"В огне рождается метал" ©

Скажи мне, что тебя печалит?
С кем пьешь портвейн, "Пегас" смолишь?
О чем мечтал тогда, в начале,
Ты с высоты рассветных крыш?

Джинса подписана "Ван Хален".
Ты называл себя "изгой".
Будил подъезды на гитаре,
Той самой, желтой, Шаховской.

Казалось.Знаю, что казалось.
А ведь уверен был тогда,
Что презирает боль и жалость
Вся рок-н-рольная среда.

Про вас с Иглой ходили слухи.
А я, признаться, не мешал,
Когда ее потом с Горбухи
Ты до Жулебы провожал.

Ты был крутой, я это знаю.
И нашей дружбе раз иной
Завидовали даже в стае.
Суровой, дерзкой, "метальной" .

Я все отдал бы за те пьянки.
За драки с марьинской урлой.
За "Явы" обтекатель яркий,
Казавшийся в ночи стрелой.

Послушай, если пепелище,
То значит, пламень полыхал.
Нас обязательно отыщут
Сквозь годы, патлы и метал!

Сквозь наши принципы и взгляды.
И, всем назло, сквозь мир другой.
Ну, а пока, плесни мне яда...
И дай мне прикурить, изгой.

Это может ждать. Продолжаться может годами.
Ничего нет сложней. Как нет ничего и проще.
Но зима придёт. Всё равно снега нагадают
То же время.И тот же город. И ту же площадь.

Если вдруг повезёт, то можно опять вглядеться.
Даже если прошло лет - дай памяти- где-то "надцать" .
Очень много всего остаётся лежать под сердцем.
И всегда тяжело самому себе признаваться.

Серебром крыла. Качающимся вагоном.
И до самого фильтра двумя городами между.
Как всегда минуты отскочат от перепонок,
И уже оставят в пространстве пустом и снежном.

Так сплетается чУдно. И денно порой, и нощно.
Ты стоишь и смотришь на снежную энтропию:
Ведь и город этот, центральная эта площадь
Столько важного и не случившегося накопили.

Но жалеть не нужно. А верить, конечно, стоит.
Да, хотя бы снегу за искренность ощущений.
Люди счастье любят за то, что оно простое.
И порой готово к возможности возвращений.

В начале зимы каждый мир удивительно юн.
Но, тенью сутулой по свежему снегу хромая,
До хриплого света отстаивал подлинность лун
Фонарь, подменивший светило в пророчествах майя.

Он,как и луна, был повернут одной стороной
К доверчивой сущности нового снежного мира.
И юному миру мерцал галогенной луной,
Которой другую на небе тогда подменил он.

За тысячи лет проржавел и осыпался стан,
Но есть вертикаль, сочиненная мудрым Евклидом.
А за горизонтом лежит без снегов Юкатан,
И жаркое солнце ласкает его пирамиды.

Для каждого мира все новое будет зимой:
Конец и начало из ленты времен изымая,
Мерцает упрямо фонарь галогенной луной,
В снега погружая живое пророчество майя.

В обед снова будет названивать кто-то:
Вчерашнюю бронь подтверждать, не иначе.
Терпеть не могу авиаперелёты.
Опять закажу тачку.
Огни городов,что лежат в стороне
Дырявой дороги в липком тумане,
Твердят постоянно бегущему мне,
Что их уже нет. И манят.
Закон топографии. Прописных букв.
Вчера-это там, а сегодня-здесь.
Забуду совсем ,кем я был в миру,
Отщёлкнув гитарный кейс.
За ужином лица- химеры сторон-
Купюрами снег собирают с обложки.
На ней- мое фото на миллион.
С блондинкой. И сладкой ложью.
А мысли, как в чарте британском висят,
Становятся бредом, живут за стеклом.
Моя ли команда  в тех шестидесятых
Почти обыграла битлов?
Забывчивость - вот, что погубит вас,
Вздымающих руки у сцен и помостов.
Всемирная клятва любви не сбылась.
А ведь это было так просто...
Понимание тоже приходит не сразу;
Чаще-холодом в разгоряченную спину.
Я беру аккорд и теряю разум.
Так,безумный, и лягу на охру бобины.
Я смотрю на огни пропащего мира,
Опять отменяя гастрольный рейс.
Вдавленный матрицей в плоскость винила.
Открывающий чёртов кейс.

Many years ago...

В том году я всерьез фанател от "Смитс" .
Пил "Посадское" и перечитывал Ницше.
На квартирах обычно хватало и задниц, и лиц.
Как и песен, к потертым гитарам прилипших.

По подземным клубам играл новомодный рейв,
Прогорала фольга, швыряя шальные искры.
Здесь был ворох историй и разных событий шлейф.
И я знал, что до Крыма от Курского-близко.

Где-то в небе тускнели алмазы ЛюсИ,
Жгли чилийские перцы и дерзкая химия братьев.
В комнатушке приезжих студенток МИСИ
Я любил кое-что из совместных занятий.

Я не думал тогда всерьез о пути домой.
Но я помнил  откуда-то грустный профиль.
Равномерно гудящий девятый трамвай ночной
Для терзаний был и для философий.

За окном электрички вдали пробегали огни.
Я ловил в них слова, словно тексты с билбордов.
Их под грифельный шорох запомнил помятый дневник.
И дополнил набор немудреных аккордов.

Покидал тебя бесконечно сложно.
Нервно ждал к отбытию долгой визы.
Провожая лайнеры взглядом снизу.
А потом и город. Но только сверху.
Наблюдал, как полосы света меркнут.
Из салона боинга это можно.

