В суете рождественской не вечен,
Кто подвешен к ёлочке на нитке.
Пряничный имбирный человечек
Скромно шепчет тихие молитвы:

"Пусть моё висенье будет долгим,
Но не до черствения сквозного.
Пусть на новый год на эту ёлку
Человечек явлен будет снова.

Пусть минует сон мишурный, модный,
Для бездомных сытостью обидный.
Пусть меня сгрызёт малыш голодный,
Не знакомый с пряностью имбирной."

Слышишь - там, за пористостью близкой
Пропечённой коржиковой кожи
Человечка пряничные мысли
С нашими мечтами очень схожи!

Полнее налей, нарушим покой подземелья,
где заснеженно-трудно дышать.
От имбирного эля не бывает похмелья,
коль с крепким его не смешать!

Нам дверь замело из сугробов сугробом,
горбатее гризли гора!
Но наше презренье к сугробным утробам -
имбирного эля игра!

Когда там шериф доберётся, по трубам
наш домик в снегу отыскав?
Нам с элем и месяц держаться нетрудно
у снежного плена в тисках!

Над кружками ветрятся пенные гривы,
по жилам гарцует хмель!
Мы живы, дружок, и отменно мы живы,
пока не закончился эль!

Я спросил эмигранта, седого, как лунь, старика,
аккуратно прикрывшего строгим начёсом плешины:
"Хорошо вам любить нашу родину издалека
и указывать нам, где в любви мы своей согрешили?

Хорошо вам смотреть через озеро прожитых лет
на чужих берегов позабытую райскую сказку
и судить - от чужих поражений до чуждых побед -
всё, из наших краёв получившее в мире огласку?"

Но спросил я не в голос - зачем обижать простеца,
под опекой детей целовавшего землю у трапа -
простеца-пришлеца с молодящимся цветом лица,
с белозубой улыбкой отменно весёлого Трампа?

А потом он уехал - ведь наша страна широка! -
на мосты в три версты, на высокие башни дивиться.
И всё так же над ней к Абакану плывут облака,
оттеняя зарницами наши землистые лица.

Был - и не был как будто у трапа седой эмигрант.
Отдохнула земля от шагов напряжённых и шатких.
Из далёких краёв вся любовь - это только игра,
ни к чему осуждать и судить о её недостатках.

На огороде тыква глупая,
бездумно празднуя хэллоуин,
узрела червяка под лупою,
и воспылала страстью: "Love me"!
И что ж? Она в помойной яме,
дотла изъедена червями!

...когда замираешь от ужаса
на площади Мужества... (С)

Когда ледяная Нева от шуги пестра,
и гложут Петрополь метели буйные страсти,
по Марсову полю скитается тень Петра,
уже безлошадная, памятная - отчасти:
ведь памятник грозный отлит не ему - коню,
и шуба с плеча благодарной Императрицы -
копытному другу, а Пётр гуляет ню,
и только Евгению в строгом мундире снится.
Метель завывает и прыгает во дворы
с изящною грацией нежно-снежного барса.
Бредёт император, гляделки его добры,
он пастью бескровной старается улыбаться.
Но всё же сочувствия в бронзовом теле нет,
слезу не пустить, не доплюнуть до урны смачно,
и встречному кренделю Пётр басит: "Привет!
Сымай-ка шинелку, нечаянный друг Башмачкин!"
А утро забрезжит - пора приличных особ,
теснится по Невскому публика занятая...
Глядит полисмен: на участке его - сугроб:
снежинки пушисто Акакия заметают...

Основание черепа
сильно болит.
Хочется снять свою голову
и вымолвить: "Бедный Йорик!"
Кстати, вы не были на Бали?
Говорят, там по-новому
лечат такие хвори.
Я таки не был.
В подобных делах - облом.
Дно у бумажника
днями - уже и уже.
На завтраки - хлеба
ломоть, сухой, как апломб.
И тот же, намазанный
грустью - ломоть на ужин.
Мы не из тех,
кому устои ломать,
и лезть на ограду
вблизи столпа на Дворцовой.
Пишу на холсте
скучающие дома,
на каждом десятом -
граффити памяти Цоя.
Над Питером серо,
даль в густой пелене.
Я как Микеланджело,
врос в затылок плечами.
На кончике нерва -
ожог: "Мы ждём перемен",
сожжённые заживо
в прежней немой печали.
А в комнате мебель,
с которой сто лет знаком,
встречает внимательней
маски на карнавале...
Узнать бы на небе,
стуча в закат кулаком,
какие каратели
череп мой основали?

Я леплю слона из пластилина.
Пять коробок, десять, пятьдесят...
Вдоль боков цветного исполина
уши многоцветные висят.

Всю копилку я опорожнила,
магазинных дам лишила сна.
Мне сестра ссудила сотню мило:
хватит ли на хвостик для слона?

Брат сказал: смешай-ка полной мерой
все цвета, сильнее перемни -
вот и выйдет самый верный серый,
он слонам приличен искони!

Не пойму, причём тут эти кони,
из коней какой-то серый цвет?
Брат сказал - как кто-то посторонний,
у меня такого в мыслях - нет!

Я леплю - брусок цветной к брусочку.
Мне про цвет подсказка не нужна!
Пусть я вижу это в одиночку,
вылеплю цветастого слона!

