Нарисую я "домиком" черные брови,
и улыбку себе до ушей сотворю.
Поролоновый нос, прикрепленный неровно,
все сползает на щеку, щекочет ноздрю.
Я спою заболевшим ребяткам куплеты
про полезность микстур, про футбол и хоккей.
Еле слезы сдержу, понимая, что это
облегчит, хоть немного, им муторность дней.
Разноцветной юлой заверчусь на паласе
и на швабру вскачу по команде "на старт".
Я хочу от души подарить детям праздник,
представляя, что я - бравый кавалергард.
Но бледны и тщедушны тельца на кроватках,
слезы смеха и боль - в синеве детских глаз.
Предстоит им с болезнью тяжелая схватка,
чтобы их поддержать, я вернусь к ним не раз.

Пусть мы уже не вместе больше года,
еще волнуют редкие звонки.
Ты вечерами мчишь на Борщаговку,
а мой маршрут - в метро, на Позняки.
Сидеть в уютном, мягком кресле, зная -
не скрипнет в полвосьмого в холле дверь,
сидеть-болеть, микстуру попивая,
и слушать, как гудит за стенкой дрель.
Смотреть "Звезду пленительного счастья",
где Костолевскому нет удержу, преград,
во весь опор готов к любимой мчаться
бесстрашный, молодой кавалергард.
Сидеть в обнимку с плюшевой игрушкой
слона, внутри которой поролон,
но он один умеет просто слушать
и другом быть умеет только он.

Город С. - в низинЕ от Маяцкого леса
до побитого временем КарачунА*.
По утрам раздвигая тумана завесу,
оживает славянских озер сторона.
Здесь чумак, испокон веку соль добывая,
свое "золото" в ветхих амбарах берёг.
Вез затем по шляхам заповедного края
кровью-потом доставшийся с солью кулек.
Омывалась дождями-слезами дорога,
от жестокого ветра иссохла земля,
провожал его месяц - гуляка двурогий -
под шуршанье сухих колосков ковыля.
Отбивался на юге от грозных харцызов,
на востоке ждала печенегов орда.
Шлях чумацкий - рисковый, далек или близок,
а в котомке - шмат сала, сухарь и вода.
Чтобы путь не казался ни тяжким, ни долгим
украинскую песню душевную пел,
и встречали повсюду - от Буга до Волги -
долгожданных людей - соляную артель.
По сей день выступает, как пот, на асфальте
возле озера незаменимая соль,
а кристаллы блестят на багряном закате,
словно щедро политые кровью людской.

*Гора Карачун - достопримечательность города Славянска

Я - волна, я - тайфун, я - цунами,
накрываю прибрежную твердь,
под моими не стойте "ногами",
принесу разрушенье и смерть.
Я - расплата, я - Божия кара
за сошествие с праведных троп,
воплощенье ночного кошмара.
Ну а после меня - хоть потоп.
Я - стихия, со мною тягаться
не советую впредь никому.
Легкой тучкой, несущей прохладцу,
я сойду, а потом - разомну.
Разнесу, растащу - как попало,
превращу все строения в хлам.
А потом, как ни в чем, ни бывало,
приползу щекотать пятки вам.

В нашем доме - сплошные осадки:
то слезинки дождя, то пурга.
Кофе сделала я слишком сладкий,
и ты снова за это ругал.
Ну скажи - что опять между нами
и какой ожидать мне прогноз:
полный штиль или волны цунами,
слякоть, грязь или крепкий мороз?
Я по-прежнему жду перемены
в отношениях, теплых лучей...
Остывает пирог обалденный.
Ты ушел... без вещей и ключей...

Предрассветный час... Все живое как будто вымерло,
тишина и покой...
Кобылица Звездочка (с самым кобыльим именем)
умывалась росой.
От луны - серебряной, шелковой нитью вышитой
на бескрайнем холсте -
опустилась полупрозрачная нитка вышивки,
протянулась вдоль стен
притворяющегося заспанным гномом домика.
Или наоборот -
притворился гном деревянным, забытым домиком
и кого-то ждет.
От земли - тепло, как от свежего хлеба, запахи
свежескошенных трав
щекотали ноздри. Накрыла тумана занавесь
кудри сонных дубрав.
До рассвета - времени мало, и лошадь вспомнила
недосмотренный сон -
как скакала она по небу в обнимку с облаком
под серебряный звон
колокольцев. В гриву вплетались, как бусы, искорки
голубых огней
и копыта к звездным мирам прикасались исподволь.
Стадо лунных коней,
пролетавших мимо, ее приглашало следовать
в дальний путь за собой.
Чуть помедлив, Звездочка вспомнила сено свежее
и ... вернулась домой.

