Первый снег приносит свет.
В этом радости секрет.
В этом счастье и награда,
И Всевышнего ответ.
Снег идёт по ноябрям,
Холод сыплет по дворам;
Он не знает, что растает,
Прилетая в гости к нам.
Зачарованно вода
В снеге светится всегда –
В Небо посланная треба,
Отражённая сюда.
Это душам нашим дар,
Отсвет Высших тайных чар,
Одаренье-осветленье,
Снегом ставший белый пар.
Мелкий снег идёт, идёт,
Сыплет в поле, в огород,
Он, наверное, не в курсе,
Что его разведку ждёт
Декабря могучих вьюг
Антилето-антиюг,
Не для всех желанный зимний
Всероссийский наш досуг.
В феврале он будет сер,
Будет глух, как старовер,
Ограждающий природу
От весенних полумер.
Лишь пороши новь – мастак
Гнать ноябрьский кислый мрак.
Вот и белит снег былое:
Было эдак, будет так.

Слышу – тонкие хвойные песни
Растеклись в небесах высоко.
Тихо так, что чуть веточка треснет –
Звук летит далеко-далеко.
Воздух чудо! – медовым настоем,
Эликсиром вливается в грудь.
Сразу сил прибавляется втрое,
Сразу чувствуешь радости суть.
Ветерок и прыгучие блики,
Забавляясь, дрожат на лице...
Дятла дроби дремучи и дики…
Я как в храме, в сосновом дворце…
---------------------
В бликах прячутся снайпера линзы.
Подползаю; готов для броска
По обломкам и стреляным гильзам
На разбитом краю городка.
Окаянные «птички» повсюду,
Ни на миг не стихает их зум.
Тучи сбились в лохматую груду,
Гром арты забивает грозу.
Как зародыш, скрутился и замер,
Жив-живёхонек, хоть и война,
День, который не видишь глазами,
День, в котором – Победа, весна!

Мало места небесам –
Синий свет поля с лугами
Летним цветом забросал –
Васильковыми глазами.
Прямо сверху, напрямки,
Будто впрямь на небе создан,
В жито, в пойму у реки
Прилетел голубозвёздный
Васильковый цветопад,
Врос лазоревою крошкой
В лето, в травы, свету рад,
Колее – и той немножко.
И на пару с красотой
Счастье шагом легконогим
Пробежало по простой
Чуть накатанной дороге…

Опять расправил плечи ветер
И рвёт, и треплет зелень древ.
Июль как будто ожил, светел,
Вчерашний жар преодолев.
Дождя не ливневого плески
В ладони ветра отдают
Свои изменчивые фрески,
Прохладный, странный свой уют.
Ветвей танцующие волны
Катятся в августовский сон,
Что разрешением исполнен,
Исходом дней заворожён.
А ветер… Это только ветер.
Движенье воздуха Земли.
В нём разум временно в запрете,
А чувства силу обрели…

Перелески, край дороги,
Рыжих сосен косина.
Усталь гудом влита в ноги,
Но терпеть обречена.
Что-то в сердце оборвалось
И осталось там, в пыли.
С прошлым слипшуюся жалость
Солнце с ветром размели.
С каждым шагом легче мысли
И яснее голова;
Тучки редкие повисли,
В небе видные едва.
Во-он за этим поворотом
И ещё потом двумя
Сосны с явной неохотой,
Уступая, прошумят,
А от самой, от дороги
Серебристый хлынет свет –
В камышовый сход пологий
Круг озёрный приодет.
Вдруг покажется домишко
За забором, между слив,
Неприметный, но не слишком,
Сельским обликом красив.
Мне – туда, там тихо, славно,
Буду слушать каждый звук:
Леса хвойный шум державный,
Сучьев старых в крышу стук,
Буду слушать с упоеньем
Треск горящих в печке дров
И не помнить с наслажденьем
Чересчур глубоких снов…

Дышит море тьмою звёздной,
Антрацитово мерцая.
Бриз куда-то вдаль отозван,
Добежал до неба края.
Городок в подмышке скальной
Замер чайкой до рассвета;
И ему в прибрежной спальне
Так отрадно ночью летом.
Только штилями да негой
Море балует нечасто –
Штормы, ветры камню-брегу
Чаще дарят злые яства,
Треплют древнее местечко,
Строят козни рыболову,
Испытуют человечка
Век за веком, снова, снова…

Пришла осенняя пора,
Что долго летом прикрывалась,
Кленовый огненный парад
Означил золотом усталость,
Засобирались журавли
От непогод в края чужие,
Печально песню завели:
«Вернёмся, если будем живы…»
И наступила череда
Хрустальных дней погожих, тихих,
Подкрались к утрам холода
Без непогоды, без шумихи.
Вдруг расхотелось горевать
О том, что было лишь мечтою,
Как будто осени печать
Велела памяти молчать,
Тоску и боль уняв собою…

Под абажурной бахромой,
В объятьях вязкой тишины
В коктейле с теменью ночной
Тебе все шорохи слышны.
Ты так присутствуешь везде,
Что здесь тебя, как будто нет.
И ты повсюду, ты – нигде –
Одетый в эхо бледный свет.
Твоя мятежная душа,
Летит, летит на крыльях снов,
Полями звёздными дыша,
Без отягчения, без слов.
И то, что ведомо лишь ей,
Как песня царствует в тебе,
Живёт, как свет среди теней,
Как откровение в мольбе.

В осеннюю пору приходит покой
Не только в природе, но в жизни самой;
Нет майского вдоха с его новизной,
Есть выдох, протяжный и светлый.
Отрадный вначале, постылый в конце,
С собой он приводит усталость в лице,
Престранное чувство, что, словно в прицел,
Ты смотришь в последние метры.
Ты принял, что ранее не принимал,
Гоняться за призраком больше не стал
И отдал со смехом, что не отдавал,
Приветствуя освобожденье.
Всё стало неважным, что было в цене,
Смешным – что ввергало в злословие, гнев.
И памяти раны уже не в огне,
А в тёплом и тихом свеченье.
Беременен всякий сентябрь октябрём,
Октябрь на дворе – и ноябрь уже в нём;
Идут друг за другом, за гаснущим днём
В объятья манящего снега.
Всё сущее в этой бредёт череде,
Незримо, неявно, как будто нигде,
Взывая к далёкой бесстрастной звезде,
К покровам её оберега.
Кто ведает, где прерывается круг?
Где старость, как тяжкий, нелепый недуг,
Не сном января отягчится не вдруг,
Не мартовским птичьим трезвоном,
А в то неизведанное побежит,
Которое телу не жить разрешит,
Храня нерушимую тайну души,
По высшим небесным законам.

В таёжном зеркале озёрном
Уснул погожий летний день.
Повис кедровый дух соборный
На тыщах вёрст меж деревень.
Отары бело-кучевые
До горизонта разбрелись,
В леса бескрайние земные
Глядит лазоревая высь.
В медвяном, древнем и дремучем
Настое нежится Сибирь –
Точь-в-точь, закинув шлем за кручи,
Могучий дремлет богатырь.
И Обь, и Лена с Енисеем,
Как это озеро, хранят
Покой тайги – в ней Богом сеян
Его рукой веков обряд.

Чуть только август минул –
Спешит сентябрь уже,
Ласкает, вроде, спину,
Но зябко на душе.
И он, погостевавший,
Торопится скорей
К осенним братьям старшим
И сумрачной поре.
А те всегда скучают
Поникшей красотой,
Конец предзимний чают,
Бредущий чередой
Суровым шагом года
Из времени глубин,
Не ведая ухода
От смерти и родин.

Над бурьяном – длинный мост,
Над сухой рекой-канавой,
Будто встал во весь свой рост,
Мрачный, страшный и дырявый.
По раскрошенной спине
Не летят автомобили,
И по всей его длине
Умер звук в дорожной пыли.
Нет перил и там, и тут,
Нет проходу пешеходу,
Только в трещинах растут,
Сорняки, кусты-уроды.
Странен, дик скелет пути,
В бок воткнувшись косогора;
Бродит эхо, бередит
Призрак бывших вод просторов.
А туман, что мутен, густ,
Или морок снегопада
Вдруг доносят мерзкий хруст,
Хрип крадущегося гада,
И покажется дракон,
Что сквозь варево сырое
Вновь ползёт, сгрызая склон,
Злою сказкой древней скроен.
И послышатся глотки
Осушаемого русла,
Лап чудовищных гребки
В глине, лёгшей донным суслом,
И почудится извив
Бронированной хребтины…
Но – вдруг ветер, страхи смыв,
Обнажит опять руины;
Сгинет ящеровый след
Вновь до страшного тумана,
Что напустит зримых бед
В явь тоскливого обмана…

Предел – калитка в чистом поле –
Глумлив, загадочен, смешон;
Узда гуляющим на воле,
Бюрократический закон.
Предел – опора для пытливых,
Для анархистов – беспредел,
Земле – приливы и отливы,
Фантом для тех, кто дерзок, смел.
Предел для тех, кто Бога молит
О всём, что важно – пустячок;
Ответ болеющим – что в боли
Бывает сам её исток.
Предел – насмешка тем, кто вечность
В продленье жизни усмотрел;
Осанна тем, кто бесконечность
Пределом мерить не посмел.