Пусть мой слон нелепым чудом будет,
но с другой чудесной стороны -
может быть, тогда заметят люди,
что совсем не серые слоны?

Говорят, что Бэнкси любит слонов.
Поясняя, кто мы и где мы,
он на выставках красить слона готов,
обозначив его проблемы.

Удивляются леди: перформанс - класс!
Джентльмены блестят лорнетом...
Уважаемый Бэнкси! Меня покрась!
Я ведь тоже нуждаюсь в этом!

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-46561

Когда раздробится
пасьянс политических карт,
и лоскуты стран
разлетятся по белому свету,
границы амбиций
цепочками скатятся в Лету,
и в пляс у костра
перекатятся узники парт,

тогда из-за края
эпически плоской Земли,
с гранёных полей
черепашьего панциря эры,
к нам слон пришагает,
а цвет его будет не серый,
но снега белей,
как лучами снега ни бели.

На коже гиганта,
что быстрые краски на холст,
палитрой цветной
опочиют судеб отголоски:
злодейства, таланта,
и гениев ярких полоски,
пятно за пятном,
ибо мир наш не плоск и непрост.

И слон удалится,
чтоб там, на другой стороне,
о круглой Земле
насказать небылиц черепахе.
Она удивится,
и долгие охи да ахи
в сейсмической мгле
понесутся к потомкам вовне.

Отошла пора всещедрых Спасов,
Сентября рождественская стать.
Едем на каурых да саврасых
На большую площадь торговать.
Накатило всякого народа,
Яркие поставили шатры.
Яблоков, лесных орехов, мёда,
Яхонтами ягодной поры
Рдеющих варений да наливок -
Море мореванное вокруг!
А от судаков, сомов, налимов -
Разбирает маленьких испуг!
Кличет, зазывает всяк купец!
А стемнеет - торжищу конец...

Ярмарка сродни музею,
На поглядки не скупа.
Похожу да поглазею
Не затем, чтоб покупать.
Вон - пучок подарков видных
Над бурлящим гулом толп:
Там в потёртых джинсах дылда
В пятый раз штурмует столб.
Тут карманника торговец
Обезьяной обругал.
Две минуты - вяжут, ловят,
Мнут примочку на фингал.
Очень ярмарка коварна!
По дешёвке по пути
Тётка тыкву сторговала,
Да не может унести.
Словно маленький пескарик
Посреди голодных щук
С кошельком стоит очкарик.
"Покупай скорее, друг!"
Постою да двинусь дальше,
Поглазеть на многих рад.
Я ведь тоже в этой давке
Для кого-то - экспонат.

Ядрёные осенние товары
Разложены по праздничным лоткам.
Монеток звон заслышав тут и там,
Алкающие старой стеклотары
Рассчитывают выклянчить деньгу.
Крадёт банкноту ветер на бегу,
А алконавт опять без гонорара...

Как будто совсем не имея предела,
На площади шумной - такие дела, -
Весёлая ярмарка ярко кипела,
Немолчными криками бойко звала.
Купцы предлагали цветастые шали,
Упругие бублики, пряников воз,
И счастье прохожим легко обещали
Старик с обезьянкой над ящиком грёз.
Кружились в дурманящей ум карусели
Ряды и палатки, шатры и лотки.
Шары над рядами дразняще летели,
Упущены с плачем из детской руки.
А я пробирался сквозь праздные толпы,
И ярмарку слышать мне было невмочь.
Остался единственный помысел только
Что ты умираешь - а чем мне помочь?
Повсюду порука была круговая,
Похоже, до самого края Земли
Сердитые люди в рядах торговались,
Весёлые люди с покупками шли.
Один я скитался печально и сиро,
Не в силах больную печаль укротить:
На чёртовой ярмарке нет эликсира,
Который способен тебя возвратить.

"Выплюну кости для гроба, а мясо съем!" -
Думает о красавице Казанова.
Ты мне нужна не на пробу, а насовсем.
Впрочем, такое в подлунном мире не ново.

Чудо свершилось, и след от ребра болит.
Я моногамен трезвенно и упрямо.
Только не надо придумывать про Лилит,
Чтоб оправдать развратность сынов Адама.

Священнодействие августа:
Жарить с картошкой грибы.
Жирно-сметанные нагусти
Слизывать с жадной губы.

Блюдо с лучком и морковкою,
Маслицем, солью - чуть-чуть,
Пробовать ложкою ловкою
Так, что нельзя отдохнуть.

Шляпки от маленьких беленьких,
Жёлтых картошек пласты,
Пуговки рыжиков меленьких
Светятся из темноты.

В тёмных тонах - подосиновик,
Веер лисичек кудряв.
Блюдо, к столу подносимое,
Веет шептанием трав,

Мхов кропотливой опекою,
Пряностью прелой листвы.
Чудо с запёкшейся пенкою
Разве не кушали вы?

Из-под изысков зажаренных -
Повар, искусством гордись! -
Сковорода обнажается -
Чёрный Малевича диск.

От парадиза шаг до передоза.
У наркомана вовсе нет судьбы.
Одна саднит реальности заноза:
Пойти зимой с лукошком по грибы.

