Не сидишь ты со мною рядом
До зажженной лучины зари.
Я изодран и искарябан
Не снаружи, а там, внутри.

И саднит от хмельного йода
С ваты скомканной темноты.
Снова ждать перемены погоды
И учиться вязать бинты.

Каплет небо, глаголя осень.
Под ветрами изломан дождь.
И меня на рассвете носит
Там, где улиц не разберёшь.

Опускается мне на плечи
Октября вековая плеть.
Если время никак не лечит,
Нужно выбраться и терпеть.

Осень медленно мир утюжит.
Отсырела зола зари.
Эти серые стены снаружи-
Те же самые, что внутри.

Осень врастает в город
Ржавыми минералами,
Скручивая листву
Проволокой дождей.
Нас поглощает морок
Низкого неба впалого.
Осиротевший звук
В петлю проспекта вдет.
Словно глубинный блик -
Дагерротипный вечер,
Пьющий из наших глаз
Жёлтой тоски нектар.
Осени дар велик:
Город уходит в вечность,
Хворостом бросив нас
В прошлое, как в пожар.

Осень, моя долгожданная, здравствуй.
Мост переброшен над временами.
Над уплывающими именами.
На рубежи золотого царства.
Мы не расскажем, что между нами
Произошло так случайно близко,
Призраков прошлого сдув с дороги.
Мы покидаем свои остроги,
Нас повычеркивало из списков,
Старых архивов и антологий.
Осень, ты слышишь, я долго верил
Теплому ветру и персеидам.
Мы забываем с тобой обиды,
Ведь на пустынях былых империй
Даже следов в этот миг не видно.
Наши объятия и разговоры,
Взгляды над робостью прикосновений...
Осень, мы сразу с тобой откровенны.
Раньше мы брали себя измором,
В цепь для любви добавляя звенья
И умножая чужие слезы.
Но, посмотри, мы уже другие.
Даже когда будет мира гибель
Нам друг для друга не станет поздно.
Мы будем чувствовать, что живые.

Недозревшим утром, спросонок сырым и хмурым,
Предрассветный туман расползается как иприт.
Где-то в нём недострой ощетинился арматурой.
Одинокий фонарь горит.

Боль в висках заноет последствием тех бессониц.
Или, может, этих, со дна извлеченных грамм.
Ну а ты? Умчала случайным такси до Бронниц.
Без спектаклей и мелодрамм.

Как давно мы жили неприкосновенным прошлым?
В никуда нырнула извилистая тропа.
И с безумием если один на один остаёшься,
То, считай, для себя пропал.

Горизонт пусть нехотя, но в тишине алеет.
Мой печальный город вспомнит тебя как сон.
Для разбитых судеб у Бога не спросишь клея.
Город линией разделён.

Эта линия света не явная, но живая.
Оставляет шансы и дню, и осенней хне.
Ты, конечно, знаешь, что именно так и бывает.
Но уже не напишешь мне.

Не люблю,когда мало текилы и много спрайта.
Из развлечений - стриптиз и корявый пул.
На пыльном экране - Манчестер Юнайтед
И Ливерпуль.

Что я делаю в полночь один в этом баре?
Две подсели,  но были культурно посланы.
Может, дело в рубашке под лого burberry.
А, может, просто хотели совсем, как взрослые.

Ведь смартфон стал тотальным преобразователем
Другого меня в соцсетях (и прочее).
Девчонки.Напитки.Гитары.Party.
И низкое качество строчек.

В столе ведь уже накопились груды:
И я там обычно один против всех.
Уехать бы на Антигуа и Барбуда.
Да очень люблю снег.

Или хотя бы лёд в крепких коктейлях.
От них озираешься по сторонам
В нервной хандре, что сейчас через двери
Непременно пройдет она.

Но это не выбрать, не заказать на дом.
Не вникнуть на стыке противоречий.
Бегу прочь из бара, как чёрт от ладана.
А бармен кричит:до встречи!

Ты почти опоздала. Попробуй теперь успеть.
Бездорожье судьбы размывает уже как год.
Под ногами пустоты всё чаще сменяют твердь.
Не реви. Повезёт. Придёт.

На перроне вокзала или в пустом фойе.
Ты ждала его долго. Смотрела на циферблат.
Закусив свои губы, тонула в блаженной мгле.
Привкус крови солоноват.

Он тебя не отпустит. Как самый тревожный блюз.
Веткой вербы в стёкла. И ветром под прядь волос.
Вещим сном прошепчет: " Придумай, что я вернусь".
Ты придумаешь не всерьёз.

Ты любила, помнишь, садиться на парапет.
Чтоб тоской дополнить массандровский виноград.
А под утро пела, замерзнув и огрубев.
И сам чёрт был тебе не брат.

За душой твоею только его следы.
Повседневной злости, кажется, ни на грамм.
Но слабее память у пальцев, у рук худых.
На поверхностях амальгам.

Всё пройдёт, родная. Он вспомнит. Он прилетит.
Застарелым ранам уже ни к чему бальзам.
Ты его не спросишь, кто был на его пути.
То известно лишь небесам.

Над летящим металлом стрел
Долговязых строительных кранов
Этим летом светает так рано,
Словно город опять не успел
Нас, бредущих сквозь сонный сквер,
Спрятать в каменные карманы.

Нас, болтающих про моря,
Про заснеженные вершины.
Пыльно-водное действо творя,
Поливальные едут машины.
На рассвете мы снова живы.
И мы счастливы- ты и я.

Словно индустриальный джаз
На клавирах сплошной застройки,
С крыш срываясь, звучит для нас.
И июньского солнца долька,
Показавшегося вот только,
Будет завтраком в этот час.

Под малиново-золотым,
За кольцом из ампирных шпилей
Остаемся лишь я и ты.
И тот миг, когда мы любили,
Подбирая слова любые,
На проспектах ещё пустых.

Если б только знать всё подробно и наверняка.
Нет, не схему ходов, а миг, где не так болит.
Чтобы берег видеть и контуры маяка,
За которыми трав сверкающий хризолит.
Есть причина-самая важная из причин-,
Почему возвращаются странники в те места,
Где внутри никто не пытает и не кричит,
И где просто ложишься на землю, когда устал.
Понимаешь, что плыл, пробирался, летел, бежал,
Без оглядки влюблялся, без меры гулял и пил.
И не мог понять, ступая на сталь ножа,
Что уже не нужно, что просто не хватит сил.
Высоко до птиц, чей летящий и стройный клин
Словно стрелка дарит движение по прямой
В те края,где тебя бы любили и берегли,
Потому что заблудший странник пришёл домой.

