Мокрый снег к лицу и телу ластится,
никому холодный не к лицу.
Липнет нищей девочке на платьице,
облепляет щёки мертвецу.
С сединою ладит изумительно -
стала пышной деда борода,
загустилась шерстяными нитями
мёртвая кристальная вода.
А девчонка зябнет в снежной спаленке
и грустит по-взрослому, всерьёз,
будто тут не бомж скончался старенький -
умер настоящий Дед Мороз.

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-47311

В пять минут промокли наши варежки,
простудились возгласы и смех.
Вымокнешь и сам, когда повалишься
в этот липкий, полный влаги снег.
Первый снег - обильный, нескончаемый,
лёг на прелый саван ноября.
Исполняясь радостью отчаянной,
всех друзей - снежок к снежку - даря,
мы, ещё не строгие, не взрослые,
выбежали резвые во двор,
в шапках - те, а те - простоволосые,
на щеках румянится задор.
Скачет робкий, расшумелись тихие:
кажется, что счастье - не на миг,
но поник морковкою скептически
грязный одинокий снеговик.

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-47311

По стогнам Помпеи бродил безумный,
и так говорил навзрыд:
"Спасайтесь, вы все! Никого Везувий
назавтра не пощадит!"

Смеялся довольный собой любовник,
торговец считал барыш,
и лишь потому, что обжёгся больно,
заплакал смешной малыш.

Безумца не слушали ротозеи,
ехидным словцом поддев,
а ночью вино пленяло Помпеи
и прелести юных дев.

Но день наступающий не был светел:
напрасно народ бежал,
везде настигал его пепел, пепел,
и очи палящий жар...

Суды современности - гроздь восторгов,
безумен лишь я один:
за окнами вижу Помпеи стогны,
слежу камнепад руин.

Колышет в окне занавеску ветер,
видение - как во сне,
но это пока что не пепел, пепел...
Всего только мокрый снег.

В ноябре природа отдыхает
от весенних хлопотливых дел,
от примерок пёстрой летней ткани.
Лес остыл, увял и поредел,
стал графичным, сумрачно-прозрачным.
Долгие окончены труды.
Лишь в пустом посёлке вечный дачник
не уходит с вечной борозды.
Так и ты, поэт, кропаешь вирши,
ум твой по-лопатному остёр,
даже если спят, остановившись,
пекарь, мерчендайзер и шахтёр.
Над рекой, подёрнутой туманом,
осыпью седой известняка,
в лаве Музы - древний Геркуланум,
видимый едва ль издалека,
ради вечных истин, ради вящей
славы, а быть может - вовсе зря,
ты стоишь, как памятник щемящий,
пугало в просторах ноября...

С утра легла холодная роса,
свернувшись в капли в листиках манжетки.
К восходу дня проснувшихся блаженных
приветствовали птичьи голоса.
Скрипели петли, звякало ведро,
сухой голик шуршал по доскам пола,
а небо было сумрачно и голо,
единственное облако-перо
начало буквы тщилось написать,
но замерло, не разбирая литер;
студёный ветер слёзы ночи вытер,
просохла серебристая роса.
Обабком словно гвоздиком прибил
октябрь мох под старою берёзой.
Мы вместе, по-осеннему серьёзны,
отправились с лукошком по грибы.
А там, в лесу, такая тишина -
затихла даже сказка листопада,
и нам была за поиски награда -
чащобная таинственность одна.
Мы принесли с опушки горсть маслят,
пожарили в чугунной сковородке,
а за окном пиарил день короткий
с ушедшим летом сумрачный разлад.

Сентябрь, первый месяц осени.
Под окна школ несут цветы рабы.
Скрипят Земли натруженные оси,
как у какой-нибудь несмазанной арбы.

Трудами Сухомлинского насыщен,
скрипя спиной, ступая тяжело,
учитель старый, пенсионный сычик,
планирует в привычное дупло.

А я сижу в учительской глубокой,
вылавливая пряди паутин.
В окно дубок заглядывает боком,
в наш кактусовый чахлый карантин.

Сижу, прикладываю оператор*,
как сделать так, словами не соря,
чтобы директор, римский император,
обрёл привычки скифского царя.

________________________________________________________________________
*определённое математическое преобразование, применяемое к той или иной функции

За тысячей лайков стоит равнодушно молчание.
Растоптана гнева ещё не созревшая гроздь.
На венах твоих нацарапаны руны отчаяния.
В стакане твоём - растворённого ужаса горсть.

Вот ангел за правым плечом - отстранённо-игрушечный,
Вот демон за левым плечом - несказанно большой.
И некому вымолвить на ухо: "Что же ты, душечка?"
И некому в исповедь кануть с твоею душой.

На зябнущем сердце былого не выпишешь набело,
Последней минутой горящей свечи не сберечь.
Твой демон вальяжно и нагло посмотрит на ангела,
Твой ангел отважно поднимет игрушечный меч.

