потому что плохо ей
А чего тут удивляться,
если пекло минус двадцать!


(Таёжник)

Иной поэт - как старый морж,
Попавший вдруг на южный берег:
И день хорош, и мир - хорош,
И нет причины для истерик;

Пиши в восторге: "Ух!" и "Ах!"
Доверься тёплой сонной неге...
Но морж кряхтит о холодах
О льдах и о колючем снеге...

Льются "песенки Пьеро" - от кокетливых до строгих.
Плач о смерти юнкеров* - оставаться прежним мог ли
шут, поэт, артист, кумир? Шум виниловой пластинки
воскрешает прежний мир - песни старые, Вертинский.

Галья_Рубина-Бадьян

Беспощадное солнце сменяет распутица
То что было далёким, сегодня так близко...
Мой виниловый диск под иголочкой крутится
И бессмертен Вертинский.

Светлых пятен не видно, лишь чёрные полосы;
Сердце злобные кошки карябают сталью.
Да забытый Пьеро с нежно-тающим голосом
Дарит томной печалью.

Даже пресса, привыкшая к вечным скандальчикам
Нынче всё о другом, что страшнее и горше...
Как случилось, что боль по расстрелянным мальчикам
Снова стала не прошлым?

И тоска - за иглой по дорожке виниловой
Сквозь безумие войн и огни революций...
И такие живые, такие красивые
Никогда не вернутся...

Цыплёнку его скорлупа - отчий дом.
Этакий уютный овальный домик
Без дверей и без окон, -
Полна горница привычного питательного счастья.

Трудно сказать,
Почему и когда
Аморфный желток
Превращается в жёлтую
Вечно пищащую птицу,
Сердце которой охвачено нестерпимым жжением:
Острым желанием разломать и покинуть
Привычные стены.

А потом - свежая зелень,
Жуки и жужелицы, жара,
Бесконечное жужжание
Mельтешащей вокруг жизни.
И лишь когда безбашенная хозяйка
Забудет сыпануть зерно в кормушку,
Или не знающий жалости коршун
Заслонит парящих жаворонков,
Просыпается нечто вроде ностальгии о прошлом.
Но даже цыплёнок знает,
Что настоящая стоящая жизнь - вне скорлупы.

Смерть... Разоренье… Победа уже близка…
И о потерях противника, между делом…
Мир чёрно-бел, словно шахматная доска.
То, что вчера было чёрным, считают белым.

Чёрные вороны скорчились над доской:
Движут фигурки клювами, будто зерна.
Что для них пешка с предсмертной ее тоской?
Белое солнце для пешек зияет чёрным.

- Я же живая! В живое стрелять нельзя!
- Плачь и молись! Но молитвы твои напрасны!
Ворон, осклабясь, склёвывает ферзя:
Чёрное, белое, - все заливает красным.

Сестринская ревность - бессрочная злость,
Язвящая душу,
Под сердцем, как в горле застрявшая кость -
"А я-то чем хуже?"

Сестрица - никчемна, ни крепкой семьи,
Ни дома с забором.
За что ей сиянье софитов любви
И нежность суфлёра?

Да, мамина нежность чиста и сладка,
Без грана кокетства.
Она - как забытый стакан молока
В отброшенном детстве.

Лишь мама твои достиженья поймёт,
Лишь мама оценит.
Сестрица - дурёха крадёт этот мёд
Гуляя по сцене.

Когда ни зайдёшь, там маячит сестра...
Дурында святая!
А мама устала, а мама - стара,
И плоть её тает.

А маме бы мира в кругу дочерей,
Чтоб обе - в порядке,
Но мамино сердце - бесценный трофей
В безжалостной схватке...

И жизнь коротка... Kак её не крои -
Гранит над могилой.
И горькaя гордость, что он - на свои.
Сестре - не хвaтило...

Вы слышите? Звучат колокола
Незримые в предутреннем тумане,
Они гудят о смерти, об обмане,
О чьём-то доме, что сгорел до тла,
И о победе сумрачного зла
Из позабытых сказочных преданий...

А мне казалось, - нет вокруг церквей,
И поле брани от меня далече,
Но медный гул, сзывающий на вече,
Звучит как будто из крови моей:
В нём боль покинутых давно полей;
Он порождён тоской нечеловечьей...

А мне казалось, этот гул утих,
Колокола навеки замолчали,
Но не бывать столетью без печали,
Без страха и без боли за своих,
И небо снова тучах грозовых,
И я просвета в них найти не чаю:

И тучи - словно стылая зола...
Вы слышите? Гудят колокола...

Пробовали ли вы когда-нибудь губардию? А эчпочмаки? А шурпу? Про шурпу-то наверняка слышали, и не раз: для украинцев - борщ, для русских - щи, а для татар - шурпа, какой же стол без неё? А без губардии дедушка Ильшат вообще никакой праздник праздником не признает: что за торжество без любимого пирога?
Поэтому Йолдыз как только уроки кончились понеслась сломя голову к бабушке: творог в казане томить и тесто раскатывать, благо бабушка с дедушкой в двух шагах от школы живут. Когда-то в младших классах Йолдыз каждый день у них гостила: уроки делала, эчпочмаки за обе щеки наворачивала, бабушкины рассказы слушала, но в последние год - два она чаще сразу домой спешит: у неё братик появился и маме нужно помочь с готовкой и уборкой.

К бабушке с дедушкой она всё же периодически забегает, а как иначе? Она же старшенькая и любимая! С кем, как не с бабушкой, своими девичьими секретами поделиться? Кто, как не дедушка, ей трудную задачку решит, да заковыристое правило растолкует? Дедушка у Йолдыз потрясающий: всё он знает, всё умеет! Как-никак в недавнем ещё прошлом он большим человеком был: бизнесом своим руководил, пол-Европы объездил с бабушкой. Они и внучку свою в эти поездки брали, но она маленькая ещё была, не понимала своего счастья. А когда подросла, поздно было понимать: бизнеса у дедушки уже не стало. Папа Йолдыз говорит "отжали", бабушка помягче - "перекупили", но поездки за рубеж всё равно прекратились. Только мелочи какие-то о них напоминают по сей день, например, маникюрный набор бабушки. Дедушка его в Швейцарии купил за огромные деньги. Ножницы из этого набора заколдованные какие-то: сколько им лет, а они всё не затупились, любые ногти режут, хоть у бабушки они, по её же словам, твёрже лошадиного копыта; а уж придать красивую форму мягким ноготкам Йолдыз для для этих ножниц - и вовсе не вопрос. Йолдыз с детских лет обожает бабушкину ванную комнату: сколько там косметических чудес в ящичках, тюбиках и крохотных пузырьках!

Дедушка над пристрастием бабушки к косметике лишь посмеивается и шутит постоянно, но неизменно весь этот "женский" арсенал пополняет своими подарками. А как иначе? Он все ещё работает в своём бывшем бизнесе, хоть и не на руководящих должностях. А где бы там ещё такого опытного да знающего дело специалиста на его место нашли бы? Вот и водятся какие-никакие деньги на бабушкины любимые тюбики, да и времени у дедушки по вечерам прибавилось на любимую жену, а порой и на школьные задачки внучки.

Дедушка бабушку и внучку очень любит, и они ему любовью отвечают и всегда стараются хоть чем-то его порадовать, той же губардией, например. Но готовить её, ой как не просто! Когда Йолдыз к бабушке прибежала, казан с творогом уже на плите стоял; мясо и лук были порезаны, шурпа закипала. Оставалось лишь тесто мять да раскатывать под бабушкины рассказы. При муже бабушка больше молчит да прибауткам его улыбается, а со внучкой любимой болтает без умолку. Сперва она сказками Йолдыз баловала, сейчас на пересказ телевизионных сериалов перешла. И всегда пересказывая увиденное, так его переиначит да приукрасит, что и знакомый, вроде сюжет не сразу распознаешь. Бабушку всегда интересно слушать, а уж в кулинарии ей равной во всём их городе нет! Это даже папа Йолдыз признаёт, а он редко кого хвалит.

Так Йолдыз с бабушкой до самого вечера и прохлопотали под пересказ очередного телесюжета, не заметив как время летит; но да всё всё равно успели: и гyбардию в несколько слоёв вкуснючей начинкой заправили, и кош-теле напекли, и чак-чак до которого мама Йолдыз с самого детства большая охотница. Даже стол в большой комнате они успели раздвинуть и праздничной скатертью застелить. А там и дедушка Ильшат с работы домой вернулся.

Он Йолдыз ещё в коридоре углядел и всеми своими морщинками на круглом лице заулыбался:
- Да никак моя Йолдыз в гости опять пожаловала? А что ж ты такая сегодня серьёзная да захлопотанная? Неужто - опять двойка? Тащи, детка, свои учебники, попробуем разобраться, что не так!

Обидно стало Йолдыз, полыхнула она от смущения, как заря по утру, слова сказать от обиды не может...
Благо бабушка на помощь пришла: что, мол ты Ильшат, говоришь? Какая двойка? Девочка праздник наш пришла помочь подготовить! Как, какой праздник? Неужто ты забыл? Сорок пять лет как мы вместе! Не особо круглая дата, не Рамадан, не Новруз, но как прожить-то без праздников? Проходи, скорее, умывайся, одевайся понаряднее! Дочь с нашим зятем и внуком придёт, стол готов, а ты говоришь "Опять двойка!"

На побережье меркнущих небес,
В лимонно-нежном мареве заката
Ко мне приходят призраки чудес,
Не ставшие реальностью когда-то.

Увязли в пухе облачных перин.
Заботы дня: их шум; их отголоски;
А за стеной незримых балерин
Опять кружит невидимый Чайковский...

Как сиротливо в брошенном гнезде!
Ведь та, что раньше бредила балетом,
Забыла даже слова "Па-де-де"
И не стремится к лёгким пируэтам.

