"Конечная!" И холод по спине.
Автобус уползёт, чихая гарью.
А дальше – по заросшей магистрали
До места, где тоска ещё сильней.

Отматывая "тридцать лет назад",
Пойти туда, где тени дней застыли,
Где май сошёл на улицы пустые.
А, может, просто лишь закрыть глаза...

Кто "мирный атом" на тебя спустил
С цепи и сделал призраком Полесья,
Мой город? Ты же чувствуешь, что здесь я,
Что без вины шепчу тебе "прости"?

Мой дом, ты до сих пор не груда плит?
В пустых глазницах растворилось детство.
Но, как ни тянет в прошлое вглядеться,
Никто зайти уже не пригласит.

Предательски пульсирует висок.
Всё как вчера, но на другой планете.
Двор Катьки с Лёхой. Площадь."Энергетик".
Бассейн. "Дом быта". Школа. Колесо...

Уснувший ржавым сном аттракцион
В устойчивой скрипучести обманчив.
Как сломанная мельница в Ла-Манчи.
Как брошенный на рифах галеон.

Я не сумеею объяснить никак
Фантомные шаги в листве пожухлой.
И шелест молодых полесских джунглей,
Ползущих на свинцовый саркофаг.

Вдыхаю то ли воздух, то ли тлен,
Но город на закате всё прощает.
Он снова будет ждать меня ночами,
Наполненными гаммами рентген...

Над Великим Чертогом – пора звездопадов.
Сквозь прогалины крон серебрится тропа,
Ведь доверили боги бессмертному чаду
Свет начала времён пронести сквозь века.

Не считали столетий без боли и гнева
Первородные эльфы, храня благодать.
Отчего же соцветиям белого древа
Выпал жребий под флейту тоски увядать.

Тень завес расползлась в зачарованных кущах.
Помутнела вода в жизнетворных ручьях.
Недосуг для существ, бесконечно живущих,
Изводить божий дар на таких мелочах:

Доверяться стихам и священным легендам,
Где любовь ко двору и по чину пришлась.
Яркий свет сквозь века стал размытым и бледным.
Сердце примет стрелу в новой битве за власть.

Не мерцать во дворцах звёздам, запертым в клетях.
Не сиять на тиаре камням древних руд.
Три эльфийских кольца – только пыль для столетий.
Божества даровали...Века заберут.

Что в пределе ином, первородное племя?
Бесконечностью правят Ничто и Нигде.
Сквозь листву серебром осыпается время
На тропу. Приближая эпоху людей.

Сентябрь в Крыму. Я слушаю прибой.
И катер вдалеке сторожевой
Идёт на запад за шафранным солнцем.
Закатный шлях преломится волной,
И, выхваченный петлей временной,
Со мной на десять лет назад вернётся.

Еще пять дней до ссоры роковой.
До бездны между Ворсклой и Пахрой.
И март в миндальных рощах розовеет.
Мы на безлюдном пляже пьём мускат.
И ты, дав знак себя не отпускать,
Зовешь меня "типичным водолеем".

Еще с утра, вдыхая свежий бриз,
Обнявшись, мы глядим с предгорья вниз,
На бельведере после жаркой спальни.
Сказать тебе тогда я разве мог,
Что вой сирены авиатревог
Расти здесь будет экспоненциально.

Потом случится "Крымская весна",
Из розовых жемчужин* сплетена.
А ты слова любви заменишь граем.
И будет выбор - раз и навсегда.
И дальше порознь полетят года.
Ведь Родину, пойми, не выбирают...

Сентябрь в Крыму. И отдых позади.
Но вновь тебя, как той весны мотив,
В душе я ощущаю каждой фиброй.
Мне хочется дотронуться до звёзд.
Но снова закрывают Крымский Мост.
И в сторону твою летят "Калибры"...

* "розовые жемчужины" - местное название цветков миндального дерева в Крыму.

Может быть, жизнь задаром?
Сталось так, мы забыли
В усилителе старом
Запах ламповой пыли?

Может, ну его к чёрту?
Для кого мы хранили
Этих рокеров чётких
На затёртом виниле?

Для кого, как калеку,
Врачевали до шлифа
Вдрызг убитую деку
С перекошенным грифом?

Для кого сочиняли,
И лабали, и пели,
Лейтмотив не меняя,
Ритм держа еле-еле?

Может, это не с нами
В ту эпоху случилось?
И хватило нам знаний
Только лишь на строптивость?

Не по нам в тесных клубах
Были вздохи девчонок,
А по тем, злым и грубым,
С люберецких "жилпромок"?

Что оставили после?
Впрочем, хватит об этом.
Не пьянит больше воздух
Неформальных поэтов.

Может, зря мы старались
Быть весомей, чем были?
Но приятен, на зависть,
Запах ламповой пыли...

Электрики прокладывали сети
Поблизости болот Мясного Бора.
Прораб от Ленпроекта, дядя Петя,
Искал пути обхода косогора.

Ложились ноль-четыре киловатта
По схемам симметрично и красиво.
На топях же торчал рельеф горбатый,
И дыбились белёсые осины.

Прошли участок, грунт был разворочен.
Работали без продыха. Под вечер
Вдруг закричал испуганно рабочий:
"Глядите, братцы, череп человечий!"

Ворочался в палатке дядя Петя,
То гнус кусал, то затекала шея.
Когда же задремал он на рассвете,
Ему приснилась длинная траншея.

Но в ней не кабель, а живые люди.
Лежат с полуоткрытыми глазами.
"Неужто электричество здесь будет?
На гиблом месте?" Так они сказали.

"Здесь бой вела двенадцатая рота
Отдельной сто семнадцатой стрелковой...
Мы брали высоту... И вот болото
Надолго стало нам периной мховой".

"Давно уж нет войны на белом свете...
А мы лежим годами в буром иле.
Ты там скажи всем нашим, дядя Петя,
Что мы здесь ни на шаг не отступили..."

С утра без объяснений и доклада
Велел прораб остановить работы.
Военных археологов бригада
Шла поднимать двенадцатую роту.

"Матерь-дорога" – всё точно совпало.
В ночь одиноко уносит "Импала".
В Городе Ангелов муторно чёрту.
Прошлое набело, жаль, не затёрто.

