Этот рассказ я брался написать трижды, и всякий раз оставлял, так и не завершив. Чувствовал, что не хватает чего-то важного в нём, ощущения того духа, что живёт во всех поколениях русского солдата. Около года назад, в две тысячи двадцать третьем, встретил на улице молодого парня в полевой форме. Наград на ней не было, но были две нашивки за ранения: красная и жёлтая, и тогда я понял для себя, что просто обязан закончить этот рассказ, ради таких ребят.

С Александром Владимировичем я познакомился через его жену, преподававшую в школе английский язык моему сыну в девяностые. Хорохорится, хотя вижу, что тяжело ему ходить. На парадном пиджаке целый «иконостас» наград. По ленточке вслух назвал, узнав, «За оборону Одессы», «За отвагу».
- Разбираешься? – С доброй улыбкой отозвался ветеран.
- Немного.
- А сам служил?
- Конечно!
- А по какой специальности?
- Стрелок.
- Ворошиловский?
- Ну, да – смущаясь, отвечаю ему.
- Знаешь, а я ведь тоже, снайпером войну встретил! Под Измаилом. Год уже отслужил к тому времени, в полковой разведке был.
Пока Александр Владимирович одевался в парадное, он рассказывал мне про то, как воевал. Про оборону Одессы, про отступление по Украине, про то, как его вместе с другими разведчиками, обученными прыжкам с парашютом, отозвали с фронта в глубокий тыл. Как они высадились под Наро-Фоминском неудачным десантом.
- Я читал книгу. Виктор Тельпугов написал. «Парашютисты» называется.
- Витька! Вот баламут! Выжил, значит! Ты особо не верь – он всегда был мастер приврать! А что там написал?
- Про то, как десант в метель и ветер снесло вместо немецкого тыла прямо на их позиции и треть его расстреляли ещё в воздухе.
- Я же говорю, что, врёт – с горестным вздохом подытожил фронтовик. Нас всего горстка уцелела. До темна отстреливались, переползая, и у убитых патроны забирая, а ночью к своим пробились. Меня тогда в ногу и ранило. Так с палочкой и стал старшиной развед.роты, и хожу с ней с тех пор. Ну, ладно о грустном! Праздник же! Девятое мая, как-никак! Я готов! Поехали?
При нём, во всём праздничном, я почувствовал себя неловко в джинсах и клетчатой рубахе, и потому предложил заскочить ко мне, чтобы тоже, переодеться.
Пока я прыгал в брючине, Александр Владимирович, как некогда я сам его, с любопытством изучал мой парадный китель со значками.
- А что китель не оденешь!
- Мал он мне стал.
Я вышел к гостю. Лицо его было серьёзным.
- Что это такое! – он держал на ладони пару моих жёлтых нашивок – почему не на кителе!
- Ну, в наше время не принято… - замямлил я. Не хотел я выворачиваться душой про то, шипевшее нам в олимпийском восьмидесятом в след: «Мы вас туда не посылали», про то, как самому было стыдно тогда вернуться живым, в отличие от друзей.
- Отставить! Рядовой, перед тобой старшина роты! Ты что, присягу только на время службы принимал! Изволь отвечать по уставу, старшему по званию! Понятно излагаю?
- Так точно, товарищ старшина!
- Твоя? – он взял с полки мою армейскую пилотку и отвернул её сбоку. Увидел аккуратно намотанные нитки на двух иголках, белую и чёрную.
- Ну, хоть здесь у тебя нет бардака! – уже мягче констатировал гость, и тотчас последовал новый приказ:
- Примётывай к рубашке, помнишь как?
- С правой стороны, на два пальца выше клапана кармана, посередине.
- Умничка, всегда бы так!
- Неловко, вроде как примазываюсь к празднику, к ветеранам.
- Что!? – это прозвучало столь грозно, что я моча начал распутывать нитку.
- За что получил?
- Первое - осколочное в спину. Позвонок склеивали. Второе ещё глупей: после боя поднялся, и когда спиной повернулся, мной же недобитый, раненый басмач очнулся, стрельнул и в ногу попал. Кровотечение остановили, но там такой климат, грязь, что воспаление пошло, ногу в госпитале еле спасли. А за нашивки вы зря меня ругали. Когда я из госпиталя выписался, старшина мне нашивки выдал и сказал, что выдать их он мне обязан, но чтобы я не вздумал их нашивать – наша страна ни с кем не воюет, и раненых не может иметь, что мы исполняли свой интернациональный долг, а не воевали.
Дядя Саша вздохнул:
- Ничего в этом мире не меняется! Как был бардак! Наградили?
Я усмехнулся, кивнув на нашивки.
- Ну, готово?
- Готово!
- Одевайся, а я тебя у машины подожду.
Он вышел из квартиры, а я глянул на себя в зеркало, в зелёной форменной рубашке с нашивками, и, аж в глазах от стыда чуть не потемнело!

По дороге к Поклонной горе Александр Владимирович старался меня ободрить, видя явное смущение:
- Вот, анекдот тебе расскажу солдатский, образца сорок первого года. Украина. Мать сына провожает на войну. Причитает, мол, где тебя, сынку теперь искать, куда писать! А сын отвечает ей: Та, нэ волнуйтесь, мамо, пишите зараз у плэн!

Подходим к нескольким фронтовикам, их пятеро. Дядю Сашу они издали узнали. Радостно приветствовали, обнимались с ним.
- Внук?
- Внук, только не родной!
- Ну, орёл парень! Что смущаешься, что побрякушек нет? Эх, дурашка, да если хочешь знать, мы, фронтовики, заслуги не по ним определяем, а по вот этим нашивкам. Вот ты – наш парень! Героический!
- Почему героический? – искренне удивился я.
- Лёнь, ты же у нас по полит.части, объясни бойцу, ликбез проведи – обратился говоривший к другому ветерану, заканчивающему разливать по стопочкам.
- Геройство, оно не в том, что ты сделал то, что должен, пусть и рискуя жизнью, на то ты и солдат. Но! Но надо иметь мужество, чтобы после тяжёлого ранения найти в себе силы и вернуться к своим боевым товарищам и не трястись от страха, о чём свидетельствует твоя вторая нашивка. Не сдрейфил.
- Ну, Егор, командуй, ты у нас, теперь, старший по званию. Товарищ гвардии лейтенант, принимайте командование полком на себя!
От этих слов у меня ком к горлу подкатил, и навернулись слёзы. Скольких же они потеряли за эти годы, но остаются и вшестером – полком!
Молча выпили.
- Тебя тоже, Александром кличут?
Я только кивнул в ответ.
- Терял друзей в бою?
Снова кивнул.
- Ты не тушуйся! Эти слёзы не стыдные.
- Что ты к парню пристал! Давай, по второй накатим!
Вскоре водка сделала своё дело, и я отмяк.
Фронтовики с уважением отнеслись к моей армейской специальности.
- В разведке был?
- Нет, в секрете боевого охранения.
- Понятно, смертник.
- Ну, да, нас в учебке, за глаза, так и называли.
- А правда, что ваш брат держит последний патрон для себя, чтобы смерть не была мучительной в плену?
Я залез в нагрудный карман и показал на раскрытой ладони свой смертный патрон.
Фронтовики передавали патрон из рук в руки. Молча смотрели на него, такой же, какими заряжались в ту войну трёхлинейки, и каких побывало в их руках тысячами.
- Я же говорил, что геройский внук у тебя!
А после мы ещё отмечали, пели песни военных лет. Я чувствовал то, что они мне стали как родные, будто сто лет их знаю, но, что гораздо важнее, что я - свой для этих героических людей, не смотря на разницу в возрасте, в нашем солдатском братстве.
Стемнело, и был салют, и возвращение домой. Прощались мы с дядей Сашей с объятьями.

В прошлом году, в Кондрово, выйдя из машины на парковке, собираясь идти в магазин «Фикс прайс», я увидел его, парня в полевой форме, с двумя нашивками за ранения, поднимающегося по улице от храма. Я надел зелёную, воинскую, давно выгоревшую кепку, и когда он поравнялся, отдал ему воинскую честь.
Парень смутился, автоматически поприветствовав и меня.
- Зачем! Неловко как-то!
- Затем, что ты – герой, по градации воевавших.
- Как это?
- У меня самого две жёлтых. На Поклонной горе, в Москве, лет тридцать назад, один фронтовик мне объяснил: тот, кто после ранения нашёл в себе мужество и вновь вернулся воевать – герой. Ты и есть герой – даже получив второе ранение, не скинул форму, вернулся к своим боевым братьям. Это не я сказал, это сказал фронтовик, а я только доношу до тебя то, как думали наши воевавшие деды, и что эти нашивки ими ценились выше медалей.
- Спасибо! - чуть дрогнувшим голосом отозвался парень.
Мы пожали друг другу на прощание руки, и он продолжил свой путь, а я – свой, но уже с ощущением того, что сделал некое важное дело, словно передал эстафету от русского солдата прошлых времён - нынешним.
Маковцы. Ноябрь 2024г.

Повседневной речкой
Черо-белых дел
Унесло далече
Радостей предел.
Не крути колечко –
Волос цветом в мел.
Вдовому местечко
Ангел приглядел.
Памятью, конечно,
И – силён, и - смел,
Ты к любимой, в вечность,
Сам, не раз хотел!
Догорела свечка.
Берег заалел.
Полетел далече,
В радости предел.
16.10.2024.

Сострадание.
Я женился в пору Афганской войны, летом 1984-го. Сам я, до этого, уже успел там пулю словить. Про Афганский синдром ещё не слышали. Я был молодой, вспыльчивый, и, на кануне свадьбы, разругался с начальством. Закончилось тем, что отпуск мне не дали, и жена в свадебную поездку по Прибалтике и Белоруссии на туристическом поезде, отправилась вместо меня с подругой.
Последние сутки турне группа проводила в Бресте. Подруга с утра пораньше поехала к родным, живущим в этом городе, а моя молодая жена отправилась с группой на завтрак. Только начинавшийся день уже нёс заряд жары и обещал сделаться знойным, поэтому она решила одеть блузку из плотной ткани на голое тело. Не просвечивает, и ладно. Свободные от белья небольшие, упругие груди слегка сотрясались при ходьбе из стороны в сторону, и мужчин это словно гипнотизировало. Такой эффект, производимый на мужской пол, жену всегда забавлял и льстил ей. Она неизменно испытывала приятное ощущение от голодных взглядов. Под ними вершины холмиков, ласкаемые тканью блузки, возбуждённо напрягались до сладкой болезненности, топорща лёгкую одежду и порождая внизу живота жар желания. За десять дней поездки тело успело истосковаться по близости с мужем, но она знала, что уже послезавтра вновь окажется в объятиях любимого и это придавало сил терпеть. Спускаясь из своего номера в зал ресторана при гостинице, она отвлекала себя разглядыванием его богатого убранства, стремясь не позволить мысленным образам скорого любовного единения с мужем завладеть ею, чтобы после не страдать её оголодавшей плоти. Ещё вечером, по прибытии поезда в Брест, жену поразило почти полное отсутствие женщин в городе. В зале ресторана тоже, женщин можно было пересчитать по пальцам. Появление красивой девушки в зале мгновенно привлекло к ней внимание многих страждущих мужчин. Подобное внимание, даже при понимании того, отчего оно проистекает, приятно волнует любую женщину, волновало оно и мою жену. Начав завтракать, она всё больше расстраивалась тем, что группе предстоит хождение под солнцепёком, согласно озвученному плану экскурсовода, которого так не хотелось! Потому некоторые из туристов приняли то же решение, что и она – остаться в гостинице.
Вот и покинули последние экскурсанты их группы ресторан. Она неторопливо, без особого аппетита, заканчивала завтрак, когда за её столик подсел военный, майор. Она не сильно удивилась этому, успев ещё вчера понять демографическую особенность Бреста, потому с внутренней усмешкой восприняла его речь, наперёд зная то, о чём этот, явно одинокий мужчина, станет канючить. Начал он издали, вкрадчиво. Рассказал девушке о том, как она божественно красива, а во второй части осторожно намекнул на то, что она явно страдает от отсутствия рядом с ней достойного мужчины, и это всем бросается в глаза. Такое заявление удивило мою жену, даже не подозревавшую о том, что и мужчины, тоже, способны чувствовать в женщинах неутолённость их плотских желаний. Это вызвало в ней определённый интерес к майору, как к собеседнику, но интерес мгновенно угас, едва он попытался начать уговаривать её на близость. Жена, смеясь оригинальности подхода, отказывала, но майор был настойчив. Он пошёл в лобовую атаку, уверяя, что не бесплатно. Начал с обычной в те времена суммы, предлагаемой приличным по виду женщинам за ночь: четвертак, но интереса не обнаружил и озвучил сумму в полсотни, затем - сто, двести – повышал сумму майор. Жена лишь смущённо улыбалась от столь лестной оценки её, как женщины, которой не ожидала, становясь чуть краснее щеками. Поняв, что даже большими деньгами он ничего не добьётся, а двести рублей было больше, чем её месячная зарплата учителя, офицер встал на колени, поясняя, что просит не за себя, а за сына. Посыпались подробности: сам он - вдовец, привык и так, потому, главное для него – сын, за него и просит. Завтра отправка в войска, и молодой лейтенант, вместе с отцом, уедет в Афган. Главный аргумент – он боится того, что сын девственник может погибнуть не познав женщины. Внутри у неё шевельнулась жалость и появилось странное чувство словно бы вины перед тем парнем, неловкость какая-то за отказ.
Отчаявшись, офицер присел за стол и жестом подозвал официанта. Заказал коньяк. Он молчал, молчала и она. Завершив завтрак, жена, однако, не поднялась со своего места, не покинула ресторан, удерживаемая странным ощущением вроде как вины перед молодыми ребятами за их вполне возможный уход из жизни так и не познавшими радости соития с женщиной. Выпив принесённый коньяк, майор только вопрошающе, с надеждой, поглядывал на неё. Во взгляде его не было неискренности, только настоящая боль переживания за своего сына, которая непонятным образом, молчаливо укоряла её. И она, сама не ожидая того от себя, в порыве некоего душевного импульса, ответила: «Хорошо. Уговорил». Внутри что-то перевернулось. Сочувствие. Она дала согласие, не дать которого просто не смогла, ведь парень едет на войну, и вернётся ли? Насладится ли когда-нибудь тем, что она может ему дать сегодня!
Пылая лицом, ощущая неловкость, она поднялась, и офицер, под руку, неспешно повёл девушку через весь зал к лестнице в гостиничные номера. Она шла под сальными взглядами снисходительно и завистливо улыбающихся мужчин. Для чего подтянутый офицер ведёт в номера пылающую лицом девушку, было столь очевидным для всех видящих это, что она готова была провалиться сквозь землю. Она с ужасом понимала, за кого её принимают посетители, в легкомысленно надетой, минуя бельё, одежде. И сама она, внезапно, почувствовала себя ресторанной женщиной постыдного поведения, доступной для утех офицеров, о которых упоминалось в некогда прочитанных ею книгах о дореволюционной России. Всё это: стыд, невозможность отказать, страх перед утратой верности мужу, всё вместе вызывало в ней нервную дрожь и неподвластное, целиком захватившее её тело желание мужчины. Измученный долгим воздержанием, нестерпимо заныл низ, в ожидании скорой близости. Она поднималась с офицером по мраморной лестнице из ресторана в его гостиничный номер, как на Голгофу.
К моменту, когда они оказались в его номере, в голове вертелась всего одна мысль: скорее бы уже всё произошло! Майор открыл шампанское, икру, осетрину, и прочие вкусности, но она не притронулась, изнывая от затянувшегося ожидания главного, ради чего находится здесь. Хотелось заглушить в себе стыд того, что сама торопится поскорее сделать это, что предвкушая, перевозбуждена, что так легко готова принять даже совершенно неизвестного мужчину, только бы поскорее. Только бы поскорее и забыть! С видом решившегося человека, она выпила налитую майором для себя рюмку коньяка и затем, прямо из горлышка, почти ополовинила бутылку шампанского. Мужчина понимал её и старался не говорить лишнего, пока женщина не закосела, а после вышел, сказав, что через десять минут зайдёт его сын, и попросил её раздеться, встретив парня совершенно обнажённой.
Жена встретила парня лёжа голой на постели. Ей было хорошо, как любому пьяному. Скоро её заполнит мужская плоть и ей было хорошо, как спортсмену перед скорым финишем. Непродолжительное время она дарила своему будущему любовнику удовольствие созерцать ладное стройное тело. Парень был смущён, и не сразу начал робко раздеваться. Ей даже пришлось нарочно восхититься размерами мужского естества, чтобы молодой человек стал смелее и не комплексовал, хотя и был он в этом вполне зауряден, может, самую малость, его плоть превосходила мужнину. Если бы не опьянение, сама бы она не осмелилась взять в ладонь и направить парня в нужное место, прекращая собственную пытку ожиданием. А после он вошёл в ритм и довольно скоро овладел нехитрой наукой. Лейтенант был нежен с ней точно так же, как её муж, и, получая удовольствие от близости, она оправдывала себя тем, что почти нет никакой разницы в ощущениях с теми, что дарил ей супруг. Выдохся он довольно скоро, и, видя то, насколько женщина разгорячилась и готова продолжить дарить себя, молодой лейтенант, осмелев, попросил за своего отца. Сказать, что она легко согласилась только потому, что прониклась сочувствием к отправляющемуся на войну вдовцу, было бы неправдой. Да, это было, но, кроме того, она элементарно желала достичь разрядки и полного удовлетворения, ускользавшего от неё по неопытности партнёра. Единственным выходом для неё было: впустить отца после неумелого сына! И она отдалась и майору. Отец и сын дважды сменяли друг друга в постели, подарив женщине радость утоления сексуального голода. Она бездумно отдыхала. Ей, ещё не протрезвевшей, было хорошо. Мужчины о чём-то переговаривались, а затем поинтересовались, не хочет ли она продолжить ещё. Жене уже не хотелось, плоть насытилась ощущениями, но они так попросили за друга парня, тоже лейтенанта, что решила: что уж там, где двое, там и третий! Так и вышло, что веселье продолжилось в расширенном составе. Выпивали, отдыхали и вновь ложились. Её карусель в постели с тремя военными продлилась до утра.
Оказавшись в своём номере, приняла душ и завалилась спать. Даже на обед не пошла. Проходя по гостинице чтобы сесть в автобус, который привезёт их к поезду, снова взгляды встречных мужчин. Казалось, что она читает их мысли: понятно, почему такая походочка! Или: да, повезло кому-то! Капитально отымели! А она даже оправдания этим мыслям не могла в себе отыскать.
К её удивлению, она вновь увидела этих троих при посадке в поезд, в соседний вагон. Они её тоже, заметили и помахали рукой. Когда поезд набрал ход, вояки легко разыскали мою жену, стали звать в своё купе, похмелиться, чем вызвали в ней смущение и возбуждение одновременно, а у туристов из группы - косые взгляды. Во избежание сплетен, объяснила подруге, химозе, из её же школы, что встретила знакомых, и затем отправилась с ними. В купе её познакомили с третьим лейтенантом. От ужаса своего положения и осознания неизбежности близости со всеми четверыми мужчинами, её невольно накрыла волна сильнейшего желания.
Всё остальное время, до самой Вязьмы, она провела лёжа на нижней полке, или лёжа грудью на столике, сотрясаемая ритмичными толчками мужских тел в какой-то прострации, подкреплённой спиртным, не понимая того, где она и с кем, ощущая только сладость от проникновения сменяющих друг друга мужчин. Был сон урывками и снова мужчины. Иногда приходили и вовсе незнакомые военные, но она уже никому не противилась. Сколько их побывало с ней за эти десять часов, проведённые в чужом купе, она так и не узнала.
Вот и Москва. Утро. Она теперь жутко боялась того, что муж узнает или догадается, поэтому весь день, до его возвращения с работы, приводила себя в порядок, готовила вкусности. И всё равно, к моему приходу она выглядела нашкодившей кошкой. Прятала глаза. То, что лоно жены порядком распахано, я, естественно, почувствовал в первую же ночь по её возвращении. Под любовные движения, долго добивался признания в том, что она изменила. Затем добивался подробностей событий последних дней поездки, но жена упорствовала, лишь густо краснея, и выдавливала из себя по одной фразе. Новой ночью продолжил мучить прерываемыми ласками, пока не выпытал все подробности, которые и составили этот рассказ. Доведённая до слёз, жена попросила принести ей платочек из сумочки в прихожей. Ища его, расстегнул молнию и наткнулся, в боковом кармашке, на денежные купюры, сложенные пополам. Четвертаками и полусотненными – четыреста пятьдесят рублей. У меня аж в глазах потемнело от догадки, за что жене заплатили эти деньги. Вспышку злости и ощущение собственного и жены унижения вовремя пресёк и промолчал. Взяв себя в руки, рассудил, что если бы жена знала про эти деньги, то спрятала бы подальше, от греха, времени у неё на это было предостаточно. Значит, она не брала их, это они сами ей в сумку положили, из лучших побуждений. А как ещё, чем они могли выразить моей жене свою благодарность за подаренную им крупицу любви! Ничего не сказав про деньги, принёс платочек, а затем, со всей злостью и мощью, грубо реализовал своё право мужа, при этом заставляя рассказывать про её ощущения с ними. Оргазмы на любимую накатывали один за другим. Такое я видел впервые – биениями таза она меня буквально подбрасывала на себе! Утром жена сказала, что если я с ней разведусь, то она поймёт меня, и призналась в том, что она не только изменила мне в свадебном путешествии сразу с несколькими, но и испытала море такого острого наслаждения, которого со мной никогда не испытывала.
Я изнывал от ревности целый день, а после, решив, что всё забудется, убедив себя в том, что её взяли на жалость, вздохнул. Я вернулся живой со службы, а скольким ребятам не повезло с Афганом! В те годы я испытывал острые муки совести за то, что остался живым. Да, едущие на войну меня не просили поделиться женой, но если бы попросили? Смог бы я им отказать? Пришлось признаться себе в том, что не смог бы, и уступил бы им любимую на эти два дня, стыдливо откупаясь перед идущими на смерть женой за то, что вернулся живым. Да, раненым, но, живым же! Так смею ли я упрекать их в том, что парни оторвались с ней на полную катушку! Они же едут умирать!
Вечером вернулся с работы. Жена стыдилась глаза на меня поднять, остро переживая случившееся с ней. Молча поставила на стол тарелку с ужином и отвернулась к кухонной мойке. Мне даже жалко её стало. И тогда я, вздохнув, обнял её, и, поцеловав в шею, сказал, что это не было изменой, и прощать мне нечего. Сказал, что она лишь исполнила свой долг женщины перед едущими на войну, и я не корю её за это. Сказал и относительно того, что ей самой было сладостно заниматься этим с ними – это был дарованный свыше бонус за сострадание.
Была ли это измена жены, опьянённой фантастическим по обилию наслаждения секс марафоном, или исполнение морального долга русской женщиной? До сих пор однозначного ответа у меня нет, полагаю, что имело место и то, и другое. Сначала она не посмела отказать, а после, и сама, испытав несравненное блаженство, в состоянии эйфории, неосознанно преобразилась в неспособную мыслить жаждущую соитий самку, желающую самцов, и как можно больше.
Так или иначе, но мы пережили произошедшее, перевернув, в чём-то постыдную, страницу, не позволили случаю разрушить нашу семью, за что были награждены последующими десятилетиями искренней взаимной любви.
Кондрово. 2024г.

