Беллами

Я - Учитель, играя душами, заставляю не видеть главное, чтобы сделать рабов послушными нажимаю на кнопки. Плавно и ненавязчиво направляемы люди вертятся в этой матрице, предают и лгут нескончаемо - снова есть Суду что рассматривать. Я спланировал всё заранее - боль и страх, катаклизмы, ненависть. Все неистовые желания выполняю для вас мгновенно я. Незаметно манипулируя, ваш порыв обращу в агонию, чтоб не стало победой пирровой соглашение двустороннее.
Мир в огне, мир от боли корчится - план продуман от аз до ижицы. Исполняются все пророчества - брат на брата войною движется.
Deum, Ты проиграл сражение - педагог из Тебя посредственный. Ты старался, но тем не менее был распят без суда и следствия.

Сколько душ устремилось к пропасти! Зло ликует в своей обители, восхищаясь людской способностью превзойти самого Учителя.

Пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот бесконечных минут... Сколько в твоём году было моментов счастья? Или несчастья? Ты одинок? Тебя где-то ждут? Часы от Картье или "Луч"* блестят на твоем запястье?
Триста шестьдесят пять или шесть долгих и солнечных дней... Или коротких? Как можно измерить год жизни, когда он исчезнет? В закатах, рассветах, в бессонных ночах, чашках кофе, груде надгробных камней? В миллионах шагов, в маленьких радостях, в песнях, в болезнях?
...А беспощадное время напрочь стирает все нормы и краски. Время нас учит: "Не думай, не жди и не чувствуй, а просто живи..." Но есть одна мера, которая времени неподвластна: это - любовь. И поэтому годы измерить возможно только в моментах любви.

---
*"Луч" - белорусский производитель часов.

Увидеть Париж и умереть? Тот, кто сказал это, наверное, никогда не бывал в Париже. Увидеть Париж и жить, чтобы вернутся сюда!

Мы в Париже впервые. Мечта сбылась! Эрик без устали щёлкает затвором фотокамеры, загоняя в память маленькой серебристой коробочки стать Лувра, величие Нотр Дам де Пари, неподражаемость Триумфальной арки, почти античную красоту Пантеона и призывную яркость Мулен Руж. Я лишь снисходительно улыбаюсь - разве можно запечатлеть на фотографии ни с чем не сравнимую атмосферу живого города, элегантность парижанок, запах французских духов и идиотское ощущение безграничного счастья. Сотни ярких мёртвых картинок... Обездвиженные машины, застывшие лица, ничем не пахнущие цветы. Тем, кто почувствовал Париж, фотографии не нужны - город медленно, но уверенно проникает в мысли и в сердце, чтобы навечно остаться там.

- Я хочу увидеть Эйфелеву башню, - шепчу я на ухо Эрику. - Jag med *, - отвечает он и начинает приставать к прохожим, пытаясь на ломаном французском выяснить, как нам добраться к самому известному месту в Париже.

- Тур ии-фель, тур ии-фель, - Эрик пытается произнести название, как настоящий француз. Я смеюсь. Прохожие улыбаются и охотно помогают.

Наконец, мы у цели. Эрик решает превзойти себя в искусстве фотографии, снимая Башню с разных ракурсов. Я же просто задираю голову и смотрю вверх. От высоты начинает кружиться голова. Странно, обычно такое ощущение испытываешь, когда смотришь сверху вниз. Но это - Париж. И здесь всё необычно.

- Поднимемся? - предлагает Эрик. Я согласно киваю. Оба трепещем от предвкушения: я - ощущения полёта, он - возможности сделать несколько красивых фотографий.

И вот мы в лифте. С нами поднимаются несколько человек. По широко открытым от восхищения глазам безошибочно узнаю в них туристов, ошеломлённых красотой Парижа. Многоязычная речь тяжёлыми волнами накатывает на мою психику, заполняя собой всё пространство лифта и забивая уши. Но я всё равно довольна. Эрик смотрит на меня, улыбается и сжимает руку.