А если позвонит, то в невзначай,
Звучит так далеко, так церемонно,
Так принято... Свечение лимона
Вновь заливает горький чёрный чай...

Не бывает войны за победу кромешного зла:
Ведь вампир не поймёт, почему ты в нём видишь вампира.
Он твердит о любви, о свободе, о радостях мира,
Превращая в яичницу с кровью чужие тела.
Он тебя убивает, при этом бурчит, что ты - брат.
Говорит о любви, и стреляет в тебя без промашки...
Что, цыплёнок, невесел? Тебе не по вкусу ромашки
Из желтков и белков не доживших до срока цыплят?

В Эдеме жизнь, мой милый друг,
Прелестна и проста:
Одни цветы, да я и ты,
Да стаи птиц в кустах.

Сплошной досуг, ведь это - юг,
Но затоскуем мы:
О чём весна, мой милый друг,
В стране, где нет зимы?

Не ной, пора домой, мой друг!
Я не грущу совсем:
С тобой страна суровых вьюг
Прелестней чем Эдем!

Он - не кот Баюн, он - его пра-правнук,
Что ему налево, потом направо?
Что ему слова о деяньях славных
Королей прославленных, но кровавых?

Он ещё не кот, он ещё - котёнок,
В нём инстинкты древние не проснулись...
Престарелая дама вздохнёт спросонок:
К ней опять вернулись любовь и юность.

И матёрый политик, забыв о славе,
Что-то ляпнет искренне, не лукаво,
Потому что правда превыше права,
И нельзя налево, свернув направо.

Вдруг поверив искренности порыва,
Грозный бог войны наклоняет выю,
Потому что дети боятся взрывов,
Потому что дети - они живые.

Злые призраки прошлого - не подспорье
Для преданий новых, где всё иначе...
До чего же верится в Лукоморье
И в страну чудес, где никто не плачет...

Я из беспечных маленьких стрекоз,
Парящих над сплетеньем чернотала;
Но я не танцевала, я мечтала,
О дальних звёздах думая серьёз.

Но время гнёт не только ветви ив;
В его потоке ласковом и тихом
Я словно превратилась в муравьиху,
О лёгких пируэтах позабыв.

Я проживаю крохотную жизнь,
Где звёзды - будто лампочки в гирлянде,
Где праздник - чаепитье на веранде,
А рыжий кот не знает слова "Брысь".

Превратности судьбы меня страшат;
Как хорошо, что всё легко и просто!
Но та ли я, что грезила о звёздах?
Или во мне уже не та душа?

Нильс вернулся

Нильс вернулся в отчий дом!
До чего же все мы рады!
И Мартину, и гусятам
Тоже рады. Что потом?

В отчем доме все, как встарь:
За окном гогочет Марта,
Нильс сидит за школьной партой,
Жизнь листает календарь…

Снег летит, но сквозь стекло
Нильс не смотрит: он - отличник!
Гуси любят старый птичник:
В нем уютно и тепло.

Им в Лапландию, назад
Неохота… Эки душки!
Тут всегда зерно в кормушке:
Не узнать былых гусят!

Все бы, вроде, ничего,
Но хозяину хозяйка
Говорила, без утайки
Поминая Рождество.

Как, мол, деньги не крои,
А недёшев будет ужин;
Мне б яичек пару дюжин;
Гуси-лебеди - свои.

С Нильсом посидим втроём;
На закуску будут сласти…
Ниспошли Господь нам счастья,
Если завтра не помрем…

Мальчик с пальчик и людедки

Горе жене людоеда! Безмерное горе!
Семь её дочек... Семь ласковых крох-людоедок...
Дело не в муже; не в жуткой их утренней ссоре!
Дело не в золоте, том что ушло напоследок.

Только закроет глаза, и они - как живые:
Заняты вечной вознёю, по-детски незлою...
Кто говорил, что у девочек зубки кривые?
Зубки засыпят сегодня сырою землёю...

Мальчик был с пальчик: она рядом с ним - великанша;
Добрая, глупая... К детям чужим - всей душою...
Это урок ей - не будет дурёхой, как раньше:
Будет теперь отличать, где своё, где чужое!

Выть ей волчицей в тоскливо-беззвёздные ночи,
Слёзы ручьями сольются в солёные реки.
Семь людоедок, семь ласковых маленьких дочек...

Славно пируют сегодня в семье дровосека...

Мазурки, мельтешенье сэлфи

Мазурки, мельтешенье сэлфи,
Аплодисменты и поклоны...
С Дюймовочкой танцуют эльфы:
Вольготно им в лугах зелёных.

А мышь сидит в своей каморке,
И мир её угрюм и тесен.
Она жуёт свой хлеб прогорклый
И с корки отчищает плесень.

С ней как-то проживало счастье
До первых мартовских проталин,
Но знать, погибло в чей-то пасти:
Конец любви всегда печален.

Пора бы и самой о смерти
Подумать: смерть не балагурит.
А ласточка крылами чертит
В прозрачной, солнечной лазури...

Питер Пэн и Венди

Мой храбрый мальчик, милый Питер Пэн!
Ты беззаботно умыкаешь Венди.
И жизнь её подобна киноленте,
Вне четырёх привычных с детства стен.

Она читает книги малышам
И жучит их с занудным постоянством,
Её ещё незрелая душа
Уже навек заражена пространством,

В котором дети побеждают зло,
Индейцы бродят в зарослях шалфея,
А роль соперницы играет фея,
И победить её не тяжело.

Да, Венди рада, жизнь её полна,
Ей по душе порхающий народец!
Ей кажется, что сказочный колодец
Неистощим и не имеет дна:

Ведь что ни день, то радостный сюрприз!
В пещере брошенных детей уютно...
Но что ты знаешь о тоске актрис,
Чей фильм - вчера, а завтра только будни.

Что станет с Венди, милый мальчик мой,
Когда ты скажешь: "Всё. Пора домой"!

Роза, принц и лётчик в пустыне

Он вернётся к той розе, хоть роза, наверно, засохла:
Ведь вода - недоступна, а солнце упорно печёт.
Он глядит на твой мир сквозь свои необычные стёкла,
В них лишь роза и он, остальные любови не в счёт.

Ждёт доверчивый лис, ждёт король, ждёт забытый фонарщик,
Но любовь не гирлянда, любовь - одинокий фонарь.
Он придёт, обласкает, и мчится кометою дальше:
Есть лишь роза и он. Он вернётся, и будет как встарь.

Схорони его тело, навечно покинутый лётчик!
Схорони его тело, и сердце тоскою не рви!
Ты - всего лишь песчинка, ты - крохотный штрих среди прочих,
Ты лишь столб верстовой на дороге к великой любви!

Утешай себя тем, что все звёзды ему - как колодцы;
В них довольно воды оживить колкий высохший куст.
А твои - бубенцы... Над растяпою небо смеётся:
Ибо мир твой отныне безводен, бесплоден и пуст...

"У нас свобода была, и ветер танцевал на битом стекле, когда разбивались тарелки и бокалы — на счастье! Мы просто забыли об этом…"
@Птицелов Фрагорийский "Сад камней"

Мы с тобою жили-были;
Мы плевали на уют;
Мы, смеясь, посуду били:
Ведь ее на счастье бьют.

Мы плясали по осколкам
Разноцветного стекла.
Жизнь - она казалась долгой -
К морю, как река, текла.

Мы с тобой рядили снасти,
Потому что, ой-ой-ой!
В синем море ходит счастье
С золотою чешуей.

Там поныне блики тают;
Солнце светит, мир велик…
Что ж ты, рыбка золотая,
Превратилась в лёгкий блик?

***

"Я грешен. Да! Имею право, в конце концов!"
@Птицелов Фрагорийский "Сад камней"

Греши, дитя! Благословен успех
Во всем, что ты так страстно захотела!
Безгрешность - это самый страшный грех
Против того, кто создал это тело.
Нетронутость не стоит ни гроша,
Грехам поэты посвящают строчки…
Кому нужна бесплотная душа,
Лишённая прекрасной оболочки?
Любой священник и любой простак,
Твердит про душу, но глядит на внешность…
Возможно, что-то понято не так
Тем, кто писал талмуды про безгрешность!

***

"Даосы не умирают. Не веришь? Они приходят заново. В новой одежде. И снова крутят педали сансары."
@Птицелов Фрагорийский "Сад камней"

Он скажет сурово: «На этом суку не висни!
Тот, что попроще, как выточен по тебе!»
И ты понимаешь: он - пастырь, учитель жизни,
И он поведёт тебя вдаль по твоей судьбе.

Ты веришь невольно, что он - воплощение Дао,
Христа, Магомета и Бог весть ещё кого…
А ты так устала, невежественна, отстала,
И хочется верить в ожившее божество.

И ты не одна: ты овечка в толпе овечек,
И несть вам числа: вы теперь, как песок морской!
Но солнце - далече, и счастье пока далече,
Хоть раньше казалось: до счастья подать рукой…

Да, ты - не одна, вы за правду стоите вместе,
И жизни не жалко: отпущены все грехи…
И дело не в груде остриженной кем-то шерсти:
Но даже святым могут нравиться шашлыки.

Он - пастырь! Он - свят! Он беду разведёт руками!
Отечество свято! И свят перед ним твой долг!
Ты видишь: бараны становятся вдруг волками,
Когда возглавляет отару суровый волк.

Тебе не по нраву потоки текущей крови
Своих ли, чужих ли, попавших в беду ягнят.
Тебе уже чудится ложь в каждом звонком слове,
И дело - не свято, и пастырь, увы, - не свят.

Ты все понимаешь, но ты уже стала старой,
И вера твоя обратилась давно в труху…

Скользит колесо Сансары. Бежит отара.
Отара несчастных, поверивших пастуху.