На скамейке двое и бутыль.
За спиной стоит из бронзы Пушкин.
Вечер тих. Осела в травах пыль.
С фабрики слыхать гудок «кукушки».
От души принявших, под сырок,
Потянуло в философский дискурс:
- Пушкин был - фигура! Не пенёк!
И в душе у каждого, как … вирус!
Уважаешь Пушкина?
- А то!
В школе дофига стихов учили!
- Не тряси ты старое пальто!
Он – не трали-вали, дили-дили!
Обороты речи сочинил,
Ввёл контент народный в легитимность.
Сам Вольтер, как бобик семенил
Там, где Пушкин шёл, его великость!
В когнитивный впала диссонанс
Масса элитарно живших перцев!
Зенки драть не став на Валь де Грас,
На душе отдраили все дверцы!
И орут: царя, гурьбой, свергай!
Сам читал, не до конца, понятно.
Пушкин – это сила! Наливай!
За него – и накатить приятно!
Вякнул, и пол банки засосал.
Следом – друг, припомнив строчки ладно:
Знаю! Скромник! Про себя писал:
« Ай, да Пушкин! Ай, да ловок, падла!».
И смотрели долго на пейзаж -
О высоких сферах им мечталось,
Где сверкает хрусталём Пассаж,
Да на солнце в речке любовались.

-Деда, расскажи мне сказку! Почему ты никогда мне не рассказываешь сказки?!
Дед мотнул уже седой головой и смущенно улыбнулся, отвечая внуку, изучающему, от нечего деланья, застёжку своего сандалета:
- Так я все давно забыл уже! Сколько лет прошло!
- Деда, а ты вспомни, постарайся! Помнишь, как начинали тебе рассказывать?
- Вот это я помню, как ни странно. Была такая передача на радио, сказки рассказывали каждый день! И начиналось всё со слов: «Здравствуй, мой маленький дружок! Сегодня я расскажу тебе сказку».
- А про что, сказку? Деда, ну, вспомни!
- Эх, голуба моя, трудно! Жизнь ведь целая была, как сказка! Вот про то, как в жизни было, как раз и запомнилось. Истории разные.
- А они интересные, эти истории, на сказку похожие?
- Да, бывало, что и самому не верилось, так всё было, прямо, как в сказке!
- Расскажи хоть одну! – внук уже вертел в руках старого солдатика, случайно уцелевшего из детства самого деда. Солдатик был тяжёлый, отлитый из металла. Краска на нём почти вся уже облупилась, но он всё также стоял на одном колене и целился из своей винтовки.
- А, расскажи сказку про солдата!
- Про солдата? Ну, слушай:

Жил был парень, совсем обычный. Любил на велике гонять, купаться, и в тир ходить, чтобы пострелять по разным мишеням. Приметил его дедушка, который в тире командовал, пульки продавал к пневматическим винтовкам, и частенько сам давал ему пострелять без денег, глядя на паренька с отеческой любовью. Паренёк подрастал, они сдружились, а изредка дедок тот рассказывал про то, как воевал. Не вообще, а разные интересные истории, которые довелось ему повидать на войне. И однажды он рассказал парнишке такую историю:
Послали его вместе с товарищем в боевое охранение, следить, чтобы немцы незаметно не подкрались. Один с винтовкой с оптическим прицелом, а второй – с биноклем и автоматом. И получилось так, что хитрые немцы первые их заметили, начали с боку заходить, чтобы прижать к болоту и там убить или в плен взять. Немцев много оказалось, десятка три. Стали отстреливаться и потихоньку отступать. Может, пьяные они были, немцы те: совсем не боялись, бежали и бежали на наших солдат. Дозорный секрет наших бойцов задачу свою выполнил – стрельбой поднял тревогу в нашем расположении, да только до своих – метров триста, если через болото, а в обход – весь километр выйдет! И случилось так, что вышли у солдат все патроны, а немец всё лезет и лезет! С десяток их и самих осталось, но, поняли, что кончились патроны у друзей. Скатились бойцы в канавку на последнем холме перед болотом, приготовили гранату, чтобы погибнуть а не сдаться, и тут, чувствует стрелок, что под локтём - что-то металлическое. Оказалось – ящик оцинкованный. Дерево прогнило, в труху превратилось, а вот содержимое – целёхонькое! Да не какое-нибудь, а, как совсем новёхонькие, в масле, патроны, и как раз винтовочные! Ну и наподдали немчуре! Побежали они так, что только пятки сверкали! А тут и наши подползли. Оказалось, что ящик тот лежал на холме возле болота ещё с прошлой войны с немцами! Стрелок оставил себе с десяток тех патронов, на удачу, и удача больше не покидала его до самого конца войны.
- И всё, деда?
- Нет, не всё! Паренёк с тем дедушкой с ещё большим упорством начал тренироваться в стрельбе. Дедушка из тира зажигал для него ряд свечек, а тот – пулей сбивал огонь на них, стараясь в саму свечку не попасть.
Пришло время пареньку идти на службу в армию. Зашёл к дедушке попрощаться, как обещал. Тот обнял его, как родного, и сказал, что быть пареньку снайпером, не иначе, и вручил ему, на удачу, один из тех патронов, что спасли старичку жизнь на войне.
Паренька на службе приметили, и сразу определили в специальную школу, где обучают стрелков разным премудростям на поле боя. И однажды поступил приказ, как в нашей армейской песне: «Пришёл приказ, и по приказу мы встаём…». Полетел паренёк со своими товарищами в далёкую горную страну, чтобы помогать биться с бандитами. Прошло время, и однажды рассказал он боевым товарищам про свой патрон, подаренный ему фронтовиком, на удачу. Да, были ранения, целых два, но ведь – живой оставался! Один раз все уже считали, что не выживет! Это, когда в бою оказался окружённым на вершине холма. Зарядил он этот патрон в свою винтовку для себя, чтобы избежать страшных пыток в плену перед смертью, и тут – наши такой обстрел устроили, что всех врагов – поубивало, а кого не убило – разбежались кто куда.
- Деда, те патроны наверняка добрый волшебник своим волшебством покрыл! Эх, вот бы увидеть настоящий волшебный патрон! В руках подержать! Деда, а тот, старичок, который с немцами воевал, его можно найти?
- Нет – вздохнул рассказчик – когда паренёк вернулся со службы, дедушка тот уже умер, он старенький был.
- Деда, а знаешь, он, наверное, и жил потому, что должен был выучить хорошо стрелять нового солдата, вместо себя, чтобы было кому защищать дом и не умирать, когда война будет. А когда передал патрон тому пареньку, он и волшебство своей удачи ему передал!
Дед вздохнул и лукаво посмотрел на внука. Приложил палец к губам, мол, молчок. Порывшись в своём гардеробе, он повернулся к внуку с сияющим радостью лицом, а на его ладони лежал патрон. Свой последний, смертный патрон у каждого стрелка есть: солдата этой специальности ни в одной армии мира в плен не берут. Был такой патрон, ставший на гражданке талисманом, памятью, и у деда. Но не у каждого это патрон, подаренный фронтовиком. Внук смотрел на отполированную временем гильзу, пулю, как на чудо, даже рот невольно приоткрылся – ведь не каждый день можно увидеть настоящую волшебную вещь! А, может быть, что и вовсе один раз в жизни!
Внук протянул руку к ладони деда и вопросительно посмотрел на его доброе лицо. Тот одними глазами согласно кивнул. Внук осторожно, бережно взял патрон, положил на свою ладошку и шёпотом произнёс:
- Деда, он волшебный! Я чувствую – он тёплый!
Дед заулыбался, и, в тон внуку, шёпотом ответил:
- Вот вырастешь, пойдёшь служить в армию, и я его вместе с удачей тебе передам.
Внук, быстро, как ожегшись, положил патрон на дедову ладонь:
- Нет, деда, я не хочу, чтобы ты передал его мне, а сам, выполнив свою часть волшебства, умер! Нет! Пусть у тебя будет! Всегда-всегда! Пусть лучше войны не будет, никогда-никогда!
Внук так расчувствовался, что хлюпнул носом.
- Спасибо, голуба моя! - дед сграбастал внука в объятия - пусть так и будет! А что! Тебе до армии ещё двенадцать лет расти! Может, и правда, к тому времени войн и вовсе не будет! А когда ты женишься, и родится у вас сын, то я ему расскажу историю про волшебный патрон, и то, как мы с тобой загадали ему про то, чтобы не было больше войны и все жили долго-долго! И счастливо. А теперь, давай спать, голуба моя! Я сейчас уберу наш секрет, только, чур, его не искать и в руки не брать, а то – загаданное нами волшебство не исполнится! Договорились?
- Да, деда! Никогда-никогда!
Дед спрятал свой талисман, и, погасив свет в комнате, уже выходя, в темноте услышал голос внука:
- Деда, значит тот паренёк, который стал снайпером, которого враги окружили, был ты?
- Да, только это – тоже, наш секрет. А теперь - спи, и пусть тебе приснится мир, в котором никто никогда не воюет!
- Хорошо, я постараюсь!
- Спокойной ночи!
- Деда, а твой рассказ – лучше любой сказки! Там волшебство – придуманное, а у тебя – настоящее!
- Спи – шепнул дед, и тихо прикрыл дверь в комнату внука.

Кондрово (Маковцы). 01.05.2024.

Она старалась, как могла,
Сразить бывалого мужчину:
Реснички тушью подвела,
Прошлась походкой гордой чинно.
И, фас и профиль показав,
И том в руке: Толстого, «Детство»,
И, намекнув, что где-то – зав.,
Ну, все использовала средства!
Затем присела, и, вздохнув,
Спросила:
- И тебе не стыдно?
Я пред ним, тут, пальцы гну,
В узлы вяжусь! Ну, не обидно!
Ты не женат или вдовец?
Манжет рубашки истрепался!
Любил, наверное, молодец!
И без жены не закупался.
А одевая, вспоминал,
Как гладила и подшивала,
Грустил что ценности не знал,
В рутине дел, заботы вала.
А хочешь, выберу тебе
Рубашку, новую, на радость!
Нельзя же горевать весь век!
Пойдём!
И мы, вдвоём, поднялись.

Чем пахнет она? Можно спорить и спорить,
В досужем, диванном, разборе войны,
Но я – промолчу. И припомнится, вскоре,
Как пахнут надеждой простые бинты.
Воронки, смердящие серой и горем,
И порох, сгорев, паровозным дымком,
Да, я промолчу, в том немыслимом споре,
Почувствовав в горле страдания ком.
Чем пахнет война? И, закисшей одеждой,
От пота и солнца, и, кровью. Ещё,
Маслёнкой и сталью, огнём перегретой,
Пожаром, который селения жжёт.
Чем пахнет война? Пулемётным покосом,
Землей, разомлевшей в полуденный зной,
Но резче всего, до сопливости носа,
Родительской, женской, и, детской слезой.

Нашептала осень нежные слова.
Не дождями оземь, лишь вступив в права,
Не смешком про лето, полное любви,
Солнечного света, душу растравив.

Нашептала тихо, снова, о тебе,
Зачеркнула лихо, и тоскливый бред,
Поседевших мыслей свору согнала,
Принеся от высей ласку вместо зла.

Чтоб с тобой при встрече с жаром повторить,
То, как ждётся вечер, хочется любить.
Зарываясь носом в прядей покрова,
Нашептать, как осень, нежные слова.

За жену – порву любого,
Кто небрежно нахамит!
Накажу за жест, за слово,
Коль слезинку обронит!
Но, когда сомлевшим взглядом,
Вдруг, кого-то пригласит,
И расстанется с нарядом,
И под ним заголосит,
Буду стражем этой тайны,
Наслаждения меж них,
Принимая жизнь фатально,
Напишу, быть может, стих.
Пусть любимой будет сладко,
Если хочется самой.
Не вмешаюсь – это гадко!
Пусть во мне царит покой!
Пусть её уносит праздник
До оргазменных высот!
Мне она рабыня разве?
Разве, сторож я? Сексот?!
Пусть же милой будет сладко,
До усталости к утру!
Ну, а если что не гладко –
Без сомнения, порву!

