На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-45078

Вчера соображали на троих,
Традицию блю-ли: ходили в баню.
Немного рассуждали про слоних.
В итоге получается забавно:

Проснулся утром - и себе не рад!
Какой-то рой шмелиных наваждений!
Не Павлика услали в Ленинград,
Услался почему-то я, Евгений...

Такая ироничная судьба!
В башке звенит - как будто дали битой...
Хотели Мишка с Сашей брить себя,
Но почему-то я один побритый...

Явилась тётка, злая, как пила!
Из чайника слегка облила сзади.
Когда штаны мои она нашла,
Представилась тогда: шмелиха Надя.

Из-за чего случился перелёт?
Я к зеркалу пробрался... мама мия!
А под крылом тихонечко поёт
Зелёное... похожее на змия...

В век повальный Интернета
нас, поэтов, развелось!
Есть у каждого поэта
и восторженность, и злость.

Всё поэты чуйкой чуют,
чуют чуйкою, о да!
И врачуют, и бичуют,
и линчуют иногда.

Но поэзия - пустое!
Как горланили они
в дни репрессий, в дни застоя
или в оттепели дни!

А теперь - иное дело.
Менестрель толпе не мил.
Муть поэзии осела
на литсайтах в плотный ил.

Как умом поэт ни правит -
человеку средних лет
ни зарплату не прибавит,
ни потенции поэт.

Клич: "Карету мне, карету!" -
стих в болоте тишины,
и народу до поэтов -
как забору до Луны.

Как-то мы живём дебело,
тонус наш не напряжён:
одиванив наше тело
мы не лезем на рожон.

Там, где в бронзе Маяковский,
или Пушкин - честный кент,
мы не лезем с рожей плоской
повисеть на монумент.

Все теперь не ходют строем -
покопаться бы в белье.
В шейкер оттепель с застоем
льёт ригидный сомелье.

Ставят в грех дыру в карманах,
обсмеяли честный труд,
и висящих на титанах
за титанов не почтут.

Прочь тоску! Вперёд и с песней!
С песнею вперёд, о, йес! -
и вернутся дни репрессий,
чтобы вновь поэт воскрес!

Горизонты жизни жалки,
мимо - клотик корабля!
До размеров коммуналки
сжалась бренная Земля.

Современного Колумба
ждёт везде одно и то ж:
банк с аптекой, бар и клумба,
магазин мехов и кож.

Все истории прикрасы
может видеть ротозей:
здесь индейцы, папуасы -
только чучела в музей.

В городах везде сегодня -
скуки праздничный изъян,
он гнусит из преисподней:
"Пиво-девочки-кальян!"

Вэлком, волоком и волком,
двуедино - эльф и орк,
он глядит кавказским оком
под бейсболкою "Нью-Йорк".

В здешнем пёстром маскараде
все смешались заодно.
Поработаем в Канаде -
смотрим в Швеции кино,

и, по Родине рыдая,
прямиком - в родную неть,
на возвышенность Валдая -
в колокольчики звенеть.

Но повсюду здесь, повсюду
мы лазейку в небе зрим,
чтоб оправдывать Иуду
и себя напару с ним.

Вперемешку смотрим сами,
да и детям - а-та-та! -
с биржевыми новостями
на распятого Христа.

Поминутно жадность Креза
порываемся включить,
но вискозу от аскезы
не умеем различить.

Веря только в эту зримость
марок, тугриков и лир,
мы раскачиваем примус
и воюем за сортир.

Эти смежные квартиры
до смешного нам тесны.
Утром очередь к сортиру
занимает вдоль стены

бельевая коммуналка.
Чад и запах потных тел.
Коммуналки нам не жалко,
лишь бы примус не сгорел.

В наших стихах - заката рыбная снулость,
В наших словах - летаргии подспудный гнёт.
Если твоя душа не перевернулась,
То и другой она не перевернёт.

Так для чего по-прежнему аккуратно,
Слово кладя кирпичиком к кирпичу,
Вновь воздвигать высокие зиккураты,
Те, что одним поэтищам по плечу?

Не подвести заблудшего к аналою,
Разве стяжать толпы благодарный визг:
Красное солнце кровавою головою
По зиккуратовым рёбрам катится вниз.

Не привыкать совершать за требою требу,
Громко камлать в столбах затменной пыльцы,
Но безответно и глухо к зовущим небо:
Мы не пророки Всевышнего, но жрецы.

Нам и святилище - словно казан для плова,
Как шелуха, не как живое зерно
Жертвой бесславия падает наше слово,
Если для славы безумно вознесено.

Я день вчерашний занавесил прошлым.
Воспоминаний он напрасно ждёт.
Каким он был - плохим или хорошим,
Припомню я едва ли через год.

А что в нём было? Шёпоту и крику
Едва ли вверишь повседневный быт.
Ходил в лесок по ягоду чернику.
Припоминал соседский ком обид.

Прикидывал, как крышу перекрою.
Сжигал в печи чужие адреса
И брату в Таллин, близкому по крови,
Как прежде, собирался написать.

Потом смеркалось. Поливая грядки,
Выуживая мушек из ведра,
О завтрашнем я думал распорядке,
Уже не вспоминая о "вчера".

Как много дней таких, почти не бывших,
Но все они и образуют жизнь,
От тех, вчерашних, до совсем давнишних
Забытые без ропота и лжи.

Перепутано былинками и снами,
Словно нитями травинок муравейник,
Наше прошлое взрослеет вместе с нами,
Наше прошлое взрослеет не мгновенно.
По песчинке из текущей колбы в колбу
Наше прошлое нанизывает время.
Незнакомое становится знакомым,
И становится незыблемое - бренным.
Жизнь конечна. Вот бы вспомнить - и ожить бы,
Пробежать назад былыми временами.
Там, за смертью, немудрёные пожитки -
Только вверенный багаж воспоминаний.
Просто нужно быть уверенным, что можно
Проносить с собою детство, юность, зрелость.
Лишь беспамятства не выпустит таможня,
Как бы этого порою ни хотелось.

Послушайте, Кассандры и Сивиллы,
Сколь слух у нас критический остёр! -
Поэткам так инверсии немилы,
Что все бы побросали на костёр!

За их спиною светит наше Солнце,
Встаёт горою Пушкин - наше всё!
И трепетно подмышкою несётся
Сафьянный томик с виршами Басё.