***

"Ревность, любовь и ярость — должны быть чистыми, сильными, без мутных примесей. Настоящими."
@Птицелов Фрагорийский "Сад камней"

Тут возраст почти ни при чем:
Такая уж выпала старость:
Суровая чистая ярость
К тому, кто приходит с мечом.
К тому, кто взрывает дома,
Скрывая за сумрачным дымом
Все то, что так остро любимо
Сводило когда-то с ума.
И вдруг оказалось: давно
Забытое мною былое
Не стало остывшей золою,
Ушедшей на самое дно.
И юные чувства мои
Отнюдь не пустая обманка,
Ведь ненависть - это изнанка
Глубокой и чистой любви…

***

"Неисповедимы пути Господни" (из книги Птицелова Фрагорийского "Сад камней")

Мечты развеялись, как сон,
И сердце захлестнуло страхом.
Наверно, есть большой резон
В том, что пути укрыты мраком.
Откуда бы иначе прыть
Птенцов, готовых влиться в стаю?
И мне давно пора забыть
То, что забыться не желает.
Как хороши ростки любви!
Растите и в тоску не верьте!
О чем бы пели соловьи,
Когда бы думали о смерти?

***

"Так и надо. Жить здесь и сейчас. Чувствовать жизнь всеми «чакрами» сразу."
@Птицелов Фрагорийский "Сад камней"

Пришла благословенная пора:
Июльский зной и благодать Господня.
Забудь два слова: «завтра» и «вчера»
И каждой порой впитывай «сегодня».
Поток угрюмых дел и скорбных тем
Теряет очертание и плотность.
Таков, наверно, будущий Эдем:
Застывшая навечно мимолётность…

***

"...внезапно обрушится осень, всей тяжестью, выйдешь на крыльцо покурить — а земля рыжая от опавшей листвы. И ты к этому, как всегда — не готов."
@Птицелов Фрагорийский "Сад камней"

Но как ни готовишься, сердце твоё не готово
К тому, что твой будущий путь превращается в штрих,
Что душу не трогает страстное звонкое слово,
А пылкие взгляды ласкают и нежат других.
Да, ты хорохоришься, весело славишь багрянец,
Смеясь утверждаешь: ничто не случается зря,
Но листья, лишь тронешь, срываются в медленный танец,
А где-то на западе золотом льётся заря.
Как много всего на любимом тобой белом свете!
Как много талантливых замыслов, ярких затей!
Но танец окончен. Полёт твой никто не заметил.
И время дождей начинается... Время дождей...

***

"Так и живем. Возвышенными порывами, воздыхая о прекрасном и притворяясь так искусно, что сами себе верим. Все в слезах об очередном Пушкине. Об очередном Моцарте. Изысканные позы. Многозначительные фразы. Модные темы..."
@Птицелов Фрагорийский "Сад камней"

И что ни день, то новая орда:
Художники, поэты, музыканты,
Все - гении, все - яркие таланты,
Чьи имена растаяют без следа.

Откуда этот тщетный горький пыл
Возвышенного страстного азарта?
Прославится один из миллиарда,
Все остальное - в топку, на распыл.

По лесенке, не то что без перил,-
Порою без отчётливых ступенек,
Забыв о прозе жизни, власти денег…
Безумие? Да кто бы говорил!

Пусть кто-то скажет: поза и клише,
Смеясь добавит: на столбе - мочало…
Но музыка бессмертная звучала
В моей, не много значащей душе.

Феечка Феерина любила мечтать. Сама она, как и положено феечкам, была не больше мотылька, а мечта у нее была большая и светлая: стать после школы феей-садовницей на огромной поляне у самой опушки леса. На этой поляне - хорошо! Почти всегда солнышко светит, цветочки сладким мёдом пахнут, а вода в ручейке неподалёку - прозрачная, холодная и вся в солнечных бликах; знай её зачерпывай в серебряный кувшинчик и неси к своему цветочку.

И так феечке Феерине её мечта нравилась, что она всё время мысленно уносилась на свою прекрасную поляну, а фейные классные дамы-наставницы на неё за это сердились не на шутку. Ведь феечка, мечтая, пропускала все их объяснения, даже объяснения по своему любимому садоводству, и не могла ответить на самые простые вопросы о том, сколько какому цветочку нужно воды за сутки.

- Тебя после школы отправят собирать консервные банки, разбросанные по лесу! - утверждали фейные дамы, - Или будешь воевать с пауками за ягоды ежевики, которые запутались в паутине! Королева фей при распределении посмотрит не в твои мечтательные глаза, а в зачётку, где только двойки да тройки!

И бедной феечке оставалось лишь согласиться с наставницами: поляна на опушке одна, и выбирали туда лишь самых лучших и прилежных.
Но судьба, как не странно благоволит к мечтательницам: королева фей, взглянув на её зачётку, понятное дело, нахмурилась и строго спросила, где бы Феерина хотела работать, а та так красочно и восторженно описала свою мечту о поляне у опушки... Вдобавок, одна из феечек, работавших там, как-раз отправилась в долгое путешествие, и нужно было её кем-то заменить. Вот королева фей и решила дать шанс смешной мечтательной непутёхе.

Первые два дня Феерина трудолюбивой пчёлкой носилась между цветочками, которые ей поручили: тут землю у корней взрыхлит золотой лопаткой, там сорную траву выдернет, а уж воды из ручейка каждому из цветочков нужно было вообще нeмеренно: сплошные полёты от ручейка к поляне! А на третий день феечка почувствовала, что крылышки её от усталости уже не держат, серебряный кувшинчик и без воды весит, как большая полная водой бочка, да и солнышко в полёте не радует. Взлетела Феерина на большую ромашку, уселась в самый центр цветка - на круглую пушистую подушечку и размечталась: вот бы серебряные кувшинчики сами по себе от цветочка к цветочку летали и землю у корней поливали! А феечки бы на цветочках сидели и кувшинчиками командовали: этому цветочку - три кувшинчика воды, а тому - десять... Тогда и не устанешь так; и времени будет побольше: можно и песенки петь, и хороводы под солнышком водить, и просто цветочками любоваться.

Мечтала Феерина, мечтала, да и не заметила, как день кончился, все феечки домой полетели, в свою большую спаленку, где все вместе спали. Поделилась Феерина с подружками своей новой мечтой, а те её на смех подняли: где же это видано, чтоб кувшинчики сами летали по воздуху? У них же крылышек нет! Да и захочет ли кувшинчик на крылышках воду для цветов носить? Он же - не феечка! Возьмёт, глупый, да и упорхнёт куда-нибудь.

Обиделась феечка на подружек и на следующий день уже о другом, усевшись на свою ромашку мечтала: вот бы кувшинчики с водой бабочки возили по воздуху, а феечки за этим следили, сидя на своих цветочках. Но подружки и эту затею вечером раскритиковали: у бабочек своих дел полно: с цветка на цветок порхать, цветы опылять. И потом, бабочки - они огромные, с феечку ростом, они феечек и слушать не захотят, зачем им такая морока, водичкой цветы поливать?

Так оно и пошло: днём Феерина сидит на ромашке и мечтает, предыдущие мечты совершенствует, а вечером мечтами с подругами делится, слушает их замечания. Им тоже понравилось слушать Феерину да обсуждать, что хорошо, а что не очень: порой эти беседы и споры до самого утра тянулись. А вот фее - распределительнице работ совсем вся эта история не нравилась. Мало того. что мечтательную лентяйку круглыми сутками караулить и с ромашек гонять, чтоб она работой занялась, так и другие феечки после бессонных ночей работают спустя рукава, то бишь, поникнув крылышками: вялые, не выспавшиеся... Эдак все цветы на поляне засохнут без ухода!

Полетела фея-распределительница к кролеве фей на Феерину жаловаться: нужно, мол, бесстыдницу приструнить за то, что сама она весь день пустыми мечтами занята и других от дела отвлекает. Если ей на поляне работать неохота, пусть она норы жуков-навозников убирает: нечего трудолюбивым феечкам-поливальщицам головы морочить!

Удивилась королева фей, позвала Феерину и спрашивает: "О чём ты феечка постоянно мечтаешь? Почему от работы отвлекаешься?"
Растерялась Феерина, рассказала королеве фей о своей последней мечте, в которой уже не бабочки воду в кувшинчиках несли, (как их - огромных поймаешь?), a гусеницы, - их-то можно совсем маленькими, прямо из яичка найти и обучить. Выслушала королева фей феечку, задумалась и говорит: "Не такая уж у тебя пустая мечта, Феерина! Почему бы ей и впрямь не воплотиться в жизнь?"

С тех пор полянка у опушки очень изменилась. От ручейка к полянке ползут большие толстые гусеницы; к спинке каждой паутинками привязан большой дубовый лист; на нём не кувшинчики, а целые бочки с водой - каждая с пол-роста феечки. Гусеницы - сильные, но смирные, они много воды могут на себе привезти. Рядом с ними в воздухе порхают феечки-погонщицы; у каждой в руках длинная соломинка, чтоб направлять гусениц к неполитым цветочкам. Феечки-поливальщицы их у своего цветочка встречают и свою бочку с водой наземь стаскивают. Всё что им нужно теперь, - это зачерпывать воду кувшинчиком из бочки и на землю у корней выливать. Это куда быстрей, чем туда-сюда к ручейку мотаться. А когда бочка опустеет, феечки её на другой листок поставят, и другая гусеница его к ручейку повезёт. Иногда феечки между собой меняются: поливальщицы становятся погонщицами и наоборот. Но всё равно свободного времени у всех больше: можно и землю у цветочков взрыхлить, и с подружками потанцевать, и просто полетать над цветочками, да и с Феериной поболтать о том, о сём. Вон она на самой большой ромашке сидит и мечтает! О чём? Да мало ли о чём: о том, чтоб золотая лопатка сама землю взрыхляла; или о том, чтоб тяжёлые бочки с водой сами с листа-повозки соскакивали. Для такой фантазёрки, как Феерина всегда найдётся повод помечтать!