Темень в безлунье купала
Звёздную шаль в реке.
В ночь на Ивана Купала
Тихо, рука к руке,
К берегу вышли подружки
И занялись костром.
Вспыхнули сено и стружки,
Пламя пошло жгутом,
Взмыли трескучие звёзды
К сёстрам, в неба сосуд…
Праздник, что сваргою создан,
Даждь-бог с Ярилой ждут.
Смех и костёр, и горелки,
И над огнём прыжки,
Брызги, веселье, где мелко,
В водах парной реки.
В самую тёмную пору
Папоротник секрет
Дарит не всякому взору –
Цвета бегущий свет.
Кто его въяве увидит,
Тот, ухватив, поймёт
Тайны волховных наитий,
Нетопыря полёт,
Травный вздыхающий шёпот,
Руны луны с небес;
Видя звериные тропы,
Знать будет дикий лес.
Игры, веночки, кострище –
Гульбище до утра…
В лете славянское ищет
Солнцестоянья пора…

Там волей дикой дышит
Великий океан,
Там ветер лиха лише –
То штиль, то ураган.
И сопки вязью снежной
Опутаны стоят,
Их в древнем безмятежье
Остановился взгляд.

Неведомая сила
Далёкий русский край
Природой одарила
И нравом – не зевай!
Границ курильских вежи
Вошли в морской дозор,
Чтоб вражьи рвать мережи,
Чтоб остерёгся вор.

Там к океана холе,
К Ниакиной губе
Шла берингова воля
В елагинской судьбе.
И град Петра и Павла,
Вначале лишь острог,
Расти стал величаво –
Ему велел так Бог.

И Сопка Ключевская –
Навеки исполать! –
В погожий день сияя,
В Японии видать,
И царственно, и снежно
Россию обрела
И русские надежды,
И русские дела!

Заколдованные стражи
По-над зимником стоят,
Что затих, морозом ряжен,
Снами белыми объят.
Только-только веки смежишь –
Колокольцев слышен плач,
Ели промельком, как вежи,
Храп коней, летящих вскачь.
И нутром почуешь, кожей
Разудалый санный бег,
Волю, что ни с чем не схожа,
Что так русский человек
Сердцем чает, веря свято
В счастье, в сказку, чудеса,
Зная – он душой не спрятан,
А распахнут в небеса…

Когда Она поёт, планеты
Ей древним вторят естеством.
Она царит и дышит в нём,
В Ней Бог, пространство, лёд с огнём,
Когда Она поёт об этом.
Когда Она поёт, поэты
В оцепенении молчат.
Их мысли, рифмы, строфы – чад
Пред Ней, Волшебницей Начал,
В ней всё – и тайны, и ответы.
Когда Она поёт, то грозно
И океан, и камень гор,
И неба ветреный простор
Звучат в едином хоре втор,
И Млечный Путь им внемлет звёздный.
Когда Она поёт…

Ты чудо, Енисей, в любую пору!
И снежный, и свинцово-штормовой,
Пугающий, ломающий приторы,
И тихий, словно вздох береговой!
Суров и справедлив ты, бог-воитель,
И требуешь того же от людей,
Достойным – ты отец и покровитель
С младых и до последних самых дней.
Кто хочет, тот по миру ищет блага,
Богатства, славы, сытости, утех,
Но если эта царственная влага
Приязнью наградит, ей-богу, грех
Впадать во все излишества Вселенной,
Пытаясь жить обманом вдалеке,
Когда и жизнь, и время откровенны,
И таинство открыто на реке.

Чугунно-вязаные сказки
И ласки вьюги ледяной,
И слепота от снежной краски,
Застывшей сном над чернотой,
Мосты, как перевязь каналов,
Летящий каменный ажур
Эссе, поэм и мадригалов
И прочих творчества фигур,
Непрекращаемость парада,
Пусть хмурых, зимних, но — дворцов
Санкт-Петербурга-Ленинграда –
Сонетов зодчества венцов,
Свинец волны студёной невской,
Адмиралтейской шпаги взмах,
Взлетевшей русской мыслью дерзкой
И болью в западных умах,
Гиперборейской стражи тени —
Божеств-атлантов дивный взвод…
Давно я сердцем вместе с теми,
Кто болен этим… Мне везёт…

Прошедший ливень мял сирень,
По кронам стонущим хлестал,
За тучей следуя, как тень,
Наотмашь сёк овражный тал.
На грудь опоенной земли
Свой ослепительный излом
Ветвистый молнии несли,
И оглушал восторгом гром.
Луг, ошалевший от воды,
Как зыбкий призрачный опал,
Во власти хлынувшей вражды
Полузатопленно мерцал.
В душе смятение росло,
Неясен был его исток…
Ушла гроза… За нею — зло,
Забрав с собою муть тревог…

Метен метелями каменный город,
Скована стылой неволей Нева.
День, словно обморок, умерший скоро,
Промельком завтра забрезжит едва.
Птица-пурга то порывно, то тихо
Рыхлым касанием крыльев несёт
Злобного неба ознобное лихо,
Душу пронзающий сумрачный лёд.
Редкий прохожий спешит, замерзая,
К двери парадного, к свету, домой.
Рыщет буран, как собака борзая,
Воет на ухо бедняге: «Ты мой»!
_______________________
«Боже! Какая погода взыгралась!
Небо сегодня враждебно вдвойне!
Но даже эта слепящая ярость
Не в состоянии сделать больней…»
Два лишь квартала, совсем недалече,
Мостик над белым каналом, другой;
Мраморный лоб, шея втянута в плечи…
Шаткий поребрик под стылой ногой…
Призрак падения неощутимый,
У бедолаги – ни воли, ни сил.
Что-то надвинулось неумолимо…
Ветер злорадно, разбойно завыл…
______________________
«Это фонарь? Или звёзды такие?..
Танец во сне, или, может, полёт?..
Вроде, неплохо здесь… Вьюга накинет
Что-нибудь на ноги, песню споёт…
Я полежу так… Не больно, не страшно…»
Мрак навалился и холод за ним.
Ночь постелила с уютом домашним
Княжье радушие питерских зим.
Быстро заносят лежащее тело
Вьюги жестокой косые мазки;
Жизни всё меньше под саваном белым,
Тени истаяли давней тоски…
«Здесь хорошо, неожиданно, странно…
Кажется, слышу любимую я…
Августа марево поутру рано…
Я так искал тебя, радость моя…»

На студёной речке, на сибирской
Лики пихт и елей смотрят в мели.
Спросишь, ели, это вы хотели,
Так вот спать со звёздами в колыске?

Видеть, как таймень за камнем дышит,
Как медведь гуляет берегами,
Как бурун кипит на водной яме,
Ворожить в округе – тише, тише?..

Только стражи круч суроволицы,
Терпят чужаков в таёжном крае –
Шум и суету. Они не знают,
Что тебе сказать, когда Денница*

Утром, на заре им дарит мира
Океан зелёный, беспредельный!
Мысль пуста, ушла в зенит бесцельно…
Елям славно в царствии надира**…

*Денница – древняя славянская богиня утренней зари.
**надир – точка, противоположная зениту, точка гравитации, под ногами. С арабского – напротив.

На мели я, на мели… на берегу…
Кит на суше – всё, не могу!
И в почти уже отъехавшем мозгу –
Неужели нынче не убегу?

Где же друг, большой-большой прибой?
Не торопишься, похоже, за мной?
Околеешь тут за здорово жи… Ой!
Это ты, небось, поморник дурной?

Ну-ка, быстренько слезай, крикун-клювач!
Со своими, там, поодаль поплачь.
Мелкий жулик-рыбоед, а не палач,
Не по весу ты сегодня горяч!

Вот волна моя приливная идёт!
Сколько я валяюсь? Не год,
Ну, поменьше, как огромный антрекот.
Так, глядишь, и хищник найдёт.

Слышу – ужас! где-то дальний-дальний лай,
Свист остола, вопли «ай-ай-ай!»,
Алеутам кит – ура! давай, давай!
На полгода животам ихним – рай.

Что ж ты медлишь, океанский господин!
На мели я здесь, как узник, один!
Высох ус из покривившихся пластин…
Умоляю, забери в праздник льдин!

У нас по ноябрям зима глядит
В унынье, в серость, как бы примеряясь,
Когда уже прийти, чтоб мрачный вид
Земля сменила, снежно одеваясь.

У нас по ноябрям душа молчит –
Свершилось всё, прошло, отговорило.
К ней тянутся неведомы лучи
И манят, мол, смотри, как тут постыло.

Должно быть, он для этого тосклив,
Ноябрь наш, угнетающий и чёрный,
Чтоб духа свет и жизни чернослив
Друг с другом расставались не минорно.

