Литсеть ЛитСеть
• Поэзия • Проза • Критика • Конкурсы • Игры • Общение
Главное меню
Поиск
Случайные данные
Вход
Рубрики
Поэзия [45781]
Проза [9859]
У автора произведений: 121
Показано произведений: 101-121
Страницы: « 1 2 3

Восемь лет назад я продала «двушку» в центре города и купила большой дом в селе и кай-фу-ю.

Всю жизнь мечтала о тишине и старом саде с ветками яблони, царапающими окна, и морем цветов, вылезающих чуть не из- под снега – крокусов, а следом гиацинтов, разливающих свой тонкий аромат, затем тюльпанов, нарциссов всех видов и оттенков. И чтоб эти волны цветения сменяли друг-друга до самой зимы. Вслед за весенними первоцветами покрываются обильно крупными помпонами, от белого до глубокого бордового, пышные кусты пионов – их у меня много, пару десятков, выстреливают острыми бутонами розы, клематисы карабкаются по опорам и покрываются экзотическими цветами-бабочками почти от самой земли до верху. Гладиолусы несут свою вахту, раскрывая поочередно цветок за цветком, ирисы –- сибирские и бородатые, неприхотливые ароматные флоксы, петунии и фиалки, гвоздики садовые и турецкие, мелочь однолетняя: тагетисы, от махоньких бордюрных до высоких, называемых у нас купчаками, майоры, астры всей мыслимой гаммы. И, конечно, мои любимые лилии: яркие азиатские, умопомрачительно-красивые ориентальные гибриды, трубчатые. Хосты, папоротники, совсем редкие у нас рододендроны, вьющиеся по аркам розы и душистый горошек. Мальвы, посеянные вдоль дорожек, огромная коллекция георгинов, высокие и низкие хризантемы - с совсем мелкими, густо нанизанными на кончики веток цветами-шариками, и срезочные - игольчатые, с огромными разноцветными цветами, такими восточными и такими выносливыми. Именно они цветут до снега, украшая цветники феерией осенних красок. И вечерний, неповторимый аромат матиолы, смешанный со звучанием мирабилиса.

Цветники мои неумолимо вытесняют овощи и лезут уже на бывшие грядки, луковичные я высаживаю прямо в саду. И всё это цветет и благоухает до глубокой осени. И даже зимой кавказские морозники радуют крапчатыми колокольцами и звездами своих цветов. А еще мне нужна колодезная вода и ни с чем не сравнимый запах мокрой, весенней земли, напоенной талыми водами, и страстно, до стона желающей принять семя и произрастить новую жизнь. И рассветы: невероятные, когда туманы клубятся внизу плотным бурлящим облаком, подсвеченные первыми лучами в розово-малиновые оттенки, а солнце выкатывается огромным, на пол-неба, и закаты в сто тысяч солнц. И река, и лес, в идеале еще не меньше шести детишек, и любящий муж. Но с первыми пришлось умерить аппетиты до двоих, а со вторым вообще как-то не сложилось... Увы.

Город меня утомляет своей суетой и темпом. Грязным воздухом и причесанностью редких деревьев, шумом, гамом и вечной спешкой без причины. Вот бегут по утрам люди –- понятно, на работу спешат. А вечерами куда? Корову подоить? Три гектара свеклы потяпать? Сотню птицы покормить? Вы когда-нибудь видели суету в селе? Где такая же работа с восьми до пяти, но потом много больше работы еще и на огородах и в хлевах. Видели? Я – нет. Потому и люблю село. За неспешность, за то, что народ там на диво работящий и спокойный. За то, что село кормит город и при этом не считает это чем-то героическим.

У меня крестьянских кровей очень мало, но вот прорвало во мне и в моей дочке –- и тянет земля к себе, тянет. И так хорошо, Господи, как хорошо-то! Утром встану, пройдусь по росе по саду, насобираю полный подол яблок-папировки: хрустящих, в дымке то ли росы, то ли осевшего на них тумана, в крапинках, сочных. А трава щекочет ноги и мочит подол. А крапива, не выводимая крапива, хоть сад окашиваем очень часто, совсем не больно щекочет --жжется. И пахнет малиной. А малина вся в росе висит чуть не гроздьями, крупная, сладкая, на склоненных ветках-стеблях. А в небе жаворонок заливается, захлебывается. Пошла на грядку – огурчиков набрала, опять же в подол. Туда у меня два ведра влазит, я такие юбки ношу – цыганские, мне хорошо в них. И тяну это пупырчатое, мелкое изобилие, и высыпаю прямо в ванночку во дворе – детскую, синюю. И опять на грядку. За час ванночка и большой таз для полоскания на четыре ведра - полны: огурцы, помидоры, физалис, перчик болгарский, баклажаны. И сверху венчает всё это пучочек листьев хрена и зеленого кружевного укропчика, да петрушка кудрявая.

А потом корову подоить-выгнать, поросята захрюкали –- надо замешать им, птицу выпустить на луг, кур покормить, под наседками мелочь пересчитать, кроликам воды налить и сенца подсыпать. А пчелы деловито над ульями гудят, и сладко пахнет медом и воском. И такая благодать снисходит: стою на земле босыми ногами, смотрю на всё это копошащееся хозяйство, любуюсь цветниками, которые у меня цветут от морозов до морозов, и совершенно не понимаю, зачем вообще нужны города... Ведь жизнь –- вот она. Настоящая.

Вот бы встретить еще, хоть в конце моего лета, мужика нормального. Что бы рядышком постоял, и так же полюбовался на всё это чудо -расчудесное, ароматно-многокрасочное. И пойти с ним в четыре утра на рыбалку. Река вот она –- рядышком, только луг перейти. Горная, берущая начало из самых Карпат, бурная, холодная, с мутными водами, окрашенными нашими чёрнозёмами, но рыбная. Весной в половодье даже форель, бывает, попадается. Или в лес за грибами махнуть. В ближний, где между стройными рядами молодых сосенок россыпи крепких маслят и одиночные, желтые шляпки лисичек. Или в дальний, Борщовский, что идет до самых знаменитых брянских лесов. Там опят на вырубках – немерено. И просто опереться на родное плечо, когда уставшая, ног не чующая, пришла с огорода того, что в поле. Бросить тяпку, а он, чтоб водицы из колодца зачерпнул да ноги усталые мне помыл. А потом вместе ужин сготовили, да парным молоком всё это запили. И чуть позже вместе сели на лавочку под верандой, и загудел старенький ноут, грузя страницу литпортала. А он, чтоб слушал мои новые стихи и улыбался, не стыдясь чудачеств своей бабы. И хвалил скупо. А я бы уткнулась в его рубашку, застиранную и мягкую, и вдыхала родной до боли запах и таяла, чувствуя тепло сильных рук на плечах. А вокруг витал дух цветущей матиолы, разливаясь духами, куда там французским, и лягушки заводили вечный хор на реке. И мир и покой окружали нас, а низкие, крупные звезды подмигивали. Вот встретить его такого..… и будет мне счастье.
Миниатюры | Просмотров: 1303 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 30/11/13 16:55 | Комментариев: 13

Родилась я в феврале, под конец почти что. По гороскопу - рыба. И вот эта чешуйчатая тварь всю жизнь во мне живет. То ей нырять надо непременно в самый мутный водоворот, то на нерест - через пороги, обдирая чешую в кровь. То щуки ей страшно, то у ней половодье и она хвостом мотает. В общем - ужас. Давно пора изловить и зажарить, да все недосуг... Год рождения у меня семьдесят третий, год быка. Этот зверь еще упрямей и зловредней. Упрется рогом и пытается землю перевернуть. Хорошо хоть, что запрягать можно и пашет день и ночь, да и просит ток соломы чуть. Экономный. Был бы на бензине - давно бы сдала на бойню. А еще в наличии имеется зайчишка. Сам завелся. Трусоватый такой, всего боится - чуть что и под кустик, прячется. Не живет-дрожит, всегда пытается ходить тихо и ушами прясть мелко. Зверушка никчемная, но уж больно морда умильная. Как его убить? Пущай и дальше трясется, душа заячья, при виде омута темного, куда все рыба норовит нырнуть, или упертости быка, прущего на красный цвет. Такая у него, видно, работа. Заяц воды боится, потому рыбу и не знает толком, от быка шарахается, но дружит с кошкой. Да-да, есть во мне эдакая бестия - рыжая, пушистая, ленивая и хитрая. Приблудилась шалой весной и прижилась. Просыпается, когда у ней март, выгибает спину и мурлычет, кота зовет. Вот кота как раз нет, а бык и рыба с зайцем её почему-то не устраивают. Вот только календарь у моей кошки какой-то странный - март у неё бывает не раз в году... И орет дурным голосом ночами, и рыбка начинает от этого ора омут искать по-глубже, бык вздыхает, мечтательно глаза закатывая. Сена что ли хочет вместо соломы? Или просто уйти на луга? Аха, как раз! Размечтался. А пахать кто будет? Чудо-юдо из омута? Или котяра, которого все кошка зовет по ночам? Да закройся, дура! Чего орешь! Какой март? Май на дворе. Вон сирень цветет, яблони в кипени. Чего, чего? У тебя март по настроению? Обалдеть. Нет, до чего же зоопарк у меня безбашенный. Именно так. На всю головушку больные.

Как они уживаются во мне, такие разные? Такие капризные, и у каждого свои тараканы? Наверно, все дело в хозяйке. Да нет, не во мне. Есть у меня еще один зверь - сама боюсь. Синеглазая, серошерстая. На цепи держу. Кормлю изредка. Но она своим порыкиванием всех и строит. При ней и рыба замирает, и бык спокойней, кошка орать перестает и опять засыпает, свернувшись калачиком, а заяц прядет ушами в такт рычанию. Она когда-то была ласковой, чисто собака. Дом охраняла. И глаза тогда у ней были синие-синие, а выла только по ночам и вместе с ним...таким же серошерстым и сильным. Да и выла как-то звеняще, так, словно иглы серебряные в небо тыкала. Красиво, хоть и жутковато. Эта песнь позабыта давно. А глаза синие выплаканы до блеклой серости. Держу теперь на цепи. По-дальше от дома. Уж больно вой её ночной душу бередит. И ведь не прикрикнешь на неё. Ни шикнешь. Не задобришь. Сенцом не накормишь. Чем питается? Зачем воем своим небо режет, что скальпелем? Кого зовет?

И воет и воет на бельмо луны - из ночи в ночь, из года в год... Все вспоминает свой гон. Да только весна прошла давно, осыпавшись лепестками опавших надежд. А лето одарило всего двумя яблоками - сыном да дочкой. Да и сын еще зеленый совсем... Мелкий, еще расти и расти. Дочка вот порадовала ранней завязью. Вовкой назвали. Волчица тогда выть перестала. Так и её волка звали когда-то... Умильно ластилась, облизывала этот комочек, и я хоть чуть выспалась. Рыба тоже вроде согласилась, что в омут уже поздновато, а еще один подъем на нерест мы с ней, точно, не осилим. Бык устало мотнул головой и налег на лямки. Пахать пришлось уже целый год без роздыху. Маленький комочек счастья, с глазами давно ушедшего волка, хотел кушать, игрушек, одежки и просто счастливых лиц мамы и папы рядом. Пришлось поработать солнцем, согревая их всех. Кошка умолкла наконец, признав своё полное поражение, раздобрела и совсем обленилась. Ночи стали спокойными. Никаких тебе журчащих водопадов, прыжков через пороги - вперед, ввысь. Волчица перестала надеяться и просто улеглась у цепи. Спрятала морду за сильными лапами и тихо скулила, боясь потревожить того, что улыбался глазами такими же, как были у её волка.