Прилетали гуси-лебеди,
Покурлыкали - и прочь.
Желтизна листву пометила:
День всегда сменяет ночь.

От затона тянет холодом;
Листьев ржавых бахрома...
Мы с тобой уже немолоды:
Впереди у нас зима.

Остаётся хорохориться,
Мол не страшен чёрный лёд,
Странный мир, - не за околицей,
Тот куда душа скользнёт.

Там не то что небо синее,
Там не различишь ни зги...
Лебединые, гусиные
Голоса полны тоски...

Игра в дочки-матери - это не то, что в куклы,
Как только ты видишь в ручонках, по-детски пухлых
Волшебное чудо в шелках и воздушных лентах,
Которое, лишь приподнимешь, откроет глазки,
Ты знаешь малышка уже на странице сказки
И ждешь Питер Пэна.

И все по сюжету, пусть медленно, постепенно:
Ты учишь девчушку, как штопать носки и души,
Ты тащишь ее на кухню, порой за уши,
А сердце твое отстукивает там-тамом
Ведь Венди не знает, что суть ее хэппи-энда
Стать мамой.

И вот Питер Пэн появляется на пороге;
И дочка твоя уносится, как на крыльях,
Она улетает на остров, который не остров,
А просто клочок любви в океане были,
А ты себя чувствуешь старой и одинокой,
Как в сказке о Венди.

А ты превращаешься в маму по телефону,
Которую дочке не очень охота слушать,
А ты бестолково ревнуешь дочурку к мужу,
Который, конечно,- бездельник, мальчишка, денди!
Да будь он самим Эйнштейном, он много хуже
Того, кого Венди, дочурка твоя, достойна!
Тебе очень больно...

Ты так одинока, страдая от боли острой,
Но если подумать, то незачем лезть на стены;
Представь себе: Венди не встретила Питера Пэна,
И Венди уже не Венди, а просто - дама,
Вы с нею теперь подружки, она - старушка.
Зато она вечно рядом...
Что скажешь, мама?

Вере Рехтер

Внимание, граждане! Все карусели
За сутки сломались, верней опустели!
У нас с каруселей сбежали лошадки!
Куда они, глупые? Все ли в порядке?
Хвосты их - по ветру и в гривах их - ветер…
Они понеслись в зоопарк Веры Рехтер!
Там слон улыбается грустной жирафе,
Там рифмы гарцуют на спинах метафор,
Там всюду, как лампочки, яркие строки,
Там всем очень весело! Не одиноко!
И вы приходите! В ее зоопарке
Вас ждут и стихи, и смешные подарки!

Марине Старчевской

Туристов-поэтов читала горилла.
Горилла, читая стихи, говорила:

Как много ненужного шума и блеска!
А где же стихи от Марины Старчевской?

Прекрасная проза для теток и дядек...
Но дети печально бредут в детский садик,

А те, что постарше - безрадостно - в школу:
Им нужно побольше созвучий весёлых!

Им хочется строчек - задорных и ярких:
О зебрах и кроликах из зоопарка,

О пончиках, ставших под старость печеньем,
О детских проказах, смешных развлеченьях.

О жизни подобной безоблачной сини,
Которой так много в стихах у Марины.

Мариш, за стишки и за мультик из клипа,
Они тебе скажут "Большое спасибо!

Таёжнику

Из тайги, от шорохов тревожных
На блестящих инеем салазках
Приезжает к нам поэт-таёжник
И везёт в мешке стихи и сказки.

Он не дед Мороз, и в этом фокус:
Дед Мороз - лишь ночью новогодней!
А Таёжник к нам придёт на конкурс
И вчера, и завтра, и сегодня.

От него не ждут речей галантных,
Он - не мастер сыпать комплименты,
Но цветастой радугой таланта
Полыхают сказки с хэппи-эндом.

Он порою шутит, но не колко;
Юмор никого не обижает!
А стихи - хоть их читай под ёлкой:
Малышня их просто обожает!

Выгрузив свои стихи на сервер,
Загрузив на тот же сервер прозу,
Наш Таёжник вновь умчит на север,
В сказочное царство Дед-Мороза...

Галинe ГаБо

Я шёл и шёл, и вдруг услышал музыку...
Мы – городские чудо-одиночества,
Ты – чудо с дудочкой, а я – без имени...
Мечты, мечты…
Играй, пока мечтается.

Галина ГаБо

Мы - городские чудо-одиночества,
Бредём по миру улочками узкими.
Но до чего же нам порою хочется
Услышать звуки незнакомой музыки!

Пусть просто парень с дудочкой, без имени,
Или слепой кобзарь с кривою палицей!
Но чтоб душа летела к небу синему:
Без музыки ей, грешной, не мечтается!

Не ради озарений и пророчества,
Не ради денег. Много соберёте ли
Монет? Но исчезает одиночество
Когда тебя уносит вдаль мелодия...

Гальe _Рубиной Бадьян

Это, право, не изъян -
Тёплой нежности излишек.
В сердце тихо спит малышик
Гальи _Рубиной Бадьян.

Не предложишь молоко,
Не сошьёшь ему носочек,
Но скользя по вязи строчек
Улыбаешься легко.

Дни твои, увы, летят...
Но такая это тема:
Ты опять, будто в Эдеме:
Пальмы, солнышко, дитя...

Гелии-Онеге

Из страны, где нынче много снега,
К нам приходит Гелия-Онега.

В тёплых строчках Гелии Онеги
Много света и любовной неги.

Добрая поэзия, такая,
Будто в строчках нежность Герды к Каю.

И рассказам холод не помеха:
Любит солнце Гелия-Онега!

Муррр-гарите

Пузырь, соломинка и лапоть
По рифмам скачут... Что ж такого?
Коллеги-критики! Не лапать
Их - беззащитных грозным словом!

Не обижайте мне поэта!
Ступайте на другое поле!
И без того потоку света
Всё не пробить заслона боли!

Поэт, увы не верит в завтра,
Но в строчках нет ни грамма фальши;
В них радость - вроде птерозавра
"Архи"- не помню, как там дальше.

Но этот птерозавр, я знаю,
Ещё проснется и вернётся!
Ведь никакая мгла ночная
Навечно не закроет солнце!

Тальяне

На дальнем полустаночке
Народ поёт и пляшет...
У нас своя Тальяночка
По имени Наташа.

Она добра и искренна -
Тальяночка-Наташа;
Ловцы туманов выспренних
Не сварят с нею каши.

Текут к ней спозараночку
Потоки рифм летучих,
Строка в стихах Тальяночки
День ото дня всё лучше...

Литсетьевские панночки
От рифм её в восторге.
Пиши для нас, Тальяночка!
Не исчезай надолго!

Марусе

Петухи одни и гуси
В городе Тарусе..
Плачет девушка Маруся:
"Господи, Исусе!".

Позабудь Марусь, Тарусу
Ради интернета:
Тут - не петухи и гуси,
Тут живут поэты;

Принесут поэты гусли,
Рифмы в дело пустят,
Чтобы девушке Марусе
Было не до грусти.

- Всё придётся ей по вкусу,-
Говорят поэты;
- Тут слова горят, как в бусах
Камни самоцветы!

Привечают тут Марусю
Пылкими стихами...
Да забудется Таруса
Вместе с петухами!

Володе Гладких

Нет гладких строк в стихах Гладких:
Порой умышленно корявы
Без точек и без запятых...
Но, в поисках любимцев, слава
Его взахлёб читает стих.

Нет гладких строк в стихах Гладких:
Они - ершисто своенравны;
Но если пишет он о главном -
То бьёт под дых.

Джону Маверику

Пусть за окнами темно,
Пусть во тьме гудят метели,
Джон - ячменное зерно
Душу вам согреет элем.

Джон - ячменное зерно -
Он живёт во время оно;
Мне с другим чудесным Джоном
Подружиться суждено!

Проза Джона - словно эль:
До чего строка красива!
Пусть она горчит, как пиво,
В ней фантазий буйный хмель!

В ней надежды - на разлив!
Джон наш - лирик высшей пробы,
Даже критик твердолобый
От восторга еле жив!

Смысл - глубок, воздушен стиль,
Плюс ответ на все вопросы -
Всё в себя включает проза,
То ли сказка, то ли быль.

Яркий вымысел - не ложь;
Джон трудился не напрасно:
Прочитаешь и поймёшь:
Мир - прекрасен, жизнь - прекрасна.

Просто нужно жить любя,
Верить и прощать причуды,
И любовь - простое чудо -
К небу вознесёт тебя...

Эризн

Поэзия - почти как жизнь,
А жизнь, увы, - не мёд...
Я жду, когда придёт Эризн,
Она меня поймёт.

Она, как мудрый ювелир,
Чей точен зоркий глаз,
В моих стихах увидит мир,
Блестящий, как алмаз.

Она поправит, но не зло,
Без клизм и укоризн.
Друзья, нам очень повезло,
Что с нами есть Эризн!

Мы принимаем без обид
И гром её побед:
У Эри и в стихах горит
Такой жe тёплый свет.

В них - чистота, в них - высота,
В них отблеск звёздный есть!
Романтика и доброта -
Чарующая смесь!

Граня созвучия свои,
Эризн и в них добра!
А мир построен на любви,
И это - не игра!

Виктории Соловьёвой

Нота к ноте, к слову - слово:
Право, песня хороша!
Это Вика Соловьёва -
Соловьиная душа!

На душе у Вики трели,
Перекличка бубенцов,
Еле слышный звон капели,
Блеск сосулек-леденцов.

Заманили Вику дали:
Что ей шторм, и что ей штиль?
Если нужно, - станет Варей,
Если нужно - сменит стиль.

Это мы к земле прилипли -
Наша песня чуть звенит,
Ну а Вика то к верлибру,
То за рифмами - в зенит...