На фасад-циферблат отброшена
Тень от крон повзрослевших ясеней.
Ты стоишь на углу, ешь мороженое.
И сейчас нет тебя прекраснее.

Зной спускается желтым полозом
По дрожащим лианам марева.
Теплый ветер лохматит волосы.
Томно едет автобус в Марьино.

До чего этот май доверчивый!
Верит взглядам и рук сплетениям.
И сказать ему даже нечего-
Лишь вдыхать многоцвет сиреневый.

И ни тучки вверху, ни облачка,
Только синь до слезы прозрачная.
И под ней ты безоговорочно
Светлым образом обозначена.

Солнце катится абрикосиной
По корзине заречной линии.
До разлук ещё, как до осени.
А пока, прошу, полюби меня.

2014

Я вспоминал, как вересковый мёд
Тягучей полосой блестит на солнце.
В сенях на кадке кремниевый гнёт.
И рушники на маленьком оконце.

Я вспоминал родимое сельцо,
У леса прораставшее на взгорке.
И мамино печальное лицо.
И батю, насыпавшего махорку.

Я вспоминал грушёвые сады,
И Сашку возле школы в белом платье.
И Витьку из соседней слободы,
Которого я встретил в медсанбате.

Я вспоминал, сквозь жернова огня,
Перед осколком бег секунд ломая,
Как кто-то после вспоминал меня...
Хотя бы раз.Под синим небом мая.

***

К небу приколет брошами
Кто-то далёкое прошлое,
Гостем придя непрошенным
В дом,на краю земли.
Ранними хрустнет морозами
И масхалаты белёсые
Между нагими берёзами
Снова раскинет вдали.

Воздух взорвется атаками.
Снег зацветёт вдруг маками.
Ямами да буераками
Будут чернеть поля.
Что будет после-важно ли?
С пеной у рта в рукопашную!
Жизнь,как штрихи карандашные,
В центре за три рубля.

Мерять теперь парсеками
Клишино и Дубосеково.
Только минуты реками
Мимо застывших лиц.
Бог с ними,с теми минутами.
Вечностями пресловутыми.
Пули нас вяжут путами.
Сколько до мая птиц...

***

Я дошёл. Дошёл вопреки.
Зачерпнув воды из реки.
Пыль дорожную смыв с лица.
Думал ведь-не будет конца.
Только что-то меня вело,
Бедам всем и смертям назло.
И когда не хватало сил,
Я у Бога тех сил просил.
Полыхала вокруг земля.
Оставались в земле друзья.
Но делили мы хлеб один,
Понимая, что победим.
А иначе нам было как?
Где был сад- теперь буерак,
Где был дом-там теперь зола.
Гимнастёрка зато цела.
В ней и я оставался цел,
Попадая не раз в прицел,
Занимая чужой окоп.
Через топь, косогор, сугроб.
Я и доли не знал другой,
Принимая последний бой.
Каждый раз выходил живым,
И упрямо шагал на Берлин.
Я дошёл. Не дойти не мог.
Не жалея побитых ног.
Но жалея чужих детей.
Потому что войны не хотел.

Моей малой Родине...

Утро летит прозрачное
Над золотыми вербами.
Валят с платформы дачники,
В чудо тепла уверовав.

Берег проснулся палевый.
И над студеной заводью
Пахнет весенним варевом.
Пряно. Щекотно. Загодя.

Солнце играет, брызгаясь
Светом с церковных маковок.
Тянется старая изгородь,
Цветом неодинакова.

Кто-то смолит папироскою.
И за литыми соснами
Чудится даль востряковская
В море весеннем островом.

Эту горькую правду никто не хотел бы знать.
Только явный смысл читается между строк.
После важной сделки одной заползти  в кровать.
И опять воткнется давления альпеншток.
Эта степень усталости, сучьей такой, когда
В темноте (как кажется) виден глазной белок.
И уже уснули  все веси и города,
А она всё пялится в бежевый потолок.
А она всё думает: "Да что же со мной не так?"
"Неужели кто-то настолько стократ нужней? "
Подсказал бы Боженька дельный какой лайвхак...
Чтобы в жёлтой майке лидера на лыжне.
Чтоб мизинцем одним тревог повседневный груз.
И развеять с ветром навеки золу обид.
Чтобы злая ревность палила из аркебуз,
Арбалетов, пушек в железо или гранит.
Там за стенкой детишки седьмой уже видят сон.
Пять и девять. В общем, и держат пока что тут.
В пыльной рамке фото: "Я слева, а справа-он.
Это отпуск в Штатах. Лос-Анджелес. Голливуд".
Сколько лет пролетело, никто бы не стал считать.
Только память Хронос даёт отпустить назад.
И рассвет встречает бессонно жена и мать.
И от слёз беззвучных поблекли давно глаза.
В тридцать восемь нужно себя удержать в руках.
Но любовь- не бизнес. И сердце - не счёт, не кэш.

Он придёт под утро. Костюм, как всегда, в духах.
Упадёт не рядом. А пододеяльник свеж...

Этим вечером дом мой привычно пуст.
Тени мир завернут в темно-серый пергамент.
Я забыл твой запах, забыл твой вкус.
И уже не хочу прикоснуться губами
К фотографии в инстаграмме.
Статус тоже давно вне чувств.

В отлетевшей пробке - затвора звук.
Будет муза за крепость бурбона биться.
Старый кофр. Проверенный временем друг.
Это наш с ним блюз. Только я и Gibson.
Память быстро стирает лица.
И хватает затяжек двух.

В ми миноре себе невозможно лгать.
В одиночестве люди становятся чище.
После порции грусти придёт благодать.
Через блюз она тусклое сердце отыщет.
И поэтому пой, дружище,
Ведь тебе ли о том не знать?

******

В каком-то жёлтом городе, когда-то
Застыл твой профиль на фельдграу штор.
А за окном, запоминая дату,
Закатно-алым расходился двор.

Мгновения неслись в объятьях мимо.
И здесь, казалось, были мы одни.
На потолок из гипсовой лепнины
Янтарь бросали поздние огни.

