Первый раз Инна почувствовала это в себе лет в девятнадцать. Был жаркий июльский день, переполненный автобус одышливо полз по пыльной улице, с каждой минутой раскаляясь все сильнее. На переднем сидении вдруг освободилось сразу два места: пожилая пара вышла у рынка. Инна, осторожно оглянувшись на других пассажиров, протиснулась к дерматиновому драному диванчику и села у окна. «Сейчас застыдят и сгонят, - думала она, - вон дядька с рюкзаком как уставился… И зачем я надела эти дурацкие шпильки! Надо было послушать сестру, в жару нельзя на каблуке, да еще и новую обувь на босу ногу…» Но место рядом с ней никто почему-то не занимал. Инна раскрыла книжку, низко опустила голову и мысленно попросила… нет, скорее, просто осознала свое желание: «Я хочу остаться на этом сидении. Одна!». И уже в следующую минуту она погрузилась в чтение. Автобус продолжал по-черепашьи ползти сквозь плотный автомобильный поток. Место на переднем сидении рядом с невзрачной худенькой девушкой так и оставалось пустым.
Потом были другие случаи. Инна не хотела признаваться себе, что в ней есть что-то особенное – то ли чудесное, то ли ненормальное. Ну а каким нормальным образом можно было объяснить те странные совпадения, когда ее невинные, иногда мимолетные желания вдруг сами собой исполнялись? Если ей не хотелось видеть вечно пьяного соседа с неприятным, липким взглядом, сосед месяцами не попадался на глаза, хотя Инна часто слышала его голос и на лестничной клетке, и во дворе. А когда ей бывало трудно проснуться, чтобы успеть на первую пару, оказывалось, что преподаватель отменил занятие из-за внеплановой консультации в клинике. Иногда, очень редко Инна позволяла себе «хотеть» чего-то более серьезного и обращалась с просьбой… к кому? к высшим силам? к Богу? к мирозданию? Она не знала. Но страшный диагноз подруги при повторном обследовании вдруг не подтверждался, а проворовашегося главврача в больнице, где Инна работала в детском отделении, отстраняли от должности.
Она не любила пользоваться своими способностями, прекрасно понимая, что ничего на свете не бывает просто так. И за любое подобное вмешательство рано или поздно придется чем-то расплатиться. Вот только Инна не знала, чем и когда.
А потом ей стали сниться сны. Наверное, лет с двадцати восьми или позже. Одни и те же сны, в которых Инна садилась в странные лифты, и они неслись сначала высоко вверх, на десятки или даже сотни этажей. А иногда лифтовая кабина начинала двигаться горизонтально, и в щелку Инна видела, что никакого здания давно нет, и она мчится по солнечной зеленой равнине или по занесенному снегом чужому городу, темному и враждебному. Было тревожно, и очень хотелось остановить это неуправляемое, бесконечное движение, но лифт останавливался только сам, резко вздрогнув, будто споткнувшись о неожиданное препятствие. И тогда начинался урок. Или испытание. Инну учили видеть, понимать и принимать решения. Смотреть, как последовательно и закономерно изменяется ткань жизни от любого, самого незначительного вмешательства в ход вещей.
Хочешь отгородиться от неприятных взглядов соседа? И уже через пару недель будешь вынуждена делить свой кабинет с коллегой, известной на всю больницу сплетницей. Подруга избежала серьезного заболевания, а через год от нее уходит муж, не выдержав обострившихся приступов ее ревности. Место нечистого на руку главврача занял честнейший человек, но он оказался слабым руководителем, и воровать теперь стали его подчиненные. Инна уже не удивлялась строгой закономерности последствий, училась прокручивать варианты, каждый примерять на себя. И вот это уже было настоящим испытанием.