Откупиться, видимо, вышло дважды.
В первый раз - суровой, но всё же правдой.
У неё лишь горечь, ни ноты крафта.
Во второй - казалось, мечтой о лете.
А по факту - дикой ценой в билете.
Оба пункта осилит, увы, не каждый.

На чужбине приторно, но тоскливо.
Небеса безоблачны, море пенно.
Ты сейчас за тридевять всех вселенных.
Я ушёл практически не прощаясь.
Все пожитки в мой чемодан вмещались.
А в саду как раз отцветала слива.

Я сказал торговцу ямайским ромом,
Что свобода стоит любых лишений.
Вспоминая брынзу и Ахашени.
И что завтра на почту сходить бы надо.
Здесь не знают кактусы снегопада.
Этот дом никогда мне не станет домом.

Не узнать, не выгадать результатов.
Не заменишь бытность ступенью терций.
Не всегда свободу воспримет сердце.
Я смотрю на низко летящий лайнер.
Горизонт чарующий и бескрайний.
Но не тот, который я знал когда-то.

Зима проснется и себе на завтрак
Намажет на бульвары снежный джем.
И снова по Садовому на запад
Отправится гулять принцесса Джейн.

Я из окна троллейбуса увижу
И в сказочном представлю мираже,
Как ветер ее волосы колышет,
И поправляет прядь принцесса Джейн.

И в танце снега чудится Бетховен,
И в свете фонарей звучит Лежен:
Я никого не замечаю кроме
Идущей вдоль домов принцессы Джейн.

Горят огнями борды и рекламы-
Привычное столичное клише.
И как обычны остальные дамы,
Когда проходит здесь принцесса Джейн.

Возвышенное что-то и простое
Откуда-то взялось в моей душе.
Но значит ли, что я теперь достоин
Писать про первый снег принцессе Джейн?

На левом берегу дубравы бывшей,
В своем дворце на энном этаже
Быть может прочитает и напишет
Мне что-нибудь в ответ принцесса Джейн.

Колдовала седая высь
Над холодной далью полей:
Из щепоти туч осолИсь.
Хрупкой порослью индевей.
И хрустел под ногами снег
Ювелирным стеклом стрекоз,
Высыпаясь из звонких нег
Точно капли замерзших слёз.
Город медленно плыл вдали,
Не узнав голосов зимы.
Не услышав самой земли,
Словно был он глухонемым.
Через блёклые спицы трав,
Сквозь суставы сухих ветвей,
Предрассветное время сжав,
С неба падали стаи фей.
Замедляла свой бег вода,
Забираясь под зеркала,
Гладкой тверди себя отдав,
Ничего уже не ждала.
Будто холст заполнял акрил,
Горизонтом деля прямым
Неуверенный мир белил
Среди первых мазков зимы.
Высь шептала из облаков,
Замечая, что рассвело:
Пусть ложится легко-легко.
Чтобы стало белым-бело.

2014

«Навеки в Нирване»©

«Load up on guns...»©

Твои страницы станут в итоге пеплом.
А песни выпадут в сердце сухим остатком.
И жизнь опять своим чередом в Сиэтле
Пойдет,ссыпая пески-времена украдкой.

В заливе небо с утра безнадежно тонет.
Ты так тонул в бесконечно глубокой грусти.
И, на виски опуская свои ладони,
На душной сцене думал: сейчас отпустит.

Нечёткий фокус опять принесла усталость.
А, может, слезы скопились на роговице.
Ты знал, конечно, немного уже осталось.
И так боялся сфальшивить и повториться.

Ведь боль, любовь и проросшие зерна гнева,
Ты ясно вкладывал в звук до костИ гаражный,
И падал в море, и видел в глубинах небо.
А что случится потом,то уже неважно.

Вместить в себя беспощадную ярость мира,
И оставаться таким же, как был, мальчишкой.
Создав себя, ты другим сотворил кумира,
В последней ноте взорвавшись сверхновой вспышкой.

Здесь очень пасмурно. Холодно из-за ветра.
Такое лето выдалось не впервые.
И жизнь идёт своим чередом в Сиэтле.
Наперекор всему. Как песни твои. Живые.

Повседневностей пруд-пруди.
Рано сумерки чересчур.
Недочитанный "Моби Дик".
На репите зависший "Кьюр".
След ботинка в снегу сыром.
Крики птичьего сходняка.
Кока-кола. Дешевый ром.
Много мыслей по пустякам.
И невидимый шар луны,
Отвязавшийся от антенн.
Чьи-то руки. Чужие сны.
Дождь со снегом слились в катрен.
То ли музыка.То ли дрожь
От усталости медных квинт.
Снег расстаял. Остался дождь.
И вчерашняя пара пинт.
Вдохновение. Как щелчок
Зажигалки на всех ветрах.
И о чём-то забыл ещё.
Ладно...
Вспомнится до утра.

Памяти Андрея Т.

В звёздных весях спешить уже некуда.
Ты покинул свой скромный атолл.
С опустевшим лирическим неводом
Загрустил у воды рок-н-ролл.

И дождями холодными выльется
Ожидание снежной поры.
Электричка уедет под Вырицу.
Только это уже во-вторых.

А, во-первых, не сгинет, не кончится,
Как пробившийся солнечный свет,
Всё твоё неподкупное творчество
В череде пробегающих лет.

Сан-Франциско, Саров и Котельники
Сопряжёт путеводная нить.
И везде старый Бог в ветхом тельнике
Нам начислит и даст прикурить.

Ты в какой-нибудь вечной обители,
Что далече суровых Итак,
Станционного встретишь смотрителя
И расскажешь ему что да как.