А сентябрь наступил внезапно. Еще вчера стояла жара палящего лета, и солнце обжигало, нагло смешивая запахи пота и парфюма. Еще вчера воды реки были спокойны и глубоки, маня синевой. Гремели ливни, тугие струи орошали и омывали пыльный мир. А утром вышла во двор и вот он - сентябрь. Чуть позолотил макушки берез, растекся туманами, посеребрил траву на лугу. И солнце целовало ласково и гладило лучами с давно позабытой нежностью. А воздух чистый настолько, что хотелось зачерпнуть горстями и пить. Вечер подкрадывался на кошачьих лапах, мягко пеленал сырыми туманами. Первой забеспокоилась рыбка. Попыталась метнуться, ища место глубже. Поняв, что она одна одинешенька, всплыла наверх и начала любоваться ранним закатом. К берегу бесшумно подступила кошка. Мягко лапой попробовала туман и окунулась в него, хмелея и тихо мурлыча. Бык сделал вид, что пришел на водопой. Хитрюга. Словно я не понимаю, что и он опьянен этим сентябрьским туманом. Рассказать им о бабьем лете? Или не надо? А может потерпят чуть? Ведь тогда ветер развесит паутинки надежды, и солнце опять будет целовать нежно и трепетно, а золотые пятаки с берез планировать медленно и торжественно, кружась в чинном вальсе. И всем покажется, даже зайцу, что осени не будет. Не будет заунывных дождей, не будет холодного ветра, слепящего глаза. Не будет чавканья под лапами мокрой земли, набухшей влагой. Нет, не буду их обнадеживать. Пусть, глупые, сами войдут в это неприкаянное лето, называемое почему-то бабьим. Туман густел, пряча от меня моих зверей. Сумерки словно таяли в нем, или он в них? Взошла щербатая луна надгрызенным яблоком. И завыла волчица.

И в этот раз в её песне-плаче было столько горечи и обиды, столько безнадеги, что небо кололось от этих звуков и осыпалось поздним звездопадом...

Где же ты заплутал, мой волк? Цепь давно проржавела... А глаза мои синие-синие, как в ту весну. Может во всем виноват туман? Может ты там, в нем, заблудился? Выйди на звук голоса моего, песни моей сентябрьской. Выйди, и мы вместе нырнем в бабье лето... И будет оно счастливым и долгим... Выыыыыйдииииии... Я всееее ещееее ждуууууу...
Миниатюры | Просмотров: 1206 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 29/11/13 01:33 | Комментариев: 8

Так это была ты? Та, рыжая, что кувыркалась в небе?
А я вплела цветы... Ну помнишь, ту, в пике,
что все бросалась вниз? Потом парила в неге,
едва не соскользнув - метла плясала твист...
Так это была ты? В одежде не узнала..
Летели мы толпой и ветер бил в глаза,
облизывал соски и начинал с начала
ласкать неспешно грудь..
И грянула гроза!
Ты помнишь? Мы неслись сквозь гром и хрипы бури.
Как хохотала ты! Разверзлись небеса
и мы взорвали ночь!
Нагие ночь нагую!
Вонзая в облака шальные голоса.
Так это была ты?
Мистическая поэзия | Просмотров: 831 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 28/11/13 11:41 | Комментариев: 4

Под шепот ветра с тишиной,
дорожкой звездной,
На встречу с полною луной -
полночной розой,
летели ведьмы в небесах,
развеяв косы.
Песчинки в вечности часах
сбивали росы.

Костёр на площади дымит,
и лижет хворост.
Над мостовою звон копыт
и боли голос.
На месте лобном у столба
нагая дева.
И не спасла её волшба -
в огне сгорела.

Под грохот грома в темноте
небес чернильных,
летели ведьмы, но не те,
что прежде были.
Сгорели сестры на кострах
за волос рыжий.
Но тех, кто жёг, развеян прах-
никто не выжил.

Метался мир, сходя с ума,
всё отрицая.
Пуста пророчества сума -
не будет рая.
Пески, впитав убитых кровь,
вдруг порыжели.
Достали мётлы ведьмы вновь
...и полетели.
Мистическая поэзия | Просмотров: 916 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 28/11/13 11:35 | Комментариев: 11

Я щелчком одним затушу свечу,
а одежду-долой!
На метле-ветле до небес взлечу
полуночной порой.
Закричу вдруг:"Чу!", светом захлебнусь,
в поцелуе с луной.
Выпью залпом смесь: боль, надежда, грусть,
на любови хмельной;
ведьмой сильною, окаянною,
в краткий миг обращусь!
Развеселою, ветром пьяною,
шалой чуть, ну и пусть!
Долгожданная, звездно-лунная
вакханалии ночь.
Ночь волшебная, в плясках, шумная.
Древней магии дочь!
Косы длинные по плечам пущу,
рыжекудрой волной.
Камень бед моих, раскрутив пращу,
запущу над горой.
Мистическая поэзия | Просмотров: 779 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 28/11/13 11:33 | Комментариев: 6

Что ты творишь со мной,
пьяня весною,
пусть запоздавшей на десяток лет.
Как небо синью, я полна тобою,
нежданный, упоительный рассвет...

Что ты творишь со мной?
В огне сгораю,
стекая воском тающей свечи.
Но в этом пламени я чувствую - живая!
Хоть боль во мне отчаянно кричит.

Что ты творишь со мной?
Баланс так хрупок,
и манит бездна карих грустных глаз.
Дай руку! Умоляю, дай мне руку!
Хочу к тебе, хочу уже сейчас...

Что ты творишь со мной?
Улыбкой теплой,
сводя с ума, сбиваешь напрочь с ног.
Гляжу в глаза твои пугливо-робко
наивно, как испуганный щенок...

Что ты творишь со мной,
как майский ветер,
наполнив сердце ароматом трав?
Спасибо, что ты просто есть на свете,
и что лишил меня на бегство прав.

Что ты творишь со мной?
Магнитом тянешь,
взрывая опостылевшую тишь.
Надеждой на несбыточное манишь...
Что ты творишь со мной? Что ты со мной творишь?
Любовная поэзия | Просмотров: 939 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 27/11/13 10:29 | Комментариев: 8

Брожу под зонтом и не вижу на лицах улыбок...
Беззвучно прошило весь мир серебром моросейки.
Я к небу взмолилась:"Опомнись, я стану так рыбой..."
Тропинка по парку, как грязная узкоколейка.

Раскисла земля, и под мутными бельмами лужи.
Листвы позолота и та от дождя поржавела.
А ветер охрипший и нервный - он тоже простужен,
пытаясь согреться, касается зябкого тела.

Московская осень, ты радуешь нынче нас мало.
Набухшее небо на крышах раздувшимся брюхом.
Уже не зарыться в опавшей листвы одеяло -
упрятала краски в сундук эта осень-старуха.
Городская поэзия | Просмотров: 791 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 27/11/13 10:27 | Комментариев: 7

А знаешь, ты мне сегодня снился... Я спала, как всегда, на диване в гостиной, надо было уже просыпаться, а глаза, словно склеены. И тут я слышу, как открывается входная дверь, басовито щелкая бронированным металлом. И шаги.



Я лежу с закрытыми глазами, мне тревожно, смотрю на фигуру в черном плаще, которая идет от дверей прямо ко мне. Частью ума понимаю, что не могу видеть, так как глаза у меня закрыты и нет силы на земле, чтобы их разлепить. И диван стоит за небольшим выступом, и я никак не могу видеть коридор, но... Я вижу тебя.



Ты такой широкоплечий, что едва умещаешься в проём коридора. И плащ... Он такой странный, киношный, почти до пола. В таких когда-то в дождь ходили патрульные милиционеры в больших городах. А ты идешь и на тебе блестят капли дождя. Шаги тяжелые, торопливые.



Ты подходишь к моему импровизированному ложу и склоняешься над подлокотником, упираешься руками возле моей головы, и я чувствую, как диван вздрагивает. Но делаю вид, что сплю, а сердце заполошно выбивает чечетку и пытается выскочить через горло. А от тебя пахнет дождем. И табаком, и крепким, чисто мужским одеколоном. Свежестью пахнет, надеждой, и еще чем-то неуловимым и тревожным.



Ты наклоняешься, смотришь на меня, и... о чудо! Я тоже смотрю твоими глазами на маленькую фигурку рыжеволосой женщины, которая спит на диване, смешно шевеля пухлыми губами. С тенями от длинных ресниц на разрумянившейся щеке, с розовой раковиной маленького ушка, просвечивающего на свету. Такую хрупкую, такую маленькую, теплую и родную... Ты целуешь меня. А губы мокрые и холодные, и усы с бородкой, короткой и ухоженной, щекочут. Сердце, так и не докатившись до горла, сжимается ослепительным спазмом нежности и... я опять засыпаю.



Так странно. Странно, когда во сне тебе снится, что ты просыпаешься и засыпаешь снова. А потом опять щелкнула входная дверь и ты все в том же плаще, только уже очень торопливо, почти бежишь ко мне. И опять я слышу тяжелые шаги, твои шаги, шелест плаща в каплях дождя, вздрагивание дивана, когда ты оперся на подлокотник, чтобы дотянуться до моей щеки. И мокрый, холодный поцелуй, и шелковистость прокуренных усов, и... опять проваливаюсь в сон. В этот раз, разочарованно надув губы. Во сне я все еще тянусь к тебе, но ты таешь, как мираж, таешь, а капли дождя все еще стекают с плаща и жалобно звенят, падая на паркет...



...Капли звенят, свиваясь змейками ручейков, и струятся по огромным –- в пол, стеклам. Я пытаюсь понять их письмена, мне кажется, что это очень-очень важно – успеть считать письмена судьбы. А аэропорт орет пронзительным голосом о рейсах, которые идут на посадку и поднимаются в небо. Суетится, бежит, опаздывая куда-то, гремит чемоданами на тележках, встречает, расстается, целуется и плачет суматошная толпа. И только я одна, пытаюсь читать то, что пишет дождь по стеклу. И как-то вдруг, спиной, чувствую твой взгляд. Ты идешь, длинными, плавными шагами, то ли танцора, то ли просто влюбленного мужчины, который спешит... Куда? К кому? ...Ко мне? К любви? Джинсовая куртка, потемневшая на плечах от дождя, мокрые усы, широкая улыбка и глаза, того невероятного цвета осеннего неба - серые с синим. И между нами нет никаких барьеров, кроме отвесных, серебристых, мокрых струй. Они подобны занавесу из тяжелого шелка, но прозрачного, рябящего и колыхающегося складками в порывах ветра. И вот занавес поднят, два невидимых никому кроме нас луча скрещиваются, вырывая из хаоса толпы наши фигурки. Твою - высокую, широкоплечую, грациозную и нескладную одновременно, и мою - маленькую, из сплошных выпуклостей и округлостей. И вот твои зябкие ладони нежно и властно обхватывают мое лицо, и губы собирают солоноватые дождинки с уголков моих глаз, идут вдоль влажной черты к крыльям носа, к моим губам и надолго замирают там, даря мне, нам? короткий, но сладкий полет через тревогу, сомнения, вечный дождь в душе, куда-то ввысь, за облака, в мечту... А потом я зарываюсь вся в тебя, вжимаясь в тебя, пытаюсь раствориться, слиться с тобой. И эти объятья столь трепетны, страстны, отчаянны. Я боюсь, боюсь, что ты опять растаешь, как мираж. Что вот сейчас я... проснусь, и тебя не будет. А ты сгребаешь меня в крепкие медвежьи объятья, прижимая мою мокрую, то ли от дождя, то ли от слез, мордаху к своей груди и шепчешь: « Всё. Я теперь тебя никуда не отпущу...» И внезапно прекращается дождь, небо опоясывается ослепительно-яркой радугой. И Москва пролетает под нами, я вижу золотые купола церквей размером с луковки, маслянисто блестящую от дождя мостовую с синими глазами луж, в которых купаются вездесущие, нахальные голуби. Слышу хрустальный звон колоколов, который растворяется в пушистых снежно-белых облаках. Чувствую кольцо твоих горячих, сильных рук и... падаю в небо.



