Старый домишко похож на большого пса –
вытянул лапы, как будто вздремнуть намерен.
Ставни прикрыты - прищурил «Барбос» глаза,
но не уснуть – расскрипелись от ветра двери.

В комнатах пыльных нетронутый антураж –
тусклые фото в простых самодельных рамках.
Папка с рисунками - тот же на них пейзаж:
домик и яблони, крошка-сестра в панамке.

Я захожу в эти комнаты, как в музей
(Это и есть Дом-музей озорного детства).
Память вернёт на минутку родных, друзей –
Лёшку и Кэт, обитающих по соседству.

Катя была радисткой, а Штирлиц - я,
Лёшка – то Борман, то Мюллер, то Кальтенбруннер.
«Фрицы и наши» под вечер – одна семья –
мчались плескаться до ночи в купель лагуны.

Не воровали мы яблоки по дворам –
Их урожая хватило б на три деревни.
Фрукты меняли – три краба - за килограмм,
яблочки мельче шли бабушке на варенье.

Мама болела… Увы, молодой ушла,
Разные были отцы у меня с сестрицей.
Жизнь разбросала нас всех по таким углам –
Не сбереглось ничего и не воротится…

…Мы поженились с «радисткой», однако Кэт
вскоре ушла к герру Мюллеру, то бишь, к Лёшке.
Так вот и вышло, что много бесцельных лет
жил я то тут, то там, - ни семьи, ни кошки.

Нет одиночества, есть одинокий дом,
Есть одинокий я – даже как-то слишком.
Будем грустить вечерами мы с ним вдвоём...
Общая старость у нас, дорогой домишко!

Станем друзьями, хоть жили так долго врозь –
Дом-старый-пёс и скиталец с душой ребёнка.
Странный союз… Но позволь мне задать вопрос:
«Если ты за – может быть, заведём котёнка?».

Прилетали гуси

из страны Печали,

Тучи в небе гуси

крыльями сгущали.

Заслоняли солнце

клином - шлейфом грусти.

И в моё оконце

прокричали гуси:



- Там, в стране Печали, грохот канонады,

В том краю недальнем землю рвут снаряды.



Там в своих жилищах людям нет приюта,

Ветер в поле рыщет - плачет по кому-то...



Только смерть в сторонке потирает руки:

Всюду похоронки, слёзы и разлуки.



Если был ты молод - в старца превратишься,

Каждый мирный город – нынче – пепелище.



В панике оттуда улетают птицы –

В ту страну покуда им не воротиться.



- Гуси, вам не верю!

Не желаю слушать!

Я закрою двери,

окна, сердце, уши.

Уносите крылья!

Солнце светит жарко.

В той стране - чужие,

а чужих не жалко.

Загляни в глаза войне,
Страшно? То-то. Вот и мне...

Стерва щурится хитро:
"Ты рожать пойдешь в метро,

И при всех орать про мать -
Негде в Городе рожать.

Все роддомы под замком -
Бомбы падают рядком...

Бах-ба-бах - чего орёшь?
Сын ведь! Сын! Ядрёна вошь!

Ишь, бутуз - башка лыса,
И зелёные глаза!".

Рядом примостилась дочь...
Пережить бы эту ночь,

Выйти из метро в весну
И навек проклясть войну!

Легко сказать: "Не возжелай".
Уже.
И что с того, что Он
Женат (повенчан ли? Бог весть)
"Уже"
рвалось,
дичало.

Переливалось через край
И клокотало в унисон
С хозяйским "Мой! Сейчас и здесь!"
Греховное начало.

Волна желания смогла
Пробить крепчайшую из стен -
Мы длили муку без конца
Отчаянно и нежно.

И раскалённый добела
Настырный болевой рефрен
"Уже"
насквозь прошил сердца,
Взаимо
не
из
бежно...

Из потёртого фотоальбома смотрит девочка - тонкие ножки,
Симпатяжка с улыбкой знакомой - носик-кнопка, веснушек немножко…
Это мама. Военные зимы... И каким же путём прихотливым
В их заброшенные палестины заявился мужик со штативом?
Звал он камеру важно обскурой – боевой прототип папарацци…

Дальше фото: у мамы фигура, как у Мэрилин… Ей девятнадцать,
(Кадры сделаны парнем влюблённым) занималась гимнастикой в вузе -
Вот на брусьях в купальнике чёрном. Да... Была самой яркой на курсе.

Свадьба в мае. Красивое фото, рядом "принц" вдохновлённый, весенний.
Только мама грустит отчего-то. Впрочем... Может, игра светотени....

Белый фартук, букетик ромашек, это я улыбаюсь смущённо -
Рядом с мамой стою. Первоклашка! Папа снял ненаглядных "девчонок".
Помню ту яркокрылую осень, будто кадрами из сериала.
Про развод промолчу...