Рядом со мной стоит невысокая, худенькая арабская девушка в хиджабе. Огромные тёмные грустные глаза...

- Почему одна? - мелькает мысль, но вид, открывшийся сверху, заставляет забыть обо всём. Я замираю, цепенею от пронизывающего ветра и от неописуемой красоты дворца Трокадеро. Мои любимые духи от Изабель Т носят название этого дворца и пахнут таким же ветром. А Эрик уже снимает: весь Париж - на дисплее фотокамеры.

Я замёрзла, но до безумия счастлива...Только почему вдруг стало тревожно? Все дело в более сильном порыве ветра, который принёс с собой незнакомый запах отчаяния? Что со мной? Очертания замка внизу меняются, солнце исчезает в серой дымке. Я трясу головой, и всё возвращается на свои места.

- Ты в порядке? - спрашивает Эрик с тревогой глядя мне в глаза.

Я хочу сказать, что всё хорошо. Всё и вправду хорошо... И вдруг - вскрик. Короткий и страшный, как выстрел в ночной тиши. И эхом - пронзительный, леденящий душу крик где-то рядом. Я не оборачиваюсь, но точно знаю, что произошло.

Несколько минут - и мы уже внизу. С нами всё те же туристы. Но я с трудом узнаю их - потухшие глаза и бледные лица. Пожилая женщина продолжает всхлипывать. Седой мужчина успокаивает её. Эрик тянет меня за руку. Я не хочу выходить наружу. Мне страшно и холодно. Но он настойчив, и я подчнияюсь...

Полиция здесь работает быстро: о происшествии напоминает лишь кровь на площадке рядом с кафе. Несколько человек спокойно продолжают пить кофе, а упитанный бармен с безразличным выражением лица мокрой щёткой смывает следы с тротуара. Пожилая туристка всё плачет, и это выводит меня из оцепенения. Я выдёргиваю свою руку из руки Эрика и подбегаю к толстому уборщику. Он смотрит на меня ничего не выражающими глазами и, пожимая плечами, говорит:

- La suicide. Il arrive ainsi.**

- Нет! - кричу я. - Неправда! Самоубийц кто-то убивает!

Бармен недоуменно смотрит на меня. Вокруг начинают собираться люди. И тут я замечаю, что кричу по-русски. Но дело не в том, что никто меня не понимает. Просто им, довольным жизнью, наплевать и на растрёпанную туристку, что-то орущую на незнакомом языке, и на девушку, прыгнувшую вниз с Эйфелевой башни.

Эрик обнимает меня за плечи и что-то быстро говорит. Но я не могу разобрать слов. Я просто не вижу ничего, кроме больших грустных тёмных глаз; а в ушах, как автоматная очередь всё звучит последний крик....

Париж, Париж... Это был незабывемый отпуск. Эрик показывает друзьям застывшую на сотнях фотографий красоту города и рассказывает обо всём, кроме...

Я пользуюсь теперь исключительно духами "Mandarina Duck" от известной в миpе моды американки Донны Каран и мечтаю о Нью-Йорке...

* Jag med (шведск.) - я тоже
** Le suicide. Il arrive ainsi (франц) - Самоубийство. Так бывает.

Вдохновитель: А. Оберемок

не помню
была ли рядом женщина тогда –
не помню.

© Migov
_____________

был самогон закусочка была
на сеновале на краю села
и музыка неслась из магнитолы
пел Цой про свет какой-то там звезды
цвели и пахли юные сады
и по траве носился кто-то голый

потом стучал по крыше майский дождь
и вновь по телу пробегала дрожь
хоть было мне тепло нет даже жарко
я выходила воздуха глотнуть
дождь целовал мои лицо и грудь
пока бежала я в СельПО за "Старкой"

похоже что лобзал не дождь меня
очнулась я на сене без белья
и утро было не таким уж томным
и вот теперь я мать двоих детей
а кто отец-счастливец хоть убей
не помню

Париж утонул в непроглядной холодной мгле,
В салоне Гертруды* светло и горит камин.
Приветливый голос прошепчет мне: "S'il vous plait*,
Садитесь к огню... Я скучаю... Совсем один...