Льется лазурь лучезарной лагуны,
лилий лиловых летят лепестки,
ливни ландшафтные лесенки лупят,
лето ласкает левкоев листки.
Лапкою лепит лепешки ленивец,
ловит лимон лупоглазый лемур,
лев - лопоухий, лохматый любимец -
ласково лапает львицу - " L'amour".
Лает лениво лощеная лайка,
Лори Люси - любопытный ловец
липких лиан, луноокая ласка
любит лизать ледяной леденец.
Лани и ламы линяют, лихАча,
ловко лавируют. Лес - лабиринт.
Ласточки льнут легионом, лохмача
легкие локоны ломких лепнин.
Лебеди лакомство ловят лукаво,
лазит "лазутчик лесной" - леопард.
Люди, любуются ландыша лавой,
лялька лепечет: " Лублу Лоло Палк".

Стою на темной стороне Земли,
а лунный конь на облаке гарцует,
поблескивая серебристой сбруей,
воздушные взбивая кисели.
Явился он, чтоб проскакать свой круг
по вечной галактичеcкой арене
и, отдохнув двенадцать лет, рефреном
из цифр и дат продолжит свой маршрут.
Он прилетел, чтоб вдохновить меня
на воплощение давно желанных целей,
"будильником" служить и панацеей,
напутствовать во всем и окрылять.
Доверюсь ярко-синему коню,
не знающему скуки и печали,
и, оседлав его, я изначально
все к лучшему, надеюсь, изменю.

Пластмассовые звезды не тают и не мерзнут,
искусственные шишки наигранно горят.
В тепле нагревшись, пахнет сосна (смола - как слезы),
и пачкает блестящий игрушечный наряд.
Воззванье президента в последнюю минуту,
шампанское, куранты и серпантина нить,
заветных три желанья успеть послать кому-то
"наверх" о том, что в прошлом не смог осуществить.
И только грустно видеть, как варварски срубили
молоденькую елку (могла бы жить и жить!).
Попили, закусили на празднике обильно,
потом пошли соседей петардами глушить.
И с каждым Новым Годом - другие песни, пляски
и меньше веры в чудо, и больше станет лет.
Но всякий раз жалею, что в "дедморозной" маске
ко мне не выйдет больше мой самый добрый дед.

Не надо проверять меня на верность
и некую искать закономерность
в поступках и словах, слетевших сгоряча,
тем самым под собою "сук рубить" сплеча.
Старалась о такой болезни - ревность -
не слушать я и, чувствуя потребность
лишь рядом быть, во всем оправдывать тебя.
Но все же есть предел и этому... Любя,
на многое, сквозь пальцы глядя, можно
списать: обиды - на характер сложный,
коварство обстоятельств, каверзность причин,
но только не на глупость ревностных мужчин.
Про бочку с медом ты, надеюсь, слышал -
не надо дегтя... Под одною крышей
ужиться сможет только с верою любовь,
каких ты испытаний ей не приготовь.
Но худший вариант всегда возможен -
достать придется свой "клинок из ножен"
и твой тогда осиротеет пьедестал,
тебе скажу я: - Милый, ты меня достал!

Непонятные иероглифы
появились вдруг на стекле к утру.
Не заметила, проворонила -
чьи художества? Все рукой сотру.
Что за фокусы? Или дождь застыл
от морозного дуновения.
Или, может быть, написал мне ты
о любви своей сочинение.
Я дышу на них и текут слова,
изменяется их значение,
через пять минут различу едва
все любовные изречения.
____
Написано на конкурс «ИПЛ-7 – Пентон»

Скрипит перо. Изогнуто и ломко ложится строчка, белый лист дрожит.
Горит свеча, по мягкой, нежной кромке - рисунок, словно янтарем прошит.
Закрыв глаза, представил я на время: открыта дверь, в проеме - никого,
и незаметно заползает темень, да холод гладит спину... Домовой
следит за мной. Выглядывает робко, за тыльной частью шкафа схоронясь.
Шуршат предметы в сложенных коробках, когда-то в них хранился наш фаянс,
пылились шляпы, старые перчатки. Он забавлялся этим по ночам
и в старых письмах правил опечатки, пером гусиным об комод стуча.
Я с ним давно пытаюсь подружиться: то хлеб оставлю на ночь на столе,
то чашку чая с пряною душицей, а то вина - стаканчик "Божоле".
И что на сон грядущий накропаю - оставлю, пусть проявит интерес.
Ему бывает грустно, шалопаю. Чудит, да так, что всюду шорох, треск.
Мне с ним не скучно - дарит вдохновенье, с него рисую нечисти портрет.
И к сущности такой прикосновенье надеюсь, что не принесет мне вред.
Кривляется за шкафом мой "хозяин": то хмурит брови, то прищурит глаз.
А это значит то, что одобряет он сказку о себе или рассказ.