Поэтому и мысли ноябрей
Так странны, новы и философичны;
И путь истоптан старых новых дней…
И брезжит что-то в тускло-горемычном…

Мороз и снег – погост для ноября,
А марту растревоженному – лоно.
Земле зима – нам видимый обряд,
Но с тайною последнего перрона…

Под вечер ангел прятал крылья в рюкзаке
И делался, как будто, человеком.
Он шёл в метро. Кусал батон, держа в руке,
Хромал немного, пеший неумека.
И если вдруг на входе – «что там? покажи»,
Он отвечал, мол, вот, смотрите сами.
И пару раз на «что такое тут лежит?»
Привычно лгал: «Перо в подушку. Маме».
В вагоне не всегда спиною в угол стать,
Тем более присесть, ему давали.
Тут главное – терпеть и крепче зубы сжать,
Не шевелить затёкшими крылами.
Придя домой под крышу, студию почти,
Содрав рюкзак, одёжку, мчался в угол,
За занавеску в душ, под нос мычал мотив;
Текла вода по крыльям, сжатым туго.
**********************
Привычно сох он после, стоя у окна,
Любуясь звёздным чудом над промзоной.
Москва была почти оттуда не видна:
Ни храмов, ни кремлёвских крыш зелёных.
Но ангелу обзор был вовсе ни к чему.
Смотрел он не обычными глазами.
К примеру, глянет на людскую кутерьму,
Безумную, как в бешеной рекламе,
И видит, как идут, спешат и семенят
В себе зацикленные мыслесгустки,
Захочет – слышит врозь, захочет – всё подряд:
Забот, страстей, судеб круг зыбкий, тусклый…
А если, чуть сосредоточившись, вникать,
То изнутри того, на ком запнулся,
Все родичи тотчас встают, отец и мать;
И тут держи сигнал, не сбейся с курса.
*********************
А если… Впрочем, думанье людей – не то,
Чтоб интересно было, так, рутина…
С работой ангела не справится никто.
Здесь важно всё: приём, процесс, картина.
Срок мал: полсотни лет, ну, может, шестьдесят,
В заботе каждодневной – как секунда.
Сезонов шорох, дни, года бегут, летят;
А час приходит – расставанье трудно.
Он вспоминал, как мучился его собрат,
Столицы русской ангел предыдущий,
Как мрак не отпускал его небесный взгляд
Поры военной дымным адом сущим.
Как он берёг людей, хотевших целину,
Тайгу, моря и космос сделать домом,
Созвать на Землю праздник, радость и весну,
Чтоб всё вокруг цвело ковром зелёным.
Как тот, что был, так и теперешний всё знал,
Когда и кто придёт, с какой планидой,
Грядёт-спешит каких масштабов новизна,
Кому какой мандат на небе выдан.
*********************
В дела людские редко вмешивался он –
Инструкции архангелов превыше –
Хоть часто огорчён и, реже, удивлён
Бывал, скользя, как тень, по сонным крышам.
А как хотелось иногда прогнать болезнь,
Когда врачей попытки бесполезны!
Но здесь – табу! Горит проклятый знак «не лезь!»
Душа кровит, как от вонзённых лезвий!
И если все, как физик бы сказал о них,
Условия запрета соблюдались,
Уже стояла смерть над тем, кто замер тих,
Но и кого дела земные ждали,
Частицу Космоса он тайно помещал
В надорванную нить часов больного,
Чтоб до поры подальше был другой причал,
Пока не призовут его отсюда снова.
Он знал – смотрители иных времён и мест,
Предшественники так же поступали…
Быть может, то была проверка, некий тест
На разум, совесть, волю вне скрижалей?
В душе, конечно, ёрзало: «Нечестно так!»
Но и запреты были справедливы:
Допущенные свыше вольница, бардак
В разы Земле ухудшат перспективы.
*********************
Просохли крылья, нужно выгладить теперь
С утиным жиром пёрышки-лохмушки.
Услышишь, что здесь надобен елей – не верь!
Нет лучше жира уточки-подружки.
Приведши в надлежащий вид свои крыла,
Московский ангел вышел в дверь балкона.
Огромный белый взмах и ранней ночи тьма
Его вмиг растворила. Нет закона,
Чтоб по Москве крылатый кто-то не летал.
Но ангел знает – ПэВэО – не шутка!
Куда как безопасней кинуться в астрал,
Хоть это неприятно для желудка.
У ангелов – ни выходных, ни отпусков.
И нормы нет в рабочих сутках. Напрочь.
Он темень выбирал средь всех, что есть часов,
Откладывая дело только на ночь.
Зимою русскою он был отягощён,
Хоть ночь долга, но – холод, холод жуткий!
Полёт тяжёлый, грубый – лёд силён;
Что летом четверть дня, зимою – сутки.
И лето потому он больше уважал,
В июне даже, с ночкой мимолётной,
Когда летал он средь жилых бетонных скал,
Легко скользил, почти что беззаботно…
*********************
Недавно у него инспекция была.
Три ангела постарше появились,
Безмолвно сели вкруг у старого стола
И мыслями с Москвою «заземлились».
Потом, отметив грамотный, без лени, труд,
Отечески немного попеняли
Ему за то, что подменял собою суд,
Но так, без лишней скорби и печали.
Проверка быстро завершилась, если так
Назвать тройной визит сей можно было.
В портал уже шагнув, вскользь, будто бы пустяк,
Сказали: «Приготовься…» Вдруг завыла
Тоска в груди, как лютый кровожадный волк.
Он понял, службы срок окончен,
Бесстрастно наблюдать он здесь так и не смог,
В ответах будет он теперь уклончив.
Не кривизна души, которой нет, тому
Причиной не открытости явилась.
Он многое узнал про свет и тьму,
Про грозный норов света, мрака «милость».
Луч Бога в душах видел он и тёмный груз,
Которые боролись за главенство,
И в этом был источник самых разных чувств
С размахом от уродства к совершенству.
Он видел, помнил, знал, душою всей прирос
К потомственным и новым горожанам.
Их не забыть никак, хоть попроси наркоз.
Разлуки близость словно жалит жалом.
Но где-то же нужны его земные сны,
Его бесценный опыт боли, муки.
Там дольше, чем Земле, во мраке ждать весны,
Прикладывать там больше нужно руки.
А ангелы живут не два, не пять веков,
У них работы много во Вселенной.
Таинственный солдат служить добру готов
С готовностью и вечной, и мгновенной.

Сон – миг всего… И глаз луны –
В моей бессоннице-неволе.
Он диким светом белым болен,
Моря его в окно видны…

Луна мне друг. Хотя она
Таких друзей не замечает.
Над Кубой, Грецией, Китаем,
За кругом круг, всегда – одна.

Луны навек иссохший лик,
К Земле повёрнутый скелетом,
Во хлад кладбищенский одетый,
Мертвящий бег свершать привык.

А здесь, где жизнь вовсю кипит,
Её бездушным прикасаньям
Даёт поэзия названья
То «месяц-рысь», то «диск-софит».

Вдруг мысли вспых: небесный вор
За сновиденьями приходит,
Чтоб там, средь звёзд, по мрачной моде
Кроить из них безмолвный хор.

И строй кантат, симфоний, од,
Как исковерканная тайна,
Летит к Земле в тоске бескрайней
И невпопад без слов речёт.

И в круглый храм восходит взгляд,
К морям и кратерам-глазницам,
К смотрящим в вечность светлолицым
Горам, что там ещё царят.

Утратив дом, людские сны,
Не умирая, смуту множат,
Печаль и страх приводят к ложу,
Целуют лоб с холодной кожей…
Бессонным злом они больны…

Он наблюдал: средь пятен лунных,
Полос волшебных на полу,
Вблизи часов, у гирь латунных,
В оцепененье книг всеумных,
В шкафах приникших ко стеклу,
Вставали сны его. И тени
Его молитв, его забот,
Как серебристые олени,
Летели, чтоб остаться с теми,
Кто резал шторой лунный ход.
Он видел, как из старой пыли
Являлся молодости бриз;
И странный памяти каприз
Всё ворошил, что село вниз,
Что все давным-давно забыли…

Белый свет, привет!
Ты огромен, свеж;
Ландыша рассвет
Солнышком утешь.
Сохрани дубам
Царственный покой,
Тех, кто смел да прям,
Приласкай рукой.
Брошенных спаси
Радостью своей,
Ждущей в небеси
Россыпью огней.
Покажи им всем
Явно и во сне
Бога. А затем
Покажи и мне.

Жил да был молодой великан.
Как-то раз он полез на вулкан.
Там чаи он себе согревал,
Что-то жарил, пейзаж оживлял.
И сейчас, на «замор» червячка,
Птеродактиля взял табака,
Сковородку и камешек-груз,
Блюдо плющить, настраивать вкус.
Две жаровни уже насмотрел,
Самовар великанский согрел.
Повалил сковородошный дым
Кулинарским порядком густым.
Да пошло что-то, видно, не так,
Птеродактиль был драться мастак,
Не хотел он быть чьей-то едой,
А хотел, чтобы шло чередой,
Не спешило бы птерожитьё
Так свернуть продолженье своё.
Встрепенулся он бешено вдруг,
Возбудил великаний испуг,
Изо всех своих сил возопил
И верзилу за нос укусил.
А зубов-то у ящера – тьма!
Здоровяк даже съехал с ума
Ненадолго, добро побросал,
Убежал и в чащобе рыдал…
А крылан, что со страху лишь смел,
Горделиво домой полетел.
А за скарбом вернулся потом
Наш укушенный, правда, с трудом.
А на камень не бросил и взгляд,
Словно тот был во всём виноват.
Позабыл навсегда великан
Все пути на коварный вулкан.

У дальнего гая сходилися тучи,
Зловеще насупясь и мраком клубясь.
Беду отгоняя, кручиной измучен,
На что-то надеялся горестный князь.
Ушли его дети — младая дружина -
Сразиться с врагами, чтоб город сберечь,
Порадовать плеть о трусливую спину,
Пиная ногами и балуя меч.
Но вышло другое. Перунова* милость
Всегда жертву ищет средь юных, лихих -
И бранное поле большое явилось
Ужасным гульбищем* для воронов злых.
Врагов было много, но витязи стали,
Плечо рядом слыша, в могучий заслон,
Ступить на дорогу во град свой не дали;
Ценой тому вышел смертельный урон.
Гонец полумёртвый вернулся с вестями,
И звук в целом мире над стенами взмыл:
То жён и сестёр, дочерей с матерями
Плач древний, как сирин*, надрывно поплыл.
Когда всех вернули домой на повозках
За тын городской да за кручи валов,
Слезами омыли чела цвета воска
Мужей, сыновей своих, братьев, отцов.
Творили, стеная, ладьи-домовины*,
И стон был печален, и мрачно-красив;
И в скорбь одевая, погибших на спины
В ладьи опускали, щитами покрыв.
На капище* старом, на краде* великой
Легли головами в кровавый закат;
В объятия Мары* под Сваргой* столикой
Поплыли сполохами в огненный плат.
Напевом волховным*, чарующим сказом
О злой Пучай-речке смородной* был плач.
Там пламенем словно, с брегами увязан
Мосток из калёных досок. И горяч
Из Яви* родимой в сияние Прави*
Над гибелью Нави* Калиновый мост*.
Пройдёт невредимо, кто плечи расправит,
Кто доблестью славен и в мудрости прост!
Умолкли стенанья, и тишь неземная
Объяла до дрожи, спустившись. И ввысь
Воители-братья, небесно сияя,
Ко звёздам сварожьим навек вознеслись!