Промокли, наверное. Ливень какой опять!
У нас в Иллинойсе сказали бы "cats and dogs"*,
А, может быть, стоит сегодня в любовь сыграть?
В отеле нас ждёт крепкий кофе и кальвадос".

...Нет здравого смысла — остатки смывает страсть
Теченьем бурлящим, высокой крутой волной.
Какое же счастье в поток этот вдруг упасть
И в нём захлебнуться! Шептать в тишине ночной:

"Любимый... Mon cher!" А потом, посмотрев в окно,
Увидеть промокшую кошку и рваться к ней!
Но страсть улеглась, и любовнику всё равно,
На кошку плевать, и от этого мне больней.

Он снова стремится туда, где играют джаз,
Где Зельда и Френсис*, и льётся абсент рекой.
Но там никогда не случится совместных нас:
Я - кошка под ливнем и буду всегда такой...

Солёной водой бьёт наотмашь парижский дождь —
Я просто одна из случайных твоих сиест...
И я не заплачу, когда на курок нажмёшь,
И кровь, как вода, смоет имя твоё, Эрнест.

---
Гертруда* — Гертруда Стайн, американская писательница, теоретик литературы, владелица известного художественного салона "Salon De Fleurus" (1904-1934) в Париже.

S'il vous plait* (франц) — пожалуйста.

"cats and dogs"* — часть англ. выражения "It's raining cats and dogs", что значит "льёт, как из ведра".

Зельда и Френсис* — известный американский писатель Френсис Скотт Фитцджеральд и его жена Зельда

- Привет! Узнала?
- Ну, конечно, да!
Ты изменился, отпустил бородку,
одет по моде, взгляд уже не кроткий,
а в голосе - стремительные нотки:
торопишься сегодня, как всегда.

Зайдем в кафе, присядем у стола,
Какой здесь кофе - вкусный, ароматный!
Да, замужем. Давно и безвозвратно.
А может, по бокальчику "Муската"?
Ты хочешь знать, зачем тогда ушла?

Давай о прошлом лучше помолчим,
ведь каждый выбрал сам себе дорогу,
и ничего слова вернуть не смогут.
Мы получили мало или много?
Тебе - Москва, мне - Иерусалим.

...Окно замёрзло, хрупкие цветы
мороз московский на стекле рисует.
Ты не поверишь - до сих пор тоскую
я по зиме. Сыграла шутку злую
жара: куда ни гляну, всюду - ты!

Полдня осталось, но не в этом суть...
Играет зимний ветер Лакримозу.
Пытаюсь за улыбкой спрятать слёзы.
А завтра вновь по Виа Долороза
Заслуженно свой крест я понесу...

В карете прошлого никуда не уедешь. «На дне», М. Горький

Они не виделись очень долго — лет пять, а, может быть, даже шесть... Когда в толпе он увидел Ольгу, заныло что-то в его душе. Она не стала скрывать обиду, он не нашел подходящих слов. Ах, если б только они могли бы вернуть обратно свою любовь, опять кружиться в знакомом вальсе под переборы гитарных струн!

Да, если он бы тогда не сдался, услышав страшное: «Я умру...», и вместе с ней за неё боролся, не испугавшись лихой беды, они б сейчас улыбались солнцу, оставив мрачное позади, их дом наполнился б звонким смехом, и все, конечно бы, обошлось. Но он, как трус, не сказав уехал, увидев пряди её волос на той подушке, от пота мокрой — он просто больше не мог смотреть, как угасали в больнице окна, когда в палаты входила смерть...
Он с этим жил, стал черствей и строже, скрыв за цинизмом свою печаль. Но знал, что время здесь не поможет, и сделал глупость он сгоряча. Себя оправдывать бесполезно - вина умножится во сто крат, а между ними — предательств бездна: ведь он здоров и давно женат...