За несколько часов ночного сна Инна проживала десятки чужих жизней, но по субъективному времени они тянулись десятилетиями. Жизнь патологического неудачника и безвольного подкаблучника. Жизнь страшной ревнивицы, не умеющий доверять даже самым близким людям. Жизнь глухонемого пастуха в богом забытой деревушке. Жизнь матери с сыном-шизофреником на руках… И каждая была ее жизнью! Из нее нельзя было «проснуться», ее надо было вычерпать до самого дна, прочувствовать на собственной шкуре. А проснувшись Инна иногда видела на своем подоконнике или напрочь засохший кустик вчера еще пышной фиалки, или удивительный цветок малюсенького кактуса, которому не положено цвести в это время года. Это значило, что испытание было пройдено. Или нет. Цветов у Инны дома было немного.
Через какое-то время Инна стала бояться засыпать. Она слабела с каждым месяцем, пытаясь то вообще не спать, то наоборот, глушить себя снотворными. Сны не отступали. Они просто истончались, превращались в видения наяву, вмешивались в обычную Иннину жизнь. Когда пару раз Инна чуть было не заснула за рулем, она поняла, что бороться бесполезно. И поездки на летающих лифтах возобновились на следующую же ночь.
Лет в тридцать пять Инна уже не удивлялась, что может управлять реальностью. Она чувствовала тело Земли как свое, видела, как полыхает в Йеллоустоне готовый выплеснуться на волю супервулкан, как набирает мощь очередной циклон над Атлантикой, как в глубине планеты немые кристаллы хранят написанные древними богами то ли программы, то ли заповеди. Она могла вмешаться в любой момент, остановить землетрясение, набросив на растревоженную твердь невидимую сеть «небытия», и сейсмические станции регистрировали непонятное снижение активности в Андах или возле Японских островов. Она могла взлететь огромной бабочкой над зарождающимся тайфуном, и тот терял силу вопреки всем прогнозам и расчетам метеорологов. Она могла… Но вмешивалась она теперь все реже и реже. Бывают времена, когда нужно помогать и спасать, а бывает наоборот. Не надо спасать. Спасенные становятся еще большей угрозой и для самих себя, и для их общего дома.
Когда Инне исполнилось сорок четыре, она почувствовала, что скоро Земля в очередной раз достигнет «грани». Так она назвала для себя этот тонкий рубеж, пройти сквозь который может или вся планета как единое живое существо, или никто. Грань – это всего лишь одна из ступеней, одна из тысяч ступеней, по которым поднимается осознающая себя жизнь. Теперь Инна знала, что таких людей, как она, во все времена было немало. И они много раз спасали Землю, спасали народы и континенты, отводили беду, брали все на себя. Теперь ее черед. Она приняла решение.
Сначала перестали сниться сны. Совсем. Потом Инна перестала спать. Просто не могла. Она открывала окно и смотрела на привычные очертания невысоких домов, притихшие в ночном безветрии березы, которые давным-давно, в какой-то прошлой жизни она посадила здесь вместе с отцом. «Как выросли! – думала Инна, - а были тоньше детской руки, прозрачнее ветра. Теперь не согнуть, не сломать. Теперь не сломать…»
Однажды ранним утром не выспавшийся дворник долго стоял посреди знакомого и еще тихого двора. Огромная береза лежала на земле аккуратно, будто кто-то специально сложил ее мощные ветви, расправив их среди припаркованных машин. «Етить твою налево! – буркнул себе под нос повидавший виды мужик, - и даже сигнализация ни у одной не сработала… уж я бы услышал!»
А в 6.25 в службу скорой помощи поступил звонок. Женщина неопределенного возраста, высохшая и искореженная, как ствол карликового деревца, найдена мертвой в лифте многоэтажного дома. Пол лифтовой кабины был усыпан толстым слоем желтых березовых листьев. На дворе стоял май. Женщина улыбалась.
Никто из соседей не узнал погибшую. А еще через три дня в милицию поступило заявление о пропаже человека. Инна Марьина, 44 лет, незамужняя, бездетная. Педиатр горбольницы. Розыск результатов не дал.