За тысячей лайков - друзей ненадёжных молчание.
Предчувствием ужаса сводит гортань и живот.
Налево ли взглянешь - и страх отодвинет прощание,
Направо ли взглянешь - и нежность в душе оживёт?

Мы вместе отстроим песочный твой замок разрушенный,
Ты в жизни реальной мне робкую руку подашь,
И станет реальным твой маленький ангел игрушечный,
А демон за левым плечом - это только мираж.

Рифмы, доставленные тов. Тютчевым, приняты под расписку:
разбирала-бросала, листы-высоты, глядела-тело, тут-минут, пережитой-убитой, стороне-мне, колени-тени.

В осеннем пылу собираю ранетки в полу.
На грядки, дождями прибитые, сею золу...
Соседка вчера полусгнивший забор разбирала,
Остатки забора, зараза, в канаву бросала...
Пришёл агитатор, принёс подписные листы -
А что депутату до нас, червяков, с высоты?
Мандат получивший - имеет орлиное тело!
А мозг-то куриный! Куда там природа глядела?...
Прихватит порою - то там заболело, то тут:
Присяду на стульчик, опыхаюсь пару минут,
О жизни размыслю, о всякой беде пережитой,
О старой хибарке, годами прогресса убитой...
Живу я в родимой, но будто чужой стороне!
И вот что, товарищи, исподволь чудится мне:
Как будто над нами довлеют зловещие тени,
Что гнут наши спины и ставят страну на колени!

Пока не ползу с непосильною ношей
Трудами и днями добытых грехов,
Но ангел мой машет крылами всё плоше
Над топью заржавленно-тинных стихов.

Ему не поможет смешное лекарство,
Которого жаждет гнилая душа,
Которого пристально требовал Карлсон,
Тревожа несомого им Малыша.

Для ангелов чужды и плюшки, и фрекен,
И Филле, и Рулле испуганный вой:
Мой ангел в прошедшем и в будущем веке
На помощь душе предназначен живой.

Несёт осторожно и крыльями машет,
Хранитель и в дольних, и в горних мирах.
Полёт над бытийною бездною страшен,
Но бред стихотворчества вытравил страх.

Поэтам взбредает на совесть едва ли,
Насколько все наши грехи велики.
Напрасно родители нам объясняли,
Что дело житейское - не пустяки.

Приветят не нас черепичные крыши,
Доверчиво-тёплые по временам.
Стиховная тина всё ближе и ближе,
И муза русалкою тянется к нам.

Мой ангел возвышенный, непогрешимый!
Малыш не взрослеет. Мне снилось вчера,
Что Карлсон взорвал паровую машину
И люстру обрушил, а с нею и бра...

На конкурс "Седьмая пятница - Полёты во сне и наяву"

Казалось - всё мне по плечу,
Что, оттолкнувшись от ступенек,
Я, оседлав бабулин веник,
Быстрее птицы полечу.

Но жизнь уверила умно,
Что я совсем не Гарри Поттер:
Пока не куплен геликоптер,
Летать на мётлах не дано!

Легка элегия Массне,
Но с ней не вырастают крылья.
Я, не достигшая всесилья,
Летаю лишь в электросне.

А голуби - какой полёт!
Какая нежность в малой птахе!
Не сыпьте соль, Василий, кстати!
Не сыпьте сахар, ёшкин кот!

Пока не умираю, но живу
для всех разумных неисповедимо,
"Полётами во сне и наяву"
я измеряю жизни середину.

Привычно - глядя ближнему в глаза
на жест глухой рассудочности косной
наткнуться сердцем - так, как показал
в голейшей из ролей Олег Янковский.

То сумрачней для ближних, то светлей
с ладони сыпать щедро, словно зёрна,
и тяжесть настоящести своей,
и лёгкость неприкаянности вздорной.

Прощая всех, к кому ты был жесток,
с тарзанки в воду осени сорваться,
бежать, кричать, упасть, зарыться в стог,
чтоб больше никогда не изовраться,

не извернуться сообразно дням,
не ждать щедрот и не бояться гроба -
есть только стог без света, без огня,
простой, как материнская утроба.

Сгрызу-ка дольку имбиря,
он убирает послевкусие,
о нашей встрече мысли грустные
и слово, сказанное зря.
Способно мысли освежать
колечко пряно-островатое,
нам возвращаться, расставаться ли -
имбирь поможет мне решать.
Туманно надышу в стекло
сырое облако имбирное.
Впишу простое, не обидное:
"Прощай! Что было - то прошло!"
Растает почерк на стекле,
растает горечь послевкусия,
и к новой встрече речью устною
стремлюсь в покое и тепле.

В суете рождественской не вечен,
Кто подвешен к ёлочке на нитке.
Пряничный имбирный человечек
Скромно шепчет тихие молитвы:

"Пусть моё висенье будет долгим,
Но не до черствения сквозного.
Пусть на новый год на эту ёлку
Человечек явлен будет снова.