Фарами вспорота темень пустыни.
Петлю у ворота чувствуешь, Джимми?
Как монотонно мелькает разметка...
Красная зона: бурбон и таблетка.

Песни глухи, как в пространстве тоннели.
Смоешь грехи в придорожном отеле.
Будешь опять на ментальном распутье
День пропадать в лизергиновой мути.

Отзвуки сцены, улыбка Памелы...
Тень ойкумены очерчена мелом:
Кондоры кружат и лошади скачут,
Мечутся души суровых апачей.

Трасса на трипе пуста и жестока.
Где эти хиппи с просторов Вудстока?
Вечности много, а времени мало.
Блюз постепенно заполнит "Импалу".

Творческий кризис недолго продлится.
"Бро, тэйк ит изи". Ты - мира частица.
Пёстрые сны при нелёгком синдроме
Будут слышны в твоём лучшем альбоме.

Солнце предгорья кирпичные лижет.
Всё это вскоре ты вспомнишь в Париже.
В Городе Ангелов муторно чёрту.
Прошлое набело, жаль, не затёрто.

Старый двор, где каштаны мерцают свечами,
Где июнь долгожданный, как вдох, изначален,
Где в полуденном свете пылинки роятся,
Где в растрёпанном лете мне снова двенадцать;
Где балконы, как люггеры под парусами:
Так простынки упругие ветер терзает;
Где "козла" забивают под шатким навесом,
Прикурить забывая в зубах "Стюардессу";
Где на лавке свергают правительство Чили,
Потому что тогда "их" мы не проучили;
Где гармонь дед-Семёна зайдёт с переливом,
И соседки про клёны затянут тоскливо;
Где одной из них внучка, красавица Катя,
Нежным взглядом измучив, на море укатит;
Где на всю с пацанами мы тёте Ларисе
Под окном начинаем врубать "Эйси-Диси";
Где моряк дядя Коля похож на горниста,
И бурлит в застеколье портвейн "Золотистый";
Где в истории высвечен я достоверно,
И до осени тысячи льё Жюля Верна...

К чему вести минутам счёт,
Когда платформа "Ленинской",
И звезды, низкие ещё,
Сражаются за первенство?

Когда неслышная Пахра
В медлительном течении.
И из-под кепки прядь вихра,
Как юности значение.

А в сумерках - почти тайга,
Фантазией пророщена.
И мы с полудня на ногах,
Философично-тощие.

На срезе берега, внутри,
Известняки альковами.
Поклажу сбрось, перекури
Под стайки мотыльковые.

В ночи костёр, гитары звон,
И в круге света-острова
Послышится со всех сторон:
Давай-ка про апостола.

Дорогой к дому на заре
Мы побредём туземцами.
И счастье будет в мураве,
Как юности эссенция.

Сгустились сумерки. Париж
Как-будто чем-то опечален.
Закатный отблеск приручает
Сырая черепица крыш.

И звон на башне Сен-Жермен
Звучит зачем-то раньше срока.
Но кто из нас не без порока
В канве грядущих перемен?

Вчера закончилась война
Под сенью папского престола.
И кирха нынче от костёла
Раздором не отделена?

В глухом проулке мой ночлег.
Сокрытый угол пилигрима.
И не понять, чьи тени мимо
Тревожно перешли на бег.

А под ногами будто дрожь
Мозолистой булыжной кожи.
Свет факелов в кварталах множит
Простолюдинов и вельмож.

По воле, шутке ли небес
Никем я здесь не обнаружен?
Покуда багровеют лужи
Вокруг растерзанных телес.

Цвет ночи - Медичи вуаль.
Сюжет разыгран был по нотам.
Крестили нас, как гугенотов,
На улицах огонь и сталь.

О, лицемерные века.
И снова рыщут по подвалам.
От шевалье до кардинала.
От богача до бедняка.

С рассветом город за спиной.
Солома прелая в телеге...
Французской лилии побеги
И вера в Господа - со мной.

Расскажи, мон шери, что ты видишь вдали?
На вокзале Кингс-Кросс. Приземлившись в Орли.
Переплыв Дарданеллы, а следом - Босфор.
И нигде сам себя не найдя до сих пор.

Так бывает, что враз выпадает "зеро".
Исчезают в бокале Шабли и Мерло.
И нечаянно рвётся, как тонкая нить,
Обещание рядом до вечности быть.

Посмотри и ответь, был ли счастлив, когда
По-другому встречали тебя города?
Был и весел, и пьян, и влюблён на заре.
В новом люксе отеля. Не в жалкой дыре.

Ведь на грани безумства ты знаешь ответ.
Собирая рюкзак, наскребя на билет.
И на старом шоссе, абсолютно пустом,
Ты поверишь в обочину и автостоп.

Вот и Буда, и Пешт, и Дунай голубой.
Только здесь ты, возможно, и вспомнишь любовь.
Но заклеишь конверт. И поставишь печать.
Чтобы призраков прошлого не повстречать.

Море шумит у кручинистых скал.
Станет драккар ископаемым остовом.
Конунг, что в этих краях ты искал,
Здесь, в глубине изумрудного острова?

Между холмов - заливные луга,
Что исповедуют силу трехлистника.
Конунг-изгой, отчего ты в бегах?
Смута, война иль невеста капризная?

В древние чащи к кому ты спешишь?
Там обитает лишь племя друидово.
Явится в падубах образ Банши.
Ведьмы лесной, словно древнего идола.

В этих лесах власти Одина нет.
Если услышит, отвагой одарит он.
В вычурном перстне несёшь самоцвет:
Дар для колдуньи - трофей из Гардарики.

Дивная песнь и чарующий взор:
Глыбь бесконечная, прелесть бездонная.
Конунг, любовь от Банши - приговор.
Ведьма стоит пред тобой обнажённая.

След исчезает в дремучей глуши.
Время курганы покроет коростою.
Только останется царство Банши.
Ведьмы лесной с изумрудного острова.

Благословенна Франция в веках.
Но, глядя на Людовика порою,
Я чувствую не трепет и не страх,
А боль и гнев, которые не скрою.