В королевстве твоём незатейливом
Сбережёт добрый люд рубежи.
И от Минина пусть до Литейного
В твоих строчках взбунтуется жизнь.

Несмотря ни на что, среди прочего,
Ты ценил здесь и радость, и боль.
Ты поставил в конце многоточие... Так поднять всё же знамя позволь...

Ладно, Герда, в итоге твоя взяла.
Вижу:доля эта действительно дорогА.
Быстроногий олень не жалует удила.
Так держись же крепче за глянцевые рога.

Разгоняет сумрак сияния малахит,
Погружая небо в магнитную дрожь эпох.
Добрых сказок больше, кажется, чем плохих.
Но они все скрыты, как снегом лапландский мох.

Ведь таких снегов теперь не найдешь нигде:
Здесь в рисунках ветра лежит судьбоносный знак.
Холод, Герда, бывает в сердцах людей.
Без тебя, родная, не справится мне никак.

Я пишу тебе, закутавшись в теплый плед.
За окном лишь стынь-недошедшей зимы каприз.
Ты сумела Кая тогда уберечь от бед.
Помоги и мне сейчас не сорваться вниз.

Ледяная башня, похожая на хрусталь,
Обжигает стужей, неслышимой изнутри.
И нельзя ответить: пожалуйста, перестань.
Потому что башня и стужа- мои, смотри.

Ты меня спасаешь в течение долгих лет.
И стрелой несется олень через белый плен.
Слышишь, Герда, однажды тобой согрет,
Я уже не буду просить ничего взамен.

Город припал к реке.
В городе кружит смог.
Где-то в людской толпе
Маленький плачет Бог.
Шелест такой толпы
Эгоистичен и глуп.
Даже двух фраз скупых
Здесь не сорвётся с губ.
Не замечают тепла,
Пряча в глазах вопрос.
Бог раскрывает плат
И не жалеет слёз.
Тают вокруг снега,
В чёрной журчат воде.
Только любовь в бегах.
Маленький Бог в беде.
Взломан небесный патч
И не идёт в расчёт.
Богов неслышный плач
Городом поглощён.
Нет никаких причин.
Нет никаких задач.
Маленький Бог кричит.
Всем наплевать на плач.

Иногда я люблю возвращаться в Советский Союз.
Там весна и бардово-синяя клетка шорт.
"Шестьдесят вторыми" взлетает аэропорт,
И щекочет шею крахмальной матроски гюйс.
Бочка с квасом готовится встретить осиный рой
Очередью,
Умело свернувшей союзпечать.
Я сижу над самой толпой на отцовских плечах.
Мне восторженно радостно.
И страшновато порой.
Я, наверно,даже себе не смогу объяснить,
Потому что это, случившись,
Во времени остается,
И сияет,
Как по каштанам разлитое солнце,
По волнам которого детство продолжит плыть
Спасской остроконечностью звездчатой карамели.
Красным флажком ликующего первомая.
Где с Землей нас связывает капроновая прямая
От дрожащей руки до парящего в небе змея.

Она, похоже, счастлива безмерно:
Идет мощеной улицей Люцерна,
И встречный люд давно глаза сломал...
И первый снег дрожит в пространстве нервно.
Европа избавляется от скверны,
И с альп уже спускается зима.

Ее жених немного круглолицый,
Хотя, вполне сошёл бы за "арийца"
На севере лет семьдесят назад.
Он в зеркало витрины тычет палец,
Но в кошелек, как истинный баварец,
Не очень-то желает залезать.

И вот она уже с подругой Греттой.
И в пепельнице тлеет сигарета-
Хотя уже бросала (и не раз).
Подруга чертит в воздухе масштабно,
Треща про симпатичненького шваба,
И похоть сыплет искрами из глаз.

Оставив с Греттой будущего мужа,
Она покинет чей-то званый ужин
В честь сделки шоколадных мастеров.
Уже и утро будет небо ранить,
И заспешат на площадь лютеране,
Когда она дотронется до снов.

Она давно узрела краски мира,
Осев среди озёр, часов и сыра.
И время томно движется вперед.
Но у витрин, в каскаде отражений,
Ей чудится порой москвичка Женя,
Похожая донельзя на неё.

Высокий ворот кофты, две косички,
И огибает встречный люд москвичку,
У фрау извинения спросив.
Рассеяно на русском отвечая,
Она пожмет изящными плечами,
Одетыми в миланский эксклюзив.

"Я привык превращать свою музыку в шум,
Прятать страшные сны под обломки хард-рока..."[i] (Вадим Курылёв)

Закон сохранения творческих мук.
От порванных струн до стаканных мух.
Исписанных затемно целлюлоз.
До боли. До слёз. Всерьёз.
Постылая правда и память лет.
Звезды догорающей тонкий след.
Привычный для вечных небес обряд:
Ведь звёзды всегда горят.
Негласное правило у тишины,
Когда даже атомы напряжены.
Но рушится с первым аккордом чертог.
И смотрит с вопросом Бог.
В огонь, что бушует в груди существ.
Сквозь смесь растворенных в крови веществ.
На истину в самых простых словах.
На пули в их головах.
Игра с бесконечным числом игроков.
В ней ,кажется, так победить легко.
Но в каждой вибрации дерзких нот
Порой очень много "но"...
Оставшиеся до какой-то поры
Среди серых дней и гармоний сырых,
Внутри зарифмованных перипетий
На этом отрезке пути.
Меняется вечный порядок вещей.
И смысл:а есть ли любовь вообще?
Но мир превращает опять в ничто
Стихийный гитарный шторм.

Листва, в ветвях сгорая, падает.
И вечер насморком больной.
А ты порой такая слабая
За вечно сильной стороной.