Пусть минует сон мишурный, модный,
Для бездомных сытостью обидный.
Пусть меня сгрызёт малыш голодный,
Не знакомый с пряностью имбирной."

Слышишь - там, за пористостью близкой
Пропечённой коржиковой кожи
Человечка пряничные мысли
С нашими мечтами очень схожи!

Полнее налей, нарушим покой подземелья,
где заснеженно-трудно дышать.
От имбирного эля не бывает похмелья,
коль с крепким его не смешать!

Нам дверь замело из сугробов сугробом,
горбатее гризли гора!
Но наше презренье к сугробным утробам -
имбирного эля игра!

Когда там шериф доберётся, по трубам
наш домик в снегу отыскав?
Нам с элем и месяц держаться нетрудно
у снежного плена в тисках!

Над кружками ветрятся пенные гривы,
по жилам гарцует хмель!
Мы живы, дружок, и отменно мы живы,
пока не закончился эль!

Я спросил эмигранта, седого, как лунь, старика,
аккуратно прикрывшего строгим начёсом плешины:
"Хорошо вам любить нашу родину издалека
и указывать нам, где в любви мы своей согрешили?

Хорошо вам смотреть через озеро прожитых лет
на чужих берегов позабытую райскую сказку
и судить - от чужих поражений до чуждых побед -
всё, из наших краёв получившее в мире огласку?"

Но спросил я не в голос - зачем обижать простеца,
под опекой детей целовавшего землю у трапа -
простеца-пришлеца с молодящимся цветом лица,
с белозубой улыбкой отменно весёлого Трампа?

А потом он уехал - ведь наша страна широка! -
на мосты в три версты, на высокие башни дивиться.
И всё так же над ней к Абакану плывут облака,
оттеняя зарницами наши землистые лица.

Был - и не был как будто у трапа седой эмигрант.
Отдохнула земля от шагов напряжённых и шатких.
Из далёких краёв вся любовь - это только игра,
ни к чему осуждать и судить о её недостатках.

На огороде тыква глупая,
бездумно празднуя хэллоуин,
узрела червяка под лупою,
и воспылала страстью: "Love me"!
И что ж? Она в помойной яме,
дотла изъедена червями!

...когда замираешь от ужаса
на площади Мужества... (С)

Когда ледяная Нева от шуги пестра,
и гложут Петрополь метели буйные страсти,
по Марсову полю скитается тень Петра,
уже безлошадная, памятная - отчасти:
ведь памятник грозный отлит не ему - коню,
и шуба с плеча благодарной Императрицы -
копытному другу, а Пётр гуляет ню,
и только Евгению в строгом мундире снится.
Метель завывает и прыгает во дворы
с изящною грацией нежно-снежного барса.
Бредёт император, гляделки его добры,
он пастью бескровной старается улыбаться.
Но всё же сочувствия в бронзовом теле нет,
слезу не пустить, не доплюнуть до урны смачно,
и встречному кренделю Пётр басит: "Привет!
Сымай-ка шинелку, нечаянный друг Башмачкин!"
А утро забрезжит - пора приличных особ,
теснится по Невскому публика занятая...
Глядит полисмен: на участке его - сугроб:
снежинки пушисто Акакия заметают...

Основание черепа
сильно болит.
Хочется снять свою голову
и вымолвить: "Бедный Йорик!"
Кстати, вы не были на Бали?
Говорят, там по-новому
лечат такие хвори.
Я таки не был.
В подобных делах - облом.
Дно у бумажника
днями - уже и уже.
На завтраки - хлеба
ломоть, сухой, как апломб.
И тот же, намазанный
грустью - ломоть на ужин.
Мы не из тех,
кому устои ломать,
и лезть на ограду
вблизи столпа на Дворцовой.
Пишу на холсте
скучающие дома,
на каждом десятом -
граффити памяти Цоя.
Над Питером серо,
даль в густой пелене.
Я как Микеланджело,
врос в затылок плечами.
На кончике нерва -
ожог: "Мы ждём перемен",
сожжённые заживо
в прежней немой печали.
А в комнате мебель,
с которой сто лет знаком,
встречает внимательней
маски на карнавале...
Узнать бы на небе,
стуча в закат кулаком,
какие каратели
череп мой основали?

Я леплю слона из пластилина.
Пять коробок, десять, пятьдесят...
Вдоль боков цветного исполина
уши многоцветные висят.

Всю копилку я опорожнила,
магазинных дам лишила сна.
Мне сестра ссудила сотню мило:
хватит ли на хвостик для слона?

Брат сказал: смешай-ка полной мерой
все цвета, сильнее перемни -
вот и выйдет самый верный серый,
он слонам приличен искони!

Не пойму, причём тут эти кони,
из коней какой-то серый цвет?
Брат сказал - как кто-то посторонний,
у меня такого в мыслях - нет!

Я леплю - брусок цветной к брусочку.
Мне про цвет подсказка не нужна!
Пусть я вижу это в одиночку,
вылеплю цветастого слона!