Но что я ощущаю, мой Господь,
Когда заноет за грудиной слева?
Когда не урезонить кровь и плоть?
Когда в покои входит королева...

Мой грех не в том, чего не рассказать.
Ему я вновь предамся, неужели?
Я мог бы земли за него отдать
В пределах неприступной Ла-Рошели.

Австрийская принцесса вознеслась
До прелестей божественного света.
Но очевидна дьявольская страсть
К местам за туго стянутым корсетом.

Ведь Англия касалась их рукой.
И чем ещё? Меня помилуй, Боже.
Я видел всё. Уж лучше был слепой.
Я был силён, но так сейчас ничтожен.

Я Францию всегда спасаю сам.
Себя бы уберечь от беззаконий...
Сейчас и здесь - мой превысокий сан.
А там - её глаза, шальной огонь в них.

Под утро не покинуть мне Версаль.
И ждать, как с неба посланную манну,
Как заново обрященный Грааль,
Возможности опять увидеть Анну.

В Домодедово опять пробки –
Рейсы все перенесли дублем.
Если б не был я с тобой робким,
Прилетел бы той весной в Дублин.

Я смотрю порой твои стримы,
Молча лайкаю твои сторис.
Там бесснежно из-за Гольфстрима
И нажористый табак в «Моррис».

Ты красива, как всегда, в кадре.
Оттого ли, что вокруг зелень?
Согласился бы Святой Патрик
Выпить с нами из «К-Б» зелья?

Не умею в зуме я спорить:
Начинаю, как болван, дакать.
Бирюзово твоему морю,
Что за МКАДом с октября слякоть.

Я хотел бы написать, знаешь,
Пару строчек для тебя складно.
На конверте указать «Айриш»
Или «Иреланд». Хотя, ладно...

Взгляд твой тоже – вспомнил вдруг – зелен.
Не хватает мне его плена.
И зовут тебя теперь Хелен.
Вот такие вот дела, Лена.

В Домодедово снегов всходы.
Из зелёного – в окне ёлка.
А когда забанят наш холод,
Я в твой Дублин! Только ждать долго...

Школа. Линейка. Аллея с вязами.
Новеньких всех рассадили в класс.
Рядом за партой - зеленоглазая.
Шёпот и смех. Как на грех взялась.

После уроков никто не обязывал.
В грязь полетел невзначай рюкзак.
Молча взглянула зеленоглазая:
Море бушующее в глазах!

Кто б на вступительном мне подсказывал.
Слишком усердно учил вчера...
Кинула "шпору" зеленоглазая.
И улыбается. "Вот зара..."

Рваные джинсы, жилет со стразами,
Стрижка каскадная до плеча.
Кто тебя просит, зеленоглазая,
Сниться так часто мне по ночам?

Сколько я раз сам себе приказывал.
Вновь из под ног норовит земля.
Чтоб провалилась ты, зеленоглазая!
Фея веснушчатая моя.

Звезды на небе горят топазами.
Утром на пары уже не встать.
Кто тебя выдумал, зеленоглазая...
Миртовой негой случись опять.

"Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Сабля, водка, конь гусарской,
С вами век мне золотой!" (Д. Давыдов)

Война, корнет, и никуда не деться.
Что жизнь теперь, что поле - всё под стать.
У нас в полку, гусарском лейб-гвардейском,
Таким, как ты, историю писать.

Корнет, послушай, не мудря лукаво,
Ведь прадед мой, полковник, говорил:
Безусые решили под Полтавой.
И то же слышал я про Измаил.

Сегодня вам другая мода ближе.
Поэзия чужого языка.
Но мы, корнет, ещё споём в Париже.
Хотя, дорога будет нелегка.

На том краю, у редкого подлеска,
Их гренадеры растеряют прыть,
Когда туда наш батюшка Раевский
Изволит с вами, юными, прибыть.

По сердцу милой дамы хватит вздохов.
Судьба, поверь, ещё вернёт своё.
Тебе, корнет, - цветущая эпоха.
Мне - чистое нательное бельё.

Покружимся в бою, как в вальсе венском.
Нам не впервой сбивать французу спесь.
Не довели мы дело под Смоленском.
Но, видит Бог, корнет, что сдюжим здесь.

Не помню месяца и дня,
Когда ты в городе гнетущем
На миг явила для меня
Свою божественную сущность.

Так глупо было мнить себя
Непримиримым атеистом.
Не помню месяца и дня.
Всё происходит слишком быстро.

Так быстро, что ночной акрил
Укрыл каштановые кроны.
А поезд, сволочь, отходил
От одинокого перрона.

Я принимал покорность рук,
Я видел слезы на ресницах,
Не понимая, что каюк,
Что выпало в тебя влюбиться.

И я кричал в твоё стекло
Растрепанной и мокрой птицей.
Почувствовав извне одно -
Наитие - тебе молиться.

Судьба, как груз на тех весах,
Где каждый выверен и взвешен.
Но ты - и свет, и небеса.
А я - под ними вечный грешник.

Теперь осталась у меня
В тебя неистовая вера.
Не помню месяца и дня.
Не помню век. Эпоху. Эру.

Небо под утро всегда алеет.
След от припаса кометой Галлея.
Ждёт квинтэссенции облачный купол.
Так же как Горловка и Мариуполь.

Небо над полем зарю глаголит.
Небо расчерчено "Краснополем".
Вот бы пройтись этим полем к морю,
Выйдя живым из ночного боя.

Небо латает в себе прорехи.
Молча ползут на укреп морпехи.
Не матернуться, не помолиться.
Не прикоснуться рукой к пшенице.

С выстрелом каждым и каждым пуском
Поле болеет душою русской.
Смотрит, как небо хандрит вдогонку.
Дважды снаряд, да в одну воронку...

Срезы столбов, как фигурки - нэцкэ.
Краешек поля земли донецкой.
Поля, что жаждет уборки хлеба.
Только вот снова алеет небо.

Не забывайте ваших мам.
Когда вам, как подросшим птицам,
Всерьёз придётся разгнездиться
В других кварталах и домах.

Вы заживёте без тенёт,
Под солнцем нового уклада,
И мама будет точно рада,
Но иногда, нет-нет, вздохнёт.