Ну что ж Басё и Пушкин? Великаны!
Не нам, ничтожным карликам, чета.
Но разве только нами помыкает
Убогость рифм и мысли нищета?

Проруха есть и лире сладкострунной.
Как будто бы взойдя на эшафот,
Старик, покорный одному Перуну,
В инверсии немыслимой живёт.

Научили не думать, не помнить, не верить,
Не желать, но мечтать, не любить, но страдать.
Отворили засовы, и жадная челядь
По гнилым закуткам разнесла благодать.
Редко-редко во встречном лице узнаётся,
И всё реже пути нам спешит освещать
Непричастная скверне печать благородства,
Драгоценного духа земная печать.
Нам истории лгут об истории здешней -
Хамовато, лукаво, с вальяжной ленцой.
То ли ад наш святой, то ли рай наш кромешный -
Век ушедший едва ли откроет лицо.
А в грядущем без прошлого - как осмотреться?
Оскользнуться велит всевеликая ложь.
Говорят, что моление - верное средство,
Но едва ли прилежным его назовёшь.
И, как будто к спасению Богом влекомы,
Проживая часы безрассудного дня,
Мы не в силах проникнуть за плоскость иконы,
Антикварной ценою святое ценя.

Живу вторую половину жизни,
О первой вспоминая иногда.
Я тех воспоминаний не отдам
Ни ропоту души, ни укоризне.
Они во мне опорой стержневой
Спасают от напора лет летящих.
В них много есть событий настоящих,
И их переживая, я живой.
Ведь человек без прошлого в себе -
Восторгов чужд, в постыдном не повинный, -
Что дерево с гнилою сердцевиной,
Что пустота цыганская в серьге.

От полдня до вечера плавит жара
Дороги, деревья, мосты, веера,
И ум расплавляет в текучую ртуть,
И сердце, растаяв, сочится сквозь грудь.
Но темень сгустится - другая игра
Небесный чертог пробуждает: пора!
Нам ночь предстаёт несказанно иной,
И полнится небо кровавой Луной.
А там, неожиданно близкий для нас,
С Луною поспорит в кровавости Марс,
Как будто сквозь клетку грудную небес
К нам сердце Вселенское выдавил пресс
То каплей, то целым кровавым пятном,
И думает каждый поэт об одном:
Не так уж нам доля земная трудна,
Ведь доли небесной - лишь доля она.

Фрактальная поэзия

Есть у сердца жизнь иная,
Словно к озеру по сходням
Утром спустишься внезапно -
Дали тихие чисты.
Я "вчера" припоминаю,
Как не бывшее сегодня,
И как будущее завтра,
Ореол моей мечты.

Есть у сердца жизнь иная,
Не открытая для внешних,
Не знакомая для ближних,
Для далёких голосов.
Различаю имена я,
Словно в сумрачный орешник,
Что укрыт от взглядов лишних,
Свет струится полосой.

Словно к озеру по сходням
Пробежишь - и волны тихо
Разбегутся, отразятся
От незримых берегов,
Отзовутся чем-то сходным,
Сердцу памятным мотивом -
К нотам хочется прижаться,
К ним душой припасть готов.

Утром спустишься внезапно -
Белокрыло, словно ангел,
В ризах раннего тумана,
Никому в тиши не зрим.
Ни тревоги, ни азарта,
Но, разбив шатровый лагерь
На холмах былых желаний,
В сердце зреет новый Рим.

Я "вчера" припоминаю,
Сознавая, как далёко
Унеслась былая юность.
Город-Китеж, ты ли тут?
У воды хожу по краю,
По клинку земного срока,
И скользят мальками в луны
Орды прожитых минут.

Как не бывшее сегодня
От тоски сожмётся сердце,
Но минутные паяцы
Не развеют тишины.
И как будущее завтра -
Тот костёр, где всем согреться,
Тот очаг, где всем обняться,
Где моих мечтаний сны.

Фрактал

Дали тихие чисты -
Ореол моей мечты.
Для далёких голосов
Свет струится полосой
От незримых берегов -
К ним душой припасть готов.
Никому в тиши не зрим,
В сердце зреет новый Рим:
Город-Китеж - ты ли тут?
Орды прожитых минут
Не развеют тишины,
Где моих мечтаний сны.

Я прописан в Нубистане
В доме с номером "Вчера".
На небесном кабестане
Сохнут тучи-леера.
Я отчасти настоящий,
А отчасти - как фальшборт,
С ремеслом - назадсмотрящий,
Если жить наоборот.
Я - не Я в любое время,
Устремлённое туда,
Где росток стремится в семя,
Снизу вверх течёт вода.
Но для вас, гостей печальных
Из текущих к смерти стран,
В отражениях зеркальных
Есть привычный Нубистан.
Там убитые солдаты
Не выплёвывают пуль,
И не скажут бюрократы,
Что за августом - июль...

Вчера вчерне, сегодня набело,
Что наболело, налегло,
В лекало вечера влекло
Вопросом будничным "А надо ли?" -
Кристаллизовано в стихи.
Срослись неправильно пиррихии,
Инверсии роятся тихие,
То от станка, то от сохи.
Я томик будничный беру
Поэта ленинца, стахановца -
Как будто половца и хановца
Клинки, нарытые в яру.
Мне непонятна эта ржавь,
Витиеватость диких надписей,
На рукоятях сколы затесей
Едва ль прочту, ладонью сжав.
Но время - краткий часовой
У врат эпох. Они проносятся,
Что вдоль дорог чересполосица
Полей, лесов, мостов с рекой.
Моё "сегодня" во "вчера"
Перетекает столь же буднично,
А хамский слог, по слову Бунина,
Не свеян ветрами с чела.
Входя пером в виражный раж,
Былинные минуя тоники,
Не свитки нам важны, а томики,
Не голос неба, а тираж.
И мы несём такой же бред,
В грядущем предлагая прописи
То от салона, то от офиса,
В которых вечных смыслов нет.
Стихи - объект постыдных нужд,
Сей звук - занудное пиликанье
Инверсий новых и пиррихиев,
Кому-то будет так же чужд.

Подайте мой волшебный порошок,
Чтоб залечить им постояльцев раны!
В гостинице "Всё будет хорошо!" -
Прокисший суп, сквозняк и тараканы.