__________
*Перун — сын Дажьбога и Мары; бог ПЕРемен, ПЕРедела, ПЕРебранки, ПЕРехода.
Покровитель воинов и князей.

*гульбИще - разнузданная гулянка, попойка, пирушка. (ср. гУльбище — место для прогулок вокруг дома, деталь архитектуры старинных теремов (терраса))

*сирин -- вестник смерти, зов из навьего мира. Существо с телом совы и женской, очень красивой головой. Ср. с двумя другими -- Алконост и Гамаюн.

*ладья-домовина — сооружение, напоминавшее ладью (лодку), в котором павшего в бою предавали священному огню.

*капище — место ритуальных жертвоприношений и совершения погребальных обрядов.

*крада — ритуальный костёр, на котором сжигали воинов и всех, кто был этого достоин.

*Мара ( Марена, Морана, Моржана, Костлявая, Смертушка ) — женская ипостась Сварога в мире Нави, олицетворение дряхлости в явном мире и вечной молодости — в навьем мире.

*Сварга — небо, небосвод.

*волховный (от волхв) — колдовской, относящийся к заклинанию, загадочный.

*Пучай-река или Река Смородина (от смород, смрад) — то, что преодолевает умерший, переходящий из мира Яви в мир Прави. Если переход невозможен, то умерший падает в зловонную огненную реку, т. е. попадает в мир Нави.

*Калинов мост (от каленый, окалина) — мост из Яви в Правь над пеклом Нави.

*Явь, Правь и Навь — представление древних славян о мире настоящем, мире богов и духов славных предков и мире, который сейчас чаще называют — ад.

*Звёздный Мост — ещё одно название Калинова моста.

_______________
А юноша с верной подругой
Тем временем ехал домой,
Победным свершением круга,
С триумфом, с невестой, живой!
Они не спешили нисколько,
Хватало вполне им любви
Друг друга. Закончился только
Их путь, что был славой увит.
Конечно же, их увидали
Задолго до замковых стен,
Ликующим криком встречали
Героя больших перемен.
И радости не было края,
Что принц воротился домой,
Что девица с ним молодая
С роскошною русой косой,
С плечами, что грации полны,
С высоким и светлым челом,
Очами, струящими волны
С волшебным сапфирным огнём.
И слыша фанфары на башнях,
Вот так подъезжали они,
Забыв о невзгодах вчерашних,
О странствиях ночи и дни.
Но им ещё раз предстояло
Одно испытанье пройти,
Что цепкие когти убрало
На время у них на пути.
Врата распахнулись широко,
Сиял королевский чертог,
И реяли флаги высоки,
И свеж был над входом венок.
От принца-героя бедняжка,
Что рядом всё время была,
Вздыхая подавленно, тяжко,
Слегка отстранённо пошла.
Напыщенно, гордо стояло
Гнездо родовое вокруг,
И бедности пропасть объяла
Поникшую голову, вдруг.
Несчастной опять показалось,
Что милый спаситель её,
Хоть сердце в любви разрывалось,
Он всё-таки не для неё.
А старый король, выгнул спину,
Откуда-то взялась слеза,
Состроив учтивую мину,
Приветствовал, пряча глаза:
«Я рад, о, возлюбленный сын мой,
Что ты воротился домой!
Ты снова в обители милой,
Где так хорошо жить семьёй.
Ты примешь моё королевство,
Которое, в общем, твоё,
А я буду здесь, по соседству,
Старенье лелеять своё.
Я знаю, вы оба сердиты,
Но я не бегу от вины:
Увы, я послушал наймитов…
Теперь они все казнены.
Давайте не будем былое,
Обиды, печаль ворошить,
Пусть радость сокроет всё злое,
А мы будем жить не тужить.
А девушке, что оробела,
Светёлку её покажи,
Ведь самое верное дело
В усталости – отдых в тиши».
И так он, как голубь воркуя,
Паучьи плетя кружева,
Коварные планы смакуя,
Всё сыпал и сыпал слова.
А сам круглым оком впивался,
Как хищник, в сыновье кольцо;
Он сразу о нём догадался,
С доносом прочтя письмецо.
Да только, донос ли неполный,
Вмешалась ли неба рука,
Не ведал злодей о безмолвном
О жале, что дремлет, пока
Кольцо палец принца ласкает,
И так же – у девы его,
Но если чужой – убивает
За пару мгновений всего.
________________
Всё сбылось, что гном напророчил,
И жадный до власти король
Томиться был должен до ночи
В плену самой злой из неволь.
Он думал: «Надену колечко –
И суд мой окажется скор:
На каждого будет уздечка,
И плеть, и налог, и топор.
Паршивцу отыщем невесту,
Да что там искать, их полно!
А эту… посадим на место,
Не быть ей женой, всё равно!
Запустим дракона носиться
Летучим кошмаром в горах,
Чтоб жил ежедневно в девицах
И подданных согнутых страх».
Наверное, когти дракона
Не вовсе исчезли в огне,
Оставшись в монарших законах
И в ненависти к новизне.
Но горного гнома подарок,
Как знал, что дракон так живуч,
Что станет он тускл и не жарок,
И спрячется где-то меж туч.
Он будет в людское обличье
Рядиться везде и всегда,
Мечтая, как станет обычной
Всеобщая тьма и беда.
И кольца подземной работы
Несли свой бессменный дозор,
На миг не ослабив заботы,
Получше, чем страж и забор.
Вот вечером принца колечко,
Просясь будто с пальца сойти,
Найдя на камине местечко,
Позвало неслышно: «Приди…»
Прокрался наш злыдень по залам
В покои, где сын отдыхал,
Кольцо, что волшебно мерцало,
Увидел и возликовал.
И вздрогнул, его надевая
На перст отвратительный свой,
Почуяв – игла потайная
Вползает удушьем и тьмой…
______________
Семь дней королевство скорбело,
На флагах был траур семь дней,
К восьмому вдруг всем надоела
Тоска и забота о ней.
И тут же наследному принцу
И юной невесте его –
Всеобщим народным любимцам
Готовить взялись торжество.
Оно хоть не самым-пресамым
Прослыло средь пышных балов,
Никто на нём не был незваным –
До мельников и пастухов.
А после супруги младые,
Отдав королевству указ,
Уехали в дали глухие,
Подальше от всяческих глаз.
Так в замке у взморья и жили
Они до урочной поры,
Когда человек, обессилев,
Уходит в иные миры.
_______________
За скальной грядою высокой,
В краю, где живущим везло,
Где солнышко ниве широкой
И лозам дарило тепло,
Где реки от рыбы кипели,
А зверь был спокоен и сыт,
Где птицы над гнёздами пели,
И каждый был сердцем открыт,
Златые года пробегали,
Ведь счастье гостит, где решит,
Побудет и в дальние дали
Куда-то опять поспешит.

к о н е ц

_________________
На подступах дальних столицы
Уже заприметили их,
Король повелел им явиться,
И видеть хотел бы двоих.
Но хитростью, удалью смелой
И резвостью ног скакуна
Злокозненность дворни умелой
Пока была отведена.
Кружными объехав путями,
Добрались они, наконец,
Проехав лесами, лугами
С отарами тучных овец,
До мест, где дорогой знакомой
Недавно, чуть видной в пыли
Каретой, от самого дома,
Красавицу тайно везли.
Уже показалась и речка,
Где принц заворожено встал,
Уже стало видно местечко
С холмом, что ветряк увенчал.
Но что там за странность такая?
Унынье, повален забор,
Решётка на крыльях пустая,
Повсюду – бедлам и разор…
Подъехали. Дико и пусто…
Родителя кликала дочь;
Колодезный ворот без чувства
Поскрипывал: «Чем тут помочь!»
В селенье она побежала,
Вернулась, тиха и бледна,
В объятья упав, зарыдала,
Сиротства и горя полна.
Отец её мало-помалу
Стал в лютой тоске угасать.
Как жить, когда смысла не стало,
Без дочки, не ведавшей мать!
Он бросил работу, хозяйство,
Не отдал общине долги,
За это его разгильдяйство
Грозили ему батоги.
Рассудок его помутился,
С реки по неделе не шёл,
И вот его ангел спустился
И за руку тихо увёл…
Тут горю поможешь едва ли.
Несчастная мельника дочь
С возлюбленным долго стояли
Над холмиком… Близилась ночь.
_________________
В помпезных покоях дворцовых,
В столице и всех городах,
И в сёлах, на улицах, дома,
На дальних морских островах –
Кругом прославляли победу,
Хвалебные речи держа
Шестую, наверное, среду,
С восторгом, заздравно дрожа.
Но шло по дворцу и смущенье:
А где же наследник? Где принц?
Слеталось его дуновенье
К ушам короля, и все ниц
Сгибались, боясь шевелиться,
Так крут его нрав был слепой,
И всё же роптанье родиться
Сумело за рабской стеной.
Все ждали любимца младого,
Который здесь рос и мужал,
И каждый живучее слово
К молве от себя добавлял:
«Слыхали? Вдвоем с молодою!
Уж едет!» «Да нет! Не о том
Болтаешь! Она с чешуёю
И скользким холодным хвостом!»
«Да ну!» «Вот и ну тебе, слушай…»
«Да хватит! Я знаю, кого
Везёт он. За морем есть суша,
Там княжество. Дочка того,
Кто правит тем княжеством, вместе
С наследником нашим придёт…»
«А я говорю, что невесте
Пошел лишь двенадцатый год».
И слухи, как рыжие прусы
Росли и слипались горой,
Такие рождая турусы,
Что гномы смеялись порой.
Король же сыновним геройством
Был скован и разоружён,
Росло и росло беспокойство,
Что вовсе не так уж смешон
Рассказ о спасённой девице,
Что прятал в горах где-то змей,
Что как не пришлось бы мириться…
«Ну нет! Не позволю я ей
Мутить благородство породы
Плебейством своим! Нет и нет!
Такие заждались особы,
Что лучше искать и не след!
А эту – пускай себе держит
Наложницей в дальнем крыле,
И страсть свою глупую тешит
С простушкою в бедном белье.
А после, когда нарезвится,
На родину девку сошлем,
А если дерзнёт расплодится –
С приплодом безродным убьём».
Таким кровожадным мечтаньям
Король предавался не раз,
И подлость с поганым лобзаньем
Была его музой подчас.
И мыслей вельможная мерзость
Злодействам сплетала покров.
Не часто имел кто-то дерзость
Болото высоких родов
Сторонней струёй взбудоражить,
Влить дикий и девственный хмель
Не выходки ради и блажи,
А чтоб оживить эту прель.