И город впитывает губкою
С дождём октябрьскую стынь.
А ты порой такая хрупкая
За всей упрямостью твердынь.

Как-будто осень километрами
Так часто разделяет нас.
А ты порой такая светлая
В пучине своих тёмных глаз.

Пусть будет всё у нас по-прежнему.
И я люблю тебя за то,
Что ты сейчас такая нежная.
За леденящей красотой.

Вдохнуть октябрь и без вести пропасть,
Возможности вернуться не оставив.
Запомнив историческую часть
В забытом Богом городе-заставе.

Запомнив кирху, утренний туман,
К полудню за которым непогода,
Глаза, был от которых без ума
Четыре пролетевших мимо года.

Кафе на облупившемся углу.
Горбатый мост, в пейзаже чужеродный.
Горячий вкус прощающихся губ
На парапете каменно-холодном.

Запомнив не подсвеченный вокзал.
Табачный дым. Не купленную водку.
Четыре года. Мост. Кафе. Глаза.
Две гласных в её имени коротком.

Вдохнуть и задержать зачем-то вдох,
Дождливость распыляя в альвеолах.
И выдохнуть, предчувствуя подвох
В шагах чуть слышных в парке полуголом.

И, прикасаясь к стылым тополям,
Шептать в кору прощение не к месту.
Не ставшая тебе родной земля
Листвою облетает под норд-вестом.

Не загадывал после я.
И тебе не советую.
Мы с тобой стали взрослыми,
Но остались поэтами.
И куда же нам, рыцарям,
Без печального образа?
Мы с небритыми лицами.
И с реальностью - порознь.
Здесь без капли крепленого
Очень часто не просто нам
Оставаться смышлеными
Уходящими вёснами.
Сочинять не влюблёнными
В отболевших не полностью.
Для других ставших жёнами
Без стихов и в покорности.

2013

Поло липнет к спине. Еще один день прошел.
Прозвенит трамвай- желтобокий тоски приют.
В чашу города красное солнце нальёт крюшон.
И ты спросишь себя:приятель, зачем ты тут?

Каждый выдох и вдох, миг и шаг, почему ты здесь?
Неустанно преследуешь чью-то чужую тень.
Раздражает глаза аллергенной памяти взвесь
В равнодушном изгибе минут и трамвайных путей.

Это странное свойство у всех городских дорог:
В их извечном рецикле измученных не отпускать.
Ты записан искателем в свой промежуточный срок,
Чтобы завтра на поиски тени вернуться опять.

Потеряв только раз, ты терять постоянно привык
И поэтому колешь тягучий наркотик тоски.
Даже долгие рельсы имеют короткий стык,
Ну а ты сплошняком в одиночестве стал городским.

Понимая под ребрами эту прекрасную ложь,
Ты достанешь огниво из дебрей потертой джинсы.
Вдоль трамвайных путей ты за тенью знакомой идёшь
И не знаешь, что город и ты равнозначно пусты.

Мне её оставлять нельзя.
Пусть рассвет открывает веки,
И лучи по постели скользят,
Как предтечи событий неких.
Не хочу больше лишних слов:
Пробужденья ее не трону.
Пусть коктейль молодых ветров
За окном наполняет кроны.

Долго маялся, долго ждал
И сейчас до сих пор не верю
Отражениям чистых зеркал
И проёму в прихожей двери.
Мне плевать на шаблоны фраз,
На все сплетни и пересуды.
На нее,словно в первый раз,
В бликах света смотреть я буду.

После колющей пыли дорог
И граненых историй всуе
Мне ловить ее утренний вздох-
Все равно что бросаться под пули.
И когда она сбросит плед,
Русым локоном сны сгоняя,
Я в ответ на ее "привет"
Через раны шепну:" Родная..."

Мне ее оставлять нельзя.
Остальное Христу вестимо.
Пусть лучи по ресницам скользят.
Не оставленной. И любимой.
Не хочу больше лишних слов:
Пробужденья ее не трону.
Пусть коктейль молодых ветров
За окном наполняет кроны.

Город лег на холмы,как большой гравированный веер.
Зацепившись краями за материковую гать.
Я один из немногих, всегда уходящих на север.
Север знает причину и может о ней рассказать.

Зажигая восход неумелой до срока лучиной,
И сквозь города сито просеяв порывистый норд,
Север будет держать для меня основную причину,
Чтобы пела строка, за аккордом струился аккорд.

В этой части земли невозможно любить без мурашек.
И поэтому сложно впустую растратить тепло.
Север что-то своё превращает в желания наши,
Сохраняя причину всем южным соблазнам назло.

Начиняя дождями ломОть громогласный и серый,
Небо страждущим будет с ладоней его раздавать.
Я один из немногих,всегда уходящих на север.
Север знает причину. Он просто не может не знать.

И снова полумесяц этих губ,
До мОрока презрительный и алый,
Появится, как призрачный суккуб,
Над стенкой запотевшего бокала.

Закружится хмельная карусель,
Взлетят клавиры сумасшедшей гаммой.
Отсюда прочь. Такси. Подъезд. Постель.
А в той постели - пиковая дама.

Кому-то, может быть, не повезёт.
Кому-то после будет одиноко.
Мы вновь в игре, и обнулился счёт.
И в том любви ночная подоплёка.

Талант - не слава. Бедность- не порок.
Рассвет оставит золотые блики.
Я безрассуден, как любой игрок.
В моём марьяже снова будут пики.

Распущу на нитки Млечный путь.
Фенечку ты мне из них сплети.
А потом, наверное, лети…
Лучше уж никак, чем как-нибудь.