Ведь как бы после не жила-
Казалось бы, в своих заботах-
Она возьмёт родное фото
И тихо спросит: "Как дела?"

Ты просто представлять начни
В дождливый вечер непогожий:
Теперь одно пальто в прихожей,
И в комнате горит ночник.

Но слышимый звонок едва
Способен возвратить ей силы.
Она, быть может,не просила,
Но обязательно ждала.

И сколько Бог отводит нам?
Ведь время очень быстротечно.
Ты обними её за плечи.
Скажи три слова: "Как ты, мам?"

2015

А утро было безмятежно юным,
Как сладкий запах в грушевых садах.
И затихали выпускные струны
В уставших,но счастливых городах.
Троллейбусы там в рейс спешили новый,
Картинки снов развесив на рогах.
С рассветом просыпался бор сосновый
Колючей зеленью на смоляных ногах.
Озера вдоволь небеса поили,
Расправив скатерть сплошь из бирюзы.
Степные дали к горизонту плыли,
Набросив покрывало из росы.
И с выси соколиного полета
Ползли сороконожки-поезда.
А где-то в приграничное болото
Пурпурной искрой...Будто бы звезда...

"Эй, Диего, малыш...Вспомни жёлтый песок..."
Он подскажет, едва лишь замедлится время.
На закате Севилья похожа на сон.
Я в нём главный герой на старинной арене.

Разномастной стихией бушует толпа.
Ирреальный сюжет Сальвадора и Фриды.
Сеньориты кричат про любовь на века.
"... Только, эль матадор, ты - избранник корриды".

Ветер Хереса тронет украдкой лицо.
Я почувствую запах лантан и гарциний.
И холодную гарду клинка праотцов.
Между светом и тьмой выбор - посередине.

Заурядная драма останется здесь,
Как победа над дикой, но загнанной силой.
Зазвучит в небесах андалузская песнь:
Не слышна для других, так жестоко красива.

Наготове мулета. Ни шагу назад.
Из горнила арены бык выйдет навстречу.
В смолянистых глазах затаится слеза.
Это будет в конце. Я её не замечу.

Не дома. Но и не в бегах.
Весна... Какого года?
Я помню эти берега
Базальтовой породы.
Твой беломорский городок,
Не верится, всё тот же.
Хранит в себе, что было до:
Светлее и моложе.
А ты теперь в каких краях?
Двор слышал отголоски...
Дороги к морю колея.
Внизу причал сиротский.
Не наступающая ночь -
Тепла короткий отклик.
Предместье карликовых рощ
Вне времени. Вне логик.
Твой городок живёт без нас.
И всякой перспективы.
Но, как тогда, вдали баркас.
И, как тогда, дождливо.

Бывает так, что сказка позовёт.
(Но только не назад, где Герда с Каем).
Туда, где ты сто лет тому вперёд
Взъерошен. Озадачен. "Ископаем".

Московский пионер, ты станешь здесь
Де-факто первым на Альдебаране.
Но люди будут ждать благую весть
О капитанах Киме и Буране.

Закон межгалактический суров.
Ответь, межвременной тогда какой же?
Во времени летающих коров
Твой прежний кругозор почти ничтожен.

Не канула в небытие страна.
Сквозь тернии пробилась к дальним звёздам.
Возьми с собой на борт Говоруна.
Историю вершить порой так просто.

Зеркальные цветы - как гладь воды.
Миелофон - хрустальная игрушка.
Пираты. Бастер, как удар под дых.
А в голове Алисины веснушки.

А над Землёй все те же облака.
И никому про это не расскажешь.
В восьмидесятых есть Москва - река.
Сто лет тому вперёд она все та же.

Уездный город - тоже в жизни след.
Смотри по сторонам, попробуй взвесить.
Вот целых десять лет. Всего лишь десять.
У времени особенный секрет.

Стоять, молчать и щуриться на свет.
Он запаха весеннего чудесить.
Вот целых десять лет. Всего лишь десять.
И ничего понятней, вроде, нет.

Одно мгновенье на пути комет.
Повесе бы успеть покуролесить.
Вот целых десять лет, всего лишь десять.
Покоя лоно. Суета сует.

И даже нужный получив ответ,
Не перестать порой волшебным грезить.
Вот целых десять лет. Всего лишь десять.
У времени особенный секрет.

Сновидения астральный штрих.
Соутар луны на чьих ключицах?
Эта ночь длинней ночей других.
Всякое в ней может приключиться.
Подберу ли нужные слова?
Сон не обхватить, не опоясать.
Силуэт исчезнет, как сова,
Белая бесшумная неясыть.
Подожди, кудесница, постой!
Я не знаю, в мой ли сон стремилась?
Слишком сумрак в комнате густой.
Дай тебя коснуться, сделай милость.
С кем я говорю, кого прошу?
Ты ли здесь была? Спаси рассудок.
В темноте как-будто моря шум.
Россыпь звёзд. Букет из незабудок.
Танец на безлюдном берегу.
Первозданный снег на горном склоне.
Повторить я это не смогу.
Но твоё молчание я понял.
Образ свой волшебный задержи
Через наваждения завесу.
Не ходи в чертоги грёз чужих.
Там ты не окажешься принцессой.
Покоряясь фатуму теней,
Для меня оставь свою частицу.
Эта ночь других ночей длинней.
Всякое в ней может приключиться.

Треснувшая дорожка
В главный уткнулась корпус.
Лагерь теперь заброшка.
Полузатертый образ.

Камень дождями сточен.
Окна забиты фанеркой.
Помнишь истории ночью?
Призрака пионерки?

Страшно тебе, орлёнок?
Здесь ни души лет двадцать.
Но в глубине проёма
Что-то начнёт казаться.

Красный как будто галстук.
И силуэт девчачий.
Выйти наружу? Баста!
Ты пионер, а значит...

Детские небылицы.
С возрастом сдали нервы.
Что же могло случится
Там, в девяносто первом?

Помнишь пустырь? Скамейку?
Девочку - грусть во взгляде.
Галстук на тонкой шейке.
Нет ни в одном отряде...

Краше в сто раз Алисы,
Чтобы вот так сбываться.
Чтобы опять случиться.
Чтобы прошло лет двадцать.