Тяжело с этой дамой,
Но, никак, без неё.
Мы встречаемся странно,
Время ветром метёт
Два случайных листочка
Возле, рядом, но, врозь.
Сердце чувствует точно,
Сокрушаясь без слёз.
Страшно встретиться взглядом,
Чтобы ей не прочесть
Слов, которых не надо,
Умаляющих честь.
Из капели секундной
Натекла тишина.
Тяжело с этой дамой,
Тем, что чья-то жена.
12.10.22.

Тяжело с этой дамой,
Но, никак, без неё.
Мы встречаемся странно,
Время ветром метёт
Два случайных листочка
Возле, рядом, но, врозь.
Сердце чувствует точно,
Сокрушаясь без слёз.
Страшно встретиться взглядом,
Чтобы ей не прочесть
Слов, которых не надо,
Умаляющих честь.
Из капели секундной
Натекла тишина.
Тяжело с этой дамой,
Тем, что чья-то жена.
12.10.22.

Никак не вяжется строка
О самом нужном, самом главном,
Как жизнь прожить хотелось славно,
Без громкой славы на века, но, чтоб душа была легка.
Никак не вяжется строка.
Уж столько лет в тиши. Один.
Другой, наверное бы - спился,
Я ж - к размышлениям пристрастился
Про несуразность жизней длин, зачем закрылся, нелюдим.
Никак не вяжется строка.
Сломав привычной рифмы строй,
Всё к правде рвусь, как из болота,
Взлететь стихом, да тянет что-то
К земле. Грехи, ответ простой. Но, вот, почти взлетел! Постой!
Никак не вяжется строка.
Пускай, одна, но, на века,
Взлети, от истин невесома,
Туда, где хорошо, как дома, и нет желания иного,
Но, нет, не вяжется строка.
20.07.2022.

Это мой перевод текста известной песни "Дитя природы" Nature boy (Nat King Cole) https://youtu.be/dH3xEleSpaE


Жил паренёк.
Был странным, ворожить он мог.
И множество прошёл дорог,
Далеко за моря ходил.
Он скромным был, и грустью жил,
Всем мудрости дарил.

Прекрасным днём
Он проходил моим путём.
Он говорил мне обо всём,
Что - король, что - дурак, всё – бред.
Есть главное: познаешь свет
Большой любви, и лишь любви в ответ.

Есть главное: познаешь свет
Большой любви, и лишь любви в ответ.

От стихов не делается проще,
Нет прибавки денег в кошелёк,
Просто, слышишь радость в шуме рощи,
Да и путь, не труден, не далёк.
От стихов мудреют наши дети,
Вдруг, теплеют у людей глаза,
Затихает бранной речи ветер,
Не пугает ярая гроза.
От стихов не делается проще,
Не обходят беды стороной,
Но без них – ударят в сердце жёстче.
Не ходи от рифмы стороной!
Прочитай стихи себе в дорогу,
Повтори, вернувшись в отчий дом,
Ты поймёшь, насколько в строчке много
Оберега, радуясь о том.

Без женской ласки, будто бы – не жил!
Не нужный, отбракованный природой.
Создатель, видно, милости лишил
Грубевшего душою год от года.

Без женской ласки, и слова – не те,
И мысли не находят главной цели,
Лишь горечь проступает на листе,
Не как стихи, а как рубцы на теле.

Без женской ласки – не существовать!
Не быть собой, как компасу без стрелки,
Идя слепцом, и дай нам Бог не знать
Жизнь для себя, в одних заботах мелких!

Без женской ласки, даже жизнь – пустяк.
У наших душ украденная вечность.
Быть человеком, без неё – никак:
Одна она рождает человечность.

Любовь, она всегда немного больше,
чем наше чувство, данное судьбой,
и любящий хорош, но много проще
мечты, овладевающей тобой!
И в час ночной, едва смежая веки,
супруги тайно любятся с другим,
кто ласковей земного человека,
и для соитий столь необходим!
Так, в тишине, уже совсем иные
тела ласкают, дарят поцелуй,
и наслажденья нежностью, простые,
спасая от дневных эмоций бурь.
О, сколько раз супружеские пары
творят измены со своей мечтой!
от сотворенья мира способ старый
внутри тая, чтоб обрести покой!
Прикрыв глаза, супругов и по ныне,
невзрачных, приласкает красота,
и стерпятся со старым молодые,
и слюбится с порочным чистота.

Сашка его приметил издали. Стоит в снегу неприметная городская малолитражка, а возле неё статная фигура в огненно-красном халате и шапке. Усмехнулся, остановился. Дедушка мороз, помочь?
- Помоги, внучек, перемело, залез в непролазный снег.
Машину легко выкатили на дорогу, едва Сашка подналёг, выталкивая.
- Дедушка, а ты к кому?
- Заплутал малость, но уже понял, куда мне. Сейчас отогреюсь и поеду.
- Так вот мой дом, пошли!
Как радушный хозяин, Сашка провёл гостя в дом. Снял свою любимую норковую шапку, заботливо обтряс снежинки. Такую уже не купить на пенсию.
- Шапка у тебя знатная!
Доброе слово гостя было приятно хозяину. Он достал припасенную на Новый год стеклянную фляжку коньяка, открыл банку шикарного бекона, к празднику привезённую сыном. А, чего там! Для хорошего человека не жалко ведь! Выпили, закусили.
- Как же это тебя угораздило засесть в таком месте, дедушка! Можно же было враскачку: вперёд-назад, и вышел бы!
- Да, вот, бензина совсем на нуле, собственно и ехал-то по этой дороге, чтобы срезать путь до заправки.
- Ну, ты в другой раз хоть лопату бери с собой, снег отгрести. Да и шапку потеплей бери, чтобы дуба не кидать. А вот канистру, литров на десять вообще постоянно нужно с собой возить, а то, мало ли что!
Гость согласно кивал и вздыхал лишь иногда:
- Добрый ты человек! Даже жалко мне тебя немного!
- А чего жалеть? Не надо меня жалеть! Я ещё ого-го!
- Ну, тебе видней.
Наевшись, отогревшись, Дед мороз поблагодарил Сашку и направился к выходу.
- Я провожу!
- Да не надо, не заблужусь. За гостем захлопнулась дверь, и вскоре Сашка услыхал звук удаляющегося автомобиля.
Чего ему надо было в нашем захолустье! Сашка посмотрел часы, и решил, что пока снег не схватился морозцем, стоило бы почистить дорожку до калитки. Он потянулся было к вешалке. А где шапка!
В этот вечер Сашка не нашёл: ни – своей единственной шапки, ни – лопаты на крылечке, ни, в сенцах, канистры с бензином. Вот и не верь, после этого, в Новогодние чудеса! – думалось ему.

Я зимы не люблю за едкие морозы,
за линии обрыв электропередач,
простуду и бронхит, за прочие угрозы,
и к лету, будь конём, пустился б тут же вскачь.
Но нынче – не дышу, с надеждой дни считаю,
и радует уже метелей, вьюг приход.
Нет, не сошёл с ума, а просто, верно знаю
тот день, когда уйдёт наш високосный год.

Утро синело за окнами снежными.
Тишь воцарилась, совсем безмятежная.
Мысли о будущем, мысли о прошлом,
Жизни бездарно ушедшей, о пошлом.
Многое думалось, взгляд устремившему,
Сладко бездельному, горько любившему.
Не находилось ответа и в вечном,
Как в одиночестве быть человечным.

Не долог шаг, но, выбор долог,
Средь одиночества тоски,
От табуретовки некролог,
Иль – табуретки из доски.
Не долог шаг, но, выбор долог,
От одинокой пустоты,
Средь водки утонув, некролог,
Или от проруби воды.
Такие мысли не случайны,
Не врите, каждый так решал,
Проспавшись, осушал свой чайник,
И жить, с досадой, продолжал.

На работе, или в час досуга,
Посреди всесилия иных,
Грустно оказавшейся без друга,
Только грезы, сладкие, как сны.
Мир творит безумия и страсти,
Вовлекая в игры гибких тел,
Только ей на сердце, как в ненастье,
До его проделок нету дел.
Никого не видит и не знает,
Безразлично, что творят. Молчит,
О душевной радости мечтает
Осязать любимого в ночи.

Снова и снова мысли по кругу:
Пазлы людские тычут друг другу
Думы, желания, разную внешность,
Строгость, учтивость, глупость и нежность.
Но, не подходит, и, не притрётся,
Слёзная горечь в очи нальётся.
Будто слепые, ищем упрямо.
Тайной сердечной кроется драма.
Тронула сердце та, что моложе.
Время. Досада яростно гложет,
Что не родился малостью позже,
Чтоб полюбила, лётного, тоже.
Чтобы стихами выписать сказку
Нежности милой, взорами ласку!
Зеркало жёстко тычет наружность.
Взгляд опускаю, веря в ненужность
Той, что тревожит тайно, подспудно,
Так же скитаясь, долго и трудно.
Ищет, но пазлы, словно, смеются!
Лгущие сердцем - к ней не притрутся.
Грусть. Вечереет. Скоро ложиться.
Та, что волнует, пусть, хоть приснится!
В парном полёте, пальцев сплетение,
В робкой догадке: это - везение!
Только вздыхаю. Взлёты - всё реже.
Здесь, одинокому, как на манеже:
Режу круги, в тишине, без отрады,
Небо пустынно, будто так надо!
Соколов клёкот – им, тоже, странны
Поиски, тщетные, вечностью данной.
05.02.2020