Продолжение следует

Устами шамана
Она говорит.
Младая Диана
Поверить велит
Во всё человечье,
Как в волю небес,
И в звёздное вече –
Сиянье чудес.
Чаруя, взывает,
Поёт по душам,
Она что-то знает,
Где общий наш храм.
Важна только воля
Да предков наказ:
Сквозь слёзы от боли –
До радостных глаз!

________________
Был долог, тяжёл и опасен
Назад через горы их путь,
У гномов триумф был прекрасен!
Еще бы! Такая ведь жуть,
Что много веков угнетала,
Травила, давила и жгла,
Народы под гнётом держала,
Теперь в одночасье ушла!
Подземного царства властитель
Им пару колец подарил,
И, словно торжеств устроитель,
Величественно говорил:
«Наденьте счастливые кольца,
Любите друг друга всегда!
Пусть долго вас радует солнце
И ветер, и неба вода!
Родятся пусть дети почаще,
Пусть ширится ваша семья;
Подальше пусть шкуру оттащит
Страданий и горя змея!
Ты, храбрый и славный спаситель,
Прости, что возьму у тебя
Я память о том, где обитель
Находится наша. Любя,
Я память твою забираю
Про меч, про пароль и валун,
И вас я наверх провожаю –
Заждался вас верный скакун.
А кольца волшебным металлом
Лишь вам будут верно служить,
Врагу же отравленным жалом
Недолго позволят пожить.
Они и в разлуке утешат,
Коварство и ложь отведут,
В губительной ярости спешат,
Домашний умножат уют.
Носите же их не снимая,
Пусть шествует долго ваш век
До берега тихого рая
С рекой, самой тайной из рек!»
________________
По скалам, по горным долинам
По взморью и шёпоту дюн
Ликующе-неутомимый
Понёс на себе их скакун.
Всё ближе родные границы,
Взволнованно бьются сердца:
«Какие красивые лица
Людей в королевстве отца!
И всё же, какую нам встречу
Готовит недобрый король?
Ужель то, что было – предтеча,
И может быть яростней боль?»
Так думал герой, прижимая
Любимое счастье к груди,
Какая там участь, не зная,
Таится у них впереди.
Но ведал он – нет больше силы,
Что их разлучит хоть на миг.
Он знал – не дано жить без милой
И часа. И мчал напрямик.
А девица милая робко
Просила проведать отца,
Чтоб снова извилистой тропкой
На мельницу подле сельца,
На горку босыми ногами
Стремительным шагом взлететь,
У речки с цветными лугами
С подружками песни попеть.
«Как скажешь – он молвил, – родная.
Теперь мы с тобой навсегда.
И жизнь будет вовсе иная
У нас с тобой. Едем туда!»

Продолжение следует

Брюсов В.Я.

Заботы дня, как псы, меня бесславно травят…

Заботы дня, как псы, меня бесславно травят,
Взывает ловчий рог, бегу я, как кабан…
Но горе им! Они вступить в борьбу заставят!
Стонать вам всем, ловцы, от боли свежих ран!
Февраль 1900

*** *** *** *** *** ***
Не на того напали

Заботы дней, ночей, и сумерек, похоже,
Преследуют меня с усердием собак.
Я что для них, кабан? Иль, может, крупный ёжик?
Вот был бы я слоном, я б сел на них. Вот так.
Не зрит орда хлопот, что возле края ходит.
Уж скоро в бездну, в ад, стеная, полетит,
Когда ежовый слон, кабан, иль что-то вроде,
Головняки порвёт, проблемы порешит.

_______________
Наш юноша, истинный воин,
Слабея от множества ран,
Уже был легенды достоин,
Но помнил, что меч ему дан
На это одно лишь сраженье,
И стоит разжаться руке –
Вернется тот по назначенью,
Исчезнет в волшебной реке.
Чтоб раз еще к силушке чудной
Прибегнуть, в пещеру заслон
Он снёс, и за бой многотрудный
Оружью отвесил поклон.
Вбежал в каземат, задыхаясь
От жуткого чувства беды;
Пятном на стене выделяясь,
Над осыпью старой руды
Прикованной птицей висела
Несчастная мельника дочь,
И смерть уже что-то ей пела
И льнула. Ну, как же помочь?!
Любовною мукой движимый,
Он цепи-оковы разбил,
Но страшным и невыносимым,
Погибельным сон её был.
Принц вышел в закат из темницы
С любимой, и громко взывал –
Не дрогнули даже ресницы,
Хоть эхо металось меж скал.
Огромное горе сдавило
Отчаяньем горло его:
«О, небо! О, высшая сила!
Ужели и нет ничего,
Что стало бы милой спасеньем?!
Ведь всё уже, всё позади!
Услышь моей муки моленье!
О, светлая сила, приди!!»
Откуда-то сверху раздалось
Знакомое карканье вдруг:
«С водою-то фляга осталась
К седлу притороченной, друг!
Какой же ты, принц, безголовый,
Как твой убиенный дракон!
Урок тебе был бы суровый,
Да ладно, держи свой флакон!»
И ворона тень испарилась.
Разжалобил небо герой! –
Прямёхонько в руки свалилась
Походная фляга с водой.
Вот юноша, горем томимый,
Волшебную воду открыл
И спящие очи любимой,
И мраморный лоб окропил.
Как камень, без слов, без движенья
Сидел он. И злато луны
Касалось лучом отрешенья
Согбенной от горя спины.
Не слыша вечернего хлада,
Походным прожжённым плащом
Свою он укутал отраду,
Что бледным светилась лучом,
Спокойным, недвижным и ясным,
Прекрасным, как снег молодой,
Но к жизни уже безучастным,
Плывущим в нездешний покой.
Недолгая ночь миновала,
Всё так же герой наш сидел
Над девой, что тихо лежала,
А он шевелиться не смел.
Но вот он чело её снова
Водою живой окропил,
И вдруг! Шевельнувшийся волос
Ожившую жилку открыл!
Надежда из праха взлетела,
Неистовым смерчем взвилась,
И сердце безумно запело,
У самого горла стучась!
Вот легкий румянец на щёки,
Как зимнее солнышко лёг,
И ожили лёгкие токи,
И дрогнул ресничный рядок.
Открыла красавица очи,
Навстречу им – принца глаза,
И сразу, прекрасен и прочен,
И чист, точно в травах роса,
Союз наивысшего чувства
Связал их душевно навек,
И просто так и безыскусно
Вручил им небес оберег.