Пусть мой слон нелепым чудом будет,
но с другой чудесной стороны -
может быть, тогда заметят люди,
что совсем не серые слоны?

Говорят, что Бэнкси любит слонов.
Поясняя, кто мы и где мы,
он на выставках красить слона готов,
обозначив его проблемы.

Удивляются леди: перформанс - класс!
Джентльмены блестят лорнетом...
Уважаемый Бэнкси! Меня покрась!
Я ведь тоже нуждаюсь в этом!

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-46561

Когда раздробится
пасьянс политических карт,
и лоскуты стран
разлетятся по белому свету,
границы амбиций
цепочками скатятся в Лету,
и в пляс у костра
перекатятся узники парт,

тогда из-за края
эпически плоской Земли,
с гранёных полей
черепашьего панциря эры,
к нам слон пришагает,
а цвет его будет не серый,
но снега белей,
как лучами снега ни бели.

На коже гиганта,
что быстрые краски на холст,
палитрой цветной
опочиют судеб отголоски:
злодейства, таланта,
и гениев ярких полоски,
пятно за пятном,
ибо мир наш не плоск и непрост.

И слон удалится,
чтоб там, на другой стороне,
о круглой Земле
насказать небылиц черепахе.
Она удивится,
и долгие охи да ахи
в сейсмической мгле
понесутся к потомкам вовне.

Отошла пора всещедрых Спасов,
Сентября рождественская стать.
Едем на каурых да саврасых
На большую площадь торговать.
Накатило всякого народа,
Яркие поставили шатры.
Яблоков, лесных орехов, мёда,
Яхонтами ягодной поры
Рдеющих варений да наливок -
Море мореванное вокруг!
А от судаков, сомов, налимов -
Разбирает маленьких испуг!
Кличет, зазывает всяк купец!
А стемнеет - торжищу конец...

Ярмарка сродни музею,
На поглядки не скупа.
Похожу да поглазею
Не затем, чтоб покупать.
Вон - пучок подарков видных
Над бурлящим гулом толп:
Там в потёртых джинсах дылда
В пятый раз штурмует столб.
Тут карманника торговец
Обезьяной обругал.
Две минуты - вяжут, ловят,
Мнут примочку на фингал.
Очень ярмарка коварна!
По дешёвке по пути
Тётка тыкву сторговала,
Да не может унести.
Словно маленький пескарик
Посреди голодных щук
С кошельком стоит очкарик.
"Покупай скорее, друг!"
Постою да двинусь дальше,
Поглазеть на многих рад.
Я ведь тоже в этой давке
Для кого-то - экспонат.

Ядрёные осенние товары
Разложены по праздничным лоткам.
Монеток звон заслышав тут и там,
Алкающие старой стеклотары
Рассчитывают выклянчить деньгу.
Крадёт банкноту ветер на бегу,
А алконавт опять без гонорара...

Как будто совсем не имея предела,
На площади шумной - такие дела, -
Весёлая ярмарка ярко кипела,
Немолчными криками бойко звала.
Купцы предлагали цветастые шали,
Упругие бублики, пряников воз,
И счастье прохожим легко обещали
Старик с обезьянкой над ящиком грёз.
Кружились в дурманящей ум карусели
Ряды и палатки, шатры и лотки.
Шары над рядами дразняще летели,
Упущены с плачем из детской руки.
А я пробирался сквозь праздные толпы,
И ярмарку слышать мне было невмочь.
Остался единственный помысел только
Что ты умираешь - а чем мне помочь?
Повсюду порука была круговая,
Похоже, до самого края Земли
Сердитые люди в рядах торговались,
Весёлые люди с покупками шли.
Один я скитался печально и сиро,
Не в силах больную печаль укротить:
На чёртовой ярмарке нет эликсира,
Который способен тебя возвратить.

"Выплюну кости для гроба, а мясо съем!" -
Думает о красавице Казанова.
Ты мне нужна не на пробу, а насовсем.
Впрочем, такое в подлунном мире не ново.

Чудо свершилось, и след от ребра болит.
Я моногамен трезвенно и упрямо.
Только не надо придумывать про Лилит,
Чтоб оправдать развратность сынов Адама.

Священнодействие августа:
Жарить с картошкой грибы.
Жирно-сметанные нагусти
Слизывать с жадной губы.

Блюдо с лучком и морковкою,
Маслицем, солью - чуть-чуть,
Пробовать ложкою ловкою
Так, что нельзя отдохнуть.

Шляпки от маленьких беленьких,
Жёлтых картошек пласты,
Пуговки рыжиков меленьких
Светятся из темноты.

В тёмных тонах - подосиновик,
Веер лисичек кудряв.
Блюдо, к столу подносимое,
Веет шептанием трав,

Мхов кропотливой опекою,
Пряностью прелой листвы.
Чудо с запёкшейся пенкою
Разве не кушали вы?

Из-под изысков зажаренных -
Повар, искусством гордись! -
Сковорода обнажается -
Чёрный Малевича диск.