Бордовый порто согревал стаканы
И расслаблял уставшие тела.
Но, по законам блюза, утром рано
Ты в серое оделась и ушла.

******

Половина.Глоток.Остается треть.
Ухмыльнись сигаретой в изгибе рта.
В непростое время придется петь,
Если Господом проведена черта.

За нее зайти нам придется всем.
Постарайся в пути не попасть в силки.
Дека тоже чувствует дрожь колен.
Не смотри в толпу-поверни колкИ.

Ты исчезнешь, как в джунглях Вьетконга полк.
Но твои слова- это вечная плеть.
И рубцуют душу и блюз, и фолк,
Потому что боль не даёт сгореть.

И пока болит, ты играть готов,
Из кричащих струн выбивая медь.
Не осталось рядом "детей цветов",
Для которых ты собирался петь.

Война идёт. Ей не видать конца и края.
Потомки галлов тихо молятся в ночи.
Чтоб нам войти с тобой навек в ворота рая,
Придётся остро, мон шери, точить мечи.

Что говорить, а ведь свободу мы любили.
Ты, верно, помнишь, друг, какого замка близ
Цвела поляна белых меровингских лилий?
И в сердце тоже распускался Флёр-де-Лис.

В какой уже с тобой по счёту жаркой сече
Нам удаётся Божьей волей уцелеть.
Но, мон шери, ведь этот путь не бесконечен.
Так было раньше. И, бесспорно, будет впредь.

Ольховой лютни не слышны уже напевы.
Вином под осень не наполнятся меха.
Ты знаешь, брат, ведь я во сне увидел деву.
В блестящих латах. С ярким нимбом. Без греха.

Нормандский берег нынче негостеприимен.
А, помнишь, море приводило нас в восторг?
Из-за него сюда спешит холодный ливень.
А по нему-на кораблях-"Святой Георг".

Ох, не проторена дорога до Амьена.
В седле скрипучем третий день уже живём.
Ты помнишь, друг, я преклонил тогда колено.
Ты помнишь, брат, тебя назвал я королём.

Под Орлеаном, славный сир, тебя убили.
Над полем битвы свет небесный падал вниз.
А облака белели, как бутоны лилий.
И среди них - в руках Мадонны Флёр-де-Лис.

Полновесной весны ожидание
Теплым ветром качнулось в ветвях.
И, как сказочник в маленькой Дании,
В волшебство вдруг уверовал я.

Наконец-то огниво солярное
Выбъет искры, меня обогрев,
Совладав с неуёмными чарами
От очей ледяных королев.

Пусть весна переходит процессами
В пар асфальта и лиственный шум.
Всем принцессам по сказкам- принцессово.
И я каждой из них напишу.

После зимней тенёты и неведи
Певчим клином над ширью земной
Возвратятся мои гуси-лебеди
Из-за дальнего моря домой.

Для тебя же придумать не жалко мне
Ни корону, ни дивный наряд.
Пусть ты выйдешь на берег русалкою,
И пусть стопы твои не болят.

Сочинить бы мне сказку хорошую,
Где добро и любовь победят.
Без крапивных рубах и горошины.
И смотреть без конца на тебя.

2014

По мотивам произведения Елены Шиловой "Дэйви Джонс".

Роттердам волновался, держа при себе корабли.
Пах полуденной солью с оттенками балочной гнили.
Порт поверить не мог, что уже три недели, как ФИлипп,
Со своим экипажем не смог показаться вдали.

Мальчик с детства мечтал, что поднимет оранский штандарт,
Покидая с рассветом родную шумящую пристань.
И по вольной воде отпускал свои жадные мысли,
Что легли бы в основу написанных заново карт.

Чему быть - то случилось. К отходу готов такелаж.
За кормой бирюзово бегут бесконечные мили.
Но давно не спокоен когда-то мечтательный Филипп.
И в ночи у штурвала дежурит, как призрачный страж.

Двухлинейный корабль ведёт по волнам капитан.
Не страшны ему песни морган и мифический крэкен.
Весь пылает внутри от желания Филипп дер Деккен,
Понимая, что сбудется скоро убийственный план.

Неугодных за борт, и команда от страха дрожит.
А несчастная дева последует вслед за любимым.
Капитан и корабль отныне теперь неделимы.
Вечный мыс не закончится, если закончится жизнь.

И "Летучий Голландец" доверен суровым годам.
Слышен мертвенный вой, и ветра ему яростно вторят.
Триста лет сохраняет легенду холодное море.
А за тысячи миль не поверит никак Роттердам.

Весна сообщила, что едет сегодня мимо.
И двор за окном так похож на затёртый снимок,
Который условий погодных выводит ракурс,
Как суть щелочной среды проявляет лакмус.
Преодолевая желание сдаться дрёме,
Я выйду наружу, оставив всё в доме, кроме
Своих ожиданий, просроченных лет на десять.
Казалось бы- мелочь. Но тянет и часто бесит.
Холодное небо наполнено чем-то долгим:
Осадочным временем в низкой свинцовой колбе,
Частицами наледи в целую вечность сроком.
И тикает медленно: снегом, грехом, пороком.
Немного до края, где слабый рассудком предан.
В подкорке лонгплей с мелодичной основой бреда:
Красивая сказка о тех светлокрылых птицах,
С прилётом которых зима навсегда прекратится.
А те, кому сделал больно, простят быть может.
Опять в межсезонье  внутри что-то сильно гложет.
Из всех невозможных вещей выбираю те же.
Себя узнавая ожившим всё меньше. Реже.

Всё происходит без объяснений.
Город опять завалило снегом.
Письма твои потерялись где-то.
Видимо, там, где зимует лето.

Всё происходит так беспричинно.
Ночь. И вся снежная эта пучина
Топит рассудок в холодном зеве.
Вместо любви - лишь бескрайний север.

Всё происходит всегда внезапно.
Каждая боль источает запах:
Страхов, вопросов, обид, терпений.
В городе снова блуждают тени.

Всё происходит. Не всё проходит.
Ноты в короткой душевной коде
Сбивчивы и иногда фальшивы.
Эта зима всё за нас решила.

Всё побелеет, как в пряди вОлос.
Надвое жизнь давно раскололась.
Но как красив хоровод снежинок...
Всё происходит. Непостижимо.

Прости, я давно под путами.
Да так, что уже не выберусь.
Ты пишешь, что снова в Бутово.
На улице стынь и изморозь.