Продолжение следует

И гном-властелин с бородою
С влюблённым героем вдвоём
Вперёд устремились, и втрое
Светлее стал путь их, как днём.
Наш принц подивился бы прежде
На тайны подземной страны,
Но тает ведь, тает надежда,
И жизни часы сочтены!
Вот своды взлетели. Средь зала,
Вонзённый в огромный опал,
Как свая морского причала,
Булат заколдованный спал.
Пред ним бородатый властитель
С опаскою вымолвил так:
«Берись за эфес, о, воитель,
Романтик, влюблённый простак!
Назад тебе нет больше ходу,
И участь твоя – победить!
Уже перешёл ты ту воду,
Что вспять не дано переплыть.
Сейчас мы стоим среди праха
Дерзнувших явиться на бой;
Кто знает, частицу ли страха,
Корысти ли жадной, слепой,
В душе укрывая, хватали
Рукою меча рукоять –
Они себя испепеляли;
А меч снова должен был ждать.
Несчастных царей, моих предков,
Древнейший преследовал рок,
Ведь каждый, с восторгом подлетка,
Приветствовал счастья росток,
Что всякий избранник поспешный
Собою, казалось, являл…
И вскоре монарх безутешный
Над свежей золою стоял…
И мне… просто страшно поверить,
Но… мысли гоню от себя.
Ни радость, ни боль не измерить,
Когда ты решишься, любя!
Хватай рукоять, наш спаситель,
Я верю в тебя, мой герой!
Ты юн, и уже сокрушитель
Душевной отравы презлой!»
Тут принц наш, как сказочный витязь,
Ладонь к рукояти подвёл,
И меч, словно данью насытясь,
Из камня навстречу пошёл.
Как мощной руки продолженье,
Он над головой воссиял!
Свершилось! Пришло воплощенье
Того, кто спасителем стал!
От радостных слёз сотрясаясь,
Вскричал седовласый король:
«О Боги подземные, каюсь!
Не верил я в быстрое столь
Свершенье великого знака,
В кончину кровавых эпох,
Когда мой народ только плакал,
Терпел и от этого сох».
Встал принц ненадолго у хода,
Что к ящеру вёл прямиком,
И мрачного лаза порода
Дохнула нетающим льдом.
Без слов, только в мыслях прощаясь,
Он прянул бесстрашно в провал,
И стен слюдяных не касаясь,
Булатом сияя, помчал.
________________
И вот впереди замаячил
Подземного хода конец,
Стал воздух струиться иначе,
Замедлил свой шаг удалец.
Вдруг сделалось дымно и жарко,
И рокот раздался густой,
Но принц, не пугаясь «подарка»,
На миг замер в нише пустой,
Затем с осторожностью вышел.
И что же он там увидал?
Тот гром, что он только что слышал,
Был храп, ибо ящер дремал.
Вот шанс! И все правила – к чёрту!
Подкравшись с волшебным мечом,
Очнётся – и быть ему мёртвым,
Отвел его вместе с плечом
И врезал по крыльям с размаха,
И тут же за камень нырнул;
И вздрогнули горы от страха,
Когда змей огонь изрыгнул.
Ущелье наполнилось смрадом,
Рекою разлился огонь,
Трёхглавый попятился задом;
У принца вспотела ладонь,
Но он, не давая поганцу
Свой огненный дух перевесть,
На спину запрыгнул, как в танце,
Чтоб левую голову снесть.
И р-р-раз! – голова отскочила,
А воин-ловкач – снова в лаз,
Но пламенем всё ж опалило
Полбока и руку, и глаз.
Не чуя в сражении боли,
Как яростный шершень над псом,
Герой, заколдованный что ли?
Скакал, хлопотал, невесом.
От лап со стальными когтями
Раскрошенный камень летел,
И две головы уже сами
Отдельно валялись, без дел.
А змей весь избитый, без крыльев,
Мотая последней башкой,
Не понял, откуда бессилье
Свалилось огромной горой.
Сражались они до заката,
Что Синюю гору облил,
Что пламя и посвист булата
Багровой зарёй усмирил.
И кончился страшного гада
Кровавый бессовестный век,
Ущелья и те были рады,
И русла загубленных рек.
Искромсанной падалью, хламом,
Валялся убитый дракон.
И, детище общего срама,
Скончался жестокий закон,
Когда русокосую деву
Раз в год на закланье везли
Туда, где царапали небо
Гранитные когти земли.

Продолжение следует

__________________
Всё вышло, как сказывал ворон:
Нашел он и холм, и валун,
Нетронутый клевер был полон
Луною, ярчайшей из лун.
Без шпаги – не вышло бы худо –
Храбрец прокричал «Варрага!»
Из воздуха, из ниоткуда
Вдруг выплыли шлема рога,
И шлем тоже, сдвинут на брови,
Пониже чуть – бешеный взгляд,
И плещется в нём наготове
Убийственной ярости яд.
«Ты звал меня, наглый пришелец?!
Ты, видно, не в здравом уме?
Какую из ваших безделиц
Придётся расхлёбывать мне?!»
«Я принц королевства большого,
Я пленницу змея ищу;
Даю благородное слово,
Что этого только хочу!..»
«Ах, вот оно что тебе надо!
Смотри же, мой милый, сюда:
Сиянье подземного града
Увидишь, а свет – никогда!»
Как жезлом, рогач бородатый
Ударил киркой по слюде,
Поодаль десяток лохматых,
Собачьего роста, людей
Сейчас же луна показала,
Донельзя воинственных, злых;
И глазки рубиново-ало,
Как угли, светились у них.
В ногах же у храброго принца
Разверзлась туннелем земля,
С луной приглашая проститься
И в недра спуститься веля.
Влекомый сиянием бездны,
Он вниз по ступеням сошёл,
И лестница тут же исчезла,
А мир подземелья расцвёл.
Увидел он россыпи злата,
Сиянье волшебных огней,
Казалось, пожаром объята
Игра самоцветных камней.
«Ну что, мой хороший, доволен?
Увидел ты нашу страну?
Останешься вечно в неволе
За эту прогулку одну!»
Так вымолвил в шлеме рогатом
Владелец густой бороды,
И хохота бились раскаты
О своды пещерной слюды.
На миг наш герой растерялся:
«Ну как мне дракона убить?
Когда я со светом прощался,
Велела мне Саба спросить…»
Сказал и замолк в полуслове:
Вздохнул, зашептался народ,
Что рядом стоял наготове,
Не зная, как быть наперёд:
«Вы слышали?! Саба, сказал он!!»
«Верзилище Сабу позвал…»,
«А вдруг, оно в шутку назвало?!»
«Да нет же, он ясно сказал!..»
Взлетела волна и погасла,
И голосом вовсе иным
Сказал бородач не ужасно,
А строго: «Ты станешь одним
Из тех, кто приходит сразиться
С трехглавым проклятием гор!
Нечасто сие может сбыться,
И змей не убит до сих пор.
Я думал, что крикнул случайно
Ты слово-призыв наверху,
Теперь же мы часть нашей тайны
Откроем. Так быть посему!
Скорее пойдем, о, воитель!
Жива она, но до поры.
Есть ход через нашу обитель
До самой драконьей горы!
Скакун твой у входа пасётся.
Он сыт будет, верный твой конь,
И хищник его не коснется,
Ему мы прикажем: «Не тронь!».

Продолжение следует

_________________
В пути попетлял он, как заяц,
Ищеек отца обманул,
Вдоль моря проехал, не зная
Как ведьмы проверить посул,
Где гномов зловредных владенья
Средь чёрного камня искать,
Как жутких видений знаменья
От бедной главы отогнать.
С упрямой подругой надеждой
И другом конём неделим,
Любовью своею безбрежной
Всё дальше и дальше гоним,
Он ехал, пока не добрался
До дикого места, где рос,
Корнями за камни цеплялся
И тысячу лет своих нёс
Живой, хоть усохший местами,
Могучий, всевидящий дуб.
На нижнем суку, под ветвями,
Сидел старый ворон. И груб,
И резок, под стать тому месту,
Сквозь дрёму был голос его.
Он, будто приросший к насесту,
Казалось, не зрит ничего.
У дуба несчастный влюблённый,
Совсем обессилевший, стал
И, оцепененьем сражённый,
На камень подножья упал.
Лежал он неведомо сколько,
Но ржание друга коня
И память тревожно и горько
Его разбудили, звеня.
Вдруг песня кормилицы-няни
Из прошлого ясно всплыла.
Она, словно зная, что станет
Нужна, заклинаньем была.
Припева последние строки
Слетели с запёкшихся губ,
И птицы зловещей мороки,
И звук, что нашептывал дуб,
Тотчас оказались понятны,
Как будто людской разговор,
Обычный, знакомый и внятный,
Разумный вполне с этих пор.
Он ворону крикнул и птица
Ответила: «Что ты орёшь?
В пещере томится девица,
Спасёшь её, если дойдёшь…
Постой!.. Что ты каркнул там? Саба?!
Ты Саба сказал? Повтори!
Жива, значит, старая жаба!
Вот диво-то! Ну, говори!
Так-так. Ну, про меч-то я знаю.
И знаю, сдаётся, одно:
Коль всё так уж сладилось, чаю,
Скажу, что сказать суждено!
Поскачешь отсюда на север,
До самой пустынной гряды,
О лунную полночь, где клевер,
Отыщешь валун и следы,
Что острой киркой оставляет
Рудничного дела знаток,
И там, где тот след заиграет,
Услышишь его молоток.
Три раза вокруг себя быстро
Крутись и кричи: «Варрага!»
А ножны и трогать не мысли,
Запомни, коль жизнь дорога!
Сказать тебе боле не смею,
Но, думаю, справишься ты…»
Тут ворон замолк, цепенея,
Глаза, как стекляшки, пусты…
За луку седельную взялся
Наш юноша, в стремени встал,
Но шёпот из кроны раздался
И медленно, тихо сказал:
«За камнем моим, над оврагом,
Разыщешь ты с той стороны
Родник, что хрустальною влагой
Ласкает мои валуны,
Её зачерпни поскорее,
В ключе том – Живая вода,
Коль ранят, обрызгайся ею,
Посмотришь – отступит беда».
Отвесив поклон великану,
Наш парень с живою водой
Направился к гномьему стану,
Спеша слюдяною тропой.