От парадиза шаг до передоза.
У наркомана вовсе нет судьбы.
Одна саднит реальности заноза:
Пойти зимой с лукошком по грибы.

Стоят повсюду снеговые горы,
Да волчьи очи в сумерках горят.
О где вы, золотые мухоморы?
Где голубых поганок стройный ряд?

На лбу лютуют синяки да шишки,
Один носок на зябнущей ноге...
Весь год - пора грибная у парнишки,
Зовёт на подвиг галлюциноген.

Его уход печальный - кто заметит -
Из света дня в полуночную тьму?
Один он в темноте, один на свете,
И будто бы не нужен никому.

Спасать людей участливо готовый,
Расчистив шапкой снеговой занос,
С ноги заводит "Яву" участковый,
Чтоб парень ненароком не замёрз.

Чем собирать в лесу гербарии,
Пойдём сегодня по грибы,
Как делают простые парии
На дне незначимой судьбы.
Вольготно им иметь сноровочку
Ходить по ельникам тишком,
Чтобы собрать на поллитровочку
Сырых лисичек мятый ком.
Нам о деньгах смешно загадывать,
У нас их не было и нет.
На дно корзиночки раскладывать
Мы будем Вечности портрет.
Вихрастый, с ушками-волнушками,
С маслятным взглядом карих глаз,
В которых чуждыми, ненужными
Глядятся беды прошлых нас.
С боровичком-курносым носиком
Близ подосиновичных губ.
Такой портрет холодной осенью
Озябшим людям всюду люб.
Смотри, в грибах какая силища -
Уже лукошко через край!
Мы сложим Вечность по осинничкам,
Как не сумел когда-то Кай.

Бабье лето - словно бы расплав
Застывает стонущим кристаллом,
Отразился мир в щемяще малом,
Паутинок нити распластав.

Словно солнце плачущей весны
Повернула камера обскура:
Так же стылым ветром сводит скулы,
Так же тени в небо влюблены,

Но вблизи - не майская жара,
Не садов цветение хмельное:
Бабье лето далеко от зноя,
Бывшего незыблемым вчера.

Там, за горизонтом, снег зимы,
Скачущие всадники метели,
И хмельная хвоя свежей ели,
Что с мороза в дом приносим мы.

Вроде бы к предзимью на путях
Вдосталь для души тепла и света,
Но снежинкой прожитого лета
Бронзовеет зябнущий сентябрь.

Кажется, Полетика сказал: В России от дурных мер, принимаемых правительством, есть спасение: дурное исполнение.
Петр Андреевич Вяземский

Во Франции нужно мужество, чтобы бороться, в России нужно мужество, чтобы жить.
Замечание одного французского путешественника ХХ века.

За каждою склянкою - лик знакомый,
С уродом в уродстве спорит урод.
Россия - кунсткамера беззаконий,
Немыслимо живших наоборот.

На кухнях едва ли о том раздастся
Скупой анекдот: "Ха-ха!" да "Хи-хи!"
Из цикла "чявой-то про Государство"*:
Низы не хотят, но могут верхи!

Вверху - кукловоды для кукол вуду,
Подобных не видывал Голливуд!
Законы, щемящие жизнь повсюду,
Едва ли читают те, что живут.

Хитро умножая число лишений,
В решающих сферах за клоном клон
Дробинками частных шальных решений
Прицельно палят в "основной закон".

А нам говорят, что считал Конфуций
(Не в самом начале, на склоне лет):
Прорехи из попранных Конституций -
В утробе тоннеля влекущий свет.

Как будто не Сталин - иные правят,
Но свет от законов так же сталист,
И новые склянки на полку ставят
С уродской ухмылкой адских столиц.

Мы против! - у урны честны и прямы,
Но точно за это - кума и кум!
И только у края расстрельной ямы
Трезвеет народный российский ум.

__________________________
*цитата из рассказов про "чудиков" Василия Шукшина

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-46033

В сентябре природа яркие билеты
Не за деньги - всюду даром раздаёт,
Чтобы люди посетили бабье лето,
Солнца лета недалёкий недолёт.

Поутру ещё не звонкие морозцы
Ярко-лиственные лужи серебрят,
А потом жемчужно-аспидные росы
Украшают сканью ризы сентября.

Не царит он над лесами и не правит -
Прикорнул на троне, тих и невысок.
Охладевшие лучи снежинки плавят,
Скупо брошенные небом на висок.

Он хранит каноны царственных традиций,
Красотой самодержавною томим,
А когда к полудню месяц пробудится,
Всех порадует цветастый яркий мим.

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-46033

Холодные на солнце нынче бабы -
Всё бабье лето - морось да мороз.
Была теплее сердцем даже Габи,
Влюбившись в герра Бользена всерьёз.

Она не знала то, что Бользен - Штрилиц,
Что Юстасом строчит шифровки в Центр,
И бабье лето в бабельсбергском стиле
Промчалось вдалеке от страстных сцен.