Мир её лучится глянцем,
Многоцветием в строке;
Дай ей Бог всю жизнь кататься
Вдоль по радуге-дуге!

Лилу Амбер

Мой друг! Тоскуешь поутру,
Мол, не найти игру?
А сердце тянется к теплу?
Тогда пойдём к Лилу!
Есть у Лилу чудесный кроль:
По играм он - король!
Kроль утолит любую боль:
Тоскуешь? Нет, уволь!
Кроль пригласит тебя к столу,
И хлынет свет сквозь мглу;
Закружит девушка Лилу
Волшебную юлу.
Картинки вдруг заговорят
Где врозь, а где - подряд,
Пусть даже рифмы - невпопад,
Размеры - невпопад.
А мы за ними дружно вслед;
Здесь каждый гость - поэт!
К Лилу, мой друг! С ней грусти нет!
И проигравших нет!

Коту-Неучёному

Приходите поутру
В нашу кроличью нору!
В кроличьей норе живёт
Очень милый добрый кот.

Лишь стихи его добыча,
Он хореями мурлычет,
И попав на чей-то блиц,
Он щебечет звонче птиц.

Пусть наш котик неученый,
Он не любит сумрак черный,
У него мудра всегда
Каждая билиберда.

Дом, скажу я между нами,
Славится у нас друзьями,
Кот гостям-поэтам рад!
Приносите всё подряд!

Со стишком придёте новым,
Кот согреет добрым словом,
Принесете к нам рассказ,
Всё подметит глаз -алмаз!

Котик рад хорошим людям!
Приносите! Всё обсудим,
Наболтавшись о своём
Оду котику споём!

Для Мотылька

В пределах тесных городка
Печальны строки Мотылька:

Его слиянью со вселенной
Мешают городские стены.

Но в виртуальных небесах
Он изменился на глазах:

Крыла волшебные узоры
Ласкают взоры.

Что пожелать для Мотылька?
Чтоб ветром полнилась строка,

Чтоб в ней, как в стёклышке оконца,
Светилось солнце.

А мир твой призрачно-непрочен:
Ты привыкаешь дни за днями
За скудные комочки почвы
Цепляться жалкими корнями.
Ты ищешь смысл в поспешной смене
Наитий, мыслей и событий,
Но эти короли надменны:
Тебя не ждут в их пышной свите.
И только жалобы утихнут, -
Ты распрямляешься, ликуя,
Тебя опять уносит вихрем
В реальность, не поймёшь какую.
И начинаешь все по новой,
Хоть ноги омывает Лета,
Во тьме нащупывая слово:
Ступеньку к небесам и свету…

**

А ты всё стремишься из мрака куда-то к свету
Под музыку сфер или просто музыку сердца.
И это неважно, что сумрак струится следом,
И это не важно, что не на что опереться.
Тебя не пугают рычащие минотавры,
Ты будто не слышишь что к небу тебя не пустят,
Ведь там, за порогом, тебя ожидает завтра,
В котором не будет мглы и не будет грусти.
И если твой путь неожиданно оборвётся,
И спросят тебя, мол, воздалось тебе по вере,
Ты просто ответишь, что легче стремиться к солнцу
Чем жить в беспросветной мгле, в темноте пещеры;
К лазури небесной, в которой твой взгляд утонет,
Нельзя прикоснуться, нельзя прикоснуться к лету...
Но суть этой жизни - не счастье в твоих ладонях,
А это стремление к счастью, любви и свету...

***

Ты ей даришь свой мир
Из мерцающего хрусталя,
А она его тут же в осколки.
И напрасен твой ропот:
К чему ей чужая земля?
Ей бы собственный опыт,
Пусть радостный,
Пусть невеселый.
Что вчерашняя мудрость?
Важнее растущее «Я».
Да, обидно до слез.
Дед Мороз
Что принёс, то уносит.
И все же
Вы с ней очень похожи.

***

Ты не разбираешь поначалу.
Кто она - чертёнок? Ангелочек?
Помнишь разве, как её качала,
Nянчила, кормила днём и ночью;

Помнишь её первые словечки;
Первые шажки по тротуару:
Ты смеясь, лепила человечка,
Замешав характер, как опару.

Нынче все слова по телефону,
Их не различишь порою в гуле,
Ты теперь угрюмо нянчишь стоны:
Мол, дитя куда-то упорхнуло;

Камни обнажаются с отливом.
Пустотою жизнь как разломало.
Впрочем, годы ты была счастливой...
Годы счастья - разве это мало?

***

Казалось бы все как у всех, и грехов немного:
Невинные шалости, детство, смешная прыть,
И все-таки мне жутковато, что это око
Все мелочи видит и жалких грехов не скрыть.
Но вряд ли бы сердце смириться сумело проще
С той мыслью, что есть только солнце и горсть планет,
Что небо не слышит, когда оно горько ропщет -
Спасения нет, и бессмертия тоже нет.
Душа, испугавшись, вернулась бы к тем сказаньям,
И некто всевидящий - где-то над головой,
И грудь наполняет миром его дыханье,
И косная глина становится вдруг живой.

***

Это мучительно больно,
Когда уходят стихи.
Тебе не хватает воздуха,
И это отнюдь не поза.
Ведь их на земле миллионы,
Тех граждан, что дышат прозой,
И ты себя убеждаешь:
Дела их не так плохИ...

Но ты была как бы единственной,
А стала одной миллионной.
Малина, дружок, другая:
Тебя будто сбросили с трона;
Твердишь себе: наверстаю,
Но это не помогает:
Из рощи твоей безлиственной
Уносятся птичьи стаи...

Тебя словно небо отвергло.
Но солнце-то не померкло,
И боль твоя зарастает
Зеленым, пушистым мхом.
Не вечно ж тебе гонятся
За этой девчонкой беглой,
Тебе говорят о Музе,
Ты спрашиваешь - о ком?

Тебе всё равно, что Муза,
Что Эмили или Фекла,
Тебе безразлично имя,
Наречие или нация;
Царевна, или простая
Крестьяночка возле вымени;
Ведь рифмы летящие стаей
Тебе уже вечность не сняться.

Какие подземные воды
Клокочут в твоём подсознании?
Кто подает команды -
Неслышные "Майна" и "Вира"?
Всё было так тихо и ладно,
И вдруг, как взрыв мироздания:
И вновь из обломков здания
Идёт сотворенье мира.

И рифмы твои неистовы,
Как звонкие птичьи ноты:
Страницу, мол, перелистывай
Мол, всё у тебя по новой:
И сердце твоё немеет
От нежности: что важнее
Несущей тебя свободы
Едва рождённого слова...

Я знаю: нельзя сдаваться, не стоит хмуриться,
Я знаю, что нужно равняться на тех, кто молод.
Но я слишком часто себя ощущаю курицей,
Попавшей случайно в чужой, незнакомый город.

Она, бедолага, когтями асфальт царапает,
Хоть вряд ли червяк извивается под асфальтом;
Она беспробудно тоскует по деду с бабою,
И всё беспокойней кудахчущее контральто.

Её мироздание будто яйцо расколото.
Бедняжку не то, что не любят, - не замечают.
И даже когда яйцо отливает золотом,
Яйцо разбивают, готовя печенье к чаю.

Надеется глупая курица. Я не стала бы:
Дурёха, кому тут нужны золотые яйца!
Наш город не верит слезам и не любит жалобы, -
И я улыбаюсь... Тут принято улыбаться!

Дельфинье

Их время – сбежавшее время – вот главный урок
для каждого молча глядящего в небо рыбёнка.
Здесь за руки держатся души, попавшие в сеть.
Их тянут в глубины потоки, что синие вены...

Она замолчит, вспоминая: там яблоки есть
и время бежит по-другому в её ойкумене.
Он помнит, как ветры на воле сушили гортань,
но поздно всплывать – чешуёй покрываются плечи...

— Скажи по-дельфиньи "прощай" и не плачь, перестань.
Не думай о яблоках, думай о чём-нибудь вечном.
Варя

Ты отныне в сетях: в твоё сердце вселилась тоска:
Ты уже не уйдёшь от мерцающей дышащей сини.
Океан тебя ждет. Он с тобой говорит по дельфиньи,
Громким рокотом волн и чуть слышным шуршаньем песка.

Вечна тяга к глубинам, в которой повинен не ты:
Кистепёрая Ева, праматерь пришедших на сушу
Растворилась в веках, но на память оставила душу,
Ту, в которой поёт эта горькая масса воды.

Океан тебя ждёт. В океане никто не чужой;
Ты стоишь на краю позабытой тобой Ойкумены.
Ты - и белая, яркая, вечно кипящая пена;
Ты - и лёгкая рябь, полыхающая чешуёй.

Ты заходишь по плечи в мерцающую чешую,
И она прилипает к твоей не чешуйчатой коже.
Блики зыби чешуйками свет преломляют и множат;
Их живое сияние кровь отравило твою.

Ты неспешно плывёшь, а, верней, невесомо паришь
Ощущая себя невесомой частицей астрала;
Клумбы пёстрых актиний, сады разноцветных кораллов...
Под тобою скользит незнакомый подводный Париж.

Для придонных народов ты нынче - почти в небесах:
Старый краб простирает к тебе свои мощные клешни;
Забывается вкус спелых яблок и запах черешни;
Есть лишь жидкая горькая соль и её чудеса.

Стайка крохотных рыбок: волшебный подводный гарем,
Где у каждой красотки своё понимание счастья.
Тут ни зла, ни добра, тут безгрешны зубастые пасти.
Нет, какой там Париж? Под тобой проплывает Эдем!

Первобытный Эдем... Тут тебя не приветит Адам;
За грядою камней жутковатая тень барракуды;
Чуть поодаль безмолвная схватка акулы и спрута.
Ты стремишься на берег, и ужас летит по пятам.