Я завелся, свирепею - без меня идет полет
"Стихорецк - Кассиопея". И ликует весь народ!
Флаг страны, скафандр, ранец приготовил и компас,
(шутка ль - от Земли посланец!). А они меня - в запас.
Я рычу, как тигр в клетке, кулаком им вслед грозя:
"Возвращайтесь, я в отместку вам создам уют, друзья!"
Что же это происходит, почему меня - нельзя?
Я ж - чуть-чуть клаустрофоб и лишь слегка астматик я.
Есть немножко разных маний у меня. Все - ерунда!
Я - душа любых компаний, без меня в пути беда!
Ну да ладно, если честно, там ребята - хоть куда!
Мне в скафандре слишком тесно, подступает тошнота.
А с компасом не под силу управляться - он мудрён,
и стрелком не быть - мазила! - не знаком с инвентарем.
Так что пожелаю помнить астронавтам звездных войн:
всех стихий пошлю им помощь, будет легким путь домой.

Скрипит перо. Изогнутой и ломкой ложится строчка, белый лист дрожит.
Горит свеча, по мягкой, нежной кромке роняет капли воска... День прожит.
Закрыв глаза, представил я на время - открыта дверь, в проеме - никого
и незаметно заползает темень, да холод гладит спину... Домовой
следит за мной. Выглядывает робко, за тыльной частью шкафа схоронясь.
Шуршат предметы в сложенных коробках - когда-то в них хранился наш фаянс,
пылились шляпы, старые перчатки. Он забавлялся этим по ночам
и в старых письмах правил опечатки, пером гусиным об комод стуча.
Я с ним давно пытаюсь подружиться: то хлеб оставлю на ночь на столе,
то чашку чая с пряною душицей, а то вина - стаканчик "Божоле".
И что на сон грядущий накропаю - оставлю, пусть проявит интерес.
Ему бывает грустно, шалопаю. Чудит, да так, что всюду - шорох, треск.
Мне с ним не скучно - дарит вдохновенье, с него рисую нечисти портрет.
И к сущности такой прикосновенье, надеюсь, что не принесет мне вред.
Кривляется за шкафом мой "хозяин": то хмурит брови, то прищурит глаз.
И это значит, что благословенье на сказку о себе сегодня даст.

В воронку устремляются песчинки,
просачиваясь ровно пять минут.
Не нужно батарейки и починки -
песчинки не спешат, не отстают.
Доверюсь я часам в фигурной колбе
и, глядя на искрящийся поток,
представлю - как бесстрастный и безмолвный
страж времени выводит завиток.
Детали не сломать и не сомнут их
ни ржавчина, ни холод, ни вода.
Секунды высыпаются в минуты,
при этом, не исчезнув никуда.
Смотрю на светло-бежевую горку
упавших и рассыпанных минут
и следом посылаю пять вдогонку,
их "вверх ногами" вновь перевернув.
А время устремляется в воронку,
показывая то, что день прожит.
Песочные часы идут не громко,
вращая волбу – отмеряешь жизнь.

Нельзя остановить перемены, как нельзя остановить восход солнца.(Шми Скайуокер)

Колеблются чаши весов:
то зло перевесит, то благо.
Вздымаются копья и флаги
в созвездии Бешеных Псов.
Назначен Всевышним час Че,
низложена власть Ойкумены -
народу нужны перемены
и вера в заветный ковчег.
Дамоклов опустится меч? -
гадают магистры на рунах,
и рвутся магнитные струны,
гигантская топится печь.
Смещаются оси планет,
беснуется солнечный ветер
и бьет обжигающей плетью,
жонглируя сотней комет.
Сценарий написан давно:
обыграны сцены и роли,
оставлены коды, пароли
потомкам несведущим. Но...
Не следует, видимо, ждать,
что кнопку нажмут, усмиряя,
готовы мы в поисках рая
восхода принять благодать.

Вечер. Все - как всегда: телевизор, диван.
Тишина, как соседка за дверью,
заглянула, закрыла и ключик - в карман,
нам оставила боль с недоверьем.
Мы молчим, перемирие рушить нельзя,
хрупкость пауз заведомо знаем.
И затих, по губам словно ветер скользя,
шепот первых, забытых признаний.
Понимаем - опасен капкан тишины,
коль в него попадешь - трудно выйти.
Но ни ты и ни я не признаем вины,
глупость слов и ничтожность событий.
Недоверчивость - плод скоротечных измен,
рассыпается пеплом сквозь пальцы.
И молчание ты предлагаешь взамен,
как шалаш в непогоду скитальцу.
Окунаемся вместе в поток полусна,
видно, врозь еще рано, не к спеху.
И одержит победу опять тишина
в этот раз с несомненным успехом.