Была бы ты лучше бывшая.
Прогнал бы к себе презрение.
Опять снегопад над крышами
Нас на тишину разменивал.

Я видел тебя во Внуково,
До боли в груди красивую.
И утро терзало звуками:
Настолько вдруг обессилел я.

Ты пишешь, что очень счастлива.
Что новый проект. И выставка.
И веришь кому-то на слово.
И любишь его неистово.

Наивна и предсказуема.
Обнять бы. Потрогать волосы.
Но это уже - безумие
С чужим и коварным голосом.

А правда лежит в загашнике.
Приснится, быть может, изредка.
Мы вечные однокашники.
Судьбы невозможной призраки.

Обнять бы...Вовек не выпустить.
"Привет! Слушай, супер. Здорово".
Ведь правда друзья. Не рыпайся.
"Ну ладно, звони. До скорого".

Сейчас она счастлива, вроде как.
В любовных делах-периодика.
Во всех остальных получаются
Наивно-простые случайности.

И, вроде как, не легкомысленна.
Склоняется к Кьянти и Рислингу.
Читает в айпаде Булгакова
Дорогой от Кёльна до Кракова.

Зимой балеарскими клубами
Она отдыхает с подругами.
Но снег над январской столицей
Ей часто без повода снится.

И снится ей вечером мглистым
Приятная грусть гитариста.
Который еще был поэтом.
Во сне она помнит об этом.

Любовью бы стала, игрушкой ли?
Но всё, что ни сделалось, к лучшему.
Со временем всё образуется.
Пускай, иногда и тоскуется.

Сейчас она замужем, вроде как.
И дочка смешная, три годика.
И муж занимается зодчеством.
Вот только стихов очень хочется...

Снег похож на падающий пепел
От сгоревших за ночь облаков.
Закопченых шпилей тихий трепет
Над замерзшей чудится рекой.
Город повернет гранитный профиль
И откроет впалое лицо,
Прошептав рассвету цвета крови,
Будто шифр, цифру:" Девятьсот".
Свет над куполами не прольется,
И кричать захочется сильней,
Попросить негреющее солнце
Вспыхнуть в этом городе теней.
Прикоснуться к выжившим немногим
Над звенящей пустошью высот,
Над изгибом ладожской дороги,
Над погостом линий..."Девятьсот".
Этот город ведь почти поверил
В то, что на земле бывает ад.
Но вошел клеймом в загривок зверя,
Как непокорённый Ленинград.
Позабывший вкус простого хлеба.
Снежной осыпаемый пыльцой.
Город шепчет в тлеющее небо,
Как молитву, цифру: "Девятьсот".

Мне бы в миг душевного томления
С рифмами, под рёбрами зажатыми,
Боль всю пережить заблаговременно.
Запастись сердечными заплатами.
И не вспоминать пути далёкие
По земле то выпуклой, то вогнутой,
Сигаретный дым впуская в лёгкие.
Запивая эликсиром огненным.
И не вспоминать глаза печальные,
И не вспоминать глаза влюбленные
За аэропортами, причалами.
Городами полумиллионными.
Мне бы в окнах снег увидеть выпавший:
Чистый, как твоё прикосновение.
Я бы шел потом по снегу выпивший,
Словно потерявшийся во времени.
Фонари считая долговязые.
Всматриваясь в города неровности.
Трогаясь к весне немного разумом.
Летом выздоравливая полностью.

Не долог день и, в общем, поделом,
Что снова основное не успелось.
Поскольку ты, покинув Вавилон,
Вконец забыл про жизни скороспелость.

Заснежен город вдоль и поперёк,
Бросая вызов внутренним тенётам.
И ты поставишь сам-себе в упрёк,
Что глаз на неудачи не намётан.

И здесь уже не сможет дать совет
Ни старый друг, ни даже первый встречный.
Ведь, судя по движению планет,
Твой путь тернистый и совсем не Млечный.

Любой творец по сути одинок.
Ты это осознал еще в начале.
И взгляд твой-акварель на колонок-
Не просто серый: пепельно-печальный.

Не стоило пытаться подражать
Всем тем, кто гениален до мгновений.
Мгновений, что с рассудком на ножах
И ставят непокорных на колени.

Зубная боль несбывшейся мечты
Терзает в прогрессирующем флюсе.
Ведь ты с недостижимой высоты
Для вечных пусть красив, но так безвкусен.

Не долог день, и в зимнем тайнике
Сокровище тебе не достаётся.
Ты для снегов останешься никем
И прорастёшь лишь под весенним солнцем.

В заснеженном нашем прошлом
Я образ почти не помню.
Хотя, иногда мне снится
Летящая рябь проспектов.
И город давно запорошен,
Таинственный и огромный.
И чьи-то мелькают лица,
Вплетаясь в кантанто ветра.

Я бегло листаю книги,
Роняю стакан случайно.
Геологом местной пробы
В снега ухожу до сквера.
В тенденциях зимних религий
Мое одиночество-тайна.
Лишь слева и справа- сугробы.
И шаткое чувство меры.

Теперь мне скучается чаще:
Полгода почти не пишешь.
За выбранной линией красной
Такое бывает со всеми.
Я помню тебя настоящей,
Но мне не забраться выше,
Когда между нами не трассы...
Когда между нами время...

Сойду ли с ума? Возможно.
Но спиться сумею вряд ли.
Для всех уравнений моментов
Решение будет до срока.
Ответы найти не сложно,
Тем более - я понятлив.
Зима расставляет акценты,
Она не бывает жестокой.

А снег укрывал планету,
Срываясь с небесного края,
Снежинками бился в сферы
Фонарных густых соцветий.
Лишал очертаний предметы,
Но, в самую суть проникая,
Он в душу вселял мне веру
В любовь. В нас с тобой на свете.

Я беру бокал и впускаю грусть.
Я себя теперь уже не боюсь,
Страх во мне давно уже перерос
В равнодушный воск. В эфемерный ворс.

У меня когда-то был дом и сад,
На полнеба в августе звездопад.
На полцарства даль золотых  полей.
За бесценок Отдал всё. Дуралей.

Перебрался в город, где вечный дождь.
Где на главной площади лысый вождь.
В головах и комнатах - нищета.
Да и больше, в общем-то, ни черта.

Говорят:потомственный дворянин,
Образован, только, как кот,  ленив.
Слабоват казался, а не поник.
Ну, не любят, если уж напрямик.