...Резко просыпаюсь, словно кто-то безжалостный, вырвал меня из сна, грубо оторвал от тебя и швырнул на землю.…. На старый диванчик с розовой мохнатой подушкой в форме сердца. ...А за окном - весна, звонко чирикают воробьи, что-то не поделив, как обычно. Солнышко пробивает лучами мутную взвесь серых туч, накрапывает беспечный дождь. И только мокрое пятно на щеке, скорее всего от моих слез, почему-то кажется следом поцелуя...
Миниатюры | Просмотров: 1213 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 27/11/13 10:25 | Комментариев: 4

Кухня у Людки получилась шикарная. Огроменная - мои шесть квадратных метров в стандартной хрущевке казались карликовыми по сравнению с ее шестнадцатью. Мы сидели на этой помпезной кухне и попивали настоящий бразильский кофе. На дворе густые сумерки играли тенями от фонарей, налепляя их причудливыми кляксами на сугробы. Зима заглядывала в окна, рисуя дивные узоры по стеклу. А у нас в маленьких фарфоровых чашках благоухал ароматами южных морей, солнца и экваториальной экзотики дивный напиток. Бра на стенах, выложенных под потолок испанской плиткой, имитирующей розовый мрамор, разливали мягкий свет и отражались в глянце потолка. Я восхищенно обводила взглядом эту чудо-кухню. Любовалось благородным блеском хрома на ручках немецкого холодильника, матовой белизной газовой плиты, крупными квадратами тоже розовой плитки на полу. Каждый уголок тут дышал уютом. Людка пила кофе маленькими глотками и щебетала. Щебетала так, словно все у неё всегда было просто и гладко. И по жизни она не прорывалась сквозь тернии и буреломы, а скользила. Так, словно судьба ей только улыбалась, а измены-предательства и прочие ужасы встречались только на страницах книг и в кино.

Мы познакомились с ней года три назад. Совершенно случайно, когда я с дочкой попала в больницу. Потом оказалось, что живем в соседних домах. После нашей выписки она заглянула ко мне на кружечку чая. Потом я к ней зашла на кофе. Людка показала мне новую, еще в стадии ремонта, пятикомнатную квартиру. Я оценила "размер бедствия": в квартире на тот момент даже штукатурных работ еще не произвели и из стен торчали щупальца заизолированных проводов. И была очарована единственным мужчиной в этом бедламе - Максимкой. Людка, поняв, что я, сама того не ведая, покорила сердце её сына, очень сблизилась со мной. Так как разница в возрасте между нами была довольно ощутимой, то она сразу же взяла немного покровительственный тон. Шутя, сообщила, что она меня "уматерила". Я, будучи старшей в семье, немного опешила от такого расклада, но вскоре приняла правила игры и даже вошла во вкус. Я очень много рассказала ей о своей жизни, она же о своей предпочла не распространяться. А лезть в душу не в моих правилах. Конечно, я ждала её рассказа о себе, да как-то не сложилось. Не любила она плакаться, себя жалеть не умела. Жила на износ, в темпе галопа. И я полюбила ее за оптимизм, юмор и потрясающее жизнелюбие. И втайне восхищалась. Затем Людка "умотала" на очередные заработки и вот мы встретились. Сидит она сейчас напротив - такая молодая, полная жизни, домашняя, в голубом халатике с начесом, в тапках смешных, мохнатых с помпонами. Улыбается ямочками на щеках, красивыми полными губами, карими с искорками глазами под пушистыми ресницами. Сколько ей? Сорок? Сорок пять? Так сразу и не определишь. Просто очень красивая молодая женщина.

Людка еще полна воспоминаний про солнечную Испанию, шутит, смеется.
- Представляешь, был у нас случай. Посреди ночи заходит на кухню ресторана наш хозяин Мигель. И спрашивает:" У нас хоть кто-то знает японский?" Я обалдела, оторвалась от кастрюль и выглянула в зал. Стоят там пять японцев, маленькие такие, забавные и тарабанят что-то. Тут слышу, а один-то по-немецки шпарит. Я к нему и обратилась. Оказывается, они заблудились и уточняют дорогу до Мадрида. Объяснила им все толком, они заказали ужин у нас, поблагодарили хозяина, я все перевела. Спрашивает один японец у Мигеля, мол, кто повар? Очень им понравилась стряпня. Мигель гордо на меня и указывает.
Веришь, поклон такой отбили - в пояс. И руку поцеловали. Смеху-то было после их ухода! Мигель прям сотрясался весь своим пузом, даже нос его большущий смеялся и глазки спрятались в складках.
" Мила, - это он так меня называет, - это ж чудо какое! Стоит украинка ночью в ресторане в центре Испании и объясняет японцам по-немецки, как доехать до Мадрида."

Отсмеявшись, мы дегустируем моё печенье - я не удержалась и опробовала Людкину новую плиту. Люблю из ничего создавать всякие вкусности, вот и хрупаем его еще горячими.
- Рецепт-то запиши. Я Мигелю испеку их потом. Скажу - от тебя.
Рассматриваем фото, привезенные из Испании, и мне кажется, что мы с Людкой живем на разных планетах, или в параллельных мирах. В моем мире идет девяносто восьмой год, дефолт, безработица. Тут - изнуряющая битва за жизнь и маленькая дочка, которой я не могу купить йогурта. В квартиру пустила квартирантов по цене "коммуналки", чтобы долги не копить, сама переехала к маме и горбачусь на проклятых гектарах, дою коров, встаю в пять утра и ложусь в двенадцать. Руки пианистки полопали и загрубели, в голове целая бухгалтерия - за что дочке купить одежку, обувку, которая горит на ее ногах, учебники, бантики-заколки, к которым девчушки так падки, да и надо это всё, чтобы вкус развивать. Как выжить? Где найти работу? Про ремонт в своей хрущобе даже не думаю. Откуда на него взять вдове с дитём малым?

Отгоняю грустные мысли, интересуюсь:

- А Оля твоя как?

- Да танцует - гастроли, разные страны, кажется, она себя нашла.

- А муж-то у ней хороший?

- Он любит её, Даш. Балует. У внука нянька, не беби-няня, по-современному, постоянно женщина живет. Я её видела, она трясется над Илюшкой. Да и зять из этих самых - новых русских. Дом - полная чаша. Сердцем-то я все равно к ней тянусь. Всё пуповину не могу обрезать. Оба мне родные - кровинки мои, что дочь, что сын. Нет у меня кроме них никого больше.

- Не плачь, Люд. Все ведь хорошо, - я потянулась пальцами смахнуть с Людкиных ресниц предательскую влагу.

Она быстро сморгнула, тряхнула волосами, отгоняя грусть-тоску и тут же заулыбалась:

- Даш, а давай я тебе на визу дам? Помогу с жильем, работой на первых порах, а? Ну не могу я смотреть, как ты тут пропадаешь.
- Эх, я бы с радостью, только мама моя не потянет и своих, и поля наши, и скотину, и еще мою мелкую. Отчим на заработках ведь. Все на нас. Сама понимаешь, что такое - большое хозяйство. Маме ведь под шестьдесят уже. И здоровьем она не отличается. Не могу...
- Ну смотри сама. Тут тебе никто не советчик. Я вот тоже, когда первый раз уезжала, сына трехлетнего на дочь шестнадцатилетнюю оставляла. Поехала в Германию, каждый вечер подходила к окну, по компасу вычислила, где моя сторона. Подходила и плакала. Там мои дети... И молилась, молилась за них. А потом вернулась и купила пятикомнатную квартиру. Вот эту. Повезло мне тогда, передать не могу, как повезло. Ехала в клинику обычную на три месяца всего. Устроилась медсестрой там, а я же шебутная, своих больных не только пичкала, согласно предписаниям, уколами и таблетками, говорила с ними много. Так и язык усовершенствовала. Гулять на креслах-каталках их вывозила по Мюнхену. Один ко мне привязался пациент - дедуля старенький. Ему операция положена была в Штатах. У них по закону ветеранам войны - бесплатное лечение в клинике на выбор. Если назначили операцию в другой стране, то все оплачивает государство и даже сиделку. Так и полетели мы с дедулей в хваленную Америку. Шла я туда на зарплату в тысячу долларов, а получила почти три, командировочные как-бы. Вернулась через девять месяцев и купила свое жилье. Первое в моей жизни. Детдомовская я ведь, Даш. Сроду у меня своего угла не было.
- Правда? Я и не знала...Боюсь даже спрашивать...
- Да нет тут тайн никаких. Мать моя умерла, рожая моего братишку. Братишка тоже помер на следующий день. Отец военным был, жили в воинской части, черти где. Пока вертолет вызвали, пока отвезли их в ближайшую больницу. Мне всего-то три года исполнилось тогда. А через полгода папка погиб. Пограничник он у меня был. Какая-то заваруха случилась. Папке орден посмертно, а меня в детдом.
- А дедушка -бабушка? Тетки-дядьки? Неужели никого у тебя нет?
- Да все были, Даш. И бабы-деды и тетки-дяди. Только у них свои дети-внуки, те, что рядом. Меня даже на лето не забирали.
Я молчу, огорошенная рассказом. Не могу уложить в голову, как можно отказаться от своей кровиночки? Как?

В кухню забежал Максимка, схватил горсть еще теплых печенек, глянул умными глазами олененка Бемби из мультика. Словно спросил: " Мам, ты долго тут еще? Я соскучился." Людка, засияла вся, тут же обняла кроху и усадила себе на колени, ласково прижала к себе. Обхватила в кольцо теплых рук и замерла, уткнувшись в его вихрастую макушку.

- Чай будешь? Или сока налить?

- Не, мама, сиди уж с тётей. Я сам пока поиграю, - и унесся вихрем в свою комнату.

Мы заново сварили кофе. Все еще улыбаясь, так забавно выглядел десятилетний увалень - Максим на коленях у хрупкой Людки. Так интимно было это мгновение. Интимно и многозначно для них обоих. Мы отхлебнули кофе и продолжили прерванный разговор.
- Так вот с трех лет до пятнадцати я жила по интернатам. Там и познакомилась со своим мужем. Он тоже сирота. В пятнадцать поступила в медицинское училище. Выучилась на операционную сестру. Проработала по специальности больше десяти лет.
- А квартиру тебе, получается, не дали?
- О, с квартирой была еще та история. Замуж я вышла в восемнадцать лет. Мы ровесники с мужем и даже в один месяц день рождения. Поженились, я как раз окончила училище, получила распределение сюда. Приехали, все чин по чину, сразу в гор-совет, положили свои документы, справки. Два молодых специалиста, семья, детдомовцы. По закону нам должны были выдать жилье. Повертел чиновник наши справки и предложил, пока дом строится, пожить в общежитие. Мол, через год-два въедете в новую квартиру. Мы, на радостях, и подписали бумаги. Через два года дом тот достроили, мы явились за ордером. Тот же чиновник ткнул нам носом в закон где черным по белому написано: "Обязаны выделить жилье." И наши подписи под направлением в общагу. Вот это и было наше жилье. Так и ютились там, вначале вдвоем, потом втроем, а дальше уже и вчетвером. Я, муж, дочь и сын. Комната восемь квадратных метров, общая кухня и туалет. Даже пеленки постирать-развесить негде. Так что эти хоромы я купила в качестве компенсации за все, что у меня украли. - Людка рассказывает, яростно сжимая в руках хрупкую чашку с остатками кофе.