Диво-косы (вот, на фото!) ты мне заплетала, -
Это мой выпускной. Помнишь, мама, как ругала, за танцы с Серёгой?
Ах, альбом, ты - судьбы панорама и напомнил сегодня о многом!

Вот и дочка моя. Невесома. Ишь, гимнастка, вспорхнула на ручки...

Из потёртого фотоальбома
Смотрит мать.
Лет пяти.
Младше внучки.

Здравствуй, нежный палач, как живёшь?
Нынче Спас на меду, летний дождь.
Мы не виделись тысячу лет.
Осы кружатся - кордебалет!
Ищут мёд.. Как смешно... На меду
Никогда не готовят беду.
Видно дождь их загнал, горемык,
В дом, что к горечи больше привык.
Но не худшее это из зол, -
Осы громко зудят: "Он ушёл!".
До каких же, о, Господи, пор
Мне жужжащий терпеть приговор?
Я куплю им варенья с халвой -
Пусть потешится дьявольский рой...
Да, не мой Он, я знаю,
Немой,
И глухой,
И слепой.
И стократ
Виноват предо мной, виноват...
Только я виноватей, поди,
Коль пригрела Его на груди...

Пустота в голове - барабан-барабум,
Будто выжег в ней всё сумасшедший самум.

- Да откуда самум?! Только слякоть и грязь.
Не бывало тут пальм и тепла отродясь.

По-весеннему зябко, и дождик пошёл, -
Голова улыбается - как хорошо!

- Уши ловят чириканье, трели пичуг?
Для пустой головы и воробушек – друг?

Мир был загодя к встрече с весною готов –
В сводный хор набирали отменных котов,
Кастинг птиц провели, утверждая вокал -
Ни один безголосый в тот хор не попал.

- Что, опять отвлеклась, всё к привычке сведя
Видеть ткань для стихов в каждой нити дождя?

Да... давно ли роились стихи в голове,
Бодро строились рифмы - по три и по две.
Хочешь - оду, а хочешь - любовную муть,
И про бедных котяток* могла я загнуть.
И поныне с заказами рвётся народ…

- Ты не пишешь стихов? Муза в слог не идёт?

От избытка котяток* сорвало стоп-кран.
В голове пустота - барабум-барабан...

* Бедные (или рваные) котятки - это стихи-слезодавилки, призванные вывести на эмоции. В поэзии к ним относятся очень прохладно.

Первый осенний дождь,
Первый опавший лист.
Ветер бросает в дрожь,
Скомкан небес батист.

В прошлом страстей накал…
Кто мы теперь? Друзья.
Ты от потерь устал,
От безнадеги – я.

Рядом. И всё же врозь
Двое в тиши аллей.
Время сочится сквозь
Пальцы руки твоей.

Ласка дождя во тьме,
Мокрая нежность щёк.
- Знаешь, я больше не…
- Знаю. А я... Ещё…

Оторопела нежность, обесточена,
Любовь ополоумела с тех пор,
Как он влепил мне сдуру две пощёчины -
И каждая - как смертный приговор!
Одна… Вторая… И не много, вроде бы,
Но и одной хватило бы вполне.
Теперь не важно - он позёр, юродивый,
Свихнувшийся на собственной войне
С придуманными ревностью форпостами
И рекогносцировкой – кто-кого?
А у меня в душе всё было просто, и
Я знала, с кем встречаю Рождество.
И с кем смеюсь, когда листву фривольную
Швыряет ветер, как упрёк, в лицо,
С кем преодолеваю акрофобию
На крышах средь кошачьих наглецов.
С кем над собой дурачусь: вот ведь лень моя -
Люблю того, кто сам меня нашёл.
Теперь Обида - больше, чем вселенная,
Реву нон-стоп. Глотаю валидол.
Друг другу были словно напророчены,
И я не понимаю до сих пор,
За что я получила те пощёчины -
И каждая - как смертный приговор?!

Какой-то странный поворот в судьбе,
Куда-то под откос мечты и цели.
Неинтересно думать о тебе,
Поднапрягли словесные дуэли.
Игра амбиций тоже ни к чему,
(Не жизнь — одни сплошные эпиграммы).
Мой драгоценный, что-то не пойму,
Куда исчез твой образ самый-самый?
А у тебя то кризис, то друзья.
То просто захандрилось без причины.
В раскладе этом где-то сбоку я —
Не приз для настоящего мужчины.
И эта жвачка тянется ей-ей
Ни день, ни два, годами, к сожаленью.
И знаю: нужно распрощаться с ней.
И не хватает сил принять решенье.
На равных не сыграть уже с судьбой.
Мой номер — двадцать третий с половиной.
А время мчится, унося с собой
Наивное желанье быть любимой.