Берясь за новую тему, часто задумываюсь над тем, что невероятных и интересных историй у каждого за жизнь наверняка накопилось множество. А чем мои хуже? Зачем их придумывать, если это вовсе и не нужно! Знай себе, записывай, что в жизни случалось! Вот и эту историю, просто, восстановил в памяти, поскольку она оказалась достаточно забавной.
Было это в июле далёкого семьдесят пятого года. После восьмого класса я поступил в техникум КРМТ в Москве, и успел отучиться первый год. Хоть и в виде двухвостого существа, но переполз на второй курс. Один мой хвост назывался на студенческом языке матан или мат. анализ, а второй - химия. Отец тогда только посмеялся, мол, ничего, настоящий студент бесхвостым не бывает. Главное - пересдать, а заниматься где угодно можно! Потому и отправился в летние каникулы с ними, в их командировку в Севастополь. Поселились мы в комнате, снятой в частном секторе. Папа с мамой днями были на работе, по своим командировочным делам, а я оставался сидеть за столом, у открытого окна. Но, едва от конечной остановки уезжал их троллейбус «двойка», увозя родителей, как мой справочник по высшей математике захлопывался. Я выскакивал на волю вольную, манившую солнышком и морскими волнами на Херсонесе полный радостного трепета. До моря, если напрямик, мимо Стрелецкой бухты, через старое французское кладбище, молодцу вроде меня, дойти - сущий пустяк! Но в тот день мои планы нарушил сын хозяйки. Назову его Стасиком. Тут же такое дело: тогда не записывал ничего, надеясь на память, из юношеской самоуверенности, а теперь уж и самому неловко переврать имена.
В тот год все ожидали момента стыковки «Союза» с «Аполлоном». Многие слушали радио, телевизоры, занимаясь своими делами, чтобы не пропустить эпохальное событие. Стасик же, воспользовавшись ослабленным вниманием взрослых, и спровоцировал всю последующую историю. Ему тогда было четырнадцать. Щуплый, светловолосый, он позвал меня на улицу, сообщил, что мать наказала сидеть дома с младшим братом восьми или девяти лет, а ему не хочется дома торчать. Я понимал, что подзуживает его мой недавний рассказ о разных приключениях с находками в степи, раскинувшейся до самого Фиолента. В 1968-ом году я жил с родителями на Фиоленте всю их командировку, и за лето обзавелся своей гранатой «эфкой», и тонной бомбой на обрыве мыса Лермонтова, которую использовал в качестве лежака для загара. Гранату сапёры обезвредили, правда, вернув пустой корпус, зато бомба была настоящая, со взрывателем, как положено, и допустив оплошность с гранатой, про бомбу я уже никому не говорил. Выслушав мой рассказ, позавидовал мне тогда Стасик, и теперь загорелось ему тоже что-то найти в степи. Да, тогда там была незастроенная степь от развилки пыльной дороги на Сапун-гору или Казачью бухту, и до самого Фиолента.
Стасиков взгляд пройды в моей голове моментально вызвал тревогу: а что, если пацаны пойдут туда одни, и что-то найдут, раззадоренные моим рассказом? А если с ними что-то случится? Я же буду себя после винить! Естественно, что потолковал с пареньком и постарался отговорить Стасика от похода, сославшись на жару. Мы вышли за калитку, на улицу, а тут, как нельзя во-время, подходит к нам сосед, выкативший из своего гаража мотоцикл с коляской, и говорит:
- Стас! Ты взрослый мужик, чего воду мутишь! Я же слышал, что мать тебе сказала никуда с малы;м не ходить, значит – баста! Лучше мне помоги: я там, у себя в саду, дорожку от калитки стал перезаливать бетоном, а день – жаркий. Давай договоримся: ты поливай свежий бетон каждые два часа, а я тебе завтра вечером, как вернусь, дам на мотоцикле покататься. Идёт?
- Замётано! – обрадовался паренёк.
Сосед глянул на меня:
- А ты постоялец у них, что ль?
- Да.
- А что дома, не на море?
- Сижу, занимаюсь. «Хвост» пересдавать надо.
- Студент, значит. Слышь, студент, ты пригляди за пацанами, а то упустят полив – бетон растрескается! А я персиков тебе после передам, на компот: в Бахчисарай за ними еду.
- Добро!
- Ну, тогда держи краба!
Сосед, обрадованный такой удачей, вернулся к своей Яве, оседлал её, и отбыл.
Вернувшись в дом, со вздохом раскрыл справочник и углубился в тупое созерцание интегралов, думая о том, что из-за своей мягкотелости сижу дома. А ведь мог бы нырять сейчас, обновляя ласты, привезённые из Москвы! Спустя пару часов вздохнул и вновь вышел на пекло. Стасик играл на крылечке во что-то с братом, тасуя потрёпанную материну колоду карт. Я напомнил ему про полив. Он оглянулся через плечо на соседский сад, задумавшись о чём-то, а после, с коварной улыбкой встал рядом, оценивая мой рост.
- Пошли с нами! Не пожалеешь! Сейчас, только возьму с собой что-нибудь из посуды! Ты видал, какая вишня у куркуля? Аж чёрная вся! Переспелая, осыпается, пропадает. Жаль, правда?
Ход его мыслей стал очевиден, и я засмеялся, а комбинатор продолжал:
- Сначала мы пойдём, а после – ты, чтобы внимание не привлекать.
Мальчишки зашли в сад соседа и старший махнул мне рукой, что всё тихо. Я вышел на улицу. Взглянул на сад, ломившийся от вишни, и, чувствуя себя героем известной песни, прогулочным шагом, неспешно, направился к соседскому двору, тихонько насвистывая песенку «Поспели вишни в саду у дяди Вани». Стасик тем временем уже уверенно шагал по дорожке вглубь, к тем самым поспевшим вишням. Его братишка, заглядевшись на изобилие выше головы, приотстал, оставшись почти у входа, но когда я обогнал его, заторопился и споткнулся о край картона, которым была прикрыта старая часть бетонной дорожки. Он на неё и загремел, ободрав коленку. Пацан заныл, и в сердцах пнул бумажный настил. Картонки разлетелись в стороны, и у нас со Стасом рты открылись от изумления увиденным. Мы понимающе переглянулись, и он сделал знак молчать, указав взглядом за мою спину, на братца, а когда я подошёл к нему совсем близко, Стасик шепнул:
- Ночью придём.
Наскоро нарвав в литровую эмалированную кружку вишен, и торопливо полив свежий бетон, мы двинулись обратно, мимо мало;го, заклеивающего колено клочком наслюнявленной газеты. Стасик только буркнул ему, чтобы догонял. Уже на своей территории, пока братец не слышит, он возбуждённо затараторил:
- Ты видал?! Там масляные пятна, по форме, как винтовки! Давай ночью глянем, когда все спать будут! Сосед только завтра назад поедет!
- Значит ты тоже понял, что за «арматура»?
Договорить мы не успели, услыхав гулкие удары по земле. Обернувшись, увидели мало;го, который соседским же ломом стучал по масляному пятну.
- Стой! Дурак! – не громко закричал Стасик – сосед же заметит! Он же увидит и сразу поймёт!
Мы рванули к мальцу, но было поздно – один кусок бетонной дорожки уже от неё отвалился, а другой, большой кусок, дал трещину поперёк всей стяжки. Пока мальчонка у нас за спиной пинал ногами ненавистный кусок отвалившегося бетона, и был занят, мы занялись большим куском. Вдвоём со Стасиком за край приподняли плиту, чтобы только посмотреть, что там.
- Трогать ничего не будем – рассудил я вслух.
От увиденного сердце сладостно замерло: на песчаной подушке лежали две винтовки, в промасленной заводской упаковке, и пистолет люгер, тоже, бережно завёрнутый, в масляную вощёную бумагу. Вот это – клад! Полюбовавшись открытием, как и договаривались, мы со Стасиком аккуратно положили плиту на место. Стасик насторожился тем, что его братишка подозрительно притих и, оглянувшись, одним прыжком сиганул мне за спину и налетел на брата, хватая того за руки. Пока мы созерцали старую «арматуру» дорожки, этот, мелкий вредитель, из-под маленького куска бетона вытащил и уже освободил от бумаги гранату. Она находилась в снаряженном состоянии, то есть, с ввёрнутым в неё запалом. Стасик успел вовремя – братишка уже отгибал усики шплинта чеки, удерживавшей запал от срабатывания.
Побледневший, Стасик отдал мне гранату и отвесил братцу пощёчину,
на что тот заревел и заорал на всю округу:
- Это я нашёл! Отдай! Моя граната! Я маме скажу!
Остановила его моя грозная фраза:
- А я соседу скажу, что ты украл её у него!
Стасик, заметив, что брат осёкся и замолчал, улыбнулся, а в глазах парня замелькали чёртики:
- Сань, давай рванём её!
- А сосед?
- А что, он разве скажет кому?
- Нет, конечно.
- Ну, а я ему скажу, что мало;й споткнулся, со злости ломом ударил по плите, а мы – поливали, и увидели у него в руке гранату, уже без кольца. Куда нам деваться?
- Думаешь, поверит?
- А куда ему деваться!
Я задумался. Прятать гранату от детей – опасно, могут подглядеть, куда. Сапёров вызывать – соседа под статью подводить, а он мужик, вроде, нормальный.
- Ладно, а где? – согласился я. Опыт подрыва противопехотной мины у меня ещё за два года до этого был. В степи, у Казачьей, но тогда за шпагат дёргал, издали, из-за камня, осторожно навесив аркан на ржавые «усы» «лягушки». Шарахнуло тогда знатно! Парочка шариков, выковырянных после из ракушечника, за которым прятался, до сих пор дома лежали.
- Айда на кладбище! – с воодушевлением воскликнул Стасик.
Мы дошли до конца улицы. Я провёл рекогносцировку местности и забраковал эту идею.
- Ты чего, из-за надгробий? Там же французы, гады! Кто их сюда звал!
Я кивнул на крайнюю хату:
- Знаешь, на сколько осколки разлетаются? До двухсот метров! А тут и нам спрятаться негде, и ещё убьёт кого-нибудь, случайно, если у окна будет. Вызовут милицию и нас посадят.
Стасик на несколько секунд задумался, а после выдал:
- Знаю, где! Пошли назад!
Мы вернулись к своему дому, напротив старой, высоченной шелковицы. Надо сказать, что улица была старая, и как на части Севастопольских улиц, дома, и вход в их дворы, находились только с одной стороны, а по другую сторону от дороги была невысокая стенка, выложенная из ракушечника, за которой находились сады тех, кто жил в домах с выходами на другую, параллельную улицу. Вот сюда, к этой стене, Стасик меня и подвёл.
- Здесь такой говнистый мужик живёт! Нас с пацанами в том году поймал, когда мы у него патиссоны тырили и ремнём выпорол. Давай, ему в огород гранату запульнём! Мы-то за стеной будем!
- А если нас увидят, как от стены убегаем? Сразу понятно станет, кто кидал!
- Тогда, давай, кинь её ближе к забору – он только сделал новый гальюн, а мы – снесём его! Вон, видишь? Кинь рядом с ним, а мы в кювет спрячемся. Никто нас и не увидит!
- Ладно. Только я не успею с вами залечь. Кину, и за шелковицу встану.
Держа в руке гранату, взвешивая её рифлёную тяжесть, я уже засомневался, стоит ли вообще взрывать её: а ну, как не докину до стенки! Может, лучше вернуть хозяину, а за это выцыганить у него люгер? Но тут случилось неожиданное – мало;й, одним ловким движением, выдернул кольцо с чекой, и отбежал от нас, радостно запрыгав:
- Чур, моё! Чур, моё!
- Придурок! – вырвалось у меня. Я едва не выпустил рычаг из руки, от неожиданного рывка. Стасик подбежал к брату и с силой выкрутил мало;му за это ухо, осознавая всю опасность поступка брата, а тот, вырвавшись и отбежав ещё дальше, крикнул снова:
- Моё! Не отдам! Выкину! Не подходи!
Теперь оставалось кидать. Не гоняться же за ребёнком с гранатой на боевом взводе в руке!
Кидал я эту самую гранату раз пять. Тот, кто помнит, как впервые бросал боевую гранату, поймёт всю гамму чувств в этот момент, помнит то, как пальцы затекают и не хотят отпускать на волю потенциальную смерть. Я боялся того, что в момент броска, она, от масла и пота ладони, неудачно выскользнет, не долетев до цели. Собрался с духом. Мальчишки залегли в кювете. Убедился, что их осколками не прохватит, если что. Сам - скорее всего, успею забежать за дерево.
Бросок. Как и ожидал, скользкая дрянь, дзинькнув рычагом, полетела ниже той траектории, на которую рассчитывал. Я замер, забыв про то, что нужно бежать за дерево, лишь отсчитывая до пяти, как было выбито цифрой на взрывателе. Словно мячик, она пару раз скакнула по каменной кладке, и на счёт пять свалилась всё же по ту сторону от нас. Опомнившись, я в два прыжка спрятался за дерево. Семь. Тишина. Собираюсь уже высунуться, как слышу с содроганием земли, глухой хлопок, похожий на звук лопающейся об асфальт, со звоном, банки с помидорами, а следом - шуршание по листве, будто дождь пошёл. В нос ударяет туалетный запах. Смотрю на новенький сортир, окутанный небольшим облачком сизого дыма – стоит, только покосился чуток, а вокруг – всё покрыто содержимым выгребной ямы. И дорога, и листва дерева, и спины двух братьев, привставших со сморщенными физиономиями в кювете. Они, гадливо сняв с себя рубашки, понеслись домой мыться. Осторожно, чтобы не вляпаться сандалетом, выхожу из-под кроны защитившего меня дерева в своей белоснежной рубашке и песочного цвета брюках. Запах стоит – убийственный, и я, мягкой сапой, пока всё тихо, захожу в дом. Прикрываю окно, открываю свою математику. Не помню, чтобы когда-либо раньше или позже трудился с таким прилежанием над интегралами! Курить, на воздух не выходил, даже.
Постепенно с улицы начали доноситься возмущённые голоса женщин. Затем к ним стали примешиваться и мужские – дело к обеду, оно и понятно. Пошла явная ругань на Стасика и его брата. Я – сижу в своей комнате, решаю примеры, только уши пылают. Но, примерно через час дознания, пацанов «раскалывают», и с улицы зовут уже меня. Что ж, за свои поступки нужно отвечать, и уже понимая, что хорошим для меня это не закончится, иду сдаваться. Какая-то тётка в переднике и платке на голове, уперев руки в боки, говорит своим соседкам:
- Вот он, явился! Весь такой, чистенький!
При чём здесь это! Я же ГРАНАТУ взорвал! А они про - чистенький!
Знаешь, читатель, когда говорят, что в Севастополе живут совершенно особенные люди – верь этому! Это – так!
Меня со всех сторон обступили эмоциональные дамы, дородного телосложения и ругали, с общим смыслом за то, что вырос большой, а ума – не нажил! А я всё ожидал, что вот сейчас подъедет за мной милиция.
Наконец стали спрашивать про то, как всё было. Из множества реплик, до этого прозвучавших вокруг, я уже понял общую канву, изложенную Стасиком. По его версии, братишка нашёл на пустыре у кладбища гранату. Сами они взорвать побоялись и позвали меня, а я, не долго думая, взял, и швырнул её за стенку. Я эту версию и подтвердил. Посыпались восклицания про то, что мне, как любому нормальному человеку, следовало отнести гранату на пустырь, и уже там её взорвать, или, хотя бы, сперва посмотреть, куда кидать собираюсь. Мысль о сапёрах, к моему удивлению, никого даже не посетила, словно это была если не обыденная, то типичная бытовая ситуация! Мужчина спросил:
- Какая граната была?
- Ф-4. Ржавая. Когда у Стасика забирал, кольцо отвалилось – чека соржавела. Я и хотел на пустырь, но испугался, а что если и рычаг отвалится, незаметно, и она в руке взорвётся! Я и скомандовал им лечь в кювет, а сам уже за дерево спрятался. Я бы не успел до кювета!
- Всё, бабы! Ша! Следствие установило, что парень всё правильно сделал! Он же не знал, что там, за стенкой – полная выгребная яма! Эх, паря-паря! Ну, что теперь с тобой делать! Кинул бы с другой стороны от гальюна, и никто бы тебя не ругал! Ну, хоть прощения у баб попроси, что-ли!
- Ага! А мы всей улице варенье варили, компоты! Что теперь, на зиму без компота останемся?
- Да успокойтесь вы! Главное - пацаны целы, а вы - про варенье! – вступился всё тот же мужчина. Ну, с кем по первому разу не бывает!
До самого вечера соседки не могли успокоиться, и когда родители пришли с работы, ещё на дороге, принялись жаловаться им на меня, что их сын шелковицу испортил.
Отец, после, в нашей комнате, сказал возмущённо:
- Ты что! Под суд захотел?! И этой фразы, полной невысказанного укора, для меня было достаточно.
А ночью разверзся ливень, да такой, что до обеда следующего дня лило. Это – ракету запускали, вот к нам и пришло – сразу определили причину соседки. Шелковицу капитально промыло, да и запах с земли от всего непотребства почти пропал. Общественное мнение меня оправдало и испачканную шелковицу простило. Стасик и брат на пять дней были посажены матерью под домашний арест.
В сумерки вышел на крылечко, покурить. Увидел вернувшегося соседа, жестами подзывающего к себе. Вышел на улицу. Присели перед его калиткой на пустые деревянные ящики, я достал сигареты. Со смаком пустили дым «Золотого пляжа».
- Что тут случилось? Давай, рассказывай!
- Братишка Стасиков споткнулся о старую стяжку, колено расшиб. Пока мы поливали бетон – он взял и ломом долбанул, со злости. А там – эфка.
- Так и знал! И что?
- Подбежали, отняли у него, а он, придурок, нам на зло, взял, кольцо выдернул и выбросил.
- Ну, гвоздик бы вставил, или электрод! Все так делают!
- Ага, это у вас, в Севастополе, что ни шаг – мина или граната, а я впервые гранату без кольца держал! Сам, чуть не обсерился, когда он чеку выдернул!
- Это, да! Это наше поколение было привычное к таким игрушкам, а ваше уже необстрелянное.
- Ребята видели ещё чего?
- Ты про «арматуру» в старой стяжке?
- Ну, да. Я из-за неё и стал дорожку менять – вывожу понемногу, в горах прячу от таких балбесов.
- Зачем прячешь, а не закапываешь?
- А мало ли что! Жизнь - она непредсказуема! Пусть и без патронов, но если припрёт…
- А откуда они?
- После войны здесь этого добра навалом было. Винтовки, хоть и австрийские, а новенькие, целый ящик попался. Жалко выбросить. Ты бы выбросил, отдал?
- Нет.
- Ну, вот и я, нет. Так что успокойся, не шпион я. Значит про меня не стуканул Стасик?
- Нет. Придумал, что нашли на пустыре и сюда принесли.
- И что, где рванули её?
Я кивнул на сад за стенкой и ещё больше накренившуюся от ливня будку туалета. Гена, мой собеседник, от души рассмеялся, чем удивил меня.
- И что, прямо в яму попал? Класс! Ему давно следовало подбросить что-нибудь, за его характер! Жаль сам не догадался! Он-то не вонял на вас?
- Нет, вроде.
- Понятно… Тут у каждого, если копнуть, что-нибудь, да найдётся! Сразу после войны строились. Чего только не находили! Только одной арматуры от бомб сколько было! Да-а-а… Стасик. Вот, чертяка! Теперь я его должник, выходит! Ладно, есть у меня немецкий кортик, подарю ему. А ты что?
- Если честно, мечтал о люгере, но теперь, думаю, что лучше держаться от всего этого подальше. Патроны купить в Москве, на птичьем рынке, - не проблема, проблема после удержаться, и не попробовать пострелять.
- Да, это статья. Тут ты прав. Ну, что, студент, поможешь мне остальное просто залить бетоном, пока эти архаровцы снова не залезли? Хрен с ним, с этим барахлом! И шмайсер, и люгер похороню здесь. Всё равно патронов нет. Хватит вывозить и рисковать!
Мы работали до трёх утра, укладывая арматурную решётку поверх железа войны, напоследок едва подержав его, освобождённым от заводской упаковки, в руках, и хоть пощёлкав спусковыми крючками так ни разу и не выстрелившего оружия. А после, душа в себе жалость, совсем новенькие мечты любого пацана обрекли на гибель, заливая бетоном. Старая «арматура» становилась, наконец, арматурой по факту. Ночная работа никого из соседей не насторожила – в жарком климате многие бетон заливают после захода палящего солнца.
Проснулся в обед – мама трясла за нывшее от работы плечо, чтобы я посмотрел исторические кадры стыковки «Союза» с «Аполлоном». Какое ни есть, а – развлечение, поскольку и на меня был наложен трёхдневный домашний арест, и о нём родители уже сообщили женщинам, возмущённым моим проступком. Много позже я понял, что пряча меня с глаз невоздержанных на язык соседок, они стремились погасить всякое упоминание о происшествии, чтобы не дошли слухи до компетентных органов.
Этим летом, если получится, на пенсию, то съезжу в Севастополь, и кроме прочего, загляну, пожалуй, на ту улицу. Интересно, жива ли ещё шелковица, некогда столь щедро удобренная моей рукой.

Москва. 2019г.

Не хочу о людях думать плохо,
Потому в деревню и сбежал,
С резких слов не мучиться и охать,
Избегая ядовитых жал.
Тут и волк за так не обижает!
А лисице нечего украсть –
Вперечёт пенсионеров знает,
Их дворы привыкла обегать.
Сетовать на нищету – неловко:
Под копирку выживает люд.
Все молчат, не надрывая глотку,
Сторожа советских лет уют.
Самогон – в хрустальные бокалы,
Кашу – в ГДРовский фарфор,
Раскрывая памяти анналы,
Философский затевая спор.
Верность социальных ожиданий,
Парадигмы общества и труд,
Применив стране ненужных знаний
Горы, перемелют, перетрут.
И в итоге этих заседаний
Разойдутся тихо в темноту,
Релевантность тезы понимая,
Ничего хорошего не ждут.
Так, без лишних воплей, зло срывая,
Честь свою, достоинство ценя,
Маргиналы, просто, тихо знают,
Что не жить достойно им ни дня.
А потом, ворочаясь пол ночи,
Посчитают деньги и долги,
Но не как в Москве, под ругань, - молча,
Проклиная пенсии деньки.
03.2019.

Не вспоминая, что жизнь моя – бренная,
В быта возне, не ищу современное.
Некогда рыться и в классики бремени,
Просто, тону, на стремнине у времени.
И выплываю, держась за соломинку,
Снова бросаюсь, сквозь боли и колики,
Пусть говорят про меня – это хроника!
Так и идёт, повторением ролика.
Варево жизни продолжит размешивать,
Души, посмертно у каждого взвешивать,
Тот, кому миром людей мы обязаны,
Кем суетой и волненьями связаны.
Только надежда, что не преступление -
Эта уверенность в крепости племени.
Силы даёт удержаться на стремени
В гонке безумия нашего времени!
Жизнь эта странная и непонятная.
Масса людская, как будто бы ватная:
Глушит мой голос волна необъятная,
И получается что-то невнятное.
Так и течёт, за неделей – неделями,
Что бы ни думали, что бы ни делали.
Вижу на волнах таких же, с идеями,
И, уносимых, потоками времени.
Мне бы сцепиться руками с разумными,
Теми, кому жизнь не выдала трудного,
На бережку, у политикой мутного,
С ними глядеть на Багамы с Бермудами!
Только вот сам, опасаясь испачкаться,
Рук не подам, тем, в ком совесть не значится.
Лучше - с достойными плыть и артачиться
Трудной судьбе, за копейки корячиться!
Жизни, с годами, плавнее течение.
Болью промыто духовное зрение,
И различаю нескладности трения,
Только исправить всё - нету уж времени!
Может, другие придут поколения,
Более сильные в верности мнения,
И остановят безумие в прениях,
Ради любви на планете, без времени!
5.11.18.

Пенсионер – он, как солдат,
В последний бой идущий,
Где невозможен путь назад,
В кольце врагов, гнетущих.
Но, до последнего рубля
Родные под защитой,
И роет, как окоп в полях,
На грядке плодовитой.
И каждый новый огурец –
Патрон для обороны,
А слов чиновничьих свинец
В груди несёт без стона.
И как бы трудно не пришлось,
В законов окруженье,
Встав до конца, он в землю врос,
Как в Брестское сраженье.
И тот, кто слеп, и тот, кто глуп,
Когда-нибудь помянут,
Тех, кто за семьи дрался тут,
Когда такими ж станут.

Прошла пора великих хулиганов,
Гусарства и дуэлей за любовь.
Из-за угла из кольтов и наганов
Ничтожества поэтов ранят вкровь.
Прошла пора плевавших на копейки,
Когда у друга - счастье на кону,
Не певших в сытной клетке канарейкой,
Про всё забывши, вставших за страну.
Нам – повезло: мы – живы! Нас – не мало!
Наш дух живёт поступками детей.
Прошла пора великих хулиганов,
Но, не спешите горевать по ней!

2.10.18.

В Париже нынче лётная погода.
Летит фанера в дальние края,
Тихонько проклиная всех уродов,
Не оценивших умного меня.
На плоскости трёхслойной деревяшки
Надежды ускользают и парят,
И умный я, как дурень, бью по ляжке,
Произнося трёхстопно русский мат.
В Париже нынче лётная погода,
А я - в России, потерявший вес.
Прощай, моя посменная работа!
И под анапест крою крест на крест!

Мне говорили, что уйдёт беда
Из сердца с ходом дней на этом свете,
Что ты ушла из жизни навсегда,
На небеса, как в поле - добрый ветер.
Мне говорили многое друзья.
Я делал вид разумности во взгляде,
Но молча - восставал, что так – нельзя,
Когда всё так же ощущаю рядом!
Четыре долгих года без тебя
Других любить настолько же учился,
Да видно глупость люди говорят,
И боль всё та ж, и разум не смирился.
Мне говорили, что уйдёт беда
Из сердца с ходом дней на этом свете,
Но не открыли, как прожить тогда,
Да и теперь, наверное, не ответят.
Ведь каждый день в молитвах о тебе
Душой привязан, и всё так же верен,
Играя роль покорного судьбе,
На весь тот срок, что Богом был отмерен.
Четыре долгих года без тебя
Жить одному - и не хотел учиться.
Лишь делать вид, что есть на свете я,
Для всех вокруг, сумело получиться.