Продолжение следует

_________________
А в замке, покинутом спешно,
Узнав о побеге, король
Был в ярости, но не безбрежной,
Не зная, кто тайную роль
Сыграл здесь, кто выкрал девицу,
Провёл мимо стражи и слуг,
И кто там в обнимку с ней мчится
Сквозь лес и нетронутый луг!
Сорвались свирепые стаи
Охотников и егерей,
И след её в рощице с краю
Нашелся. И кто же там с ней?
Вот след босоногой сбежавшей,
А дальше – лишь оттиск копыт,
И конь, видно, на спину взявший
Двоих, через поле спешит.
Настигла влюблённых погоня,
Был короток счастья глоток,
И снова беглянка – в полоне,
И рок её тёмен, жесток.
А принца – в карету, в столицу,
Насильно, с конвоем, домой!
Кругом – ненавистные лица,
Как серые тучи зимой.
Нет слов, чтобы выразить муки
Во зло разлучённых сердец!
Наследник заламывал руки,
Ярился мучитель-отец.
Девицу верёвкой связали,
К чему её в замок тащить? –
И быстро в драконовы дали
Умчали. Поди отыщи!
_________________
В краю том на самой границе
Жил страшный трёхглавый дракон.
Хлеба чтоб не жёг и криницы,
Измыслили дикий закон:
Раз в год непорочную деву,
Красивую, с русой косой,
В горах оставляли, где к небу
Сходились утёсы грозой.
И вот в это гиблое место
Живую красу привезли,
Цепями драконью невесту
Связали и прочь отошли.
Всё больше и больше мрачнея,
Разлился кровавый закат,
И рёва летящего змея
Послышался близкий раскат.
Вот тень налетевшая скрыла
Последний багровый отсвет,
От ужаса дева застыла,
Не зная, жива или нет.
Вот чувств, наконец-то, лишилась
Бедняжка, хвала небесам!
Не слыша, как вдаль уносилась
Земля, как её волосам
Шептали полночные скалы
И дикой луны серебро,
Как лапа с когтями держала
Легко её, точно перо.
Не слышала, как оказалась
В пещере за Синей горой,
И в холоде склепа осталась,
Во мраке.
____________________
Той самой порой
Уставших старух вереница,
Бредущая издалека,
Уже подходила к столице;
У многих -- подруга-клюка,
И каждою прожито много,
И познано в муках дорог,
Что смерть у родного порога --
Заветный, желанный итог.
Была там одна ворожея,
Оставившая ремесло,
В молитвах усердье имея,
Что к небу, казалось, вело.
И вот она, всадника встретив,
Что ехал с тоской на челе,
Внимательным взором отметив,
Как странно сидит он в седле,
Увидела то, что поводья
Болтаются вольно, без рук,
И дела нет бедному, вроде,
До шумного мира вокруг.
Её поразила та странность,
Что зрелость и молодость черт
Совместно, как страшная данность,
Таили мучений секрет.
Очнувшись (то принц был, конечно),
Он вдруг к ворожее свернул,
Как ветром разбуженный вешним,
С мольбой и надеждой взглянул.
Она, вспоминая былое,
Ведь помощь такая – не грех,
Вдруг молвила: «Полно пустое
Страданье лелеять! Помех
Для счастья с красавицей милой
Хоть столько, что не перечесть,
Отпрянут они перед силой,
Что в сердце для этого есть.
Скачи, королевич, за море,
В пещеру за Синей горой,
Рептилию бей, не то горе
Пребудет навеки с тобой.
Дракона изрубишь мечом ты,
Его тебе гномы дадут,
Они и драконовы ломти
На озере серном сожгут.
Ты скажешь им – старая Саба
Всё помнит, но зла не таит;
Скажи ещё… Впрочем, не надо.
Скорее же! Время летит!»
Куда ворожея пропала,
Никто это не увидал,
Но с принца унынье сорвало,
Румянец ланит заиграл,
В конюшню отца он помчался,
Где жил его верный скакун,
Взнуздал, про себя распрощался,
И скрылся дорогой меж дюн.

Продолжение следует

Наследник отцовского трона,
Несчастный монарший должник
И узник хорошего тона
Совсем в одиночестве сник.
«Ах, если б жива была мама…
Одиннадцать лет её нет.
Она бы смягчила упрямый
Отца деспотичный завет.
А так вот сиди, дожидайся,
Когда он с победой придёт,
Тоскою душевной касайся
Холодных дворцовых пустот.»
Влюблённый и впрямь был неясным,
Неведомым чувством томим,
Которое звали напрасно
Невесты, хотевшие с ним
Жить в браке, корыстно мечтая
Потом королевами быть.
Но тщетно! На картах гадая,
Черно ворожа, чтоб влюбить,
Его заклинали, всё – даром.
Душой он был с той, на реке.
Досада и злость в будуарах
Росли, умножались в тоске.
_______________
Она, от насилья немея,
Всё плакала, помня отца,
Гадала испуганно, где я,
И скоро была у дворца.
И вот перед взором верховным
Властителя целой страны
Предстала несчастная, словно
Злодейка, без всякой вины.
Король был изыскан и ласков,
Играя, как с мышкою кот,
Напялив любезности маску,
Спросил про отца, как живёт,
Откуда же диво такое
Взялось в деревенской глуши,
Заплаканное и босое,
И всё ж – хоть картины пиши!
Но быстро ему надоело –
В светлицу её, под замок!
Пусть там посидит, пока дело
Само обрисует свой срок!
Кровей она явно плебейских,
Но как же прекрасна, свежа!
Как вздох первоцветов апрельских,
Как лунная в водах межа!
В неясных о пленнице мыслях
Величество спать отошло;
Луна за окошком повисла
И ночь распахнула крыло…
________________
Наутро посыльный примчался
С посланьем от принца, с письмом,
В котором тот вновь сокрушался,
Что бредит и ночью, и днем
О той незнакомке чудесной,
Увиденной только лишь раз,
Что мир ему сделался тесным,
И солнце не радует глаз.
Король колебался, читая:
«…вернее б короне была…»
Но кровь, родовито играя,
Сомнения все отмела.
Гонец, отправляясь наутро,
Заметил в далёком окне
Лик девы, заплаканный будто,
Чудесный, как в сказочном сне.
Конечно, рассказ простодушный
Ушей принца скоро достиг,
И тесный, столичный, прескучный
Мирок стал темницею вмиг.
Решил наш влюбленный, что должен
На пленницу эту взглянуть.
И принцу был небом, похоже,
Позволен горячечный путь!
Лицо закрывая, как в дюнах,
Летел, не жалея коня,
С тревогой о пленнице юной,
И путь одолел за полдня.
У стен со старинною кладкой
Он спешился в роще густой.
Когда-то, играя здесь в прятки,
Он каждому камню был свой.
Хотелось родителю верить,
Но был он с коварством знаком,
Как суть отыскать, как измерить?
Что выше – любовь или дом?
Неслышно прокрался в покои,
Где тихо дрожала в слезах
Она. И сердечное втрое
Взметнулось биение – ах!
Ведь это же та Незнакомка!
И всё это явь, а не сон!
Вот стан её девичий тонкий,
И, кажется, шаг невесом!
Бедняжка бледна, но испуга
Такого уж сильного нет
При виде внезапного друга,
Что замковый знает секрет.
Лишь глянув на принца, конечно,
Она согласилась бежать,
А ночь покрывалом кромешным
Взялась беглецам помогать.
И вот закачались деревья
На небе у них за спиной,
И как в уроженцев кочевья,
Сошёл на бегу в них покой.
Летели, обнявшись, и чувство
Такое, что не передать! –
Рекой затопило без русла,
Способной что хочешь сломать,
Любою преграду на свете,
Все пропасти преодолеть,
Нуждаясь лишь в звёздном совете,
Как выстоять ныне и впредь.
К утру захромал, притомился,
Бежавший без устали конь,
И юноша остановился
Для отдыха. Высек огонь,
Раздул костерок, чтоб согреться,
С любимой укрылся плащом;
Она прикорнула у сердца
С уставшим и детским лицом.

Продолжение следует

За скальной грядою далёкой,
В краю, где живущим везло,
Где солнышко ниве широкой
И лозам дарило тепло,
Где реки от рыбы кипели,
А зверь был спокоен и сыт,
Где птицы над гнёздами пели
И каждый был сердцем открыт,
У мельника, в летнее время,
В летучую звёздную ночь,
Жена, доносившая бремя,
Рожала красавицу дочь.
Ей не было тяжко, но свыше
Роженицу кто-то позвал,
И дух её, голос услышав,
За тело цепляться не стал.
Напрасно малютка искала
Тепла материнской груди,
Беспомощной птицей кричала,
Почуяв тоску впереди.
У мельника выдались годы
Не лёгкие, что говорить!
Но дочь помогала невзгоды,
Тоску да печаль пережить.
Отцовского дома, селенья
Любимица быстро росла
И выросла на загляденье,
Умом и красою взяла.
От грации, синего взора
В пушистом ресничном лесу
Забыть удавалось не скоро
Мужчинам такую красу.
Родитель ревнивый был рядом,
Гордясь и тревожась за дочь;
Гнал мысли, что милое чадо
Вдруг скажет: «Я замуж не прочь».
___________________
Шло время, текло год за годом…
И вот как-то юноша принц
Верхом проезжал мимоходом
Со свитой пажей и девиц.
Охоту уже завершая,
Из леса скакали они.
Поодаль – река небольшая,
От солнышка – блики-огни.
Вдруг в зарослях пышных прибрежных
Увидели принца глаза –
Кого-то, совсем без одежды,
Почти укрывала лоза.
Там девушка с русой косою
Всё дальше от берега шла,
И дальше, с текучей водою,
В сияющих бликах плыла…
Охота домой возвращалась.
Задумчив был принц по пути,
В ту девушку, что вспоминалась,
Влюблён уже был он почти…
_______________
Житьё во дворце дни и ночи,
Забавы и враки шутов,
Балы, до которых охочи
Бездельники знатных родов,
То многое, что развлекало
И нужным казалось весьма,
Уменьшилось как-то, пропало
От чувств и смятенья ума.
Надменной родни назиданья,
Галдёж надоевших невест
Казались ему наказаньем,
Тоской опостылевших мест.
Но лишь, наконец, он решился
Виденье найти поскорей –
В пустыню король снарядился
С войной на каких-то людей.
А сыну отцовскою волей
Быть правой рукой приказал,
Чтоб дурью не маялся боле,
В заботах правленья мужал.
А сам, только с виду воюя,
В урочище старом засел
Девицу, такую-сякую,
Сыскать тот же час повелел.
________________
Ну, что тут поделаешь, право!
Король в королевстве – король!
Везде разлетелись облавы,
И знать сотрясая и голь.
Но вот добрались и до речки,
Той самой, ветряк на горе.
Средь местных красавиц местечка
В одной, что мела во дворе,
И правда, приметы сходились:
И возраст, и взгляд, и коса.
Посланцы слегка подивились
И звать приказали отца.
Тот, чуя недоброе, сразу
Пришёл и увидел, что дочь
Увозят по злому приказу!
Он к дочке, но плеть ему – прочь!
Пыля, покатилась карета
С четвёркой храпящих коней.
Как можно описывать это
Злодейство, что смерти страшней!
Наш мельник упал на дорогу
И, будто бы, оцепенел;
Беда свою чёрную тогу
Раскинула. Мир почернел…
__________________

Продолжение следует...