Стоят повсюду снеговые горы,
Да волчьи очи в сумерках горят.
О где вы, золотые мухоморы?
Где голубых поганок стройный ряд?

На лбу лютуют синяки да шишки,
Один носок на зябнущей ноге...
Весь год - пора грибная у парнишки,
Зовёт на подвиг галлюциноген.

Его уход печальный - кто заметит -
Из света дня в полуночную тьму?
Один он в темноте, один на свете,
И будто бы не нужен никому.

Спасать людей участливо готовый,
Расчистив шапкой снеговой занос,
С ноги заводит "Яву" участковый,
Чтоб парень ненароком не замёрз.

Чем собирать в лесу гербарии,
Пойдём сегодня по грибы,
Как делают простые парии
На дне незначимой судьбы.
Вольготно им иметь сноровочку
Ходить по ельникам тишком,
Чтобы собрать на поллитровочку
Сырых лисичек мятый ком.
Нам о деньгах смешно загадывать,
У нас их не было и нет.
На дно корзиночки раскладывать
Мы будем Вечности портрет.
Вихрастый, с ушками-волнушками,
С маслятным взглядом карих глаз,
В которых чуждыми, ненужными
Глядятся беды прошлых нас.
С боровичком-курносым носиком
Близ подосиновичных губ.
Такой портрет холодной осенью
Озябшим людям всюду люб.
Смотри, в грибах какая силища -
Уже лукошко через край!
Мы сложим Вечность по осинничкам,
Как не сумел когда-то Кай.

Бабье лето - словно бы расплав
Застывает стонущим кристаллом,
Отразился мир в щемяще малом,
Паутинок нити распластав.

Словно солнце плачущей весны
Повернула камера обскура:
Так же стылым ветром сводит скулы,
Так же тени в небо влюблены,

Но вблизи - не майская жара,
Не садов цветение хмельное:
Бабье лето далеко от зноя,
Бывшего незыблемым вчера.

Там, за горизонтом, снег зимы,
Скачущие всадники метели,
И хмельная хвоя свежей ели,
Что с мороза в дом приносим мы.

Вроде бы к предзимью на путях
Вдосталь для души тепла и света,
Но снежинкой прожитого лета
Бронзовеет зябнущий сентябрь.

Кажется, Полетика сказал: В России от дурных мер, принимаемых правительством, есть спасение: дурное исполнение.
Петр Андреевич Вяземский

Во Франции нужно мужество, чтобы бороться, в России нужно мужество, чтобы жить.
Замечание одного французского путешественника ХХ века.

За каждою склянкою - лик знакомый,
С уродом в уродстве спорит урод.
Россия - кунсткамера беззаконий,
Немыслимо живших наоборот.

На кухнях едва ли о том раздастся
Скупой анекдот: "Ха-ха!" да "Хи-хи!"
Из цикла "чявой-то про Государство"*:
Низы не хотят, но могут верхи!

Вверху - кукловоды для кукол вуду,
Подобных не видывал Голливуд!
Законы, щемящие жизнь повсюду,
Едва ли читают те, что живут.

Хитро умножая число лишений,
В решающих сферах за клоном клон
Дробинками частных шальных решений
Прицельно палят в "основной закон".

А нам говорят, что считал Конфуций
(Не в самом начале, на склоне лет):
Прорехи из попранных Конституций -
В утробе тоннеля влекущий свет.

Как будто не Сталин - иные правят,
Но свет от законов так же сталист,
И новые склянки на полку ставят
С уродской ухмылкой адских столиц.

Мы против! - у урны честны и прямы,
Но точно за это - кума и кум!
И только у края расстрельной ямы
Трезвеет народный российский ум.

__________________________
*цитата из рассказов про "чудиков" Василия Шукшина

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-46033

В сентябре природа яркие билеты
Не за деньги - всюду даром раздаёт,
Чтобы люди посетили бабье лето,
Солнца лета недалёкий недолёт.

Поутру ещё не звонкие морозцы
Ярко-лиственные лужи серебрят,
А потом жемчужно-аспидные росы
Украшают сканью ризы сентября.

Не царит он над лесами и не правит -
Прикорнул на троне, тих и невысок.
Охладевшие лучи снежинки плавят,
Скупо брошенные небом на висок.

Он хранит каноны царственных традиций,
Красотой самодержавною томим,
А когда к полудню месяц пробудится,
Всех порадует цветастый яркий мим.

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-46033

Холодные на солнце нынче бабы -
Всё бабье лето - морось да мороз.
Была теплее сердцем даже Габи,
Влюбившись в герра Бользена всерьёз.

Она не знала то, что Бользен - Штрилиц,
Что Юстасом строчит шифровки в Центр,
И бабье лето в бабельсбергском стиле
Промчалось вдалеке от страстных сцен.

Остался Штрилиц твёрд, душой не плавясь,
Ходил в пальто и не рубил с плеча,
Лишь пуля, что внезапно принял Клаус,
Была как солнце лета горяча.

На конкурс http://litset.ru/publ/15-2-0-45878

То солнышком сожжённая,
То вымокшая в осень,
Без синей сливы жёлтая
Никак не плодоносит.

То утро в белом инее,
То ночь дождём грозится.
Без жёлтой сливы синяя
Скудна и неказиста.