Давно прошла, дымком от сигареты,
В огромном небе исчезая, вдруг,
Влюблённость - растворила юность, где-то.
Забыто всё. Забыто, милый друг.
Лишь память, совершая круг сакральный,
Кольнёт грустинкой с фото давних лет,
Воспоминаньем о любви печальной,
Той, первой, той, которой чище – нет!
Прижмусь душой, на миг, к частичке света,
Отбившегося прошлого от рук.
И улыбнусь тому, как ждал ответа,
Как убивала длительность разлук.
Как за Весной не наступило Лето,
Годами - эхо слов прощальных звук.
Но, не тревожься, что пишу про это!
Ведь всё давно забыто, милый друг.

Сашкина вечеря.

День был серым, рядовым осенним днём. В последнее время и вся жизнь Сашкина была под стать такой погоде: хмурая, с редкими проблесками солнечной радости за сына. В общем, сплошной ноябрь на календаре судьбы. Ехать в деревню не хотелось. Это раньше он был преисполнен энтузиазма, строя каменный, в два этажа домину, с низкими, как пулемётные бойницы, окнами для света на втором этаже. Отец неизменно смеялся, называя сооружение замком, и вопрошал: ну для чего ты такую громадину размахал! Её же не протопить будет! Одно благо: такой парус яблони закроет от северного ветра!
Сашка вздохнул и повернул ключ в замке зажигания «Нивы» по-японски, как величал он свой Форестер. Смутное беспокойство вызывало то, что после свадьбы, уехав от него, сын стал частенько тянуться к стакану. Конечно, стоило бы побыть дома, показывая ему пример стойкости и равнодушия к алкоголю, но и сторожем сыну быть, при молодой жене, - уже неловко. Да и ехать, на самом деле, надо. Что такое ссора с соседом, он знал по отношениям с Пашей, хохлом, родом из-под Винницы, и потому, с соседкой Галей, живущей по другую руку от двора, добрососедством дорожил. Забор, если уж не переделать, то поправить – следовало, и до снега. Не хватало ещё, чтобы какая-нибудь курица стала яблоком раздора, и из-за этого пустяка хорошие отношения дали трещину!
Автомобиль катил по трассе на «автопилоте» - Сашка был погружен в собственные мысли о жизни, судьбе, и достойном приятии её.
Так и добрался, незаметно, и меньше, чем за три часа. Воздух – волшебный! Нет, хорошо, что родители забрались так далеко от Москвы, аж за Медынь! Хоть отдышаться можно!
Забор много времени не занял – от старого дома и шиферные листы остались, и оцинковка. Даже лопнувший казан, оставленный каменщиками, пошёл в дело - отгребал им от забора так и не собранный урожай, сгнившие яблоки. Вот, теперь и поесть не грех, заслужил.
На столе появилась своя, посаженная отцом картошка, маминого соления грибочки. А лечо! Да такого лечо, каким жена Татьяна балует – ни за какие деньги не купишь!
Ну, вот, опять свет отрубили! Хорошо ещё, что дом прогреть успел! Газ – он газ, конечно, да вот поджиг и помпа – электрические. Телевизор заткнулся, и в тишине слышны были только старенькие детские часы на стене, с бегающими глазами клоуна. За окном стремительно угасал день, и Сашка поставил на стол старинный латунный подсвечник на три свечи, добытый где-то мамой. Отец тогда потешался, называя его канделябром из лавки старьёвщика, а мама только отвечала, мол, смейся-смейся, пока светло!
Сашка сел за стол. Да, домину отгрохал – будь здоров! Думал ведь, что всё иначе будет! В тусклом свете, не глядя, привычно, среди пустых, нащупал на полу, у ножки стола, в прошлый раз початую и не допитую бутылку коньяка. Плесканув в бокал, поднялся и переставил с буфета на стол три фотографии.
- Мам, вот, твои грибочки. Ем, и нахваливаю. Спасибо! Пап, да под твою картошечку – просто, чудо! Тань, твоё лечо – как бальзам для моей души! Спасибо вам! Вот, с вашей помощью, и дом доделал, почти. Большой, просторный, чтобы всем вместе жить не тесно было. Для вас ведь строил! Самому-то мне, как и вам теперь…
Он замолчал – слёзы душили. Тоска по умершим вырвалась-таки наружу, но он не стыдился этого, даже глаз не утирал, чего уж! Кто теперь увидит! С некоторых пор, такой была каждая его вечеря на даче. Но он привыкнет, он больше не станет реветь по любимым! Сашка в который раз обещал себе это, и в который раз чувствовал фальшь в своих мыслях.

Сам анекдот повторять не стану, дабы не быть побитым, согласно традиции, а расскажу историю, имевшую место быть, и свидетелем которой я оказался.

Летом 1978 года попал я в славном городе Иваново, где протекала моя военная служба, в окружной госпиталь с травматическим надломом в позвоночнике. Полежал, как водится, в реанимации, и вот, пришёл день моего перевода в общую палату. Выкатили меня на каталке в коридор и разместили возле другой, на которой тоже, лежал воин. Понятное дело – пока перезастелят после меня постель, пока уборку и дезинфекцию палаты проведут! Так же и я, как тот парень после операции, ожидаю, когда и мне новое место приготовят.
Вышел в коридор из операционного блока молодой хирург. В добром расположении духа после удачной операции, просто, сияет! Стоят санитары, прислонившись к стене, и тоже, ожидают. И тут парень, который лежит на соседней каталке, подаёт голос:
- Доктор! А я правда, выздоровею? Жить буду?
Хирург смотрит на санитаров, подмигивает им, и произносит:
- Конечно-конечно! – и уже обращаясь к санитарам, добавляет, едва сдерживая смех, - А я разве не сказал, куда его везти?! Чего ждёте! Везите!
Санитары берутся за ручки каталки.
- Да не так! Туда головой вперёд не возят! Это – не лечится!
Санитары разворачивают каталку и открывают дверь отделения. Навстречу им заходит старшая медсестра, она же операционная, и спрашивает санитаров:
- Почему не везёте в палату?
- Доктор сказал везти в другое место!
- Везите в палату! – и зашла в кабинет, закрыв дверь. Хирург откровенно улыбается, стоя за головой прооперированного, и делает санитарам какие-то знаки. Те кивают, и один другому говорит:
- Ну, и куда его, в палату?
- Нет! Доктор сказал – в морг. Значит – в морг!
С каталки парень вопит в ужасе:
- Пацаны! Не надо в морг! Я – живой! Я почти здоровый!
- Ладно! Поживи ещё чуток, пока мы перекурим, а после – в морг!
Тут уже я не выдерживаю, и начинаю хохотать. Бедолага смотрит на меня растерянно, и едва не плача от обиды за отсутствие сочувствия к умирающему, а от этого я уж и вовсе закатываюсь.
На смех выходит в коридор сестра и командует:
- Что ржёте, жеребцы! Завозите в палату!
Парня увезли на бывшее моё место. Хирург стоит, слёзы от смеха утирает.
- Жестоко вы его!- говорю ему.
- Он заслужил! Грозился рапорт на меня настрочить за отказ комиссовать!
- А что, что-нибудь серьёзное с ним?
- Да ну! Заноза загноилась под ногтем на ноге. Небольшое заражение пошло. Он как услыхал про заражение – потребовал комиссовать, пугать рапортом стал, тем, что он писарь при штабе! У самого начальника гарнизона!
- А зачем же тогда в реанимационную палату?
- А вот это уже серьёзно будет, если я его к ребятам в палату положу! Ему же морду за что-нибудь наверняка начистят, а мне – отвечать за этого говнюка! Увы, но это – не лечится!
Спустя год, с подстреленной ногой, я снова попал в госпиталь, но уже в другой, Тейковский. Рассказал там эту историю ребятам из палаты, а спустя годы, на гражданке, услыхал её и сам, но уже, как известный всем анекдот.

Я совсем не ревнив,
Просто душит меня,
Из сомнения свив,
Подозрений петля.
Поцелуи в любви
Недоверьем горчат,
И порой до зари
Я не сплю по ночам.
Припев:
Никому не сказать!
Никому не открыть!
И приходится врать,
Что мне весело жить!

Я совсем не ревнив,
Просто очень боюсь:
Снова сердце разбив,
Вновь уже не женюсь,
Ведь тогда не из слов
И сомнений петля
Свой поймает улов,
Обнимая меня.
Припев.
Я совсем не ревнив,
Просто, очень любя,
Без ответной любви
Не прожить мне и дня!
Поцелуи в любви
Недоверьем горчат,
И порой до зари
Я не сплю по ночам.

Слушать песню можно здесь: https://www.realmusic.ru/songs/1564016#play

23.9.2017.

С крана капает вода.
За окошком - осень
Хлещет ливнем, как всегда.
Вот и утро – восемь.
Поднимаюсь к жизни в рост,
И иду на встречу.
Одиноким мир – так прост,
Временем размечен!
Утро, день, постылый труд,
В вечер скрипнул креслом.
Не найдя душе уют,
Про лучину песня.
Фотокорточка Её
Дарит боль улыбкой.
Вот. Ушла, а жизнь – идёт,
Словно по ошибке.
С крана капает вода.
За окошком – осень.
Хлещет ливнем, как всегда.
Скоро снова – восемь.

Нижеизложенное не имеет, и не может иметь априори доказательной базы. Предлагаю скептикам - повод посмеяться, а людям более рассудительным даст возможность проанализировать суть проблемы с учётом расширения базы данных, которую я предлагаю. Мой опыт общения в качестве актора, в значительной степени уникален, поскольку не ко многим память вернулась во всех событийных деталях общения с представителями другой цивилизации, и, естественно, цивилизационной модели построения их общества.
Наверное, есть масса людей, которым повезло с выходом на контакт. Как правило, по завершении общения, это событие из их памяти удаляется. Было удалено оно и из моей, но с одной немаловажной оговоркой – возможностью когда-нибудь вспомнить, если очень-очень захочется, поскольку это было единственным моим пожеланием. Вполне вероятно, что на контакт призывают различные обитатели вселенной, и мне просто повезло оказаться во вполне достойной компании. Итак, вот несколько полезных советов, которые могут пригодиться в общении с теми, кто покажется вам визуально такими же людьми, но, как минимум техногенно, представителями иной цивилизации. Кстати, видел я их только посредством связи с бортом их корабля уже по завершении миссии.
1. Итак. Представьте себе смартфон с включенным каналом связи, таким, как блютуз. Он виден, при поиске, каждому в округе, на его дисплее, как потенциальный объект для установления связи. Нечто подобное представляют из себя люди, перенесшие клиническую смерть. У них канал остаётся постоянно открытым после возвращения к жизни, в смысле души в тело. Тот, кто ищет контактёра из своего НЛО, прекрасно видит их месторасположение. Если человек поднимает глаза и устанавливает визуальный контакт, то увидев НЛО, он невольно, тем самым облегчает поиск. Не желающий контакта должен гнать все мысли из головы о том, как невидимый луч сканирует, ища его. Мне, правда, это не помогло, и меня вычислили в толпе, сквозь металл вагона электрички. На платформе я понял всю бессмысленность попыток спрятаться.
2. От серебристого эллипса ко мне протянулся голубоватый, с золотыми искорками луч, достаточного диаметра для того, чтобы накрыть, как трубой, изолируя от внешнего мира. При этом в голове появилось знание того, что мне задан вопрос о согласии на контакт. Моё сомнение отдалило сноп света от меня, и я понял, что всё – добровольно. Но едва я мысленно согласился – сноп накрыл меня. Не захотите – не будет контакта, но попытку они предпримут.
3. Не требуйте от окружающих того, чтобы они внимательно смотрели и после засвидетельствовали ситуацию с лучом – они не видят этого луча, и память их будет также проредактирована. Луч видят только люди с открытым каналом связи. В электричке, кроме меня, ищущий луч увидели только двое из всех пассажиров вагона.
4. Не пугайтесь ощущения ионизации – волосы слегка дыбом встают, и создаётся ощущение тёплого ветерка, как при облучении мощным источником СВЧ. Нет, у них цели нанесения вам вреда нет! Их цель – выйти на контакт с вами для того, чтобы через вас решить проблему, которая может нести угрозу, как нашему миру, так и их.
5. Они привычно общаются телепатически, поэтому проговаривать свои мысли - не стоит. Едва вы подумали – файл отправлен. Вы думаете как в микрофон для мыслей. Такой режим для них более привычен. Для нас важно не отвлекаться, чтобы не засорять эфир. Это – трудно, думать только по делу, но – возможно. Главное сосредоточиться на своём знании, пришедшем от них в вашу голову, вроде интуиции, и не сомневаться, что эта мысль – от них, вы же под колпаком, и экран изолирует от отвлекающих факторов. Если к вам пришло ощущение того, что вас попросили назвать своё имя (это я для примера), то это означает, что такой вопрос вам и был задан. Привыкание к такому обмену информацией наступает достаточно скоро, и через десять минут человек полностью адаптирован.
6. Не пугайтесь того, что от такого умственного труда, как при мозговом штурме, начнёте обильно потеть и голова очугунеет, появится желание её остудить. Мысль об этом послужит им сигналом к снижению скорости обмена через ваш интерфейс. Они же – не звери!
7. Категорически нельзя врать или намеренно лгать – меня сразу предупредили об ответственности за распространение ложной информации своим земным существованием. Интерфейс, выдающий неверную информацию, подлежит удалению из системы.
8. По теме моего контакта ничего говорить не стану – это не относится к данной методичке, и у каждого тема может быть различной. В моём случае мне был передан массив энциклопедических знаний о нашей планете, чтобы им стало возможным проверить верность их впечатлений и выводов о целях и намерениях нашего, земного руководящего состава в совокупности, и о целях нашей деятельности как цивилизации на планете. Передача информации происходит и визуально. Очень похоже на то, как это было показано в фильме «Пятый элемент», только не на экране, а на фоне снега или неба, не важно, поскольку транслируется на сетчатку глаза, и вы сами выбираете фон поворотом глаза и головы. Скорость передачи регулируется вами, поскольку слишком высокая может привести к порче мозга, и меня предупредили об осторожности.
9. Контакт может быть растянутым по времени, то есть разбитым на два, и более сеансов. В моём случае было два сеанса. Первый проходил в районе остановки «Рабочий посёлок» Смоленского направления Московской железной дороги, а второй в районе соседней станции «Сетунь», того же направления, спустя неделю. По успешном завершении миссии мне предложили посмотреть на подтверждение положительного результата в виде видеоизображения без звука. Поскольку я вложил свою лепту в общие усилия, то мне и предложили награду за участие в предотвращении некоего общественного катаклизма. Не стесняйтесь принимать награду, но помните, что подарок будет носить не материальный характер, а в виде яркого проявления ваших способностей, талантов, прежде не являвшихся вашей сильной стороной личностного портрета. Я постеснялся что-либо попросить и мне они, исходя из моего психотипического портрета, подарили способность к написанию стихов, сделав это сюрпризом, и ещё, блокировку сознания от воздействия гипнозом извне.
10. Не пытайтесь после, если вспомните о происходившем, убедить кого-либо в том, что это – чистая правда, поскольку вас могут счесть повредившимся рассудком, со всеми вытекающими из этого последствиями для вас. Кроме того, например, моя попытка, по прошествии двадцати лет, рассказать в передаче «НЛО – необъявленный визит» о своём опыте общения, не привела ни к чему. Когда я перезвонил на следующий день помощнице редактора по телефону, который она сама мне и дала, она удивилась тому, откуда я узнал номер, и о самом факте разговора накануне, тоже, не помнила. Это означает, что люди с НЛО умеют хранить свои секреты, и отслеживают нас, ведь канал связи остаётся открытым. Потому им вовсе не сложно организовать вакуум общения вокруг вас, по данной тематике.
Я не уверен в том, что написанное мной дойдёт до читателя, в том, что прочтя, читатель не забудет, едва отвлекшись, про сам факт прочтения. Просто, решил попробовать не рассекречивать самой сути контакта, и теперь, ещё через двадцать лет, написать хотя бы эту методичку. Если кто-то сочтёт меня сумасшедшим – его право, только пусть не проявляет, агрессивности, свойственной умалишённым, пожалуйста! Надеюсь, что кто-то, также молчавший всю жизнь, прочтёт, и вздохнёт с облегчением, что не он один в таком положении оказался. Возможно, что ему не так повезло, как мне, и он испытал на себе навязывание мысли о его психической несостоятельности, и тогда усилия недоумков, убеждённых в том, что «Земля плоская и стоит на трёх слонах» - пойдут прахом.
Надеюсь на то, что оказавшись в подобной ситуации, вы не будете чувствовать первоначального, сковывающего испуга и растерянности, благодаря моим советам, основанным на сугубо личном опыте, как актора практик невербального общения.

Исходя из необходимости соблюдения осторожности, замечу, что события происходили в конце зимы. За время контакта (10 - 15 минут) оба раза вокруг моих ботинок образовывалась растрескавшаяся от иссушенности корка глины. Снежинки испарялись на подлёте к одежде. Какова была температура контактёра - мне не известно, но человек, дотронувшийся до моей одежды, получил волдыри от ожёга подушечек пальцев руки. Будьте осторожны, если появились характерные признаки нагрева материи, такие, например, как запах появляющийся при глажении ткани утюгом!
Теперь, пожалуй, всё.

Александр Далецкий. Москва. 2017г. От Р.Х.