И вот однажды
на заре вошел он в тёмный лес.
И с той поры, и с той поры,
и с той поры исчез...
Даниил Хармс

Он радостно шёл,
Напевая страшилки,
Вдоль синего-синего тёмного леса,
Чудак, балабол,
Восемь глаз на затылке —
Певец авангарда, адепт декадентства.

Гулял не спеша,
Три эпохи вплетались
В число 36¹. Две войны, словно плети.
Душою левша,
Но его "трали-вали"
Запоем читали смышлёные дети.

Короткие бриджи,
Высокие гетры,
Большие ботинки и трубка пирата,
Безумные книжки...
Их вредные ветры
Советской эпохи листали с азартом.

В них пели стрижи
И летали собаки,
А люди бесследно в лесу исчезали².
«Ежи» и «Чижи»³
Доводили до драки…
И сам он исчез, заблудившись в печали.

Но знал, умирая
В тюрьме Ленинградской,
В психушке, с диагнозом "шизофрения" —
Не светит ни рая,
Ни ада... Болтаться
Придётся меж этим и тем.
За Россию...

----------------------------
¹ Даниил Хармс прожил 36 лет. Три эпохи: Октябрьская революция и две мировые войны.
² Аллюзия к стихотворению Хармса "Из дома вышел человек".
³ "Ёж" и “Чиж" — детские журналы, в которых работал поэт.

Жизнь метелит... Но снова и снова я
Утверждаю, что мы - неваляшки.
Эх, подружка моя непутёвая,
А не хлопнуть ли нам по рюмашке?
Да развод. Да обидно... Не плачь, Мариш,
Ведь не первый, ну что ты раскисла?
У меня - целых три... Но жива, поди ж...
По плечу нам судьбы коромысло!

Что "люблю"? Да кого? Ты ж картиночка!
Ну а он? Рупь - ведро, и без сдачи...
Мы красотки и секси, Мариночка,
А таких недоделанных мачо

Столько будет ещё... Счастья лодочка
Не потонет. Ведь мы - адеквашки:
Коли бьют - то крепчаем, как водочка...
А не хлопнуть ли нам по рюмашке?

* Из к/ф "Покровские ворота"

Сердце земли полыхает и бьётся,
Жар разгорается с яростью солнца.

Что же так землю-то разволновало?
Может быть шторм по шкале в девять баллов?

Может лавины, торнадо, цунами?
Нет, это ссоры и кровь между нами...

Люди затеяли новые войны -
Как же тут сердце-то будет спокойным?

Саламандра — дочь огня, в алхимии — дух огня. Часто изображалась как маленькая ящерица саламандра, которая по поверьям могла жить в огне, повелевать им.

В городе Огневище жителей восемь тысяч,
Хаты в ажурных "рюшах" —
Провинциальней нет.
Там я и встретил Нинку — лёгкую, как пушинка,
Всю в золотых веснушках —
Огненный первоцвет.

Три комнатёнки в доме, крашеный подоконник,
Бабка и кот-домушник —
Нинкин семейный круг.
Девка любила груши, бабкины песни слушать…
Я к ним прибился, ушлый,
Так получилось вдруг.

Сводом небес (с овчинку!) стал я для рыжей Нинки.
В церкви венчались чинно.
Свадьба. Фата. Семья.
И родились двойняшки — крепкие неваляшки
(Двойни в роду — мужчины) —
Здравствуйте, сыновья!

...Как-то в селе Туманы я повстречал Оксану,
С тонким осиным станом,
Льдинки блестят в глазах…
Что же, прости, подружка, жёнушка-огневушка,
Я полюбил… Так странно…
Что тут ещё сказать?

Дети орали (Боже!), жались ко мне в прихожей,
Сгорбилась Нинка в кресле —
Ишь, как глазами жжёт!
Но решено. И точка. С милой Оксаной ночки
Станут наградой, если
Совесть предъявит счёт.
.........................................
А через день в Туманах вспыхнула хата рьяно,
Молнией зацепило —
Паре не повезло...
В центре пожара прямо рыжую саламандру
С огненным взглядом Нины
Видело всё село…

терцины (по схеме aba bcb cdc ded + е)

От добра добра не ищут, -
Эта истина стара.
Будет день - и будет пища…

Эх, дожить бы до утра!
Я не жалуюсь, покуда, -
Не пришла ещё пора.

Но обещанное чудо
Не случается пока
Ждать скажи его откуда?

Принесёт его река,
Как осенние листочки?
Ладно. Я посплю пока…

Утро все расставит точки!

А ночью все кошки серы,
А ночью все страхи колки.
Бессонны мои химеры -
И скалятся, словно волки.

Предательства, боль и смерти,
Измены в хмельном угаре,
Проклятий чумные черти -
Из прошлого лезут, твари…

В дневной карусели будней
Тускнеют химер оскалы,
И, кажется - их не будет,
Мечтается - вдруг отстали?