Ты выходишь из волн, где акулы справляют свой пир;
Солнце радугой блещет на мокрых солёных ресницах.
До чего же приятно порою назад возвратиться
В этот полный любви и тепла одомашненный мир!

То ли аист сияющий сверток с небес принес;
То ли aнгел крыло вознес, голосуя "за",
Но и ныне, и присно я верю, что жизнь - всерьез,
В то, что радость - всерьёз и сбываются чудеса.

Появился ребенок, и словно зажегся свет,
Сердце ярким фонариком счастья горит внутри...
И как будто бы нет безнадежных унылых лет,
И как будто бы есть чем ответить на свет зари.

Появляются дети, и вдруг возникает смысл
В том, что раньше казалось полнейшею ерундой;
Словно радуги праздничный мост над тобой завис,
Добавляя энергии в схватке с любой бедой.

Да, забот привалило: дитя - что ни миг - каприз;
Но какое блаженство ловить этот нежный смех!
Сумрак - словно за ноги хватает и тянет вниз,
Но сияние счастья упорно возносит вверх.

А девчушка растет травой, расцветая в срок;
Я, наверно, не лучшею мамою ей была,
Я долбила, как дятел, пытаясь вдолбить урок,
Я пытаюсь учить, как добро отличить от зла.

А она как не слышит, учи ее, не учи;
Ей бы все танцевать, не в моих облаках паря...
Я в копилку любви собираю ее лучи,
И отчаянно верю, что эта любовь - не зря.

Пусть к полуночи стрелки на звездных моих часах,
Если колос поник, то, наверное, время жать.
Но и ныне, и присно сияние в небесах,
И покуда мне есть чем жить,
Для кого дышать...

- А сейчас я хочу прочесть вам замечательное сочинение Инны Левбeрг - произнесла Антонина и Инна изумлённо подняла голову. Отношения с классной у неё не заладились с самого начала, и похвалы в свой адрес она никак не ожидала.
Накануне они писали сочинение в виде статьи в газету. Перед этим, Антонина, как водится, прочитала две статьи-образца: одну о работе на какой-то ферме, вторую - об охране леса, и почти все Иннины одноклассники описывали коров или браконьеров. Но Инна, ударилась в отсебятину: настрочила о пионерской работе своего отряда, то бишь, об отсутствии этой работы. Сдав тетрадь, она тут же о ней забыла; но русачке, как на грех, тема показалась злободневной. Прочитав вслух Иннин шедевр, она час тиранила класс нотациями и распределяла нагрузки, а Инна, естественно, вышла во всём виноватой.

Инну записали в звено тимуровцев. Какая-то мамаша из райкомовских бонз, снабдила Антонину списком будущих подопечных, и Бубин, их звеньевой, после уроков собрал у школы свою жалкую команду: трёх щуплых девчонок.
-У-у-у, Левбeргша, вечно выпендришься! - процедил он со злостью, пихнув Инну портфелем, - Пили теперь из-за тебя! Пойдём через пустырь - так быстрее!
И он решительно зашагал к белеющим вдали новостройкам. Девочки гуськом поплелись за ним.
"Чёрт меня дёрнул писать эту дурацкую статью, - обречённо думала Инна, загребая снег промокшими сапогами, - Что ветеранам может понадобиться? Стирать, готовить? Хорошо, если только за хлебом сгонять..." Ее, неумеху и белоручку предстоящие трудовые подвиги пугали.

Но в по первому адресу подвиги не понадобились: дверь открыла старушка-божий одуванчик, и тут же начала тыкать в Бубина пачкой пожелтевших газет, не внемля уверениям, что бумага не нужна, а ей просто хотят помочь. Вышедшая на шум дочь бабушки лишь засмеялась: "Ну что вы, ребятки! У нас полон дом своих помощников: и дети, и внуки", и отсыпала им целую пригоршню шоколадных конфет.
-Левбергша, топай вперёд! - приказал повеселевший Бубин, подходя к двери на три этажа ниже, - У тебя физиономия посмазливее! Авось ещё конфет дадут!
Но на трель звонка никто не отозвался, и ребята перешли в следующее парадное.

- Мы-тимуровцы! - затараторила Инна, глядя в слезящиеся глаза очередной дряхлой бабушки, - Мы пришли Вам помочь. Мы можем и за хлебом сбегать, и пол помыть...
Лицо старушки на минуту застыло, потом странно исказилось; закрыв его руками, она, тихо всхлипывая, пошкандебала вглубь квартиры.
- Ну что ты, Манечка, - зашамкал оттуда старческий мужской голос, - Не плачь, я прогоню их сейчас!
В проёме дверей возник ветхий старичок с непременной пачкой газет в руках.
- Идите, детки, идите себе! - замахал он руками на Бубина, бросив пачку к его ногам, - Не нужно за хлебом! Я сам, если что, принесу. У нас с Манечкой сынок погиб в войну, Коленька наш... Манечка с тех пор детей видеть не может! Как завидит мальчика, - плакать начинает... Сколько раз я уже просил, чтоб вы к нам не ходили, а вы всё ходите! Хоть плакат на дверях вешай!

Старичок скрылся в своей квартире, а растерявшийся Бубин, подхватив ненужную ему макулатуру, повёл свою команду на пару этажей вниз.
На сей раз Буб позвонил сам, и правильно сделал: дверь открыл какой-то здоровенный мужчина в майке.
- Ты эт-ты к кому звонишь, шкет? - просипел он, обдав Бубина сивушным дыханием.
- Нам Евдокию Никитичну, - дрогнувшим голосом ответил мальчик, справившись с бумажкой, - мы пришли ей помочь: в магазин сбегать и...
- Па-а-амочь? - взревел бугай и, сжимая кулаки, пошёл на попятившихся детей, - Она, сука старая, опять на родного сына кляузу накатала? Я вам, сичас, сопляки, покажу помочь!
Дверь соседней квартиры слегка приоткрылась, и из-за неё высунулась голова в бигудях. Мгновенно оценив обстановку, женщина выскочила из-за дверей и заслонила перепуганных тимуровцев своим тщедушным телом.
- Ты чё, Степан, совсем очумел? - жёстко спросила она соседа, - Опять в кутузку захотел? Пионеров за макулатурой послали, ты чё на них прёшь?
- Я тя, стервь! - заревел бугай, - Я тя - в клочья щас!
Под чёрной от татуировок кожей предплечий громилы покатились крутые бугры мышц, но женщина лишь презрительно улыбнулась.
-Ага, в клочья, - спокойно произнесла она, - Вышку захотел? Шёл бы ты, Стёпа, домой, пока милиция не приехала!
Бугай минуту постоял, покачиваясь, потом развернулся и скрылся у себя, оглушительно хлопнув дверью.

Женщина обернулась к пионерам:
- Вам старую бумагу вынести?
- Не, м-мы - т-т-тимуровцы. Мы эт-той, Евд-докии Никит-тичне, п-помочь п-пришли, - пролепетал Бубин.
- Поможешь ей теперь, как же! - горестно вздохнула женщина - погодите, я вас провожу.
Заскочив к себе за курткой, она пошла за детьми по лестнице, бормоча под нос:
- Вырастила Дуся сына себе на голову... Он, подонок, пенсию пропивает и держит мать впроголодь. А учителя вообще сбрендили: посылают несмышлёнышей Бог весть к кому. Мало ли кого встретишь... Идите, дети, домой!

Кто-то из родителей тимуровцев пошёл в школу со скандалом; тимуровское движение на этом заглохло, и Антонина невзлюбила Инну ещё больше.

В небе облака - барашками,
Рельсы - как прямая линия...
Паровозик из Ромашкова
Нас увозит в утро синее.

Проплывают мимо здания,
Проплывают мимо просеки...
Даже слово "расписание"-
Не закон для паровозика.

Рельсы - как прямая линия,
А его маршрут - с извивами.
Просто трели соловьиные
Кажутся ему красивыми.

Он всегда отыщет новое,
Непревиденное... Надо же!
Даже граждане суровые
Дружно собирают ландыши.

Назови его дурашкою,
Он дурашка, не обидется.
Взбудораженные тряскою
Сказки рвутся из чернильницы.

Паровозик из Ромашкова:
Ландыши, закаты, что еще?
Шар земной цветасто-ласковый
Дарит нам свои сокровища.

Мы со старыми да с малыми
День деньской играем в фантики,
А над рельсами и шпалами
Реет вечный дух романтики.

Я вас сочинила, придумала... Я Вас люблю...
Да, Вы - не такой, но ведь я Вас вовек не увижу.
Поэтому можно раскованной, дерзкой, бесстыжей
Легко балансировать в шутках почти на краю.

Да, я понимаю, что все эти страсти -- игра,
Что все - понарошку, влюбленность, увы - не надолго.
Что я это чувство слепила из старых осколков.
Забава стара, нo и я, если честно, стара.

Что прошлое с будущим? Их уже не изменить,
Есть вечность и вечность, и мы виртуальные- между,
И пенится радость, и нежно мерцают надежды,
И золотом блещет моя путеводная нить.

Есть вечность и вечность, но чувства - основа основ.
Над пропастью вечности - тонкая нить - эсэмэски,
И я, как принцесса на полуистёршейся фреске,
Плету свою пряжу метафор и красочных снов.

Вы - тонкий ценитель, и Вам угодить нелегко:
Тут вспыхнет улыбка, там гнeвно нахмурятся брови.
Ужо эти женщины с приторной вечной любовью -
Почти акробатки в словесном нарядном трико!

В ответном письме между строчек звучит "Отвяжись!"
Мы вновь далеки, будто Днепр и река Ориноко...
Мне больно и горько, но все-таки не одиноко.
И жизнь продолжается, боль и любовь- это жизнь.

Где месяц долькою висит.
Прохлада заливает степь.
Дышать и двигаться просторней.