Лучше уж жестянка, чем картон
В рифмах неуверенных моих.
Раньше я делил их на двоих,
А теперь выбрасываю вон.

Дружат Вдохновение с Тоской:
Заняли прозрачный мой шатер.
Разливают осени ликёр.
Шепчутся о чем-то день-деньской.

Вдоль аллеи колоннада лип.
Время молча смотрит сквозь пенсне.
Оказалось, я любил во сне.
Просто на секундочку залип.

2004

День, когда ты оставишь все к черту,
Станет особенным в календаре.
Ты будешь раскрепощенным и чётким.
И параллельным до разных вер.

Станешь писать современные строки,
Ни слова в которых чтоб про неё.
С лампой ночной отключая потоки
Во время спокойных и трезвых дрём.

Радио будешь настраивать в пробках,
Огоньком сигареты в такты кружа.
За спину станешь забрасывать ловко
Новый, по моде пищащий пиджак.

Под псевдонимом издашься тиражно,
Запишешь красивый и сочный сингл.
Будешь шептать горячо и влажно
В уши прекрасных Валерий и Инг.

Снисходительно будешь давать советы
Пьяным страдальцам и мальчишам,
У которых давно по кому-то где-то
Болит заарканенная душа.

А, встретившись с ней, улыбнешься мило,
Отмечая, что рад за её семью.
Посмотришь в глаза и немного мимо.
И спросишь,как съездила летом на юг.

Вернувшись домой, бросишь обувь в стену,
Из горла, зажмурившись, выпьешь вискарь.
И память запустишь в себя внутривенно.
И выбросишь грёбанный календарь

Говорят будто бы через вёрсты
Между Тверью и Шри-Ланкой.
Говорят всё понятно и просто:
"Не такая" и "не такой".
Говорят языками столетий,
Где лишь миг от любви до войны.
Говорят, как жестокие дети -
Обессилены, обречены.
Говорят, потому что случилось
То, что было случиться должно.
Без малейшего шанса на милость,
Как летящий состав подвижной.
Говорят, тяжкий путь напророчив
Лично каждому, всем подряд.
Говорят до пришествия ночи.
Говорят. Говорят. Говорят.
Говорят и друг-друга не слышат
Разнополые два существа.
Говорят, забираясь всё выше,
Чтобы рухнуть на дно торжества

Астрид

"Tell the truth now, is love real?"
( The Beatles, "Honey don't")

В твоем городе снова дождливо.
И это всегда прекрасно.
Я с другой стороны пролива,
Милая Астрид.
Этот порт никогда не спит,
И грустим мы с тобой напрасно.
В тёмный зал открывается вид,
Милая Астрид.

Я бываю немного растерян:
На палитре  уставшее масло,
За окном непослушные тени,
Милая Астрид.
Я давно не писал картин,
Я смотрю на тебя слишком часто,
Потому что всегда был один,
Милая Астрид.

На сырой фотографии в ванной
Твои руки из алебастра.
А рок-н-ролл завоюет Гамбург,
Милая Астрид.
Твоя челка скользит по глазам.
Мои редкие звезды гаснут.
Отпусти мою руку. Я сам,
Милая Астрид.

Вечность - одна из минут.
От души отлетает пластырь.
Но пока я рядом. Я тут,
Милая Астрид.
Мне пока что хватает сил.
Мы с тобою - особая каста.
И рок-н-ролл завоюет мир,
Милая Астрид.

Трещат, как от мороза, провода.
И утро мокнет от погодных каверз.
Соединяют рельсы города
Вдоль семафоров и подъемных траверс.
И в соль-мажор дренажный блюз.Вода...

Ведь песня-это тоже разговор.
(Пускай он с чередой воспоминаний).
И собеседник - старый семафор.
Или фасады станционных зданий
За драной зеленью акациевых штор.

Бутылка пива, банка из под шпрот,
Платформу пробегают электрички.
Рука с наколкой "Черноморский Флот"
Стирает об "чиркаш" сырые спички.
А дождь,как Виктор пел, четвертый день идет.

Наверно, это Божья благодать.
Или какой-то неизвестный пояс,
Где принято не брать, а отдавать,
Где время - это проходящий поезд.
И кто-то этот поезд будет точно ждать.

Никелированной петлёй
Твой стан завязан.
И между небом и землёй
Гуляет разум.
Среди триолей и иных
Звукосплетений
Для дураков, для горемык,
Где каждый гений.
Струится блюз по проводам,
Вскрывая душу.
Ему отныне никогда
Не стать послушным.
От Орегона он летит
До Делавэра,
Всех обращая по пути
В другую веру.
Кому игра, а для кого-то
Правда, братцы.
Ведь блюз впитал по капле пота
Зной плантаций.
И деревянного вагона
Перестуки
Ритмуют струн глухие стоны
Вдоль Кентукки.
Ты перескажешь это всё
В огнях софитов,
Хотя срок давности истёк
И стал забытым.
Стакан с бурбоном опустел
Наполовину.
Ты видишь тени смуглых тел,
Рубцы на спинах.
Ты слышишь хриплый баритон
У ряда хижин.
Про долгий поезд в Дарлингтон.
И строй занижен.
Толпа покинет душный зал.
Остынет сцена.
Ты с ними сам себя связал.
И за бесценок.
Никелированной петлёй.
Фигурной эфой.
И между небом и землей
Гуляет эхо.

"Ты веришь?"-спросил ее ветер,
Скользя над нефритовой гладью.
И голос хрустальный ответил:
"Тебе ли,разгульный шутник?"
"Скажи,что ты держишь в секрете?"-
Он гладил пшеничные пряди.
"Секретов полно на планете!
И каждый запрятан в тайник!"