Остался Штрилиц твёрд, душой не плавясь,
Ходил в пальто и не рубил с плеча,
Лишь пуля, что внезапно принял Клаус,
Была как солнце лета горяча.

На конкурс http://litset.ru/publ/15-2-0-45878

То солнышком сожжённая,
То вымокшая в осень,
Без синей сливы жёлтая
Никак не плодоносит.

То утро в белом инее,
То ночь дождём грозится.
Без жёлтой сливы синяя
Скудна и неказиста.

Не так ли люди добрые
Бегут судьбы изгоя,
Не так ли людям дорого
Участие людское.

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-45878

Подобен сливе запотевшей
Остывшей осени бокал.
Сентябрь сизые бока
Листвой опавшей запотешил.
Повсюду яркий карнавал,
Засилье масок паутинных.
Ночной мороз в размокших глинах
Хрустальный сон наколдовал.
Довлеет бледно-сизый цвет
Осенне-зябкого тумана.
Туман в диковинные страны
Размытый устремляет след
По колеям дорожных складок,
По хрусталям застывших вод,
И цвета сливы небосвод
Слегка горчит, но больше сладок,

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-45878

По осени рассветы молчаливы,
Все голоса сентябрь унёс на юг.
В саду холодном свяли листья сливы,
Остался нам один печной уют,
Остались только отсветы отрады -
Смотреть, берестяной плетя букет,
Как огненные пляшут саламандры,
Отбрасывая тени на буфет,
Следить в окно сквозящие по кронам
Лучи лениво движимого дня,
Края которых ловит неуклонно
Широкая заката западня.
Не ждать зимы, не вспоминать о санках,
Поставленных в заснеженную клеть,
Шагая вдаль притихшими лесами,
О летней кутерьме не сожалеть.
Сквозь стёклышко заглядывать всё реже
Туда, где в дымке - детства острова,
И сливовое свежее варенье
С высокой полки редко доставать.

Когда из солнца оригами
Гвоздит росинками болото,
В тени раскинуты стихами
Тенёта.

Таинственный пронзая сумрак
В среде словарного компота,
Воображение рисует
Тенёта.

Скользнёт больная дрожь по коже,
Почудится вполоборота -
Ещё не тиражи, но всё же -
Тенёта.

Поэт бездумно привыкает
Вплетать то те, то эти ноты,
Бросая в мир дырявой тканью
Тенёта.

Ползут в словесные конструкты
Полуприличные остроты,
Чтобы умы ловили круто
Тенёта.

Слова - морских канатов хлеще,
Скрутить способны бегемота,
Но пусто на ветру трепещут
Тенёта.

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-45730

__________________________"А в Питере - пить!"
__________________________группа "Ленинград"

Я гид-стажёр, пока боюсь туристов,
Хотя красноречив, как Ив Кусто.
С утра подзарядившись у бариста,
А то и в баре тяпнув граммов сто,
На серый холст курортного сераля
Словесных красок нанося мазки,
Я памятником истины втираю
О видах и о таинствах морских.
Частенько стылым ветром сводит скулы,
Порой от чаек получаю в глаз...
О чудо! Эта дева отвернулась!
Ей стал неинтересен мой рассказ?
А вдруг моя словесная палитра
Скульптур недвижных трогает сердца?
Но нет. А просто принял я - поллитра,
Переборщив у стойки слегонца...
Напиться - вам не то, что обкуриться!
Эксперимент мой удался вполне!
Теперь я смел! Я не боюсь туристов!
Я точно знаю - истина в вине!



Вложенное письмо
Письмо с юга

Пишу с югов, вложил в письмишко фоточку.
На ней текущий отражён момент.
Начнёшь читать - прикрой плотнее форточку,
Чтобы не сдуло фотодокумент.
Я здесь сапсэм адын, как видишь, милая,
Тебе храню я верность до конца.
Здесь отдыхает Галатея стылая
И бродит по причалу Тень Отца.
Не беспокойся, коль дошло от Лешего,
Что в наш литературный пансион
Из Литсети толпой нахлынул бешеной
Неистовых вакханок пантеон.
Я к санаторным не стремлюсь развратницам,
Мне их шальные ласки не резон
Ловить душой, и потому по пятницам
Я одинок, как древний Робинзон.
Тружусь весь день. Далёк от праздной неги я,
Совсем чуть-чуть хлебнув аперитив,
Я с Галатеей обсуждаю Гегеля
И Канта-старика императив.
Пощусь. Брожу в глубоких думах берегом.
Качаю силы из из турецких бань.
Вернусь - отфеербашу всех соперников,
И станем шопенгаурить шампань!

На конкурс по картинке http://litset.ru/publ/15-1-0-45730

- Я, Зин, не тронут Галатеею,
И не смотрю на Афродит!
Ценю я марксову материю,
Что супротив меня сидит!
Ну что ты, Зин? А помнишь, Зин,
Тот антикварный магазин?
Из всех я выбрал образин
Твой образ, Зин!