Я гляжу в ее глаза, подернутые пеплом, на пальцы, побелевшие на расписном фарфоре.

Впервые замечаю, что на среднем пальце ее левой руки нет фаланги, а на безымянном двух.
- Люд, а что у тебя с руками-то?
- Память про интернат это. Что смотришь так? Не замечала раньше?

А как ту заметить-то было? Людка всегда такая яркая, веселая. Живая она. Полна идей, огня, силы. Вот именно, силы и окаянства.

- Нет, правда, не замечала никогда. Расскажи...
- Эх, не люблю я про это вспоминать, но расскажу, вечер-то долгий. Было мне тогда семь годочков всего. На лето меня не забрали. Мало нас оставалось в интернате, все-таки у большинства воспитанников хоть кто-то родной был. Разбирали на лето почти всех. Осталось нас пару десятков детишек. Все разного возраста. Кормили там хорошо, не могу пожаловаться. Каждую неделю отводили в баню. Вещи забирали в стирку. Чистенькими мы были, сытыми, ухоженными. Не все дети в семьях это имели, Даш. Только очень не хватало мне сладкого. За конфеты я готова была Родину продать, ну ты ведь знаешь какая я сладкоежка. Лежала ночью и представляла эти вожделенные "Кис-кис", помнишь их? Такие пластилиновые квадратики, залепляющие зубы и выдирающие любые пломбы. Шоколадных я не помню совсем в детстве. А мечтала о кульке "горошка", помнишь? Шарики прессованной сахарной пудры, подкрашенные глазурью, пять копеек за сто грамм. И "Кис-кис". Лежала ночью и представляла, как беру конфетку, меееедлееенно разворачиваю и кладу в рот. И не жую, нет! А просто держу ее на языке и сглатываю тающую сласть. А в тот день в сонный час спать почему-то никому не хотелось. Я всегда была шебутной, егозой и оторвой. И надумали мы подушками драться. Весело было! Перья так и летели. Прыгали на сетчатых кроватках и кидали импровизированными метательными снарядами по всем подряд. В общем, потеха у нас была. Шум, крик, гам. Вошла новая нянька. Увидела, как я подушкой запустила, а тут еще и наперник порвался, целое облако перьев по спальне. Летят они, кружатся в своем танце, как белые вихри, опадают хлопьями пушистого снега. "Зимааааа! Смотрите я вызвала зиму!"- ору я, хохочу, прыгаю. А нянечку затрясло всю, налетела, ухватила меня за ухо, поволокла к двери. " Мерзавка! Ублюдок!" - кричит и хрясь мои пальцы дверью. " Теперь уймешься. И не вой! А то пришибу ненароком!" А я даже пикнуть не могу от жуткой боли. Аж дух перехватило. Пальцы опухли, посинели. А я так боялась ее, так боялась... Никому не рассказала, ни воспитательнице нашей, которая меня всегда жалела. Ни другим нянечкам. Пальцы совсем не слушались, и очень болели. По ночам баюкала руку и скулила, опасаясь шумом привлечь внимание. Так больно было, любое прикосновение к ней меня почти вырубало. И я научилась руку прятать и не тревожить совсем, завязывать шнурки зубами, управляться одной. Только боль все не проходила почему-то.... В сентябре я пошла в школу. Первый раз в первый класс. Девчонки помогли одеть новую форму, заплели в косы банты. Я хорошенькая была в детстве, прям кукла.
- Да ты и сейчас красавица, Люд.
- Ладно тебе. Красавишну нашла. Была ягодка, да всю птицы склевали... В первый день в школе учительница и заметила, что я руку прячу. А на парту кладу, поддерживая ее за локоть правой. На перемене отозвала меня и приказала руку показать. Увидела посиневшие пальцы, вызвала сразу школьного врача. Прибежал директор. Начали расспрашивать, как да что. Я разревелась и рассказала. Вызвали скорую. Сделали рентген, оказалось, что у меня кости переломаны в крошево и эти осколки кости уже загноились. Начиналась гангрена. Фаланги мне удалили, месяц боролись за руку. Вот, отстояли. Я тогда и решила стать операционной сестрой, если на врача не смогу выучиться.
- А няне-то что было за это? - прерывистым голосом уточняю, чувствуя, что покрылась мурашками и ком подкатил к горлу.
- А ничего, Даш. После операции, через пару недель, меня перевели ближе к детдому. И она пришла... проведать. Сама пришла. Я как раз проснулась, и лежала еще полусонная в кровати. Знаешь, такой с панцирной продавленной сеткой? Мне что-то очень хорошее снилось. Не помню что, но я улыбалась и потягивалась, как котенок. Тётя Оксана, молодая женщина с переломом ноги, еще спала. Она мне всегда волосы расчесывала и заплетала. Потом я узнала, что у неё дома дочка маленькая осталась. Тосковала она по ней, вот и перенесла на меня часть своей тоски-нежности. Дверь в палату раскрылась со скрипом. В сельской амбулатории все почему-то скрипело. На пороге стоит мой ужас, мой кошмар. Я вжалась в подушку, натянула одеяло до подбородка, чувствую сейчас заплачу и дрожать начала. Бабуля с соседней кровати чай как раз пила. Оглянулась на дверь, потом на меня, сразу поняла что что-то не ладно. И сверлит глазами эту гостью. А та стоит в дверях и не решается войти. Такая толстая, в несуразном клетчатом платье из кримплена. А она от порога: " Прости меня, дочка..." И шажками-шажками, словно против течения, ко мне идет. А я от страха и закричать не могу, дрожу листом осиновым и только пальцы сжимаю на краю одеяла, аж побелели костяшки. Подходит нянька, глядит на меня, а глаза у неё оказывается синие-синие, я и не замечала раньше, такие глубокие. То ли слезы в них, то ли еще что плещется на донышке. Я по малолетству и не поняла, что в них такого, только страх вдруг отпустил. Понимаешь, там глаза были, как у пса бездомного, что к нам прибился в детдом. Он так же глядел на меня. Тютелька в тютельку. Тётя Оксана проснулась, бабулька мелко креститься начала. А я лежу, чувствую, как отпускает меня этот ужас, что терзал долгие месяцы. " Прости, дочка... Прости.."- шепчет нянька побелевшими губами, и глаза эти синие пролились слезами. Не знаю искренними или нет. Но я рукой потянулась к ней и...погладила. И так мы обе замерли - глаза в глаза. И обе плачем. А в палате тишина такая стоит, знаешь, звонкая тишина. Когда кажется любой скрип выстрелом грянет. А няня, я её только тогда и разглядела толком: волосы светлые в пучок собраны, лицо круглое, рыхлое такое, бледное. От волнения, наверно, или нелегко ей в жизни пришлось. Оттенок кожи нездоровый, сероватый. И волосенки эти бесцветные, мышиные какие-то. А руки красные, крупные, растрескавшиеся и синяк на шее. Почти не видно его за воротничком платья. А я тогда разглядела, такой большой, уже желто-зеленый, словно душили её. Не знаю, может я все придумала тогда. И про синяк этот и про глаза собачьи. Только гладила я её и плакала. А потом она положила на тумбочку у кровати кулек, встала, поцеловала мне обрубки пальцев. Просипела еще раз: " Прости если сможешь... Грех на мне..." - и ушла. А в пакете были "кис-кис" и бумажный кулек "горошка" за пятнадцать копеек. И таяли эти конфетины в моем рту и боль не казалась такой сильной. Я даже делилась ими со всеми в палате. И тётя Оксана и бабуля, имени которой уже и не помню, вместе со мной смаковали эти чудесные "кис-кис". А когда пришел следователь, я сказала, что сама себя нечаянно ударила дверью. Правда, няню ту я больше никогда не видела. Видать, уволилась.

- Мама! Ты мне сказку на ночь почитаешь?

- Конечно, моё солнышко.

- Про Пинокио?

- Можно и про Пинокио. Ты уже хочешь спать?

- Нет еще. Мама, всего девять вечера. Я не маленький, чтоб так рано ложиться.

- Да-да, ты у меня уже совсем взрослый мужчина. Иди сюда, постреленок, хоть обниму тебя. Ужас, как соскучилась.

- Так я же только что тут был.

- Разве? А мне показалось, что прошла целая вечность.

Чмокнув мать, и на миг прильнув к ней, "взрослый мужчина" уносится по своим делам. Мы с Людкой тихонько заглядывает в его комнату и видим, как Максим, увлеченно складывает картину из пазлов. На цыпочках крадемся обратно на кухню и почему-то обе глупо улыбаемся.

За окном зима вдохновенно засыпает снежинками улицы маленького провинциального городка. Она одним мазком покрывает черное белым, превращает голые деревья в произведения искусства, хаотично наметает сугробы под ними. И снежинки пляшут в огнях фонарей фигуры менуэта. Две женщины сидят в большой кухне и пьют кофе. И только ночь, подкравшись к окну, горюет и радуется вместе с ними.
Рассказы | Просмотров: 1173 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 26/11/13 11:57 | Комментариев: 22

Сеет небо частым ситом туч
крошку перламутра - плач о лете.
Блёклый лучик солнца стал колюч,
позабыв листвы зеленой лепет.
Методично ветер-брадобрей
выскоблил всю позолоту рощи.
"Тихой песней душу обогрей,
ноября седой хмельной паромщик."
Сбраживая грусть с дождем, молчит...
Мир, водой набухший, словно губка,
затвердел и поседел в ночи.
Курит осень листья в бурой трубке.
Пейзажная поэзия | Просмотров: 801 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 25/11/13 10:21 | Комментариев: 7

Желтоглазая осень шуршала опавшей листвою,
шелестела дождями по крышам. Рвалась на чердак
рыжей кошкой пушистой, игривой, хвостище - трубою,
чтоб свернуться калачиком там у окна просто так.

Воркование слушать под ржавым замком голубятни.
Мягкой лапой чертить что-то в серой пыли на полу.
И шептать домовому, обутому в старые лапти,
о мышах, что давно поселились на кухне в углу.

Намывать-намурлыкивать в гости, на чай, Бабье лето.
Сыто жмуриться, спину прогнув, и подставив лучам.
Разогнать воробьев с облетевших рябиновых веток
на дворовых собак очень грозно, потешно рычать.

Желтоглазая осень бродила по улицам желтым,
словно прячась, а может искала кота своего?
Загляделась на яблоки, что красовались в кошёлке,
но опять не нашла для озябшей души ничего...

Так и бродит по городу мокрою рыжею кошкой,
лапой бархатной дни одиночества перелистав...
Вечерами, украдкой, идет к желтоглазым окошкам,
все надеясь за мутным стеклом обнаружить кота.
Лирика | Просмотров: 698 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 25/11/13 10:13 | Комментариев: 9

Август разлил на верхушки берез
мёд,
месяц подковой на небе свернул -
влет.
Это, наверно, хороший для всех
знак -
стылой росы по траве на лугу
лак.

Жухлою кистью по желтой листве
вязь...
Старой калитки, что в осень ведет,
лязг...
Пахнет полынью всегда для меня
Спас,
Мягкой теплынью деньков наградив
нас...

Плачет зерном, полегая, в полях
рожь.
Вновь моросит через сито небес
дождь.
Яблок налитых разлит над землей
дух.
Жду паутин лета бабьего я
пух...