Она кольнула холодным взглядом. Слегка коснувшись его руки, сказала: «Нет, объяснять не надо.» Её шаги были так легки... А он всего-то хотел без фальши прижаться нежно к её щеке! Но не катилась карета дальше, и он устало тонул в реке, что люди странно назвали Летой. Он сможет вынырнуть как-нибудь?

Она всегда будет рядом где-то, и не забыть её, не вернуть...

Нет, не всегда дар Божий - это счастье...
Мне, например, он радость не принёс:
Заставил даже выучить матчасть и
Залаять матом, как дворовый пёс.

Всё потому, что я красиво пела,
Так страстно вдохновляема луной.
Мой лай звучал, как целый хор картвелов,
Идущих поздно ночью из пивной.

Увы! Талант не оценили люди.
И вот в разгар концерта на заре,
Во время исполнения этюда
Меня прервали враз на ноте "ре".

"Герасим, что ты делаешь, убогий?
Зачем, зараза, завязал мешок?
Вот выберусь, поискусаю ноги,
И, может, даже тяпну между ног!"

Но старый хрыч меня в мешок пакуя,
Мычал и мямлил только "му-му-му".
"Ну знай, мерзавец, растреплю доху я,
И вот тогда в чём хочешь, в том зимуй!"

А дальше всё, как описал Тургенев:
Меня Герасим в речке утопил
Без всяких колебаний и сомнений.
Идейный идиот и имбецил!

Но, к счастью для меня, мешок был старым,
Его легко смогла я разодрать.
И выбралась на берег за амбаром,
Ругая по-собачьи чью-то мать.

Об этом умолчал наш добрый классик,
Убрав меня подальше от греха...
Но к бабам больше не бежит Герасим,
И в клочья вся разорвана доха...

Скорбен холодный дождь: у декабря - поминки,
Медленно тает воск - плачут сегодня свечи.
В доме зажгли камин. Ёлка, шары, снежинки.
Это очередной наш Новогодний вечер.

Нам остаётся час до пожеланий счастья,
В тихом, уютном сне прожито дней немало.
Жизнь - это вечный круг, мы у него во власти:
Нам не найти конец, и не начать сначала.

Полночь. А дождь ревёт и причитает ветер,
Пламя свечей дрожит, тени снуют на стенах...
Знаю, конечно, ты - лучший на целом свете,
Нет никакой нужды грезить о переменах.

Ты понимаешь всё с полуслезы, с полслова.
Плачу? Конечно, нет. Дело лишь в непогоде:
В Минске - мороз и снег...
Чья же вина, что снова
Раньше на два часа мой Новый год приходит?

Через серый занавес тумана
солнца луч пробился. И незванно
в сердце постучалась ностальгия.
У нее глазищи голубые,
как над Минском утреннее небо.
Замечталось вдруг - на часик мне бы
в осень с головою окунуться,
в запах яблок и сухих настурций,
в дымку над рекой, в звонок трамвая.
Полететь бы с перелетной стаей,
и устало сесть на клен знакомый,
улыбнуться - вот опять я дома.
Допьяна вдыхать прохладный воздух
и ловить в ладони листья-звёзды,
подставлять лицо под дождь осенний.
И просить у осени прощенья,
что когда-то глупой птицей белой
в край чужой из дома улетела...

Подойдёт любимый, сядет рядом.
(Ну и что еще для счастья надо?!!!)
- Что случилось? - он с тревогой спросит.
- Мне соринкой в глаз попала осень...

"Шум ливня воскрешает по углам..."
Иосиф Бродский

Шум ливня воскрешает по углам
Все старые, изученные страхи.
Не помогает даже "Тазепам",
На почту мне приходит только спам,
Ползут минуты, словно черепахи.

Шумит о неприкаянности дождь -
Мы с ним поплачем над моей ошибкой.
Мне не унять никак в коленях дрожь
И не убить надежду, что придёшь
И сможешь удержать на грани зыбкой.

Болит от непогоды голова.
Под пледом прячусь в нашем старом кресле.
И, как в бреду, опять шепчу слова:
- Вернись, прости, была я не права,
Ждать буду... если только БУДУ... если...