Как радостно сердцу,
Узнавшему звук, рождённый горами,
Порогами рек, их журчащей беседой,
Легендой седой, носимой веками,
Цираном и солнцем, не сдавшимся бедам.
Так радостно сердцу.
И сладко, и больно
От звуков дуды, летящей печалью,
Душой абрикосовой, светлой, без кожи,
К снегам, что Ма-сис пред небом венчают,
Туда, где возможно лишь вечное – Боже!
Так сладостно-больно!
Тоска неизбывна
От зова сердец, что к Чёрному Вану
Любовь донесли от солёного брата,
Столетнюю боль, незажившую рану,
Что памятью древней хайясской объято…
Тоска неизбывна…

Пародь на стих Н. Матвеевой
Качались

Качаются от ветра города,
столбы, деревья, брошенные гнёзда,
прогорклое урочище пруда
с кусочком хлеба, что был уткам роздан.
И кормится с ладони сентября
король теней, армаду собирая.
Кукушки сонно в часиках трындят,
но ты, ещё по-летнему живая,
в объятья улиц убегаешь днём,
а ночь... а ночь не оставляет шанса
стать до утра адамовым ребром,
иль черепком отколотым фаянса
слепой луны. И стёрты навсегда,
как сапоги германских пехотинцев,
столбы, деревья, гнёзда, города
и птицы след подушечкой мизинца.
За утомлённой впалостью окон
линует дождь трамвайные вагоны.
Уже вгрызается со всех сторон
янтарный клык в любимый твой, зелёный.
И замедляет сердце свой разбег
до спелости неспешной ежевики -
по ягодке. И наступивший век,
как подворотня немощно-безликий.

Качаются от ветра города,
Растущие из древ, столбов, как гнёзда.
В урочище «Пруды» черна вода,
Мертвы все утки – хлебушек им роздан.
И шарит по карманам сентября
Вампир-подонок, нежить созывая,
Кукушки, слышишь? в ходиках храпят –
Плевать, что ты пока ещё живая.
Живи, давай, пока не станет ночь,
Язви её в луны кусок и в рёбра,
Приятельницей старою, точь-в-точь,
И будешь ты не ужиком, а коброй
Искать по ветру гнёзда на столбах
И пузом (а что делать, рук-то нету!)
Стирать. Где смысл? Хоть тень его в словах?
Так веселей, скажу вам по секрету.
Навыкат окна впуклых серых стен
Глядят, как дождь клыком грызёт трамваи.
Он взял их, дурачков цветастых, в плен,
Зелёный следующий, красный доедает.
И замедляет сердце свой разбег
До дряхлости червивой сыроежки;
И кажется, что пахнет новый век
Отрыжкой валидольною консьержки.

Не читаются книги волхвов;
Не сыскать их – надёжны схороны.
А найдёшь – чаромуть новых слов
Обращается в рожны, препоны.

Позабыты заветы волхвов;
Только в сказках да былях чуть живы
Те преданья, что шёпотом снов
Тонут в адской клоаке наживы.

Молчаливые руны волхвов
И законов космических сила
В наших душах не видят ростков –
Их библейская съела могила.

Дремлют древние книги волхвов.
А волхвы-то? Они, может, тоже
Ждут поры, когда злобу веков
Светоч Ра обернёт в День сварожий?

Но отыщутся книги волхвов,
Когда будут приветливы лица,
И сердечный огонь станет нов,
И душа будет снова трудиться.

И откроется путь для людин
Быть опять Человеком и Богом,
Что идёт, с мирозданьем един,
По вселенским путям и дорогам!

На взморье балканском, альпийском
Колышутся ели упруго.
Там солнце спускается низко
За сказками лунного круга.
Осядут неслышно на хвою
Сказания те до рассвета,
А утром восторженно взмоют,
Как птицы, в объятия лета.
----------------


Качаются с новенькой шхуной
Гудящие мачты из ели;
От шпора, от чёрного трюма
До клотика, как менестрели,
Они бесконечные гимны
С кифарою вант корабельных
Поют в путешествиях длинных,
Отдавшись ветрам безраздельно.
-----------------


У колотой плашки еловой,
На деку совсем не похожей,
Нет голоса, имени, слова,
Лишь тайна древесного ложа.
Но Мастер живого шедевра
Задолго до эф, обечаек,
До звука скрипичного нерва
Всё слышит и знает, и чает.

Окружая кремлём поселенье,
Каждый строил, как дева рожала:
Стон и песни под стать были рвенью,
Тыкал тын в небо вострыя жала.

На лесах, не слезая, во храме
Богомаз оживлял штукатурку,
Позабыв, не печалясь о хламе,
О телесном, прилёгши на чурку,
Спал, как птица, был светел, как инок,
И палитру размешивал сердцем.
Молоко известковых крупинок
Осыпало его белым перцем.

Зеленея в дыму малахита,
Что страшнее приязни чахотки,
Духом крепким, как корень самшита,
Мастер стачивал век свой короткий.
Вырезал из серёдки рудничной
То камею, то гроздь винограда;
И за правым плечом, как обычно,
Был Хранитель душевного лада.

Намахавшись пудовой болванкой,
Подковав все копыта в округе,
Напроворив что серп для селянки,
Что косцам их поющие дуги,
Утомлённый коваль от трезвона
Выпестовывал давние грёзы,
Из пожара, из горнего лона
Доставая железные розы.

Поедаем клопом и трахомой,
Недоспав, над копеечной свечкой,
У матраса с вонючей соломой,
В комнатёнке с нетопленой печкой
Неизвестный безродный мазила,
Современником так окрещённый,
Счастлив был, ибо с Высшею силой
Был всю ночь у холста обручённый.

Кто не помнит себя ради неба,
Что над каждым и всеми сияет,
Кто проходит от плуга до хлеба,
Кто Всевышнему душу вверяет,
У кого радость светлая в плаче,
Кто с младенчества ищет дорогу,
Кто всё любит и всех — не иначе! —
Тот назначен, наверное, Богу!

Ты вновь, нависая, шагаешь, мой каменный рыцарь;
Нездешний скиталец, одетый в гранитные латы,
Суровым и непостигаемым небом распятый,
И ветром залива, что шквалом и снегом ярится.
Плаща твоего антрацитно-одической ткани
Неслышные полы над миром и мной, горемыкой,
Несутся; и нет между божьим и дьявольским стыка.
Искать эту грань у тебя я не знаю, кто станет.
И морок промозглый декабрьский, пронзающий душу,
И снов безграничных, нежарких, июньская гавань –
Как будто безумной луной отороченный саван,
Сошедший невиданным зодчим на скучную сушу.
И все, кто в подвалах, в чахотке, в блокаду пропали,
С живыми с любовью поют, что тобою болеют,
Что сердце упрямое живо весною, теплея
Значком «Ленинград» на седом петербургском начале…

Это город дождей, это город снегов,
Это город неверного солнца.
Это хлад серых дней, это стынь белых снов,
Былей чуди, вожан и ижорцев.

Это крепость миров, это пики дворцов
Над туманом каналов, чахоткой,
Над кладбищем судов, над могилой творцов,
Не изведавших славы короткой.

Это мой Ленинград, Петергоф и Кронштадт,
Это Спас-на-Крови и Исакий,
И Таврический сад, и его Летний брат,
Эрмитаж и ростральные знаки.

Это слава Руси — как твердыня, маяк,
Как зарубка в гранитной кирасе.
Если можешь, спроси, но с душой, только так,
Отчего ты так хмур и прекрасен?

Легко и сказочно, куда-то,
Как белых парусников слёт,
Армада облачных фрегатов
Небесно шествует, грядёт.
Горят бокастые корветы
Белесым с просинью огнём,
Огнями Эльма с мачт, в просветы,
Как в полночь звёзды светят днём.
Легки и неостановимы,
Подобно льду весной в реке,
Проходят мимо бригантины,
Сжимая грозы в кулаке;
Их брамселя, их стеньги, реи,
Шутя с капризами ветров,
Горят сияньем Пиренеев
И алой лаской вечеров.
Великолепны шхуны, барки,
Их фантастические сны
То безмятежны, ясны, ярки,
То дышат смутой новизны,
Грозят свинцом бровей могучих
И зреют бременем тревог,
Идут в зенит небесной кручи,
Туда, куда велел им Бог.