Им о прошлом знать ни к чему совсем:
Вне событий и временных систем
Там горит всё в вечности на кострах,
И в глаза глядит инквизитор-страх.

Я боролся с ним из последних сил,
Вербовал пропоиц и ждал мессий.
Разрывал объятия дьяволиц.
Как Болконский, падал в Аустерлиц.

Ощущал присутствие в темноте
Тех, кто бой осилить не захотел.
Загружал неистово на зеро.
И вдыхал октябрь насквозь сырой.

Как же долго эта война велась...
Затуплялись копья, сменялась власть.
И, местам сражений почёт воздав,
Убегали зА полночь поезда.

Я спешил, со лба вытирая пот.
Так промчался месяц, а после - год.
И когда я снова врага узнал,
В волосах забрезжила белизна.

Вот, прибило к сумрачным берегам.
Самому себе назло и врагам.
Только часто кажется, что земля
Тихо шепчет: прошлое - это я.

Сколько нужно лет и тревожных зим?
Чтоб остаться прежним, но стать другим?
На куске стекла серебра налёт
Нам понять открытия не даёт.

Я беру бокал: за окном метель.
Я себя уже не боюсь теперь.

Давай перекурим немного ,бро.
Дорога за нами почти уже не пылится.
И на висках слишком чистое серебро.
Хотя, этим самым вискам лишь  немного за тридцать.
Но бес все ленивее бьет в ребро.

Порой я всерьез замечаю, бро,
Не много ли пыли на наших с тобой гитарах?
Не слишком ли в нас перетянут вчерашних стихов капрон?
Вот прямо сейчас нам бы крыльев пару!
И более-менее годный аэродром...

Сколько уже этих бывших, бро?
Длинноногих и умных, на зависть умельцам многим.
Мы сажали их рядом с собой на волшебный трон,
Обнажая рога на соседней короне.
Забывая, с утра проводив до метро.

Почему нам грустится всё чаще, бро?
Щурясь сквозь полумрак придорожного старого бара,
Мы привычно срываем с тягучего мира покров,
И морок оседавшего в легких кумара
Улетает по розе знакомых ветров.

Ты в последнее время до пальцев,бро.
Даже Курт, и тот слезет с уставших плакатов.
Ты не думал бессонной ночью: where are we from?
И все  то, что случилось с нами когда-то,
Непременно опять повторится потом.

Раскинув пряди цвета сердолика
И чай забыв на письменном столе,
Скучает у окна принцесса Вика.
В воздушном замке. В северном крыле.

Прохладной ночи вкусная черника
Так близко, только руку протяни.
Но снова у окна принцесса Вика,
Рассматривает города огни.

На небе звезд от мала до велика
Для диадемы, перстня и колье.
Качает головой принцесса Вика
И размышляет о добре и зле.

Письмо отправить не хватает клика,
А, может, просто не хватает сил.
Глядит за горизонт принцесса Вика.
И взгляд ее печален и красив.

Нет больше слез и нет немого крика.
Есть ночь и бесконечный звездопад.
Все будет хорошо, принцесса Вика.
Ты только не влюбляйся наугад.

Мой подмосковный город в эту зиму
Висит на вантах скрученных дымов.
Мне сквозь него идти сегодня мимо
Тех мест, куда я раньше шёл домой.
Мой город  скрупулёзно расположен
В координатах, созданных не мной.
Я чувствую рельеф застывшей дрожи
На бесконечной каменной прямой.

Мне часто приходилось сомневаться,
Что время нас излечит и простит:
В его лекарствах слишком много кварца,
Который замерзает по пути.
Сегодня этот город не подвержен
Воздействию всегреющих лучей.
Февральский океан его безбрежен.
Искусственный простор - давно ничей.

Мой взгляд, всепроникающий и острый,
Стилетом входит в тело темноты.
И я, как мрачный демон перекрестка,
Смотрю на окна, где ночуешь ты.
Мы с городом могли бы быть друзьями
И жить, как все, при ясном свете дня.
Но он теперь - мой ревностный хозяин,
Обрекший на скитания меня.

И я готов плеснуть любого яда
В распахнутую городскую пасть.
Дымов вокруг восходит колоннада,
Не позволяя небесам упасть.

Холод бежевый. Холод медлительный.
Этой ночью мы в роли зрителей.
Дай по пригоршне снежного пороха.
Протащи через город волоком.

Мы с тобой - одиноки и молоды.
Нас питает энергия холода.
Может, город нам только чудится
Нитью несуществующей улицы?

Хаотично горящими окнами
Равнодушно бетонного кокона,
Отворотом кирпичного кителя
Город прячет случайных зрителей.

Ночь неспешно дымами обглодана,
Уходящими в небо холодное.
Нас с тобой холод гонит анклавами.
Мерзнут пальцы.Но это не главное.

День пройдет и опять ничего не решит.
Разве только из прошлого снова накопит
Где-то в памяти золото солнечных копий,
Атакующих море сквозь терпкий самшит.
День пройдет, удалившись в январский закат,
Вскрыв ночное стекло пробудившейся стужи,
По которому вскользь мне ни лучше ни хуже:
Мне бы в теплое лето на годы назад.
Там с тобой беззаботны мы и влюблены
На податливой гальке безлюдного пляжа.
И тебя нет на всем побережии краше,
Афродиты, сошедшей с лазурной волны.
День пройдет за секунду, смежением глаз,
Возвращая в холодную поросль снега.
Спичкой зимнего неба, как-будто и не был,
Дальний берег с мелькнувшими нами погас.

"В огне рождается метал" ©

Скажи мне, что тебя печалит?
С кем пьешь портвейн, "Пегас" смолишь?
О чем мечтал тогда, в начале,
Ты с высоты рассветных крыш?

Джинса подписана "Ван Хален".
Ты называл себя "изгой".
Будил подъезды на гитаре,
Той самой, желтой, Шаховской.

Казалось.Знаю, что казалось.
А ведь уверен был тогда,
Что презирает боль и жалость
Вся рок-н-рольная среда.

Про вас с Иглой ходили слухи.
А я, признаться, не мешал,
Когда ее потом с Горбухи
Ты до Жулебы провожал.

Ты был крутой, я это знаю.
И нашей дружбе раз иной
Завидовали даже в стае.
Суровой, дерзкой, "метальной" .