Я пропил сына. Как-то между делом.
Нога болела в гипсе день-деньской.
А тут и дата крадучись поспела
Их обрученья, и моей – с тоской.

Как водидся, тарелку раскололи,
Весёлый скоп считал под поцелуй,
И массовик, в своей нелёгкой доле,
Кого-то из гостей призвал: «Танцуй»!

Тот до начала славно поднабрался.
Наверное не понявши тусни,
Как в клубе, танцевал и раздевался.
Остановили, чтоб не снял трусы.

Затем и нас, родителей, подняли,
Чтоб пожелали паре «В добрый час»!
Напутственную речь, кто трезвый – сняли.
Я – всё в стихах, примерно как сейчас.

Карвуазье с кетою примирился,
Прижился с осетриной, балыком,
А после, как и я, от рук отбился,
И заходил один, одним глотком.

И обезболив ногу или сердце,
В душе за парня радость разлилась,
Я на один костыль рукой опёрся,
И танцевал, испытывая сласть.

Когда копилка набралась подарков,
А часть гостей до дому подалась,
Под рок-н-ролл опять нам стало жарко
От танцев. Вечеринка – удалась.

И чуть в миноре, был почти квартирник.
Нет, всё же джем, ведь те, кто мог – попел,
И всё угасло. Абсолютно мирно,
И рож не били, даже, кто хотел.

А дома, отойдя от заморозки,
Едва не выл, от боли не в ноге,
Что так легко, обыденно и просто,
Один остался, вовсе налегке.

Да, будут внуки, загоняя в старость,
И будет сын, уже с его семьёй,
А мне – лишь одиночество осталось,
Ведь пропил парня! Вот тебе и ой!

Гуляет по миру такая фраза: «его величество случай». И величают его направо и налево, и по лености ума не думают люди о том, что случай лишь выстраивает ситуацию, а уж каков человек – таковы и последствия. Тонок кишкой, растерялся, переоценил себя – извольте бриться! Что в человеке превалирует, то и выплывает на свет божий. И хорошо, если без драматических последствий! А ещё лучше, если стремился человек жить как человек до того момента, когда пожаловал этот самый случай.
Моя судьба много раз круто меняла своё направление, словно перескакивая по рельсам на неизвестный путь, по внезапно появившемуся передо мной стрелочному переводу. Так в детстве бросил балетную школу из-за обиды на партнёршу, обозвавшую медведем: наступил ей на пуант и испачкал его сценической пылью. Так из-за перенесённого в детстве крупозного воспаления лёгких зарезала медкомиссия мечту стать летуном, точнее – штурманом. Приземляла, одним словом, судьба меня по случаю и без такового столько раз, что и планировать что-либо отучила напрочь. Как говорится, человек – предполагает, а Бог – располагает. Но был со мной и такой случай, который сделал из пацана Шурика – мужчину, заставив сделать осознанный выбор трудного пути, но – по совести. Об этом случае и будет последующий рассказ.
Весна. Мы её наконец-то заметили. Солнце светит особенно радостно, делая праздник тому, кто заслужил его долгим трудом, корпя над дипломным проектом. И воздух полон такого вольного ветра, какой бывает только для окончившего учёбу, для готовящегося шагнуть в большую жизнь из яселек учебных заведений.
Получили мы в тот день на руки новенькие дипломы, в которых каллиграфическим почерком утверждалось, что предъявитель – не хухры-мухры, а самый, что ни на есть – специалист, а именно – техник-технолог по специальности 0501 (холодная обработка металлов резанием).
Расслабились. Хорошо! Зашли вчетвером, на «Рабочем посёлке» в электричку те, кому до Москвы Белорусской ехать, обсуждая то, как отмечать станем выпускной. Как водится, нашлась и закуска, и пара пузырей грузинского коньяка. А зачем ещё нужен «дипломат» и чертёжный тубус тому, кто отныне – бывший студент!
Компания подобралась на редкость интеллигентной, потому смущать попутчиков весёлым распитием – не стали, а вышли в тамбур. Здесь то только старенький дедок стоял с чекушкой, пустой на три четверти, и пел себе под нос что-то заунывное, аж из довоенного репертуара. Мы демократично отошли к другим дверям, чтобы не мешать человеку культурно проводить время в пути. Стакановожатый разлил по пластиковым складным стаканчикам напиток, рождённый быть благородным, и все дружно «вздрогнули».
Полилась свободная в идиомах речь о том, кто как защитился. Дедок поглядывал на нас грустно улыбаясь чему-то своему.
А тема плавно пере текла с дел вчерашних на дела завтрашние. А завтрашние дела у каждого были снова одинаковые, и все они касались военкомата и призыва. Тут Валерка Щекочихин и предложил:
- Давайте деду нальём, а то грустный он какой-то! Пусть с нами обмоет наши дипломы!
Дед улыбнулся, выпил с нами.
- Значит техникум закончили? Ну, поздравляю! Теперь главное – чтобы не было войны! Я ведь, тоже, техникум закончил, перед самой войной.
Мы деликатно промолчали, а потом Валерка Щекочихин и выдал:
- Да, уж! Лучше тогда заплатить, кому надо, и вообще в Армию не идти!
- А я – комиссуюсь, мне справку могут сделать – вставил Сашка Белик,
- А я ещё не решил – мудро заметил Андрёй Бабушкин.
- А мне и изобретать ничего не нужно! Захочу – пойду, захочу – нет! У меня плоскостопие, хронический бронхит, диабет не инсулинозависимый и мерцательная аритмия! Полный набор козырей! – подытожил я, победно улыбаясь.
Друзья не без зависти вздохнули, и Валерка предложил, он всегда заводной был:
- Пацаны, давайте, пузырь добьём – мне на Беговой надо будет выскочить!
Он хотел налить и деду в стакан, но тот отвёл его в сторону с брезгливым видом пояснив:
- Не буду я с вами пить! Крысы вы!
Возникла сцена вроде гоголевской, а дед продолжал:
- Я в Дорохово ездил – там мои однокашники, и я с ними, бой приняли! Я один живой остался! Для чего мы…? Чтобы теперь такие, такие… наплодились?
По его щекам потекли слёзы, которых он не стеснялся и не утирал, а мы все примерно покраснев, опустили глаза. Но тут первым нашёлся Валерка, начав успокаивать деда:
- Отец, Ты что! Это мы так, треплемся! Скажут – и пойдём!
- А сами? Сами – пойдёте?
- Без вопросов!
- Пообещайте мне, что пойдёте служить! Проверить я не смогу, но вы - дайте мне слово. Если кто обманет – после всю жизнь вспоминать и корить себя будет!
Мы вразнобой, но каждый, дали ветерану слово. Он улыбнулся, покивав головой, и сказал стакановожатому Валерке:
- Наливай! Я везунчик – всю войну прошёл. Давайте я за вас выпью, чтобы всем вам вернуться домой живыми! Я – фронтовик, и моё слово – вещее! Все вы отслужите и вернётесь домой! Не дрейфите, ребятки!
Валерка и я - вышли на Беговой, сказав «Пока!» друзьям и друг другу.

На призывной комиссии я просился во флот, чем обескуражил комиссаров. Продемонстрировал знание флажковой азбуки и владение радиостанцией, азбукой Морзе, умение вязать морские узлы, продемонстрировал книжку ОСВОДа, где подрабатывал одно лето и овладел аквалангом. Но всё это – не сработало. И хотя я смолчал про аритмию и диабет, плоскостопие – не спрячешь, да и снимок лёгких - не подправишь.
Так и попал я в самый, что ни на есть – стройбат. Благо ещё, что в сапёрную часть. Только опыт стрельбы из мелкашки в ДОСААФовском тире дал свои результаты – отправили учиться, когда выбил из автомата снайперский минимум, и после подтвердил, улучшив до девяноста двух из ста. В Армии дважды прошёл по краю, но дедово слово действительно оказалось вещим, иначе не писались бы мной эти строки. Отслужил, как все, два года. Получил клеймо в военном билете в виде записи армейской специальности «стрелок», и вернулся в эту неуютную, полную подлости и обмана, жизнь на гражданке. Тихо жил, обзаведясь, как все, семьёй. В лихие девяностые удалось не засветиться – на нашего брата у бандюганов был повышенный спрос для припахивания на грязную работёнку.
Случай – его величество? Да нет, конечно! Если ты сам делаешь правильный выбор – ни один случай не свернёт тебя с пути! Случай сбивает слабого духом. А с ребятами мы после встретились снова, всего через тридцать пять лет. Все мы достойно отслужили, не замарав своей чести. Может потому, что иначе – не могли, дав слово фронтовику? А может, потому, что всей душой желали, чтобы не было войны? Кто знает! Но то, что он в двух фразах сделал то, что не смогла махина государственной пропаганды – факт, и думается мне, что вовсе, не случайный. Вот собственно и всё, про случай.

9 мая 2017г.

Мало кто представляет то, что творится в голове у солдата. Это трудно передать, но я - попробую.

Разомлев от жары, задремал дурным полусном, и потому не сразу понял в грохоте и лязге грузовика, что что-то случилось. Только сильный толчок в спину чьих-то рук к борту с распоротым тентом, поднял меня на ноги. Грузовик зашипел, словно издыхая, и встал. Переваливаюсь через борт, придерживая от удара свою винтовку. Жужжание и щелчки - повсюду. Уже упав на склон возле дороги, начинаю понимать, что с колонной происходит именно то, чего все так опасались. Где-то впереди и позади хлёстко долбят крупнокалиберные пулемёты нашего сопровождения. Вот каким ты встретил нас, Афганистан! Озираюсь и вижу, как половину наших ребят колотит крупной дрожью, и глаза у них – по семь копеек. Благо, что сапёры, и кто-то пытается окапываться в щебенистом грунте обочины.
Пляшут, словно по теории случайных чисел, фонтанчики пыли, пытаясь наобум достать нас.
Так – нельзя! Я должен успокоиться и взять себя в руки! Перевернувшись на спину, делаю несколько глубоких вдохов и медленных выдохов, попутно примечая густую тень от валуна. Перекатываюсь под его защиту. Мыслей – нет. Руки делают то, что должны, расчехляя оптику. Хреново – пальцы дрожат и совсем замёрзли, почти не гнутся, когда снимаю винтовку с предохранителя. Затвор клацает, досылая патрон. Всё, осталось успокоить сердце. Солнце. Гады, всё учли, и солнце - в глаза! Как ребята палят! Наугад, что ли! У меня бленда прикрывает прицел, и то мешает засветка.
Вот они. Действительно, бородатые, хотя в основном – молодёжь. Хорошо видно тех, у кого чалма белая… Классная штука – дальномер! Ну и хрен с ним, что – горы! С такой дистанции можно и без поправок на ветер. А его и нет! Вон, гарь как медленно ползёт! Как там учили? Кто больше других кричит и руками размахивает?
Какое лицо злобное! Может антипатия к этому пышащему ненавистью лицу отвлекает, но я уже и не помню своих прежних размышлений о том, как смогу первый раз выстрелить в человека… Ну, приподнимись! Оп-она! Эх, лапти-верёвки! Промазал! Не в сердце, видно лёгкое пробил! А и хрен с ним! Что считать выстрелы! Кто меня вычислит в такой чехарде! Вот, вдогон. Чалма слетела с цели и по лбу потёк тёмный ручеёк.
А хрена ли ты его держишь! Ему уже в гробу лежать пора! Ну, раз ты такой мудила – на и тебе!
Нехорошо как-то вышло - в спину-то! Зато – эффективно. Вот, чистая десятка!
Какого хрена: десятка, шестёрка! Они же нас мочат! Надо бить и бить! Как можно чаще! Пусть раненые будут – главное из боя их вывести!
Вдох – выдох. Следующий! Вдох – выдох. Следующий! Что, и тебе неймётся? Следующий…
Стрельба начала немного стихать, или кажется? Всё, вторую обойму расстрелял. Когда успел?! Ананьски джелеб! Дотен пуло! Неприятный холод в груди – я пустой! Пустой! Руки не знают, что им делать, и судорожно охлопывают карманы, хотя знаю, что в них – пусто. За камнем глухо лопается банка с помидорами. Да нет! Это просто звук похожий! Откуда здесь помидоры! Они – солёные, а тут такая жара! А возле камня – всё лопается и лопается. Неужели это они по мне! Но я же – не снайпер! Я же только первый раз! Какой из меня снайпер! Первый бой! Да и не воюют так стрелки! Ух! Аж ухо заложило и головой шибанулся о камень! Хорошо ещё, что панама мягкая! Губы пересохли. Лапти-верёвки! Штаны хабэ – мокрые! Неужели я – трус? Как я перед ребятами таким покажусь! Фляжка лёгкая. Аккуратно вспорота осколком. Начинаю нервно смеяться от радости, что это просто вода. Не обоссался я! Слышите, гады! Хрен вам!...
Что это было? Бошка трещит! Почти оглох. Наверное совсем рядом. Странно - панама лежит в стороне, и её поля, словно бритвой в трёх местах разрезали, а прямо возле колена изувеченный, перекрученный зелёный цинк. Новый приступ смеха - в нём лежит с горсть пулемётных патронов. Ну, с Днём рождения тебя, Саня! Встаю и поднимаю железяку, вытряхиваю патроны, но руки какие-то не ловкие, нервно трясутся – половина ценного груза падает под ноги. Ладно, потом. Руки привычно набивают на ощупь магазин, и за каждый патрон в налипшей на масло пыли, шепчу «прости» своей винтовке. Почувствовав то, как защёлкнулся магазин, вновь ощущаю азарт охотника. Как на Сашкины именины испечём мы каравай! Вот такой красноты! Что, наелся?! Вот такой высоты! Ну, падай, гад! Добавки не будет! Мо-ло-дец! Катись – катись. Эй, герои, а вы – куда?! Я с вами ещё не закончил! Ну, где вы все! Выходи! Вглядываюсь в прицел. Но горы как-то мгновенно опустели. Снова обвожу панораму, снова никого не замечаю. Голову напекло, что ли – болит, зараза! Замечаю, что стою возле изъеденного осколками и пулями камня в полный рост. Я что, так стоял и стрелял?! На меня смотрят жмущиеся к колёсам грузовика, как на приведение, наши ребята. Выхожу из-за камня, оглядываю себя и глупо улыбаюсь: штаны и куртка – как псами драные, а сам – цел и невредим! Отец рассказывал, как дед, в Первую Мировую, после боя так же из-за пулемёта встал, а вся шинель – в дырках от пуль! даже сапогу каблук сорвало! А на нём – ни царапины! Надо же! Деда тогда только чуть ранило штыком австрийской винтовки, упавшей после боя с бруствера. Стою на дороге. Всё качается, словно пьяный, и подташнивает. Шум в ушах. С трудом делаю шаг, ещё шаг. Удар по сапогу толкает его вперёд. Неловко удерживаюсь на ногах. Вижу развороченное спереди голенище, и из него, как полотенце на пыли - моя линялая портянка с красными пятнышками. Заторможенно силюсь понять что с сапогом, затем медленно поворачиваюсь и вижу старшину. Его кулаки, все в крови, месят и месят того, что скатился. Видно хреновый я стрелок, раз недострелил врага до конца. Может, патрон бракованный? Тупой! Он же - пулемётный! Значит – не бракованный, а не калиброванный по весу! А может, это я? Я, как стрелок - дерьмо? Бракованный? Дурно как-то.
Как падал на лужу своей крови, - уже не чувствовал.
Снова Иваново. Привет тебе, госпиталь!.. Забавно! Оказывается кости у меня – насыщенного жёлтого цвета. И почему я раньше думал, что они – белые?..
Скоро – домой, смотреть Олимпиаду-80…
Странно как-то ощущать гладкий московский асфальт под лёгенькими корочками вместо сапог. На «Планерной» сбегаю по лесенке на платформу. Во, воин идёт. Тоже, сапёрные войска. Лето, жара, а он – в шинели. Лицо знакомое.
- Юрка! Титоренко! Здорово, бродяга!
- А я – к тебе ехал!
- Надо же, в метро так встретиться! Ведь сейчас уехал бы! А ты чего, в шинели-то? Мёрзнешь? Ты ж родом из Котласа!
- Пошли, шумно здесь. Расскажу.
Дома я нашёл бутылку водки, соорудили закусон.
- Не томи душу. Я же так ничего и не знаю, как в госпиталь уволокли.
- Да я сам мало что знаю. Вот, только от прапорщика из третьей роты, помнишь, такой, чморик мелкий?
Киваю в ответ.
- Короче, догоняю из госпиталя нашу часть. Приехал в Ташкент, а всех же самолётом везли, ну, говорят, что с порученцем следующей колонной отправят, мол, наш батальон уже отправлен. Ну, меня пока при комендатуре и оставили. Промариновали восемь дней. Походил с патрулём по городу, а тут этот прапор нарисовался, из отпуска. Начальник комендатуры радостный: говорит, ему повезло, что нас двое из нашей части здесь оказались – всех уже на карантин и расформирование по разным частям отправили, а нас - с сундуком, где печати и документы и со знаменем части – в поезд и в министерство, в Москву, чтобы сдать в архив. Пока ехали, кусок тот всё вздыхал. Он вообще, как пришибленный стал. Я про тебя спросил, дескать, не слыхал, как там мой друган-то, снайпер? Тут он мне и рассказал, что слыхал, вроде как ты их главного пахана завалил. Говорят, что вам крупно повезло. Если бы не это – они бы всех грамотно положили, а так – двухсотыми и трёхсотыми только чуть больше чем шестьдесят процентов потеряли. Что, правда что ль, завалил?
Я пожал плечами, вспомнив колючий взгляд и струйку на лбу оседающего врага, а Юрка продолжает:
- У начальства такая арифметика: больше половины личного состава потеряли – на расформирование. Меня вот, при комендатуре в Алёшкинских казармах дослуживать оставили. А чего там? Июль, август, сентябрь, октябрь. Ладно, давай, за наших! Не чокаясь.
Встали. Молча выпили. После поимённо вспоминали всех ребят нашей, шестой роты, даже не зная, живы ли они остались. Опустела бутылка. Начали вторую.
- Знаешь, а я тебя и не узнал в гражданке! Ты как будто старше стал, что ли.
Киваю молча головой.
- Сань, слушай, так у тебя же стало полно седых волос!
- Выгорели в ущелье. Панаму с головы сорвало. Там знаешь, какое солнце! В миг состаришься!
- Да, видно жаркое было солнышко!
- Не знаешь, Граф, ротный наш, жив?
- А чего, он тебе?
- Дочка ведь у него, совсем маленькая.
- Ну, врать не буду, не знаю. Накатим ещё?
Закончилась вторая бутылка. Сидим, как дураки, трезвые, не понимаем, как можно выпить по бутылке водки и не запьянеть. Разговор как-то не переходил с такой трагической ноты на повседневность – слишком мелочным всё это было, настолько мелочным, что и язык не поворачивался про то, что касается нас, живых.
Юрку проводил до комендатуры. Иду домой пешком, воздухом дышу и ругаю себя последними словами, Долго, слишком долго я приходил тогда в себя, когда пацанов уже крошили! А внутренний, подленький голос заступается, мол, что бы изменилось, если у тебя только два магазина и было при себе? Но ведь мог того, с колючими глазами положить! На минуту, а - раньше. Сколько ребят за это время погибло! Может бой тогда вообще не завязался бы так надолго! Сколько там? Минут десять? Пол часа? Кто его поймёт!
Постепенно ощущаю то, как хмель начинает туманить мысли, а слёзы – взгляд. Правильно начальник учебки тогда сказал, что отбраковали меня. Из-за плоскостопия, но ведь – отбраковали! Потому и в сапёрных оставили дальше служить. Бракованный и есть – даже своих друзей прикрыть как следует не сумел! Кому ты станешь рассказывать про свои восемьдесят шесть из ста? Их родителям? А ранение? Позор один – сам же того и не дострелил! Старшине кулаками добивать пришлось! Эх, ты, а ещё стрелок называется!
С такими мыслями незаметно добрёл от восточного моста до улицы Героев Панфиловцев. Вот они – герои!
Сам то, вон – живой гуляю, а пацаны?! Как же стыдно остаться живым после всего этого! Жить с этим! Тем более, когда ты - такой, бракованный!
Апрель 2017.