Всё это давно забыть бы,
Во многом - не виновата…
Но память готовит дыбу -
И снова в ночи распята…

........................................ На горизонте – счастье
.............................................Красным карандашом.
...................................................Алексей Тарасов

Знаешь, а у разлуки
Вовсе не горький вкус.
Оба мы - близоруки,
Каждый немного трус.

В доме, где грусть и только,
Тихо без вечных ссор.
Тягостно? Да нисколько!
Свет. Немота. Простор.

Цвет у разлуки чёрный?
Нет, он красней, чем медь.
Осень гудит валторной:
Впору и протрезветь.

Тянешь к синице руки,
Но журавлём вспорхнёшь...
Знаешь, чем пахнут звуки,
Напоминая ложь?

Но на немом контрасте
Хмурого дня-холста
Я разрисую счастье
В радужные цвета.

Первый осенний дождь,
Первый опавший лист.
Ветер бросает в дрожь,
Скомкан небес батист.

В прошлом страстей накал…
Кто мы теперь? Друзья.
Ты от потерь устал,
От безнадеги – я.

Рядом. И всё же врозь
Двое в тиши аллей.
Время сочится сквозь
Пальцы руки твоей.

Ласка дождя во тьме,
Мокрая нежность щёк.
- Знаешь, я больше не…
- Знаю. А я... Ещё…

Вышел наш с Мартимьян комикс в журнале "Бессарабский вернисаж" Общий язык

Общий язык
На Новый год язык для заливного
я присмотрел - шикарный экземпляр:
телячий, очень нежный - право слово...
Но мне сказали - проданный товар!

- А кто купил?
- Мадам ушла за хреном.
- Чего?! Какого хрена?! Вот облом!
Решил её дождаться непременно,
Молить, чтоб поступилась языком.

И вдруг я вижу...
Тёщу!
Вот так драма:
Язык купила именно она...
И что тут скажешь? Только: "Здрасьте, мама!"
(А Вы-то тут с какого бодуна?).

- Привет, зятёк! Язык? К столу купила -
Для нас. Конечно. К празднику. Ага.
Вот это, скажем прямо, подфартило,
- Чудесно, мама (во даёт, карга!).

Вот так, впервые в жизни, между прочим,
Без выяснений, кто в семье мужик,
Нашёл и я, друзья, с любимой тёщей
Не просто общий - заливной - язык.

Как же я просила верного мужчину, -
Но мне Казанову Бог послал в мужья
Я просила дочку - Бог мне «выдал» сына,
И потом рождались только сыновья.

Хата Казановы оказалась с краю, -
На ноги сыночков ставить мне одной.
Кукловод-Всевышний видно, лучше знает,
Что мне, грешной, надо… Но ропщу порой

(Нет, не на мужчину (пусть живёт, как хочет!)),
А на кукловода, выбившись из сил, -
Нитки перепутал, бросил, обесточил,
А ведь раньше, помню, на руках носил.

Боже, дай мне силы и распутай нити, -
Мы за них в ответе - тех, кто слаб и мал.
Я вот - за сыночков,
(Дочек нет, простите!)
Ты - за то, что раньше,
Ниток не бросал…

На улице Грешной жила я в чужом дому,
Квартиру снимала с табличкой «Открой ему».
Вила гнездо там с мужчиною не своим -
Ни принцем, ни другом, ни недругом, ни чужим,
Ни кем он мне не был… По паспорту - муж. Не мой.
Кричала я «SOS», захлебнувшись любовью той.
Не подл и не нежен - обычный неверный муж,
Который пугался, что любят... ну слишком уж…
Расчёта ни капли - лишь омут и страх потерь:
«Он мой, хоть на час, хоть на миг, но он мой теперь!»

На улице Грешной сгорала я за двоих.
Банальна история, их миллион таких...

Приоткрыто окно. Пахнет счастьем сирень.
Отчего же от запаха счастья мигрень?

Это прошлое вкралось. Давнишняя блажь –
Мы искали в весеннем кипеньe мираж.

Этот поиск слегка затянулся, и вот –
Не мираж, а рутина, не страсть, а расчёт.

Пахнет мылом турецким. Болит голова.
И сирень – просто куст. И слова - лишь слова…

Запах счастья горчит. Мы чужие давно…
Милый, что-то свежо… Я прикрою окно?

Прыжок бывает затяжным -
Мой - затянулся на года.
Лечу сквозь смрад, лечу сквозь дым,
Куда лечу, вернусь когда?..
Сквозь мрак и стыд, аборты, грязь
(Закройте уши, кто не глух!).
Сквозь злое: «жизнь не удалась»,
Сквозь: «выглядит страшней старух».
Лечу… И в дырах парашют.
Лечу… Будь проклят мой полёт!
Мелькают лица там и тут, -
Кто враг, кто друг - их бес поймёт.