Свет сквозь худую кровлю.
Сгнили под полом лаги.
Галстук ведь цвета крови.
Спит пионерский лагерь.

У Надежды, у Константиновны
Дачный дом, полисад с куртинами.
Сундучок, над которым ходики.
Всё подарочки от Володеньки.

Есть собаки - два рыжих сеттера.
Экономка Катрин, дочь Петтера.
И охранники-персы Дария-
Краснощекие пролетарии.

У Надежды, у Константиновны,
День работы, что опротивела.
Стол кремлевскими полон письмами.
Десять лет от Авроры выстрела.

Ведь когда-то была молоденькой.
Новый мир обещал Володенька.
Эх, напечь бы блинов. С вареньицем.
Ничего уже не изменится.

У Надежды, у Константиновны
Есть мечта про костюм сатиновый.
Ей не надо, чтоб к ней по-отчеству.
Счастья женского Наде хочется.

"Главное, что дождик унёс соринку,
Главное, что ёжик всегда в тумане".©

Омское утро стылое.
Узкая колея.
Стонет Сибирь под пилами.
С нею и я.

За городской окраиной
Свалки да вороньё.
Дети чумного Каина
Вновь за своё.

Падает солнце тусклое.
В воздухе аммиак.
Выразить сложно чувствами,
Если дурак.

Звери с чудными мордами
Шарятся по лесам.
Ищешь себя аккордами.
Вот чудеса.

Споришь с кривыми рифмами,
Благо, такие есть.
Талые воды с лимфою
Капают в жесть.

Смотришь на мир осознанно,
Не починив очки.
Все мы зачем-то созданы.
Все дурачки.

И оборона держится.
Мчит в зоопарк трамвай.
Будем в петельке нежиться.
Не прозевай.

Летят прозрачные киты
Над морем дюн.
Дитя, в пространстве пустоты
Звучит ноктюрн.

Его не слышит мир вокруг,
Лишь ты, дитя.
Под арками спектральных дуг
Киты летят.

Они посланники, волхвы
Какой страны?
Той, где в безмолвии травы
Бредут слоны?

Ты их водило в древний храм,
Дитя, скажи?
Ты их учило там словам,
Любить и жить.

Дитя, в тебе заговорил
Нездешний Бог.
В твоих глазах горит берилл
И как итог:

Траектом облачной поры
Без суеты.
Неся созвучия дары,
Летят киты.

Там где небо становилось рекой,
Август-кесарь уходил на покой.
Блиндажи скрывал попонами трав.
В камышах хранил места переправ.

Приговаривал юнцу-сентябрю,
Что по крови примечают зарю.
Сколько выпадет стоять городам.
И когда пора прийти холодам.

Прорастут в лесах грибницы опят.
Только будут собирать там ребят.
То ли с этой, то ли с той стороны.
Время сбора аккурат до зимы.

Всё у времени сейчас невпопад:
Огненосных лепестков листопад.
Заржавелые хвосты мехколонн.
И не пройден до сих пор Рубикон.

Так и править сентябрю до поры.
Принимать от раболепных дары:
Волчью ягоду и дурень-свинец.
И красна вода в реке Ингулец...

На краю земли горизонт застилала пыль.
На краю земли превращался в стекло песок.
Выжигало солнце до корня степной ковыль.
И в дрожащем мареве сложным был марш-бросок.

По горячей супеси брел наугад солдат.
Под босыми ногами не чувствовал ничего.
Был в грехе он молод, взглядом небесным свят.
И к дороге долгой привязан, как бечевой.

А ему навстречу - будто другой солдат
Задаёт вопрос: " Не знаешь, где край земли? "
Добавляет тут же: "Ступни у тебя кровят!"
А солдат молчит и слушает бой вдали.

Сквозь солдата дальше прошёл, не боясь, солдат.
А ему навстречу - несбывшаяся жена.
Говорит ему: "По-прежнему не женат?"
И глотает смех: " Поженит нас всех война! "

А солдат молчит и дальше себе бредёт.
Под палящим солнцем да мимо разбитых хат.
А навстречу ему - его же погибший взвод.
"Я теперь не с вами" - бойцам говорит солдат.

Но бойцы смеются и машут ему рукой,
Становясь нечёткими в солнечной суете.
А солдат не знает правды уже другой,
Кроме той, к которой он так прийти хотел.

Растеряв светимость в тысячу тераватт,
На краю земли догорала Полынь- звезда.
Догорев, спросила: "Дошёл, наконец, солдат?
Я была тобою. Ты знаешь об этом? "
"Да..."

Смотреть на ту сторону ровно полгода.
Подняться на холм, как взойти на Голгофу.
Прошли Рождество, и Навруз, и Песах.
А там за Днепром словно мера веса.

Расхристанных душ и неясных судеб.
Где мира, как меры, ни грамма не будет.
И солнце днепровские воды делят,
Как делят секунды при артобстреле.

Земля напоказ выставляет шрамы.
Глазам не развидеть горящие храмы:
Под веками чертит фосфен полоски.
Плеснуть бы с ладоней водой днепровской.

Полгода. Прибавить ещё километр.
Но все километры упёрлись в Днепр.
И редкий снаряд на его середине
Кричит, словно птица, людское имя.

А звезды бросаются ночью в воду.
И шепчешь ты "Взбранную Воеводу"...
И пахнет рекой от всего земного.
Осталось немного. Совсем немного.

Я смотрел на нее и думал, что колдовство.
Или ангел на землю как-будто сошёл с небес.
Я не мог охватить задумчивых глаз простор
Королевы из дальних неведомых королевств.

Я смотрел на нее и думал, что пропаду.
Только не было больше седых индевелых зим.
И казалось мне, точно падаю в пустоту,
Чтобы в этих глазах отразиться уже другим.

Я смотрел на нее и чувствовал:не болит.
Ни терзаний шов, ни чернильная память строк.
Словно море скрывало разлом литосферных плит,
Поправляя нежно рассудка ушедший строй.

Я смотрел на неё и медленно вспоминал
Звёздной ночи шепот, зенит и надир светил.
В тех глазах я видел явление всех начал.
В тех глазах я видел, что кто-то меня простил.