"Боишься?" Она рассмеялась:
"Боятся далекие звезды!
Что свет их ничтожную малость
Не сможет достигнуть Земли!"
"Ты злишься?" "Тебе показалось!
Забыл твой характер стервозный...
Одна лишь забава осталась-
По морю гонять корабли."

"Загадка...Ты все же-загадка",-
Был ветер самшитом пронизан,
Пропитан магнолией сладкой
И вслух,невпопад,размышлял.
"Над городом будут осадки!"
"Твои,между прочим,капризы..."-
Ворчал и,как-будто, украдкой
Прогнал их за дальний причал.

Горел горизонт диадемой
Из красных небесных сапфиров,
И будто границы Эдема
Чертила морская волна.
"Ты любишь?"-он пах хризантемой.
"Когда-то...До этого мира...
Так знай же ,мой ангел и демон:
Я,ветер,в тебя влюблена!"

2009

Сны приходят за прошлым,
Как сутулые тени.
Прорастают в подвздошье,
Словно корни растений.
Не отпустят до яви,
А листвою колючей
С горечью разнотравий
Будут медленно мучать.
И шептать (но не в голос),
В сотый раз обещая,
И свивать её образ
Колдовскими плющами.
Сны, как вещие птицы,
Что своими крылами
Режут ночь-плащаницу,
Запределье расправив.
И несут в своих перьях
След душевных эмульсий,
Чтобы в счастье поверить
В частом грохоте пульса.
Сны, как дальние звёзды
В бесконечных плеядах:
Ты проснёшься, но поздно
Жаждать образа рядом.
Он едва полыхает
На обойных картушах,
Заполняя грехами
Предрассветную душу.
Спи (и помни о прошлом):
Подсознания яства
Не являются ложью.
И любви не боятся.

Каково же мне, заключенному в злой квадрат,
Там где лампу на проводе мучает нервный тик.
Скрипы слышатся под. Дождь шагает по кровле над.
И куда ,в самом деле, сейчас за порог идти.

Между ночью и утром особые времена:
Здесь уже не берут ни курево, ни коньяк.
Здесь в меня проникает голодная тишина.
Не соленый сон. И не пресноводная явь.

Беспокойство слов,чернильную суету
Атараксией глушит бумажная белизна.
И когда между строчек я чувствую пустоту,
Значит, мне позволяют о той пустоте узнать.

Квадрат не желает впускать через окна свет
(Он ломает вакуум межстрочного бытия).
Если нет пустоты, то меня, значит, тоже нет.
А дрожащим светом может любой сиять.

Словно реверс монеты,
Летящей из рук игрока,
Чтобы выпасть орлом
В бесконечно дождливую осень,
Стыло падает небо
В города мутный бокал.
И вода за стеклом
Льется призрачным многоголосьем.

Аверс бледного света,
Который бросает фонарь,
Раздвоившийся вензель
Впечатав в дорожную кожу,
Станет первой приметой.
И осени облачный край
В наши души пролезет.
И нашу любовь уничтожит.

Задождило. Вся даль в полоску.
И куда меня понесло?
Без зонта и в пальто неброском,
С недосказанной кипой слов.

Всё при мне. Никакой афёры.
И условностей никаких.
Безразличные контролёры.
Кинолентой ряды ракит.

Остановка в неровных лужах-
Зазеркалье с собой одним,
Где над миром безлюдным кружат
Полустаночные огни.

И когда темноты текстуру
Погружает в их желтый плен,
Понимаешь,что дождь-микстура
Ото всех суетных проблем.

Никакого посёлка окна,
Соблюдая водораздел,
Не увидят, как я тут мокну,
Что-то важное разглядев.

Кто-то скажет:не поумнею.
Только поезд опять привёз
В неизвестность. Ведь так вернее.
Сочинять и любить всерьёз.

Я учусь потихонечку жить по-другому
На все том же клочке планетарного шара.
Супермаркеты здесь все еще гастрономы.
Тут по-прежнему любят Пьера Ришара.
По сошедшим снегам-за березовым соком.
По дождливым субботам - томов переплёты.
Здесь вибрируют стекла:не в небе высоком,
А, готовясь в полеты, гудят самолеты.
В каждом старом дворе непременно найдется
Рок-звезда, королева и хмурый писатель.
И когда на закат половинится солнце,
За бутылкой вина я люблю собирать их.
Под гитару звезды мы поём про героя,
Красно-жёлтые дни и дрожащие крыши.
Королева смеётся и плачет порою.
А писатель, конечно, об этом напишет.
Вспоминая о чем-то далеком с рассветом,
Я на прошлое брошу штрихов карандашных.
И почти не грущу в этой части планеты,
Потому что сегодня другое здесь важно.
После всех передряг я по-прежнему дома,
Я хочу, чтобы снова любовь задышала.
Я учусь потихонечку жить по-другому.
На все том же клочке планетарного шара.

Вот оно, Мио, мой Мио.
Мы повзрослели
Сразу,
Так что вся юность мимо.
Звезды теперь, как стразы.
Сказки теперь, как пластик
С кодами и счетами.
Рыцарь опять у власти.
Мы прозевали сами.

Вот оно, Мио, мой Мио.
Камень разросся в душах.
Наше геройство мнимо.
Некого больше слушать.
Принципы беспринципны,
Вольности подневольны.
Небо из антрацита
Холодно над Стокгольмом.

Кажется, Мио, мой Мио,
Нужно бросать попытки.
Мы от чудес гонимы.
Цокот утих копытный.
Но всё равно ночами,
Снов повседневных вместо,
Пламя в груди включая,
Снится нам королевство.