Я был тобою застрахован от всех житейских неурядиц:
не обделен, не избалован, оправдан словом "домочадец".
Искал себя во многих сферах, и в каждой находил изъяны.
Но, не растрачивая веры, корнями прорастал в диваны.
Все ждал, не мудрствуя лукаво, что же подскажет мне рассудок.
Гитару мучил для забавы, но стимул выбрал мой желудок.
Не манну с неба ожидая, а вдохновенья понемножку,
я, как Сенека, рассуждая, крошил огурчик на окрошку.
Как виртуозный Паганини терзал смычком в экстазе струны -
изображал на буженине ножом рисунки, ноты, руны.
И, как Дали, салат украсил яйцом, отваренным вкрутую,
добавив ароматных масел, петрушкой блюдо окультурил.
Себя Петраркой я увидел и, в честь тебя слагая оду,
полив лимоном горстку мидий, порезал хлеб на бутерброды.
Найдя свой философский камень, и фартук не снимая с шеи,
к обеду пригласил - стихами, как повар наших отношений.

Все начинаю с чистого листа -
лететь туда, где счет идет в парсеках,
где Млечный путь увел от нас Христа
и нет следов и духа человека.
Лететь навстречу будущему дню,
перескочив за сутки два столетья,
хочу увидеть вечную зарю
и по пути Медведиц сонных встретить.
В открытый космос - за порог, за край,
искать на карте - где Вселенский Хаос
из пыли с газом создал ад и рай,
здесь, на Земле, такое не сыскалось.
Найти порядок, чтобы все путем -
по полочкам душевным, как в аптеке,
быть без греха, еще одним лучом,
забыть, что был когда-то человеком.

Однажды по ночному Сингапуру я брел, кусая манго на ходу.
Неоновый поток дождем пурпурным настойчиво звал к бару «Какаду».
Табачный дым стелился сладко-горький, и модный шлягер выводил ранат*.
Китаец - как юла - у барной стойки, а в центре зала у шеста - она.
Блестящий черный латекс, будто шкура питона, обвивала икры ног.
Божественную стройную фигуру заметив, отвести глаза не смог.
И в сумраке пустующего бара (как странно, что клиентов в этот час
так мало), отказавшись от омара, глотнув коктейль, пропал в бездонье глаз.
Движением бедра ты уводила в просторы транса, как бы говоря,
что ремешком из кожи крокодила свирепый нрав умеешь усмирять.
Под звуки томной, стонущей гитары, не замечая времени виток,
в пылу веселья, пьяного угара, я слушал твой гортанный хохоток.
Мой взгляд поплыл в туман за сизой дымкой. Как будто вожжи выпустил из рук
своей нелегкой жизни, шатко-зыбкой удачи, изменившей свой маршрут.
Потом пространство, звуки, ощущенья с дождем смешались … Жалок и убог,
раздет до нитки (помню - с отвращеньем!) лежал, а рядом - грязный водосток.
Назад я брел без денег, документов и "Ролекса". Рекламный свет погас.
Бывают в жизни всякие моменты... Не слабо погулял я в этот раз.

"ранат" - муз. инструмент (тайский ксилофон)

Осенний дождь перечеркнул штрихом
дорогу, убегающую в лето.
Гонимый ветром, грязно-рыжий ком
опавших листьев странствовал по свету.
Внезапно стал так не ухожен парк,
нет стариков, сидевших на скамейках.
Забытый остров всех влюбленных пар
мелодии любви крутил в ремейках.
Качели ржавой скрипнуло нутро,
последний лист, срываясь, сделал сальто,
на ветках сразу несколько ворон
явили миру резкое контральто.
Прощанье с летом каждый раз - как смерть:
не сказаны слова - сильней лекарства,
растеряно тепло и круговерть
холодных, зимних дней начнет мытарство.
Отмерен срок ли, подведен итог -
прозрение наступит в одночасье -
все ближе и отчетливей порог,
где пульс уже не слышен на запястье.
И только губы шепчут: "Погоди,
согрей теплом хотя бы на мгновенье..."
Прольются все осенние дожди,
и прошлое уйдет размытой тенью.

Опять неожиданный дождь загоняет под зонт.
Опять его комкает, рвет непоседливый ветер
и снова придется нести этот зонтик в ремонт.
А ты мне опять на последний звонок не ответил.
И кофе опять оказалось шустрее меня.
И кот отомстил за нехватку любви и вниманья.
Опять ты не стал ничего в этот раз усложнять.
Старался, как мог, избежать пустоты обещаний.
Опять настроения нет, я спешу на вокзал,
боясь изменений в маршрутах, делах, расписаньях.
Ты вновь не решился мне главное что-то сказать.
Опять не раскрылся мой зонт - будто мне в наказанье.

Ты объяснял мне тонкости игры,
значения фигур и композиций,
этюды и задачи... без амбиций,
бахвальства и словесной мишуры.
Наморщив лоб, пытаясь все понять,
я слушала, но мучило - другое:
еще чуть-чуть и маркеты закроют,
на часиках - семнадцать-сорок пять.
Зачем мне этот эндшпиль и дебют,
ладьи с ферзями, прочие фигуры?
Во время "черной пятницы" - сумбур и
ажиотаж - там скидки раздают.
Прости, любимый, в следующий раз
дослушаю и, может быть, запомню,
где - шах и мат, тебя "разбив" на поле
сраженья шахматном. Сейчас же - пас.