Мчат самолетики листьев, кружа,
вдаль.
Лето свернулось куском бересты -
жаль...
Птицы собрались в полет навестить
юг -
Вот и замкнулся еще один год
в круг.
Пейзажная поэзия | Просмотров: 900 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 25/11/13 10:10 | Комментариев: 10

Как странно, но я вам пишу вдохновенно,
Но будет смущение (поздно ли рано?),
И стану затмением я непременно,
Как стран-но…
(Эсмарх Клизмовский)

Как странно, но окна мои не помыты
осенним дождем, а заплаканы просто...
И ветер горстями мне золото сыплет
на косы...

Где вечер, где утро - уже непонятно...
Опалово-дымчатый полог у будней -
надеждой заштопанный, сильно измятый,
как судьбы...

И сны серо-синие ночью разлиты -
горчат предрассветные алые росы,
их топчут суккубы под видом Лолиты
раскосой...

Тревожно шумят чуть охрипшие ветры,
а море рожает цунами отродье...
Душа моя сирая с язвами лепры
тут бродит...

Грохочет вулкан, пробудившись внезапно,
и нечем дышать - только хлопьями пепел...
И ужас заплатки "сегодня" на "завтра"
налепит...

Наверное, все же пора мне проснуться
а окна помыть от потеков печали.
И луч обогреть, мутноватый и куцый,
свечами...
Психологическая поэзия | Просмотров: 1559 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 23/11/13 02:13 | Комментариев: 32

Мне твоя не-любовь, душу всю иззанозив,
Выжигала клеймо раскаленным перстом.
Загоняла в ладони каленые гвозди,
Зафиксировав руки навеки крестом...

Мне твоя не-любовь стала "верной подругой".
Я хотела не так... Но люблю за двоих.
И бегу за тобой, словно белка по кругу,
понимая, что счастье не миг даже - миф...

Может позже поймешь и найдешь в себе силы,
чтоб простить мне огонь, бушевавший внутри.
А в предверьи зимы, осознаешь - лю-би- ла.
Только в горсти золе не прикажешь - гори...
Философская поэзия | Просмотров: 1092 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 22/11/13 13:29 | Комментариев: 12

Она не любила осень
и воздух пропахший дымом,
измятую неба простынь,
и тучи, что полнят вымя
свинцом.

Она не любила шавок -
привычка у них плохая -
оскалиться из-под лавок,
пугаясь тебя облаять
в лицо.

Она не любила вечер
и вязкую тишь в квартире,
бокалы, вино и свечи,
и книгу, что для блезиру
взяла.

Листала её неспешно,
но строки всё расползались.
Гаррота душила нежно -
шептала гадюка-зависть
слова,

Что где-то в осенний вечер
собрались, за чашкой чая,
тот самый её "Кузнечик",
жена и дочурка Мая,
трёх лет.

И что-то она щебечет,
и кашею куклу кормит,
неспешные льются речи,
и в чае пролитом тонет
щербет.

И впору завыть, как суке,
и волосы рвать нещадно -
повинна сама в разлуке.
И памяти жжет лампада
огнём.

И хочется лезть на стену,
и ночь разорвать с рычаньем.
Забыть про свою измену,
и жизнь разыграть с начала -
вдвоём.
Психологическая поэзия | Просмотров: 757 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 22/11/13 13:25 | Комментариев: 2

Тишину душной июльской ночи взрывает телефонный звонок. Я пытаюсь сбросить оковы сна, теряя ориентацию, долго выпутываюсь из влажного кокона в который превратилась простыня, суматошно шарю рукой в поисках выключателя. Шлепаю к тумбочке в корридоре, а телефон заливается нервными трелями.
– Алло!.
– Д-а-а-а-аш... – и всхлипы на другом конце.
Я еще сонная, чувствую босыми ступнями приятную прохладу линолеума, но уже успокаиваю:
- Олюшка, что случилось-то?
- Опять накатило, Даш... Лешка приснился, мы идем с ним по берегу. Море такое теплое, зеленоватое, оно шепчет что-то свое. А мы за руки идем, а потом я увидела раковину причудливую такую, большую. Руку его выпустила и побежала к ней. Смеялась, как девчонка, бежала, бежала по самому краю воды, а волны все время хватали меня за ноги, мешали, сбивали с ритма... Я подняла раковину, прижала к уху, а она плачет, стонет... Море вдруг стало серым и холодным, ветер поднялся колючий, злой. Я оборачиваюсь, а Леши нет. Только следы на песке... Даааааша, понимаешь, только что был, еще тепло его руки чувствую, а нет. И я закричала... Проснулась, плачу, не могу успокоиться. Ушла на кухню, чтоб Катюшку не разбудить, а за окном дождь... И слезы по стеклу... Мне так плохо! Ну почему? Почему? - и рыдания в трубке.
- Олюшка, у меня тоже так было. Я понимаю, это так трудно принять и жить потом дальше. Труднее всего отпустить. Отпусти его, Оля, отпусти. Нельзя же так себя казнить...
- А я не могу! Понимаешь, не могу его отпустить. Простить себе не могу, что уехала тогда из города, что рядом не было меня. Что эта ссора накануне дурацкая возникла и я ушла к маме. Я во всем виновата... Я одна...
- Девочка моя, солнышко. Никто не виноват. Ни ты, ни он. Это случай, просто случай, или рок, или судьба - назови, как хочешь. Просто надо перетерпеть. Ради себя, ради Катюшки, ради всех, кому ты нужна и кто тебя любит.
- А кому я кроме дочери нужна, Дааааш? Кому? Кто я, что я? Лодка без мачты и гавани, кружка без ручки...
- Ты -- мать, и это твоя мачта. Ты -- дочь, и это твоя гавань. Ты -- моя лучшая подруга, и мне плевать на наличие ручки, в тебе море тепла и я согласна его пить, обжигая пальцы. Я очень, очень люблю тебя. Хочешь, приеду сейчас?
- Прости, Даш, меня дуру... Опять тебя посреди ночи подняла... Не надо приезжать, мне уже легче. Как ты там сказала? Согласна пить, обжигаясь? Я тоже тебя люблю...

Выхожу на балкон, уже не уснуть. Дым сигареты сплетается с еле слышным ночным ветерком в замысловатый танец и тает, исчезая в листве деревьев. Тополя и клены перешептываются друг с дружкой, поверяя какие-то свои тайны. Сыто жмурятся желтые звезды, на облитом темным медом небосводе. Город подмигивает им редкими квадратами светящихся окон.
– Москва, ты хоть когда-то спишь?
Это мне еще повезло сегодня. Не пришлось вылетать на пустую ленинградку и тормозить сонного частника, чтоб мчаться в Домодедово. После гибели мужа у Оли такие срывы бывают, что не всегда могу помочь словами. Даже ночевать у нее пришлось одно время, так я боялась за нее, а она боялась жить. Обнимала ее бессоными ночами, плакала вместе с ней. Отбирала упаковки таблеток. Она могла выпить, не считая, любое количество снотворного. Смотрела в ее пустые глаза и просто заставляла есть, пить, выходить гулять с ребенком. Уехала к себе, только когда она научилась засыпать без медикаментов и улыбаться проказам дочки. Сколько же мы выплакали с тобой тогда, подруга? Ой, дуры мы, дуры...

Перематываю в который раз листки календаря, отматываю время назад, пытаюсь понять, почему я такая глупая. А календарь шелестит пожелтевшими, порядком истрепанными листками, и останавливается. Словно кусочек мозаики показывает, и я нанизываю эти кусочки на нить своих мыслей, наживляю иглой одиночества и боли, и собираю по фрагменту картинку.
– Дашенька, ты еще так молода, ну, зачем тебе этот крест нести? Подумай сама, такое не лечится... Он ведь убьет тебя ненароком, а у тебя дочь, бабушка-инвалид, учеба...
– Теть Мария, тут и думать не о чем... Ну, не могу я его бросить. Кому он нужен такой?
– А ты о себе, о себе подумай, дочка. Обезножил бы, рак там, это понятно, таких не бросают нормальные бабы. А тут...
– Значит, я ненормальная. И, значит, это мой крест. Не могу я так. Не могу! Я клятву ему дала...
– Какую клятву, Даш, вы же не венчаны?
– Я в кино видела, теть Маш, и когда он колечко мне надевал, я ему прошептала: « Клянусь любить тебя в богатстве и бедности, в здравии и болезни, и только смерть разлучит нас». И я ее выполню. И не надо меня жалеть! И дочь, и бабушку, и учебу – я всё потяну. И его не брошу. Люблю я его...
– Дурочка, это какие деньжищи потратишь на неизлечимого...
– И я вас очень прошу, не поднимайте больше эту тему. Я уже все решила.

А в глазах моей соседки, добрейшей и глубоко несчастной женщины, стоят слезы.
– Не губи ты себя, Дашутка... Ой, не губи...
*********

К тихим шорохам добавляется песня под гитару. Поют Высоцкого, «Балладу о любви» . Голоса чуть пьяные, но молодые, и поют с чувством. Ах, Москва, как ты красиво не спишь! И я не мешаю ведь тебе, правда? А давай, я буду тебе рассказывать, о том, что сейчас вижу и помню? Может, нам вдвоем будет легче разобраться.

В коридоре областной психоневрологический больницы стоит молоденькая девочка с грустными глазами и, нервно комкая в руках платочек, заглядывает в глаза высокому седому мужчине в белом халате.

– Доктор, скажите, это излечимо?

– К сожалению, шизофрения на данный момент считается неизлечимой. Мы можем только пытаться контролировать протекание болезни.

– А почему? От чего он заболел?

– Милая барышня, психиатрия – белое пятно в медицине. Существует несколько гипотез о причинах возникновения стойких психических расстройств. Есть гипотеза о вирусном характере, есть о наследственном, есть и из-за сильного стресса.

– Доктор, как мне жить с этим? Как помочь Павлику? Ребенок у нас, девочка, маленькая совсем. А Паша сейчас такой агрессивный, я боюсь...
– Понимаете, Дарья, при существующих правилах госпитализация психически больных возможна только на определенное время. Пока такой человек не совершит противозаконных деяний, он всего лишь два раза в году может находиться на плановом лечении.
– Доктор, ему со мной, дома, легче... Вы только скажите, ведь это лечится? Ну есть какие-то таблетки-уколы, чтобы хотя бы стабилизировать его состояние?
– Вашему мужу прописана поддерживающая терапия. И кое-что он будет получать по рецепту бесплатно. Но если вы действительно хотите как-то облегчить протекание болезни, то придется много покупать самой. "Паркопан" мы вам выпишем, а вот укольчик будет платным, три раза в месяц, но он необходим. Стоимость существенна, правда. Вы уверены, что располагаете такими средствами? У вас ведь дочь, а на пенсию мужа, вы сами понимаете... –- доктор прячет глаза, умные глаза старого профессора.
– Я найду деньги. Вы назначайте.
Мы проходим в кабинет, и он быстро выписывает пару рецептов.
– Сколько вам лет, Даша? Двадцать? Решение принимать вам, но мой совет, как врача, бегите от него. Разводитесь, уезжайте на край света, спасайте себя и дочь. Никому не давайте нового адреса. И устраивайте свою жизнь. Вы очень молоды для того, чтобы так жить...
Доктора – циники? Из-за стекол очков на меня смотрят мудрые глаза, полные жалости.
– Не надо меня жалеть. Я не могу его бросить... Поймите, я потом простить себя не смогу.
– Девочка, глупая девочка, тип протекания болезни Павла таков, что периоды депрессии будут чередоваться с агрессивной фазой. А при шубовидном типе, вся агрессия направлена на близких. Вы ведь отдельно живете?
– Спасибо, доктор, но я всё решила, – сказала она, не ответив на вопрос..
– Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что это может, при его физическом здоровье, длиться годами, десятилетиями? Он и убить может!
– Спасибо, дура я, наверно, не смогу его бросить... Так сколько ампул надо ему вводить в месяц? Три? А приблизительную стоимость вы не скажете?