Всё же отпуск – такая морока!
Наварить! Настирать и помыть!
От сетей переменного тока
Так хотелось в покое побыть!
На, тебе! Вместо отдыха дома –
Сто проблем для тебя одного!
Суетишься до ночи с подъёма?
Это – отпуск, маманю его!
Не женюсь я, конечно, по новой!
Где найдётся в здоровом уме
Под хозяйства в хомут, и готовой!
Нет, братишка, вздохни обо мне.
Да налей полновесную чарку
За таких же подранков судьбы.
Нас, небось, по стране не подарков…
Одичали без жёнок, грубы.
Вот, засада! Опять этот отпуск!
Никуда из него не свинтить!
Разве сесть, написать этот опус,
Повздыхать и... ещё накатить!

В который раз гоню как стаю мысли!
В который раз я ими побеждён!
И сердце рвёт неодолимость выси
Крылатых душ, которыми рождён.
Тоска - она не в пустоте квартиры,
Не в тишине без милых голосов,
Она в годах из срока в этом мире,
В несказанности предстоящих слов.
Нет, не бунтую под крестом несомым,
Но принимаю, как ступеньку в ад
До дней последних не увидеть снова
Родных, и всех кому был в жизни рад.
В который раз гоню ночные мысли,
Привязанный к раздумьям без опек.
Есть только боль, ниспосланная с выси
И одинокий в мыслях человек.
02.02.2017.

Я тебя отнесу на руках
К краю света на этой постели,
Чтобы птицы нам радостно пели,
Когда солнце взойдёт в облаках.
Чтобы сладость полёта в ночи
Повторялась из стонов припевом,
Под усыпанным звёздами небом
Мы о чувстве своём - промолчим.
От нечаянной этой любви
Станет радостно целому свету!
И никто не осудит за это,
Если чистое пламя в крови!

Наверное, это нам – русским – так везёт по-особенному, что за разговорами, вспоминая различные случаи, решаем - считать тот или иной из них чудом, или нет, обыденно так решаем, рутинно. Бывали и в моей жизни необычные случаи, но один из них я склоняюсь отнести всё же к чудесам. А было это так.
В тот год жена собралась ехать с сыном в Севастополь сразу после того, как в школе закончатся уроки. Выпускного класса у неё не было, поэтому и решила ехать в первых числах июня, пока нет ещё изнуряющего пекла в городе. Мне, чьё детство прошло в Севастополе, безусловно, хотелось поехать вместе с ними. Но, как человек, отвечающий за благосостояние семьи, не смел тратить лишние деньги на себя, решив, что проведу отдых в деревне, в Маковцах с родителями. А на отпускные закупим с отцом стройматериалы и поставим баню. Родители уж десять лет как вышли на пенсию и обживались в Калужской области, оставив квартиру в Москве. Бани только не хватало своей, а зимой пробиваться сквозь сугробы на стареньком Запорожце в Кондрово помыться – не весело. Жена, выслушав моё решение, спорить не стала.
Не так далеко от нас располагается Тихонова пустынь. Я тогда про святого Тихона знал только то, что вода из его источника – целебная, и потому возил, как многие, имевшие машины, фляги своим близким. Жена, как человек верующий, окуналась в купальне; я же, хоть и крещёный, опасался лезть в холодную ключевую воду. А тут что-то меня торкнуло, что негоже так – жена не боится, а я – сдрейфил. Зашли с сыном в купель. Окунаюсь в микробассейне с головой, читаю про себя Отче наш. На третий раз выныриваю с ясным сознанием в голове того, что должен набрать воды, сколько смогу довезти и ехать с ней в Клементовский монастырь в Инкермане. А там передать эту воду монастырским братьям. Вспомнились мои детские обещания: строить, машиной возить пассажиров, воду доставлять, подметать и убираться, если потребуется и ответная просьба того, кому обещание давал – не отказываться, когда попросят (об этом в рассказе «Сашкины рассказы» написано подробно).
Стало мне немного не по себе: чувствую, напомнили мне про данное слово – значит должен ехать. Рассказал жене – она только улыбается молча.
«Ладно, - думаю про себя - Наберу воды, раз такое дело, отвезу.
Хотя, какое там ехать! Первые числа июня! Скажут, что билетов нет, и я с чистой совестью останусь в Маковцах».
Приехали на Курский вокзал. Народа – толпа! Я уже улыбаюсь. Отошёл, встал у окошка одной из закрытых касс, пока жена с сыном стоят в очереди. Тут окошко открывается, и кассирша меня спрашивает, на какой поезд и когда нужен билет.
- На послезавтра, – отвечаю - на двадцать третий скорый. Нет, наверное?
- Почему? Есть! Вам в какой вагон?
- В купейный! – выкладываю я новый козырь, а она мне его отбивает:
- А в голове, середине или хвосте состава?
- В середине!
- Хорошо, девятый вагон устроит?
- Устроит. – Я уже не улыбаюсь, скорее удивлён.
- Какие места?
- В середине вагона. Два нижних и верхнюю полку. Есть?
- Для Вас - всё есть! – как-то между прочим отвечает кассирша. Подходит жена, протягиваем паспорта. Нам оформляют билеты. Невероятно!
Позвонил родителям, что билеты взяли, едем в Севастополь.
Всю дорогу с перепуга такими совпадениями, на всякий случай, постное ем, читаю молитвы, как заправский православный истинно верующий - правда по книжечке, сам-то только Отче наш и знаю!
Приехали. Позвонили знакомым, у которых прежде уже останавливались. Тихое место. Улица Зои Космодемьянской. Свой дом с садиком. Хозяева нас приняли, по старой памяти, хотя уже никому не сдают. Рассказали с женой всю историю, спросили, где такой монастырь есть. Хозяйка Алина посоветовала узнать в храме на Херсонесе. Отправился туда. Тучи, море штормит, баллов на пять – шесть. В храме монастыря Херсонесских священномучеников настоятелю снова рассказываю всю свою историю и прошу благословить. Женщина, что «на свечках стоит», услышав разговор, просит после этого отлить воды чудодейственной для тяжко больной девочки, живущей в «Камышах».
Что ж Господь заповедовал делиться. Отлил в бутылочку, несмотря на протесты, что много отливаю, с пол литра воды. Дорогу мне, ясное дело подсказали самую прямую: на катере от Графской пристани до Инкермана. Ладно, думаю, уже дело к вечеру, завтра может и распогодится.
Утром жена будит, говорит, что погода снова портится. Заставила встать. Перекусили и поехали в город. Билеты на катер не продают – штормит, и посадка запрещена. Снова, в который раз, рассказываю свою историю, и билеты нам продают. Прыгаем без трапа – борт катера ходит метра на полтора туда – сюда, и катер сразу отчаливает, словно нас только и ждал, единственных пассажиров.
В монастыре встретил послушник: все братья уехали на Фиолент помогать восстанавливать монастырь. Снова моя история. Провёл к мощам. Приложились, посмотрели келью Святого Клемента. Выходим на улицу – шикарно: натуральная метель! Двенадцатого июня! В Севастополе!
Но пока электричка катилась до вокзала, на улице потеплело до пятнадцати градусов, а когда добрались до дома, и вовсе двадцать уже было!
Вода в море остыть успела только у самого берега. Пошли окунуться с приездом. Выхожу на пляж – люди на стене Херсонесских раскопок стоят с самодельным плакатом. Интересно. Подошёл, читаю, а там написано, что не допустят раскольника Филарета на святую землю Херсонеса. Спрашивают, православный ли, и, услышав, что из Москвы святую воду привёз, зовут прийти на службу в храм, говорят, что они всех наших собирают. Что ж думаю, дело достойное - надо идти. Жена с сыном за мной позже пришли.
Женщина та, давешняя, что на свечках, храм закрывает и говорит, что праздничная служба Троицы будет проходить на улице, перед главным входом. По дороге она мне выкладывает всю диспозицию: она бутылочку вчера забыла в сумку положить, а сегодня с молитвами из неё отлили почти всё в воду, что оставалась после водосвятия, и батюшка обходит весь остров по периметру и окропляет землю Херсонеса святой водой.
Только мы подошли к воротам – как и батюшку видим, радостно и торопливо шагающего к нам. А мы – это десятка полтора мужиков и десятка два женщин. Батюшка объявил, что не смогла нога супостата ступить на берег Херсонеса, что не получилось у него «святить» Херсонес водой, привезённой из Киева, а теперь будет праздничная служба. Мужчин он попросил встать ближе к воротам, чтобы закрыть собой женщин от Киевского ОМОНа, когда тот начнёт штурмом прокладывать дорогу Филарету. Оглядываюсь, действительно стоит автобус, а возле него во всей амуниции ОМОН. Идёт служба, а на душе – радостно, как никогда: неужели Господь сподобит пострадать за Веру и Отечество! Такими увечьями и гордиться не грех! Вышлют, конечно, сделают, как Лужкова, нежелательной на Украине персоной номер два. Вот прикольно-то будет!
А за спиной тем временем начинается. Слышу радио по громкой связи. Получают приказ приступить к штурму. Сердце ёкает от восторга предстоящей драки. Не выдерживаю и оборачиваюсь, удивлённый отсутствием приказа командира. А тот стоит с перекошенным лицом, мычит, словно парализованный, пытается поднять руку, но как-то нелепо ею дёргает и только. Передаёт мегафон другому офицеру. Тот поднимает руку, но вместо приказа звучит нечленораздельный рёв, мегафон выпадает из его руки, а за воздетую вверх руку он хватается в каком-то животном ужасе. Омоновцы начинают пятиться, глядя на начальников. Кто-то в белом халате пытается командирам помочь, укладывая их на носилки. Ещё пара тягучих минут, и в громкое радио доносится слово «Отбой!». ОМОН грузится в автобус и уезжает.
Батюшка говорит проповедь и подчёркивает, что в этот переломный момент Господь послал в помощь москвичей, которые стоят в одном строю с севастопольцами, не испугавшись и доказав свою братскую веру и верность. Москва с нами здесь, сейчас и всегда.
Гордость за себя и земляков распирает. Затем вместе молимся о том, чтобы никогда Херсонес не был попран пятой раскольника, и чтобы Владимирский Собор вернулся в лоно православной церкви. После молебна женщина указала на меня, москвича, своим землякам, и мы обнимались с ними, я читал кое-что из своих стихов, годных для этого случая.
В последующие дни с чувством исполненного долга ходил на утренние службы, а после – купаться!
Спустя год в Севастополь приехал Владимир Путин, и Собор был передан Русской православной церкви. Я тем временем снова был на даче, в Маковцах. Жена снова попросила свозить её в Тихонову пустынь. Приехав в монастырь, пристроились к какой-то экскурсии, чтобы немного побольше разузнать о святом Тихоне, и первое, что я слышу – это слова экскурсовода про то, как Тихон калужский лечил простой водой раны воинов после сражения на Куликовом поле. Еще про то, как возвели на него напраслину завистники, о том, что когда воевода собрался отдать приказ об аресте святого Тихона, рука и язык у воеводы – отнялись. Тихон по-доброму объяснил воеводе, что тот на неправое дело собрался руку поднять, ведь Тихон только лечит молитвой нуждающихся в этом, а после, едва сердце воеводы смягчилось, по молитве Тихона вернулось к тому и здоровье. Больше Тихона не пытались арестовать.
Вот так я и понял, что послал меня святой Тихон Калужский с водицею не просто так, и что стал я свидетелем чуда, вновь сотворённого им во славу земли русской. Что тут скажешь! Чудо как чудо! Обычное, в общем, из рядовых чудес, коих по всей земле нашей, как и святых, радеющих за неё, множество!
Всё рассказанное мной не является вымыслом, как и содержание всех остальных моих рассказов. А зачем придумывать что-то, когда даже чудеса вокруг нас происходят с завидной регулярностью и надо лишь вглядеться, чтобы понять это! Может потому и говорят знающие, что Русь – Святая.

Не смотрите вы так, сквозь прищур и оскал,
Джентлельмены и прочие леди!
От неправедных дел я слегка подустал,
Потому не оделся, как денди.

Ведь я - не философ рапиры и штанги,
Хоккейных баталий и спуска в бобах!
Я боль головная чекистов с Лубянки,
И верный мой туз – пулевая стрельба.

Пусть зовусь я Иван, по прозванью Дурак,
Девиантность мою - не судите.
И папаша Дюркгейм не поможет никак,
В аномии, спортивной фемиде.

Ведь я - не философ рапиры и штанги,
Хоккейных баталий и спуска в бобах!
Я боль головная чекистов с Лубянки,
И верный мой туз – пулевая стрельба.

Мой майор в те года отослать не успел
Представленье с афганской к награде,
А потом, на гражданке, я был не у дел
И грустил с СВД об отряде.

Ведь я - не философ рапиры и штанги,
Хоккейных баталий и спуска в бобах!
Я боль головная чекистов с Лубянки,
И верный мой туз – пулевая стрельба.

А потом, в девяностые, снова война,
И светили кавказские звёзды,
И опять у майоров рапорт на меня
Не поспел, пожалел только крёстный.

Ведь я - не философ рапиры и штанги,
Хоккейных баталий и спуска в бобах!
Я боль головная чекистов с Лубянки,
И верный мой туз – пулевая стрельба.

Крёстный лишь пожалел, подарил инструмент,
Хорошо за мишени слюнявил,
Но пришёл беспредел, и прожорливый мент
В крёстном дырку с арбуз продырявил.

Но я ж - не философ рапиры и штанги,
Хоккейных баталий и спуска в бобах!
Я боль головная чекистов с Лубянки,
И верный мой туз – пулевая стрельба.

И вот я перед вами, на-те, берите!
Ну что вы! Не стоит с отказом дурить!
Я грубости слов не скажу, коль хотите:
В сердцах о покойных – не след говорить.

Ведь я - не философ рапиры и штанги,
Хоккейных баталий и спуска в бобах!
Я боль головная чекистов с Лубянки,
И верный мой туз – пулевая стрельба.

P.s. Жду положительного ответа, пока жду.