Я смотрел на нее и думал, что ноги стёр
На тропе скитальцев, безбожников и повес.
И сошел с дороги в задумчивых глаз простор
Королевы из дальних неведомых королевств.

**********

Даже счастливые сказки имеют свойство
Закрываться красивыми книгами справа налево.
Все остается: отважный король и войско,
Мудрая и справедливая королева.

Которая, ласковым нянькам детей оставив,
Бросив нечитанной свежих указов прессу,
В лунном сиянии тайными ходит местами.
Теми, которые знала еще принцессой.

Память картинами здесь каждый раз оживает:
Много размытых, но все же одна пестреет.
Та, где принцесса в прохладной росе обнимает
Плечи когда-то любимого менестреля.

Где королева со страстью к губам припадает
И по сей день любимого менестреля...

Отредактированный материал 2013 г.

А, знаешь, снег совсем не колкий.
И не холодный. Но снаружи
Мир разлетелся на осколки,
В которых видно чьи-то души.

Здесь блики света исчезают,
А души бьются, словно птахи.
Они пустыми жгут глазами
Пятно на шелковой рубахе.

В них боль природы человечей.
В них пуля. Кофр с перламутром.
Из-подо льда выходит речка,
Хотя мороз стоял под утро.

По ней плывут - почти тенями -
В прореху бытия и тают
Мои стихи и голос няни.
И шелест платьица Натальи.

Ответный выстрел - лишь досада
По недосказанному слову.
За этой мыслью - "кровь Эллады"
И ложе снежного покрова.

Поэт на суд выходит Божий
Творцом, пророком, демиургом.
Поэт сам на себя помножен.
Судьбой. Россией. Петербургом.

Я срываю грозди рябины
У поросшей вьюнами стены.
И бросаю в прозрачную спину
Отвернувшейся вдруг тишины.

Ровно век, как глухой деревне,
Во владениях северных мхов,
Чужаком, торопливо и гневно,
Отворён был амбарный засов.

До того собирали морошку.
И несли на плечах кузовки.
Через топи вела дорожка,
Огибая гнилые пеньки.

Вот по по ней и пришли солдаты
Без улыбок, души и погон.
Попытались искать виноватых,
Но нашли в погребАх самогон.

И когда перешла попойка
В бесовщину и смрадный угар.
Всех людей, по домам было сколько,
Под штыками согнали в амбар.

Уходили невозмутимо.
Дым. Дорожка. И скрип сапог.
Не смотрели им вслед рябины.
Не смотрел в эту местность Бог.

Кто деревню теперь отыщет?
Обо всём разузнает сполна?
Здесь свидетель один - пепелище
У стены с переплётом вьюна...

В одиночестве я - податливый материал,
Поклоняющийся то сумеркам, то дождю.
Без тебя не хватает мне лёгкости бытия.
Но хватает сил созерцать:я жду.

Жду маршрутку, идущую до двадцати ноль-пять.
И подъездного эха усталых твоих шагов.
Потому что тебя я давно научился ждать,
Ощущая, что эти минуты- и есть любовь.

Немудрёный ужин, заваренный крепко чай,
Как конец разлуки, длиной в бесконечный вздох .
И в звенящих нотах провернутого ключа,
Я опять понимаю: мне ждать тебя повезло.

Если выбор будет:я стану в часах песком.
Или звёздным светом, мерцающим сквозь века.
А ещё - прибоем на берегу морском.
Ведь не ждать тебя, пойми, не смогу никак.

Сносят бараки на жилпосёлке...
"Старые дыры с прогнившей кровлей".
Только зачем-то согнулись ёлки,
Будто ветра из былого ловят.

Бурые доски, листы металла,
В воздухе примесь цементной пыли.
Там, где ухоженность обитала.
Там, где в реальности жили - были.

Только представить сегодня сложно
Здесь такелаж бельевых веревок,
Лавки со столиком доминошным,
Ряд самолепных "сарай - кладовок".

Словно из прошлого чьи-то тени
С редким прохожим играют в прятки
Там, где среди молодой сирени
Слышалась музыка с танцплощадки.

В окнах горели под вечер люстры
И керосинки за низкой шторой.
Окнам пустым ни смешно, ни грустно:
Ждут, что автобус придёт из школы...

То ли пустырь, то ли царство глины.
"Схема объезда" , "пути обхода".
Слышишь, пути ведь неисповедимы
Ровно с того предвоенного года.

Здесь для рабочего и для блатного
Всё задавалось с начальной точки.
Не было в жилах закона иного,
Кроме как действовать без отсрочки.

Сносят бараки на жилпосёлке...
Ветхих свидетелей "той эпохи".
Только зачем-то согнулись ёлки,
Будто с земли подбирают крохи....

Наконец-то! Услышать твой голос!
Будто в шутку грешить на связь.
"Помнишь? Дождь! На Садовом автобус
Догоняли по лужам, смеясь..."

Ты держала в руках свои "найки".
Русский город влюблялся в твой смех.
Вся взъерошена, в мокрой майке:
Ты была красивее всех.

Посветлевшие лица прохожих.
И просвет над Москва-Рекой.
Филадельфия - скажешь тоже!
Этот город один такой!

Акварели в вечернем небе.
Ты еще удивлялась тогда:
«Ваше русское небо…Maybe…
Оно точно мое.…Навсегда!»

Вероятность волнующей встречи -
От Вселенной ничтожный процент.
Но меня, как тогда, точно лечит
Твой по-летнему мягкий акцент.

До утра оставалось так мало.
Ущипнуть бы себя, что не сплю.
Ты ещё на стекле написала
Чуть заметное «I love you».

Остается мечтать (да и только),
Возвращаясь на годы назад.
«Посчитаем, ступенек сколько?»
«Высоко…Что за слово-«Арбат?»

И гулять по московским крышам.
И кружится в «вальсовом» темпе.
«Очень небо прозрачное! Слышишь?»
Как глаза оленёнка Бэмби…

2008

Мы стали зимами, а прежде были вёснами...
В окне виднелась ратуша во Вроцлаве.
Над ней сверкали юные созвездия.
И их ещё тогда считали вместе мы.