Не так ли люди добрые
Бегут судьбы изгоя,
Не так ли людям дорого
Участие людское.

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-45878

Подобен сливе запотевшей
Остывшей осени бокал.
Сентябрь сизые бока
Листвой опавшей запотешил.
Повсюду яркий карнавал,
Засилье масок паутинных.
Ночной мороз в размокших глинах
Хрустальный сон наколдовал.
Довлеет бледно-сизый цвет
Осенне-зябкого тумана.
Туман в диковинные страны
Размытый устремляет след
По колеям дорожных складок,
По хрусталям застывших вод,
И цвета сливы небосвод
Слегка горчит, но больше сладок,

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-45878

По осени рассветы молчаливы,
Все голоса сентябрь унёс на юг.
В саду холодном свяли листья сливы,
Остался нам один печной уют,
Остались только отсветы отрады -
Смотреть, берестяной плетя букет,
Как огненные пляшут саламандры,
Отбрасывая тени на буфет,
Следить в окно сквозящие по кронам
Лучи лениво движимого дня,
Края которых ловит неуклонно
Широкая заката западня.
Не ждать зимы, не вспоминать о санках,
Поставленных в заснеженную клеть,
Шагая вдаль притихшими лесами,
О летней кутерьме не сожалеть.
Сквозь стёклышко заглядывать всё реже
Туда, где в дымке - детства острова,
И сливовое свежее варенье
С высокой полки редко доставать.

Когда из солнца оригами
Гвоздит росинками болото,
В тени раскинуты стихами
Тенёта.

Таинственный пронзая сумрак
В среде словарного компота,
Воображение рисует
Тенёта.

Скользнёт больная дрожь по коже,
Почудится вполоборота -
Ещё не тиражи, но всё же -
Тенёта.

Поэт бездумно привыкает
Вплетать то те, то эти ноты,
Бросая в мир дырявой тканью
Тенёта.

Ползут в словесные конструкты
Полуприличные остроты,
Чтобы умы ловили круто
Тенёта.

Слова - морских канатов хлеще,
Скрутить способны бегемота,
Но пусто на ветру трепещут
Тенёта.

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-45730

__________________________"А в Питере - пить!"
__________________________группа "Ленинград"

Я гид-стажёр, пока боюсь туристов,
Хотя красноречив, как Ив Кусто.
С утра подзарядившись у бариста,
А то и в баре тяпнув граммов сто,
На серый холст курортного сераля
Словесных красок нанося мазки,
Я памятником истины втираю
О видах и о таинствах морских.
Частенько стылым ветром сводит скулы,
Порой от чаек получаю в глаз...
О чудо! Эта дева отвернулась!
Ей стал неинтересен мой рассказ?
А вдруг моя словесная палитра
Скульптур недвижных трогает сердца?
Но нет. А просто принял я - поллитра,
Переборщив у стойки слегонца...
Напиться - вам не то, что обкуриться!
Эксперимент мой удался вполне!
Теперь я смел! Я не боюсь туристов!
Я точно знаю - истина в вине!



Вложенное письмо
Письмо с юга

Пишу с югов, вложил в письмишко фоточку.
На ней текущий отражён момент.
Начнёшь читать - прикрой плотнее форточку,
Чтобы не сдуло фотодокумент.
Я здесь сапсэм адын, как видишь, милая,
Тебе храню я верность до конца.
Здесь отдыхает Галатея стылая
И бродит по причалу Тень Отца.
Не беспокойся, коль дошло от Лешего,
Что в наш литературный пансион
Из Литсети толпой нахлынул бешеной
Неистовых вакханок пантеон.
Я к санаторным не стремлюсь развратницам,
Мне их шальные ласки не резон
Ловить душой, и потому по пятницам
Я одинок, как древний Робинзон.
Тружусь весь день. Далёк от праздной неги я,
Совсем чуть-чуть хлебнув аперитив,
Я с Галатеей обсуждаю Гегеля
И Канта-старика императив.
Пощусь. Брожу в глубоких думах берегом.
Качаю силы из из турецких бань.
Вернусь - отфеербашу всех соперников,
И станем шопенгаурить шампань!

На конкурс по картинке http://litset.ru/publ/15-1-0-45730

- Я, Зин, не тронут Галатеею,
И не смотрю на Афродит!
Ценю я марксову материю,
Что супротив меня сидит!
Ну что ты, Зин? А помнишь, Зин,
Тот антикварный магазин?
Из всех я выбрал образин
Твой образ, Зин!

- Эх, Вань, слова твои - окалина,
Твоя мечта - пивной ларёк!
Ведь ты совсем-совсем не каменный,
Да и от бронзы так далёк!
Послушай, Вань! Вот скульптор Клодт -
Тот суперменов выдаёт!
Не то, что твой пивной живот!
Ты понял? Вот!

- Ну что ты, Зин! Исправлюсь, веришь мне?
Во мне бурлит, как магма, страсть!
Полгода мы вязали веники,
Чтоб на юга с тобой попасть!
А ты вот нос воротишь, Зин!
Не вижу для того причин!
Я ж самый верный из мужчин!
Давай чин-чин!