Мешает ложкой детский творожок
Дежурная по боксу баба Глаша,
Но буквами "Всё будет хорошо!"
Прохладный вечер буднично украшен.

Вокруг район, что скукой заражён,
В забытый рай заржавленных калиток.
Нам говорит: "Всё будет хорошо!"
С экрана всем приевшийся политик.

Сварю-ка я себе яйцо-пашот,
К сухому хлебу сыр в печи приплавлю,
И мантрою "Всё будет хорошо!"
Боль скорлупы пробитую приправлю.

Над толщей тьмы - сияющий вершок,
Сияющие вечные оковы.
Нам верится: всё будет хорошо,
И даже без дорожки порошковой...

Из конкурса Странные Танцы-104 http://litset.ru/publ/68-1-0-44297
Дублирую для конкурса http://litset.ru/publ/15-1-0-44826

Беда ли, что мы не в финале,
А в четвертьфинале, не дале?
Беда ли, что били пенальти
Не так, чтобы выбить медали?

Бразилия - то же в футболе,
Что в зимнем хоккее - Канада.
Они фавориты - не боле.
А наши? А наши - команда.

Мне почему-то быт америкосов
Напоминает каждый абрикос,
И в каждом из холёных абрикосов
Самодовольно слышится: "Because!"

А быт соседа, сослуживца, брата
Напоминает вязкую хурму,
До косточки прескользкой жидковато
В нас слышится сплошное "Почему?"

Что здоровей: ответы иль вопросы?
Приходит смерть, и правда жизни - с ней:
Когда гниют до сердца абрикосы,
Моя хурма становится вкусней.

Создатель мира, содержащий космос,
Всему дающий ноту и мотив,
Благослови шершавость абрикосов
И гладкость запотевших слив.

Преднанося на строки нотоносца
Столпы аккордов, паузы потерь,
Благослови всех тех, кто не вернётся,
И тех, кто вновь откроет дверь.

Благослови и нефы, и нервюры,
И купола, и монотонность стен,
И линию, и чёрточку гравюры,
Покой и жажду перемен.

Не различай среди земных портретов,
Где молятся чужие, где свои,
И худшего из пишущих поэтов
За честность чувств благослови.

"Это, верно, кости гложет
Красногубый вурдалак!"
А.С.Пушкин

Облигации займа в стол убери,
позабудь, как ненужный теперь протез.
До того распотешились упыри,
Что гротеском не кажется их гротеск.
При посредстве мачете или катан
всё решают, бессонно судьбы верша,
как бы выцедить крови твоей стакан,
подковавший блоху лесковский Левша.
Речи сладки, и руки у них теплы.
Если сразу струёю - едва ль отдаст.
Но по капле не больно, терпи, терпи,
да и помни, что тело твоё - балласт.
Ты - балласт, как и прежде - электорат,
как и прежде - на просеке зябкой зек.
Ты во всём, во всём, во всём виноват,
пригвождённый к безвременью человек.
Ты - лишь пища для сильных стальных зубов,
как ядущего ядами ни трави.
И какая тебе семья и любовь,
если мерят могилой годы твои?
Расправляются крылья нетопыря,
для того, кто устал, предначертан путь:
упыри подрастят своих упырят,
чтобы к детям твоим за тобой прильнуть.
Утекает ли мозг, выедают мозг -
приближаются вновь, опять и опять.
Наведён упырят заграничный лоск
для того, чтобы смердами управлять,
для того, чтобы впрок наводить тоску,
от которой у многих в глазах першит.
У обученных грёзам in English school
нет жемчужных находок in Russian shit.
Возвращаются вспять на насесты крыш,
как горгульи поверив, войдя в тираж,
в то, что бес на волне неизменно рыж,
в то, что кровушки выпить - весёлый раж.
Пробуждайся от сна, воздвигай редут,
против подлости к подвигу будь готов:
упыри на приступ сердца идут,
чтобы скинуть умершего со счетов.
Не поможет от приступа аспирин,
изначально известен один рандом:
англичанина пьяного - в пух перин,
а Левшу, как положено - в съезжий дом.

...опыт борьбы с удушьем
Иосиф Бродский

Времена не выбирают...
Александр Кушнер

Нет дыма без огня
пословица


Задыхаюсь как рыба на берегу,
Словно дайвер, что выдышал кислород.
Есть земля, без которой жить не могу.
Есть эпоха, с которой - наоборот.
У земли моей солнечность и простор,
В ней высокое небо не знает дна.
У эпохи же хватит ночных костров,
На которых сжигается солнце дня.
Совершается явно ли, в полутьме
Через Красное море кровей - Песах.
Завещала пустыня тебе и мне
Быть песчинкой у времени на весах.
Для кого-то откроется дверь, скажи,
За которой - не долгий полураспад
Разбитной пропаганды и серой лжи,
А исполненный радостей райский сад?
Ветер Вечности веет, взметая прах,
Наметая на плечи мои века.
Нету щёлки в безвременьях-временах,
Где бы мог я укрыться от сквозняка.
Лишь покажется - горя окончен срок,
И на злую судьбину грешно пенять, -
В опустевшую колбу часов песок
Перевёрнутой струйкой бежит опять.
В закольцованном мире не сжечь мосты.
Убегает воронкой времён наплыв.
Зажигает эпоха свои костры,
Тычет факелом слепо, глаза закрыв.
Осыпается искрами мишура
Отражаясь в миражной глухой воде.
На плакатах обманутого вчера
Поджигается солнце моих надежд.
Поджигается, режется без ножа,
Раздаётся втихую из-под полы.
Жаль, не ловятся воры, где жжёт пожар,
Где и тени времён от золы белы.
Дым Отчества - всюду, где есть огонь,
Но во время пожара не сладок дым.
Время - только игрушка в руках богов,
Что стирает и капища им самим.

На моей стене абрис Косово
проступил с утра абрикосово.
Нестираемо, несмываемо,
Нестихаемо, неспиваемо.
Там теперь не поют - слышал точно я,
Песни сербские, песни сочные,
Худосочные, словно косточки
Недозревшей в срок абрикосочки.
Ходят тенями по застению,
Тишиной подобны растению.
Руки-ноги как ветви тонкие
Утонули в молчания топкие.
Мы ведь тоже - собою не узнаны,
Не поём давно песни русские,
И никем мы о том не спрошены,
Словно тени, на стены брошены.
С девяносто девятого, клятого,
У сестры ли моей, у брата ли -
Всюду косвенно, прямо ли, косо ли -
На душе цветёт абрис Косово.