Я все отдал бы за те пьянки.
За драки с марьинской урлой.
За "Явы" обтекатель яркий,
Казавшийся в ночи стрелой.

Послушай, если пепелище,
То значит, пламень полыхал.
Нас обязательно отыщут
Сквозь годы, патлы и метал!

Сквозь наши принципы и взгляды.
И, всем назло, сквозь мир другой.
Ну, а пока, плесни мне яда...
И дай мне прикурить, изгой.

Это может ждать. Продолжаться может годами.
Ничего нет сложней. Как нет ничего и проще.
Но зима придёт. Всё равно снега нагадают
То же время.И тот же город. И ту же площадь.

Если вдруг повезёт, то можно опять вглядеться.
Даже если прошло лет - дай памяти- где-то "надцать" .
Очень много всего остаётся лежать под сердцем.
И всегда тяжело самому себе признаваться.

Серебром крыла. Качающимся вагоном.
И до самого фильтра двумя городами между.
Как всегда минуты отскочат от перепонок,
И уже оставят в пространстве пустом и снежном.

Так сплетается чУдно. И денно порой, и нощно.
Ты стоишь и смотришь на снежную энтропию:
Ведь и город этот, центральная эта площадь
Столько важного и не случившегося накопили.

Но жалеть не нужно. А верить, конечно, стоит.
Да, хотя бы снегу за искренность ощущений.
Люди счастье любят за то, что оно простое.
И порой готово к возможности возвращений.

В начале зимы каждый мир удивительно юн.
Но, тенью сутулой по свежему снегу хромая,
До хриплого света отстаивал подлинность лун
Фонарь, подменивший светило в пророчествах майя.

Он,как и луна, был повернут одной стороной
К доверчивой сущности нового снежного мира.
И юному миру мерцал галогенной луной,
Которой другую на небе тогда подменил он.

За тысячи лет проржавел и осыпался стан,
Но есть вертикаль, сочиненная мудрым Евклидом.
А за горизонтом лежит без снегов Юкатан,
И жаркое солнце ласкает его пирамиды.

Для каждого мира все новое будет зимой:
Конец и начало из ленты времен изымая,
Мерцает упрямо фонарь галогенной луной,
В снега погружая живое пророчество майя.

В обед снова будет названивать кто-то:
Вчерашнюю бронь подтверждать, не иначе.
Терпеть не могу авиаперелёты.
Опять закажу тачку.
Огни городов,что лежат в стороне
Дырявой дороги в липком тумане,
Твердят постоянно бегущему мне,
Что их уже нет. И манят.
Закон топографии. Прописных букв.
Вчера-это там, а сегодня-здесь.
Забуду совсем ,кем я был в миру,
Отщёлкнув гитарный кейс.
За ужином лица- химеры сторон-
Купюрами снег собирают с обложки.
На ней- мое фото на миллион.
С блондинкой. И сладкой ложью.
А мысли, как в чарте британском висят,
Становятся бредом, живут за стеклом.
Моя ли команда  в тех шестидесятых
Почти обыграла битлов?
Забывчивость - вот, что погубит вас,
Вздымающих руки у сцен и помостов.
Всемирная клятва любви не сбылась.
А ведь это было так просто...
Понимание тоже приходит не сразу;
Чаще-холодом в разгоряченную спину.
Я беру аккорд и теряю разум.
Так,безумный, и лягу на охру бобины.
Я смотрю на огни пропащего мира,
Опять отменяя гастрольный рейс.
Вдавленный матрицей в плоскость винила.
Открывающий чёртов кейс.

Many years ago...

В том году я всерьез фанател от "Смитс" .
Пил "Посадское" и перечитывал Ницше.
На квартирах обычно хватало и задниц, и лиц.
Как и песен, к потертым гитарам прилипших.

По подземным клубам играл новомодный рейв,
Прогорала фольга, швыряя шальные искры.
Здесь был ворох историй и разных событий шлейф.
И я знал, что до Крыма от Курского-близко.

Где-то в небе тускнели алмазы ЛюсИ,
Жгли чилийские перцы и дерзкая химия братьев.
В комнатушке приезжих студенток МИСИ
Я любил кое-что из совместных занятий.

Я не думал тогда всерьез о пути домой.
Но я помнил  откуда-то грустный профиль.
Равномерно гудящий девятый трамвай ночной
Для терзаний был и для философий.

За окном электрички вдали пробегали огни.
Я ловил в них слова, словно тексты с билбордов.
Их под грифельный шорох запомнил помятый дневник.
И дополнил набор немудреных аккордов.

Покидал тебя бесконечно сложно.
Нервно ждал к отбытию долгой визы.
Провожая лайнеры взглядом снизу.
А потом и город. Но только сверху.
Наблюдал, как полосы света меркнут.
Из салона боинга это можно.

Откупиться, видимо, вышло дважды.
В первый раз - суровой, но всё же правдой.
У неё лишь горечь, ни ноты крафта.
Во второй - казалось, мечтой о лете.
А по факту - дикой ценой в билете.
Оба пункта осилит, увы, не каждый.

На чужбине приторно, но тоскливо.
Небеса безоблачны, море пенно.
Ты сейчас за тридевять всех вселенных.
Я ушёл практически не прощаясь.
Все пожитки в мой чемодан вмещались.
А в саду как раз отцветала слива.

Я сказал торговцу ямайским ромом,
Что свобода стоит любых лишений.
Вспоминая брынзу и Ахашени.
И что завтра на почту сходить бы надо.
Здесь не знают кактусы снегопада.
Этот дом никогда мне не станет домом.

Не узнать, не выгадать результатов.
Не заменишь бытность ступенью терций.
Не всегда свободу воспримет сердце.
Я смотрю на низко летящий лайнер.
Горизонт чарующий и бескрайний.
Но не тот, который я знал когда-то.

Зима проснется и себе на завтрак
Намажет на бульвары снежный джем.
И снова по Садовому на запад
Отправится гулять принцесса Джейн.

Я из окна троллейбуса увижу
И в сказочном представлю мираже,
Как ветер ее волосы колышет,
И поправляет прядь принцесса Джейн.

И в танце снега чудится Бетховен,
И в свете фонарей звучит Лежен:
Я никого не замечаю кроме
Идущей вдоль домов принцессы Джейн.

Горят огнями борды и рекламы-
Привычное столичное клише.
И как обычны остальные дамы,
Когда проходит здесь принцесса Джейн.