- Послушай, Вань, какие веники!
Ведь у тебя зарплата - МРОТ!
Пора купить мне наколенники,
Чтобы не лапал местный сброд!
Ты снова с пивом - на диван,
А тут - как тут ко мне - Хуан!
И, представляешь, тоже пьян,
Дурной болван!

- Ну, Зин! Держись, шпана курортная!
Вблизи меня Хуаны - вздор!
Меня бодрит зарплата МРОТная,
Я стал силён, как Командор!
Сейчас хлебну ещё пивка,
И станет как кремень рука!
Дай срок, поправлюсь я слегка.
Пока-пока!

Купил милёнок Вася
Билеты в бизнес-классе.
И серебристый лайнер
На юг нас с ним отправил.

Василий на скамейке -
Что муэдзины в Мекке,
Лишь вышел с остановки,
Трендит без остановки:

- Гляди, какое диво! -
Не Жмеринка, Мальдивы!
А мне какое дело?
Я вся окаменела!

Домой вертаться надо:
Не политы томаты,
Несутся перепёлки
И ждёт морковь прополки.

Пускай мой муж ретиво
Дивится на Мальдивы,
Сижу я бронзы строже,
Мне Жмеринка дороже!

Город, проросший до неба домами,
Весь напоённый пустою заботой,
Сердце не радует полутонами,
Даже отдельною чистою нотой.

Вывески - словно в душе опечатки,
Полубританская полубредовость.
Курит старуха на детской площадке.
Видно, что старость старухе не в новость.

Люди не слышат её, а иные,
Мимоходящим блужданием живы,
Ловят в наушниках звёзд позывные,
Что вызывают простые позывы.

Правит зрачками житейская копоть,
Правит делами житейская скука.
Хочется небо согнуть и прихлопнуть,
Словно мертвящий экран ноутбука.

Есть присловье в русском мире,
Словно "дважды два четыре"
Должен с детства помнить всяк:
Я - начальник, ты - дурак!

В школе в крик орёт директор,
Бьёт по шапке многих ректор?
Знай, что люди - просто шлак!
Я - начальник, ты - дурак!

Власть вступает в мозг неспешно,
Но пленяет мозг кромешно,
Словно опиумный мак:
Я - начальник, ты - дурак!

Депутат всегда на пике,
Коротышка - а великий!
Македонский, не босяк!
Я - начальник, ты - дурак!

Выбирая депутата,
Жучит счётная палата.
Масса вбросов - це ж пустяк!
Он - начальник, ты - дурак!

Фирма веников не вяжет,
Лишь ворота дёгтем мажет.
Допустила фирма брак?
Я - начальник, ты - дурак!

На проспекте танки встали,
Гарь и копоть на металле.
Кто "герой" шальных атак?
Я - начальник, ты - дурак!

Потасовки людям любы,
Бьёт начальник прямо в зубы!
В суд потащат? Как не так!
Я - начальник, ты - дурак!

Век за веком по России
Сей закон лишает силы,
Мрёт повсюду тот же мрак:
Я - начальник, ты - дурак.

Я дождь люблю - он давний мой попутчик,
Куда бы, где бы, с кем бы я ни шёл.
Проспект вечерний пузырями вспучен,
Близ фонарей - дождинок ореол.

Иду один, и без зонта, представьте,
Я сам сроднился искренне с дождём.
А дома - что ж? Сушить у печки платье,
Смотреть в оконный узенький проём.

Спешит плащом укутанный прохожий,
Ему дождливый неприятен срок.
А я дождинки ощущаю кожей -
Повсюду я с дождём не одинок.

Он дарит миру сто рукопожатий,
Он поцелуев рассыпает дрожь,
И ты всё это примешь без проклятий,
Когда один ты под дождём идёшь.

В наших пределах не так, как в Европе -
Внутрь открывается всякая дверь.
Помнят они о Вселенском потопе,
Нам о снегах эта память - поверь!

Кружит над миром погод оригами.
Снега навалит - и ""Гитлер капут!" -
Если Европу завалит снегами,
Двери болезные не отопрут!

Мы же - сугробом припёртые сени
Быстро расчистим от снежной крупы,
И в полушубках пойдём в наступление -
Им разгребать водянистую пыль.

К воздуху - лысины, патлы и пейсы,
В помощь лопате - японская мать.
Помните только одно европейцы:
Русским под силу вас всех раскопать!

На Жёлтой реке желтолицых людей миллионы,
Вода в беспокойном потоке мутна и желта,
А ночью Луна через тучи стучит воспалённо,
Как будто цыплёнок, явившийся в свет из желтка.

Я так же стучал бы: "Впустите обратно в Россию!" -
Заклятие это в среде эмигрантов старо.
Но жёлтые руки теряют последние силы -
Не то что винтовку, не в силах сдержать и перо.

Я старый поэт, мне до неба осталось немного,
И жёлтые буквы дождями стекают в строке,
Чтоб кануть безвестно вдали от родного порога -
Близ хижины бедной на жёлтой реке Хуанхэ.