Как сенокос - так мочит сено дождиком.
Встают стадами скирды за холмом.
Но старикам отрада в том, что дожили -
Научат сено ворошить с умом.
Назавтра вёдро не ищите в Яндексе -
Наш ветеран, не глядя на восток,
Определит восход в закатном яблочке
Верней, чем ворошиловский стрелок.
Он кое в чём умней, пожалуй, Пушкина.
Он не поэт - какого вам рожна! -
Но скажет, где, когда копна распущена
Для пущей сушки сена быть должна!
Важнее для него, чем Троя Шлимана -
Подсушенных валков супрематизм,
А предсказать до дрожи дни дождливые
Ему поможет верный ревматизм.

Молодое лето, что юность - безумству радо!
Через лужи вприскочку по краю сада,
По тропинке скользкой, в ручьях и бликах,
В земляниках, осотах и повиликах.
Нет ещё поцелуев - одни оглядки,
Сердцевины цветов недоступно сладки,
В них ещё не плоды, но едва касаясь
Ожиданий любви, проступила завязь.
Не страшны им от лета ветра да грозы,
А страшны - на короткий часок морозы.
Так, расцветши в жестокий срок недолетья,
Опадают увянувшие соцветья.

Опять к исходу лета сны -
В пространстве-времени прореха:
Восход оранжевой Луны,
Прозрачность и далёкость эха.
Крупней и тягостней роса
Прогнула нити паутины,
Слегли лучи и голоса
Под георгинные куртины.
Устал в тростинках ветра свист
Нам повторять азы Вселенной,
А самый первый жёлтый лист -
Что осени военнопленный.
Мне бремя августа невмочь,
Он - плод, надтреснутый от ливней.
Чернильно наплывает ночь
Сквозь вечер стылый и недлинный.
На плечи ластится туман
Сырым и зябким покрывалом.
Нам мнится признаком ума -
Уметь довольствоваться малым.
Всё сведено на "эйн-цвей-дрей":
Охапка дров, жерло камина
И обжигающий глинтвейн
С дарящей мины ноткой тмина.

Там никогда не знали полнолуния,
Там хор холодный водянистых струн,
Там жизнь темна, неспешная, нешумная,
Подобная загадке мшистых рун.
Там - кто кого - светящейся удой ища,
На жертву разевая острый рот,
Переползают гады и чудовища
Под арками базальтовых ворот,
А замок тёмный маленькими башнями
Напоминает мрачный замок Ив,
Их водрузил вулкан, камнями кашляя,
Лепя к наплыву лавному наплыв.
И может только существо наивное
Увериться в беспечности сполна,
Что в темноте нас ожидает дивная
Сияющая полная луна.

Гарсон! Во мне с раздвоенностью уния,
На двести унций странностей со мною!
Налейте мне пол-пинты полнолуния,
И дайте на закуску паранойю!

Неизмеримо чуждые евгеники,
В небытие упёртые заклято,
Вокруг лакают ветер шизофреники
Из льдистых кружек пенного заката.

Размытый в эха плавающих отзвуках,
Как пруд хоронит отблески трясиной,
Печеньку солнца точит кто-то розовый
Губой маниакально-депрессивной.

Вальхалла облюбована норманнами
Они друг другу вилкой колют очи.
В меню все звёзды схаваны гурманами,
Но землю жрать, увы, никто не хочет.

Что ни лицо - так отдыхает Крамаров!
Всё подметут, что на столах - а как же!
Та верно, что явилась в перьях траурных
И в кольцах узких - землю и закажет!

Бывает так, что ночной долиной
Идёшь - никого вокруг,
А тени сплетаются сетью длинной,
В тенётах держа испуг.
Но сердце не дрогнет, в тиши окрестной -
Ни ведьмы, ни упыря.
Лишь древо сухое, что перст небесный,
Торопит: "Пора! Пора!"
Признайся, нам было бы одиноко,
И путь наш был бы уныл,
Когда бы не ночи вечное око,
Врезное око луны.
То полностью скрыто под тёмным веком,
Усталый тая укор,
То вдруг открывается миру веще
И смотрит в душу в упор.
И будто яснее тропинки ночи,
Юнец ты или старик,
Призыв полнолуния - одиночеств
Окалину растворить,
Найти и найтись, попутчика встретить,
И, если ты встрече рад,
Качнувшись от жизни, пошлёт за смертью
Луны отстранённый взгляд.

Пить у экрана пиво - стоит труда?
Предупредите всех об этом заранее!
Что же вы хаете сборную, господа,
Если Корея обыгрывает Германию?

Перед мячом и воротами все равны.
Полно бухтеть, что сильно просели сзади мы.
Всюду вынашивать радость своей страны
Вы поучитесь, пожалуйста, у Исландии!

Глянуть бы в вас самих - сгореть от стыда!
Сгрудились вы во вратарской невнятной кашею.
Дело ведь не в футболе, да, господа,
Дело совсем в другом, понятном не каждому!

Иных обабили,
Иных ограбили,
И в горло ражее
Об этом ржут.
Когда же кончится -
Вернутся отчества,
И даты важные,
А им - капут!

Сидят на креслицах -
Едва не теснули,
А рожи постные -
Давай, жалей!
Их объяснялово -
Как жить без малого
На цифру скромную
Да шесть нулей.

В карман не зА словом -
Нагайкой затхлою,
Подымут радостно:
А вот - кому?
Для тризны, пира ли -
Могилу вырыли,
Мигают гражданам:
"По одному!"

А ведь и точно им
Крестом да прочерком
По одиночке мы
Не заградим
Пути широкого,
Ключа глубокого,
Шагая ощупью,
Один в один.

На дно с покрышкою,
На нары с вышкою
Для нас позволили
Иметь права.
А эта братия
Вокруг распятия -
В тюрьме, на воле ли -
Всегда права.

Комсомольское собрание,
Дела Ленина девиз,
Рассуждающий про главное
Вдохновенный активист.

В белых бантах старшеклассницы,
Разговор смущённый тих,
И сирень к окошку ластится,
Словно вся - одна из них.

Выступают члены партии,
Шефство правящий завод,
Скромный люд, в цехах испачканный,
Слово за слово берёт,

Про реляции победные
Заучить - даёт наказ!
Ничего не знают, бедные!
А уж пробил, пробил час!