- Эх, Вань, слова твои - окалина,
Твоя мечта - пивной ларёк!
Ведь ты совсем-совсем не каменный,
Да и от бронзы так далёк!
Послушай, Вань! Вот скульптор Клодт -
Тот суперменов выдаёт!
Не то, что твой пивной живот!
Ты понял? Вот!

- Ну что ты, Зин! Исправлюсь, веришь мне?
Во мне бурлит, как магма, страсть!
Полгода мы вязали веники,
Чтоб на юга с тобой попасть!
А ты вот нос воротишь, Зин!
Не вижу для того причин!
Я ж самый верный из мужчин!
Давай чин-чин!

- Послушай, Вань, какие веники!
Ведь у тебя зарплата - МРОТ!
Пора купить мне наколенники,
Чтобы не лапал местный сброд!
Ты снова с пивом - на диван,
А тут - как тут ко мне - Хуан!
И, представляешь, тоже пьян,
Дурной болван!

- Ну, Зин! Держись, шпана курортная!
Вблизи меня Хуаны - вздор!
Меня бодрит зарплата МРОТная,
Я стал силён, как Командор!
Сейчас хлебну ещё пивка,
И станет как кремень рука!
Дай срок, поправлюсь я слегка.
Пока-пока!

Купил милёнок Вася
Билеты в бизнес-классе.
И серебристый лайнер
На юг нас с ним отправил.

Василий на скамейке -
Что муэдзины в Мекке,
Лишь вышел с остановки,
Трендит без остановки:

- Гляди, какое диво! -
Не Жмеринка, Мальдивы!
А мне какое дело?
Я вся окаменела!

Домой вертаться надо:
Не политы томаты,
Несутся перепёлки
И ждёт морковь прополки.

Пускай мой муж ретиво
Дивится на Мальдивы,
Сижу я бронзы строже,
Мне Жмеринка дороже!

Город, проросший до неба домами,
Весь напоённый пустою заботой,
Сердце не радует полутонами,
Даже отдельною чистою нотой.

Вывески - словно в душе опечатки,
Полубританская полубредовость.
Курит старуха на детской площадке.
Видно, что старость старухе не в новость.

Люди не слышат её, а иные,
Мимоходящим блужданием живы,
Ловят в наушниках звёзд позывные,
Что вызывают простые позывы.

Правит зрачками житейская копоть,
Правит делами житейская скука.
Хочется небо согнуть и прихлопнуть,
Словно мертвящий экран ноутбука.

Есть присловье в русском мире,
Словно "дважды два четыре"
Должен с детства помнить всяк:
Я - начальник, ты - дурак!

В школе в крик орёт директор,
Бьёт по шапке многих ректор?
Знай, что люди - просто шлак!
Я - начальник, ты - дурак!

Власть вступает в мозг неспешно,
Но пленяет мозг кромешно,
Словно опиумный мак:
Я - начальник, ты - дурак!

Депутат всегда на пике,
Коротышка - а великий!
Македонский, не босяк!
Я - начальник, ты - дурак!

Выбирая депутата,
Жучит счётная палата.
Масса вбросов - це ж пустяк!
Он - начальник, ты - дурак!

Фирма веников не вяжет,
Лишь ворота дёгтем мажет.
Допустила фирма брак?
Я - начальник, ты - дурак!

На проспекте танки встали,
Гарь и копоть на металле.
Кто "герой" шальных атак?
Я - начальник, ты - дурак!

Потасовки людям любы,
Бьёт начальник прямо в зубы!
В суд потащат? Как не так!
Я - начальник, ты - дурак!

Век за веком по России
Сей закон лишает силы,
Мрёт повсюду тот же мрак:
Я - начальник, ты - дурак.

Я дождь люблю - он давний мой попутчик,
Куда бы, где бы, с кем бы я ни шёл.
Проспект вечерний пузырями вспучен,
Близ фонарей - дождинок ореол.

Иду один, и без зонта, представьте,
Я сам сроднился искренне с дождём.
А дома - что ж? Сушить у печки платье,
Смотреть в оконный узенький проём.

Спешит плащом укутанный прохожий,
Ему дождливый неприятен срок.
А я дождинки ощущаю кожей -
Повсюду я с дождём не одинок.

Он дарит миру сто рукопожатий,
Он поцелуев рассыпает дрожь,
И ты всё это примешь без проклятий,
Когда один ты под дождём идёшь.

В наших пределах не так, как в Европе -
Внутрь открывается всякая дверь.
Помнят они о Вселенском потопе,
Нам о снегах эта память - поверь!

Кружит над миром погод оригами.
Снега навалит - и ""Гитлер капут!" -
Если Европу завалит снегами,
Двери болезные не отопрут!

Мы же - сугробом припёртые сени
Быстро расчистим от снежной крупы,
И в полушубках пойдём в наступление -
Им разгребать водянистую пыль.

К воздуху - лысины, патлы и пейсы,
В помощь лопате - японская мать.
Помните только одно европейцы:
Русским под силу вас всех раскопать!