Я - сумасшедший художник Ван Гог,
Вот - многоцветной палитры итог:
Звёзды размерами с чайный набор,
Жёлтых подсолнухов вянущий хор,
Поле с воронами, стул, башмаки,
Жёлтых картофелин в смак едоки,
Жёлтый закат над пурпурной травой,
Ночью желтеющий дом угловой.
Череп-курильщик с натруженным лбом.
Сам я желтею в дымке голубом.
Если бы краска была бы одна,
Жёлтою краской была бы она,
И рисовал бы одно я и то ж:
Радостный праздничный солнечный дождь.
Жаль, чтобы вызвать душевный уют -
Краски единственной не выдают...

На конкурс "Жёлтые дожди" http://litset.ru/publ/15-1-0-45571

На жёстких листьях проступили вены,
Сквозь жёлтый абрис светится душа.
Ладони листьев ловят капли неба,
Срываясь вниз, за ними вниз спеша.

Так человек, от времени зависим,
С реальностью земной теряя связь,
В случайных снах, в старинных связках писем
Остатки жизни ловит, торопясь.

Светлы листы, немного их осталось
На обострённых кончиках ветвей.
Осенний день напоминает старость,
Но с листопадом лес ещё светлей.

Земные обнажились параллели,
Открылась детских прописей тетрадь.
Пройдём по светом устланным аллеям,
Былую жизнь спеша перелистать.

Теперь душа отчаянно готова,
За светлый дар приемля каждый миг,
Хотя б одно единственное слово
Вписать прилежно в жизни черновик.

Не всем на свете сладок мёд.
Когда сосед ваш - шизофреник,
И пчёлок злых пускает в лёт
Тишком не только ради денег,
Вы понимаете меня!

Что на распутье древний витязь,
Такую "пасеку" кляня,
Законом вы не оградитесь!

Закона нет, но есть "проект",
Давно замшелый с "девяностых",
На подлеца управы нет,
Коль совесть вышла "не по ГОСТу".
Не снять следы пчелиных ран
У эскулапов беззаботных,
И скажет полицейский вам:
"Таких домашних нет животных!"

Иной решает: "Отравлю!
Спасусь хотя бы на полгода!"

К чему пчелиную семью
мешать с семьёю "пчеловода"?
Дурную блажь, ядрёна вошь,
Творят - духовные кастраты
Из нас, людей.
А пчёлы - что ж?
Они ни в чём не виноваты!

Они от дыма дымаря
Летят, что злобные горгульи,
Укусы путникам "даря".

Большие, маленькие ульи
В садах и огородах сёл
Держите, джентльмены, леди,
Но не натравливайте пчёл
Заместо мопса на соседей.

Ненастно за окном, но вечная природа
Нетронутой хранит свою святую суть.
Отобразился мир в тягучей капле мёда,
И солнце было в нём, и горечи чуть-чуть.

Давно истёрлось в пыль крыло пчелы рабочей,
Что вкус тот донесла с полей до наших губ,
Прохладней стали дни и сумрачнее ночи,
И в улье под дождём притих пчелиный клуб.

Так сердце устаёт от летнего полёта,
Приземлено дождём и медленней стучит,
Но в малой капле дум сердечная работа
То сладостью поит, то горечью горчит.

Храним скрижалью сот круговорот природы,
За слякотью зимы весенний дождь польёт,
И новая пчела, не помня непогоды,
Премудро повторит тягучий терпкий мёд.

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-45078

Вчера соображали на троих,
Традицию блю-ли: ходили в баню.
Немного рассуждали про слоних.
В итоге получается забавно:

Проснулся утром - и себе не рад!
Какой-то рой шмелиных наваждений!
Не Павлика услали в Ленинград,
Услался почему-то я, Евгений...

Такая ироничная судьба!
В башке звенит - как будто дали битой...
Хотели Мишка с Сашей брить себя,
Но почему-то я один побритый...

Явилась тётка, злая, как пила!
Из чайника слегка облила сзади.
Когда штаны мои она нашла,
Представилась тогда: шмелиха Надя.

Из-за чего случился перелёт?
Я к зеркалу пробрался... мама мия!
А под крылом тихонечко поёт
Зелёное... похожее на змия...

В век повальный Интернета
нас, поэтов, развелось!
Есть у каждого поэта
и восторженность, и злость.

Всё поэты чуйкой чуют,
чуют чуйкою, о да!
И врачуют, и бичуют,
и линчуют иногда.

Но поэзия - пустое!
Как горланили они
в дни репрессий, в дни застоя
или в оттепели дни!

А теперь - иное дело.
Менестрель толпе не мил.
Муть поэзии осела
на литсайтах в плотный ил.

Как умом поэт ни правит -
человеку средних лет
ни зарплату не прибавит,
ни потенции поэт.

Клич: "Карету мне, карету!" -
стих в болоте тишины,
и народу до поэтов -
как забору до Луны.

Как-то мы живём дебело,
тонус наш не напряжён:
одиванив наше тело
мы не лезем на рожон.

Там, где в бронзе Маяковский,
или Пушкин - честный кент,
мы не лезем с рожей плоской
повисеть на монумент.

Все теперь не ходют строем -
покопаться бы в белье.
В шейкер оттепель с застоем
льёт ригидный сомелье.

Ставят в грех дыру в карманах,
обсмеяли честный труд,
и висящих на титанах
за титанов не почтут.

Прочь тоску! Вперёд и с песней!
С песнею вперёд, о, йес! -
и вернутся дни репрессий,
чтобы вновь поэт воскрес!