Только взгляни, мой Мио,
Тёмного замка башни
Сердцем неутомимым
Нам штурмовать не страшно.
Мы здесь с восходом солнца,
Вспыхнувшим, как огниво,
Верим,что всё вернется,
Верный мой, храбрый Мио.

Не надейся,что нас перепишут, как редкие виды.
Мы не звёзды. Сгорая, не прочим хорошую весть.
Пусть у сломанной ветки с годами проходят обиды,
Но под зеленью листьев рубец незатянутый есть.

Не печалься,что многих из нас никогда не услышат.
Слух, быть может, причина. Но дело не в нём, вообще.
В наших редких словах существует упрямый излишек.
Ведь они нарушают порядок привычных вещей.

Нет таинственной связи с великим космическим даром.
Только наша реальность - терзаний людских ареал.
Воздух мнимой свободы включает пары перегара.
И никто здесь, пожалуй, по нам бы не затосковал.

Жить по совести сложно, когда её рядом навалом.
Как и равенства, братства и прочей затасканной лжи.
Наши редкие песни почти не слышны из подвалов.
И поэтому, может, понятны своим и чужим.

Если все будут спать, кто тогда этих спящих разбудит?
Кто из нас не хотел бы геройскую ношу нести?
Мы клубок пусть затёртых, но, кажется, творческих судеб.
А по-поводу избранных лучше, конечно, не льстить.

Не надейся, что нас будут петь на ступенях в парадной.
Мы не звёзды. Сгорая, не прочим хорошую весть.
Мы мелькнём и исчезнем. Исчезнем. Мелькнём. Ну и ладно.
Но на неба холодном просторе мы всё-таки есть.

Вот и птицы глядят: не пора ли лететь на юга.
И вода устремляется с крыши в отверстие слива.
Но пока ещё лето. И пусть это лето дождливо,
Мы находим друг-друга и ловим его наугад.

Что останется после дрожащей в глазах синеве?
Пара образов,может, и слов до стеснения тихих.
И любимое имя в зажжённой рассветом траве
С послевкусием счастья и собранной в горсть облепихи.

До чего это здорово:в запахе мокрой коры,
Здесь, на самой окраине сонного микрорайона,
Собирать блики света - созревшего лета дары,
Что так мягко ложатся в сердца и на плечи влюбленных.

2015

Разлит заката клюквенный сироп
Над августовским облачным пломбиром,
И вечер долгожданный и сырой
Непринужденно властвует над миром.
Проходят тени в первые ряды
Фонарных станов и кирпичных кладок,
Туда, где от случившейся воды
Асфальт остужен и зеркально гладок.
Ещё чуть-чуть и звездное пшено
Рассыплется по-летнему прекрасно.
И ты поймешь, что всё предрешено,
Но, в общем, ничего ещё не ясно.

Не спрашивай. Поездом как-то спокойней.
И так даже лучше, что путь длиннее.
Мы едем одни в темноте многослойной
И, в слух обратившись, немного пьянеем.

Оставь самолёты всё время спешащим.
Возьми полуночной поры разговоры.
Такие мгновенья и крепче, и слаще ,
Чем чай в подстаканнике из мельхиора.

Все рельсы похожи на нить Ариадны,
Огни городов- на отдельные жизни:
Одни нас выводят из грязной парадной,
А свет от других чист и безукоризнен.

Мы смотрим в окно, за которым возможны
Мгновенья любых перемен и событий,
Как-будто создатель железнодорожный
В последний момент соизволил открыть их.

Ты можешь заметить, что нет абсолюта,
Что это мечты, что моими устами...
А я улыбнусь и скажу, что с маршрута
От прошлых обид уходить мы не станем.

Любой полустанок в глуши несусветной,
Возможно, окажется точкой отсчета,
Где всё начинается так незаметно,
А после запомнится ярким и чётким.

Не спрашивай. Лучше внимательно слушай:
Нам всё растолкуют колёсные пары.
Мы едем с тобой. Нам представился случай
Понять новизну с этим поездом старым.

Мокроносым и верным псом
Мне б уткнуться в твою ладонь
И свернувшись у милых ног
Охранять твой ночной покой

Будет дождь стучать за окном
И в прихожей сохнуть болонь
Ну а я буду каждый вдох
Чутким ухом отслеживать твой

Чтобы в эту дождливую ночь
Ты смотрела цветные сны
А когда рассвет станет плыть
Открывала с улыбкой глаза

Я и сам бы понять не прочь
Почему так собаки верны
Может просто умеют любить
Но не могут об этом сказать

Но на чашах любых весов
Редко держится ровный итог
И весна не всегда спешит
Календарно в одну из душ

Даже самых преданных псов
Выгоняют порой за порог
Где одним им приходиться жить
Среди оттепелей и стуж

Вот и я в непогоду бреду
Дождь в глазах моих и душе
И наверно играл бы блюз
Если б это было кино

Мокрым псом я с надеждой жду
Пусть замерзли лапы уже
Я всегда под дождем остаюсь
Верно глядя в твоё окно

Я не стану тетрадь листать,
Чтобы больше не портить слОва.
Вот бы мне на секунду стать
Грустным гением Гумилёвым.

Чтобы шёпот твоих волос,
Что спадают на плечи и спину,
Предрассветными каплями рос
Мне рассыпать в словесных картинах.

Чтобы взгляд, где порой печаль
Промелькнет в колдовских глубинах,
Я б морскою волною качал,
Растопив все прибрежные льдины.

Чтобы прелесть изящная рук,
Легким взмахом секущая воздух,
Африканский держала лук,
У озер, где гнездятся звёзды.