Возвышенное что-то и простое
Откуда-то взялось в моей душе.
Но значит ли, что я теперь достоин
Писать про первый снег принцессе Джейн?

На левом берегу дубравы бывшей,
В своем дворце на энном этаже
Быть может прочитает и напишет
Мне что-нибудь в ответ принцесса Джейн.

Колдовала седая высь
Над холодной далью полей:
Из щепоти туч осолИсь.
Хрупкой порослью индевей.
И хрустел под ногами снег
Ювелирным стеклом стрекоз,
Высыпаясь из звонких нег
Точно капли замерзших слёз.
Город медленно плыл вдали,
Не узнав голосов зимы.
Не услышав самой земли,
Словно был он глухонемым.
Через блёклые спицы трав,
Сквозь суставы сухих ветвей,
Предрассветное время сжав,
С неба падали стаи фей.
Замедляла свой бег вода,
Забираясь под зеркала,
Гладкой тверди себя отдав,
Ничего уже не ждала.
Будто холст заполнял акрил,
Горизонтом деля прямым
Неуверенный мир белил
Среди первых мазков зимы.
Высь шептала из облаков,
Замечая, что рассвело:
Пусть ложится легко-легко.
Чтобы стало белым-бело.

2014

«Навеки в Нирване»©

«Load up on guns...»©

Твои страницы станут в итоге пеплом.
А песни выпадут в сердце сухим остатком.
И жизнь опять своим чередом в Сиэтле
Пойдет,ссыпая пески-времена украдкой.

В заливе небо с утра безнадежно тонет.
Ты так тонул в бесконечно глубокой грусти.
И, на виски опуская свои ладони,
На душной сцене думал: сейчас отпустит.

Нечёткий фокус опять принесла усталость.
А, может, слезы скопились на роговице.
Ты знал, конечно, немного уже осталось.
И так боялся сфальшивить и повториться.

Ведь боль, любовь и проросшие зерна гнева,
Ты ясно вкладывал в звук до костИ гаражный,
И падал в море, и видел в глубинах небо.
А что случится потом,то уже неважно.

Вместить в себя беспощадную ярость мира,
И оставаться таким же, как был, мальчишкой.
Создав себя, ты другим сотворил кумира,
В последней ноте взорвавшись сверхновой вспышкой.

Здесь очень пасмурно. Холодно из-за ветра.
Такое лето выдалось не впервые.
И жизнь идёт своим чередом в Сиэтле.
Наперекор всему. Как песни твои. Живые.

Повседневностей пруд-пруди.
Рано сумерки чересчур.
Недочитанный "Моби Дик".
На репите зависший "Кьюр".
След ботинка в снегу сыром.
Крики птичьего сходняка.
Кока-кола. Дешевый ром.
Много мыслей по пустякам.
И невидимый шар луны,
Отвязавшийся от антенн.
Чьи-то руки. Чужие сны.
Дождь со снегом слились в катрен.
То ли музыка.То ли дрожь
От усталости медных квинт.
Снег расстаял. Остался дождь.
И вчерашняя пара пинт.
Вдохновение. Как щелчок
Зажигалки на всех ветрах.
И о чём-то забыл ещё.
Ладно...
Вспомнится до утра.

Памяти Андрея Т.

В звёздных весях спешить уже некуда.
Ты покинул свой скромный атолл.
С опустевшим лирическим неводом
Загрустил у воды рок-н-ролл.

И дождями холодными выльется
Ожидание снежной поры.
Электричка уедет под Вырицу.
Только это уже во-вторых.

А, во-первых, не сгинет, не кончится,
Как пробившийся солнечный свет,
Всё твоё неподкупное творчество
В череде пробегающих лет.

Сан-Франциско, Саров и Котельники
Сопряжёт путеводная нить.
И везде старый Бог в ветхом тельнике
Нам начислит и даст прикурить.

Ты в какой-нибудь вечной обители,
Что далече суровых Итак,
Станционного встретишь смотрителя
И расскажешь ему что да как.

В королевстве твоём незатейливом
Сбережёт добрый люд рубежи.
И от Минина пусть до Литейного
В твоих строчках взбунтуется жизнь.

Несмотря ни на что, среди прочего,
Ты ценил здесь и радость, и боль.
Ты поставил в конце многоточие... Так поднять всё же знамя позволь...

Ладно, Герда, в итоге твоя взяла.
Вижу:доля эта действительно дорогА.
Быстроногий олень не жалует удила.
Так держись же крепче за глянцевые рога.

Разгоняет сумрак сияния малахит,
Погружая небо в магнитную дрожь эпох.
Добрых сказок в мире поболее, чем плохих.
Но они все скрыты, как снегом лапландский мох.

Ведь таких снегов теперь не найдешь нигде:
Здесь в рисунках ветра лежит судьбоносный знак.
Холод, Герда, бывает в сердцах людей.
Без тебя, родная, не справится мне никак.

Я пишу тебе, укутавшись в теплый плед.
За окном лишь стынь-недошедшей зимы каприз.
Ты сумела Кая тогда уберечь от бед.
Помоги и мне сейчас не сорваться вниз.

Ледяная башня, похожая на хрусталь,
Обжигает стужей, неслышимой изнутри.
И нельзя ответить: пожалуйста, перестань.
Потому что башня и стужа- мои, смотри.

Ты меня спасаешь в течение долгих лет.
И стрелой несется олень через белый плен.
Слышишь, Герда, однажды тобой согрет,
Я уже не буду просить ничего взамен.

Город припал к реке.
В городе кружит смог.
Где-то в людской толпе
Маленький плачет Бог.
Шелест такой толпы
Эгоистичен и глуп.
Даже двух фраз скупых
Здесь не сорвётся с губ.
Не замечают тепла,
Пряча в глазах вопрос.
Бог раскрывает плат
И не жалеет слёз.
Тают вокруг снега,
В чёрной журчат воде.
Только любовь в бегах.
Маленький Бог в беде.
Взломан небесный патч
И не идёт в расчёт.
Богов неслышный плач
Городом поглощён.
Нет никаких причин.
Нет никаких задач.
Маленький Бог кричит.
Всем наплевать на плач.