Горизонты жизни жалки,
мимо - клотик корабля!
До размеров коммуналки
сжалась бренная Земля.

Современного Колумба
ждёт везде одно и то ж:
банк с аптекой, бар и клумба,
магазин мехов и кож.

Все истории прикрасы
может видеть ротозей:
здесь индейцы, папуасы -
только чучела в музей.

В городах везде сегодня -
скуки праздничный изъян,
он гнусит из преисподней:
"Пиво-девочки-кальян!"

Вэлком, волоком и волком,
двуедино - эльф и орк,
он глядит кавказским оком
под бейсболкою "Нью-Йорк".

В здешнем пёстром маскараде
все смешались заодно.
Поработаем в Канаде -
смотрим в Швеции кино,

и, по Родине рыдая,
прямиком - в родную неть,
на возвышенность Валдая -
в колокольчики звенеть.

Но повсюду здесь, повсюду
мы лазейку в небе зрим,
чтоб оправдывать Иуду
и себя напару с ним.

Вперемешку смотрим сами,
да и детям - а-та-та! -
с биржевыми новостями
на распятого Христа.

Поминутно жадность Креза
порываемся включить,
но вискозу от аскезы
не умеем различить.

Веря только в эту зримость
марок, тугриков и лир,
мы раскачиваем примус
и воюем за сортир.

Эти смежные квартиры
до смешного нам тесны.
Утром очередь к сортиру
занимает вдоль стены

бельевая коммуналка.
Чад и запах потных тел.
Коммуналки нам не жалко,
лишь бы примус не сгорел.

В наших стихах - заката рыбная снулость,
В наших словах - летаргии подспудный гнёт.
Если твоя душа не перевернулась,
То и другой она не перевернёт.

Так для чего по-прежнему аккуратно,
Слово кладя кирпичиком к кирпичу,
Вновь воздвигать высокие зиккураты,
Те, что одним поэтищам по плечу?

Не подвести заблудшего к аналою,
Разве стяжать толпы благодарный визг:
Красное солнце кровавою головою
По зиккуратовым рёбрам катится вниз.

Не привыкать совершать за требою требу,
Громко камлать в столбах затменной пыльцы,
Но безответно и глухо к зовущим небо:
Мы не пророки Всевышнего, но жрецы.

Нам и святилище - словно казан для плова,
Как шелуха, не как живое зерно
Жертвой бесславия падает наше слово,
Если для славы безумно вознесено.

Я день вчерашний занавесил прошлым.
Воспоминаний он напрасно ждёт.
Каким он был - плохим или хорошим,
Припомню я едва ли через год.

А что в нём было? Шёпоту и крику
Едва ли вверишь повседневный быт.
Ходил в лесок по ягоду чернику.
Припоминал соседский ком обид.

Прикидывал, как крышу перекрою.
Сжигал в печи чужие адреса
И брату в Таллин, близкому по крови,
Как прежде, собирался написать.

Потом смеркалось. Поливая грядки,
Выуживая мушек из ведра,
О завтрашнем я думал распорядке,
Уже не вспоминая о "вчера".

Как много дней таких, почти не бывших,
Но все они и образуют жизнь,
От тех, вчерашних, до совсем давнишних
Забытые без ропота и лжи.

Перепутано былинками и снами,
Словно нитями травинок муравейник,
Наше прошлое взрослеет вместе с нами,
Наше прошлое взрослеет не мгновенно.
По песчинке из текущей колбы в колбу
Наше прошлое нанизывает время.
Незнакомое становится знакомым,
И становится незыблемое - бренным.
Жизнь конечна. Вот бы вспомнить - и ожить бы,
Пробежать назад былыми временами.
Там, за смертью, немудрёные пожитки -
Только вверенный багаж воспоминаний.
Просто нужно быть уверенным, что можно
Проносить с собою детство, юность, зрелость.
Лишь беспамятства не выпустит таможня,
Как бы этого порою ни хотелось.

Послушайте, Кассандры и Сивиллы,
Сколь слух у нас критический остёр! -
Поэткам так инверсии немилы,
Что все бы побросали на костёр!

За их спиною светит наше Солнце,
Встаёт горою Пушкин - наше всё!
И трепетно подмышкою несётся
Сафьянный томик с виршами Басё.

Ну что ж Басё и Пушкин? Великаны!
Не нам, ничтожным карликам, чета.
Но разве только нами помыкает
Убогость рифм и мысли нищета?

Проруха есть и лире сладкострунной.
Как будто бы взойдя на эшафот,
Старик, покорный одному Перуну,
В инверсии немыслимой живёт.

Научили не думать, не помнить, не верить,
Не желать, но мечтать, не любить, но страдать.
Отворили засовы, и жадная челядь
По гнилым закуткам разнесла благодать.
Редко-редко во встречном лице узнаётся,
И всё реже пути нам спешит освещать
Непричастная скверне печать благородства,
Драгоценного духа земная печать.
Нам истории лгут об истории здешней -
Хамовато, лукаво, с вальяжной ленцой.
То ли ад наш святой, то ли рай наш кромешный -
Век ушедший едва ли откроет лицо.
А в грядущем без прошлого - как осмотреться?
Оскользнуться велит всевеликая ложь.
Говорят, что моление - верное средство,
Но едва ли прилежным его назовёшь.
И, как будто к спасению Богом влекомы,
Проживая часы безрассудного дня,
Мы не в силах проникнуть за плоскость иконы,
Антикварной ценою святое ценя.