Доктор, замявшись, выводит на листке блокнота число с двумя нулями и символ доллара.
– Сколько??????? До свидания, доктор, я найду деньги.
Девочка уходит, твердо цокая ободранными каблучками старых сапожек. И лихорадочно просчитывает, ГДЕ вообще можно столько заработать?

Неужели это была я?
*********

Ночь выключает последние квадраты окон. Утихают звуки автомобилей. Допет Высоцкий. Москва распласталась от жары в объятиях теплой июльской ночи. Я теперь знаю, когда ты засыпаешь, мой город. И как ты красив во сне, разметавшись в кипени деревьев, вытянув руки-аллеи, обласканные ветерком. А календарь моих прошлых дней выдает следующую страницу-пазл.

Киевский рынок в Москве в начале девяностых для многих украинцев стал чуть не единственным способом содержать свои семьи. Стояли тут в основном мужчины, потому, как товар был очень тяжелым: мешки колбасы, сумки мяса, круги желтого сыра. Но встречались и женщины с отчаянными глазами. Этот рынок стал и для моей семьи тогда той самой соломинкой. В ту зиму морозы стояли лютые, не спасала никакая одежка. И голос моей подруги, подвизавшейся на тяжкий труд челнока из-за безнадеги, казался тоже льдистым и колючим.
– Ну и дура ты, Дашка! Сколько ты еще так выдержишь-то? Зачем тебе этот техникум? Ну, подумай сама, у вас в роду НИКТО руками не зарабатывал! Доучивайся в своем столичном вузе, и вперед, бумажки перебирать.
– Ксюш, я Пашку не могу на весь день бросать... Сама знаешь, он тихий-тихий, а потом взрыв – и может быть что угодно... Я окна не успеваю вставлять, на дверь рукой махнула, пусть висит себе на одной петле... Чуток приведу в порядок квартиру и на дому буду заказы брать. Сама приоденусь... может быть.

- Но ведь бросаешь ведь! Сейчас-то он с кем?

- У свекрови, я его на время поездок сюда, всегда к маме отправляю, что бы сердцем не болеть еще за бабушку и дочурку.
– Да ты посмотри, как ты выглядишь! Красивая же баба! – я стыдливо вспоминаю шпильку на юбке. Вот пошить пошила, а замок пока вставлять не умею. Улыбаюсь застенчиво.
– Ксюш, у Паши уже три месяца не было агрессивной фазы, помогают лекарства-то, и медицина не стоит на месте, вдруг еще год-два, и научатся лечить эту шизофрению? А я и так похожу в чем есть.
– Почем колбаска, девонька? Откудово?
– Украинская, сырокопченая, вы попробуйте.
Покупатель отходит, и подруга начинает снова гундеть:
– Даааааааш, ну вот объясни мне, почему ты такая дура?
– Вах, какой дэвушка! Пэрсик прям!
Поднимаю удивленные глаза, стою в тулупе мужском и валенках, пуховый платок накручен по- бабьи. Лицо, искусанное морозом, алеет спелым помидором .
– Это вы мне?

Грузин напротив в длиннющем кожаном пальто оценивает мою колбасу, валенки, тулуп, лоб и щеки, в выбившихся из-под платка кудрявых прядках. Вижу, как другие кавказцы идут вдоль рядов, собирая дань. А у меня-то денег считай и нет. Тележка поломалась прямо на перроне. Хлипкая попалась какая-то:всего четыреста килограмм, а колесо отвалилось.
Полдня по сумке таскала. Десять сумок в каждой по сорок килограмм. Один «орел» хотел помочь, поднял одну, крякнул и сбежал.
– А хочешь, нэ будэшь платить?
– Я натурой не даю, джигит.
– Вах, какой гордый. За пять мынут тэбя не убудет! – и глаза смеются напротив.
«Дура ты, Дашка, эх дура...»
– Если ты такой быстрый, то я лучше деньгами, – рынок грохнул от хохота, засмеялся и джигит.
– Иса, с этой мзду не бэри. Я вэчером подъеду, бэлый Волга у мэня, в рэсторан поедем, одэну тебя – картинкой будэшь. В шесть вэчера вот там стоять будэт моя машина, – и ушел дальше вдоль рядов, приглядывая за братками, взымающими дань.
А вечером мы убегали с подругой с рынка, чтобы раньше уйти, чем подъедет «запавший» джигит.
– Дура ты, Дашка, могла бы жить в шоколаде, дочь бы забрала...
– Идем, товарка, нам еще билеты на поезд брать.
А ведь выдюжила тогда всё, и учебу закончила с красными дипломами, и никто не голодал. И на треклятые ампулы хватало. Не было только денег на одежду для себя, на косметику, белье, духи. Как же их хотелось тогда, этих маленьких женских радостей! До сих пор не понимаю, где силы взяла? Как не сломалась?
**********

Светлячок на конце моей сигареты, наверное, единственный огонек на фасаде. Под балконом наливаются яблоки в старом саду. Северное Тушино довольно зелено. Хороший микрорайон, спальный. Пахнет, как дома. Я ведь давно живу на два дома. Один там, где вода вкусная, и яблоня стучит в окно, когда ветер играет ее ветками. Другой тут, под прокопченным небом, в сумасшедшем городе, похожем на восточный базар. А я ведь тебя, Москва, не сразу полюбила. Ошеломила ты меня, сбила с толку. Свела с ума разноцветьем, тысячами лиц и сотнями языков. Испугала шальным ритмом жизни и учила, как барыня слугу нерадивого, прикладывая лицом об асфальт. А теперь вот лежишь распластанная, уставшая, разомлевшая, бесстыдная и беззащитная. Такая красивая, такая родная... Стану ли я для тебя родной когда-то?

Шуршу пожелтевшими листками календаря времени. Этот листок я помню до последней минуты: кладбище, ветер, что наотмашь бьет по лицу, мой алый старенький плащ, который совсем не греет, испуганные глаза дочки, прижимающейся ко мне. Мама нервно крестится и шепчет: « Посмотри, люди перед нами идут, там ветра нет... Говорили, а я не верила... Так всегда, когда идешь первый раз к самоубийце...» А ветер сбивает нас с ног, срывает мой вдовий платок, но в метре перед нами люди идут, не пригибаясь, и в полуметре за оградой ни одна веточка не шелохнется. А возле могилы уже толпится Пашина родня, поскрипывая дорогой модной кожей.
– Где вы-то были то эти четыре года? Где вы ВСЕ были? – крик замерзает на почерневших губах. Трое суток не могу ни спать, ни есть, ни пить... А перед глазами его пальцы. Пальцы у Пашки были замечательные, длинные, породистые, нежные. И рука с ладонью крепкой и узкой, странные руки для крестьянина. Он так шутил все время: «Я Пашка-крестьянин». И гнул он этими руками подковы, и сворачивал в узел мельхиоровые ложки и вилки. А потом, после лечения, сил не было даже половик выбить.

Как же любил ты меня, Пашенька. Как называл ласково " барабашкой", поддразнивая: " Дашка- барабашка". Как ласкал, вознося на вершину блаженства. Как жалел...А дочку-то нашу, доченьку, ведь ни разу не обидел, не прикрикнул даже, когда был полностью неадекватный. И лицом светлел, когда она тянула ручонки к папке. «Не углядела я тебя, Пашенька, не было меня рядом, когда была нужна... Отпустила к маме в гости... У тебя просветление было, и зрачки нормальные, а не как ушко тонкой иглы. И говорил ты, как раньше, и даже, такая теперь редкая улыбка появилась, когда уходил... Ой дура я, дура!»
Пить я смогла на пятый день, есть на седьмой, дышать через раз и плакать через месяц. Летать так и не научилась потом. Видать, крылья вырвало с корнем. Только шрамы остались и боляяяяяяяят. Даже во снах уже не летаю.
*********

– А замуж я вышла через два года. Ты слышишь меня, Москва? Это я тебе исповедываюсь, ты ведь такое повидала, может, что присоветуешь?
Спишь, сладко посапываешь, зацелованная ветерком. Ну, слушай... Я честно пыталась снова летать. Дура потому что, ну, да ты уже знаешь. Вышла не потому, что любила - после Пашки я уже любить не могла. Он любил...А мне согреться хотелось. Да и надеялась, что оживу, на чувства его отвечу... Сына родила, вот за него, за кровиночку мою, мужу буду век благодарна. Непременно вас познакомлю.
Только все лопнуло, как мыльный шар. В один миг, так тоже бывает. Не хочу вспоминать, скажем так- не сошлись характерами. И осталась я одна с двумя детьми на руках. И пришла к тебе. Без любви пришла, прости. Но полюбила... И ты из барыни превратилась в мачеху, а потом и в подругу. Вот коротаем ночь с тобою вместе. Только ты и я. А я листаю и листаю календарь. Всё пытаюсь понять, ну вот почему я такая дура? А теперь на мне весь род: мама старенькая, дочь, сын. Тяжело... Без крыльев-то тяжело. Тыкаюсь, как слепой щенок в теплые руки, всё пытаюсь сердце свое на ладошке подарить. Странный подарок, правда? А мужа жалею, пропадает он теперь совсем. Почти бомж. Ты вот ругаешь меня, а я денег ему опять дам. И крышу дам над головой, ну не могу я своих бросать. Понимаешь? Он женщину нашел, далеко, в Сибири, дай Бог ему счастья. Не смогла я ему крылья дать, пусть даст другая. А я подстрахую, я теперь поняла, что нельзя нам без крыльев-то. Без любви нельзя. И если тепла в душе хватает, чтобы обогреть весь мир, то его надо греть. Просто так, не ожидая ответа и взаимности. И принимать уроки жизни с благодарностью.

Утро прочертило две полосы по сонному бархату неба. Такие большие алые полосы, словно крылья. И ты просыпаешься, мой город. Просыпаешься в алом зареве. Открываешь разноцветные глаза светофоров, начинаешь заводить моторы. А ночь рассыпается росинками по стеклам витрин. Ты встаешь, не стесняясь своей наготы, быстро накидывая на себя цветные платья шуршащих реклам. Начинаешь раздавать команды и давать пинки для ускорения. Нахально светишь в глаза солнечным зайчиком и орешь благим матом на заспанного грузчика. А за спиной у тебя крылья рассвета. И я понимаю, что ты – моя подруга, немного шальная, но добра к тем, кто любит тебя, и себя, и саму жизнь. А крылья? Да, ты права, я их просто сложила. Но распрямлю, и полечу. Вперед, ввысь!
Летят лишь те, кто не боится падать. А дуры ни черта не боятся.
Рассказы | Просмотров: 936 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 22/11/13 13:19 | Комментариев: 8

А знаешь, как стонет трава, сквозь асфальт пробиваясь?
Как дождь выбивает стакатто в ночи по стеклу?
Как трепетно солнце пронзает туманную завесь,
Росу наколов на луча золотого иглу?

А знаешь, как лунная кошка на лапах атласных,
Приходит лакать молоко предрассветной зари,
Хрустальные звезды, мигая, тихонечко гаснут,
А тут, на земле, закрывают глаза фонари.