В подворотнях дверью лязгая
Знает питерский жиган:
Станет главным не реляция,
А граната да наган,

Дай набраться только опыта -
Так проявит щуплый прыть,
Всех начнёт, кого ни попадя,
По сусалам первым бить!

Там да сям - дядькИ да мальчики,
Тесно дышится кому,
Делят будущность, как пайщики -
Кум за кума да куму!

Властью пьяное не досыта,
На краю далёких сёл
Существо, слегка гундосое,
Окормляет комсомол.

И, комбайном обеспеченный -
Ввысь пока что недолёт -
За штурвалом Мишка меченый
Песню звонкую поёт.

Давай себя переоценивать
Шкалою строгой плиоцена,
На пепел слов себя нацеливать:
Не всё, что пишется, бесценно.

Бесценно только то, что полностью,
Наперекор свинцу и стали,
Живою памятною порослью
В душе вседневно прорастает.

Что ввечеру по ставням стукает
Вишнёвой веткою расцветшей,
Но не докукою, не скукою -
Непобедимой силой вешней.

Что позабудется, да вспомнится,
Как забытьё ни укрывает,
Всё, от чего светлеет горница,
И горечь сладкою бывает.

Не фраза, выловлена ситечком
Из густоты словесных сливок -
Порою хриплое, осипшее,
Порою вовсе молчаливо,

Такое слово не кончается
Витиеватым дымом печки.
Такое слово не прощается,
В котомку брошено за плечи.

Таких даров нельзя отцеживать,
В них живо всё, легко и цельно.
К чему себя переоценивать?
Не всё, что пишется - бесценно.

Писатель пишет просто, чтоб писать?
Но, чтоб пахать, едва ли пашет пахарь -
Возить сохой пласты земного праха,
Межу от злых соседушек спасать.
Чтобы ковать, куют ли кузнецы?
Чтоб просто прясть, прядут ли нити пряхи?
Кузнец, и рукодельница, и пахарь -
Настолько ли простые простецы?
Один творец неслышных прежде слов
За белый лист хватается без цели,
В нём вдохновенье - что-то вроде хмеля,
Он пить и пить до полночи готов.
Выходит стих, и сумрачен, и рыхл,
Что пустоши распаханное чрево,
И звякают, отброшены налево,
Бутылки им опустошённых рифм.
Он дать готов за цель любой залог.
Над ним всю ночь взамен святого неба
Плывёт несообразно и нелепо
Бессонницей размытый потолок.
Вот почему бездельнику дано,
Как некая назначенная фора,
Для связности простого разговора
Откупоривать истины вино.
За чаркой чарка глушится в тиши,
А откупом за радость подношений -
Низвергнутая в бездну прегрешений
Нагая целость алчущей души.

В каждом событии нужно поставить точку.
Сильная рыба чувствуется в поклёвке.
Зрелость плода на смену придёт росточку,
Конус расточенный - литьевой заготовке.
Знаешь, душе, о которой молчит природа,
Только поэты пробуют тщетно перья,
От многоточий и точек дана свобода,
Жалко, что это понял только теперь я.
Ставились прежде, как будто даль грозовая
Капли роняла туда, где всем было пусто,
Точка-рождение, точка-образование
(С точкой-обрезанием просьба её не путать).
Точка-женитьба и точка-постройка дома,
Как многоточие - к дому тому пристройки,
Точка для сбора посуды, металлолома,
Макулатуры, вобравшей бренные строки.
Точка подвеса и точка страстей кипения,
Точка росы и России крайняя точка.
Не было в этом потоке - понял теперь я,
Ни литьевой заготовки и ни росточка.
Татуированно точками загнивая,
Общество шло за точками околично.
Точка торговая, или же огневая -
Часто при этом становится безразлично.
Даже и в творчестве тезис "Ни дня без строчки",
Тот, что в аду поэтов многим икнётся,
В мутном сознании яркие ставил точки,
Словно засиживал мухами край оконца.
Чем же кончалась отравы чернильной трата?
Ставилась - где осторожно, а где навылет,
Точка за точкой - до злой черноты квадрата,
До невозможности слышать, дышать и видеть.
Только душе от такого дана свобода,
Ты сохрани её прежней, живой и светлой.
Есть только точка мгновенного перехода,
Что в словарях именуется просто смертью.

Худшие палачи - не те, что точат топор
И ревностно плаху выскабливают до блеска.
Есть другие, подрубающие с опор
Кропотливо, не резко.
Основы пестуешь, думаешь, что стоит
Незыблемо, многим векам на диво,
И вдруг - обрушится гордостный монолит
И встанет срамно и криво.
Душу щемит тебе? Что ж! Кричи - не кричи,
Ты ведь внизу теперь, не на вершине списка.
Перевороты празднуют палачи.
За щекою у них ириска.

Уезжайте из этой страны
Поскорей и как можно подальше,
Здесь давно никому не нужны
Ни таланты, ни гении даже.
Ни ребёнок, ни старец, ни шут,
Что смешить не желая, пророчит.
Все фатально рождённые тут,
Все бездарно лишённые отчеств
Не нужны, потому что - зачем?
Замыкайтесь в себе, интроверты:
У столпов вертикальных систем
Не растут параллельные ветви.
А коль речи наружу текут,
Закрывайте сомнения краник:
Экстравертам - дубинка и кнут,
Всем, кто выбрал не правильный пряник.

Уезжайте из этой страны,
Замещённой мирком виртуальным.
Не надейтесь достичь тишины
И хозяйством прожить натуральным.
Тишина - не для сказочных скреп,
Уповать на затишье нелепо,
Но вжирающий бездну судеб
Саундтрек для реального склепа.
Здесь - как будто уже и не здесь,
Но за гранью реального мира,
Замутнённая времени взвесь
Проплывает бесчувственно мимо.
Только в редкие дни, иногда,
По расчисленной ложью орбите,
Расступается гниль и вода
Под кругами ненужных событий.

Уезжайте из этой страны,
Где бесчисленны мёртвые души,
Где от карликов тени длинны,
Словно в полночь ослиные уши,
Арифметикой жжёт шапито
Избира-завирально-воскресной:
Если в списках не вычеркнут кто -
Значит, жив для статистики местной.
А статистика - подлая вещь,
Что царит над работой и бытом:
От неё ты не сможешь убечь,
Даже будучи трижды убитым.
От подсохшей зелёнки пупа
До строки погребального шифра
Ты - в расчерченном списке графа
И в колонках послушная цифра.