Живу вторую половину жизни,
О первой вспоминая иногда.
Я тех воспоминаний не отдам
Ни ропоту души, ни укоризне.
Они во мне опорой стержневой
Спасают от напора лет летящих.
В них много есть событий настоящих,
И их переживая, я живой.
Ведь человек без прошлого в себе -
Восторгов чужд, в постыдном не повинный, -
Что дерево с гнилою сердцевиной,
Что пустота цыганская в серьге.

От полдня до вечера плавит жара
Дороги, деревья, мосты, веера,
И ум расплавляет в текучую ртуть,
И сердце, растаяв, сочится сквозь грудь.
Но темень сгустится - другая игра
Небесный чертог пробуждает: пора!
Нам ночь предстаёт несказанно иной,
И полнится небо кровавой Луной.
А там, неожиданно близкий для нас,
С Луною поспорит в кровавости Марс,
Как будто сквозь клетку грудную небес
К нам сердце Вселенское выдавил пресс
То каплей, то целым кровавым пятном,
И думает каждый поэт об одном:
Не так уж нам доля земная трудна,
Ведь доли небесной - лишь доля она.

Фрактальная поэзия

Есть у сердца жизнь иная,
Словно к озеру по сходням
Утром спустишься внезапно -
Дали тихие чисты.
Я "вчера" припоминаю,
Как не бывшее сегодня,
И как будущее завтра,
Ореол моей мечты.

Есть у сердца жизнь иная,
Не открытая для внешних,
Не знакомая для ближних,
Для далёких голосов.
Различаю имена я,
Словно в сумрачный орешник,
Что укрыт от взглядов лишних,
Свет струится полосой.

Словно к озеру по сходням
Пробежишь - и волны тихо
Разбегутся, отразятся
От незримых берегов,
Отзовутся чем-то сходным,
Сердцу памятным мотивом -
К нотам хочется прижаться,
К ним душой припасть готов.

Утром спустишься внезапно -
Белокрыло, словно ангел,
В ризах раннего тумана,
Никому в тиши не зрим.
Ни тревоги, ни азарта,
Но, разбив шатровый лагерь
На холмах былых желаний,
В сердце зреет новый Рим.

Я "вчера" припоминаю,
Сознавая, как далёко
Унеслась былая юность.
Город-Китеж, ты ли тут?
У воды хожу по краю,
По клинку земного срока,
И скользят мальками в луны
Орды прожитых минут.

Как не бывшее сегодня
От тоски сожмётся сердце,
Но минутные паяцы
Не развеют тишины.
И как будущее завтра -
Тот костёр, где всем согреться,
Тот очаг, где всем обняться,
Где моих мечтаний сны.

Фрактал

Дали тихие чисты -
Ореол моей мечты.
Для далёких голосов
Свет струится полосой
От незримых берегов -
К ним душой припасть готов.
Никому в тиши не зрим,
В сердце зреет новый Рим:
Город-Китеж - ты ли тут?
Орды прожитых минут
Не развеют тишины,
Где моих мечтаний сны.

Я прописан в Нубистане
В доме с номером "Вчера".
На небесном кабестане
Сохнут тучи-леера.
Я отчасти настоящий,
А отчасти - как фальшборт,
С ремеслом - назадсмотрящий,
Если жить наоборот.
Я - не Я в любое время,
Устремлённое туда,
Где росток стремится в семя,
Снизу вверх течёт вода.
Но для вас, гостей печальных
Из текущих к смерти стран,
В отражениях зеркальных
Есть привычный Нубистан.
Там убитые солдаты
Не выплёвывают пуль,
И не скажут бюрократы,
Что за августом - июль...

Вчера вчерне, сегодня набело,
Что наболело, налегло,
В лекало вечера влекло
Вопросом будничным "А надо ли?" -
Кристаллизовано в стихи.
Срослись неправильно пиррихии,
Инверсии роятся тихие,
То от станка, то от сохи.
Я томик будничный беру
Поэта ленинца, стахановца -
Как будто половца и хановца
Клинки, нарытые в яру.
Мне непонятна эта ржавь,
Витиеватость диких надписей,
На рукоятях сколы затесей
Едва ль прочту, ладонью сжав.
Но время - краткий часовой
У врат эпох. Они проносятся,
Что вдоль дорог чересполосица
Полей, лесов, мостов с рекой.
Моё "сегодня" во "вчера"
Перетекает столь же буднично,
А хамский слог, по слову Бунина,
Не свеян ветрами с чела.
Входя пером в виражный раж,
Былинные минуя тоники,
Не свитки нам важны, а томики,
Не голос неба, а тираж.
И мы несём такой же бред,
В грядущем предлагая прописи
То от салона, то от офиса,
В которых вечных смыслов нет.
Стихи - объект постыдных нужд,
Сей звук - занудное пиликанье
Инверсий новых и пиррихиев,
Кому-то будет так же чужд.