А знаешь, как море ласкается, словно любовник,
Стогубо целует, неспешно заполнив собой?
Как цепко корнями впивается в скалы терновник,
Склонясь над волной, чтобы слушать полночный прибой.

А знаешь, как кружит весна в лепестковой метели,
И после грозы ароматами сводит с ума?
Как пахнут смолою в жару неохватные ели,
И виснет на ветках деревьев лиан бахрома?

А знаешь, мой мир - многогранный, цветной, необъятный,
И я там от красок и запахов в легком хмелю,
Мечта и надежда сильнее в нем тысячекратно,
И он умещается в краткое слово - люблю...
Любовная поэзия | Просмотров: 1097 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 19/11/13 14:31 | Комментариев: 33

Двухлетний бык Митяй не оправдал надежд председателя, и так и не вырос до размеров самца-производителя. При этом отличался подлым, бодливым нравом. И если бы не предстоящий перед самым Новым годом визит начальства, где ему была уготована роль главного деликатеса, давно был бы пущен на мясо. Но о планах начальства быку не доложили и Митяй доживал последние дни, в холе и неге, меланхолично пожевывая жвачку. Время от времени он косил налитым кровью глазом на дверь, ожидая Петровича - поселкового скотника. Тот один из всех колхозников не боялся трехцентнерного бычка с норовом победителя корриды. Время от времени Петрович, пьяный "в дым", изгонялся с помощью ухвата и такой-то матери из родной пятистенки, и тогда ночевал на ферме. Зачастую рядом с Митяем. Странно, но вредный бык, никогда особо не противился соседству. И даже облизывал пьяную рожу скотника, прижимаясь к нему теплым боком и грея до утра.

В эту ночь Митяй спал без Петровича, но не один. Ближе к вечеру худющая и злющая бабка Семёниха привела к нему свою такую же тощую и престарелую коровенку. Надеясь, что Митяй осеменит её кормилицу. То, что корова уже давно перешла определенный рубеж, и производительности от неё ждать не приходилось, Семёниха упорно отрицала. И раз в месяц тянула под ночь коровенку к Митяю, предварительно прихватив бутылку самогона для сторожа.

А Митяй свое дело знал! Коровенка охала и мычала, придавленная, хоть и не большой тяжестью, но зато энергичной и воодушевленной. Петрович, время от времени наблюдающий эту картину, аж завистливо крякал. Но то ли кроме энтузиазма Митяю больше нечего было предъявить, то ли коровенка уже не могла понести, только секс у бычка был два раза в месяц. А пестрая тощая скотина по имени Зорька, уже сама привычно топала в сторону фермы, как только хозяйка открывала поздним вечером дверь сараюшки.

В этот раз сценарий несколько изменился. Семёниха, когда по её мнению пришла пора, повела корову к быку. То, что две недели пуржило и вьюжило, никак не могло помешать её намерению. Да вот только за короткий зимний день большую часть и так не особо широкой дороги вдоль села расчистили не полностью. И последние метры упертая бабка проторила буквально грудью. Зорька мужественно помогала хозяйке, прорываясь то ли к привычному уже стойлу с Митяем и его темпераментом, то ли просто в тепло. Пару раз, правда, корова пыталась вразумить хозяйку и повернуть назад. Но была нещадно бита куском бечевки и, вздохнув, продолжала свой путь. Кое как дотянув упирающуюся скотину к заветной двери, и всучив уже и так пьяненькому сторожу бутыль бормотухи. "С мухоморов ты её варишь что ли?"- только и буркнул, закутанный по глаза в тулуп, а сверху в бабью пуховую, местами побитую молью, шаль, хранитель парнокопытного богатства колхоза "Серп и молот". Но Семёниха зло зыркнула, и сторож притих, присосавшись к горлышку бутылки. Митяй старую знакомую встретил радостно, громко рыгнул, трубно замычал и принялся активно взбрыкивать, грозясь снести ветхую загородку. Семёниха тоже радостно приветствовала бычка:" Соскучилсо, касатик? А от она Зорька моя... От она красавишна,"- подгоняла заартачившуюся коровенку бабка. Как только Зорька была затолкана вглубь загона, Митяй сразу же приступил к делу, чем вызвал у бабули слезы умиления. Но после того, как довольный бык спрыгнул с коровенки, та насмерть уперлась, отказываясь проделать по морозу путь домой. Не помогло ни хлестание бечевкой, ни увещевания и угрозы. "Черт с тобой, шаварногая! - зло сплюнула Семёниха, - ночуй, знатся туточки, завтра Петрович придет, прогонит до дому..."

Так Митяй получил на целую ночь в пользование симбиоз парнокопытного со стиральной доской. Оглядев уже более внимательно зазнобу, бык грустно вздохнул и опять попытался запрыгнуть на худую спину, с торчащей острыми пиками линией хребта. Зорька, после ухода хозяйки, воспротивилась такому насилию и попыталась уклониться. Митяй пыхтел и наседал на непокорную. Все это закончилось хрустом и выломанной рогатиной в загоне. Митяй впервые обрел свободу. И он ею воспользовался в полной мере! Вскоре поломав и сокрушив все, что смог, переполошив половину коров, любвеобильно запрыгнул на всех, кого догнал. Подустав и пресытившись, Митяй в последний раз взбрыкнул и случайно угодил в хлипкую дверь, которую благополучно сшиб с петель. А узрев доселе невиданное звездное небо, как угорелый, ринулся прямо в снег на улицу, где вспомнив молодость, скакал и выбрыкивал и даже катался по снегу до полного изнеможения. Но, искусанный морозом, вернулся в стойло и утром невозмутимо поглядывал на суету на ферме. Никто так никогда и не узнал, что за странные грабители озоровали ночью в помещении, так и не удосужившись украсть хоть одну коровенку. И только Петрович все понял. Но друга так и не сдал.
Юмористическая проза | Просмотров: 1614 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 19/11/13 13:28 | Комментариев: 7

-- Мы познакомились с ним на каком-то сайте, уже не помню...

За окном кафе шелестит долгий осенний дождь. Куда-то спешат серые фигуры прохожих. Контуры всего вокруг размыты, словно кто-то невидимый стирает мир ластиком. Капли барабанят по стеклу, стекают ручейками слёз, чертя замысловатые кривые, которые иногда пересекаются друг с другом, только для того, чтобы опять разбежаться. И их следы тут же смывает следующими бегущими струйками. Я гляжу на мокрые московские улочки, пью красное итальянское вино и курю. Настроение самое романтическое. Кафе любимое, вино великолепное, кадка с фикусом надёжно прячет мой угол от всех посетителей. И голоса за моей спиной совершенно не раздражают. Нет, я не подслушиваю. Я просто наслаждаюсь вином, слушаю саксофон, сегодня играет Алекс, и тихий разговор двух подруг позади попадает в унисон моим мыслям и музыке этого вечера.

-- С ним? Ты меня заинтриговала....
-- Назвался он Аркадием. Странное у нас получилось общение. Понимаешь, флирта не было... Совсем. Но во время каждого разговора я чувствовала какие-то токи... Полунамеки, полу-фразы, полутени... Долго это длилось, больше года. Не поверишь, но я бежала с работы к компьютеру ради того, чтобы поговорить с ним. Мы рассказывали друг-другу всё и ничего... Так бывает. И всё время мне казалось, что мы одновременно близко-близко и далеко-далеко... Я пьянела от его слов, он с нетерпением ждал меня каждый вечер, всё обещал приехать, но не складывалось. Не могу понять, что это было... Странно всё, но мы словно врастали друг в друга. И он, наверно, тоже чувствовал это, иначе зачем меня позвал к себе? И я поехала...
-- Куда?
-- К нему. В Питер.
-- А зачем?
-- Вот на этот вопрос я сама хочу найти ответ уже четыре года, Аль. Понимаешь, я и тогда не знала зачем еду и теперь не могу понять... Чем-то он меня зацепил и накрепко. Было что-то в нем эдакое мистическое. Загадочное. Что-то неуловимое и бесконечно притягательное. Какая-то адская смесь беззащитности, порочности и... невинности. И еще он был чертовски умён. Неординарен. Работал переводчиком, где именно я не знаю... Да и не спрашивала. Но тянуло меня разобраться, что такое между нами происходит. Трудно описать, но это было сильнее меня.
-- И ты поехала...
-- Да, поехала... Полетела на огонь свечи...Нет, я ни на что не рассчитывала, Аль. Мне просто было необходимо, именно так -- необходимо увидеть его, заглянуть в его глаза, и понять что-то очень важное, ускользающее от меня всё время....
-- И?

Саксофон грустит в ритме дождя. Дым от сигареты поднимается спиралью и тает бесследно. А хрипловатый голос женщины, лица которой я не вижу, продолжает свой рассказ.

-- Собралась я спонтанно. Просто в пятницу после работы поехала на вокзал и взяла билет на первый поезд до Питера. Попала на транзитный, мурманский. Позвонила уже из вагона. Голос его был таким далеким и блёклым, казалось, что слышал и не слышал меня одновременно. " Да, хорошо. Встречу. До завтра." На Ладожском он встречал не один - с другом. Я узнала Аркадия по фото сразу же: высокий, нескладный, тонкокостный, волосы длинные - за плечи, прямые темно-каштановые, и большие озера черных глаз. А друг, на первый взгляд, вроде интереснее: еще выше, крупный, плечистый, волосы того оттенка зрелой пшеницы, что называют золотым блондом. Сероглазый, с короткими ресницами и жесткой линией губ. Но я лишь мельком глянула на него. Меня закружило, повело, когда я встретилась глазами с Аркадием. Столько в его взгляде было боли, зова, ожидания какого-то чуда, и...восторга. Это было заметно, я чувствовала это, кожей чувствовала, и там -- внутри у меня зазвенело. Не знаю, что на меня нашло, голова закружилась и я, на миг, провалилась в пустоту. Эти глаза -- невероятные, черные, зрачка не видно и глубокие, как омуты. Я не верила, что в глазах утонуть можно. Но в его - запросто. Когда наши взгляды пересеклись ощущение было -- словно полёт над пропастью. Наверно, это всё длилось мгновение. Порыв свежего ветра почти сорвал с меня шаль и я чуть отрезвела. Почему-то сильно не понравилось, что он не один встречал. И без цветов. Мелочь, но царапнула.
-- А потом вы к нему сразу?
-- Он обещал показать мне свой город, но начал накрапать дождь. И мы поехали к нему.
-- Ну что ты кота за хвост тянешь? Рассказывай уже, я же тебя знаю, раз начала то не остановишься пока не окончишь, - подгонял другой голос, чистый и звонкий.
-- Торопыга ты, Аль... Мы долго ехали в метро, он жил на Сенной площади. Потом я впервые в жизни петляла по питерским серым дворикам. Странным, узким, подобным лабиринтам, с нарезанным на квадраты небом над головой. Там меня охватила такая безысходность. Вязкая, зримая... Ощущение, словно я в тюрьме на прогулке. Ужасный контраст невероятно утонченного фасада города и этих серых двориков -- раздавил меня. Моросил дождь, и картина казалась еще более унылой...-- хрипловатый голос умолк.

Одновременно утихают и звуки музыки. Алекс берёт передышку. Я смотрю как он пристраивает инструмент на стуле, на прощание, лаская его одним скользящим движением пальца. Грациозно подносит бокал вина ко рту. Слышу щелчок зажигалки за спиной, тихую дробь дождинок по стеклу., неясные шумы в зале. На удивление, сегодня тут очень мало народу. Обычно, когда играет Алекс, в кафе все столики заняты. "Наверно, из-за дождя..." Но вот опять надрывно плачет саксофон в руках виртуоза, словно аккомпанируя рассказу незнакомки.