Усталый вечер ветреной порой
откроет дверь в пустом, забытом доме.
И, удрученный сумрачной хандрой,
устроит ложе на ржаной соломе.
Зажжёт давно не греющий очаг,
сдувая пепел с поседевших углей,
расставит свечи, как заправский маг,
внутри квадрата нарисует круг. И,
заметив тень, он выглянет в окно.
Засуетится сразу, ставя гостю
большую кружку с яблочным вином,
сыграть предложит пару партий в кости...
И тень, переливаясь серебром,
скользнет по узким, старым половицам...
На крыше ветер в настроенье злом,
неприглашенный, треплет черепицу.

Бабочка цвета огня опустилась на белый цветок.
Крылья трепещут едва или это дрожит полотно?
Вот лепесток встрепенулся, а может быть - то завиток
вылезшей шелковой нити рисунка её кимоно?
Символ надежды сегодня украсил роскошный наряд.
В красочном оби* горит золоченая, яркая нить.
Тщательно скрыты эмоции слоем белил, только взгляд...
Радость при виде него никакой пеленой не укрыть.

Время с любимым так быстро проходит... и белый цветок
сакуры нежной назойливый ветер не сможет поймать.
Солнце, на запад стремясь, по утрам обнимает восток.
Гейша все сделает правильно, милый придет к ней опять.

*оби - пояс

Розовый шарик на мягком воздушном снегу -
это фламинго, качаясь на тоненьких ножках,
грустно танцует, пытаясь напрасно стряхнуть
к перьям прилипшие мелкие льдинки-горошки.
Тает, местами просевший и тонкий, ледок
в финском пруду. Ветки ивы роняют слезинки.
Утро... Проснулся от щебета птиц городок.
А в зоопарке тоскует заморский фламинго.
Солнце пригрело, и вспомнилась птице она -
жаркая, страстная родина танца фламенко.
Огненным вихрем закружит, а после - волна
пыл охладит, словно веером цвета маренго.
Краски смешаются, если на солнечный диск
долго смотреть, и оставят цветные дорожки.
Ходит фламинго под детский восторженный визг,
не замечая засохшие хлебные крошки.

Блицарский турнир

"На месте того, кто в драной цирковой одежде покинул Воробьевы горы под именем Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотою цепью повода, темно-фиолетовый рыцарь с мрачнейшим и никогда не улыбающимся лицом. Он уперся подбородком в грудь, он не глядел на луну, он не интересовался землею под собою, он думал о чем-то своем, летя рядом с Воландом.

– Почему он так изменился? – спросила тихо Маргарита под свист ветра у Воланда.

– Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил, – ответил Воланд, поворачивая к Маргарите свое лицо с тихо горящим глазом, – его каламбур, который он сочинил, разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось после этого прошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал. Но сегодня такая ночь, когда сводятся счеты. Рыцарь свой счет оплатил и закрыл!" (с) Михаил Булгаков

Закрыт мой счет и я за все ответил,
я заплатил за глупый свой язык.
Скачу, постылый оторвав ярлык,
его унес во мрак холодный ветер.

Была ли правда в этой шутке, нет ли?
Теперь неважно, в голове сумбур.
Дурацкий и невинный каламбур
не будет мне напоминать о пекле.

Но может быть младенец виноватым,
а невиновным яростный убийца?
И правда с ложью изменили лица -
погасли угли горечи утраты.

А выбор мой лишь от меня зависел,
признаться надо - молод был и глуп
(улыбка лишь слегка коснулась губ).
Теперь мой путь - без времени и чисел.

Вперед - к границе мира, мой Мессир!
Окончен бал, оплачены счета.
Там вечности горит ориентир,
и тают в ней и зависть и вражда.
Не порицайте своего слугу -
устал от этих скучных клоунад,
мне надоел - и я, увы, не лгу -
весь этот адски скучный променад.
Уже ничто не радует меня,
Я свой должок - как дОлжно - погасил.
Теперь - вперед, на линию огня.
Свободен я. Не так ли, мой Мессир?

Диван на вид
- хорош. Шорох...
Каморка... А кромок -
и нет. Тени -
мечи. И чем
- убор? Робу?
А тогу? У Гота -
не речь. Черен.
Духи... и худ.
Ворон - норов.
Логика - аки гол,
а рот - тора.
Не лоб болен,
а гром - морга,
а сера - Ареса,
а рог - Гора.