Ну вот... зависла на ветвях,
Хоть до земли рукой подать...
Пусть впереди паденье, крах.
Но всем Икарам - исполать!

Скрипела дверь

скрипела дверь, и ты, душа моя,
тихонько появлялась у порога.

...я ждал тебя, как прежде, по средам,
я ждал тебя, как ждал тогда адам
вторую производную от бога

...мой сон о том, что существуешь ты,
сбивался
© Migov, скрипела дверь

скрипела дверь, и ты, душа моя,
с порога предлагала мне пол-литра.
сама, как говорится, на бровях,
изображала что-то вроде флирта.
я гнал тебя, жуир и фанфарон,
я гнал тебя, как гонят самогон -
вторую производную от спирта.

скрипела дверь, и ты входила в дом,
закуску доставала из кладовки.
я поднимался на ноги с трудом,
привычно разливая поллитровку,
мы выпивали молча, без купюр.
способствовал вечерний контражур -
ты хорошела на глазах, чертовка.

скрипела дверь, и кто-то заходил,
и с нами пил, потом кружился в танце.
дымили мы, как тысячи кадил,
а после были мансы-обнимансы.
сбивали с ритма наглые часы,
летели в стену майки, и трусы,
и сланцы

Тебя я помню смутно, нет, пожалуй,
Совсем не помню - слов, улыбок, жестов...
Но помню чувство дикого восторга,
Как сердце акробатом кувыркалось...
Сегодня ночью к нам ломился пьяный.
Пытался выбить двери, выл собакой,
Разбил окно. Но вовремя был схвачен
Соседскими парнями. Слава богу.
А мог убить. Я вспомнила то чувство,
Когда боялась, что меня ты бросишь.
Ещё, когда из комы выходила,
Боялась, что лицо твоё не вспомню.
К чему весь этот белый экскурс, память?
Все страхи излечимы.
Но не этот..

Белеют бантики в кудрях акации,
В косички яблони вплетён рассвет.
Весна-отличница в нарядном платьице
Спешит на музыку и на балет.

Жаль, не придётся ей сплясать с капелями
И в босса-нове спеть под их "кап-кап",
Зима-прогульщица до птичьих трелей нам
Ни льда не выдала, ни снежных баб.

Раздоров не было - тепло, безветренно,
И жалоб не было со стороны.
Лентяйка спряталась, и даже Сретенье
Прошло в присутствии одной весны.

Эх, второгодница! Поставим двойку ей -
Знай, отсыпается в своей норе...
Весну ж похвалим мы - девчонку стойкую -
Полгода царствует в календаре!

Гляди, проснулся в ней азарт художника:
На рисование бежит, легка, -
Писать весёлые грибные дождики,
А в небе - радугу и облака.

Это я клюю с руки, это я…
Приручил за пять минут, без труда.
До последнего пера я твоя,
Хочешь, в клетку посади, - не беда.

Буду хвастать перед каждым скворцом,
Что уютен плен, что клетка - не крест…
Назову её волшебным дворцом,
Корм из рук любимых - манной небес.

Буду петь тебе, встречая рассвет,
О прекрасных журавлях вдалеке…
Для пичуги счастья большего нет -
Ощущать себя синицей в руке.

Квартира помнит новоселья звон,
И кошку на паркете светлых комнат,
Как поселились тут она и он -
Квартира помнит.

Квартира помнит ночи без конца,
И страсти сумасшедшую погоню…
Как появились здесь два близнеца, -
Квартира помнит.

Квартира помнит крики малышей,
Их смех и ножек неуклюжий топот.
Бессонниц череду и спад страстей -
Квартира помнит.

Хоть плачь, хоть смейся: ссоры тут и там,
И флирт с другой в отсутствии семейства…
Так счастье распадалось по частям -
Хоть плачь, хоть смейся…

Прости им, боже, тягостный развод
(Как жались малыши к отцу в прихожей!),
И одиноких дней водоворот…
Прости им боже!

Квартира помнит новоселья звон,
И кошку на паркете светлых комнат.
Увы, таких историй миллион...
Квартира помнит...

Питаюсь дымом аллегорий,
Вхожу в багряное пике,
Мой омурлыченный Григорий
Свернулся нитками в клубке.

И этот вечер рыжей масти
(Четыре солнца за спиной) -
Свои придуманные страсти
Несёт сегодня мне одной.

Так нежно, мягко, без азарта -
Почти по-райски-в-шалаше...
День абрикосился закатно,
И апельсинилось в душе.