© Copyright: Светлана Трихина, 2021
Свидетельство о публикации №121070806794

Дышать и двигаться просторней:
Хоть джигу учиняй, хоть твист...
Но тут приперся пародист...
И кто его, зануды вздорней?!
Он вроде бы одет и сыт,
И что ему, придурку, надо,
Где заливает степь прохладa,
И месяц долькою висит?

Закатный неба апельсин
Почищен к ночи от кожурки.
Жара была сегодня жуткой,
Где месяц долькою висит.

Прохлада заливает степь.
Дышать и двигаться просторней.
Лишь коростель нарывно стонет
Не в силах петь.

© Copyright: Светлана Трихина, 2021
Свидетельство о публикации №121070806794

Закатный неба апельсин
Почищен к ночи от кожурки.
Со мной играет муза в жмурки
А в голове гудит хамсин.

Но я не сдамся, я - пиит!
Созвучья хлынут мощным селем!
Но муза вредная скрипит,
Вернее стонет коростелем.

Интересно взглянуть, как работают ассоциации.
Вот, к примеру, в задании: спички, потом - холодильник.
Поначалу тоскуешь в почти безнадежной прострации,
Но потом - словно щелкнуло: где-то включили рубильник.

Возникает герой: он влюблен, он - начитан и молод.
Возникает красавица - гордая, как королева;
Но ему наплевать, что в душе ее сумрак и холод.
Он не смотрит направо, он взгляда не бросит налево.

Он готов будто спичка сгореть в жарком мареве страсти,
Но в душе-холодильнике спичка за спичкой погаснут;
Ведь любовь не приходит на зов; наши чувства - как "здрасте"...
Автор плачет стихами, стихи высоки и прекрасны.

В сердце автора тлеет как боль, как тоска из былого,
Неизбывная страсть к незабвенной не сдавшейся даме.
Автор строчку закончит и выдохнет мрачно "готово".
И смиренно подумает: "Судьи... Их сердце - не камень..."

Тоже рвешься в поэты?
Не выйдет!
Нетушки!
Тот, кто поэт, он не в прошлом!
Он - в настоящем!
Ты же
Пишешь стихи,
Как писали дедушки,
Как гимназисты писали,
Бродя по чащам!
Эти эпитеты публике были розданы
Лет пятьдесят назад,
Или, может, двести...
Мысли поэта свежи,
Как крахмальные простыни,
Время не спит,
И поэт
Не стоит на месте.
Все настоящие чувства
Ломают рамки;
Не разберешься -
Комедия или драма.
Ты же
Упорно пытаешься выйти в "дамки",
Но остаешься
Занудливой классной дамой...
Подлинность - главное!
Брось сочиненье сказок!
Стих засияет:
И форма его,
И суть его!

Только откуда набраться мне ярких красок,
Если я - классная дама,
А жизнь - занудлива?!

Это - музыка жизни, которая вечно длится:
Беспокойные воды во мраке питают корни;
Липкий сок поднимается;
В кронах лучи - как спицы
Золотистого света;
И птицы поют задорно,
И любые тревоги смешны в этом звонком гаме,
Это - лето, которому нет ни конца ни краю...

Но когда-то и лето уходит, и листья вянут,
Птицы вяло щебечут, на сердце - холодный камень...

Как я страстно любила, теперь и припомнить странно.

Где же музыка жизни, которая не умирает?

На занавеске - хрупкий мотылек.
За занавеской - двор, дома и крыши.
Что мотылек? Пустяк, штришок, намек,
А кажется, что вся картинка дышит.
Порой легка рука, строга строка,
Но что твои старанья и усилья
Без словно с неба павшего штриха,
Без невесомых, чуть дрожащих крыльев?

Айван на встречу не пришёл. Его таки сожрали вуоки.

Вуоки - зверюги с планеты Си звезды Беты Центавра; глаза у них алые, а клыки с ладонь величиной. Мы все огорчились, но не слишком. Во-первых, старина Айван - зануда, и самое захватывающие приключение в его исполнении звучит тоскливее, чем инструкция управления звездолётом. Во-вторых, свято место пусто не бывает: наша компания тут же пополнится новичком, который по традиции угостит нас трофейным обедом. Неизвестно, откуда он прибудет, а экзотическое угощение - это хоть какое-то разнообразие. А в третьих... Все мы когда-то не придём на встречу... Думать об этом - жутковато, и мы стараемся поскорее забыть о не пришедших, просто из чувства самосохранения.

Каждый хоб - последнее пристанище в старости: смерть - ожидаемая гостья, но в нашем хобе уход мгновенный и безболезненный. Вдобавок есть шанс умереть, занимаясь любимым делом. Я хорошо подумал, выбирая крышу на оставшиеся мне после работы годы. Как-никак, пашешь с юных лет, скопидомничаешь, перебираешь проспекты: выбор правильного хоба - самый важный выбор в жизни. Выберешь роскошный и дорогой - сбережения растают быстрей, чем здоровье, и слова "преждевременный уход" перестанут быть метафорой. Пойдешь в затрапезный, дешёвый, - помрёшь от тоски и скуки задолго до того, как истечёт твой срок, оставив кровные монеты паршивому хобу. Наш - золотая серединка.

Поначалу, хоб кажется раем, а срок пребывания в нём - огромным. Время уходит самым приятным для твоей души образом; хоб - от слова хобби, а мое хобби - охота. Охота охоте - рознь, но у каждого постояльца все условия для выбора дичи и географии. Пусть наши комнатки-крохотульки обставлены по-спартански, но у каждого есть своя кабина ноль-пространственного портала. Набираешь на клавиатуре название животного и планеты, укладываешься в серебряную люльку и отчаливаешь в своё прекрасное далёко. Новички обычно шастают кто-куда: глаза разбегаются и шалеешь от доступности немыслимых приключений. Когда прибываешь на незнакомую планету, появляется необычная лёгкость во всем теле: ничего не болит, и старые кости - как молодые. Вдобавок, тебя поджидает успех в борьбе с самыми злобными жуткими тварями, на которых и взглянуть боязно. Но рассказывать о победе над ними приятно, а наши сборища с байками о пережитых приключениях - непременная часть программы дня. Постепенно каждый из охотников находит себе любимую дичь, за которой гоняется с изматывающим собеседников постоянством, и рассказы приобретают назойливость заученной наизусть мантры. Коллеги предпочитают ужастики наяву с потоками крови и адреналина, разбавляющим однообразие; а я охочусь на аол.

Аолы - это пичуги с планеты Тиики; их ловят ради пуха, шаль из которого стоит, как десяток лет в дорогом хобе. Аолы пугливы и увёртливы; убивать их бессмысленно - они тут же тускнеют. Но когда птички чистят пёрышки и роняют свой пух на поддон клетки, он сохраняет окрас и драгоценные свойства. Пейзаж Тиики соткан из радужной дышащей светотени: сплошные цветы и листья, а воздух сладок и опьяняющ. Горе тому, кто напьётся им вдоволь: бродить ему неприкаянной тенью, позабывшей обо всём земном, да распевать весёлые песенки до полного истощения.

На Тиики я никогда не выхожу из вездехода без маски, но и от радужных переливов и промельков голова кружится настолько, что забываешь, зачем ты сюда приехал. Стоишь, охваченный восторгом, впитывая немыслимую красотищу, и дела нет до пичуг. Благо, инстинкт охотника - в крови: стоит услышать шелест шелковистых крылышек, бьёшь на звук струёй усыпляющего газа. Но и в вечном шорохе и щебетании - шелест крылышек теряется; чаще поднимаешь с почвы сбитые лепестки и веточки с разноцветными листьями, чем пернатую драгоценность.

Тиики я открыл для себя задолго до переезда в хоб, и в свободные от работы дни там охотился. Заряд газа - недёшев, но я был удачлив. Выручка от продажи птиц покрывала расходы на оборудование и на перелеты. И сбережения эти вылазки пополняли вполне весомо. Откуда бы иначе деньги на достойный хоб? Ну да главное - удовольствие! Я летаю лишь на Тиики, но коллеги мои рассказы считают самыми занудливыми: красоту словами не передашь, а байки придумывать я не горазд. Нынче они тоже разве что не заснули...

В общем, скомкал я рассказ покороче и вернулся в свою комнату, снаряжать себя к очередной охоте. Нацепил бластер с усыпляющим газом, шагнул было к серебряной люльке, и тут этот заветный незабываемый шелест у окна...

На моей ладони - спящий мотылёк с размашистыми цветастыми крыльями, на моих щеках - слезы. Реакции охотника работают на автомате: бедная бабочка не успела понять, что стала дичью. Нет, не аолой, но последней настоящей дичью в моей жизни. Я же не дитя, я всё понимаю. Перелёт в ноль-пространстве слишком дорог, чтобы всерьёз в него верить; раны зарастают мгновенно, прилив силы на охоте ничем не объяснить, да и трофеи не выглядят свежими. Зубу дракона, которым хвастал нынче Пит, лет 10, не меньше. Старички хотят поохотиться напоследок, и на помощь приходит гипнотический сон. Всё, как по-настоящему, плюс вернувшаяся на время молодость. А бабочка... Я аккуратно кладу её на подоконник. У неё, в отличие от меня ещё есть шанс проснуться.

Моя звезда, наверно, - Альтаир,
Твоя звезда - блистательная Вега.
В апрельском воздухе теплынь и нега
А небеса - ворота в звездный мир.

Не хочешь Вегу? Забирай вон ту!
Есть яркие и крупные - на выбор!
Созвездия, как медленные рыбы,
Плывут от нас куда-то в темноту.

Их океан несет или ручей?
Какие страхи дремлют в черных дырах?
Мне все же жаль беднягу Альтаира:
Он с Вегой не сольет своих лучей.

Жизнь звезд нам кажется прекрасным сном,
Ты счастлив? Правда, счастлив? Не спугнуть бы...
Мы к звездам примеряем наши судьбы
И простодушно грезим о земном.