Был
Поп
Зол.
Взял
Поп
Кол.
Дик
Вопль-
Крик:
Кто
Крал
Лик?
Люд
Стал
Лют.
Суд
Скор-
Кнут.
Вор
Был
Бит.
Храм-
Свет,
Щит.
Плыл
Звон,
Смех.
Лик
Красть-
Грех.

Остывающим ветром застыло дыханье твое,
над запекшейся кровью, растаяв, исчезло тепло,
выражение боли в глазах постепенно замрет,
только сердце еще пять минут простучало... назло.
Ты обиды хранил, по кирпичику строил барьер,
отчуждение взращивал, холил, как стриженый тис.
Ты не смог оправдать и от жизни принять полумер,
из безденежных омутов вырваться, выплыть, спастись.
Ты решил - от себя, ото всех убежать в пустоту,
без оглядки, боясь, что назад оглянувшись, поймешь
невозможность уйти и что правду услышал не ту,
что спасает, за правду ты принял удобную ложь.
Не простил, осудил... И безвольно повисла луна
запятой после шепота ветра в разбитом окне.
Ты натешишься болью, насмотришься сверху сполна
и придешь много раз с виноватой улыбкой ... во сне.

Это - грех, смертный грех, но ты сам так решил и ушел...

Хмарь петербургского неба колючим дождем,
словно иголками, быстро сшивает апрель.
Льдинку, торчащую в рыхлом сугробе гвоздем,
скошенной тонкой струей поливает капель.
Неиссякаемый, вечнотекущий родник...
Сколько осталось отмерить мне в жизни шагов?
Буду с усмешкой я слушать кукушечий крик,
жить, не боясь ни расплат за грехи, ни Голгоф.
Ходики времени, свой отключите отсчёт,
в этом мгновении я бы хотела побыть
чуточку больше, а после пускай утечёт
с водами Леты и след его будет забыт.
Время - суровый палач и бесстрастный судья -
странствуя по миру, вехами делит мой путь.
Вот уже прошлого тает вдали колея,
глупо жалеть, что в нее не придется шагнуть.
Новый апрель разливается теплой волной.
И в понедельник стремятся все стрелки часов,
не суждено им остаться за этой стеной,
память не сможет закрыть их на вечный засов.

Здесь время не спешит, а стрелки замирают,
и звездами расшит небесный палантин.
Здесь медленно, в тиши растет в тенистом рае
причудливый самшит. Дороги серпантин
по склону темных гор уходит прямо в небо,
в мигающий простор без времени и дат.
Туда, где ветер скор, где ярко светит Регул*
и вечность свой узор рисует наугад.
Наперекор земным законам притяженья
взлетает гребешок шальной морской волны,
и небо сохранит в зеркальном отраженье
воздушный, пенный нимб таинственной луны.

*Регул - самая яркая звезда в созвездии Льва
и одна из ярчайших звёзд на ночном небе.

Сумасшедшая мамаша,-мне твердит моя родня,-
у тебя "сорвало башню", так любить детей нельзя!
Позволяешь слишком много, им ни в чем отказа нет.
Воспитание такое лишь один приносит вред.

Только вот какое дело - ничего поделать я
не могу и дети смело вьют веревки из меня.
Что сказать? Любви не знала в детском доме ребятня.
Двух сыночков, Настю - дочку, как своих, балую я.
Понимаю, понимаю - в чувствах явный перехлест,
но, плечами пожимая, соберу лукошко звезд
и рассыплю на ладошки - мы играем вместе так,
что достанется и кошке. В нашем доме - кавардак.
Вместе строим мы ракету, тумбу, стул соединив,
и помчимся на планету, где живет огромный гриф.
Из подушек выйдет башня, там царевна слезы льет.
Нам совсем-совсем не страшно и ковер - наш самолет.
А мультяшные злодеи нас никак не победят,
потому, что есть идеи у любимых ангелят.
Как могу, я поощряю, пусть чрезмерно иногда.
Детский смех не поменяю ни на что и никогда.
Я любви не пожалею, вспоминая старый грех...
Ненасытностью своею перекармливаю всех.

Пенные волны штурмуют угрюмые, острые скалы.
Сильным прибоем на берег выносится много ракушек.
Солнца лучи прожигают шершавые тонкие створки.
Чуть приоткроются - скользкое, бледное тело моллюска
нехотя вылезет в поисках нового, дивного мира.
Тут-то его и поднимет худющий и смуглый мальчишка,
в сумку холщовую сложит подарки от щедрого моря:
мидии, горсточку нежных креветок, немного рапанов.
Все пригодится на ужин, что мама семье приготовит.
Вот и сегодня получится вкусное блюдо - паэлья.
Мальчик представил, как рис пропитался оливковым маслом,
соусом острым из перца с томатом. И запах шафрана!
Мальчик, зажмурив глаза, в предвкушении сглатывал слюни
и побежал, наступая босыми ногами на камни.
Море шумело, плескалось, играя волнами шутливо:
- Завтра мальчишка опять прибежит за моими дарами.