Уезжайте из этой страны,
О величии не балаболя.
Широты, высоты, глубины
Не для вас уготована воля.
Кто попал мимо граф - тот и граф,
Тот и гриф, кто летает без грифа.
Разменяв на безнравственность нрав,
Вне игры только пиво игриво.
И под шоу безбашенных звон,
И под звоны старинных соборов
Здесь простой человек погружён
В маяту - укорачивать норов,
Укорачивать, словно петлю,
Прикреплённую к низкому своду,
Опираясь на слово "Люблю",
На последнюю в жизни свободу.

Уезжайте из этой страны,
Где по душным речам пропаганды
Все вы дочери или сыны,
Но едва ли - для правящей банды.
Для чего здесь герой и поэт,
Для чего здесь учёный и пахарь?
Здесь повсюду пахана портрет
Невесёлостью плесени пахнет.
Здесь безлично считают народ
Только цифрами электората.
Здесь каприз малахольных господ
Исполняет на лире Эрата*,
На литсайтах священный обряд -
Отфутболить гражданственность в урны:
"О политике" не говорят
В околичностях литературных.

Уезжайте из этой страны,
Изменить её косность не в силах.
Здесь ударят по вам - со спины,
Всё живое утопят в распилах.
По периметру липких тенёт
Расставляют атлантами катов**.
Если где-то душа и сверкнёт,
Всё святое оценят в откатах.
Посмотри: не случайно, не вдруг
Там, где собраны двое и трое,
Замыкают дубинками круг
"Боевые" эрзацы героя.
Велика ли для нас "благодать":
Подсыхая над ранами коркой,
Ты не можешь тому сострадать,
Кто унижен, раздавлен и попран.

Уезжайте из этой страны,
На колёсах надежд уезжайте.
Бесконечность тюремной стены
По привычке ладонью не жальте.
Налегке, без оглядки назад,
Под собою мосты запалите.
Я лишь старый усталый солдат,
И нисколько, увы, не политик.
Не в пивной утыкаясь ларёк,
Не о птичках поя на литсайте,
Я ведь этой страны не нарёк.
Посмотрите вокруг и узнайте.
Видит Бог, чемодан и вокзал
И осклабленно-наглые каты -
Я об этой стране рассказал
Не вблизи политической карты.

Если ж вам дорога та земля,
Где могилу себе присмотрели,
Где готовы сойти до нуля
И в молитве, и в песне, и в теле,
Где мерзавцев несытая тля -
Горло, чуждое рукопожатий,
Воля ваша - тогда вы, как я,
Ждите лучшего, не уезжайте.
____________________________________
* Эрата - муза лирической поэзии у древних греков.
** Кат - кто не знает, палач.

Не первою не может быть любовь,
Ей первенство предпослано во многом,
Среди родных, в хождении пред Богом,
В прощении поверженных врагов.

Мир без любви пустынен и суров,
Лишь прах холодный веет над порогом
В рассудочно расчисленном и строгом
Паноптикуме чуждых ей богов.

Подумай сам: любовь всегда одна,
Не исчислима множеством она,
И в целости своей не многогранна.

Любовь - источник вечной новизны,
В ней - новизна сияющей весны,
Не ведающей мены и обмана.

Пока в зенит светило не взлетело,
Нас робким утром пестует Господь.
Нас увлекает образ, а не плоть,
Мы вожделеем душу, а не тело.

Влюблённость пишет первую главу.
Здесь есть сюжет, но нет законов жанра.
Мы любим, но без искреннего жара,
Мечтой туманной грезя наяву.

Ещё печаль не трогает ума,
И даль полна прозрачнейших лазурей.
Так на море затишье перед бурей
Запомнит сердце ярче, чем шторма.

У всего есть начало, и даже у первой любви,
Как у ранней весны, золотые бывают предвестья.
Мы ещё не близки, не знакомы, не рядом, не вместе,
Но предчувствия нежности первыми в душу легли.

Мы влюбляемся в голос, подобный напеву ручья,
Мы влюбляемся в локон, пронизанный солнечным светом,
Мы влюбляемся в сон, и становимся лучше при этом,
Не губами к губам, не касаясь дыханьем плеча.

Может быть, это время минует для многих из нас,
И отравная горечь, разбитость души об усмешку
Погрузит невозвратно в бездумную тёмную спешку
От безудержной нежности, сердце пленившей на час.

Так сгибают ветра на лугах мириады цветов,
Приминают к земле неприметно для внешнего взгляда.
Только я не из тех, кто промолвит устало: "Так надо",
Я к признанию силы бездушных ветров не готов.

Пусть годами я стар, от усталости здешней вдали
В эту память вхожу, словно в солнечных истин аллею,
И в душе, помудревшей за долгие годы, лелею
Золотое начало несбывшейся первой любви.

Кто-то летает, а кто-то живёт слизняком.
Жизнь продолжается уличным верхом и низом.
Заячье сердце надуло в меня сквозняком -
Всюду я встречен коварным и сумрачным лисом.
С тощего трона, с амвона являя азарт
И на базарных рядах за прилавком торговым
Всюду являются хитрые лисьи глаза,
Светятся хищно за розовым девьим альковом.
Я у алхимиков средство от дрожи искал,
У каббалистов вычерчивал дуги и хорды,
Чтобы не снился ночами точёный оскал
Узкой, седыми усами украшенной морды.
Только не лечит пронзённой души колдовство,
Ведьмины корни и взвары шаманящих леших.
Вижу я лиса, и более нет ничего
В толпах спешащих, судьбу оседлавших и пеших.
В гиблых болотах и ветром продутых горах,
Как я ни кутаюсь в плащ и под полами шляпы
Как ни витийствую, сердце преследует страх,
Всюду мерещатся лис плотоядные всхрапы.
Впавшим в прострацию, так и дожить до седин,
Каждому шагу навешивать гири опаски?
Может быть, лис в нашем городе только один,
Ну, а иные - всего лишь носящие маски?
Вот приближается кто-то, печален и тих,
Чую и в нём напряжённую дрожь иноверца.
Как распознать это: может быть, в каждом из них
Бьётся такое же слабое заячье сердце?
Страх не позволит мне вывесить дерзкий девиз,
Смелость в потухших сердцах не имеет эрзацев.
Пусть нас мильоны, но всё-таки лис это лис
Даже в огромном краю с миллионами зайцев!