-- Лиз, я тебя умоляю, дальше!
-- Мы поднимались по заплёванной лестнице, лифт не работал. Наконец дошли. Они с другом всю дорогу молчали.
-- Как так?
-- А так, на вокзале пара любезных фраз, " как доехала?", представление и тишина. Только мелкий дождь, туман, сырой питерский туман, зябкий ветер с Невы и барабанная дробь по крышам...
-- Ладно, рассказывай как умеешь. Только не повторяйся.
-- А ты не перебивай. Квартира у него была впечатляющая. Нет, не большая - однушка, но с полной перепланировкой. Без внутренних стен. Просто прямоугольник, огромное французское окно вместо внешней стены. Стеклянная перегородка, разделяющая комнату, еще одна, отделяющая зону кухни и квадрат матового стекла - санузел. Дизайн делал, явно, сумасшедший дизайнер, помешанный на хай-теке: стекло, хром, пол из белого мрамора, художественная роспись стен - я потрогала, это именно роспись, маслом или чем-то другим. Темно-синие стены, какие-то замысловатые полу-листья, полу-цветы, полу-птицы. Нет, не фрагменты. А так словно замысел художника такой - рисунки флоры и фауны неведомого мира, но всё -- на-половину. Эдакая фантасмагория. А на потолке - натяжном, черном, крохотные галогенки, как звезды. Картины в старинных рамах, явно не копии, книги в кожаных переплетах в раритетном шкафу. ...Пыль, грязь, тараканы, по мрамору разбросаны окурки, бутылки из под пива.
-- Ого! Экзотика. Мужик работает на контрастах.
-- Не знаю... Всё это выглядела так странно и непонятно... В квартире нас встретил большой кот - худой и облезший и еще два друга Аркадия. Представились. Я была в подавленном настроении, близка к шоку. Меня буквально раздавило несоответствие разных лиц города и этой квартиры, гранитные шедевры вдоль набережной, мокрые львы, подобные сфинксам, с ручейками слёз из незрячих глаз. Мне было плохо, по настоящему плохо.
-- Ничего себе...
-- Я была так восхищена невероятной красотой Питера, который успела увидеть мельком, потом пришиблена лабиринтами серых тюремных двориков, еще этот мрамор в окурках и грязи. По дорогучей кухне, выполненной из стекла и то ли пластика, то ли дерева, веришь, я как в бреду там была, всё в диковинку, понять не могла что из чего и зачем именно так. Да и не видела я еще таких интерьеров и мебели никогда. И эти его три друга. Кот, оценивший меня одним цепким взглядом и отвергший сразу же... Мы вошли в квартиру, я огляделась, вся эта смесь роскоши и убожества меня совершенно деморализовала. В панике, поднявшейся волной изнутри, я искала его взгляд. Как что-то надежное, и единственное нормальное в этом царстве гротеска. Я искала в них искру, поддержку, цеплялась за его взгляд, как за соломинку. Но, переступив порог, он словно погас. Суетливые движения рук, какое-то мучительное нетерпение и тоска, вселенская тоска... Он совсем по другому уже смотрел: отстранено, словно сквозь меня... Окно, с прозрачной кисеей занавески, было похоже на выход в мир. Привычный мир. Я подошла к нему, переступая через мусор, разбросанную одежду, через хаос холостяцкой берлоги, ступила на сероватый мрамор подоконника и глядела как капли падают в закованную бетоном Неву. Их тихое перестукивание меня успокаивало. Внезапно он стал рядом, протянул руку, чуть коснувшись к моим холодным пальцам и мы замерли. Нет, мне казалось, что я лечу над набережной, над мутными водами плененной реки... Хотелось только одного, чтобы его друзья ушли к черту и утонуть опять в этих бесовских глазах без зрачков. Я почему-то даже притронуться к нему боялась, а он ко мне... Между нами опять творилось что-то непонятное. Меня и тянуло к нему как магнитом и одновременно отталкивало. Словно мы стояли на одном окне, но по разным сторонам... Только серая мокрая пелена впереди, застывшее каменное кружево Петербурга под ногами, и весь мир сжался до точки соприкосновения наших пальцев...
-- Ну ты даешь... Так надо было выгнать его друзей!
-- Ты не понимаешь.... Всё вокруг, как в кино. Что-то картинное было в этой странной квартире, дожде, в тумане, в барабанной дроби по подоконнику, в этом мусоре на мраморе. И друзья его казались безликими, словно размытые пятна на фоне его лица и глаз... Перед самым моим приездом закончилась игра. Покер. Они играли пару суток. Он проиграл. Не знаю сколько. Но он хотел отыграться. Они опять сели за стол из черного матового стекла, а я, совершенно опустошенная, легла спать.
-- А потом?
-- Через несколько часов я проснулась. Рядом со мной спал, стерег? тот самый кот. Мне вдруг стало страшно... Я одна в странном городе, городе из тумана и дождя... С четырьмя незнакомыми молодыми мужчинами. В чужом доме. А они все еще играли. Лица у всех предельно сосредоточены, глаза глядят внутрь. Я ушла в ванную. Он, наверно, боковым взглядом увидел моё перемещение и задвинул стену темно-синей шелковой шторой, я и не заметила её на фоне стен. Ванны, в классическом понимании слова, у него не было. Душевая кабинка и джакузи. И опять тот же эффект перевернутого пространства, черный потолок и белый пол, в котором отражались огни светильника. Я приняла душ, жутко опасаясь того, что кто-то из них увидит меня. Матовые стекла не дали бы разглядеть детали, но фигура женщины под струями воды - не лучшая картина для четверых мужчин на их территории. Полотенце было большим, мягким, и на удивление чистым. Быстро отерлась и переоделась прямо в душевой кабинке. Дополнительный слой стекла давал иллюзию защищенности. Натянула черные чулки, прозрачную черную блузку, короткую прямую юбку. Всем своим видом я хотела бросить вызов. Кому? Не знаю.. Ему и его городу, такому невероятно красивому и убогому одновременно. И просто хотела, чтобы он увидел меня. Увидел женщину... Затем покинула кабину, обула лодочки на шпильке, накинула на плечи индийскую алую шаль и только тогда вышла из этого аквариума. Обратный билет был куплен на вторник. Куда мне деваться в субботу не знала. Но, то что я уйду - решено.
-- И что ты ему сказала?
-- Ничего... Он понял меня без слов. Я глядела в его глаза и до слёз хотела остаться. До последнего веря в то, что он остановит меня... На дне этих черных озер плескалась боль, непонимание, обида, что-то одновременно жесткое и затравленное. Я так и не поняла тот взгляд. Он встал, перевернув карты рубашками вверх, и в гробовой тишине провел меня с друзьями до метро. Я внутренне оцепенела от вида их пустых глаз. От этих взглядов внутрь. Казалось, меня тут нет, уже нет, или еще нет, а может никогда и не было...
-- Он не спросил куда ты идешь?
-- Спросил... Я ответила, что пойду или к тётке или к брату. У меня в Питере родня живет. Что я не знаю их адресов я умолчала. Родня-то дальняя, тётка двоюродная, а брат вообще троюродный.
-- И он тебя отпустил?
-- Я бы ушла все равно, Аль... Понимаешь, я все время чувствовала себя там чужеродной. Словно в их части вселенной я была лишней. Шла игра... На столе валялись мужские часы, горка перстней и золотых цепей. Думаю, его... Не разбираюсь в часах, но даже я поняла, что они очень дорогие...
-- И куда ты ушла?
-- Они провели меня до метро, и хорошо, в их лабиринтах я бы сразу заблудилась. Я вышла на следующей станции, поднялась вверх, поймала такси и попросила отвезти меня в компьютерный клуб. Там заплатила за пол часа, загрузила аську, нашла первого по списку знакомого из Питера и спросила: " Можно я сейчас к тебе приеду?"
-- Ого... Ну ты и смелая.
-- Не уверена, скорее я была в отчаянии или отчаянной. Знакомый, с которым у нас был флирт, напрягся, поняв, что я, явно, не к нему приезжала. Но ответил :" Да, конечно, Лиз, ты где сейчас?"
-- А потом?
-- Суп с котом... Мы разминулись, я вышла на Старой деревне, как он мне и сказал, но не узнала его, а он не узнал меня. Поехала по адресу, который он мне дал. Встретились уже под его домом. Все так же шёл дождь... А я ненавижу зонт, да ты знаешь... Промокла слегка. Но лето ведь, июль... Не страшно. Он меня таки нашел. Обычный парень, невысокий, коренастый. Обнял сразу, чмокнул в щеку, отвел домой. Познакомил с мамой. У него пятикомнатная квартира, да только он год без работы маялся, нищета жуткая, не пожируешь на одну мамкину зарплату. Но чистенько, уютно. Мы сбегали с ним в ближайший продуктовый, накупили всякой всячины, закатили пир. Потом всё, как в старом кино: свеча, шампанское, купленное его мамой, представляешь? Она сама сбегала. Может на последние деньги. Фрукты... Секс... На утро дождь кончился.
-- Ну, а дальше?
-- А что дальше? Я уехала во вторник.
-- А он?
-- Кто он? Первый или второй?
-- Оба.
-- Со вторым мы до сих пор изредка переписываемся. Он приезжал в Москву, посидели в ресторанчике и разошлись по домам. Я не его женщина, он не мой мужчина. Мы оба это поняли. Аркадий удалился из того сайта, да и я скоро ушла. Из моей аськи он тоже исчез. Я больше никогда ничего о нём не слышала. Да и что нас с ним, собственно, связывало? Ведь не было даже флирта... Просто полутени, полунамеки, не понятная внутренняя дрожь и туман... Я так и не поняла зачем туда поехала...
-- За туманом?
-- Быть может... Прошло четыре года, а я все еще стою на том подоконнике, гляжу как расплющиваются капли от удара в бетонную серость набережной, и кончиками пальцев дотрагиваюсь до его ладони... А в пол-шаге от нас идет дождь, просто дождь, просто питерский туман и плачут незрячие очи каменных львов вдоль набережной.

Саксофон умолкает. Редкие посетители аплодируют. Алекс изящно наклоняется в полу-поклоне и спускается со сцены в зал. Я допиваю вино и подзываю официанта. Специально встаю со своего места, чтобы взглянуть на женщину, невольным свидетелем исповеди которой я стала. Соседний столик пуст: белая скатерть, чистая пепельница... За окном кафе всё так же идёт дождь.
Новеллы | Просмотров: 1036 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 13/11/13 17:02 | Комментариев: 15

Исшепталась во тьму... Губы-вишни
исклевало печалью до ран.
Ты, наверно, вовек не простишь мне,
что не черпали вместе туман,
с ароматом черемухи пьяной,
той отцветшей так рано весной.
...Не ждала тебя в доме саманном,
на скрипящем крылечке резном.
Исшепталась во тьму... Тихо вторит
ветер, звезд вороша угольки.
Не делила с тобой счастье-горе,
не спасала из мутной реки,
не тянула из хлябистых селей...
И не жгла пред иконами свеч.
Скоро снегом укроют метели
перекрестки несбывшихся встреч.
Может, все же с лучом предзакатным
сам ко мне ты дорогу найдешь?
Дом узнаешь по крыше в заплатах,
сад вокруг, в пятнах ярких рогож
из осенней листвы златоцветной.
Ею вновь набивает суму
листопад... Я до самых рассветов
в том саду...исшепталась во тьму...
Любовная поэзия | Просмотров: 1195 | Автор: Наталья_Бугаре | Дата: 13/11/13 16:54 | Комментариев: 22
1-50 51-100 101-121