Базарный день окончен и закрыт
замком висячим вход на птичий рынок,
где дворник чистит (сам давно не мыт!)
прилавки от набросанных соринок.
Снуют куда-то, топают, пылят,
толкают и на ноги наступают
(им дела нет до брошенных щенят)-
двуногие из человечьей стаи.
В коробке рядом с кошками лежу,
свело желудок от голодных колик,
вокруг меня пчелиное "жу-жу",
бутылки ищет рядом алкоголик.
Хозяйку жалко - добрая она,
но нет условий мною заниматься.
Судьба давно была предрешена -
лежать и ждать на тоненьком матраце.
Меня оставить нужно было ей
с табличкой "Отдаю хорошим людям
бесплатно" и бежать домой быстрей,
пока другие это не осудят.
Пригрело солнце, я, зажмурив глаз,
мечтаю - может где-то добрый малый
захочет взять себе щенка сейчас...
пусть только поспешит... не опоздал бы...

Стелет стебли пряный клевер, ног босых ступни щекочет.
Я одна приду на берег сонной речки. Слезы ночи -
это маленькие капли рос, застывших утром ранним, белых тучек дирижабли вдаль
летят в простор бескрайний.
Лето... Лягу на простынке, глаз прищурю - солнце светит. Вглубь реки зовут кувшинки, муравьишки домик лепят.
Тишь да гладь...И свежий воздух. Так лежать бы всю субботу с воскресеньем (вот так отдых!) и не думать о работе. Сбросить, как ненужный ворох, груз навязчивых сомнений, горечь лишних разговоров, сети скучных объяснений, беззащитность перед болью, безучастность, словно панцирь, подчиненность чьей-то воле, чувств запрет, тоску нотаций.
Сбросить всё и, как младенец, просто солнцу улыбаться,
растворяясь постепенно в сладком сне в тени акаций.

"Я спросил у ясеня" Владимир Киршон

Сделаны из ясеня светлые балясины,
гладкие, точеные, с накладной резьбой.
Лестница дубовая - прямиком в столовую,
скрипнет половицею тихо под ногой.
Я спросил хозяина дома на окраине:
"Как давно купили Вы загородный дом?"
Очень настороженно на визит непрошеный
он сказал: "Три года как мы осели в нем.
Дом стоял заброшенный, ставни перекошены,
старая развалина, а не особняк.
Спят под паутиною тумбочки старинные,
всюду запустение, хаос и сквозняк".
Что-то сокровенное защемило сердце мне,
в этом доме вырос я и родился здесь.
Детство шаловливое здесь прошло, счастливое,
сказками воспитано, полное чудес.
С тех времен итожу я - сто дорог исхожено,
рано попрощался я с родовым гнездом.
Но какой-то силою - трудно объяснимою -
тянет меня в прошлое мой родимый дом.
Вниз ведут до выхода светлые балясины,
гладкие, точеные, с накладной резьбой.
"Как вернуться в прошлое?,- я спросил у ясеня.
Подскажи, как встретиться мне с самим собой?

Холодный, черный памятник,
надгробие - в цветах.
Портрет твой, как живой, хранит
улыбку на устах.
Я помню - счастьем опоил
и радостью твой смех,
поддержкой и теплом твоим
умножен мой успех.
А весь наш путь, как краткий миг,
как кадры из кино:
где мы в Крыму, где мы одни
под лунным серебром.
Наш первенец, в глазах - восторг,
свой сделал первый шаг.
А вот - упал он... крик и стон...
поднялся кое-как.
Твоей заботой, как щитом,
укрыт был счастьем дом.
Теперь лишь ветер, как фантом,
Разносит эхо в нём.
Ты мне скажи, как дальше жить?
Любой приму совет.
Остаток без тебя влачить
мне жизни - смысла нет.
Зашелестел сирени куст:
Да, Боже сохрани,
живи, живи, я помолюсь,
за нас двоих - живи!

Они появляются ниоткуда,
навеяны черным осенним смерчем.
Из маленькой точки в спираль заверчен
неведомой силой песок. Подспудно
в густой, осязаемой мгле мелькая,
возникнут фигуры из мрака бездны
(ее искорёженный рот разверзнут),
дыханием смерти пронзят и канут.
Останется лишь странноватый запах...
Пытаться понять, что случилось - глупо,
лежишь, ощущая, как сердце глухо
стучит, будто рвется в холодных лапах
кошмара ночного... Не верить страхам
себя заставляешь, но струйку пота
холодного вытрешь со лба. И просто
с тревогой подумаешь: Как же странен
предутренний сон, в чем его значенье,
чего ожидать от таких видений -
где свет погибает от взмаха тени
и та заполняет стигматы чернью*?
Наутро, еще не проснувшись, ищешь
следы от нанесенных ран: О, Боже,
на голом плече покраснела кожа,
саднит, но ведь это же просто прыщик.
И все же никак не проходит чувство,
что зло было рядом со мной, несмелой,
дыханьем почти прикасалось к телу,
а я бездыханной валялась чуркой.
Тьфу-тьфу...Вслед за ночью я сон отправлю,
и больше о нем вспоминать не буду
до тех пор, пока ночь - злой куклой вуду,
не снимет рубеж между сном и явью...