Наш замечательный дворец
надежно склеен из бумаги:
посуда, мебель, жалюзи,
карнизы из папье-маше…
Тут аппликациям сердец
не угрожают передряги,
нет страха лет, нет стужи зим -
лишь трафареты да клише.
Храним от сырости его -
другой уход дворцу не нужен.
(О чем ты, милый? О любви?
Здесь не живет её фантом)...
И сами мы, скорей всего -
фигурки из бумажных кружев,
Что пьют картонные чаи
за нарисованным столом.

Ты называл Жар-птицей
Худшую из ворон -
Так, для смеха.

И надевал корону,
И возводил на трон
Неумеху.

Ну пошутил, и ладно,
Лишь отнимать не смей
Те подарки.

Пусть родилась нескладной -
Хочется ведь и ей
Перьев ярких...

Вчера еще в ногах лежал
Равнял с Китайскою державою...
Марина Цветаева

Бессмысленность удара хуже мести -
Но ты - слепых иллюзий поводырь,
Все то, что долго строили мы вместе -
В одно мгновенье превратил в пустырь.

И мне уже Китайскою державой
Не быть и не казаться таковой...
А, впрочем, не державой, а забавой
Была я, нелирический герой...

Бессмысленность удара хуже мести, -
Хоть ты и не поймёшь что был не прав.
Увы и ах! Все живы. Всё на месте.
Игрушек много и полно держав...

Сколько рыб в одной квадратной раме
Океана, втиснутого в реку?
Не смеши людей недословами -
Столько неподвластно человеку!

Чешуёво как-то в Заоконье…
Рыбы - говорливейшее племя!
Видишь, бьют челом об подоконник,
Обсуждают суетное время.

Сколько голосам, доныне грешным,
Бить о перепонки до увечья?
Заоконный мир безумно нежен…
Покорми же рыбок, человече!

На Новый год язык для заливного
я присмотрел - шикарный экземпляр:
телячий, очень нежный - право слово...
Но мне сказали - проданный товар!

- А кто купил?
- Мадам ушла за хреном.
- Чего?! Какого хрена?! Вот облом!
Решил её дождаться непременно,
Молить, чтоб поступилась языком.

И вдруг я вижу...
Тёщу!
Вот так драма:
Язык купила именно она...
И что тут скажешь? Только: "Здрасьте, мама!"
(А Вы-то тут с какого бодуна?).

- Привет, зятёк! Язык? К столу купила -
Для нас. Конечно. К празднику. Ага.
Вот это, скажем прямо, подфартило,
- Чудесно, мама (во даёт, карга!).

Вот так, впервые в жизни, между прочим,
Без выяснений, кто в семье мужик,
Нашёл и я, друзья, с любимой тёщей
Не просто общий - заливной - язык.

Судьба ей дала неплохую семью и сельский пейзаж за окошком,
Влюблённых родителей, имя на Ю, свой дом, огородик и кошку.

Старалась семье отвечать на любовь, - трудилась, не ведая лени,
Сажала исправно свеклу и морковь, овечек пасла за деревней.

Весёлая, с милым курносым лицом. Наивная? Самую малость...
Хотела любви (вон у мамы с отцом!), и вроде бы даже влюблялась.

Но всё это было не то и не те, судьба к ней на печку не лезла.
Девчонка рыдала порой в темноте, что годы идут бесполезно.

Сосед разведённый, хлебнувший беды, сверлил её взглядом престранным,
Он был на войне, поседел молодым, не нажил детей - только раны...

В селе старой девой остаться страшней, чем проклятой быть и распятой.
И Юлька решилась… Так бывший старлей однажды проснулся женатым.

В деревне всё проще - любовь не пришла,
приманим, как чью-то кобылу,
Прикормим, распустим слегка удила…
И глядь: по хорошему - милый!

1. Судьба придёт – и на печи найдёт.
2. Закусить удила
3. Не по хорошему мил, а по милу - хорош.

Сказала мама:
«Смени подушку,
Она впитала
так много слез».
Сказала мама:
«Проветри душу,
Открой все окна,
впусти мороз»

Сказала мама:
«Не хмурься, дочка,
Держи осанку,
гляди смелей»,
Какая, право,
ты одиночка,
Ведь я — с тобою,
вдвоём теплей…"

И я стараюсь
держаться прямо
И верить в мудрость
твоих идей.
Сменить подушку
так просто, мама…
А вот с душою…
Куда сложней…

Дожди и слякоть - осенний почерк.
Мне снова плакать холодной ночью.

Всплакнет и осень, моя подружка,
В ночные травы. И я - в подушку.

О том, что было еще возможно,
А мы вспугнули неосторожно.

Дожди идут... И проходят мимо.
Недолюбила, недолюбима...

Октябрь простужен и виновато
По черным лужам бредет куда-то.

И ветер бьется в окно ночное.
Все грустно, осень, у нас с тобою.