И когда б я в тоске хмельной
Рвал исчерканные тетради,
Ты была бы всегда со мной:
Вопреки, несмотря, не ради.

Среди новых знамен и стелл,
Среди новых штормов жестоких
Я с любовью бы шел на расстрел,
Для тебя заплетая строки.

Повернуть бы мне время вспять,
Чтоб к тебе прикоснуться снова...
Вот бы мне на секунду стать
Грустным гением Гумилёвым.

Моя милая, нежная мадемуазель!
Я пишу Вам в Ватсап и рисую желтушный смайлик.
Вы, наверно, под кофе едите на Пушке безе
Или с чаем за Пина Коладу кладёте налик,
Посылая теплейшим взглядом подальше всех.

Посмотрите:по матовым стеклам сбегает вода,
Облик старых фасадов макнув в лилипутские сели.
Я пишу Вам,конечно, во времени не угадав.
И поэтому дернутся брови мадемуазели-
Недовольно, чертовски прекрасно, как никогда.

Вы,наверно, когда-нибудь тоже простите меня
За биение рифмы в горячечной пляске моментов.
Адреса, телефоны и явки я так же,как Вы, поменял.
Только сладкая боль чуть левее в груди перманентна:
Ко всему привыкаешь.Ну, может быть, пьёшь на крайняк.

Вы читаете несколько строчек, мадемуазель,
И идете на выход к ночному метро без зонта и
С не отвеченным новому, правнуку знатных князей.
Вашей доброй душе почему-то меня не хватает,
И вы ждете стихов, как с далекой планеты вестей.

Мир живых гильотин и дырявых корон,
Сладковатых дворян и вонючих воришек.
Я бы многое смог в согрешившем Париже,
Но дорога ведет в Лангедок - Руссильон.
Я услышу жасмин или розовый цвет
Даже если они будут литься в Вердене,
И поэтому, сквозь череду сновидений,
Я пытаюсь открыть совершенства секрет.
Гладя спины камней, не боюсь темноты:
Тени улиц приносят подарки мне в лапах.
Только тот, кто не знает свой собственный запах,
Разгадает вселенскую суть красоты.
Ты пройдешь сквозь толпу, увлекая меня,
Доводя до холодного пота и дрожи,
Глубина твоих глаз, аромат твоей кожи
Очищают, как пламень святого огня.
Мне так искренне жаль прерывать теплый вздох,
Извлекая нектар, что так жаждут поэты….
И цари, и шуты погибали за это…
Сколько ярких веков? Сколько древних эпох?
Я смешаю вибрации ангельских крыл
Одержимо и бережно, капля за каплей.
Я играл и искал в нашумевшем спектакле,
Чтобы связанным громко воскликнуть: «Открыл!»
Я не знаю, способно ли небо простить,
И когда тихий ужас пройдет в духовенстве.
Ты - лишь капля из многих, и ты - Совершенство!
Ты не слышишь? Ну что ж…Я могу повторить.

Самое главное-вспомнить овал лица.
И на закате выстоять до конца,
Хапая воздух просоленный и сосновый.
Чтобы всё то, что на откуп дано в сезон
И взбаламучено с кажущихся низов,
В розовом свете моря возникло снова.
Сесть, обхватив колени, на волнорез
И доставать всё нужное позарез
Из закромов, где замки для других закрыты.
И смаковать через призму крепленых вин
Мир, что сейчас прекрасен, но уязвим,
Как те её слова в уголке открытки.
Будет сигналить такси до Геленджика,
И замерцают в кафешках со стен "жэ-ка"
Под надоевший шансон от седых маэстро.
Пляж опустеет, держа под камнями зной
И сохраняя опору оси земной,
Где ты пытаешься время сопрячь и место.
Поезд уйдёт через два одиноких дня,
Чтобы тебя трехвокзальным отдать огням
И отпустить в городскую среду во-свояси.
Лето останется, но догорит, как свеча.
И где-то там опустеет сырой причал.
Смысл для тебя жесток, но чертовски ясен.

Этот август- волнующий и живой,
И ещё отражающий в лужах зелень.
Пахнет звездами с неба и прелой травой.
Этот август, который вокруг расстелен.

Этот август, впускающий за порог
Шепот осени в свитере крупной вязки.
И на желто-зеленой границе миров
Этот август в коротких ответах ласков.

Этот август, который прочитан мной
И на полке заката оставлен в покое.
Время долгих дождей на мотив "Кино"
Уходящего лета прошло чек-поинт.

Это лето, пронёсшееся, как состав
Вдоль размытых огней скоростного участка.
Я стою на платформе. Она пуста.
Это лето, которое было счастьем.

Посмотри на звёзды. Мы их сосчитать могли бы.
Кто теперь узнает с другой стороны Земли?
Серебристый лайнер тебя унесёт на Карибы,
Прибавляя к милям порядковые нули.

Ведь того, что было, уже не случится больше.
На пороге неба, окрашенного в пурпУр*,
Ты, наверно, видишь, как южный закат-стекольщик
Выдувает формы целующихся фигур.

Побережье это едва ли охватишь взглядом.
Ведь свободу тоже понять нелегко умом.
Да и звёзды, в общем...Их здесь, как и там, мириады.
Но сгорают ярче. Стремительно. По прямой.

Покоряя море, себя не придётся мучать.
Только солнце может оставить слегка ожог.
Здесь язык любви волнующий и певучий.
И уже неважно, что он для тебя чужой.

На песках времен ты страстный исполнишь танец.
И взбежишь на облако, как на большой паром.
Этот дальний город- горячий пуэрториканец-
Разливает в душах своих откровений ром.

*-авторское ударение