На Жёлтой реке желтолицых людей миллионы,
Вода в беспокойном потоке мутна и желта,
А ночью Луна через тучи стучит воспалённо,
Как будто цыплёнок, явившийся в свет из желтка.

Я так же стучал бы: "Впустите обратно в Россию!" -
Заклятие это в среде эмигрантов старо.
Но жёлтые руки теряют последние силы -
Не то что винтовку, не в силах сдержать и перо.

Я старый поэт, мне до неба осталось немного,
И жёлтые буквы дождями стекают в строке,
Чтоб кануть безвестно вдали от родного порога -
Близ хижины бедной на жёлтой реке Хуанхэ.

Я - сумасшедший художник Ван Гог,
Вот - многоцветной палитры итог:
Звёзды размерами с чайный набор,
Жёлтых подсолнухов вянущий хор,
Поле с воронами, стул, башмаки,
Жёлтых картофелин в смак едоки,
Жёлтый закат над пурпурной травой,
Ночью желтеющий дом угловой.
Череп-курильщик с натруженным лбом.
Сам я желтею в дымке голубом.
Если бы краска была бы одна,
Жёлтою краской была бы она,
И рисовал бы одно я и то ж:
Радостный праздничный солнечный дождь.
Жаль, чтобы вызвать душевный уют -
Краски единственной не выдают...

На конкурс "Жёлтые дожди" http://litset.ru/publ/15-1-0-45571

На жёстких листьях проступили вены,
Сквозь жёлтый абрис светится душа.
Ладони листьев ловят капли неба,
Срываясь вниз, за ними вниз спеша.

Так человек, от времени зависим,
С реальностью земной теряя связь,
В случайных снах, в старинных связках писем
Остатки жизни ловит, торопясь.

Светлы листы, немного их осталось
На обострённых кончиках ветвей.
Осенний день напоминает старость,
Но с листопадом лес ещё светлей.

Земные обнажились параллели,
Открылась детских прописей тетрадь.
Пройдём по светом устланным аллеям,
Былую жизнь спеша перелистать.

Теперь душа отчаянно готова,
За светлый дар приемля каждый миг,
Хотя б одно единственное слово
Вписать прилежно в жизни черновик.

Не всем на свете сладок мёд.
Когда сосед ваш - шизофреник,
И пчёлок злых пускает в лёт
Тишком не только ради денег,
Вы понимаете меня!

Что на распутье древний витязь,
Такую "пасеку" кляня,
Законом вы не оградитесь!

Закона нет, но есть "проект",
Давно замшелый с "девяностых",
На подлеца управы нет,
Коль совесть вышла "не по ГОСТу".
Не снять следы пчелиных ран
У эскулапов беззаботных,
И скажет полицейский вам:
"Таких домашних нет животных!"

Иной решает: "Отравлю!
Спасусь хотя бы на полгода!"

К чему пчелиную семью
мешать с семьёю "пчеловода"?
Дурную блажь, ядрёна вошь,
Творят - духовные кастраты
Из нас, людей.
А пчёлы - что ж?
Они ни в чём не виноваты!

Они от дыма дымаря
Летят, что злобные горгульи,
Укусы путникам "даря".

Большие, маленькие ульи
В садах и огородах сёл
Держите, джентльмены, леди,
Но не натравливайте пчёл
Заместо мопса на соседей.

Ненастно за окном, но вечная природа
Нетронутой хранит свою святую суть.
Отобразился мир в тягучей капле мёда,
И солнце было в нём, и горечи чуть-чуть.

Давно истёрлось в пыль крыло пчелы рабочей,
Что вкус тот донесла с полей до наших губ,
Прохладней стали дни и сумрачнее ночи,
И в улье под дождём притих пчелиный клуб.

Так сердце устаёт от летнего полёта,
Приземлено дождём и медленней стучит,
Но в малой капле дум сердечная работа
То сладостью поит, то горечью горчит.

Храним скрижалью сот круговорот природы,
За слякотью зимы весенний дождь польёт,
И новая пчела, не помня непогоды,
Премудро повторит тягучий терпкий мёд.

На конкурс http://litset.ru/publ/15-1-0-45078

Вчера соображали на троих,
Традицию блю-ли: ходили в баню.
Немного рассуждали про слоних.
В итоге получается забавно:

Проснулся утром - и себе не рад!
Какой-то рой шмелиных наваждений!
Не Павлика услали в Ленинград,
Услался почему-то я, Евгений...

Такая ироничная судьба!
В башке звенит - как будто дали битой...
Хотели Мишка с Сашей брить себя,
Но почему-то я один побритый...

Явилась тётка, злая, как пила!
Из чайника слегка облила сзади.
Когда штаны мои она нашла,
Представилась тогда: шмелиха Надя.

Из-за чего случился перелёт?
Я к зеркалу пробрался... мама мия!
А под крылом тихонечко поёт
Зелёное... похожее на змия...