Что-то стало много злобы,
Боли - тоже через край.
Усыпить ты их попробуй:
Баю-бай.

Спите, горести, напасти,
С ними зависть засыпай.
Хватит этой чёрной масти -
Баю-бай.

Если спит беда, свернувшись,
Как змея, клубком, ты знай:
Дольше спит - тебе же лучше -
Баю-бай.

Усыпи мои печали,
Подари им псевдо-рай,
Пой, навеки закачай их,
Баю-бай.

А пока они с Морфеем,
Убежим в рассветный май,
В мир, где, солнце, сказки, феи...
Баю-бай.

Но время не лечит, а только снижает градус.
Павел Шульга

А время всех лечит, досадно, что не меня.
Минут аспирин, анаболик секунд – для вида.
Теперь мы – разлей вода – лишь скрипит обида
Заржавленной стрелкой часов на исходе дня.

У «бывшей», как водится, нет запасных ключей,
От сердца, дверей ли... Сквозь тысячи километров
Я снова солгу тебе, что утихают ветры,
Хотя продолжаются штормы в тиши ночей.

Не джаз, и не блюз – какофония – мой удел…
Какая-то пытка – общаться с тобой по скайпу.
Сперва ты увидел Нетанию, позже Хайфу,
А город, построенный нами, – не разглядел.

Должна я шутить, ободрять, и подправив грим,
С улыбкой твердить: "Не грусти, мы прорвёмся, право".
Прорвёмся? Куда? Мне – налево, тебе – направо.
Ах да! Ты ж ещё не видал Иерусалим.

Здравствуй, Пьеро, ты и в письмах плачешь -
Нытик в тебе неискореним.
У Арлекина на Бали дача?
Он ведь везунчик... И чёрт бы с ним.

Я-то? Седая совсем… Старею…
В зеркало редко гляжусь с утра
Волосы крашу и голубею
(если Мальвина - то будь добра!).

Внук Артемона скулит у двери, -
Пёсик не кукольный, а живой.
Зря ты уехал от нас, поверь мне,
Вот хоть и эмо - а всё же свой.

Тут написать поручили оду -
Помер наш дедушка Карабас.
Хочется пышных речей народу,
Только не пишется в этот раз...

Прошлое (словно с полы карманы)
Не отпороть, не загнать в строку...
Куклы по-своему, как ни странно,
были привязаны к старику.

Злость он совсем растерял с годами -
Мы и забыли про свист хлыста.
Преподавал у нас оригами,
Бороду сбрил и завёл кота.

Все остальные покуда живы,
Хоть и обтрёпаны их бока.
Новый хозяин слащаво-лживый,
Но и к такому - не привыкать.

Хочешь услышать про Буратино?
Жив деревяшка, слегка усох,
Мыслит по-прежнему позитивно,
Только вот прыть растерял чуток.

Нет, никого я не полюбила,
Внук Артемона - моя семья...
Слушай, пришли-ка мне краски, милый.
Да. Голубой.
Всё.
Целую.
Я.

Терпеть не могу я корицу,
(Любил он и в кофе, и в булках!).
А память, навязчиво, в лицах,
Мелькает, как тень в переулках.

Вот он - надевает рубашку
Бесстыжего рыжего цвета.
Вот я - допускаю промашку,
Легко отпустив его в лето.

Вот боль - можно трогать руками,
Вот кофе - до криза хлебаю.
Вот модный роман Мураками, -
Забыл, чемодан собирая.

И дух ненавистной корицы
Преследует. Мнится. И снится...

Рты подъездов, уши арок и глаза оконных рам...
Владимир Высоцкий

- Рты подъездов, уши арок и глаза оконных рам, -
Написала без помарок, ты диктуешь классно, мам!
Почему у арок уши, для чего у рам глаза?
- Не болтай, а лучше слушай, будь прилежней, егоза...

Не расскажешь этой крохе, как глаза оконных рам
Наблюдают все подвохи непростых семейных драм.
Что большие арок уши слышат шёпот, ловят крик
(В эти уши бы беруши - только кто бы их воздвиг?)

В курсе лестничная клетка, лифт-шпион, подъезд-дебил...
Ты одна не знаешь, детка, как твой папа уходил.
Мы расстались без эксцессов... Только сердце - пополам.
Я диктую: "Рты подъездов…. И глаза оконных рам"...

Вы видели? В нашей местности
На пике февральской снежности
Летают собаки нежности.
Глядите - ещё одна!
Приветственно машут лапами
Над куртками и над шляпами…
Муссоны задули с запада -
И значит, грядёт весна!

Собаки летают по небу,
Мечтал ли об этом кто-нибудь?
Скажите об этом что-нибудь.
Молчите? А что сказать?
Столпился народ на улице –
Кто ахает, кто любуется,
Собаки от солнца жмурятся.
Такая вот благодать!