Это рассказ не о том, как меня призвали, и я отправился в Армию. Нет, солдатом я стал значительно позже, когда позади уже был год службы, и произошло это осенью 1979 года.
Рота готовилась к вечерней поверке. Из укромных мест, где прятались в личное время от дедов, начали стекаться салабоны из весеннего призыва. Кто-то дописывал письма, кто-то докуривал в курилке, кто-то, поглядывая на дорожку, ведущую к подъезду нашего крыла казармы, пытался угадать, кто будет на поверке: капитан Подолин, командир роты, или старшина, прапорщик Барабанов. Я дописывал стихи в завтрашний Боевой листок, когда по «взлётке» кто-то, грохоча сапогами и позвякивая набойками на них, пробежал с криком:
- Шухер! Граф идёт!
Граф – это прозвище нашего «папы», ещё одно имя нашего командира роты, и Графом его прозвали не от балды: всем видом, принципиальностью и уверенностью в себе он внушал трепет солдатам, как тот самый граф Суворов. Его и уважали, и побаивались даже распоследние разгильдяи. А ещё он любил песню «Вставайте, граф!».
Я убрал принадлежности в шкаф, а из-за двери уже звучал зычный голос дневального:
- Рота! Смирно!
Ну всё, пора и мне выходить в свой кубрик - сейчас объявят построение на вечернюю поверку. В тишине роты, застывшей в строю в две шеренги, скрипнула дверь, и в расположение вошёл старшина. На наше удивление, как и командир, он был в полевой п/ш форме, с также, немного провисшей от тяжести кобуры, портупеей. Старший прапорщик встал рядом с ротным не как обычно, не по-домашнему, а с отданием воинской чести. Краем глаза мы начали переглядываться, предчувствуя что-то недоброе, что грядёт по наши души. И хмурые, сосредоточенные лица отцов-командиров только нагнетали гротеск происходящему. Мои мозги, тут же включившись, отметили, что сегодня вся рота собрана в полном составе: все сто сорок два бойца, кроме двоих, которые находились в госпитале. А старшина тем временем, раскрыв журнал поверок, начал перечислять фамилии. Командир же внимательно вглядывался в наши лица, словно стараясь что-то понять для себя.
Наша шестая рота не была чем-то особенной. В ней было всё то плохое и хорошее, что свойственно было ротам того времени, с их дедовщиной и ночными праздниками, с невесть откуда принесёнными сигаретами, пластинками и выпивкой.
Мои размышления оборвал голос Подолина:
- Рота! Слушай приказ министра обороны СССР!
С первых фраз, среди которых фигурировали слова про интернациональный долг, мне стало как-то нехорошо внутри. Наверное, именно это и называется трясущимися поджилками. Другие выглядели не лучше, уже поняв, что пришёл наш черёд. Ещё была робкая надежда на то, что недели две будут сборы, подготовка и проверка оружия, но приказ завершался словами о том, чтобы приступить к его исполнению в течение трёх суток с момента получения.
Граф закончил чтение, молча снял фуражку платком протёр залысину носовым платком, и вполголоса добавил от себя:
- В штаб приказ поступил вчера, всю необходимую подготовку офицеры части сегодня провели, и в шесть утра подойдут грузовики для погрузки вооружения и личных вещмешков. Вопросы есть?
Повисла абсолютная тишина. Подождав пару минут, командир вновь обратился к нам:
- Я, согласно приказу, как кадровый офицер, туда поеду, и у меня есть вопрос к вам, но сперва те, у кого он единственный кормилец в семье - выйти из строя. Те, у кого есть один ребёнок и он ожидает рождения второго – выйти из строя… Сомкнись!
Мы сомкнулись: напротив нас стояли одиннадцать человек, и ротный папа продолжил:
- По расписанию проведения работ в условиях боевых действий, рота находится под защитой боевого охранения, которое получает на руки оружие. В боевое охранение входят командиры взводов с табельными пистолетами и автоматами, командиры отделений с автоматами, ротный расчёт гранатомётчиков, пулемётные расчёты всех четырёх взводов. Если есть сдавшие снайперский минимум, то они направляются в секреты с закреплёнными за ними винтовками СВД. Всё. Остальные – работают. Оружие солдатам-сапёрам – не выдаётся, чтобы не мешало. И теперь остальной роте я задаю свой вопрос: кто доверяет мне, как командиру и готов добровольцем отправиться со мной, следуя приказу министра оказывать интернациональную помощь братскому афганскому народу? Три минуты на размышление.
Снова молчание. Три минуты мучило меня желание остаться, не идти добровольно совать голову под пули, и три минуты немыслимо мучительный стыд корил меня за то, что я со своей винтовкой так нужен буду своей родной роте! Ведь я - единственный стрелок в ней! Я прекрасно знал и понимал, что остаться в живых ушедшему в секрет – десять из ста; что пока снайпер не будет уничтожен огнём миномётов и пушек, нападающие не смогут продвинуться, ведь стрелок секрета трассирующими пулями указывает цели пулемётным расчётам, выдавая этим и себя врагу. Да, конечно, два выстрела, и смена позиции, но под разрывами в гористой местности, где камни – те же осколки, осуществить её - малореально. Майка прилипла к спине, на носу повисла капля пота. Ох, тяжко принимать правильное решение!
Командир посмотрел на часы и произнёс:
- Всё, время истекло. Добровольцы, пять шагов вперёд!
Отсчитав пять шагов, к невероятному своему удивлению, я обнаружил огромное пространство до ближайшего ко мне. Страшно было скосить глаза за плечо и увидеть сколько их, вчерашних приятелей-товарищей осталось стоять. И снова голос командира:
- Сомкнись! Кругом! По порядку номеров, рассчитайсь!
Я оказался первым. Комсорг роты, кандидат в КПСС, командир взвода, сержант моего призыва, моего карантина, москвич Алтухов – не вышел! Я, беспартийный разгильдяй – вышел, а он – нет! Все эти, такие правильные и политически подкованные - оказались гнидами, партийцы-комсомольцы! Возмущению моему не было предела, и я твёрдо и громко произнёс:
- Первый!...
…- Сорок четвёртый. Расчет закончил.
Снова покойницкая тишина.
Капитан со старшиной сокрушённо покачали головами. Оставшиеся стоять в строю понуро опустили головы. Некоторые заметно покраснели от стыда. Заложив руки за спину, командир прошёлся вдоль нашего строя добровольцев, вглядываясь в лицо каждого из нас, и стараясь запомнить каждого. Старшина тем временем каждого отмечал в блокноте.
Командир, пройдя вдоль нашего короткого строя, остановился напротив меня:
- Спасибо, зёма, не опозорил, не то, что это - он кивнул за спину на сержанта Алтухова. - Честно говоря, не ожидал от тебя. Почему так решил?
- Так ведь я - стрелок, а тут – каждый ствол на счету будет!
- Но ты же знаешь, что это для тебя будет означать?
- Да, но рота успеет занять оборону.
- Спасибо, сынок, ты стал настоящим солдатом.
Капитан повернулся к нам, вышедшим, и сказал:
- Сыночки, обещаю, что за каждого из вас буду готов костьми лечь! Мы теперь – братья по оружию. Вышли не все, но я рад, что почти все русские – вышли, - он обернулся на Алтухова и ещё нескольких, а после продолжил – Вышли все десять казахов, молодцы ребята! Половина из украинцев, ни один молдаван - не вышел. Трое из шестидесяти узбеков, все кавказцы – вышли. Но это так, для справки. Посмотрите друг на друга: к этим товарищам вы можете безбоязненно, повернувшись спина к спине, биться: они – не подведут!
А теперь: рота, смирно! Слушай приказ командира воинской части № 74 138 за номером…
Приказ заканчивался словами о том, что выступает рота на ивановский аэродром для отправки полным составом.
- Повторяю для тех, кто не понял: полным составом! А то, что было, мальчики, - так это была проверочка на вшивость. Должен же командир знать, с кем ему идти в бой! Жестоко, согласен, но война вообще штука жестокая, а мы едем на войну. Всем сверить номера закреплённого за ним оружия в оружейке, проверить состояние оружия, мыть руки и - спать, не бродить. Подъём в пять утра. В самолёте доспим. Вольно! Разойдись!
В последующие три дня мы маршем шагали по предрассветным улицам города на аэродром; и, стоя в колонне по четыре, до обеда ждали погрузки, но приказ отдавался ротам также стоявшим справа и слева от нас: «По аппарелям, в самолёт по двое бегом марш!».
А после, к обеду третьего дня этой пытки ротный зачитал нам приказ министра об отмене прежнего приказа и приказе ожидать нового. В казарме нам опять выдали постельное бельё, снова поставили роту на довольствие, и мы служили - только отношения как-то сами собой изменились. Мы даже садились за столы не как положено, по отделениям, а так, что четыре стола занимали наши сорок четыре бойца, а остальные – за другими. Впрочем, офицеры роты этого словно не замечали. За нашим столом больше не было деления в котле: мясо – старикам, баланду – остальным. Да и вообще, стариковщина в роте сошла на нет. Стало немного грустно жить, находясь дома, в роте, все сидели притихшими, ожидая нового приказа, хотя в целом было терпимо. Никто уже не смеялся над теми, кто любовался снежинками или читал классику, писал в письмах о глубокой любви к жизни, помогал младшим по призыву или не видел национального различия. Просто мы стали настоящими солдатами, готовыми в любой момент, по приказу Советского Правительства с оружием в руках выступить на защиту нашей Родины, Союза Советских Социалистических Республик.

Август 2016.

Было это давно, аж в 1981 году! Я ехал домой. Устал, как две собаки – одна так не сможет! День на работе отпахал за токарным станком, а потом ещё дежурство в комсомольском оперотряде дружинников. Сижу в последнем поезде метро. Едва задремав, проснулся оттого, что кто-то смотрит на меня. Шумно, потому, что вагон пустой. И только одна девушка в пёстром летнем платье-халатике опасливо поглядывает на меня из другого конца вагона. Усмехаюсь про себя, мол, чего трусит – в метро-то кто бы её тронул! Смотрю на вагон слева, справа – никого. Да, действительно, делай что хочешь! Но ведь мужик – не кролик: за три минуты перегона точно не успеет! Поворачиваю к ней усталый взгляд, и, как можно дружелюбней, улыбаюсь. На остановке, видимо неверно истолковав мою улыбку, девушка торопливо перебегает в соседний пустой вагон, и уже оттуда опасливо поглядывает в мою сторону.
Ну, вот и моя остановка. Девушка тоже вышла и направилась торопливой походкой к выходу. Я, естественно, тоже, к выходу, следом. Смотрю на русые волосы, взлетающие в такт походке, и замечаю, что она и в самом деле красива. Хрен его знает, пожалуй, стоит её догнать и проводить - район-то, в котором, с некоторых пор живу - не очень спокойный, и будет жаль, если такая красота попадётся в руки какого-нибудь маньяка.
Стараюсь её догнать, но заметив это, часто оглядывающееся существо, похожее на прежнюю мечту моих юношеских грёз, учащает цоканье каблучков. Ладно, пойду на расстоянии: если рядом мужчина – не осмелятся к ней приставать. Провожу.
Приятным сюрпризом для меня явилось то, что девушка зашагала в попутном направлении. Она вновь и вновь оглядывается, и всё ускоряет шаг, но я не отстаю. После армейской закалки маршем и кроссом, когда только сапоги весят 4,5 кг, мне с лёгкостью удаётся выравнивать дистанцию.
Тем временем незнакомка свернула на мою улицу, чем ещё больше порадовала меня. Вот уже и мой дом рядом. И тут Беглянка делает отчаянную попытку оторваться от «преследователя», то бишь – от меня. Вот она уже переходит на бег, явно намереваясь скрыться в подъезде моей двенадцатиэтажной башни. Представилось, как красотка закрывает дверь лифта и поднимается на свой этаж, а затем, чтобы выиграть время на поиск ключа и замочной скважины, оставляет дверь лифта открытой, и мне из-за этого приходится тащиться домой пешком, аж на шестой этаж! Э-э, нет! Мне такое – не улыбается!
Поднажимаю за ней следом. Ха-ха-ха! Я улыбаюсь довольный собой – в последнюю секунду успел нажать на ручку двери лифта. Сердце - ликует! Боишься? Давай-давай, бойся! Сейчас, я ещё и поиздеваюсь над тобой, такой трусихой! Ты у меня так напугаешься! И я, неторопливо отдышавшись, медленно, с гротеском, нагнетающим ужас в попутчице, распахиваю дверь. Со всей приблатнённой вальяжностью, какую только мог сыграть, и, для пущего страха, глумливой ухмылочкой, медленно распахиваю створки лифта, неторпливо захожу со сверлящим взглядом глаза в глаза. Девушка, вжавшаяся в стену кабины заметно бледнеет, и опустив взгляд, словно сдавшись, и как-то поникнув, тут же начинает наливаться краской до густого пунцового цвета, пока я картинно, одну за другой, совершенно неторопливо нащупывая у себя за спиной, захлопываю створки дверей. Только обречённый, полный горя, молчаливый взгляд она бросает на меня и с тяжёлым вздохом вновь опускает его. Видя то, как «жертва» морально готовит себя к ужасному, я наслаждаюсь своей местью за то, что так плохо она думает обо мне. И радуюсь силе произведённого эффекта на зрительницу интерактива. Неужели во мне погиб гениальный актёр?! Я знаю уже, про себя, какую коронную фразу произнесу следом, после вот этой реплики:
- Ну, что, так и будем стоять?
Я мог ожидать чего угодно от этого милого создания, но только не того, что она произнесла в ответ:
- Только не надо рвать! Я – сама.
И не дожидаясь от меня, оторопевшего, ответа, она, сотрясаемая нервной дрожью, часто, шумно дыша, сама торопливо расстёгивает халатик, сквозь который так соблазнительно топорщились возбуждённые соски, и просто сбрасывает его с плеч на пол. Я – растерялся. Такого сильного ответного хода, честное слово – не ожидал! И прежде, чем успел сообразить что-либо, она одним движением стянула с себя и белые трусишки, оставшись в одних босоножках на высоком каблуке. Затем, как-то смущённо проведя ладонью по рыжеватым кудряшкам на лобке, словно желая прикрыться, медленно опускает ладони, позволяя победителю видеть её всю, белотелую, с вздымающимися от частого дыхания грудками, с мурашками по коже, и в нервной дрожи. Вид молочно-белой матовой кожи, розовых сосков, лобка и всей фигуры, не говоря уж про личико, пронзили болью осознания: какой же я идиот, что женился на первой встречной, на этой толстой Маринке! Назло себе, и только потому, что моя девушка меня не стала ждать из Армии! А попутчица, похоже, что уже полностью смирилась и готова отдаться сама, лишь бы избежать издевательств и побоев! Нет, я конечно допускал нечто подобное, но не до такой же степени я талантлив! Она явно льстит моим артистическим способностям! Все эти мысли вихрем пронеслись в голове. Пауза затягивалась и она, вновь подняла на меня смиренный взгляд, полный возбуждённого ожидания страшного и неизбежного, а тело её вновь и вновь пробирала нервная дрожь! Что-то вопрошающее появилось во взгляде и она, думая, что я именно этого от неё ожидаю, шире расставляет ноги и ладошками придавив золотистые кудряшки, с предельным бесстыдством раскрывает себя там, и снова смотрит на меня, мол, что тебе ещё нужно! Я - готова!
Как же желанна она была в это время! Как красива и соблазнительна!
И следом, прошлась холодком вторая мысль, о том, что кто угодно может сквозь сетку, огораживающую лифт, и окошки дверей, увидеть нас сейчас, и тогда мне – не отмыться! И ничего я не докажу, что хотел просто напугать, что сам я командир комсомольского оперативного отряда дружинников «Красная Пресня»! Всё, пора заканчивать эту комедию, от греха, и чем скорее, тем – лучше!
Я сглотнул пересохшим горлом, и в ответ на взгляд, наполняющийся непониманием паузы, повторил:
- Ну, что, так и будем стоять? На какой Вам этаж?
Скромно опустив глаза и вздохнув, я отвернулся, и лишь краем глаза видел, как прелестное создание протянуло обнажённую ручку и нажало кнопку с цифрой 12.
Кабина неторопливо поползла на самый верх.
В стекло дверцы углядел, как попутчица уже подняла с пола свою одёжку, и держа её одной рукой, и прикрывая одеждой тело, другой рукой закрывала, как могла, густого бардового цвета лицо. Я едва ли не физически ощущал желание дамы провалиться от стыда сквозь пол.
Вот и лифт встал.
- Извините, я так плохо о Вас подумала! – сдавленным от волнения и страха быть застигнутой соседями в таком виде, шёпотом произнесла она. – Вы бы не могли выйти, чтобы я смогла одеться?
Я молча кивнул головой, и, стараясь не шуметь, открыл дверь, вышел на площадку. Так и стоял пару минут, не поворачиваясь, пока эта восхитительная красавица одевалась.
Лифт вёз вниз, а я стоял в каком-то грустном отупении, с ощущением и осознанием того, что жизнь моя идёт как-то наперекосяк, неправильно. Да ещё эта девушка-несбыточная мечта напоследок настолько искренне ласково посмотрела на своего «насильника», когда тот отбывал вниз, что ему стало и вовсе тошно. Тошно оттого, что спускает его машина вниз, от мечты - домой, на его Голгофу, к беременной Маринке.
Москва. 20.07.2016.

Если жизнь не мила, как прежде,
Если в мыслях – одна беда,
Человеку нужна надежда,
Путеводная нить, звезда.
И чтоб было кому признаться,
Как за горло берёт тоска.
Что отчаялся в жизни драться,
И костлявая так близка!
Человеку нельзя сомнений!
Он не должен сгорать один,
Как коротенький день осенний,
Без следа растворяясь в дым!
Подарите друзьям надежду
На забвение бед в годах!
Чтоб слагалась судьба, как прежде,
Чтоб, как прежде, и, навсегда!
30.06.2016.

До зари бессонные ночи по весне,
Где глаза бездонные с чувствами ко мне,
А неловкость нежная лишь в касаньях губ,
Сложенных надеждами, что взаимно люб.
Первые признания. Первая заря.
Нет тому названия, и конечно, зря!
Потому, что юными души много лет
Помнят ночи лунные, глаз бездонных цвет.
7.05.2016.

Вновь, как поле перекати.
Будто снова, как в двадцать лет:
Только Армия позади,
И преграды для счастья нет!
От женатых друзей – лишь тень,
От любимой - лишь писем тлен!
Да, неважно задался день!
И не двадцать, а старый пень.

Ну, так что? По себе скулить?
Или смертный патрон достать?
Нет, осталось кого любить,
И о чём стихи написать.
Что женатых друзей – лишь тень,
От любимой - лишь писем тлен!
Что, неважно задался день,
И не двадцать, а старый пень.

Мне завидуют, дураки,
Что пишу теперь молодцом!
Жизнь ценнее любой строки!
Всё бы отдал, чтоб - не вдовцом!
Чтоб женатых друзей – не тень!
Чтоб любимая, а не тлен!
И счастливым задался день,
Чтоб как в двадцать и старый пень!
14.03.2016.