Афиша старая висит - "Царица Савская".
Тебя любила публика варшавская.
Твой танец был прекрасным и немыслимым,
Как в том апреле зарево над Вислою.

Я ждал тебя в тени кустов шиповника.
Ты мне сказала, что была с полковником.
И мир сжимался старою пружиною.
Зачем меня тогда приворожила ты?

Я помню немцев с лицами звериными.
Офицерьё в обнимку с балеринами.
А ты уже неслась к восходу в поезде,
Чтоб с остальными у ворот построиться.

Мы стали зимами, а прежде были вёснами.
Подполье наше выдали во Вроцлаве.
Я знал, ты воцарилась, как созвездие.
Твой танец был балет, а мой - возмездие.

Поколению победителей. Нашим бабушкам и дедушкам.

Село спускается в овраг.
Подол в бестравье сер и наг.
Над ним я вижу красный флаг,
Не веря в морок.
Старушка у ворот молчит.
Держу казенные харчи.
И диалог мой нарочит,
Но так недолог.

Кому пытаюсь я соврать?
Передо мной как-будто мать.
Из-под платка седая прядь.
Глядит с укором.
И хочешь злись, а хочешь плачь.
Но этот выцветший кумач,
Как будто внутренний палач,
Над гнусным вором.

Я помнил в детстве обо всем.
Но алой кровью в чернозем,
Как в ад открывшийся проём,
Уходит знамя.
Он здесь, мой персональный ад.
Уже дороги нет назад.
И нам расскажут из засад,
Что станет с нами.

Судьбы сплетается кудель.
Круги - мгновенья по воде.
Серпы в руках горластых дев.
Для ранней жатвы.
На камуфляже - точно хна.
Бушует где-то там весна.
Бреду по вечности канав
Без провожатых.

Знала ли подвох? Чуяла ль кожей?
Словно полный вдох. Точно дар Божий.
Говорил студент, "Солнцедар" грея:
"Ты - как дивергент. С Кассиопеи".

Говорил поэт, мнущий "Родопи":
"В декадансе нет этих утопий".
Рукописи в печь. С сумкою в поезд.
И рекою бечь, не беспокоясь.

В городе чужом после столицы
Желтобокий дом. В доме не спится.
И творилось ей здесь по-другому.
В веренице дней всё комом-ломом.

Верила - ждала: может, услышит.
Душу догола. Вечер на крыше.
А в столе стихов - несколько сотен.
В них - следы грехов из подворотен.

Видела не раз: вот оно, счастье.
В мире без прикрас быть настоящей.
Вник бы самиздат, цензор и критик.
Кто был виноват. В гущу событий.

Чьи же времена были бы кстати?
Курит у окна сальный издатель.
Воротиться бы, не скользить юзом.
Имя у судьбы - словно тот Брюсов.

Плакала потом, как же иначе?
Не живёт стихом тот, кто не плачет.

Ветер уносил сущность без веса:
Не хватило сил у поэтессы...

Я устал расходиться на векторы.
Щеголять на рубашках кайманами.
С музыкальными спорить экспертами
(Алкоголиками-наркоманами).

Я устал от гитар прокаченных
С "Music man" и "Les Paul" серийником.
Я устал от девиц налаченных.
Я от пива устал в холодильнике.

Я устал от билетов до Питера.
От "шавермы" устал и от "булочек",
С Рубинштейна рокстар - небожителей.
Продуваемых с Балтики улочек.

Я устал от арбатской "романтики".
Бунтарей с недоученной грамотой.
От цветных пригласительных фантиков
На приват рок-н-рольные рауты.

Я устал от тарифов завышенных
На свои же концерты в подвальчиках.
И в гримерке самбукою выжженных
Толстостенных тяжелых стаканчиков.

Я устал от певцов и писателей
С тараканами их и секретами...
Бросил все бы к чертям,обязательно!
Но я быстро устану без этого.

2009

Вот подоконник. Кашпо.
В углу кособокий шкаф.
Скажи, нам осталось что,
Единожды лишь солгав?

Подтёки на потолке.
Каскадная люстра - вот.
Скажи мне, что мы вдалеке,
Но думай наоборот.

Хлебные крошки кругом.
Засохших чаинок след.
Скажи, если в горле ком,
Спустя миллионы лет.

Розетка в глухой стене.
И провод не заземлён.
Скажи о паролях мне,
Не называя имён.

В уборную коридор.
Паркет как всегда скрипуч.
Скажи мне, что это вздор,
Нащупав в кармане ключ.

Раковина - ятовь,
Где затаилась ржа.
Скажи мне, что есть любовь.
Но только не обижай.

Ломанный спуск перил.
Парадная, как в кино.
Скажи мне, что я здесь был.
Когда-то давным - давно.

Гвен вместе с Майклом воюют за счастье,
Ежеминутно неся потери.
С юности шрам на его запястье.
А у неё буква "М" на теле.

Майкл - ревнивец с колючим взглядом.
Гвен - фотосессия в стиле "ню".
Раньше они были чаще рядом
В лофте на Мэдисон-авеню.

Старый Нью - Йорк растворяет души,
Если поглубже в себя забросит.
Гвен любит белый мускат и фьюжн.
Майкл разборчив в английской прозе.

Майкл, наверно, уже неделю
Ищет неточности в договоре.
И едет с бумагами прямо к Шелли,
Подруге Гвен, вот такая story.

Гвен замечает, конечно, не сразу.
Вечером смотрит вниз на огни.
Чувствует что-то, не видное глазу.
И в подреберье опять саднит.

Майкл приходит дождливой ночью
И изучает в потёмках стены.
Майкл от Гвен уходить не хочет.
Но слишком устал от своей измены.

Трубка в руке тяжелее тонны.
"Снотворное... Доза... " Сознания крен.
Майкл стоит на краю платформы
И шепчет небу: "Прости меня, Гвен..."

Я не пойму, где я и с кем.
Здесь солнце клонится к закату.
И мы - случайные солдаты
На шахматной доске.

Сказали - отступать нельзя.
Мы - стройный ряд элитной части.
А перед нами - город Счастье.
Идёт гамбит ферзя.

Вчера наш красно-чёрный слон
С их кавалерией не сдюжил.
Ладьями мы Славянск утюжим,
Но он не покорён.