Автор картины Оксана Цветкова

А от добра добра не ищут, кстати,
Но ты уехал за чужим добром…
Сегодня где ты, с кем ты, мой искатель?
Чем платят - златом или серебром
За то, что здесь посеял зёрна боли,
А выросли отчаянье и грусть?
Мне говорят, мол, перекати-поле,
И не о ком страдать, и правы пусть.
Но урожай-то мне достался этот, -
Его поныне собираю я.
А странник колесит по белу свету,
Окучивая новые поля...

У меня
Красивые ноги,
У меня
Заплатка на сердце.
У меня
Французский любовник,
У меня
Впадание в детство.

У него
За пазухой птица,
У него
Краплёные карты,
У него
Есть то, что мне снится,
У него
Тепло на Монмартре.

А у нас
"Скажите на милость"!
А у нас
В душе пасторали,
А у нас
Почти что случилось.
А у нас
Случится едва ли...

В детстве папа, помню я,
Часто пел про тополя:
"Тополя, тополя, солнцем коронованы".
Важно подпевала я:
"Папаля да папаля".
Ощущая себя под отцовской кроною.
С той поры я всей роднёй
Величалась Папалёй
И росла, как тополя - тонкой, неиспорченной.
А потом отец ушёл,
Молча так, нехорошо,
И осталась Папаля просто безотцовщиной.

И в моей семье разлад -
Родила двух папалят:
«Тополя, тополя, мы растём и старимся».
Поднимала, как могла,
От печалей берегла…
Не грустите, тополя, и без папы справимся!

Доктор, мне страшно очень -
Передо мной и за
Стелется цвета ночи
Жуткая полоса.
Страшно считать минуты -
Рвётся бездумно ввысь
Скинуть земные путы
Нервная птица-жизнь.
Доктор, долой печали -
Сильные слёз не льют,
Слёзы спасут едва ли...
Доктор, я вас люблю.
Вдруг из того "далече"
Я ещё к вам вернусь?
Доктор, держите крепче.
Пусть так и будет...
Пусть...

Прекрати, перестань, это просто невежливо.
Нет... Я мягко сказала - бессовестно это.
Сниться каждую ночь (ночь, где марево снежное
За окном), а во сне проповедовать лето.

Ты с собою увёз часть меня (и не худшую),
Затерявшийся странник, изменчивый ветер...
Словно ящерке хвост, восстанавливать душу мне,
И пытаться забыть об отчаянном лете.

Завывает пурга, разгулялась на радостях:
И вступает в права леденящая замять...
Хватит сниться! Окстись! Солнце рыжее спряталось,
Лету больше не жечь... Успокойся же, память...

Это был не роман,
А гремучая смесь и гротеск
Куража с эпатажем
И привкусом плода запретного.
Это был не роман,
А случайно-отчаянный всплеск,
Ослепивший на миг
Имитацией чувства заветного.

Отчего же болит
И пульсирует кровью висок,
Отчего этот бред
Оккупирует ночи зыбучие?
И стрекочет в мозгу,
Словно осатаневший сверчок
Неотвязная мысль:
Ладно…
Пусть не роман...
Я соскучилась…..

Опустите, пожалуйста, синие шторы.
Булат Окуджава

Опустите, пожалуйста, синие шторы забвенья.
Я ни знать, ни желать, ни жалеть - ничего не хочу.
Хватит вам и того, что любила до изнеможенья,
А теперь лишь "клинический случай" судьбине-врачу.
Этот лекарь, как, впрочем, другие в халатах тираны,
Будет долго стучать по коленкам, заглядывать в рот...
Но не скажет - откуда взялись в голове тараканы,
Как забыть о сердечном раздрае... Иль наоборот
Все поймет и пропишет, и выдаст мне чудо-микстуры
И опять заживу без плохих насекомых в мозгах.
Только вряд ли отыщется средство для эдакой дуры...
Опустите мне шторы забвенья... Я в ваших руках....

Такая прелесная рецензия появилась на это стихо на другом портале - познакомьтесь!

Дорогая, Ваш случай отнюдь мне не кажется странным...
Прецеденты бывали, и этот диагноз не нов...
Для начала попробуйте так: уморив тараканов,
Вместо них запустите десяток голодных клопов!
Нет! Не стоит кричать, что клопы это пошлая мерзость!
А формальную лексику к случаю не подберёшь...
А когда от истерики клоп потеряет всю резвость...
Раздобудьте одну, но активно живущую вошь!
И не надо страдать, это лишь осложняет теченье...
А хандра и печаль, полагаю я, Вам ни к чему...
Если вдруг подвернётся Вам бывший "предмет увлеченья",
Не скупясь подарите весь этот зверинец ему!!!

http://poetryminutes.com/index/8-9