Иногда я люблю возвращаться в Советский Союз.
Там весна и бардово-синяя клетка шорт.
"Шестьдесят вторыми" взлетает аэропорт,
И щекочет шею крахмальной матроски гюйс.
Бочка с квасом готовится встретить осиный рой
Очередью,
Умело свернувшей союзпечать.
Я сижу над самой толпой на отцовских плечах.
Мне восторженно радостно.
И страшновато порой.
Я, наверно,даже себе не смогу объяснить,
Потому что это, случившись,
Во времени остается,
И сияет,
Как по каштанам разлитое солнце,
По волнам которого детство продолжит плыть
Спасской остроконечностью звездчатой карамели.
Красным флажком ликующего первомая.
Где с Землей нас связывает капроновая прямая
От дрожащей руки до парящего в небе змея.

Она, похоже, счастлива безмерно:
Идет мощеной улицей Люцерна,
И встречный люд давно глаза сломал...
И первый снег дрожит в пространстве нервно.
Европа избавляется от скверны,
И с альп уже спускается зима.

Ее жених немного круглолицый,
Хотя, вполне сошёл бы за "арийца"
На севере лет семьдесят назад.
Он в зеркало витрины тычет палец,
Но в кошелек, как истинный баварец,
Не очень-то желает залезать.

И вот она уже с подругой Греттой.
И в пепельнице тлеет сигарета-
Хотя уже бросала (и не раз).
Подруга чертит в воздухе масштабно,
Треща про симпатичненького шваба,
И похоть сыплет искрами из глаз.

Оставив с Греттой будущего мужа,
Она покинет чей-то званый ужин
В честь сделки шоколадных мастеров.
Уже и утро будет небо ранить,
И заспешат на площадь лютеране,
Когда она дотронется до снов.

Она давно узрела краски мира,
Осев среди озёр, часов и сыра.
И время томно движется вперед.
Но у витрин, в каскаде отражений,
Ей чудится порой москвичка Женя,
Похожая донельзя на неё.

Высокий ворот кофты, две косички,
И огибает встречный люд москвичку,
У фрау извинения спросив.
Рассеяно на русском отвечая,
Она пожмет изящными плечами,
Одетыми в миланский эксклюзив.

"Я привык превращать свою музыку в шум,
Прятать страшные сны под обломки хард-рока..."[i] (Вадим Курылёв)

Закон сохранения творческих мук.
От порванных струн до стаканных мух.
Исписанных затемно целлюлоз.
До боли. До слёз. Всерьёз.
Постылая правда и память лет.
Звезды догорающей тонкий след.
Привычный для вечных небес обряд:
Ведь звёзды всегда горят.
Негласное правило у тишины,
Когда даже атомы напряжены.
Но рушится с первым аккордом чертог.
И смотрит с вопросом Бог.
В огонь, что бушует в груди существ.
Сквозь смесь растворенных в крови веществ.
На истину в самых простых словах.
На пули в их головах.
Игра с бесконечным числом игроков.
В ней ,кажется, так победить легко.
Но в каждой вибрации дерзких нот
Порой очень много "но"...
Оставшиеся до какой-то поры
Среди серых дней и гармоний сырых,
Внутри зарифмованных перипетий
На этом отрезке пути.
Меняется вечный порядок вещей.
И смысл:а есть ли любовь вообще?
Но мир превращает опять в ничто
Стихийный гитарный шторм.

Листва, в ветвях сгорая, падает.
И вечер насморком больной.
А ты порой такая слабая
За вечно сильной стороной.

И город впитывает губкою
С дождём октябрьскую стынь.
А ты порой такая хрупкая
За всей упрямостью твердынь.

Как-будто осень километрами
Так часто разделяет нас.
А ты порой такая светлая
В пучине своих тёмных глаз.

Пусть будет всё у нас по-прежнему.
И я люблю тебя за то,
Что ты сейчас такая нежная.
За леденящей красотой.

Вдохнуть октябрь и без вести пропасть,
На поиски намёков не оставив.
Запомнив историческую часть
В забытом Богом городе-заставе.

Запомнив обесцвеченный туман,
Сменяется который непогодой.
Глаза, был от которых без ума
Четыре пролетевших мимо года.

Кафе на облупившемся углу.
Горбатый мост, в пейзаже чужеродный.
И теплый вкус прощающихся губ
На парапете мостовом холодном.

Уйти не как предатель и не вор:
Возмездие и так придёт ко сроку,
Который, как экспресс полночный, скор.
И где постфактум будет одиноко.

Запомнив не подсвеченный вокзал.
Табачный дым. Не купленную водку.
Четыре года. Мост. Кафе. Глаза.
Две гласных в её имени коротком.

Вдохнуть и задержать зачем-то вдох,
Октябрь распыляя в альвеолах.
И выдохнуть, предчувствуя подвох
В шагах знакомых в парке полуголом.

И, прикасаясь в парке к тополям,
Шептать в кору прощение не к месту.
Не ставшая тебе родной земля
В октябрь облетает под норд-вестом.

Не загадывал после я.
И тебе не советую.
Мы с тобой стали взрослыми,
Но остались поэтами.
И куда же нам, рыцарям,
Без печального образа?
Мы с небритыми лицами.
И с реальностью - порознь.
Здесь без капли крепленого
Очень часто не просто нам
Оставаться смышлеными
Уходящими вёснами.
Сочинять не влюблёнными
В отболевших не полностью.
Для других ставших жёнами
Без стихов и в покорности.

2013

Поло липнет к спине. Еще один день прошел.
Прозвенит трамвай- желтобокий тоски приют.
В чашу города красное солнце нальёт крюшон.
И ты спросишь себя:приятель, зачем ты тут?

Каждый выдох и вдох, миг и шаг, почему ты здесь?
Неустанно преследуешь чью-то чужую тень.
Раздражает глаза аллергенной памяти взвесь
В равнодушном изгибе минут и трамвайных путей.

Это странное свойство у всех городских дорог:
В их извечном рецикле измученных не отпускать.
Ты записан искателем в свой промежуточный срок,
Чтобы завтра на поиски тени вернуться опять.

Потеряв только раз, ты терять постоянно привык
И поэтому колешь тягучий наркотик тоски.
Даже долгие рельсы имеют короткий стык,
Ну а ты сплошняком в одиночестве стал городским.

Понимая под ребрами эту прекрасную ложь,
Ты достанешь огниво из дебрей потертой джинсы.
Вдоль трамвайных путей ты за тенью знакомой идёшь
И не знаешь, что город и ты равнозначно пусты.