Мы редко встречаем аистов: мы дети большого города.
Огромные небоскребы - не место для их гнездовья.
Но чёрное одиночество страшнее чумы и голода.
Не хочется одиночества. Побольше бы встреч с любовью!

И я заклинаю аиста: побудь у меня пожалуйста!
Тяну к нему на ладони кусочки сухого хлеба,
Со страхом гляжу на крылья: я знаю, они - размашисты!
Они унесут мое счастье куда-то обратно в небо!

А небо - кроваво-алое, особенно на закате!
А дочь моя так неопытна! И старость моя все ближе...
И я заклинаю аиста: пожалуйста, Бога ради!
Оставь хоть немножко счастья под нашей непрочной крышей!

Воздушная среда блистательно чиста
Над водною средой зыбучей и текучей.
А ты - за горизонт, как бы за край холста,
А ты - опять туда, где ждёт счастливый случай.

В сияющую даль, в блаженный непокой,
Вся жизнь в сравнении с ним - обрывок ленты куцей,
Хоть знаешь, до него рукой или ногой
И алчущей душой вовек не дотянуться.

Что страх морских сирен? Ведь им не заглушить
Поющую в душе безумную Сирену;
Лететь за горизонт для сердца значит - жить,
Стремленья высоки, желанья - дерзновенны,

Недостижима синь, непостижим размах,
К тебе не раз, не два с небес сошла удача...
Как ни желанно то, что у тебя в руках
А то, что впереди заманчивей и ярче.

А ты, словно кулик за пенною волной,
Забыв былую страсть, забыв свой дом и пашню,
Жизнь обменяв на блик, оставив за спиной
Тот дивный горизонт, который стал вчерашним.

                                                        Спит земля в сиянье голубом…
                                                        М. Лермонтов
                                                        И неотвратим конец пути
                                                        Б. Пастернак

"Спит земля в сиянье голубом…"
На краю вселенной, в захолустье
Повторяет эту строчку с грустью.
Старый клоун Бим, а может, Бом.

Клоуны,- они всегда грустят,
Если их застанешь вне арены,
Потому что, если откровенно,
Клоунада - вечно невпопад.

Это лишь вначале, как в кино,
Но сказав про все смешно и хлестко,
Хочется, забыв навек про блестки,
Говорить о том, что не смешно..

Смертного бессмертное влечет,
Сердце тянется к высокой тайне,
И прекрасное всегда печально,
И лиричных слов - наперечет.

На тебя накатывают годы,
Как об этом, милый, не шути.
И неотвратим конец пути,
Что отнюдь не повод к анекдоту...

Дрожит, качаясь, чашечка цветка,
Гудит пчела, что ноша нелегка,
Пыльца на ней, как детская присыпка.
А тот, кто создал всё и всё учёл,
Глядит на нас, на солнце и на пчёл
С одной и той же ласковой улыбкой.

С дотошностью покорно-муравьиной
Все делает, чтоб стать такой, как все.
Ей, лёгкой, длинноногой стрекозе,
Казалось бы, парить в безмерной сини!
Я требую, она в ответ - "Не требуй!"
Быть может, у нее другое небо?

Задерну штору - солнце бьет в глаза.
Со шторы - моль - хана моей одежде!
Мне так тоскливо... Все не то, что прежде.
Знать, не по мне кроили небеса.
Бесцветная, как моль, лелею сплин...
Чего-то жду... Не жизнь, - а нафталин.

Другого просто не дано:
Былая жизнь, былая эра.
Три радости пенсионера:
Кино, вино и домино.

Жизнь уплывала в суете;
Они пахали за спасибо,
И если видели Карибы,
То на экране, в темноте.

И где-то в памяти со дна
Всплывал роман в Бахчисарае,
Ведь молодость подобна раю,
С горчащим привкусом вина...

Теперь другие старики,
У них другие горизонты;
Им в домино стучать для понта-
И то, наверно, не с руки.

Вокруг дельфины и закат;
Их в даль везет огромный лайнер,
Но старость все равно печальна,
И ей, увы, никто не рад...

И снова туда, где море огней,
И рокот стального века...
А в наших широтах куда синей
Далекое небо в реках.

В провинции ритм у всего иной:
Его диктует погода;
И будто волна за речной волной
Неспешно катятся годы.

Вне времени заросли камыша
И сонный раствор покоя...
И лишь человеческая душа
Позарится на другое.

На фоне немыслимых скоростей,
Под сполохами рекламы,
Ей кажется ярким накал страстей
Чужой театральной драмы.

Ей мнится, что вечно гудит весна,
Всесильная, как цунами...
Но как ни заманчиво царство сна,
А сны остаются снами.

Ей скоро последний зубрить урок,
(Другие она забудет),
Что жизнь быстротечна, и близок срок,
А счастья уже не будет...

Оля, здравствуйте! Как Вы? Здоровы ли? Те же ли планы?
Как идут переводы? А вирус - по прежнему, грозен?
Над бульварами Киева свечи затеплят каштаны,
А у нас что весна, что зима, что глубокая осень.

Как там в доме ученых? Порхают ли прежние Музы?
А поэты, как раньше, витают в рифмованных нетях?
Будто чья-то рука для чего-то разрезала бусы,
И рассыпались бусинки-люди по нашей планете.

Я друзей наших помню, но встретив, боюсь не узнаю:
Изменились, - и лица - другие, и жесты - другие.
Все течет, все меняется; жизнь, она всюду иная:
Что у Вас, что у нас. Только память живет ностальгией.

Ностальгия - лишь слово. Она мне не очень знакома;
Я привыкла к горам, океану и их не покину.
Все же письма от Вас - будто вести из бывшего дома.
Мне без них одиноко... Пишите почаще. Марина

Я не выбрасывала игрушки: ни свои, ни дочкины. Рука не поднималась. Эти плюшевые и резиновые существа - как живые; у каждого свой характер, свое выражение лица, своя улыбка, пусть это даже вышитая дугой ниточка на плюшевой морде. И потом, каждая из этих кукол хранит память о тепле нежных ручек моего подросшего божества, о ее детском лепете, о ее к ним симпатии или даже любви. Как их выбрасишь? Кукол много, они улыбаются мне со спинки дивана и со шкафов, но мне это не мешает: я к ним привыкла.
А муж злится. Квартира захламлена; игрушки давно никому не нужны. Если когда-то появятся внуки, купим новые. А эти пора в мешок - и в мусорник. Муж мой лишен сентиментальности и стал раздражителен. Возраст. Ноги, руки по утрам сгибаются с трудом, спина ноет, силы куда-то ушли.
С возрастом и я сдала, и все чаще подумываю о том, чье имя не произносят. Кто Он? Увижу ли я Его после смерти? Или смерть - это мусорный ящик? А что, если у него - характер и повадки моего мужа?

Кукла была очень красивой. Огромные синие глаза, золотые волосы, светлая радостная улыбка. И шелковое платье на ней - принцессе впору. Но капризной трехлетке кукла не нравилась. Девочка упорно отталкивала нарядную игрушку, и никакие мамины уговоры не помогали. Наконец-то малышка, взяла игрушку в руки и тут же швырнула ее в грязь, да еще ногой ударила.
Какая-то старуха начала ее отчитывать, мол, кукла живая, она - твоя дочка, и нельзя с ней так. Ей же больно! А если бы тебя твоя мамочка бросила на землю?
Девочка, набычась, слушала, потом горько разрыдалась.
Обескураженная мать положила куклу в коляску и подхватив зареванное сокровище на руки, пошла из парка домой.
А в груди девочки бушевала буря. Да, кукла - живая. Для детей все куклы - живые. И ее единственная, самая любимая в мире мамочка любит эту незнакомку не меньше, чем свою дочку: она отдала противной чужачке коляску, а на дочку сердится. Мама даже не защитила дочь от злой старухи... Как тут не умереть от любви и горя?

Так вот он какой: бесшабашный бурлящий запад,
По ленте фривэя машины - сплошной рекой...
Мне в детстве хотелось потрогать его, полапать,
Пройти по отвесным тропам своей ногой.

Теперь мои ноги шипя омывает Тихий,
Который всегда велик, никогда не тих.
А я - бесталанна и в каждой строфе - пиррихий,
Но как же все это мне хочется всунуть в стих!

Над каждым холмом вечной синью застыло время,
Для времени мы, - как ракушки в слоях песка:
Какое индейское тут кочевало племя?
Каких бледнолицых пригнала сюда тоска?

Чем эти просторы манили к себе скитальцев?
Мерещилось им Эльдорадо? Святой грааль?
Чужое наречье; совсем не такие танцы,
Свое понимание жизни, своя мораль.

О первопроходцах забыли. Их песни спели
Под жёлтой травой перепутаны их следы.
Их правнуки хрупкие млеют под стон свирели
И к стейку застенчиво просят стакан воды.

Да, все Томы Сойеры нынче сидят в конторах,
А Томы из хижин на белых наводят страх,
И все же: какое небо! Какие горы!
Какая безумная удаль! Какой размах!

И я поднимаюсь к небу поверх ущелья,
В трезвоне цикад может радость, а может грусть,
И город внизу - серо-дымчатой акварелью,
И ноги скользят, и чуть боязно, что сорвусь.

Молчит мой айфон, не слыхать, как гудят машины;
Я в сказочном мире: бессилен любой хайтек.
И чудится мне, что на этой крутой вершине
Шагнет из лазури оранжевый человек.

Он будет в роскошном уборе из пышных перьев,
И все, что положено: стрелы и гибкий лук...
И я попрошу: "Расскажи мне легенды прерий,
Которые в сердце своем хранил Чингачгук!

Поведай историю древних своих урочищ!
Каким вы богам молились, о чем клялись?"
Но он мне ответит: "Малышка, чего ты хочешь?
Дай доллар на виски и топай тихонько вниз!"...