Удачным выдался дебют,
Теперь защиту ставим в спешке.
В игре - оставшиеся пешки.
Похоже, всех убъют.

Я вижу их гвардейский флаг,
Приходит мысль: ведь вместе жили...
За бесконечным миттельшпилем
Не очевиден враг.

И я иду держать ответ
По полю минной квадратуры.
И вместо смены на фигуру
Я поменяю цвет.

Клевер о четырёх листах,
Можно, я буду считать до ста?
Как же ты вырос у многоэтажек,
Где тысячи разнообразных подошв
Топчут счастье, не зная даже,
Что четырёхлистник - не ложь.
Клевер, о четырёх листах,
Просьба пусть будет моя проста:
Я верю в сказки с начальных строчек,
В которых главное - добродетель.
За это, клевер, один листочек
Найдут пусть большие дети.
Клевер о четырёх листах,
Плакать не буду, хоть и устал:
Тем, в ком хоть сколько живёт добродетель,
Жизненных сил не хватает порой.
Для них ты волшебной росой на рассвете
Наполни листок второй.
Клевер о четырёх листах,
Совесть моя далеко не чиста:
Пыль оседает в любом помещении,
И нет идеальных на этом свете.
Поэтому я попрошу прощения
За этот листочек третий.
Счастье, замешанное в хлорофилл,
Кто же из нас друг-о-друге забыл?
Птицы летят по весне на север,
И верят мечтатели в чудеса.
Поэтому, если не сложно, клевер,
Четвёртый придумай сам.

2016

Этот подарок пусть будет теперь твоим.
В долгой ночи не сомкнуть уже мокрых
век.
Чтобы всегда ты хотел обладать
внутри,
Я награжу тебя ревностью, человек.
Право свободы не следует оставлять
Тем, кто тебе почему-то не
принадлежит.
Памятью время попробуй направить
вспять.
Переиграть, в голове перестроить
жизнь.
Ветка оливы устала под зноем страдать.
Все испытания - неблагодарный труд.
Знай,что душа-это вещь, пережитков
кладь.
Миф о душе простаком и безумцем
раздут.
Воды Ефрата скорее изменят пути.
Будь непреклонен. Твоё - это значит
твоё.
Знай, что желать даже кесарь не смог
запретить.
Ни молодого вина.Ни шального копья
остриё.
Я, как и ты, был со многими здесь не в ладу.
Я и тогда за тобою шагал от ворот.
Я, как и ты, был незримо в Эдемском саду.
Всё для тебя. Как и тот недоеденный плод.
Стой, подожди...Почему ты спокоен и
тих?
В каждом динарии может быть впаян свинец...
Что в твоём сердце так нежно хранишь для двоих?
И почему сквозь тебя словно смотрит Создатель-Отец?

Отредактировано по черновику 2013 г.

Да, времена неумолимы,
Моя прекрасная царица.
Я слишком долго шёл из Рима,
Желал в тебе я раствориться.

В твоих песках, донельзя жёлтых,
Мои погрязли легионы.
И, как эллинские архонты,
Из камня смотрят фараоны.

В твоём же взгляде безразличном
Я так боюсь не отразиться,
Пусть всё в истории циклично,
Как обод хеттской колесницы.

Какая призрачная сила
В тебе живёт и мне перечит?
Быть может, это воды Нила
Бегут империи навстречу?

От чернокожей ойкумены
Они берут своё начало.
И сотворяют перемены.
И мир невидимо качают.

Его всегда мне было мало.
Волчице римской покориться
Пришлось и фракиям и галлам,
Моя прекрасная царица.

До неба я б воздвиг колонны,
Когда б меня ты полюбила.
Но ты уйдёшь непокорённой,
Взойдя звездой над вечным Нилом.

[i] написано для конкурса "Эра Водолея-1", который мне очень понравился.

Вы когда-нибудь видели горы Кавказа
Не с горячих песчаных и галечных пляжей,
А из ржавой воды приходящей овражьей,
Где, поди, не прикуришь с десятого раза?
Вы когда-нибудь видели заросли буков
Не в дендрариях чтоб многолюдных курортов,
А среди тишины, теребящей аорту,
И в пульсациях громких в преддверии звука?
Вы когда-нибудь видели слезы туманов,
Что сползают на мягкие щеки равнины,
Где дороги свиваются ниткою длинной,
Выбиваясь с утра из ущелия раны?
Вы когда-нибудь слушали вечные камни
На вершинах холмов из свинца и гранита?
Двести лет они кровью солдатской омыты
И хранят в твердом теле пурпурные капли.
Вы когда-нибудь знали, что путь этот млечный
Можно трассера плетью обидеть навеки?
И колышется эхо с седин горных вечных.
И бегут без оглядки холодные реки.

2010

(Из пыльных недр стола)

Вычерпывать воду холодную быструю
Меня научили ветра.
Я видел как звезды становятся искрами
Под темным индиго шатра.
И ясность была только точкой рисованной
На времени белом листе.
Так старые вещи становятся новыми.
Ведь место начала - в конце.

Мой лотос росой самоцветной наполнили
Веселые боги зари.
И вечное море ударилось волнами
О край неизвестной земли.
Она была юной ещё, неостывшей,
Ступать было так горячо!
Я ждал встречи с силой, ее породившей.
Неведомой силой еще.

Я вспомнил тот мир, что, играя с величием,
Не выдержал собственный вес.
Стекло и металл в превосходном обличии
Когда-то росли до небес.
Но он содрогнулся в одно лишь мгновение,
Не ведая даже того.
И слишком стремительным было падение.
И море накрыло его.

Отбросив ненужные воспоминания,
Я шел по остывшим камням.
И видел, как рядом рождались создания,
Молились небесным огням.
Тогда, вне пространства и времени сонного,
Мне путь преградила река.
И здесь у потока бурляще-бездонного
Я встретил того старика.

Старик улыбнулся, но в долгом молчании
Сидели мы с ним у реки.
И вот, разрывая мое ожидание,
Прикосновенье руки.
Старик говорил, что за звездами следует.
И то, что все сущее - прах.
И тысячи лет он уже проповедует
Религию черепах.

2008