Прихожу с аудитом
Этаким саудитом,
В арафатке под чёрным кольцом,
В бороде и хламиде,
Во вполне убеждающем виде,
Вознамерившись взламывать код -
Не везёт...

Тут во мне всё кипит.
Золотой фараона прикид,
Сфинксонепроницаем лицом,
Примеряю, и бесцереМОнно,
С прямотой фараона,
Говорю: покажите мне вход!
Не везёт...

Раз, и два... Остаётся внтури
Золотая попытка за номером три.
Пахнет всё трендецом...
Чем же их напугаю?
Говорю: время быть Уругваю!
Вот, я в пончо крадусь вдоль ворот.
Повезёт?

Путник, грустящий за кружкою эля,
Сказок не слышавший здесь до поры
Про обиталища и подземелья
Странных созданий минувшей поры,

Я расскажу тебе сущую правду:
Нечего дива искать за горой.
Веришь ли? Самое странное - рядом.
Мимо пройдёшь - не заметишь порой.

Пусть мы даров не имеем особых,
Пусть чудеса оскудели на треть,
Есть и поныне в угрюмых чащобах
Что оценить и на что посмотреть.

Главное диво в лесу - муравейник;
Низенький, за пеленою дождя,
Ты ведь его не заметил, наверно,
В эту таверну в ночи проходя?

Но для набравшихся эля, послушай! -
Сам он к себе направляет пути.
Только шагнёшь в его сторону - тут же
Он начинает расти и расти!

Иглы от сосен топорщатся страшно,
Травы окрестные падают ниц,
И поднимаются серые башни
В узеньких щёлках суровых бойниц.

Станет пригорок скалою огромной,
Стаею воронов - рой комаров.
Есть там и мост поржавевший подъёмный,
Что опускается с лязгом на ров.

Лапы паучьи раскинуло эхо:
В липких тенётах озябнет душа.
Резвые всадники в чёрных доспехах
К замку лесному повсюду спешат.

Пламя свивается в яркие кольца,
Там, в глубине, в середине тенёт.
Больше никто не увидит пропойцы,
Что на тропу от таверны свернёт.

Впрочем, стращать тебя больше не буду,
Путник печальный из дальних земель!
Веря едва в муравейное чудо,
Пей до конца обжигающий эль!

Head of Medusa, Benvenuto Cellini, 1545

В моей прихожей зеркало-портал,
Воронка жизни сумрачного цикла,
Вылавливать пришедших, словно трал,
Исподтишка уверенно навыкло.

Потухшее, куда оно ведёт,
С надтреснутой потёкшей амальгамой?
Похоже, время перейти сквозь брод
Оно зовёт размытой панорамой.

По краю, словно стёртый генный код,
Натёк модифицированной ртути.
Паучьи сети зеркало плетёт,
Седые паутинные распутья.

Повадка отражения кругла,
Жеманится, подкрашивая губки,
Но на багетной рамке у угла
Царапины - охотничьи зарубки.

И стоит отвернуться - со спины
Подобно спруту обовьют минуты
Давно минувшей в мире тишины,
Власы Горгоны в стиле Бенвенуто.

Я был генетик, физик, программист,
Отчасти сведущ в колдовстве треклятом,
На многое смотрел я сверху вниз
В пентхаусе на этаже сто пятом.

В век золотой желая заглянуть,
Качал я время зеркалом-насосом.
Там, в амальгаме, содержащей ртуть,
Наделал трещин камень философский.

Себя сочтя светилом из светил,
Не менее продвинутым, чем Тесла,
Я зеркало уверенно скрестил
С прилипчивою цепкостию кресла,

И вот теперь, в свою ловушку впав,
Храня вино безвременья в бокале,
На смерть земную не имея прав,
За вами сам слежу из зазеркалья.

Во мне огня сочувственного нет,
А те, кто страстно к Лете входит в пойму,
Меня зовут зачем-то Интернет.
Пусть так! Своё я имя не упомню...

Просьба не искать в данном стихотворении религиозную подоплёку!

Неважно, пробьёт ли пенальти Салах,
Возьмёт ли его Акинфеев.
Египет, должно быть, поддержит Аллах
Футбольных твоих корифеев.

А нам по-любому пора прекращать
Слагать анекдоты о "Раше".
Ребята на поле с мячом, без мяча -
Какие бы ни были - наши.

Идти на посадку, а может - на взлёт,
Трибунам-болельщикам любо:
Должно быть, соперников вновь проведёт
За яйца держащийся Дзюба,*

Быть может, кручёным - Египет, лови! -
До сердца далёкого Нила,
Соперников вновь обведёт Головин,
Что будет уместно и мило!

Но если грядёт череда неудач,
Мы сердцем не примем за горе,
Коль, выбит из строя, на будущий матч
Не выйдет не только Дзагоев.

Не главное это, а главное в том,
Что всюду, себя пересилив,
Мы, трижды себя осеняя крестом,**
Как можем, стоим за Россию.

Беда ли, что там, в мундиальной дали,
Не нашими будут медали!
Свисток от арбитра, и - наши пошли!
Россия - Египет, и далее!

*имеется в виду удар Головина в добавленное время, когда Дзюба картинно вертелся в "стенке" ))
** это уже о Черышеве после второго его гола (с боковой камеры вблизи углового флажка это прекрасно видно)

В стране у нас большие перемены,
Нагрянули все флаги в гости к нам.
От пенсии далёкие спортсмены
Собой заполонили Instagramm.

Чемпионат - не выдуман, в реале!
А между тем, среди бюджетных дыр
Что делают за ширмой Мундиаля
Шальной законодатель и банкир?

Да то же, что в проходах после матча,
Где страсти о футболе горячи,
Под кепками глаза постыдно пряча,
Карманники, иначе - "щипачи"!

Ты думал, кошелёк твой будет полон?
Ан нет! Для пенсий выписан аборт!
Задумайся: зачем же в эту пору
Нас посещает всепланетный спорт?

Затем, чтоб без рассерженного гула
На митингах бесчисленных обид,
Изящно государство провернуло
В твоей вратарской гениальный финт,

Чтоб все его финансовые риски
Под рёв фанатов отодвинуть вдаль...
Запрещено - болеть душой за близких,
Разрешено - болеть за Мундиаль!