*чернь - художественная обработка металла, при которой гравированный на нём рисунок заполняется чёрным матовым сплавом из серебра, меди, серы

Седой, извилистою змейкой
струится дым от сигарет.
Опять подсела батарейка
и связи с этим миром нет.
Так непривычно ощущенье -
молчит все время телефон.
Ведь, ты не можешь без общенья
под модный блюзовый рингтон.
Пропала связь и ты встревожен,
и никого на свете нет,
кто без тебя прожить не сможет.
Живут - и в этом весь ответ.
Одна лишь маленькая штука
и ты, дружище, не у дел.
Сиди, кури и пей самбуку,
раз это не предусмотрел.

Если утром, просыпаясь, вы увидели в кровати
пары три торчащих, голых и не только ваших ног -
ничему не удивляйтесь, а тихонечко на кухне
заварите свежий кофе и задумайтесь над тем.
Так, одни-то были ваши, а вторая пара - Ленки.
Ну а третий - сорок пятый? Тут, действительно, вопрос...
Может, приходил пожарник провести проверку дома,
загрязненность дымохода, противопожарных средств?
Может, приходил инспектор из налоговой районной,
достоверность деклараций он проверить захотел?
А, конечно, был сантехник. Кран, наверно, протекает.
Или крысы одолели - из санстанции пришел.
Так, понятно, дел по горло у супруги накопилось.
Как же, бедная, старалась все уладить без проблем.
Значит, нужно в благодарность коньяка открыть бутылку
и с товарищем на кухне задушевно посидеть.
Ну, а если подозренье давит, ревность одолела -
лишь себя за то ругайте, а не трогайте людей.
И усвойте - без звоночка ночью из командировки
приезжать совсем не надо и впотьмах ложиться спать.

Был туман и моросило.
Мое сердце голосило.
Ты сидела и мечтала,
на меня не обращала.
Я пытался, придвигался
и привлечь вовсю старался.
Только, как ни ухищрялся,
восвояси водворялся.
Не смирился, расхрабрился
и приблизить умудрился.
Изгибаясь, изощрялся
и с тобой поцеловался.
Ты вспылила, поносИла.
Ты губу мне прокусила
и удары наносила.
Был туман и моросило.

Обездвижено тело, и пульс нитевидный
еле слышен под кожей, ослабленный, редкий.
Ниспадает рука неестественно длинной,
совершенно чужой, оторвавшейся веткой.
Ощущение - будто бы остановилось,
нажимая на тормоз, пассивное время.
Раздвоилось сознание, чья-то немилость
отключила источник тепла, не согреет
тусклый призрачный свет. Что - конец? Как же быстро!
И по многим делам не успеть к завершенью.
Кто решает? К кому предъявляются иски?
И куда направлять лист мольбы и прошенья?
Гаснет свет... Подождите, неужто нет шанса?
И остатком, казалось бы, сломленной воли
разрываю круги охватившего транса
и кричу, но без звука, как-будто от боли.
Стоп... И словно бы прервана старая плёнка
черно-белого фильма из прошлого века,
где бежала куда-то смешная девчонка
и любила считалку про глупого Грека.
Вслед за этой девчонкой бегу без оглядки,
капли слёз будто склеили веки, ресницы.
Просыпаюсь... И верю - всё будет в порядке!
Рак не цапнет... Ну надо ж такому приснится!

Как-то очень неуютно
стало мне с моей хозяйкой -
надоело быть ей нянькой,
скучным стало все и нудным...

Слишком праведной и честной
захотела быть трудягой,
хотя раньше разгильдяйкой
в обществе слыла известной.

Сколько сил своих потратив,
я шептала ей на ушко:
-Ты не будь такой простушкой,
парня этого - привадим!

Затмевала часто разум
рюмкой водки ей, сердешной,
и твердила, что безгрешных
я не видела ни разу.

Но она - неугомонна -
в церковь ходит постоянно
и с молитвой покаянной
бьет поклоны всем иконам.

Просит лик благочестивый
от меня избавить сдуру.
Да хоть выбривай тонзуру
и в молитвах лей плаксивых

слезы, в судорожных корчах
сколь ни бейся - вот умора! -
ты избавишься не скоро
от меня, то есть, от порчи.

Что за глупая натура:
хочешь праведной быть - будь ей!
Все равно не сыщешь судий
строже собственной цензуры.