Это вендетта.
Осень листвою стреляет в лето.
Осень на лезвия трав принимает право
клёнами кожу дорог поливать кроваво.
Птичьи стилеты
царапают небо больно.
Это не битва,
скорее - бойня.
В пряной таверне,
от времени поседевшей,
пьяный старик
клинок наготове держит.
Холод на час
уступает былому зною.
Как ни бунтарствуй,
кончится всё - зимою.

Все мы дышим землёй,
все мы, братцы, в могиле.
Не по росту для нас
уготовали склеп,
многознанием истин
любовь подменили
и гадательным сном -
благородство судеб.

Все мы дышим землёй,
но не тою, что прежде -
нераспаханным полем,
поросшим травой,
вспоминаем о Боге
притворней и реже,
поминаем про чёрта
с ухмылкой кривой.

Смерть стреляет метко
и в мужей, и в жён.
Русская рулетка
пуль не бережёт.

От звенящих кадил
разлетается наспех
не Отечества дым,
но какой-то чужой.
Наше время снимает
посмертную маску,
ничего не оставив
у нас за душой.

Эту маску берём
в закосневшие руки
и вступаем душой
в неживой карнавал,
чтобы в нашей земле
больше не было русских
среди многих, кто русским
себя называл.

Смерть стреляет метко
и в мужей, и в жён -
Русская рулетка
пуль не бережёт.

Говорят, что не встают на полпути,
Эту жизнь прожить - не поле перейти,
Картой битою мечты не повернуть,
Острой бритвою души не полоснуть.
Но стою, щекой прижавшись, у окна,
А за стёклами ночная тишина,
Как проехало-промчалось-пронеслось -
Не приметилось и не отозвалось.

Полно душу бередить,
Время быстротечное.
Впору в поле выходить,
Вот уже конечная.

Утро раннее манило новизной,
В поле радуга - как мостик навесной,
Но зачем-то я у жизни попрошу
Этот правильный направленный маршрут.
Двери заперты, и заперты давно.
Словно зарево дороги полотно,
Ни направо, ни налево не свернёшь,
Ни обрадуешь судьбу, ни проклянёшь.

Полно душу бередить,
Время быстротечное.
Впору в поле выходить,
Вот уже конечная.

А казалось - бесконечен этот путь,
Ожиданием взволнованная грудь,
Будто там, за поворотом, будет та,
Кем оправдана дороги маята.
Но смеркалось, вечерело на глазах,
Тёмной ночью очи трогала слеза.
Руки зябли, хоть и кутались в тепле.
Вот и старость отразилась на стекле.

Полно душу бередить,
Время быстротечное.
Впору в поле выходить,
Вот уже конечная.

Считая центром точку зрения,
Но не считая дней крылатых,
Всё чаще зябну от безвременья
На облетевших циферблатах.

Считая, считывая росчерки
Теней на сколах балюстрады,
Шагнуть за грань - как было проще бы,
Но люди замкнутости рады.

Канат от нежности до нервности
Навит в пружинистую фугу.
Пленённый мир прямолинейности
Скользит по замкнутому кругу.

Кем заведён порядок следственный
Моей уклончивости праздной?
Душа стекает каплей с лезвия,
Слезой рубиновою, красной.

Тюремный дворик полон шёпота
Эрзацев славы и успеха,
И с каждым шагом приглушённее
Гремит шагреневое эхо.

"...как опыт борьбы с удушьем"

Иосиф Бродский

Язык пленён повесами и жёстко
Зажат зубами моды и вранья.
Под именем поэзии пижонство
Играет парусами инь и ян.
Есть пестрота бесформия и формы,
Есть острота притирок и приправ,
Повсюду новизна на грани фола,
Но кто оригинален, тот и прав.
Нищает речь, в красивостях хирея,
Теряясь в неисхоженных мирах.
Всё зримее в словесных эмпиреях
Простая грань - реальность и мираж.
Так над Землёй, с которой труд расстаться
Предпринимают он или она,
Есть бездна безвоздушного пространства
И тонкой атмосферы пелена.
Всё лучшее прозрачнее и проще
Удушливой возвышенности фраз.
Суть творчества есть слово, а не росчерк.
Прекрасное не требует прикрас.

Мы без быстрых сетей - никуда,
Отягчённые "дружбою" многих,
А вокруг - провода, провода,
Словно проводов скорых залоги.

Чёрных списков клубящийся мрак
Заглушает обиды отчасти.
Но не вымолвить сердцу никак
Заповедное слово "Прощайте!"

Заповедное, горькое слово,
Исцеление боли души.
Мы навеки к тебе не готовы,
Но влечём себя снова и снова
Расставаньем безмолвным грешить.

Разучились от жизни вдали
Узнавать по традиции старой
Воспалённые взоры любви
За кривляньем пустой аватары.

Выжег смайликов краткий объём
Заповедное слово "Прощайте!"
Мы на форумах фору даём
И бываем несчастливы в чате.

Заповедное, горькое слово,
Исцеление боли души.
Мы навеки к тебе не готовы,
Но влечём себя снова и снова
Расставаньем безбожным грешить.

Мы легенды свои создаём,
Не заботясь о тонкости лика.
И друг друга едва узнаём,
Разделённые ложью великой.

Мимо выхода бродим впотьмах,
Позабыв о горячности входа,
Словно крыльев изломанных взмах -
Отношений пустая свобода.

Золотое прощальное слово,
Исцеление боли души.
Мы навеки к тебе не готовы,
Но влечём себя снова и снова
Расставаньем бескрайним грешить.

на конкурс Седьмая пятница-258 http://litset.ru/publ/15-1-0-44252

До будущего, бывшего потом,
До всякого завета и закона
Вселенная натянута холстом,
Упругая и тихая до звона.

Холстинная нетронутая суть,
Которой нет глубиннее и ближе.
За яркость красок сложно заглянуть,
Закрыв глаза и сердце обездвижив.

Мы заняты хорошим и плохим,
Добро и зло так смутно различая,
Наш ум берёт то кисть, то мастихин,
На свет и тень пространство размечая.

То мягкость трав, то острие меча,
Палитры шаг меж золотым и белым -
Во всём сквозит натурщица-душа,
На краткость жизни связанная с телом.